Головины и СВО

ПОВЕСТЬ


Сыну Дмитрию

Россия-Русь, мы с тобой
одною связаны судьбой.
               
      Окраинные улицы областного центра Т-а были застроены старыми двухэтажными бараками, деревянными и шлакоблочными, и домами индивидуальной застройки. Эти дома были, как правило, стандартных размеров, с тремя окнами по фасаду, и тоже, как правило, из силикатного кирпича. Преимущество этих домиков в том, что к ним прилегают две-три сотки земли,  на которых  устраиваются  грядки  под лук  и прочую  зелень и картошку. По периметру забора растут кусты смородины, малины, крыжовника. Разумеется, находится тут место и мини-саду – для яблонь, груш, вишен, слив.
     Эти, на первый взгляд, тихие улицы, таили в себе воинственную суть. Выражение «ребята с нашего двора» относится к улицам, где снуют легковые автомашины, автобусы, троллейбусы, трамваи, где человеку негде развернуться,  где  без указателей ходить опасно. А вот выражение «ребята с нашей улицы»  имеет то значение, что тихая окраинная улица летним вечером становится шумной, оживленной. На ее лужки и лужайки высыпает   стар и мал.  «Стар» устраивается   на скамеечках  у  палисадов  и обсуждает все, вся и всех. «Мал» носится с криком и визгом в разных играх.  Подростки   тусуются   отдельно, намечая куда и с кем   пойти   в «большой город». Молодые люди, парни и девушки старшего школьного возраста, собираются в кружки обсудить будущее – учиться дальше или сразу работать и учиться.
       Здесь же, в этих «кружках», часто зарождаются любовь и будущие семейные пары. Любовь и семейные пары, зародившиеся здесь, бывают крепкими, на всю жизнь, а бывают… Да всякое бывает и на окраинных улицах большого города.               
     Бывает, здесь сталкиваются молодые женатики, ревностно охраняющие своих еще не нагулявшихся жен. Да так сталкиваются, что разнимают их всей улицей. А бывает, и жены оглашают на всю улицу своих неверных мужей, а заодно и разлучниц.

     Это была родная улица и Андрея Головина.
     - Все, пацаны, в сентябре в армию, - сказал Андрей на вечерней тусовке.
     - А учеба? Ты же в политех собирался.
     - После армии. Да и что там служить-то? Год проскочит…

    На выпускной вечер пришли родители Андрея – мать, Анна Николаевна, и отец, Сергей Павлович. Им было приятно, что в числе немногих сыну вручили аттестат с отличием.
    После  торжественной  линейки  был безалкогольный школьный банкет, а затем алкогольное ночное гуляние.
    О своем решении отслужить в армии, а потом продолжить учебу, Андрей сказал родителям на другой день после выпускного. Решение сына они восприняли по-разному. Мать почти закричала, что она против, что сначала учеба, а потом все остальное. Отец молчал. Анна Николаевна набросилась на него:
     - А ты чего молчишь?! Скажи ему, скажи!
     - Ну, а что, пусть послужит. Армия, это…
    Анна Николаевна так посмотрела на мужа, что ему стало не по себе.
    - Да я что, пусть сам решает, взрослый уже.
    Анна Николаевна,  обреченно  помолчав,  пошла  в спальную  комнату, но в дверях остановилась и сказала мужу:
     - Ну, если что – я тебя не знаю…
   А вечером вынесла мужу  постельное белье и указала на диван.
   Андрей зашел к матери и побыл там минут пятнадцать. Выйдя, сказал отцу:
    - Ничего слушать не хочет.  А я тоже  никого  слушать  не хочу.          Решил в армию, значит, в армию. Что я на войну что ли иду?
    Этот  разговор  произошел  в июне 2022 года.   В октябре того же  года 18-летнего Андрея Головина, без отсрочки, по его просьбе, призвали в Т-ю  воздушно-десантную дивизию.
    Узнав об этом, мать несколько успокоилась: служить сын будет рядом, можно будет навещать его, да и сам в увольнение будет приезжать домой.   
    
   
     У Андрея  начались  армейские будни.  Больше  всего  тревожили   мать и отца прыжки с парашютом, о которых сын рассказывал с особым восторгом.
     Беспокоило родителей еще одно: все чаще и чаще по телевизору говорили об обострении отношений с Украиной, ее враждебности и накачке ее американским современным вооружением. Негодование России росло. Запад не хотел слушать наши просьбы и требования не приближать НАТО к нашим границам. Все напрасно.
    И 24 февраля 2022 года Президент объявил о начале специальной военной операции (СВО) по защите населения Донецкой и Луганской республик, признанных нами независимыми и вошедших затем в состав Российской Федерации.
    Анна Николаевна встревожилась и буквально полетела в часть выяснять дальнейшую судьбу сына. Ее успокоили: срочников в зону боевых действий не направляют, если только по окончании службы сам военнослужащий добровольно пожелает…
    Анна Николаевна добилась свидания с сыном и строго-настрого предупредила: никаких рапортов не писать.
    - Мама, да что ты беспокоишься, вся эта война через три недели закончится. Вон, наши уже под Киевом.
     Но шли дни и недели. Переговоры по условиям прекращения  боевых действий затягивались. Россию в очередной раз надули. Все взятые позиции она потеряла. Украину за это время вооружили «до зубов» и нас втянули в затяжную и кровопролитную войну.
    Из контрактников Т-й воздушно-десантной дивизии образовали два полка,  которые   один   за  другим   отправили  в зону   боевых  действий.  И вскоре, в течение двухнедельного столкновения, они показали бандеровским формированиям, где раки зимуют.
    Но  потерянное   время  давало   о себе  знать.   Хорошо    вооруженные   и обеспеченные бандеровцы даже отбили у нас значительные территории. Был риск потерять не только Донбасс, но и Крым. И тогда Президент принял не простое решение о частичной мобилизации.

    Срочная служба Андрея подходила к концу. Срочники задавали командирам вопрос: «Что будет с нами?». Им отвечали, что условия те же: только   по собственному   желанию.   И все   больше  солдат  подумывало  о «собственном желании». В курилках в свободные минуты и перед отбоем война на Донбассе стала главной темой.
    Как-то к Андрею подошел ставший ему хорошим другом Алексей Орлов, призывавшийся из того же города, даже с соседней улицы, спросил:
    - Ты для себя еще ничего не решил?
    - Ты знаешь,  измучился думать. С одной стороны родители…  Стресс для них.  Особенно  за мать  боюсь.  Она и в армию  то меня  не отпускала. С отцом из-за этого чуть не развелись, потому как он поддержал мое решение.
    - Да, родители. И моя мать тоже дрожит за меня.  Но ведь мы давно не из пеленок выползли и вроде как мужики уже… Не знаю… Я склоняюсь писать рапорт. К тому же и материально… Выживу – куплю квартиру. Светка ждет, семью заведем. У матери лишних средств нет. А у отца, я тебе говорил, другая семья, двое детей. Тоже…
    - Да, у моих денег тоже кот наплакал, живем в бараке, на этаже три семьи. Барак этот не успевают латать. Хорошо бы им помочь квартиру купить.  Слушай, а давай так: если большая часть нашего взвода за, то и мы… А? В конце концов девиз ВДВ «Никто, кроме нас!» что-то стоит?
    - Да, стоит, ты прав. Не знаешь, кто-нибудь из нашего взвода написал рапорт? Ты командир отделения, должен знать.
    -  Четверо.
    - Считай, я пятый.
    «Ну, так, мама, отец, простите меня», - тихо произнес Андрей.
    На другой день командир полка во внушительную стопку рапортов положил и рапорты Андрея Головина и Алексея Орлова.

   Подошел дембель. Мать и отец Андрея узнали, когда будет прощальное построение, и приехали за сыном на такси.
    - Ты сообщил родителям о контракте? – спросил Леха.
    - Нет. А ты?
    - Тоже нет.
    - Что бу-удет.
    - Должны понять.
    - Не знаю. Мать жалко очень. Она не поймет.
    - Да, мать есть мать. Матери нас рожали, у них обостренное чувство любви к детям. Материнское. Отцы тоже любят своих детей, но по- другому. По-мужски, что ли. С точки зрения  житейской необходимости. Наверно, пока нам трудно объяснить это.  Мы молодые, нам вот это надо – и все. Считайтесь с нами.
     - Слушай, как это ты… Честное слово. Я тоже так думаю. А ты словами…  Мои уже, наверно, ждут у КПП.  Как им сказать.  И твои, мать и Светка тоже наверняка ждут тебя.
   - Только Светка.
   - А мать?
   - Я  ей все по телефону рассказал. И сказал, что я уже в дороге.
    - Ну, ты даешь. Я бы так не смог.
    - Ну, и ладно, У всех все по-своему.
    - А сообщил куда направляют?
    - Нет, с места сообщу.
    - Ладно, давай на месте будем проситься в одно подразделение.
    - Само собой.
    На построении были речи командиров, представителей из военного округа и генерал-полковника из министерства обороны. Он особо обратился к молодым воинам-контрактникам, убывающим по зову сердца туда, где сейчас Российская армия освобождает Донбасс от бандеровских нацистов.
    - Дорогие мои солдаты России. Никто не может скрывать от вас, что очень скоро вы услышите канонаду боев, увидите кровь раненых и даже погибших. И даже кто-то из вас окажется раненым или даже погибшим. Вы должны это понимать с полной ответственностью. Но в любой ситуации вы не можете, не имеете права нарушить присягу России, нашему народу. Помните это, молодые сыны Отчизны. И помните, что Донбасс долго ждал высвобождения из плена украинского национализма. И лозунг Великой Отечественной «Наше дело правое, победа будет за нами» и сейчас имеет ту же значимость. И, понизив голос, как-то по-отечески заключил: - Знаю как вам, молодым, нелегко на какое-то время, повторяю – на какое-то время расстаться со свободой гражданской жизни, как тяжело провожать вас вашим родителям и близким. Но вы выбрали этот путь, путь, достойный мужчины, и теперь – ни шагу назад! В добрый путь. Да хранит вас Бог.
    Такая речь генерала Андрея не только успокоила, но придала решимости при объяснении с родителями.
    Андрей   вдруг   вспомнил   слова   одного    сослуживца  при  разговоре  о событиях на Донбассе: «А мне по барабану». У Андрея даже кулаки невольно сжались, так захотелось дать этому гражданину в морду. «Наверно, вот такие шли в полицаи в той войне», - подумал он.
    Наконец, дана команда «разойтись». Всем, кто уезжал по контракту, дали час на прощание с родными или на телефонные звонки близким в другие, отдаленные, города.
     - Леха, можешь со мной подойти к моим? Ну, минут на пять, а потом… Понимаешь, боюсь…
    - Ладно, только не больше пяти минут.  Меня Светка ждет, только она в курсе, когда и куда я еду.
    Еще на подходе мать Андрея сорвалась навстречу почти с криком:
    - Сынок,  наконец.  Мы  на машине  за тобой.    Садись.  Домой,  домой.  А зачем тебе этот мешок? Леша, тебя тоже ждут? Свету я видела.
    Отец Андрея стоял у машины, и ждал, пока мать отпустит сына поздороваться и с ним, с отцом.
    - Мама, отец…
    А отец ужу открывал дверцу машины.
    - Давай, сынок, садись.
    - Мама, пап… Я не домой.
    - А куда? – наивно, не убирая радостной улыбки, спросил Сергей Павлович.
    - Я…  Мы вот с Лешей по контракту. Хотим еще послужить.
    - Как по контракту? Какому еще контракту? А домой? Тебе в институт надо. Собирался же.
    - Мам, потом, немного погодя. Максимум через год.
    - Ты что говоришь, сын? Ты куда собрался?
    Леха,  видя, что  на  изменение  ситуации  ему не повлиять, побежал к Светке, которая тоже попыталась принудить его поменять решение.
   Тем временем горнист дал сигнал «сбор», а сопровождающие командиры через микрофоны дали команду «по машинам».
    Еще не осознавшей до конца, что происходит, матери Андрей скороговоркой говорил:
    - Мам, ну все, как приеду на место, сразу позвоню. Это будет завтра.
    - Куда-а. Не пущу… Что же это такое? Какое имеют право… Сынок, Андрюша, вернись. Отец, Сергей, ты чего молчишь? Сына ведь на войну забирают. Ты что, не понял?
     - Андрей, подумай, в самом деле. Ты же один у нас, так нельзя. Ты скажи там командирам-то.
    Но  Андрей  уже   запрыгивал  в кузов  военного   грузовика.  Колонна под марш «Славянки» двинулась на юг, туда, где шла вооруженная борьба  с украинскими националистическими формированиями.
    Долго еще стояли родители и близкие своих, и как бы отрешенно, молча смотрели вслед удалявшейся колонне.
    А когда колонна скрылась, Анна Николаевна сказала мужу:
    - Как только Андрей позвонит и скажет, где он, поедешь и потребуешь его освобождения.
    - Какого освобождения? Ты что? Он же не в тюрьме.
    - Поедешь. Ты отец, тоже служил. Должны понять.
    - А может, еще не опасно, может, оставят где-нибудь…
    - Где-нибудь, когда-нибудь. Ты что, забыл, где служил Андрей? ВДВ! Их то и в первую очередь! – почти закричала Анна Николаевна на мужа.
    Дома   нервное   напряжение   усиливалось.   Анна    Николаевна   не притронулась к еде, ушла в спальню и до утра, когда надо было собираться на работу в ЖЭУ, где она работала бухгалтером, не вышла и не проронила ни  слова.   Сергей   Павлович    этим   обеспокоился,   но   решил     пока   не вмешиваться в ее состояние, чтобы не вспыхнула ссора и жена не впала в истерику, что с ней иногда бывало во время семейного разлада. Ему ведь тоже было тревожно за сына. Он знал его характер, характер заступника. Сколько раз ему приходилось отговаривать Андрея, а то и просто вытаскивать его из какой-нибудь стычки или передряги, где явно угадывалась  несправедливость.  Он тут же кидался заступиться словами, а то и действием за напрасно обижаемого, невиновного. «Да, долго Андрюха в тылу не просидит. Полезет туда, где он, как ему покажется, нужен».

    Андрей звонил каждый день. Успокаивал родителей, что все нормально, живут  в обустроенных   казармах   под Ростовом.  С  Алексеем   Орловым  в одном взводе. Звонил Андрей в основном по вечерам и первый звонок делал матери. Она подолгу его выспрашивала обо всем, умоляла скорей возвращаться домой. Андрей обещал не задерживаться.
    С отцом он был более откровенным. В последний такой разговор он сообщил отцу, что их отправляют в Ингушетию на сборы по слаживанию,  и попросил не говорить об этом матери.
    - Это… - хотел уточнить  Сергей Павлович.
    - Да, пап, будем отрабатывать боевые действия.
    - А потом? – с тревогой спросил отец.
    - Ну, ты понимаешь, туда, где мы нужны.
    - Я понимаю, сынок. А как матери-то сказать.
    - Пока не надо говорить. Потом я сам ей позвоню и объясню. Еще                неизвестно, где и что будем делать.

    Время летит быстро. Прошли три недели слаживания. Тут же были скомплектованы группы, их распределили по  действующим бригадам. Андрей и Алексей, по их просьбе, остались в одной группе и попали в армейскую группировку «Запад». Там наши войска наступали на Авдеевку.
    Батальон, в который зачислили Андрея и Алексея, назывался «отдельный десантно-штурмовой батальон». Дислоцировался он, казалось, в совершенно безопасном районе. Даже орудийных выстрелов не было слышно.
    Бойцов  хорошо  обмундировали  для боевых  действий.  Жили  пока  в домах, приспособленных под казармы. Хорошо, три раза в день, кормили. Но предупредили: дальше плаца не отлучаться. В любой момент может быть ротация, то есть смена бойцов на линии соприкосновения.
    Бойцы, взволнованные этим ожиданием, приставали к командирам, уже побывавшим там, как противник себя ведет на передовой, сколько их, этих бандеровцев,  есть ли  наемники  и кто они.  Командиры  отвечали, что все  в свое время им расскажут.
    - Ребята, это война и война серьезная. Там, в окопах, враг, который нас ненавидит, будьте готовы противостоять мужественно. Перед боями будет страх, но по ходу боя он уходит. В сознании остается цель, ее уничтожение, выполнение  боевой  задачи.  –  Так напутствовал  новых  бойцов  офицер по политико-воспитательной работе.
    Так прошло еще около трех недель. И вот команда на построение в полном боевом обмундировании. На плацу в колонну выстроились несколько БТРов. Командир батальона майор Савельев сказал:
    - Бойцы. Выдвигаемся на линию соприкосновения. Сейчас выдадут оружие – автоматы. Там вы получите все остальное, кому что предписано. Ну, с Богом. Не дрейфь, ребята. За нами Донбасс, исконно русская земля. По машинам!
   
    До «места» ехали около двух часов. Обзора в пути не было, поэтому никто не видел, по какой местности проезжают, какой пейзаж, есть ли следы войны. Остановились в лесной полосе, а точнее – в лесопосадке. Росли в основном липы, березы, клены и дубы. Хвойных деревьев было мало. Воздух был свежий, даже ароматный.
    Жильем оказались хорошо оборудованные блиндажи, от которых тянулись зигзагообразные траншеи, глубиной   не менее  полутора метров. В каждый  блиндаж  определили по семь человек (расчет взвода).   Андрея и Леху по их просьбе оставили в одном расчете.
    Так  прошел  день.  Время  подошло  к ужину.  Кухня   и столовая    были в отдельном блиндаже. Ужинали гречневой кашей с тушенкой, чай с белым хлебом и  сливочным маслом.  В последующие  дни кормили  тоже досыта и вкусно.
     Потом, по мере продвижения вперед, бойцам приходилось приспосабливаться к местности, часто самим рыть траншеи, обустраивать блиндажи, готовить еду, а то и просто перебиваться сухим пайком.
   
    В эту ночь было не до сна. Батальону объявили боевую готовность. Каждому бойцу по предписанию выдали полный боевой комплект: по три рожка к автомату, гранат по пять штук, каски, бронежилеты. За Андреем закрепили противотанковый гранатомет, за Алексеем – сорокапяти- миллиметровый миномет. Каждому из них в подчинение дали по одному бойцу: в бою одному с таким оружием не управится – поднести снаряд, зарядить,  навести, выстрелить.
    Итак, первая, пожалуй, самая тревожная ночь. Не успели бойцы экипироваться, как невдалеке началась артиллерийская и оружейная пальба.
     Кто наступает? Мы? На нас? Эти вопросы крутились в голове каждого бойца. В блиндаж спокойно, словно ничего не происходит, зашел командир взвода лейтенант Кораблев.
    - Спокойно, бойцы. Это соседняя рота разбирается с противником, отбивает штурм.
    - А мы когда в бой? Может, помочь соседям? – спросил Андрей.
    - Не торопитесь, всему свое время. Кстати, позывные все себе присвоили? Вот у тебя какой позывной, боец Лобов?
    - Лоб.
    - Толоконный, - со смехом добавил кто-то.
    - Имейте ввиду, по связи вас по имени-отчеству, а также и по фамилии никто вызывать не будет. А если не откликнитесь – дело может обернуться смертельной опасностью.
     Пока лейтенант был в блиндаже и разговаривал с бойцами, бой, а он шел в двух километрах, стих.
     - Шуранули немцев ребята, - сказал офицер и направился на выход.
     - Почему немцев? – спросил Андрей.
     - Они такие же немцы, как и те. Вам еще будет  возможность посмотреть на результаты их фашистской сути. Зрелище не для слабонервных. Ладно, отбой. Но спать только без броника и каски. В любой момент могут поднять по тревоге. Командиры отделений знают, кому какая роль отведена в  бою.  И  все-таки  спокойной ночи.  Днем  немцы  наверняка  полезут.   Не хочется им терять Донбасс. После Крыма озлобились.
     Лейтенант ушел. Бойцы притихли, каждый ушел в себя. Что уже завтра ждет каждого из них? Бой? А если бой, то чем он закончится. Наступлением? Отступлением? Удастся ли выйти из боя целым и невредимым? Или… Дальше думать не хотелось. Но и не спалось.
    - Ребята, а все-таки воюем-то мы не с кем-нибудь, а с Украиной, где половина русских. Ведь жили же нормально. Когда Крым был за Россией, все туда ездили отдыхать, и никто не спрашивал, кто ты и откуда. Потом он стал  за Украиной и тоже так же ездили. Мои родители из Архангельска ездили  два раза. Правда, в последний раз,  в начале  двухтысячных на границе уже проверяли с пристрастием документы. И так, что некоторых даже назад отправляли.
     - Да  никогда  хохлы  нас  не любили.  Мы для них  москали,                нежелательные люди, - подхватил разговор боец с позывным «Егерь», лесник с Вологодчины. Возьмите Гоголя. Он, не скрывая, показывает отношение  малоросса,  то есть  украинца,  к великороссу.  Вот,  например, в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» или в «Сорочинской ярмарке» хохлы-малороссы пренебрежительно называют русских москалями.
      - Ну, - согласился боец с позывным «Седой» (он, и правда, несмотря на молодые годы, был именно седой, а не белобрысый). Кто не скачет, тот москаль, или – москаляку на гиляку.
     - Вот за эту «на гиляку» мы и врежем им в ближайшее время, - сказал боец с позывным «Коршун».
     С минуту царило молчание. Потом Леха Орлов (позывной «Орел») спросил:
     - Только честно, пацаны: не страшно?
     Долго молчали.
     - Страшновато, чего уж, - сказал Андрей (позывной «Тополь». Взял он этот позывной, вспомнив свою улицу, где было много тополей). Ты стреляешь, в тебя стреляют…
     - Ну, да, да, - усмехаясь, сказал «Седой». – Вспомнил холостяцкую байку, недавно на сборах кто-то рассказал: - Мыкола, ты куды с ружьем-то? – спрашивает сосед соседа. – Да, вишь, Петро, дюже захотелось москаля убить.  Може попадет на мушку…   А сосед: - А ежели он тебя? –  Тю,  а меня-то за шо?
    Рассмеялись.
    - Да, жили вместе, не тужили. Русский, украинец, как-то не очень разделялись.
     - Нет, и все-таки, порой, и у нас не очень-то жаловали коренных украинцев. Не у нас ли была пословица «где хохол пройдет, там еврею делать нечего». Мы их хохлами зовем, они нас какими-то кацапами. Нет, все-таки была, была рознь. Вот ты, «Седой», в институте, говоришь, учился. Может, знаешь, откуда это все?
     - Ну, я тоже не большой знаток истории, в том числе истории Киевской Руси. Но что знаю, скажу. Действительно, со времен Вещего Олега, которому так понравился Киев, что он назвал его «мать городов русских». И остался в нем княжить. Но потом между русскими князьями начались удельные, то есть между княжескими уделами, войны. Ну, а дальше столицей Руси стал Великий Новгород. В конце концов, Южная Киевская Русь и Северная Русь, столицей которой был то Новгород, то Владимир,        и наконец, Москва, определились как два разных государства. А западнее той и другой Руси находился извечный враг русского народа – Польша. Видя слабость Киевской Руси, Польша пошла войной на нее и отхватила солидную часть территории, да и по остальным частям вольно гуляла, грабя и убивая мирных жителей. Что делать? Обратился Киев к Москве, мол, защити. Москва в отказ: нам с Польшей воевать сейчас не резон, силы еще не те. С турками-османами миру нет. Вот и обиделась окраинная Русь. Тогда ведь названия Украина еще не было, просто – окраина, как бы окраина общей Руси. Потом это слово преобразовалось в Украину. Оно                и стало значиться государством Украина. Но поляки ее так донимали,           что ее гетман Богдан Хмельницкий в 1654 году обратился к Российскому правительству о присоединении ее к России. Царь Алексей Михайлович прошение принял, и Украина вплоть до 1917 стала частью Российской империи. После революции там, как, впрочем, по всей России, были разброд и разруха. Все встало на свои места перед началом второй мировой войны. Украина стала Советской социалистической республикой. Но надо еще вернуться назад, чтобы выяснить, что же было дальше после присоединения. Так вот. Поляки тогда вроде бы как поубавили свой грабительский пыл, но зато усилили, как бы теперь сказали, пропагандистский. Богатые польские паны, шляхта, стали подбивать богатых  ополяченных  к тому  времени  украинских  панов   к несогласию  с политикой России по отношению к Украине. Мол, чего это Москва власть держит, а не Киев – мать городов русских. Так, капля за каплей росла необоснованная обида. Тогда то и возникло пренебрежительное прозвище москаль. Вот  это  очень  коротко.  В интернете  можно  прочитать в подробностях.
      - Э, лично  мне  и того,  что ты рассказал, за глаза хватит, - сказал  боец с позывным «Егерь». – Только вот когда победим – работки с их перевоспитанием будет выше крыши.
      -«Егерь».
     - Ну.
     - А ты действительно егерь?
     - Нет. Егерем мой старший брат.
     - А много в ваших вологодских лесах зверья?
     - Хватает.
     - А охотников?
     - Больше браконьеров.
     - Историй, наверно, много охотничьих?
     - Да, уж…
     - Расскажи что-нибудь.
     - Ладно.   Расскажу  одну.  Ну, вот.  Жил  один  охотник.  Не как все.           С чудинкой. Собрался он как-то на охоту, пошел.  Подходит к лесу, глядь, а ружья-то нет за плечом. Остановился, думает, что делать. Домой за ружьем идти – далеко, время много уйдет, вечер уже будет. Решил – ладно, рогатку сделаю, из рогатки кого-нибудь подстрелю, и пошел дальше. Видит, лес уже густой, дремучий. Остановился, присмотрел подходящий сучок для рогатки. Ну, рогатку-то сделал, а нужна еще резина. А где ее взять? Догадался – из трусов. А трусы-то к тому же, поверх штанов оказались, с просонку-то, видно, перепутал. Вытащил из трусов резинку, привязал к рогатке. Трусы вокруг шеи обмотал, вместо шарфа. «Это я славно придумал», - похвалил себя охотник. Только чем теперь стрелять-то? Нужен хотя бы камень. А где его взять? Снегу по самые помидоры. «Поищу под снегом». Стал рыть снег. Пока рыл – подбегает заяц и стал смотреть, чего охотник под снегом чего-то ищет. А охотник ему: «Заяц, ты подожди, не убегай, я сейчас камешек найду и подстрелю тебя. А то без добычи мне домой возвращаться никак нельзя. Баба живьем съест». Сидел, сидел заяц и убежал.   Потужил  охотник,  но решил  все-таки  докопаться до камня. А под снегом – сплошной мох. Но настойчивый охотник свою затею не оставляет. Смотрит, подбежала лиса. «Эй, лиса, ты хоть не убегай, я скоро найду камешек». Но и лиса долго не усидела, убежала. И волк прибегал, тоже с любопытством смотрел на охотника, но и у него скоро интерес пропал. Ворона долго смотрела с ветки, улетела, недовольно каркнув. А охотник все копается под снегом, во мху ищет камень. И вот приковылял медведь. Кто-то спугнул его из берлоги. А известно, как страшен медведь-шатун. Ну, медведь взрычал, да на охотника. А охотнику, ясно,  неохота в лапы медвежьи попадать, и прыть на елку. Медведь тоже на елку. Охотник на другую, медведь за ним.  Так охотник  с елки на елку, с ветки на ветку, и медведь не отстает и вот-вот уж догонит, да деревня охотника показалась, собаки залаяли. Ну, медведь резонно решил в деревне не показываться, плюнул  в сердцах на охотника,  и тем  же  путем  убежал в лес, в свою берлогу. Жена не стала ругать охотника, а только покрутила пальцем у виска. Но блинами покормила. Вот такая история про охотника.
    - Много у вас, на Вологодчине таких охотников?
    - А вот тут-то и начинается самое интересное. Охотничье руководство области, узнав о таком охотнике, позорящем все охотничье ведомство, стало выяснять, где, в каком районе он живет. Искали-искали – не нашли. Нет такого у нас, на Вологодчине. Это, наверно, в Архангельской области. Передали тамошнему руководству охотников, мол, так и так, у вас завелся порочащий звание охотника горе-охотник, и пересказали все, что знали. Руководство архангельских охотников давай искать того охотника у себя в области. Не нашли. Решили, что он где-нибудь в Сибири чудит. Передали слух руководству сибирских охотников. Там тоже стали искать. Долго искали. Сибирь-то большая. И там не нашли, Что делать? Решили, что это заграничный охотник, таких в России не водится.  Послали   сообщение  в Америку, пусть там ищут. Не знаю, нашли ли в Америке. «Главное, что у нас таких нет», - решило наше начальство. 
     Посмеялись бойцы.
     - Загни еще что-нибудь.
     - Все, пацаны, спать, - приказал «Седой», командир отделения.

    Подъем был спокойный, не по тревоге, в семь часов. Зарядка (самостоятельная, без команд), умывание, завтрак в восемь. Все спокойно. Лейтенант, командир взвода, делал обход своих блиндажей. Зашел в блиндаж, где располагались Андрей, Леха и их товарищи по отделению. Командиром отделения был Седой, контрактник со стажем, но на «передке» тоже впервой. Бойцы беспечно балагурили.
    - Леха-Орел, тебе снилось что-то? – спросил Андрей-Тополь.
    - Да еще как снилось. Будто я в плен гарную хохлушку взял.
    - И что дальше?
    - Убежала.
    Засмеялись бойцы.
    -Теперь придется наяву брать. Смотри не оплошай. Тут у них, говорят, гарни санитарки есть.
     - Ты про Светку больше думай, - напомнил Лехе Андрей.
    Не успели допить чай, как разнеслась команда:
    - По места-ам! Изготовиться к отражению штурма. На батальон движется колонна из трех БТРов и боевиков, численностью до двенадцати. Нас вычисляют беспилотники. К бою! Гранатометчики по целям, автоматчики по живой силе противника. Огонь по команде.
    БТРы остановились метров за сто пятьдесят - двести. Из них высыпали штурмовики, действительно, двенадцать человек.
    Три БТРа, как потом выяснилось,  польского  производства,  почему-то на малой скорости двинулись на окопы взвода лейтенанта Кораблева. Через какие-то секунды  они  почти  одновременно  дали залп.   Начали  стрелять и штурмовики. Лейтенант крикнул:
    - Гранатометчики, по бронемашинам огонь!
    Несколько гранат со свистом полетели в цель. Один БТР сразу споткнулся, из его щелей пошел сначала дым, а потом прозвучал оглушительный  взрыв.  Еще  один  был  подбит  на отступлении.  Третий на большой скорости скрылся, подбить его мешали деревья.
    Андрей не глазами, а всем нутром почувствовал, что средний БТР был его. Он помнил, как он прицелился, как не спешил нажимать на спуск, чтобы наверняка,  как стучало  его сердце и мешало плавно нажать спуск, но потом как будто остановилось (Андрей почувствовал эту остановку).
    - Н-на, -  как будто шепотом выкрикнул он и нажал на спусковой крючок.
    Да, это его БТР взорвался. Он видел, как расстелилась лентой гусеница. БТР встал, но пушка его работала и он еще раз успел выстрелить. Вторую гранату Андрей посылал так, как будто этим он занимался всю жизнь.
    Штурмовики, оставив несколько «двухсотых» и «трехсотых», повернули назад, пригибаясь и используя прикрытием деревья. А двое, не скрывая радости, попали в плен.
    - Бойцы, не расслабляться, могут подойти танки или начнет накрывать артиллерия. Мы у них на виду.
     Но на участке этого батальона атак больше не было. Канонада была слышна на левом фланге десантно-штурмовой дивизии.
     Потерь во взводе лейтенанта Кораблева не было, но раненый в левую руку был.  Его перевязали и он, возбужденный успешным боем, отказался уходить из зоны боевых действий.
     Вечером было построение. Командир дивизии полковник Данилин батальону объявил благодарность «за стойкость и мужество».
     - Противник по своим войскам объявил контрнаступление, - сказал полковник в своей краткой благодарственной речи. – У него, благодаря таким как вы,  вашим  умелым  и смелым действиям, иссякает вооружение и боеприпасы. А чтобы получить западное оружие – пушки, танки, самоходки, бронемашины, ему, то есть нашему противнику, нужно показать успех контрнаступления. Но вы, а среди вас многие приняли первое боевое крещение,  вы не дрогнули. Думаю, не велик секрет открою, что эти окопы и блиндажи в тылу врага не окажутся. На их контрнаступление мы ответим сокрушительным наступлением, и задача, поставленная нашим Верховным главнокомандующим по освобождению остальной территории Донбасса, будет выполнена. Да и не только Донбасс наша цель. Пойдем и дальше. Благодарю за службу!
     Батальон дружно, но каждый за себя, с удовольствием ответил:
    - Служу России!
    Потом уже командир батальона собрал командиров взводов и поставил новую  задачу:  с помощью   беспилотника  выяснить   месторасположение и ориентировочную численность противодействующего противника. Если беспилотник сработает безотказно и не будет сбит, то мы проведем доразведку  боем.  Задача – выбить противника  с позиций,  занять  их и силами батальона отрезать контратаки, которые противник, конечно, предпримет. В боевую разведку пойдет взвод лейтенанта Кораблева.
    Андрей и Алексей были в составе разведчиков.
    Ночью ждали новой атаки, но ее не было. И это показалось странным. Рано утром запустили еще один беспилотник-разведчик. Съемка показала, что  в районе  двух  километров  в сторону  противника  –  ни техники,  ни людей.
     - Что-то тут не то. Хитрят бандеровцы, - сказал лейтенант. – Тем не менее, разведвзводу начать выполнение задачи. Продвигаться со всем вниманием и осторожностью. Огонь открывать по обстановке.
    Долго, с осторожностью, шла разведгруппа лейтенанта Кораблева. Каждый боец думал: вот за теми деревьями или кустами откроются траншеи противника. А их все не было.
     И вдруг, откуда ни возьмись, пять бандеровцев.
     - Здоровеньки булы. Дождалися. Просимо в украинский ад, русня.
     Бойцы поняли, что взвод попал в засаду. Андрей посмотрел на Леху, тот на него. Подмигнули друг другу. Нашли взглядом лейтенанта. Тот что-то шептал ближнему бойцу, тот своему ближнему и так по цепочке. Это был приказ лейтенанта: «По моей команде всем рухнуть на землю и открыть огонь».
     А бандеровцы продолжали изгаляться:
     - Ну, шо? Как живется вам на украинской земле? Хоромов понастроили или будете строить? Стройте, разрешаемо. Нам потом меньше дел. Все возьмем в целости. Ну-ка, хором: слава Украине. Молчат, москали. Телефон у тебя е? – спросил бандеровец у «Седого».
     - А у тебя нет?
    - Та я к тому, шоб ты позвонил сейчас своей мамке или женке, шо тебя уже нет. Ты уже в аду.
    - А почему в аду? –  не унимался наш невозмутимый боец.  – Я бы хотел в рай.
    - А ты думаешь, его заслужил?
    - А ты?
    - Я – да. Я убиваю оккупантов.
    - Какой же я оккупант? Это русская земля. Ну да, была передана вам Лениным во временное пользование. Чтобы за счет Донбасса у твоих предков от голода штаны не соскакивали. Так не по-товарищески: мы вам Донбасс, Крым, Одессу, Харьков да много чего еще, а вы по нам из импортного оружия. Очень мило.
    - Олесь, шо ты с ним…
    - Та  я  в  ожидании капитана время тяну.  Их  надо  скопом  доставить в штаб. Да свои гроши за них получить. Как думаешь, Василь, скоко на нос дадут?
     И тут:
     - Ложись! Огонь!
     Олесь, Василь  умолкли  навсегда.  Еще  трое  вскинули  руки   вверх.  По инерции стрельбы один из них был ранен в грудь и захрипел. Его перевязали и тоже доставили живым. Пленные даже как-то охотно дали показания, из которых выяснилось, что отряд наткнулся тоже на разведгруппу, продвигавшуюся в нашу сторону. Как оказалось, позиции неприятеля были в семи километрах от наших. Украинская разведгруппа входила в состав 14-й отдельной десантно-штурмовой бригады, располагавшей пятью «леопардами», тремя колесными французскими танками «цезарь», тремя американскими пушками 777,  БТРов и БМП по две штуки. Но еще две недели назад бригада, по словам пленных, имела огневой и бронетехники значительно больше, и бригада ждет пополнение. Но когда – пленные не знали.
     - Лех, я, кажется, одного скосил, - как-то без воодушевления сказал Андрей.
     - Я, кажется, тоже.
     - Ну да, все стреляли, и каждый думает, что это он попал. Но что-то не так уж весело убивать людей, даже если это враг. Я читал, что и в той войне люди не сразу привыкали стрелять и убивать. Да, честно говоря, и не дай Бог привыкнуть. 
     - Вообще- то да. Но ты видел, как тот бандеровец разглагольствовал?
     - А как «Седой» с ним! Молодец, парень. Лейтенант хвалил его: дал время на то, чтобы мы осмыслили замысел лейтенанта.
       Вскоре лейтенант объявил, что «Седой» представлен к медали «За мужество» и пояснил: за «диалог» с бандеровцем, который помог одержать маленькую, но победу.
    
     Вот уже больше недели бойцы лейтенанта Кораблева держали оборону на заданном рубеже, да и сами не раз делали дерзкие вылазки. В одну такую разведвылазку был тяжело ранен тот самый «Седой». Его увезли сначала в батальонный, а потом в окружной госпиталь в Ростов. Во взвод он больше не вернулся.
      Разведвылазки, порой очень горячие, стали все чаще. Бойцы возвращались, как правило, с ценными сведениями, а зачастую и с пленным. Но и сами иногда возвращались с одним-двумя ранеными. Легких «трехсотых» перевязывали и оставляли на сутки в лазарете, тяжелых отправляли  соответственно ранению – в батальонный или окружной госпиталь. «Двухсотых», слава Богу, во взводе лейтенанта Кораблева пока не было. Плохо было то, что замены раненым тоже не было. Лейтенант это объяснял тем, что «свежие» идут на замену туда, где обстановка более сложная, где потери были значительны.
     Однажды при обстреле позиций батальона минометным огнем противника  зацепило  Леху - «Орла». Осколок сбил каску и пробороздил по левому виску. Леха, очевидно, сразу не понял, что это, быстро поднял каску,  нахлобучил ее,  и снова  изготовился  к  бою.  Почувствовав, что по щеке что-то течет, вытер ладонью.
     - Андрюха, посмотри: я что, ранен?
     Андрей буквально подскочил к нему, сорвал каску. Из виска струйкой текла кровь.
     - В блиндаж, быстро!
     - Да ладно, ерунда, - усмехнулся Леха.
     Тогда Андрей схватил его за руку и силой доставил в блиндаж. Там был батальонный санитар-инструктор. Он быстро и умело обработал рану, перевязал, дал какую-то таблетку.
     - Рана не глубокая, но требует внимания. Он доложил командиру батальона и отправил Леху в санчасть, которая располагалась в более безопасном месте. Там военврач сказал:
      - Понаблюдаем день-другой.
     - А потом? У меня там друг. Мне его нельзя бросать.
    - Он что? Сильно трехсотый? – с усмешкой спросил военврач.
    - Нет, просто друг. Я за него ответственный.
    - На поруки взял?
    - Ну, как хотите, на ночь я могу остаться, а утром…
    - Темноты боишься?
    - Мышей! – недовольно ответил Леха.
    - Тогда другое дело. Мышей – это серьезно. Я сам их недолюбливаю.
    Словом, утром Леху военврач отпустил.
    - Другу передай, что у него хороший друг.
    - Кто? – не понял Леха.
    - Ты.
    - А, ладно.
    - Постарайся не ловить осколки, и другу передай. Вас ждут большие дела. И девчонки. Девчонка есть?
    - Есть.
    - Отлично. Будешь звонить ей, скажи, что у нее хороший парень. Пусть ждет.
    - Спасибо,  товарищ  капитан.  А вам  поменьше  работы, -  сказал  Леха  и почти побежал к позициям.
    За эту ночь была попытка контратаки противника. Но силы его были малы, и, потеряв одного человека, он отступил. Зато над позицией батальона долго кружил беспилотник, пока его кто-то из соседей не сбил.
     - Развелось их. И все больше и больше, - недовольно ворчал комбат.               А у нас на весь батальон один. Что там наши думают…
    - Будут. Скоро и у нас будет много, - ободряюще сказал начальник штаба капитан Слитинский.
    - Ох, как они нужны. Да не только разведывательные, а и ударные.
   
    Андрей Леху встретил словами;
    - Приперся. Чего тебе там не лежалось?
    - За тебя боялся. Пропадешь тут без меня. А что тут нового?
    - По секрету докладываю: во время твоего отсутствия во вверенном лейтенанту Кораблеву взводе  существенных перемен не произошло. Кроме одного.
    - Какого?
    - Появления нежелательного бойца с позывным «Орел».
    - Это тебе нежелательного, а вот лейтенанту Кораблеву…
    - Командиров взводов  к комбату! – разнеслось по позиции.
    Лейтенанта  не было  около часа.  По  прибытии  он  собрал  взвод                в блиндаже, сообщил:
    - Меняем позицию. Выдвигаемся в четыре часа утра. Скрытно. Направление – Авдеевский плацдарм. Конкретно наши цели будут доведены на месте. Сейчас проверьте все свое имущество. Убедитесь, что оружие в полной боевой готовности. В дороге все может быть. После ужина всем отбой до трех ноль-ноль. В три тридцать будут поданы грузовики и БТРы. Наш взвод грузится в два грузовика. Вопросы.
    - Наступать будем?
    - Во всяком случае, не отступать.
    - Да пора уж Киев брать. Сколько можно…
    - Даешь Киев, - выкрикнул «Лоб».
    - Если будешь с насмешкой относиться к противнику, то Киев даст тебе. Вот что, бойцы, дело предстоит не шуточное. Я не могу сказать все, но силы противника там сосредоточены очень серьезные. Поэтому нас довооружат, доукомплектуют. Звонить родным и близким пока запрещается. Поэтому телефоны сдать мне, а я сдам в штаб. Возможно,  нас могут рассредоточить по другим подразделениям. Будут формироваться специальные отряды. Словом, будьте готовы к любым неожиданностям. Приступайте к ужину.

    Марш прошел в основном без происшествий. Только на рассвете был сбит вражеский беспилотник. Местность, где дислоцировалась десантно-штурмовая бригада, мало чем отличалась от прежней. Так же было много лесополос, так же вдали возвышался шахтный террикон. Разве что речушек было больше, да разрушенных селений.
     - Да, бои тут шли не шуточные, - сказал Андрей Лехе.
     - Да, по всему видно. Слушай, нам как-то вместе надо остаться. А то ведь… Слышал, что лейтенант говорил – рассредоточить.
     - Надо лейтенанта попросить, от него, наверно, это зависит.
     Попросили. Лейтенант пообещал. Но решал не он. И их разъединили. Леху оставили во взводе лейтенанта Кораблева, а Андрея зачислили в разведку капитана Слитинского, бывшего начальника штаба батальона, который тоже «рассредоточили». Формировалось какое-то мощное соединение, которому придавали танки, гаубицы, бронетехнику, «грады» и другие виды вооружения. И даже «солнцепек». Штурмовиков вооружили ПЗРК, противотанковыми гранатометами.
    В последующие дни проходило слаживание новых формирований, знакомство личного состава.
    Разведрота, в которую был зачислен Андрей, располагалась недалеко от десантно-штурмового взвода лейтенанта Кораблева, в котором остался Леха. И первое время они в свободные часы навещали друг друга. Но когда началось слаживание, свободного времени стало немного, и бойцы от усталости почти валились с ног. Зато с каждым днем навыки взаимодействия ощущались все реальнее.

     Анна Николаевна и Сергей Павлович мобильные телефоны (каждый свой) постоянно держали при себе. Если звонил телефон Анны Николаевны, она судорожно хваталась за него, и если звонок был не от Андрея, она с явным раздражением опускалась на стул или на диван и долго оставалась без движения.
     Сергей Павлович был более сдержан, но тоже в напряжении от постоянно ожидаемого звонка.
     И вот, наконец, за неделю первый звонок. Звонок отцу. Сергей Павлович был на работе.
     - Пап, только спокойно. У меня все нормально. Нас перевели на новое место, поэтому некогда было звонить.
     - Очень опасно? Стреляют? Честно! – затараторил взбудораженный отец.
     - Стрельбу иногда слышим, но у нас спокойно. Ты маму подготовь, я вечером еще позвоню, пока разрешают. Как вы оба?
     - А что мы? Живем, работаем. Только скажу тебе откровенно – за мать беспокоюсь. Сдала крепко. Со мной почти не разговаривает. Считает меня виноватым. Да я и сам себя иногда казню, что не сумел…
     - Не надо, пап. Никто ни в чем не виноват. Пап, пойми, я не мог по-другому. Оба поймите. Ладно, скажи маме, что вечером, часов в девять позвоню на мамин телефон. Пока, пап, все будет нормально. С Лехой мы рядом, но в разных ротах. И еще, пап… Только тебе: за меня вам стыдно не будет. Да, и еще: контрактные деньги будут переводить на мамину карту. Распоряжайтесь с ними по вашему усмотрению. Пока, пап…
     Вечером Сергей Павлович сообщил жене о звонке Андрея, и сказал, то есть предупредил, что вечером будет звонить на ее телефон. Анна Николаевна пристально посмотрела на мужа.
     - Он где? На передовой?
     - С чего ты взяла? Говорит, даже стрельбы не слышно.
     - Не ври! Я же чувствую.
     - Ну, позвонит, сама спросишь, - с раздражением ответил Сергей Павлович.
     - Вот что я тебе скажу, Серега. Если, не дай Бог…
     Она   не  договорила,  чего   хотела   сказать,  видимо,   опомнившись.  Но Сергей Павлович поразился не ее предупреждению, смысл которого он понял, а тому, что она впервые в жизни назвала его не Сергеем, а Серегой. Он понял, что с женой произошел какой-то психологический сдвиг или надлом. «Ну, да, - думал Сергей Павлович, - она всегда была человеком, подверженным эмоциям. И характерно, что они были редко положительными. Да, характерец у женушки тот еще. Ладно, раньше терпел, а теперь тем более надо терпеть. Она мать».
    Анна Николаевна все время до звонка Андрея даже не присела. Она то выходила во двор, то ходила по комнате. Не готовила ужин и, разумеется, ничего не поела. Сергей Павлович якобы смотрел телевизор, а сам наблюдал за женой и тоже заряжался тревогой. Думал: «Как помочь жене? Чем отвлечь от тревожных, не покидающих ее мыслей?». И что ни перебирал – ничего не годилось.
    И вот звонок. Анна Николаевна как-то судорожно нажала кнопку, поднесла трубку к уху.
    - Сынок, Андрюша…
    - Мам, привет.
    - Привет, сынок. Подожди, сейчас…
    Сергей Павлович встал с дивана, подошел к жене. Но она, не сказав ни слова, вышла во двор. Выйдя, сказала в трубку:
    - Сынок, Андрюшенька, теперь можно говорить. Как ты там? Здоров ли? Сыт ли? Тепло ли там у вас?
     - Мам, все нормально.
     Но Анна Николаевна словно не слышала успокоительных слов сына.
     - Ты на передовой? В окопах? Стреляют? По телевизору говорят, что идут жестокие бои.
     - Мам, не на передовой. И вообще-то я разведчик, в атаки не хожу. Ты успокойся и на отца не злись. Он ни в чем не виноват. Это мое решение. Мам, я по-другому не мог. Вот и Лешка рядом…
     - Андрюшенька, а отпуск тебе дадут?
    - Да, через полгода будет отпуск.
    - А пораньше? Ты попроси. Скажи, что ты у родителей один. И ведь если, то…
     И Анна Николаевна замолчала. Андрей понял, что она плачет.
    - Мам, ну что ты. Все же нормально. При любой возможности буду звонить.
     - А почему не в любое время?
    - Мам, нельзя.
    - Господи, куда ты попал. Зачем…
    - Ладно, мам, пока. Отцу привет. Поддерживайте друг друга.
    - Я ему передам привет…
    - Мам, не смей его винить.
    - Ладно, сынок, жду звонка. Ради Бога, береги себя, не ходи, куда не посылают.
    Вернувшись в квартиру, спросила мужа:
    - У тебя когда отпуск?
    - По графику в сентябре. А что?
    - Поедешь к Андрею.
    - Зачем? Чем я могу ему там быть полезен?
    - Попросишь начальство о переводе его в безопасное место. Имеем право, он один у нас сын. Должны понять.
    - Ну, не у нас одних такое положение.
    - Мне нет дела до других. Да другие-то наверняка меры принимают. Ты меня понял?! Отпуск скоро, поедешь.
    - Так, может, вместе?
    - Ты отец, мужик, служил, знаешь, что к чему. А я там буду только реветь. Скажи командирам, что я больная: рак, инсульт, инфаркт, что хочешь.
    - Ну что ты выдумываешь? Да тут документ нужен.
    - Документ… Документ. Это правильно ты догадался. Я его зубами вырву.
    И Анна Николаевна стала действовать. У сотрудниц она выяснила, нет ли у кого знакомого врача. Такой врач, терапевт, у одной сотрудницы нашелся – муж двоюродной сестры. Была организована встреча «на нейтральной территории». Врач вник в проблему и пообещал связаться с коллегой онкологом. Снова была встреча. Она закончилась предложением о сделке: документ об онкологическом заболевании будет стоить триста тысяч рублей.
    Анна Николаевна охнула, но не отказалась. И стала искать деньги.                А потом радостно хлопнула себя по лбу: «А чего искать? У меня на карте Андреевы 500 тысяч. Хотела не трогать, но ведь жизнь сына дороже».
    - Не знаю, рискованная затея, - высказал сомнение Сергей Павлович.
    - Не знает он. Ты ничего не хочешь знать. Сына на погибель отправил и…
    - Что ты мелешь? – почти закричал он. – Нашим сыном гордиться надо.
    - А мне надо, чтобы он жив был. Ты хоть понимаешь, что его на войну послали?
    - Не посылали его. Он сам, добровольно. Слушай, я понимаю, материнское сердце восприимчивей, чем отцовское, но нельзя же, в конце концов…
     - Замолчи. Сделаешь, как я хочу, или…
    - Что – или? Договаривай.
    - Или уходи с глаз долой.
    Сергей Павлович пристально и долго смотрел на жену. Потом сказал:
    - С тебя станется. Ладно, будь по- твоему. Поеду.

     В условленном месте, без посторонних глаз Анна Николаевна торопливо сунула доктору деньги, он в ответ сунул бумагу с чьей-то подписью и какой-то печатью о том, что у нее онкологическое заболевание легких третьей степени, и что она… и т. д. Всего пять строк.
     Сергею Павловичу без лишних разговоров досрочно дали отпуск на две недели, и без какой-то уверенности в успех, он поехал в Ростов-на-Дону, в штаб военного округа.
     К этому времени Андрей был участником боевых действий СВО уже четыре месяца. Не раз ходил в разведку, в составе штурмовых групп брал укрепрайоны противника. Привык к тому, что он стреляет, в него стреляют, брал пленных, многие из которых сдавались охотно или делали вид от безысходности. За одну очень успешную операцию был награжден медалью «За отвагу», которую вручил ему командующий группировкой. Был даже легко ранен осколком в левое бедро. Дважды их батальон уходил на ротацию, где бойцы не прохлаждались. Батальон пополнялся новыми контрактниками, с которыми проходило слаживание. Ротация длилась две-три недели и снова туда, на передок, зачастую уже на новые позиции.
    Разведотряд, с которым Андрей только что вернулся из успешной диверсионной вылазки, определил численность и координаты противника для артиллеристов, привели трех пленных, как командир разведроты вызвал его.
     - Тебя в штаб бригады вызывают.
     - Зачем? – удивленно спросил Андрей.
    - Там узнаешь. Через полчаса туда едет санитарная «буханка» с ранеными. Не задерживайся там. Сам знаешь обстановку. Бандеровцы осатанели. Ничего и никого не жалеют.
    Андрею выдали спецпропуск в штаб бригады.
    «Уж не родители ли приехали? – мелькнуло в голове Андрея. Каждый разговор по телефону все больше и больше наводил его на мысль о неадекватном отношении матери к его решению. Он понимал ее состояние, но  изменить  своего решения, если бы и захотел,  теперь уже не мог. Он стал частью щита России. Кроме того, у него все чаще появлялось желание при удачном завершении боевого контракта поступить в военный вуз. Боевые действия его не только не устрашили, но укрепили в своем предназначении.
    В штабе бригады его встретил дежурный капитан, сказал: «Следуй за мной», и повел этажами и коридорами частично разрушенного здания. Наконец, они остановились перед одной дверью.
    - Иди, там тебя ждет отец.
    «Так и знал…».
     Отец стоял посреди комнаты с напряженной улыбкой.
    - Так, - сказал Андрей и обхватил отца со всей силой.
    - Андрюха, сын… Какой ты… Возмужал, загорел-то, как негр.
    Андрей был в камуфляже, и отец не сразу разглядел, что у него сержантские погоны.
    - Ты уже сержант?
    - Ну. Командир отделения разведотряда. Ладно, почему ты здесь? Мама?
    - Да, сынок, мама. Я уж не знаю, как ее уговаривать, утешать. Ничего слышать не хочет. Вот, послала за тобой.
    - Как – за мной? Кто ж меня отпустит? И сюда-то отпустили, потому что после боя дали короткий отдых.
    - Значит, все-таки бои?
    - Ну, а как ты думал? Не на курорте.  Вот  после  контракта  повезу вас  на лучший курорт.
    - Андрей, у меня плохая новость.
    - Что? Что-то с мамой?
    - Да вот…
   И отец сунул Андрею ту бумажку. И стал пристально следить за реакцией сына.
     Андрей ее прочитал, поднял глаза на отца и долго и тревожно смотрел. Еще раз прочитал, отдал бумагу, сел на стул. Губы его мелко-мелко дрожали.
    А отец в эти минуты мучительно размышлял, сказать правду или не надо? А вдруг бумага сыграет свою роль и его демобилизуют? Матери будет радость. «А мне? – задал себе неожиданный вопрос. – И мне радость? Да, но… Как-то…». Нет, говорить не буду. Пусть командование решает.  Но ведь Андрей-то… Он ведь не смирится. Уедет снова. Да я бы, коснись меня, тоже…
 Наконец, Сергей Павлович вывел сына из его состояния.
    - Андрей,  надолго тебя отпустили?
    - Точно даже не знаю. Комбат просил не задерживаться, значит, на время свидания с тобой. Пап, а как у мамы обнаружили? Она в больнице лежала?
    - Да нет. Врач при обследовании сказал про это.
    - А ты замечал ее состояние? Жаловалась она или как?
    - Да нет, как-то вот так сразу. Как снег на голову…
    Потом отец рассказывал новости улицы и города, о знакомых и одноклассниках Андрея. Но Андрей слушал плохо. «Мама. Неужели правда? - крутилось в голове. – Что же делать? Может, хотя бы ненадолго отпустят домой? Во всяком случае, надо попросить…».
    Еще около часа пробыли отец и сын, когда все тот же дежурный капитан зашел, сказал:
   - Сержант Головин, зайдите в финчасть. И лучше с отцом, можете на него оформить перечисление. Да, сержант, вы награждены?
    - Да, медаль «За отвагу».
    - Немедленно надеть. Отец поможет.
    - Ну, сынок, и молчишь.
    - Да у нас почти все награждены. Ладно,  приладь, раз велено.
    Сергей Павлович несколько минут разглядывал медаль, вслух читал, что на ней написано и, поцеловав ее, приладил к камуфляжу Андрея, потом обнял и поцеловал сына.
     В финчасти на отца Андрея перечислили пятьсот пятьдесят тысяч рублей.
     - Сроду таких денег не получал.
     - Пап, это маме на лечение.
     - Само собой, сынок. Подожди, может, вместе и поедем. Я сейчас с этой бумагой куда следует схожу.
     - Чудак ты, пап. Даже если и отпустят меня, то не сейчас. Оформление займет несколько дней.
    - А я не спешу, у меня в запасе две недели, а если понадобиться, то и больше.
    Снова подошел капитан, сказал, точнее приказал.
    - Товарищи, свидание окончено. Сержант Головин, транспорт в расположение вашего батальона у подъезда. Прощайтесь.
    Сергея Павловича неприятно кольнуло слово «прощайтесь». Он еще раз крепко обнял и поцеловал сына.
    - Ну, Андрей, сынок… - голос отца дрогнул.
    - Пап, поддержи маму. Если не отпустят, то все равно через два месяца отпуск. Давай, держитесь. Передай маме, что я люблю ее и верю, что поправится. Всем там привет. Да, Светке передай, что Леха жив-здоров, любит ее.
     - А о тебе, кстати, Катя Одинцова все время спрашивает.
     Андрей уехал продолжать войну, а отец пошел к врачам (ему показали, где госпиталь). Он нашел кабинет главного врача, подождал пока примет.
     Сергей Павлович представился, назвал сына, о котором он приехал просить о демобилизации, назвал причину, и с чувством, что он делает нечто незаконное, показал бумагу. Главврач взял, сначала как-то бегло прочитал ее, посмотрел на Сергея Павловича, причем, как ему показалось,           с некоторым недоумением. Потом прочитал еще раз уже очень внимательно, буквально изучая документ, даже посмотрел на свет, словно хотел увидеть, что не написано. Затем положил бумагу перед собой, спросил, внимательно глядя на Сергея Павловича:
     - Скажите, только честно, у вашей жены действительно рак легких?
     «Все. Чего доброго меня арестуют за подлог».
     - Так, вроде в документе сказано…
     - Простите меня, уважаемый э… Сергей Павлович, отец отважного бойца, но документ ваш липовый.
    Сергей Павлович не стал изображать удивления или возмущения. Он просто опустил от стыда голову.
     - В вашем документе всего лишь одна неразборчивая подпись, а надо подписи лечащего врача, главврача лечебного учреждения, членов медицинской комиссии. Да и печать нечеткая, непонятно, какого медучреждения. В общем, Сергей Павлович, это липа. Что будем делать? Если я передам этот документ на экспертизу, то с ее выводами эта бумага будет передана в военную прокуратуру. А дальше на врача, состряпавшего эту липу, заведут уголовное дело. А вам… А вам ничего не будет кроме, извините, позора. Так как? Передаем на экспертизу?
    Сергей Павлович, красный от стыда, поднял голову.
    - Простите, доктор. Жена убивается. Боюсь, что и правда с ней может что-нибудь случится. Мать…
    - Понимаю, Сергей Павлович, но надо как-то попытаться понять. Все неравнодушные – так или иначе, участники этой войны. Кто-то с автоматом в руках, кто с санитарной сумкой спасает бойцов, кто-то снабжает их всем необходимым. Вот вы и ваша жена какую-то благотворительность проявили? Кроме переживаний. Вот видите. Вот вы сейчас здесь, в госпитале, вроде тихо, мирно. А это не так. Давайте-ка, я проведу вас в одну из палат госпиталя, к раненым. Посмотрите, поговорите. Согласны?
    - Согласен. Очень согласен, - оживился Сергей Павлович. - Только в магазин забегу, куплю что-нибудь. Можно?
     - Можно. Магазин тут рядом.
     - Я видел. Я мигом.
    Вернулся Сергей Павлович с двумя огромными пакетами. Главврач провел его в палату, в которой находилось шесть бойцов. Ранения у них были разные: у кого нога подвешена, у кого рука на привязи, у кого голова забинтована. На вопросы: «Как, ребятки, дела? Как себя чувствуете себя?», которые и ему самому показались нелепыми, бойцы, не перебивая друг друга, ответили:
      - Нормально, отец.
     - За каждую нашу рану бандеровцы жизнями своими платят.
      - А после лечения по домам?
      - Ну, нет, еще повоюем. Еще за пацанов надо расплатиться.
      Главврач проводил Сергея Павловича до выхода.
     - Простите еще раз доктор. Поеду я…
     - А бумагу эту возьмите. И лучше всего порвите. А тому врачу при случае скажите, что подобная практика подсудна. Надеюсь, что ваш сын вернется живым и здоровым. Но если что… война есть война. Вам есть, кем гордиться. Счастливого пути.
     Всю дорогу в поезде Сергей Павлович горел от стыда, в купе ни с кем не разговаривал, хотя к нему обращались. К жене он не чувствовал раздражения. «Она мать», - часто повторял, убеждая себя, что она имеет право на любые действия во имя жизни и здоровья своего ребенка. И тут же в голову вселялась мысль: «А как же другие? Не у нас одних сыновья и мужья… Мужья… Мужья ведь тоже воюют».
    И вдруг лицо Сергея Павловича посветлело, как от какой-то хорошей мысли. Ему теперь, с этой минуты, стала не страшна мысль об отчете жене, о неудавшейся поездке, что он возвращается домой один, без сына, и что Анна Николаевна с ее несговорчивым и жестким характером, не сможет презреть его. Он сам теперь… «Вот только в отпуск сына дождусь».
   
     Отчет мужа о результатах поездки Анна Николаевна выслушала молча. И молча же ушла в спальную комнату. Через минуту она вышла с подушкой, одеялом и простыней, положила на диван.
    - Здесь будешь теперь спать.
    Ничего не сказал Сергей Павлович. Он чего-то в этом роде и ждал.
    Прошло  два  месяца.  Андрей  позвонил,  что отпуск  откладывается  на некоторое время. Он теперь заместитель командира взвода, поэтому и спрос с него особый.

    И все-таки он приехал. Через три месяца после свидания с отцом и через семь месяцев после родительского ожидания.
     Что писать о том, как его встречали мать и отец, как он провел дома две недели. Конечно, в первый же вечер прибежали мать Лехи и Светка. Он, как мог, успокоил их. Его тут же нарасхват стали приглашать в школу, где он учился, в воинскую часть, где служил срочную, в вагонное депо, где отец работал мастером. Разве что несколько неожиданным было то, что у Андрея с Катей сложились чувства. И, окрыленный этим чувством, он снова уезжал, но уже радостно, без тревоги и вины перед родственниками, с уверенностью, что он вернется, и они с Катей оформят отношения, то есть поженятся.
    Анна Николаевна к столь неожиданной новости отнеслась с испугом, а потом с откуда-то взявшейся уверенностью, что этому не бывать, и что сын от нее никуда не денется, пока она жива. «А потом пускай, как хочет», - решила она.
     Отец же воспринял эту новость не новостью, а делом само собой разумеющимся и радостным.
    - Катя - девушка самостоятельная, - попытался убедить он жену. Но она так посмотрела на него, что он осекся и больше разговор не возобновлял.
    На проводах, на перроне вокзала, Анна Николаевна не проронила ни слезинки, только непрерывно смотрела на сына и что-то  шевелила губами.
     О ее «болезни» ему сказали, что это оказалось врачебной ошибкой, отчего Андрей глубоко и облегченно вздохнул.
   
     Андрей, как только прибыл в расположение своего батальона, сразу же позвонил домой. «Доехал хорошо. На нашем участке тишина, так что не беспокойтесь. Вспоминаю дни отпуска. Ребята говорят, что даже во сне улыбаюсь. Мама, отец, особенно ты, мама, не тревожьтесь. Рядом со мной очень много замечательных ребят, рядовых и командиров. Это надежные люди. Уже не раз друг друга выручали. И вот еще: в последнее время много украинских солдат, как они говорят, насильно призванных, сдаются в плен. Так вот, они утверждают, что придет время и нормальные украинцы возмутятся и сбросят эту нацистскую власть. Хорошо бы побыстрей. Но пока остервенелых там еще много. Мама, отец, пока, вызывают к комбату».
     Комбат вызвал командира разведывательной группы капитана Пахомова, командира взвода лейтенанта Степанова, замкомвзвода сержанта Головина Андрея и командира второго отделения сержанта Шахова.
     - Беспилотники обнаружили несколько хорошо замаскированных опорных пунктов противника в лесополосе вблизи поселка Ярцево. Задача батальонной разведгруппы выяснить точное число противника и координаты его месторасположения для артогня. А, если обстоятельства позволят, то и своими силами уничтожить осиные гнезда. Предлагаю: группу в составе двенадцати человек разделить на две боевые группы. Если выяснится, что опорников больше двух,  и если есть возможность атаковать, запросить подкрепление. До прибытия подкрепления в бой не вступать.
    - Товарищ майор, а если сразу тремя группами? – предложил капитан.
    - Рад бы, но две группы только что вернулись с задания, усталые, есть раненые. Подкрепление только в случае обнаружения больше двух опорников.
    - Понятно.
    - Да, и еще. Пленных… Ладно, ничего.
    - Что, не брать, товарищ майор? – несколько удивленно спросил капитан.
    - По обстоятельствам!
    В своем блиндаже капитан объявил:
    - Группу поведу я, и координировать ваши действия буду я, как вы сами понимаете. При приближении к цели общаемся условными сигналами. В группы отберите бывалых. Майор намекнул мне, что в случае успеха, светят награды.
     - А ребятам об этом можно сказать?
     - А почему нет? Скажите. Да, и еще. До цели следования пойдем пешком, через только что освобожденное село. Если заметим там подозрительное передвижение или засаду – выясняем и уничтожаем. С оставшимся населением быть предельно доброжелательными, но и осторожными.
    И это предупреждение опытного капитана было не лишним. Село было наполовину разрушено, да и у оставшихся домов то крыша продырявлена, снарядом, то окон не было, то огород вскопан снарядами. Выбивали нацистов из села не более трех-четырех дней.
    У первых же домов бойцов встретили две пожилые женщины, вынесли яблок, груш.
    - Чем богаты, родненькие. Долго вас ждали. Смотрите, что сделали с селом проклятые хохлы. Это какие-то звери. Если не крикнешь «слава Украине», затолкают в подвал и запрут. Три женщины так и погибли. А если узнают, что муж или сын в русской армии – тут же и кончают. Десятка два жителей-то осталось, старухи, старики да несколько малолеток. Только вы остерегайтесь, тут еще есть несогласные.
    Бойцы пообещали больше сюда не пускать бандеровцев и пошли дальше.
    И, действительно, буквально через несколько хат из своей ограды выскочила разъяренная еще не старая женщина с криком:
    - Будьте вы прокляты! Кто вас сюда звал? Жили до вас без тревог, без смертей в целых домах. Убирайтесь из Украины, тут вам нет и не будет места.
    - У тебя, тетка, наверно, муж или сын бандеровец? – не зло спросил кто-то из бойцов.
    - Да, и муж, и сын. И они будут бить вас всегда и везде. Вы еще пожалеете.
    Тот же боец хотел еще что-то сказать, но командир знаком дал понять, чтобы в дальнейший разговор никто не вступал.
     Минут за десять шествия по селу кто-то выходил с приветственными поклонами, а кто-то, увидев наш отряд, быстро уходил из поля зрения. Но подозрений на остатки бандеровских группировок не было, и бойцы, проходя, все больше заряжались решимостью выбить эту нечисть не только с Донбасса, но и с Украины.
     К месту назначения дальше шли с повышенной осторожностью. На одной из проселочных дорог заметили целую колонну автомашин, грузовых и бронированных пикапов. Без труда угадывалось, что везут боеприпасы. Но куда? Где то формирование, которое ждет эти боеприпасы. Надо было что-то предпринимать. Но что? Ввязаться в бой – значит не выполнить поставленную задачу. Капитан принял единственно правильное решение - передать по рации координаты колонны и количество единиц техники.
     До цели назначения подошли уже в темное время, что и требовалось. Разделив бойцов на две группы, капитан уточнил задачу. Группа Андрея, пользуясь тепловизорами, обнаруживала траншею. Вторая группа, действующая слева, - тоже. По условному знаку капитана начали разведку, исследуя траншеи слева и справа. А траншеям не было конца. И вдруг дозорные противника забили тревогу, и бандеровцы стали рассыпаться, занимая каждый свое место. Из блиндажей раздались команды к бою.
    Капитан понял, что даже отступать поздно, и пока противник еще не пришел в полную боевую готовность, дал команду:
    - Гранатами по траншеям! Очередями из автоматов и подствольников! Вперед!
    И хоть внезапным наступ было назвать нельзя, все же в окопах такого стремительного наскока противник не ожидал и пришел в смятение. Из блиндажа какой-то командир орал русским матом, но главной неожиданностью были вопли на английском языке.
     Видя безысходность отпора нашим бойцам, остатки бандеровцев и наемников стали карабкаться на противоположный бруствер. Наш капитан кричал:
    - Кому жизнь дорога, лучше сдавайтесь. У нас уже много ваших.
    Кто-то из траншеи, видимо, командир, прокричал по-русски:
    - У нас не меньше ваших. Лучше давай вы руки в гору. К нам подкрепление близко.
    - Не успеет! – крикнул капитан и, швырнув гранату, ринулся в траншею. Это же проделали бойцы. В траншеях стоял страшный треск и дым. И уже не бравые крики, а стон и мат. Вот поднялся первый с поднятыми руками и тут же рухнул, подстреленный своими, должно быть тем командиром. Тогда капитан скомандовал:
    - Ребята, еще по гранате!
     Снова в траншеях треск и вопли. И вот уже не один, а сразу три бандеровца выставились с поднятыми руками.
     - Мужики, не стреляйте, сдаемся, - на русском, видно родном  для этого украинского солдата языке, умоляюще крикнул он с поднятыми руками. И добавил весело: - Я русский. Нас тут еще двое русских. Они ранены. Хохлы все лежат, двухсотые. Есть и трехсотые. Да и гость из Лондона тут, с нами. Мы его связали…
    Капитан приказал:
    - Вылезайте. Оружие на бруствер.
    Бой продолжался около двадцати минут и завершился уничтожением семнадцати укробойцов, четырех раненых и четырех пленных, один из которых был наемник из Великобритании. Но и в отряде капитана Пахомова не обошлось без потерь. Один боец погиб, двое раненых, причем один тяжело.
     Капитан по рации вызвал в названный квадрат транспорт, и, примерно через час-полтора группа без дальнейших сложностей прибыла в расположение батальона. Пленные были отправлены в штаб бригады, там их допросили. Те трое русских доказали, что были насильно взяты в городе Херсоне и теперь хотят сражаться на стороне своих, русских. Они прошли лечение, проверку и были зачислены в одно из подразделений бригады.
    Отделение Андрея действовало отважно, и капитан доложил об этом командованию бригады. Погибшие были награждены посмертно. Бойцы отделения, в том числе и Андрей, были награждены медалями «За отвагу». Это у Андрея была уже третья награда. Второй была медаль «За мужество».
 
     Разведывательно-диверсионная группа капитана Пахомова за дни напряженных боев разведкой и штурмов поредела. Через несколько дней пришло пополнение. Андрея вызвали на командный пункт.
    - Сержант Головин, в твоей анкете указано, что ты владеешь испанским.
    - Никак нет, товарищ майор. Всего лишь знаю сотню испанских слов и словосочетаний.
    - А где эту сотню слов выучили? Самостоятельно?
    - В школе. В старших классах у нас был немецкий, но как-то у меня не шел, а по испанскому был факультатив. Ну, и… К тому же я болею за футбольную команду «Барселона».
     - За своих надо болеть.
     - Я всегда болел за ЦСК, но туда набрали негров, и я как-то охладел.
    - Ладно, это твое дело. А то, что ты испанский знаешь, пусть и не в совершенстве, это хорошо. Мы в твое отделение зачисляем настоящего испанца. Он доброволец. Он по-русски не очень, ты по-испански не очень. Найдете общий язык и взаимопонимание.
    - Это, товарищ майор, другое дело. Это совсем другое дело. Я возьму его под свою опеку.
    - Ну, вот прямо сейчас и бери. – И майор крикнул: - Мигель Винценто!
    В блиндаж вошел смуглый, лет двадцати двух, среднего роста, довольно крепкого телосложения, парень.
     - Я есть Мигель Винценто.
     - Мигель, вот он (и майор указал на Андрея) сержант Андрей Головин. Теперь он твой командир. У него в отделении боевой диверсионно-разведывательной группы служить будешь. Понял? Переведи ему.
     - Бамос, Мигель, кон ми (пойдем, Мигель, со мной).
     - О, си, си (о, да, да).
     - Вот и славно. Ты, сержант, его не оставляй без внимания, не давай                в обиду. Но если что – обращайся.
     - Видал, какие в нашем батальоне бойцы, - сказал комбат своему начальнику штаба, имея ввиду Андрея.
     - Да, и как человек, и как боец Головин одинаково надежный, - подтвердил начштаба. 
     Некоторое время (несколько дней) в расположении и над расположением батальона было затишье, хотя коптеры частенько жужжали. Но их или сбивали, или прогоняли. Ясно, что это были разведчики, и надо было быть начеку.
    Андрей за эти несколько дней уже успел очаровать испанца своим непринужденно дружеским отношением. Если были заминки в языковом общении, то спрашивали друга: Мигель, комо эсте ель еспаньол? Или: Андрэ, комо эсте ель русо? (как это по-русски). И с удовольствием поясняли друг другу непонятное. Мигель звал Адрея амиго Андрэ (друг  Андрей), Андрей  Мигеля - амиго Мигель.
    Как оказалось, Мигель был родом из испанской автономии Страна Басков, из города Бильбао и был болельщиком футбольной команды Атлетик Бильбао.
    - А я за «Барселону» болею, - перемежая русские слова с испанскими, сказал Андрей. Мигель понял.
    - Си, «Барселона» ес носотрос муй бьен екуйпо, есто ес носотрос оргуйо (да, «Барселона» наша хорошая команда, наша гордость).   
     - Как-то Андрей, подбирая испанские слова, спросил Мигеля:
     - А что тебя заставило приехать к нам да еще на нашей стороне воевать? Ведь Испания не поддерживает Россию.
    Мигель долго подбирал слова, кое как пояснил:
    - У нас в Испании в тридцатых годах шла революционная война с фашизмом, с Франко. Моя пра-прабабушка – Долорес Ибаррури. Она была одним из лидеров сопротивления. Ее называли Пассионария (Страстная).   Я знаю,  что русские  добровольцы  воевали в рядах наших антифашистов. И когда я узнал, что русский народ тоже ведет борьбу против нацизма, я решил помочь вам в силу своих возможностей. Знаю, что испанское правительство помогает украинским националистам. Но правительство – не весь народ. Я поступил по своей совести. Да и многие у нас на вашей стороне, но открыто не заявляют. Боятся возмездия.
    - А ты?  Тебе же придется возвращаться домой, на родину.
    - Я не боюсь. Посадят в тюрьму? Пусть. Долго не продержат. Я не изменник, не предатель Родины. Я не предал ее национальные интересы. Наоборот, я возрождаю эти национальные интересы – недопустимость нацизма и фашизма. Пусть нас пока немного открытых борцов, но они есть, и их будет больше.
    Все это Мигель сказал несколько пафосно, но искренне. И добавил уже спокойно:
    - А будут преследовать – останусь у вас. Надеюсь, Россия не откажет мне в гражданстве.
    - Не откажет, кьеридо амиго (дорогой друг), будь уверен, - сказал Андрей. Мигель понял. Они уже хорошо понимали друг друга, даже если не все слова были понятны.

     В эти дни затишья Андрею удалось два раза позвонить домой. Сначала он звонил на телефон отца, узнавал, что да как, выяснял состояние матери. Сергей Павлович подробно обо всем рассказывал, сам расспрашивал, но Андрей не мог рассказать все. Сергей Павлович понимал. Его несколько успокаивало то, что голос Андрея был бодрый, без намеков какого либо недовольства или на что-то тревожное. Андрей коротко рассказал про испанца, что он стал ему настоящим товарищем, даже другом. Отец не скрывал, что за мать он в тревоге: она не пропускает новостных программ по телевидению о боевых действиях на СВО. Что все его попытки отвлечь ее кончаются скандалами.
    Андрей после этого звонил матери. Та сразу выбегала с телефоном в коридор или на улицу, будь то дома или на работе. Тысяча вопросов выплескивала, иногда не дожидаясь ответа. Андрей терпеливо выслушивал, а потом отвечал: «Все нормально, опасности нет,  за хорошую службу получил еще одну медаль. У Лехи тоже все хорошо, видимся». Хотя Анна Николаевна о нем не спрашивала. Это он говорил для пущей убедительности,  что  все  хорошо  и опасности  нет.  «Кормят  на  убой,   по ночам сплю хорошо». И чтобы не рисовать совсем уж благостную, неправдоподобную картину, добавлял как бы свойственное военной службе: «Бывает, ходим в разведку…».
    - В разведке ведь стреляют, я по телевизору видела, - тревожно говорила мать.
    - Больше мы, чем они, - уверял Андрей.
    Анна Николаевна верила и не верила. Понимала, что сын успокаивает ее. Тревога не уходила. На работе в ЖЭУ сотрудники видели ее состояние, как могли, успокаивали, но это не помогало. Однажды одна сотрудница посоветовала:
     -  Вот что, Анна, сходи в церковь, помолись Богородице, причастись, поговори с батюшкой.
    - Думаешь, после этого сын вернется живым и здоровым?
    - Ну, это не нам решать. На все воля Божья. Но все же тебе легче будет ждать его.
    Анна Николаевна вняла совету, и в ближний воскресный день пошла в храм недалеко расположенного монастыря. Постояла на службе с полчаса -  стало дурно от недостатка свежего воздуха. Она вышла на улицу и в храм больше не вернулась. «От Бога, может, что и зависит, не знаю. Буду дома молиться». Но она не знала ни одной молитвы, в квартире не было ни одной иконы. Придя из храма, она села на диван и словно впала в какое-то небытие. И там как бы увидела окопы, солдат с автоматами и среди них Андрея. Все куда-то стреляли, и он стрелял. Потом он оглянулся, увидел мать, улыбнулся как-то виновато и помахал рукой. Она пыталась понять: «то ли уходи, здесь опасно, то ли прощай». Очнувшись из этого состояния, она, пожалуй, первый раз искренне и проникновенно перекрестилась.
    С мужем она по-прежнему почти не разговаривала, только по необходимости. Да и жили то они самостоятельно друг от друга. Еду готовили то она, то он. Только что в разводе не были.

     Родилась и жила Анна Николаевна в шахтерском поселке одном из сотен Мосбасса (Подмосковного угольного бассейна). Отец, Николай Степанович, работал в шахте навалоотбойщиком: рубил отбойным молотком угольный пласт, а потом огромной совковой лопатой уголь погружал в вагонетку. Полную вагонетку толкал на главный путь, а себе подгонял новую, пустую.
    Мать, Евдокия Матвеевна, работала на той же шахте учетчиком погрузки угля в железнодорожные вагоны.
   Работа у родителей была посменной и, как говорили родители, беспросветной. Шахта работала круглосуточно, без выходных.
    С получки, а деньги по тем временам были приличные, покупали повкусней еду и что-нибудь из одежды-обуви. Деньги особо не копили, считали незачем.
     Аня росла среди таких же поселковых девчонок и мальчишек. Ходила в школу, закончила семилетку. Ходила в шахтерский клуб на танцы под радиолу, в кино. Одно время участвовала даже в клубной художественной самодеятельности. Но скоро ей это надоело. Она стала ездить на танцы в город, районный центр. Девушка она была миловидная и парни ее замечали. Не всех замечала она.
    После семилетки устроилась работать в город на машиностроительный завод, сначала ученицей токаря, а после трехмесячного обучения – токарем третьего разряда. Правда, скоро ей «токарить» надоело, закончила курсы крановщиц мостового крана и проработала два года.
    Но тут случилась беда – умер отец с многолетним шахтерским стажем. А вскоре и мать, тоже не блиставшая здоровьем.
    Аня осталась одна. Ей хотелось уйти, уехать, но куда? На стороне нет ни родных,  ни знакомых. Все они тут, в районе.
    Однажды к подруге, уже замужней, из областного центра приехал ее двоюродный брат Сергей с целью побывать на кладбище и поклониться родным могилам. Брату было 26 лет, не женат. Работал мастером в вагонном депо, был на хорошем счету, общественник. Подруга позвала Анну с целью познакомить их. Анна пришла и приглянулась Сергею.
    Через короткое время он снова приехал и сделал Анне предложение. Анна, не задумываясь, согласилась, ей же давно хотелось уехать отсюда, а тут областной центр.
     Ни о какой любви, конечно, и речи не было. Сергей жил в общежитии, но после регистрации им в этом же общежитии выделили комнату. А потом и очередь на квартиру подошла. Дали «двушку» в двухэтажном доме барачного типа.
    Анна по настоянию мужа окончила курсы бухгалтеров и устроилась в ЖЭУ рядом с домом. Сначала работала младшим бухгалтером, а потом и собственно бухгалтером.
    Еще в общежитии у них родился сын Андрей. И вот ему-то и отдала Анна всю себя. Она не просто любила сына, она утонула в нем. Муж, за которого она вышла без любви, оказался «на заднем плане». Второго ребенка она не хотела.
    И вот Андрей вырос. И поступил против желания матери – пошел на войну. А то, что муж не очень препятствовал этому, усугубило ее не очень близкое отношение к нему.

     После посещения храма Анна стала обдумывать, почему ей не стало легче, как уверяла сотрудница. И вспомнила, что она не крещеная. Во всяком случае, ей никто не говорил, что крещеная.
     «А ведь и Андрей не крещеный» - вдруг со страхом вспомнила она. Не считала нужным. Как теперь быть? По телевизору говорят, что на войне есть священники. И даже крестят ребят. «Надо при следующем разговоре сказать Андрею, чтобы покрестился». Сказала. И радостно услышала:
    - Мам, да я покрестился здесь. Только тебе не спешил говорить, думал, не одобришь.
    - Одобряю, сынок. Правильно сделал.

    - Сергей, ты молитву какую-нибудь знаешь?
    Сергей Павлович в это время смотрел какую-то телепередачу, приглушив звук, удивленно посмотрел на жену, сказал:
    -  «Отче наш» знаю.
    - Ну, надо какую-нибудь посерьезней.
    - Куда ж серьезней. Батюшки говорят – это главная молитва. Сам Иисус Христос своим ученикам ее продиктовал.
    - Откуда ты знаешь?
    - У батюшки узнал.
    - Ты что, в церковь ходил?
    - Ходил.
    - И что? И за кого молился?
    - И за тебя в том числе.
    - А за сына?
    - Само собой. И ты сходи, помолись. Материнская молитва, говорят, особенно сильная.
     Больше Анна Николаевна за весь день не проронила ни слова. И всю неделю до следующего воскресения была особенно задумчивой. А в воскресение снова пошла в церковь. И снова ей стало плохо. Она вышла на воздух и, постояв несколько минут, снова зашла. Теперь она чувствовала лучше. Стала прислушиваться к службе,  наблюдать за ее ходом. А когда началась исповедь, встала в очередь. И уже подойдя к священнику для исповеди, разволновалась и забыла, что хотела сказать. Тогда батюшка сам пришел на выручку.
     - Вижу, что вы очень озабочены. Чем? Скажите и мы вместе опробуем решить проблему.
     - Сын на фронте. Тревожно.
     - Да, война… Он доброволец или мобилизованный?
    - Отслужил срочную и прямо туда по контракту. Сам…
    - Воистину, сын ваш герой.
    - Этот герой может погибнуть.
   - На все воля Божья.
   - Это я уже слышала. Делать-то мне что?
   - Молиться, и в молитве найдете утешение. Это первое. Второе. Вы боитесь, что сын ваш может погибнуть. Может, но дай Бог, чтобы этого не произошло. Но уж если... то вы должны знать и проникнуться гордостью за сына-воина, ибо сказано: «Нет большей чести, чем положить жизнь свою за други своя».
    Анна Николаевна молчала, и батюшка больше не ждал продолжения ее исповеди. Спросил:
    - Хотели бы причаститься?
    - А надо?
    - Надо. Увидите, как вам станет легче.
    Анна Николаевна, подходя к причастию, смотрела, как его принимают другие. Батюшка (это был не тот батюшка, который исповедал) понял, что причащается она впервые, смотрела не на чашу, а прямо ему в глаза, словно умоляя его о сокровенном – вернуть сына живым и здоровым. А батюшка, словно был прозорливым, исключая правило причастия, положил руку на ее голову и сказал:
     - Крепись, голубушка.
    Выйдя из храма, Анна Николаевна не спешила домой, а зашла в ближний сквер, и долго, задумавшись, сидела на лавочке. «Может, прав батюшка, что нельзя так убиваться. Вон сколько молодых ребят там. По всем передачам их показывают патриотами, защитниками, героями. Сам Президент многих награждает. И Андрей уже награжден». Так думала она. Но тут же: «А что мне до других? У других свои матери. Они переживают за своих сыновей, а я за своего. Но что делать-то мне?».
    Посещение храма и причастие не дало желаемых результатов. И больше
Анна Николаевна в храм не ходила. Такой уж характер. Непримиримый.

    Неудавшаяся афера с вызволением Андрея в ней еще сильнее укрепилась эта непримиримость. Теперь она делала все машинально, думая о своем. На работе стала допускать ошибки. А это в бухгалтерском деле чревато неприятными последствиями. Начальник предупредил о переводе на другую работу. «Да переводи хоть куда. Мне все равно», - мысленно ответила она начальнику.
     А дома она с новой силой взъелась на мужа: «Ты во всем виноват…». И никакие доводы не действовали.
     Сергей Павлович терпеливо сносил ее постоянные упреки и обвинения. Однажды у него мелькнула мысль: « А не уйти ли от нее?». И тут же осадил себя: «Разве можно? Надо терпеть. Андрей вернется – все наладится. Нельзя ее сейчас без присмотра оставлять». Однажды он, в который уже раз, ощутил, что его тянет к выпивке. То с товарищами по работе «раздавят» бутылку, то один, дома, развеять тоску, пропустит стопку-другую. «Э, брат, пьянкой делу не поможешь, а только хуже будет. Андрей, если узнает, не одобрит»,- укорил себя Сергей Павлович.

    Андрей время от времени (примерно раз в неделю) звонил и уверял в спокойной, почти безопасной службе. Однажды он позвонил, как всегда сначала отцу, и как-то не торжественно, но со скрытой гордостью сообщил:
    - Пап, меня назначили командиром взвода и отправлены документы на присвоение офицерского звания.
     Сергей Павлович так растрогался, что почти со слезами поздравил сына, и дежурно попросил быть еще более осторожным и осмотрительным.
    - Все будет хорошо, пап. У меня уже опыт. Да, и еще докладываю: - у меня уже четвертая медаль. На этот раз медаль Жукова. Американскую бронемашину вместе с экипажем уничтожили. И знаешь, пап, у одного из экипажа место рождения было наша область. Представляешь? И жалко, и зло берет. Ведь они тоже нас бьют и убивают.
    - Да, сынок. По телевизору нам тоже всякое рассказывают и показывают. Когда это кончится-то, Андрей?
    - Трудно сказать, пап. Их накачивают оружием. Мы забрасываем листовки, мол, за что воюете, мужики? За американцев, которые вам не добра желают, а погибели. И они нам тем же способом отвечают. Ясно, не словами рядовых бойцов: за Украину, за возвращение Крыма и Донбасса. Так что все очень серьезно. Ладно, пап, победа в любом случае будет за нами. Маме наш с тобой разговор не передавай. Сейчас ей буду звонить.

    Стоял сентябрь, теплый, погожий. Перепадали дождики, но погоду они не портили. По-прежнему диверсионно-разведывательный отряд капитана Пахомова выполнял свои функции. Взвод Андрея не раз брал опорники. Противник, как правило, отступал неохотно. Были потери и с нашей стороны.

    Мигель Винценто уже принял боевое крещение. То была разведка боем, о которой Андрей рассказал отцу, в которой взвод уничтожил вражескую бронемашину пехоты вместе с экипажем.
     -  Мигель, тьенес но мьедо? (Тебе не страшно, Мигель?) – спросил Андрей испанца.
     - Мьедо? Но… Но муй. Ту кон ми. (Страшно? Нет… Не очень. Ты со мной…).
     - Ладно. От меня ни на шаг.
     - Карашо.
     После этой разведки боем Мигель так оживился, что долго не мог заснуть. А кому-то звонил – как пулемет рассказывал по-испански.
     Андрей спросил:
    - С кем ты вчера так живо общался по телефону?
    - Сон падре (С отцом).
    - И что он?
    - Сказал беречь себя и передать привет русским, особенно тебе, Андрэ. Я ему рассказал о тебе. (С помощью Андрея он уже сносно выговаривал наши слова и предложения).
    - При следующем разговоре передай отцу от меня привет. А мать? Мать есть?
    - Но. Как это… Смерть.
    - А, пэрдоме (извини).
    - Ничего, Андрэ.
    - Командиров взводов к командиру батальона, - передали по блиндажам.
     Палатка майора находилась метрах в двухстах от линии обороны – хорошо оборудованных траншей и блиндажей. За два последних месяца батальон не выходил из зоны боевых действий. Бойцы устали, были ощутимые потери. Ротацию обещали недели через две.
     - Товарищи командиры взводов. Нам предстоит еще раз сходить в контратаку и выбить бандеровцев с их первой линии обороны, занять ее, закрепиться. Разумеется, нас будут контратаковать. Вы понимаете. Не впервой. И не впервой я не только приказываю, но и прошу вас держаться и держаться. Знаю, устали. Скоро ротация, объявите это бойцам. На переднем крае у них много техники и дронов. Вам выдадут все необходимое вооружение и РЭБы. Кроме того, артиллерия, минометы, танки наши тоже без дела не останутся. Помогут и нам. И вот еще что. До сих пор, слава Богу, перебежчиков не было. Надеюсь, и не будет. Но…если, в случае… Ну вы понимаете. Предатели хуже врага. Ну, с Богом. Выдвигаемся через тридцать минут.  Координировать действия групп буду я, капитан Пахомов будет руководить непосредственно штурмом позиций противника.
    На линию атаки прибыли на рассвете, около пяти часов. Без промедления, не дав противнику прийти в себя, капитан Пахомов скомандовал:
    - Первый взвод,  вперед!
   Затрещали автоматы, забухали разрывы гранат, вскидывая клочья земли.   
   Противник быстро «очухался», завязался жестокий, беспощадный бой.
   Комбат приказал вводить в бой второй взвод. Капитан скомандовал. Неожиданность и напор сделали свое дело. Через двадцать минут боя противник без паники начал отступать на вторые линии укрепрайона. Противник тоже обретал опыт, как наступления, так и отступления.
     Контратака не заставила себя ждать. Взлетели вражеские дроны-камикадзе, в недолете и перелете взрывали землю мины.
   Были минуты ожидания того самого момента, который, по замыслу комбата, и решит исход поставленной задачи. Комбат приказал всем принять боевую готовность. Но бойцы уже и без того были готовы. Контратака уже не была для них неожиданной. И когда она началась, бойцы  успешно ее отбили. Ждали вторую атаку. Комбат и капитан, да и бойцы понимали, что она будет более мощной, с поддержкой бронетехники и дополнительной щтурмовой силой. И комбат запросил огня по переданным координатам.
    Что тут началось! Земля просто вздыбилась. После этой огневой подготовки капитан запросил у комбата атаковать вторую линию. Комбат не разрешил. Противник там срочно сосредоточивал дополнительные, внушительные силы, которые двум нашим взводам не одолеть.
   - Зачистка будет чуть позже, а сейчас пусть еще раз хлебнут нашего огня. И зачищать будут другие. Штурмовики-десантники. Мы свое дело сделали, разведали позиции и нанесли при этом ощутимый урон противнику, - объявил комбат. – Отбой, приготовиться к движению в расположение батальона.   БТРы и БМП ждут в условленном месте.
     Бой есть бой.  Без потерь не обошлось. Из траншей вынесли одного «двухсотого» и одного «трехсотого».
     На пути к транспорту бойцы оживленно, перебивая друга, со смехом рассказывали, кто куда стрелял, кто что кричал, от кого чем-то запахло со страха.
     Мигель, как всегда, не отходил от Андрея ни на шаг.
    И вдуг…
    Господи, как тяжело об этом писать. Да, дорогой мой читатель. Произошла трагедия с моим главным героем, настоящим героем, сержантом Андреем Головиным.
     Уже на полпути к спасительным бронемашинам и в отдалении от покинутой огневой позиции в воздухе появились два боевых дрона. Бойцы вскинули автоматы и стали в них палить длинными очередями. И один уже закувыркался, а второй успел-таки сбросить гранату. Она падала прямо на Андрея и на Мигеля.
    - Ложись!
    Бойцы рухнули на землю. Только Мигель как будто остолбенел. Он, только что вышедший из кровавого боя, не мог понять, что может что-то еще произойти, и не сразу среагировал на команду. Видя это, Андрей схватил его и сбил с ног, очутившись на нем верхом.
   Граната взорвалась рядом. Еще несколько секунд никто не поднимался. А поднявшись, увидели недвижимых Андрея и Мигеля. Еще не понимая, ранены они или убиты, бойцы быстро донесли их до бронемашин. Оба были в крови. Потом увидели, что Мигель в Андреевой крови, хотя и его рана кровоточила. Потом выяснилось, что рана у Мигеля была  царапиной, хотя и серьезной – осколок скользнул по виску.
   В батальонной санчасти Мигеля перевязали. Андрей был весь изрешечен осколками, но сознание еще не покидало его. Его доставили в бригадный госпиталь, положили в реанимацию. Его осмотрел главврач, сказал коллегам:
     - В Ростов не довезти, Будем здесь делать все, что возможно. Но надежды мало. Пробиты оба легких, множественные ранения в голову, шею, в правое плечо.
     Андрей еще на пути в госпиталь потерял сознание и больше не приходил в себя. Главврач сначала распорядился сообщить родственникам, потом отменил это распоряжение: нужна более четкая определенность. Уж тогда…
    Мигель, как только его перевязали в батальонной санчасти, стал требовать направить его в бригадный госпиталь. Сначала ему отказывали, потом, спустя неделю, разрешили, решив, что возможно это положительно повлияет на состояние Андрея. И действительно, повлияло. На восьмые сутки Андрей открыл глаза. Рядом у кровати увидел Мигеля в белом халате и подмигнул ему, слегка улыбнувшись.
     Пришедший на вызов доктор успел только пощупать его пульс. И тут Андрей тяжело, с хрипом и прерывисто стал дышать.  Ночью он от ран, не совместимых с жизнью, скончался.
    Мигель плакал. По номеру на телефоне Андрея главврач позвонил отцу, Сергею Павловичу. «Так и так. Скорбим. Приезжайте взять тело».
    Что было с Сергеем Павловичем? «Может, ошибка? Может, не он?» - вертелось в голове. Но тут же понял, что они с женой потеряли единственного сына. Как сказать жене, матери? Сказал так:
     - Аня, позвонили от Андрея… Тяжело ранен. Я поеду, сегодня.
    Анна Николаевна была на работе. Через минуты была дома. Сергей Павлович к этому времени тоже прибежал с работы домой.
    - Я с тобой!
    - Не надо, Аня. Я все разузнаю и тут же позвоню.
    Анна Николаевна тяжело опустилась на диван. Сказала:
    - Поезжай. Привези. Я знаю, что с ним. Его больше нет.
    - Ты держись. Я позвоню.
    Сергей Павлович на ходу заказал такси до Ростова. Приехал ночью. Андрея уже перевезли в Ростовский госпиталь. Тело по настоятельной просьбе сопровождал Мигель.
     В госпитале в установленном порядке подготовили тело для переправки на дальнее расстояние.
     В это время Мигель буквально бегал по кабинетам, требовал, чтобы он сопровождал амиго Андрея на его родину. Сначала ему говорили, что нельзя, не положено, что и сам он ранен. Но он, перемежая испанские и русские слова, доказывал, что это обязательно, что он пра-правнук Долорес Ибаррури, что без него нельзя отправлять с Андреем одного отца, должно быть сопровождение. И начальство сдалось. На него оформили сопровождение.
    Сергей Павлович заказал катафалк. Жене позвонил:
    - Часов через девять-десять будем дома.
    - Убит? – спросила Анна Николаевна. Ее почти спокойный голос поразил и насторожил Сергея Павловича. Он не ответил, выключил телефон.
    «Как бы что с ней не случилось», с тревогой подумал он.
    Дорогой он подробно выспрашивал Мигеля о случившемся. И хотя в его возбужденном рассказе много было непонятного, но картину боя и то, что он обязан кьеридо амиго (дорогому другу) Андрэ жизнью, что Андрей настоящий герой, что Россия должна гордиться им.
    Сергею Павловичу специально приехавший в Ростов командир батальона  торжественно вручил четыре боевые награды: две медали «За отвагу», медаль «За мужество» и медаль Жукова.  И сообщил, что ушли документы на награждение его орденом Мужества. Посмертно, к сожалению.
    Пока были в пути, военкомат города (туда сразу же подробной телефонограммой было сообщено о героической гибели сержанта Андрея Головина и с просьбой похоронить его с воинскими почестями), подготовил все для этого необходимое.
    Сергей Павлович попросил водителя ехать, чтобы к дому прибыть после полуночи. Так и было сделано. Он не хотел, чтобы сразу по приезде столпился народ.
     Анна Николаевна все знала: сразу же после телефонограммы из Ростова
 к ней приехали майор со взводом солдат, чтобы определиться с церемониалом. Она, как только появился майор, окончательно убедилась в догадках, пусть и маленькая, но надежда, окончательно исчезла. В глазах потемнело. Майор едва успел подхватить ее и усадить на диван. Ребята принесли воды. Сознание вернулось. Майор ждал, что она сейчас заплачет навзрыд, но ничего этого не последовало. Она сидела, застыв, и смотрела в одну точку. И вдруг, что было невероятно, она как бы очнулась от дурного сна, посмотрела на майора, на солдат, и, словно спохватившись, сказала:
     - Ой, что это я. Сейчас чаем напою. Устраивайтесь, я сейчас.
    И, действительно, она вполне держала себя в руках, вскипятила чайник, достала печенье, варенье.
     - Ну-ка, ребятки, попейте чаю.
    Солдаты не спеша, молча пили чай, а Анна Николаевна пристально смотрела на каждого, вышла из кухни в зал и только тут дала волю слезам, но без рыданий. И все это, казалось, не в ее характере. А с другой стороны… Учитывая жесткость ее характера,  ничего удивительного в ее состоянии и не было. Она умеет владеть собой.
     По приезде катафалка, солдаты занесли гроб в квартиру. Оказалось, не спали и соседи. Квартира и коридор заполнились людьми. Когда гроб установили и раскрыли, Анна Николаевна, держась за него, встала на колени,  и так стояла, пока нужно было выносить. Она долго не обращала никакого внимания ни на Сергея Павловича, ни на Мигеля, еще с перевязанной головой. Сергей Павлович, опасаясь за нее, был все время рядом.
 
    Похороны, полностью устроенные военкоматом, прошли траурно-торжественно, с троекратным залпом. Майор, руководивший церемониалом, сказал краткую речь, перечислил награды Андрея за ратный труд, и объявил:
     - Указом Президента Российской Федерации, сержант Андрей Сергеевич Головин за геройское выполнение воинского долга по защите Отечества награжден орденом Мужества, посмертно, который по поручению командования, вручаю его родителям. И подошел к Сергею Павловичу и Анне Николаевне.
     - Вручите маме Андрея, - сказал Сергей Павлович.
     Анна Николаевна приняла его, сделав ладони пригоршней, поцеловала и подала мужу.
     Были на прощании с Андреем соседи, друзья. В их рядах в черных платках, промокая слезы, стояли Катя и Лехина невеста Света.
     После траурной церемонии были поминки в просторном кафе. Опять были речи, были слезы.
     Мигель во все время церемонии старался быть рядом с гробом, а когда его опускали, буквально зарыдал. Вначале он хотел даже сказать прощальное слово, но боялся, что собьется. Однако на поминках не выдержал, сказал:
    - Я есть испанец. Андрэ – ми кьеридо амиго, мой друг. Он герой России. Я буду рассказывать в Испании, какие есть русские. Русские - есть муй бьен – очень хорошие. 
     Дальше Мигель больше по-испански говорил, что он окончательно понял, за что ведет войну Россия, и что ее народ победить нельзя.
     Сергей Павлович дома отвел ему диван, сам устроился на раскладушке. Анна Николаевна дома ни в чем больше участия не принимала, в черном платке легла спать, но, конечно, не спала. Встали рано, собрались на кладбище. Сергей Павлович сказал:
   - Сейчас вызову такси и поедем.
    Анна Николаевна молча согласилась. Скоро все трое были у могилы. Анна Николаевна встала на колени, голову положила на огромный ворох цветов. Не плакала. Сергей Павлович с тревогой посматривал на нее. Он и Мигель тоже стояли на коленях, молчали, Только через час они покинули кладбище.
     Вечером Сергей Павлович проводил Мигеля на железнодорожный вокзал. Расставались по-мужски, но с влажными глазами.
     - Сеньор Сержио, мой контракт заканчивается через четыре месяца. Буду счастлив, если вы с сеньорой Анной поедете со мной в Испанию, в город Бильбао. Там очень красиво. Я устрою вам хороший отдых, - как мог, сказал Мигель. Причем, говорил он это так искренне, что Сергей Павлович все понял, и ему стоило моральных усилий отказаться.
     - Дорогой Мигель. Спасибо, но это никак не получится. Думаю, скоро мы с тобой увидимся у вас на передовой. Завтра я иду заключать контракт. Буду проситься к вам в часть, в которой служил сын, и в которой служишь ты.
      - А как же сеньора Анна?
     - Думаю, поймет. Как сумею, но очень постараюсь поквитаться за Андрея, твоего амиго, а моего сына.
     - Сеньор Сержио, я очень недолго нахожусь в России и восхищен ее людьми, ее народом. Я нисколько не сомневаюсь, что победа будет за Россией, за вами, сеньор Сержио. Буду надеяться на встречу с вами, если суждено жить.
    - Да, Мигель, до встречи. Обязательно буду проситься к вам.
    Дома Анна Николаевна находилась все в том же отрешенном состоянии. И все же спросила:
     - Кто этот иностранец?
     - Друг Андрея, воюют… воевали в одном взводе. Испанец.
     - Ты дал ему денег на дорогу?
     - Он не взял.
     - Завтра снова поедем на… к Андрею.
    - Хорошо, только…
    - Что – только?
    - Нет, ничего, конечно, поедем.
    На девятидневные поминки приехал майор из военкомата, еще раз выразил соболезнование и сказал, что через год на могиле Андрея будет поставлен подобающий памятник.
     И впервые за эти дни, Анна Николаевна, услышав слово «на могиле», разрыдалась со слезами, будто сейчас осознанного горя. Сергей Павлович даже облегченно вздохнул: «Наконец, вырвалось наружу опасное психологическое состояние».
    В конце поминок Сергей Павлович отвел майора в сторону, спросил:
    - В вашем военкомате подписывают контракты?
    - На что? – не понял майор.
    - Ну, на военную службу.
    - Да, у нас, но…
    - Я хочу вступить в ряды… Мне всего 51 год. Возможно?
    Майор понял и пристально посмотрел на Сергея Павловича, сказал:
    - Возможно.
    - Еще вопрос: могу ли я в контракте указать, чтобы место службы было в той роте, в которой служил мой сын?
    - И это возможно. Только решать будут военачальники на месте по вашей просьбе.
    - Хорошо, в какие день и час можно прийти?
     - С девяти до восемнадцати, кроме воскресенья.
     - Хорошо, на днях приеду.
    - Но, простите, дорогой Сергей Павлович, а жена ваша?
    - Ничего. Подготовлю. Поймет.

    Стоит ли писать о процедуре заключения контракта. Он был заключен, причем, в виде исключения в нем было указано желание контрактника служить (значит, воевать) в том же подразделении, где служил (воевал) его сын.
    Как отнеслась к этому жена Анна Николаевна? Сначала долго молчала. Не плакала. Не пыталась переубедить. Потом сказала:
     - Отпускаю. Отомсти. Не забывай вернуться.
     Сергей Павлович с одной стороны был доволен тем, что обошлось без надрыва, а с другой, и уже не первый раз за этот месяц, удивился какому-то не женскому мужеству.
    
     В штабе группировки, затем в штабе армии, затем в штабе бригады, а в конце уж в штабе батальона к просьбе Сергея Павловича отнеслись не только с пониманием, но и с огромным уважением. И после трехнедельной стрелково-штурмовой и разведывательной подготовки направили туда, на передок, как говорят бойцы.
     Командир батальона майор Стрельцов представил нового бойца, и когда объявил, кто он такой, батальон взорвался аплодисментами.
    Сергей Павлович Головин, рядовой разведывательно-диверсионной группы капитана Пахомова, с позывным Андрея «Тополь», встал в строй и стал искать глазами Мигеля. Но его не было. Потом он узнал, что Мигель снова в батальонном лазарете: осколок вцепился ему в икру левой ноги.
     - Небось, завтра прискачет, - сказал боец с позывным «Егерь», тоже трижды раненый. - Не любит разлеживаться. В разведку каждый раз рвется, как одержимый. Стреляет ли, бросает ли гранату, - все с криком «Это вам за амиго Андрэ».
      И, действительно, на второй день Мигель был уже в группе. Он прихрамывал, но был весел и так схватил в объятия Сергея Павловича, что чуть не задушил.
     - Теперь вы мой падре,  амиго Сержио, - обрадовано кричал Мигель.
     - А ты мой, это… как по-испански сын?
     - Ихо.
     - Ну, вот ты теперь мой ихо.
      Мигель едва не плакал.

     Вот и для Сергея Павловича начались боевые будни. Первое время командир группы капитан Пахомов не допускал «Тополя» в особо опасные задания. Негласно попросил Мигеля присматривать за ним и, по возможности, отводить его в случае опасной ситуации, особенно, если  предвидится бой «лоб в лоб».
     Сергей Павлович звонил жене, говорил, что пока ничего опасного нет. «Андрей тоже так говорил», - ответила она. И Сергей Павлович понял, что обманывать жену бесполезно. Даже вредно для нее. Но и откровенничать не имел права. Поэтому говорил так: «Пока, слава Богу, жив-здоров».
    Контракт у него был на полгода. Прошел уже месяц небезопасной службы. Фронтовой службы. За это время батальон, после серьезных боев, дважды отводили на короткий отдых. Бойцам меняли обмундирование (старое за две три недели превращалось иногда в лохмотья), усиленно кормили. К ним в это короткое время приезжали артисты, в основном певцы и юмористы. Однажды приехали циркачи. Солдаты принимали концерты хорошо, искренне. Особенно, когда приезжали Газманов и Шаман. Бойцы подпевали им, одобрительно кричали и свистели. Благодаря Шаману, например, бойцы выучили слова Гимна России и в конце концерта любого певца или коллектива пели Гимн. Это было трогательно для всех, особенно для командиров.

    Но вот и для Сергея Павловича «Тополя» наступил день полного боевого испытания и опасности.
    По сути это была обычная разведывательно-диверсионная операция в составе, как всегда, двух взводов. Но на этот раз была дополнительная цель: проникнуть в тыл противника и разведать его резервы. Но по ходу операции вдруг выяснилось, что возможно уничтожить штаб противника и взять в плен хотя бы одного штабного офицера. Классика со времен Великой Отечественной.
   Бойцы от «ока» дронов залегли в лесополосе. Капитан позвал командиров взводов. Решили: взвод лейтенанта Кравца в сумерках, время, когда проходит пересменка караулов и постов, и бдительность несколько теряется, обходит здание штаба со стороны посадки, а взвод прапорщика Шахова открыто, строем, под видом своих, уверенно шагает к парадному входу штаба. Приблизившись на расстояние броска гранаты, оба взвода по сигналу – одиночному выстрелу капитана, забрасывают гранатами, в том числе из двух гранатометов, окна и вход.
    - Бандеровцы начнут отовсюду выскакивать. Бить их без пощады. Но бойцы лейтенанта Кравца некоторым штабистам дают вырваться из огня, - наставлял капитан. – Но тут уж я с бойцами, оставшимися в засаде, делаем им хенде хох. Приготовиться! Операцию начать! Давай, бойцы, вперед! И будьте внимательны.
    Сергей Павлович шел в строю взвода лейтенанта Кравца. Шел к штабу противника под видом своих. Но, как это часто бывает, всего не предусмотришь. Оказалось, что в это время к штабу на хорошей скорости мчалась патрульная машина. Поравнявшись с нашими бойцами, один из патрульных крикнул:
    - Это москали!
    Бойцам пришлось раньше предусмотреннего момента открыть огонь. Водитель и один из патрульных тут же были убиты, еще один корчился от ранения, а четвертый, выпрыгнув из машины, резво побежал в сторону посадки. Там его с распростертыми объятиями встретила засада капитана. Это был офицер ВСУ, но не штабист. А надо штабиста.
     Эта шумная стычка взбудоражила штаб. Из дверей с автоматами стали выбегать ВСУшники, и были встречены автоматным огнем. В окна и двери полетели наши гранаты. Бандеровцы попытались изнутри забаррикадироваться. Это первым заметил Сергей Павлович и ринулся внутрь здания, чтобы помешать штабистам это сделать. Иначе бы бой опасно затянулся, и замысел молниеносной атаки мог сорваться. Он, рискуя сам схлопотать пулю, швырнул гранату. Дверь рухнула. И дальше Сергей Павлович, словно солдат Отечественной войны, забыв про опасность,  с криком «ура- а. За Андрея и всех сыновей русских!», первым бросился в проем. Он заскочил в какую-то большую комнату с компьютерами и телефонами. Очевидно, это был кабинет связи. Никого не увидев, хотел выбежать, как из-под массивного стола послышался шорох. Сергей Павлович подскочил, хотел стол опрокинуть, но он не поддался. И в это же момент раздался пистолетный выстрел. У Сергея Павловича обожгло левую ногу. Но сгоряча он не придал этому значения и дал под стол очередь. Но, видимо, мимо, потому что тут же из-под стола выполз и поднял руки офицер-бандеровец.
    - Не стреляй, я тоже русский, - не очень уверенно промычал ВСУшник.
    - Фамилия, звание!
    - Земцов Василий, подполковник, замначальника штаба бригады.
    - А начальник штаба где?
    - Здесь его нет, вызвали в штаб армии.
    - Пойдем, подполковник.
    - Послушай, отпусти. Вот тебе три тысячи долларов. Все, что с собой. Ну что тебе во мне? Ну, дадут тебе медаль. И все. А то погуляешь, или домой с хорошими деньгами. Вас ведь не больно балуют. Жируют больше командиры за ваш счет. Нам говорили, что у вас опять какого-то большого генерала арестовали за коррупцию.
    - Ну да, у вас меньше воруют? Мы тоже наслышаны о ваших аппетитах. Иди, не рассуждай. Каждый свое получит. И ты получишь за предательство. Еще русским назвался, сука. Очень мне хочется прикончить тебя, да нельзя. Велено живым доставить.
    - Ведь сдохнешь на этой войне. Вон уже не молодой.
    - Не сдохну, пока за сына не расплачусь с вами, бандеровскими сволочами.
    - Ну, ты пойми… Как тебя звать-то?
    - Мое имя не для твоего поганого рта.
    В это время трое наших бойцов подбежали и приняли у хромавшего «Тополя» пленного.
    Бой закончился полным разгромом бандеровского штаба. Мало кому удалось уйти в живых. Ногу Сергея Павловича пуля прошила тазобедренные мышцы. Кость, к счастью, не задела.
    Группа без «двухсотых» вернулась в расположение. За эту операцию была награждена вся группа, а рядовой Головин - «Тополь», как особо отличившийся был награжден орденом Мужества.

      Не всегда была возможность позвонить жене: расположения нашей и вражеской линий были очень близкими, и звонить в любое время было опасно. Но тут, воспользовавшись отлучкой в санчасть из-за ранения, Сергей Павлович позвонил. Рабочий день у Анны Николаевны только что закончился, она, как всегда в последнее время, машинально добрела до дома, машинально переоделась, машинально что-то пожевала. Звонок не вывел ее из этого состояния. Она машинально включила трубку мобильного телефона, ответила:
    - Да?
    - Аня, это я…
    - А. Как ты?
    - Да ничего, жив-здоров.
    - Не воюешь, что ли?
    - Воюю. Пленного вот взял. Наградили.
    - Зачем в плен-то? Ты их должен убивать, мстить. Ты что не помнишь, что я тебе наказала? Ты…за сына…
     Анна Николаевна замолчала, но телефон не выключила.
    - Аня, да я им мщу.
    - Сколько убил?
    - Не считал.
    - Считай. Чтобы…
    - Ладно. Аня, ну что ты. Мои от меня не уйдут. Ты то как?
    - Я? Я почему-то еще жива. Нет моих сил больше. Ты вот что. Ты больше домой не приезжай.
    - Ты что? Почему?
    - Я… я не смогу по-прежнему. Я всех ненавижу.
    И выключила телефон.
    Сергей Павлович долго сидел сначала огорошенный, а потом стал думать. Он понял, что жена в надломленном психологическом состоянии. Позвонил двоюродной сестре Тоне, проживающей через улицу. Сестра бурно обрадовалась звонку, пустилась в расспросы.
     - Да жив я, жив и даже здоров. Ты вот что скажи, Аню давно видела?
    - Давно. После твоего отъезда один раз. Она замкнулась, никого к себе не подпускает. По выходным ездит на могилу Андрея. Сергей, подскажи, что сделать, я сделаю.
     - Сходи к ней. Если она даже не захочет общаться, повнимательней присмотрись: какой у нее в это время будет вид, что и как она будет говорить. А я тебе через недельку позвоню.
    - Хорошо. Береги себя, Сережа, мы все тебя любим, гордимся Андреем и тобой. Вы настоящие русские мужики. Не сомневаемся в победе, но уж скорей бы.
    - Противник хорошо вооружен. Но мы его ломаем и сломаем. Ладно, сестренка, всем передай привет, особенно твоему мужу Володе. Как он?
    - Спасибо. Ты знаешь, вообще не пьет. У него обнаружили прободную язву. Так врачи сказали, что или водка или жизнь. Ну, так он, слава Богу, выбрал жизнь. И теперь она у нас совсем другая. Человеческая.
    - Я очень рад за вас. Давай, до связи.
    Тоня на второй же вечер сходила к Анне Николаевне. Анна Николаевна никого не ждала и недовольно посмотрела на Тоню.
    - Проведать вот пришла, - как-то виновато сказала Тоня.
    - Чего меня проведывать. Моя жизнь никого не касается.
    - Но мы же не чужие. Зачем ты отдалилась от всех?
    - Ты, Антонина, иди с Богом. Угостить мне тебя нечем, разговаривать не о чем.
    - А о муже?
    - Муж на войне, ты знаешь. Иди, Антонина, я устала, мне надо отдохнуть.
    Что оставалось Тоне? Ушла. Но вот что заметила: у Анны Николаевны, при внимательном взгляде, чуть заметно уголки губ сместились влево. Да и слова чуть растягивает. «Похоже на инсульт, - догадалась Тоня.- Сказать Сергею или пока не надо? Лучше не говорить, он и так там под пулями…». Но себе на заметку это тревожное обстоятельство она взяла и решила, что теперь почаще тайно или явно будет ее навещать.

    У Мигеля Винценто заканчивался годовой контракт. С Сергеем Павловичем отношения у них были, действительно, как у сына с отцом. За неделю до отбытия из расположения Мигель подошел к Сергею Павловичу.
    - Кьеридо падре Сержио. Хочу спросить: уезжать мне или еще взять контракт? Мне так хочется еще помочь вам, тебе, России в память дорого мне друга Андрэ.
     - Вот что, дорогой мой ихо, сынок, Мигель. Тебе сейчас надо поехать домой, всех проведать. Они за тебя переживают. Нельзя долго их мучить. Мы с тобой будем на связи. Если нам тут будет особенно трудно, ну тогда…
     Мигель понял, улыбнулся.
    - Да, дорогой падре. Так и сделаем.
    Через неделю они простились, условившись быть на связи.
    А еще через неделю батальон майора Стрельцова вывели по ротации. Отдых, если можно так назвать двухнедельную паузу на приведение боевого состава в надлежащий вид: баня, новый камуфляж, индивидуальные средства защиты, а также пополнение, боевое слаживание и передислокация.
    Двухмесячная боевая работа дала о себе знать. Бойцы выглядели уставшими, их лица от недостатка гигиены из белых превратились в серые, особенно руки. Завелись даже насекомые. Медико-санитарная служба потребовала ротацию.
    Сергей Павлович сразу же позвонил Тоне.
    - Была, была я у Ани. Ну что сказать? Да ничего хорошего! – не выдержала Тоня. – Тень одна осталась от нее. Ни о какой помощи и слушать не хочет. Но я буду заходить к ней. А ты звони ей почаще, успокаивай.
    - Хорошо, спасибо Тоня.
    Разговор с сестрой Сергея Павловича еще более обеспокоил. Но что делать? По телефону с ней не очень-то поговоришь. Может… Может, отцу Серафиму позвонить? Номер телефона у меня есть. Позвоню.
     Позвонил. Отец Серафим, настоятель Свято-Преображенского мужского монастыря, сказал, что обязательно в ближайшие дни посетит Анну Николаевну.
    Священники, да еще с большим жизненным богослужебным опытом, часто бывают лучше любого психолога. И вот как проходила беседа отца Серафима с Анной Николаевной. В первое посещение он пришел не в рясе, а в обычном костюме. Только соответствующая борода несколько выдавала в нем священника.
    Открыв дверь на звонок, Анна Николаевна не сразу узнала отца Серафима, не так давно причащавшего ее.
    - Вам кого? Если к Сергею, то его нет.
    - К вам я, матушка Анна Николаевна. Я знаю, что вы жена Сергея Павловича. Знаю, где он.
    - А, вспомнила, вы священник из монастыря. А что с Сергеем? Ранен? Убит? Он мне… Я ничего не знаю.
     - Успокойтесь, голубушка. У меня нет о нем плохих сведений. Но все- таки с вами я хочу побеседовать.
    - Насчет чего? – грубовато спросила Анна Николаевна. И отец Серафим в этот момент отчетливо заметил вдруг больше обычного ее исказившийся рот. И ее душевное состояние тоже заметно изменилось. Она стала чаще дышать, даже чуть задыхаться. Отец Серафим понял, что надо быть предельно осторожным, сказал:
     - Матушка Анна Николаевна (вдруг отец Серафим заметил, что слово «матушка» как-то успокаивающе подействовало на нее, и она с вниманием стала слушать). Я пришел к вам, не скрою, по просьбе вашего мужа. Ему ведь там сейчас тоже нелегко. Но все же он среди людей, среди таких, как он, воинов, отдающих жизнь за Родину, за други своя, как говориться в писании. Он позвонил мне и сказал о своей озабоченности о вас. Вы сейчас фактически одна переживаете ваши душевные тяготы. По себе знаю всю тяжесть такого состояния…
    - По себе?
    - Да. Мой сын в 27 лет погиб в Чеченской войне.
    - И как вы с этим справлялись?
    - Только вера, только церковь спасла меня и мою супругу матушку Елену. И вам посоветовал бы не отлучаться от церкви Христовой, придти на службу, помолиться за героев ваших сына и мужа. Это не только вам, но и им необходимо.
    - Я уже раз была, - тихо и даже чуть виновато сказала Анна Николаевна.
    - Помню. Я вас причащал.
    - Батюшка, да ведь я даже не знаю, крещеная ли я.
    - Да, не крещеной, если это так, причащаться нельзя. А нельзя ли как-то выяснить это? Например, через родственников.
    - Нет. Все поумирали. Есть в деревне подруга, но она такая же шахтерская девчонка. Нет, не у кого узнать.
     - Хорошо, пусть так. Но в храм вам ходить не возбраняется. Все же вы русская, родились и жили в православной России. Приходите.
    - Не знаю, может быть. Очень тяжело мне, батюшка…
    - А где вы до замужества жили?
    Анна Николаевна сказала.
    Отец Серафим ушел озабоченный и озадаченный. Он увидел, что у Анны Николаевны был уже первый, пока еще слабый удар-инсульт, и стал думать, как выяснить факт ее крещения. Выяснил, что там, где родилась и жила  Анна Николаевна, в районном центре был храм. После многих лет закрытия, его в начале девяностых открыли, и там служат два священника. Отец Серафим, надеясь на чудо Божие, отправил туда отца Кирилла по возможности и с их помощью выяснить, крестилась ли Анна здесь во младенчестве.
     Целую неделю выяснял отец Кирилл, опрашивая жителей. Кроме подруги Анны Николаевны, там оказались дальние, но родственники. Так добрался отец Кирилл до одного очень почтенного старичка. Не без усилий выяснив в чем дело, этот старичок заявил:
     - Так она же моя крестница. Да-а. Вот оно как. Затерялись следы сродственников. Такое время. Крестили, крестили ее, хоть это было и боязно. Запрещали.
    - Ну, спасибо, Василий Алексеевич. Важный вопрос ты разрешил.
    - А в чем вопрос-то, главный-то?
    - В причастии. Можно ли твоей крестнице было причащаться.
    - Теперь, стало быть, можно?
    - Теперь можно.
    - Ну, слава Богу.
    Эта хорошая новость обрадовала отца Серафима, и он, не откладывая, в субботний день пошел к Анне Николаевне просить ее в воскресный день в храм.
      Анна Николаевна долго не открывала. Соседи сказали, что она никуда не выходила, значит, дома. И вообще-то она на больничном. Наконец, дверь открылась, и что увидел отец Серафим: уже не только уголки губ были смещены, а и щека покосилась.
    - Входите, - с трудом выговорила Анна Николаевна.
    Отец Серафим не подал виду и сказал:
     - Вы, матушка Анна Николаевна, крещены. Можно приходить на службу и причащаться.
     - Не выстоять мне, батюшка.
     Отцу Серафиму стало даже как-то неловко за это «можно».
     - Вот что, матушка Анна Николаевна. Не возражаете, если мы, скажем, в среду придем к вам с отцом Кириллом и проведем сначала соборование, а затем и причастие.
     Анна Николаевна подумав, сказала:
    - Приходите. Раз я крещеная, то и все остальное надо сделать. Я ведь и сыну звонила, чтоб покрестился там. А он сказал, что уже покрестился. У них священники тоже есть. Такой у меня сын.
     - Вашим сыном весь город гордится.
     - Да…
     Отец Серафим думал: «То, что договорились о причастии Анны Николаевны, это хорошо. А вот как сообщить Сергею Павловичу о ее состоянии? Тем не менее сообщить надо».
     Не откладывая, он позвонил Сергею Павловичу. Сначала рассказал, что выяснили факт крещения его жены, а потом…
     - Я знаю, батюшка Серафим, моя двоюродная сестра сообщает мне. И посещает ее. Мне до окончания контракта осталось полтора месяца. В случае чего… отпустят досрочно. Так мне сказали командиры. А вам огромное спасибо. Это очень важно, что она крещена и что можно причащать ее. Мне спокойней.
     Анне Николаевне дали нерабочую группу, назначили небольшую пенсию, которой, как сказала сама Анна Николаевна – «за глаза». Но Сергей Павлович негласно перевел на карту двоюродной сестры приличную сумму для ухода и закупок лекарств и продуктов. Она же, Тоня, выводила Анну Николаевну на прогулку. Да и соседи при первом намеке на помощь, тут же оказывали ее.
    В следующую субботу после посещения Анны Николаевны отцом Серафимом, ее посетил отец Кирилл для подготовки ее к соборованию и причастию: почитать уставные молитвы, попоститься. А в воскресенье отец Серафим вместе с отцом Кириллом прибыли к ней для соборования, исповеди и причастия. На исповеди она так расплакалась, что стоило труда ее успокоить. Присутствие Тони придало ей моральную поддержку. Да и Тоня, воспользовавшись случаем, попросила отца Серафима причаститься. Что и было сделано.
    И вот что было с Анной Николаевной после соборования и причастия. Она стала спокойней, лучше спать, стала самостоятельно ходить до магазина. А главное – почти ушла скошенность левой щеки, и лишь небольшая скошенность губ еще оставалась.
    Анна Николаевна попросила Тоню купить в храме иконы Спасителя и Богородицы и книжку с основными молитвами. И сначала неуверенно, зажато, с некоторым как бы стеснением, но все увереннее и с желанием стала стоять перед образами, шепча молитовки. Скоро появилось желание сходить в храм и там помолиться, заказать молебен об упокоении сына и сохранении жизни и здоровья мужа. Чудо: Анна Николаевна из жесткой и почти непробиваемой твердости характера, благодаря Божественному к ней прикосновению, превратилась в полноценную православную христианку. С помощью Тони она стала посещать храм.
    Тоня с радостью сообщила обо всем Сергею Павловичу, который был еще на ротационном перерыве. Надо ли говорить, как он обрадовался этому сообщению. С благодарностью позвонил отцу Серафиму, который сказал, что его жена теперь «в поле зрения храма».
    Теперь телефонные разговоры с мужем стали действительно как заботливой жены с заботливым мужем, каждый раз напутствуя друг друга словами: «береги себя».
   
    До окончания контракта у Сергея Павловича оставалось три недели. Он снова был «на передке», но на другом участке боевых действий. Снова диверсионно-разведывательные вылазки. Были «трехсотые» и «двухсотые». Война. Жестокая, беспощадная война. А братья-украинцы будто остервенели, били и убивали всех подряд. Вот тебе и «один народ». А наша сторона, исходя из этого термина, все еще щадила, действовала выборочно по принципу «мирные цели – не наши цели». Но западный мир на это не обращал внимания и обвинял нас во всех смертных грехах. «Ослабить, а лучше уничтожить Россию» - вот его вековая мечта.
    Две недели до завершения контракта. Если еще три месяца назад рядовой Головин размышлял о перезаключении контракта или «хватит, навоевался», то сейчас такой вопрос не стоял. Домой! Жена больна. Разве можно ей без меня?
    Звонки Тони о ее состоянии вводили его то в непреодолимую тревогу и он больше ни о чем не мог думать, то несколько успокаивали.
     Неделя до окончания боевой службы. И вот…
     Беда приходит в самый неподходящий момент.
     То было почти обычное задание: двумя группами как можно ближе просочиться к позициям противника, разведать его дислокацию, численность, количество и состав бронетехники, и, желательно тихо вернуться. Все шло по плану. Но в последний момент группу обнаружил вражеский дрон. Завязался бой. И если бы это был только стрелковый бой, то можно было без особых проблем выйти из него. Но противник открыл почти шквальный минометный огонь. Взрывы не давали даже голову поднять. Бойцы залегли и пережидали, зная, что после этого противник пойдет в атаку. Так и произошло. Схватка была жаркой. Командир группы дал команду отходить. Отстреливаясь, несколько наших бойцов упали. Их, разумеется, никто не думал оставлять. Ближние к раненым бойцы подбежали, подхватили товарищей. И в это же время в нескольких шагах от Тополя - рядового Головина, упал, вскинув неловко руку, еще один боец. Тополь-Головин не медля кинулся к нему, подхватил и… И сам рухнул со стоном. Ему в ноги прилетела граната.
    Очнулся Сергей Павлович в батальонном лазарете.
    - Что у меня? – был первый вопрос санитарам.
    - Нога у тебя. Отправляем в армейский госпиталь.
     От сопровождавшего санитара Сергей Павлович ничего конкретного добиться не смог и отстал, понимая, что раз его везут в госпиталь, значит, у него не царапина. Он почти не ощущал правой ноги, только видел сплошные бинты.
    В госпитале уже первого осмотра, хирург сказал:
    - Ничего не остается. Придется ампутировать.
    Удивительно, но Сергей Павлович воспринял это как нечто не столь трагичное. Его ужаснула мысль: «Ведь это надолго задержат тут. А жена… Ей же плохо без меня».
    Ногу ампутировали, но, к счастью, если можно это назвать счастьем, ниже колена.
    Придя в себя, первый вопрос хирургу был:
    - Надолго я тут?
    - Не спешите. Как минимум месяц у нас, а потом реабилитация в госпитале вашего города. Кстати, у вас там очень хороший госпиталь. Я знаю.
    Это «у вас там очень хороший госпиталь», запало в голову Сергея Павловича, и он уже через неделю стал настаивать, чтобы его незамедлительно перевели туда, в свой родной город, где его ждут жена, Тоня, соседи. «А там хороший протез через военкомат выхлопочу. Э, подумаешь, полноги нет. Вон сколько ребят таких».
     Сергею Павловичу вручили медаль «За отвагу» и через три недели в сопровождении госпитальной медсестры отправили в родной город Т-у.
    Еще в дороге он позвонил жене и Тоне. Утром другого дня, отпросившись с работы, Тоня была в приемной реабилитационного отделения госпиталя, куда положили Сергея Павловича. Ждать пришлось долго, но все-таки в палату ее пустили. Тоня ждала увидеть убитого несчастьем человека, а увидела бодрого и даже веселого двоюродного брата.
     Первые вопросы были, конечно, о жене. Тоня не стала раскрашивать дело.
    - Был инсульт. Это отразилось на лице. Ходит с палочкой. Что ты хочешь, такое горе матери перенести. Она меня послала разведать, как да что, в какие часы пускают, в какое отделение. Завтра с ней приедем. Держись, солдат.
    - Да, да, буду ждать с нетерпением.
    С этого момента и до самой встречи на другой день Сергей Павлович находился в ожидании как чего-то очень тревожного. Не только днем, но и ночью не сомкнул глаз. Больше всего его беспокоило то, как жена, будучи сама  не в здоровье, воспримет его, бедного калеку? «Как бы ей плохо не стало», - беспокоился Сергей Павлович, и попросил сестру на всякий случай быть поближе к палате. Сестра успокоила:
     - Я буду рядом. Все будет хорошо.
    И вот в палату входят сначала Тоня, которая, остановившись у дверей, пропустила Анну Павловну, указав ей кровать ее мужа. Она подошла, чуть скривившиеся губы задрожали. Тоня успела поддержать ее, уже качнувшуюся, посадила на стул, поближе к изголовью.
    - Се-ережа, - прошептала и беззвучно зарыдала.
    Он резко попытался встать и почти без сознания рухнул.
    Тоня позвала медсестру, но ничего экстренного делать не пришлось, оба приходили в «адекватное» состояние.
    Пошли сердечные вопросы, утешительные ответы. Она попросила показать ногу. Он показал.
    - Ничего, - сказала она. – Главное - живой. А мне врачи тоже ничего плохого не пообещали. Так что… Когда обещают выписать?
    - Точно не говорят, но не раньше, чем через месяц. Да я бы хоть завтра, но лучше не рисковать каким-нибудь заражением. Да еще пообещали на днях примерить протез. Военкомат похлопотал.
    - Хорошо как. Полежи тут, спешить некуда. Пусть сделают все, как надо.
    Сергей Павлович боялся, что жена будет расспрашивать о том, как все случилось. Но она не стала этого делать, понимая его состояние. «Потом все расскажу», - с благодарностью подумал он.
    Так закончилось их первое больничное свидание. Потом были еще. Но где-то на четвертом или пятом свидании Сергей Павлович заметил, что жена как-то трудней дышит и меньше разговаривает, а больше и пристальнее смотрит на него. Он попросил Тоню, чтобы приезжали пореже, а Анне Николаевне сказал:
    - Аня, теперь только по выходным приезжай. У нас ведь телефоны есть. Ты вон устала. Я вижу. А я тут под присмотром. И уход отменный. Так что давай-ка ты поспокойней.
     - Хорошо. Хочу дождаться тебя, чтобы вместе к Андрюше съездить.
    - Это непременно, это обязательно.
    - Ты знаешь, я ведь теперь в церковь хожу.
    - Да, знаю и одобряю.
     - Так что в субботу к тебе приеду, а в воскресенье в церковь.
     - Не тяжело тебе?
     - Ничего. Устаю, но ничего. На душе легче.
     - Выпишут – вместе будем ходить.
    
     Через месяц Сергею Павловичу сделали окончательную примерку протеза, а еще через месяц одели его и выписали. Через военкомат были оформлены льготы как участнику СВО. Сергей Павлович постепенно привыкал к протезу. Вместе с женой стали делать прогулки. Анна Николаевна стала заметно спокойней. Больше не упрекала мужа ни в чем. А он, как мог, ее оберегал.
     Как-то он получил эсэмеску от Мигеля, а потом и звонок. В переводе на русский он говорил следующее:
     - Падре Сержио, я помню и часто вспоминаю  а ми кьеридо Андрэ и тебя, - моего друга и падре. Я очень хочу, чтобы ты приехал ко мне вместе с женой. Я и мои близкие тоже будут рады вас видеть. Если согласны, я немедленно вышлю приглашение для оформления визы.
     Сергей Павлович ответил;
    - Дорогой мой испанский ихо, мы бы и рады приехать, но кто нас пустит? Ты же видишь, весь мир против нас.
     На всякий случай Сергей Павлович вызвал такси и доехал до службы, где оформляют загранпаспорта и осведомился насчет визы в Испанию.
     - Нет, гражданам России, лояльным правительству и лично Президенту Путину, в Испанию виз не дают, - подтвердили там.
     «Сволочи», - про себя ругнулся Сергей Павлович.
    
    Прошел год. Год размеренной, неспешной жизни. Конечно, постоянно ощущалось отсутствие Андрея. Анна Николаевна тайком от мужа (как бы чего не заподозрил) ставила перед собой увеличенный фотоснимок сына, и говорила с ним обо всем, что было за день, о своих заботах, о здоровье отца и своем. «Даст Бог, скоро увидимся, сынок. Я это чувствую. Отец хоть и без ноги, но здоровье все-таки слава Богу».
     Однажды Сергей Павлович все-таки увидел жену  и услышал ее негромкий разговор с сыном и не выявил себя. Он понял, что это спасает ее от внутреннего перенапряжения. И теперь даже сам, ложась спать, мысленно рассказывал сыну о прошедшем дне, о своих тревогах, особенно о тревогах за мать.
     А тревога за Анну Николаевну росла. Нет, она ровно, без нервных срывов, вела себя по отношению к мужу и вообще к жизни. Иногда смотрела по телевизору информационные программы, но только то, что касалось сообщений с войны, но, не дослушав, выключала со словами «Да когда ж кончат-то с ними?». И действительно. Победы все никак не предвиделось. Хотя по-хорошему, мы давно уж должны быть в Киеве и покончить с бандеровским нацизмом. А тут, еще не легче, эти бандиты под командованием русского генерала родом из-под Пскова, заскочили на нашу территорию, и, как настоящие фашисты, издеваются над мирными  приграничными поселянами.
    - Это уж ни в какие ворота не лезет, - сказал Сергей Павлович в сердцах. – Меня там нет! – И со злостью выключил телевизор.
     - А куда наши-то командиры смотрят? – тоже с недоумением сказала Анна Николаевна.
     - Ладно, разберутся. Думаю, после этого злее наши-то будут. А то все – один народ. Давно уж не один.
    И все реже были такие совместные просмотры по телевизору. Все реже и совместные прогулки. Анна Николаевна заметно сдавала, страдала от головной боли.
    И вот… Это случилось ближе к полуночи. У Анны Николаевны начались какие-то судороги, изо рта пошла пена. Перепугавшись, Сергей Павлович разбудил соседей, вызвал скорую помощь. Соседи, муж с женой, тоже всполошились, не знали что предпринять.
     Приехала скорая, и, не медля, повезла Анну Николаевну в областную больницу. Там, уже к утру, доктор сообщил Сергею Павловичу – обширный инсульт.
     - Сейчас ваша жена в коме. Будем делать все от нас зависящее. Но сразу скажу – положение более чем серьезное. Это вы должны знать.
    Приехала в больницу Тоня. Шли четвертые сутки нечеловеческого напряжения. На пятые рано утром доктор реанимационного отделения вышел с лицом, на котором все было написано.
    - Простите, но ничего сделать было нельзя, - виновато сказал он и удалился.

    Похоронили Анну Николаевну рядом с сыном.
    У Сергея Павловича началась новая, как будто у новорожденного, жизнь. Он не знал, что в данный момент делать, куда идти. Тоня и ее муж Володя на время, пока Сергей Павлович придет в себя, переселились к нему. Порой он, уйдя в другую комнату, неудержимо рыдал. Порывался среди ночи куда-то идти, но его удерживали Тоня с мужем. Но как только наступало утро, Сергей Павлович вызывал такси и ехал на кладбище. И удивительно то, что он там не рыдал, как дома, а опершись на памятник, подолгу стоял в оцепенении. Опомнившись, нежно клал цветы, поправлял венки.
    Однажды Сергея Павловича посетил майор из военкомата.
    - Мы узнали о новой вашей беде. Военком попросил меня справиться, чем помочь. Мы можем дать вам путевку в санаторий для участников и ветеранов боевых действий. Как Вы?
    - Спасибо. Пока нет. Куда я от свежих могил?
    - Ладно, тогда вот что: военкомат позаботится, чтобы к вам раз в неделю в удобный для вас день, приезжала медицинская сестра. Последить за вашим здоровьем.
    - Зачем? Я здоров, не отвлекайте медиков, они в госпитале нужней. Давай, майор, выпьем, помянем моих.
    - Но я…
    - Не отказывайся, майор. Пятьдесят - сто граммов тебя не свалят с ног.
    - Ладно, пятьдесят можно.
    Помянули, выпили. Сергей Павлович стал наливать по второй.
    - Все, Сергей Павлович, простите, служба. Да и вам…
    - Э, майор, мне теперь все можно.
    - Позвольте с вами не согласиться, Сергей Павлович. Стоит только дать себе волю… Сколько хороших мужиков, в том числе фронтовиков, погубили себя, говоря вот так – мне теперь все равно, мне теперь все можно. Если вы читали Писание, то, наверное, помните что сказал апостол Павел. А он сказал: «Все мне дозволено, но не все полезно». Запомните это.
     - Хорошо, майор. Спасибо за все. И военкому передай мою благодарность за внимание и заботу. Хоть у меня теперь и полторы ноги, но, слава Богу, я движимый.
     Майор ушел, а Сергей Павлович все же выпил еще два раза по сто. Дважды он пытался лечь спать, дважды садился и, обхватив голову, подолгу сидел. Текли слезы, молча плакал. Встал, налил еще, выпил, даже не закусив.
     Утром, перед работой, зашла Тоня (у нее был ключ), увидела бутылку, стаканы. Все поняла. Будить не стала, решив зайти вечером, после работы. Зашла. Дома двоюродника не застала, навела порядок, стала ждать. Прождала час, но и домой надо. Решила придти с мужем позже. Пришли. Сергей Павлович был дома, но в очень нетрезвом состоянии.
     - А-а, Тоня, Володя. Хорошо, что пришли. Давайте-ка выпьем, помянем моих.
     - Сережа, не надо, хватит.
     - Не хотите понять мое горе…
    - Что ты говоришь? Разве кто отвернулся от тебя?  Все и все мы понимаем. Но пить тебе больше нельзя, это опасно.
    - Что вы понимаете в опасности? Что вы понимаете?!
    Тоня и Володя еще побыли, добились обещания больше сегодня не пить.  Но они поняли, что Сергей Павлович может опускаться и дальше, если оставить его один на один. А что делать?
    Шли дни. Сергей Павлович, не смотря на увещевания Тони: «Ради Андрея и Ани брось пить», пил. Отговорка была у него одна: «Мне теперь все равно, лишь бы к ним поскорей».
    Однажды Тоня сказала ему,  хорошо выпившему:
   - Давай в церковь сходим, к отцу Серафиму.
   - А что он мне? Ведь пить он со мной не будет, - сказал и нехорошо так рассмеялся.
    По-прежнему шли дни запоя Сергея Павловича. У него были уже свои собутыльники, своя компания. Нередко они собирались в квартире Сергея Павловича, что вызывало недовольство соседей.
     Однажды шел он с очередной попойки. Шел неустойчиво, рискуя упасть. Нога под протезом разболелась, он морщился от боли, но не переставал ободрять себя песней: «Вы знаете, каким он парнем был…». Не удержался, свалился Сергей Павлович, замечательный русский человек, свалился-таки в канаву и, продолжая как бы петь, тщательно пытался встать. Протезная нога не слушалась, с болью подвертывалась. И, выбившись из сил, стих и тихо свернувшись клубочком, засопел.

    Бывают же случаи, что и непозволительное действие хорошего человека позволяется в тот момент, когда так правит Господь. 
     А именно в этот момент шел мимо отец Серафим. Откуда-куда – какая разница. Разумеется, отец Серафим узнал Сергея Павловича, понял в каком он состоянии, стал поднимать.
    Сергей Павлович пытался что-то сказать, но только невразумительно мычал. Но когда отец Серафим окончательно поднял его на ноги и стал отряхивать, Сергей Павлович узнал его, хотя священник был в светской одежде.
    - Отец Серафим, вы?
    - Я, сын мой, я, дорогой Сергей Павлович. Хотя не могу никак поверить, что это вы, наш герой и наша гордость, соль земли русской.
    - Отец Серафим, я в таком виде… Простите меня, дурака.
    - Дурак, прежде всего, я.
    - Ну да, что вы такое говорите, вы священник.
    - Вот, вот. В лице священника вы видите не только дурака, но и человека, забывшего свое истинное предназначение. Не я ли должен заботиться о людях, их душах. Особенно, которые попали в беду. А я после отпевания вашего сына, а потом и вашей супруги, бросил вас на произвол судьбы.
    - Ну, вы не обязаны… Каждый за себя…
    - Что вы такое говорите – каждый за себя. Разве на войне у вас было – каждый только за себя?
    - Ну, то на войне.
    - А разве сейчас везде и всюду, даже в каждом человеке – не война? Вот, например, вас на войне враг не мог победить, а здесь, вроде бы как в мирной жизни, враг победил.
   - Какой враг?
   - Бес, дьявол. У Достоевского есть такое выражение: «Здесь дьявол с человеком борется. А поле битвы – сердца людей».
    Так они неспешно шли и разговаривали. И, очутившись у монастыря, где отец Серафим был настоятелем, и где не раз бывал, молился и причащался Сергей Павлович.
    - Вот что, дорогой Сергей Павлович, сегодня вы останетесь здесь, вам отведут место в нашей небольшой гостинице.
    - Гостинице?
    - Ну, мы так зовем наш приют для паломников. Но он ни чем не хуже гостиницы.
    - Может, не надо? Я сумею дойти до дома.
    - Надо, сын мой. А завтра, после литургии, мы обстоятельно обо всем поговорим.
    Сергею Павловичу выделили отдельную, небольшую, но уютную комнату со всеми необходимыми принадлежностями. А как только он устроился, зашел молодой монах-послушник, спросил, что бы он хотел на ужин.
    - Чаю, если можно.
    - С лимоном?
    - Да, если можно.
    - Можно, - с улыбкой ответил монах и через десять минут принес два чайника – заварной и с кипятком, а на блюдце несколько долек лимона и печенье.
     У Сергея Павловича еще шумела голова, но сознание работало четко. Он выпил две чашки чаю и решил выйти во двор монастыря. Двор был заботливо и даже творчески ухожен: много цветов, насаженных разными орнаментами в клумбах и грядках. Из деревьев росли липы, ели и сосны. Воздух от всего этого был осязаем даже на вкус. Сергей Павлович сделал несколько глубоких вздохов.
    Заснул он поздно. Голова свежела, но еще не освежилась. Спал он крепко, да так, что не сразу понял, где он и что ему говорят. А его трогал за плечо все тот же молодой монах-послушник, и говорил:
    - Брат, батюшка Серафим велел спросить, сможете ли вы быть на заутрене.
    Сергей Павлович не без труда, но понял, что ему говорят.
    - Да, смогу, иду.
    Не раз бывал он в этом храме, одном из трех монастыря. Не раз подходил к образам и прикладывался к ним. Но сейчас он входил с какой-то робостью, виной. Зашел, перекрестился с низким поклоном. В храме была еще полная тишина. В алтаре двое батюшек готовились к службе. Сергей Павлович подошел к большому образу Спасителя и рухнул перед ним на колени. «Что я делаю?! Что я делаю. Прости меня, Господи, если это возможно».
    Так он стоял долго, то шепча «Отче наш», то молчал, но и молча корил себя.
    Началась заутреня. К нему подошел батюшка Кирилл и попросил помочь в алтаре.
    - Ой, а я не знаю ничего.
    - Многого не потребуется, покажем.
    Кончилась заутреня. Началась литургия. Литургию служили отец Серафим, отец Кирилл, диакон отец Владимир. Сергея Павловича снова оставили в алтаре. Он больше с любопытством смотрел, как и что. Алтарником со стажем был там брат Антон, но он заболел и его замещал молодой монах-послушник Алексей, который приходил к Сергею Павловичу. Сергея Павловича обрядили в золотого цвета рясу, и он сначала чувствовал себя в ней неловко, «недостойно», как он думал, но к концу литургии несколько освоился и посторонним в алтаре себя уже не чувствовал. 
    После литургии и последующих чинов службы, была общая трапеза. Оказалось, что в монастыре одиннадцать насельников и пять трудников – добровольных помощников в монастырских делах. Сергея Павловича позвали на трапезу. Трапеза была скромная, но не скоромная (поста не было): салат, щи, макароны с котлетой и чай с пирожками. Отец Серафим после молитвы «на вкушение» представил «нового брата» Сергия.
    - Надеюсь, он, с Божьим благословением, приживется у нас, хотя бы в качестве алтарника. Но тут, конечно, без его личного согласия нельзя.
    Отец Серафим ввел Сергея Павловича в смущение столь неожиданным вниманием к нему. А после трапезы он пригласил нового брата в свою келью для беседы.
     - Вот что, дорогой Сергей Павлович, я очень виноват перед вами, что оставил вас без внимания и поддержки в столь трудное для вас время.        Но и вы, простите, тоже… Разве не было у вас времени посетить храм, разве не ведали, что вы могли здесь успокоить свою душу молитвами. Но теперь я раскаялся в исповеди и причастии, и хочу предложить вам связать свою дальнейшую жизнь с церковью Христовой, с жизнью нашего монастыря. Вы сегодня попробовали послушание в качестве алтарника. Разумеется, вы еще не послушник, но желание стать им зависит от вас. Это может быть для вас на первых порах не ежедневная служба в алтаре, ибо это требует здоровых сил и терпения. И жить вы можете дома. Условия наши скромны: бесплатная трапеза после литургии. Отцы-монахи у нас люди тоже не с простыми судьбами, вы найдете с ним контакт. Все, что будет непонятно, они покажут и расскажут. А я очень хотел бы быть вашим духовным отцом, или как у нас говорят, духовником. Я не тороплю вас с ответом на столь решительный шаг. Подумайте.
    - Отец Серафим, батюшка дорогой, да чего тут думать. Я согласен. Это же мое спасение. Благословите, батюшка.
    - Благословляю. Пусть Господь хранит тебя и веру твою. Благодарю тебя, Господи, за нового сына Христовой православной церкви.

    Так началась новая жизнь Сергея Павловича Головииа.
    А совсем немного времени спустя, с ним случилось еще одно чудо.
    Как-то так повелось, что после всех богослужебных чинов, послушник брат Сергий стал все чаще задерживаться у образов святых. И не только перекреститься и прочитать молитву. Он стал всматриваться в лики святых, как бы изучая их написание, стиль письма. А дома по памяти делал наброски. «Когда-то в школе я неплохо рисовал», - вспомнил брат Сергий. И все настойчивее охватывала его мысль написать лики святых Николая Чудотворца и великомученика Пантелеймона Целителя.
    Дерзостное желание написать лики Спасителя и Богородицы он в страхе отметал.
    Однажды с набросками он пришел в храм, и, убедившись, что никого нет, стал сравнивать иконописные черты святых с чертами на своих набросках и остался недоволен. «Нет, куда мне…», - с горечью подумал Сергей Павлович. Неожиданно из-за спины услышал:
    - А ведь неплохо. Общие черты переданы очень даже близко.
   Сергей Павлович обернулся и увидел совершенно незнакомого человека.
     - Не смущайтесь, брат Сергий. И не удивляйтесь. Я вас знаю, потому что хорошо знал вашего сына Андрея. Мы однополчане. Вот я хоть и жив, да в теле два десятка осколков. Один из них рядом с сердцем. На волосок от него. Операцию пока делать нельзя. Так вот, до того, как пойти на фронт, я был художником, и, говорят, неплохим. Выставлялся в столице, в стенах Госдумы и сейчас моя галерея работ о наших парнях на войне. И портрет вашего сына там есть.
     - Ой, как хорошо. А нельзя ли купить его у вас?
     - Зачем купить? Я вам подарю копию. Она не хуже оригинала.
     - Спасибо. А когда?
    - Давайте завтра. После службы.
     - А вы где живете?
    - Я живу в Москве. Приехал сюда почти специально познакомиться с вами, отцом моего однополчанина-героя.
     Сергей Павлович хотел еще что-то сказать, но незнакомец продолжал:
     - И еще кое-что написать. К примеру, вот этот великолепный храм и его настоятеля. Я с ним знаком: мои родители с его родителями родственники. Мой отец тоже священник.
    - Вот как все в мире…
    - Да, много неслучайных случайностей. Ну, так до завтра. А писать не бросайте. У вас получится.
     Незнакомца звали Николаем Александровичем. Сын протоиерея одного из московских храмов.
   На другой день они встретились. Николай Александрович принес просто великолепный портрет Андрея. Сергей Павлович пригласил его к себе, но тот отказался.
     - Сегодня вечером поездом отправляюсь домой. Рад был познакомиться. Всего вам доброго, удачи.
    - И вам. Спасибо вам огромное. Да хранит вас Господь.
    После этой встречи Сергей Александрович больше и не помышлял бросать рисование. Конечно, первый опыт - законченную, как ему казалось, икону не стал даже показывать никому. А вот вторую икону, более осмысленную, он решился показать настоятелю.
     Архимандрит отец Серафим сначала с удивлением посмотрел на оформленный в золоченую рамку образ, с не меньшим удивлением перевел взгляд на Сергея Павловича.
    - Сын мой, да у вас дар.
    - Да нет, что вы. Просто когда-то неплохо рисовал. И вот попробовал. Думаете, что-то получилось?
    - Да, получилось. Но я думаю надо образ показать опытному иконописцу. Можете дать на время?
    - Да хоть насовсем, если примете – дарю.
   - Спасибо. Через некоторое время мы получим отзыв опытного художника.
    Спустя неделю отец Серафим принес письменную рецензию. В ней художник в целом хвалил, но и указал на целый ряд недостатков. «Рука у вас твердая, глаз зоркий, но не опытный. Приезжайте ко мне на досуге, я дам вам несколько уроков». И указал адрес.
    Разумеется, Сергей Павлович стал брать уроки, и настоял, чтобы уроки были платными.
    Через некоторое время его иконы и небольшие образа стали поступать в православные лавки. Выручка шла на благотворительность. Некоторые иконы по обоюдному желанию послушника Сергия и отца Серафима оставили в храмах монастыря, который стал для Сергея Павловича родным.

   Через два года брата Сергия рукоположили в диаконы.
    Большинство бывших его собутыльников как-то пришли в монастырь проведать своего товарища. И стали постоянными прихожанами храма.

     Алексей Орлов («Орел») был дважды ранен, долго лечился в госпитале, награжден тремя медалями,  по окончании контракта поступил в военный вуз.  У них со Светланой родился сын Андрей.
 
      Катя Одинцова через два года после похорон Андрея вышла замуж за военного, майора, тоже участника СВО. Теперь он преподает в Суворовском училище, она – воспитатель в детском садике. Родили дочку Лидочку.
         
      Еще год назад Сергею Павловичу позвонил Мигель Винценто, сообщил, что, во-первых, женился и счастлив, а, во-вторых, намекнул, что «их движение растет». А недавно радостно сообщил, что у них с женой Дианой   родился сын Андрэ.
    
     Храни, Господь, святую Русь.