Это всё о нём

Посвящается строителям светлого будущего - нашим дедам и отцам

Я посвятил этот рассказ людям послевоенного поколения - светлым, добрым и трудолюбивым. Они всегда будут жить в сердцах благодарных потомков. Возможно, кто-то узнает в моём герое своего отца, деда, или прадеда. Я буду этому рад.


Синим морозным вечером, когда до предновогодней суеты оставалась самая малость, я шагнул в тесноту отходящего от автовокзала городского автобуса. По меркам города ехать было не близко и я присел на холодное сиденье у замерзшего окна с надписью «Терпите люди, скоро лето!». Нацарапанная на игольчатом инее надпись и отпечаток детской ладошки  стали постепенно исчезать под плёнкой изморози. Фраза, словно известный бренд, не сгинула за десятки лет, а спокойно перекочевала сюда из восьмидесятых, и написал её внук или внучка моих современников.

После объявления водителем названия следующей остановки и плавного торможения двустворчатые двери с жалобным скрежетом открывались, впуская внутрь очередную партию продрогших на ветру граждан. Они вваливались в относительное тепло, окутанные густым облаком морозного пара, и пополняли ряды пассажиров. Покидавших автобус почему-то было меньше вошедших и приходилось уплотняться. Счастливые обладатели сидячих мест поднимались с них чрезвычайно редко, будто намеревались доехать до конечной или вообще провести здесь время до тёплых времён.
Между тем, мороз крепчал, и оптимистическая надпись на стекле почти исчезла.

Окружающая действительность напомнила мне студенческую юность. В те старорежимные времена по улицам города возили советских граждан венгерские «Икарусы», вместительные, но жутко холодные. Некоторые имели «гармошку» – при проезде перекрёстков они складывались посередине и напоминали огромных железных гусениц.
В «десятке» у драмтеатра, идущей в КЖБИ, утрамбовывались так плотно, что иной раз лишались пуговиц и отрывали рукава. Автобусы тогда ходили реже, чем теперь, и доехать о нужного места в час «пик» было проблематично.
- Остановка – магазин «Радуга», – вырвал меня из воспоминаний голос водителя, – следующая – железнодорожный вокзал…».

Я проворно вскочил и вскоре ступил на обледенелый тротуар напротив пятиэтажки с мерцающей надписью «Радуга». Магазин был одним из нескольких в городе, сохранивших старое название и частично внутренний интерьер. Он был также хорошо известен всем жителям города как «Тысяча мелочей», «Тулпар», 5-я столовая или кафе «Шолпан». Я перешёл улицу Аль-Фараби (бывшую Ленина) в толпе спешащих с работы, задевающих друг друга зимними одеяниями, людей, обошёл справа гигантской толщины тополь и толкнул стеклянную дверь магазина «Экспресс». Приятно удивило отсутствие покупателей у винно-водочного отдела – здесь я отоварился бутылкой коньяка «Туркестан», которая легко утонула в кармане моей зимней куртки. С палкой колбасы в другом кармане я покинул «Экспресс».

Путь до дома №15 по улице Беимбета Майлина лежал вдоль целой шеренги мощных тополей, закрывавших в летнее время своими развесистыми кронами окна пятиэтажек. При сильном ветре они доставляли много хлопот электрикам, обрывая ветками провода. В июне тополиный пух белоснежными сугробами лежал на тротуаре и перелетал через проезжую часть. Он часто воспламенялся и горел подобно пороху.
У магазина с космическим названием «Байконур»  я свернул в тёмные дворы.
Вот, наконец, третий подъезд, третий этаж и простая, обшитая плитой дверь с счастливой цифрой «21» над дверным «глазком».
 
После звонка дверь отворилась и я шагнул навстречу невысокому худощавому человеку в майке и спортивных брюках. Мой дядя «самых честных правил» – дядя Миша, Михаил Николаевич – крепко пожал мою руку.
-Привет, Сергей! Как дорога? – спрашивал он, ожидая пока я разденусь в тесном коридорчике. Наша беседа продолжилась за кухонным столом, в центр которого я торжественно водрузил бутылку коньяка. Распечатать её, однако, не привелось. Тётя Мила, Эмилия Васильевна, расспрашивая меня о здоровье родителей, вдруг решительно прихватила коньяк со стола, и со словами:
- Сегодня вы будете пить своё,- вынула из недр холодильника водку и опустила её на место, где секунду назад стоял коньяк. Рокировка нас не смутила –  тётя Мила после инфаркта по совету врачей принимала несколько капель коньяка на ночь.
Бутылка призывно запотела и мы хлопнули по-первой, закусывая пловом.
-Ну, рассказывай. Как жизнь молодая? – цепляя вилкой кружок колбасы, спрашивал дядя Миша. Было большим удовольствием смотреть как он пил горькую. Совсем не так как это делал я и все мои знакомые и приятели, а медленно, со вкусом, будто в рюмке была не водка, а нежнейшее марочное виноградное вино…
Разомлев от тёплого приема, я испытывал большую радость от общения с родными, которых видел нечасто.

Дядя Миша родился в предвоенном году в маленькой, вросшей по самые оконца, землянке на улице Железнодорожной ( Алтынсарина,116). Его отец – мой дед – Николай Яковлевич Ярош до коллективизации тридцатых годов проживал в небольшой переселенческой деревушке Павловке, рядом с Демьяновкой (ныне Узунколь). Здесь он взял замуж мою бабушку Елену. Она росла сиротой с самого раннего детства. Жила в чужих семьях. Нянчила с шестилетнего возраста малых ребятишек, испытала голод и нужду и за свою долгую жизнь так и не научилась читать. На это у неё просто не было времени.

Уже на склоне лет она доставала из заветного шкафчика пожелтевший листок с неровными, полуистлевшими краями, бережно разглаживала его морщинистыми руками и, глядя на большие корявые буквы, шептала про себя «Отче наш! Иже еси на небеси…».
Она свято верила в силу молитвы и этого драгоценного листка. На моё предложение переписать набело текст, испуганно замахала руками и наотрез отказалась. По выходным бабушка посещала  Божественную литургию в небольшой деревянной церкви у Зеленого рынка.

В 1930-м родилась моя мать, а уже в следующем году – ещё одна девочка. Ей не суждено было пожить – скончалась от дистрофии во время голода 1932-го года. Павловка постепенно обезлюдела и дед принял решение уехать с семьёй на заработки в Сибирь. В Забайкалье дед устроился на работу в лесхоз – работа на лесоповале была тяжелой, платили мало. От цинги спасались отваром их хвои и таежными ягодами.

После успешного завершения коллективизации дед решил вернуться на родину. В поезде  под Новосибирском у Ярошей украли документы, ссадили на какой-то станции и задержали до выяснения личности.  С такими приключениями добрались до Павловки и нашли её вымершей. Не долго думая дед ушёл в Кустанай, прошагав пешком без малого двести верст. Он поселился на окраине города, неподалёку от кладбища ( ныне парк Победы). В поле за погостом резал пласты задернованной земли, таскал на себе и за лето сложил землянку. В ней прошло детство моей матери, здесь родились дядя Миша и Володя. С работой в городе было трудно. Дед поменял множество профессий, но заработки были малыми и семья постоянно нуждалась в пище и одежде.
В 1938 году городские власти призвали население разобрать величественный собор из красного кирпича, стоящий на месте, где сейчас расположен памятник Ахмету Байтурсынову. От отчаяния дед пошёл ломать собор, не сказав бабушке. Она узнала об этом после, когда он принёс зарплату. До конца жизни баба Лена была глубоко убеждена, что дальнейшая судьба мужа сложилась трагически именно из-за безбожного поступка.

Из кирпича рядом с фундаментом разобранного храма построили здание облисполкома с белой колоннадой (ныне университет). Николай Яковлевич Ярош ушёл на фронт в ноябре 1942-го года, а ровно через год маленький Володя, недавно переболевший менингитом, разбудил всех страшным криком. Он дрожал всем телом, плакал и трясся, сидя в постели. Бабушка долго успокаивала его, а он всё повторял:
-Тятю немец ударил в грудь, тятька так и упал в снег.
Бабушку сильно встревожил ночной кошмарный сон сына – за год от мужа не пришло с фронта ни одного письма. Сон оказался вещим – через неделю в военкомате бабушке вручили извещение, в котором говорилось, что «красноармеец Ярош , 37-ми лет, пропал без вести на Тульском направлении». Известие означало, что семья не получит никаких выплат по потере кормильца. Бабушка работала в трёх местах – днем мыла полы в госпитале (ныне ЦОН), ночами, заперев детей в землянке, сторожила в областной больнице.

К этому времени моя мать была уже подростком и помогала растить сыновей. К концу войны Володе стало совсем плохо  – менингит подействовал на его психику – он стал срывать одежду и уходить, куда глаза глядят. После нескольких лет таких мучений бабушку уговорили отвезти сына в ташкентскую больницу. Боль за ребенка преследовала ее всю жизнь. Она со слезами рассказывала мне, что неоднократно запрашивала разные инстанции, но так и ничего и не узнала о его судьбе.
Дядя Миша говорил мне, что первое яркое воспоминание детства – майский митинг 1945-го года на месте снесённого собора. Когда стали стрелять в воздух, салютуя в честь Победы, Миша испугался и сбежал от бабушки через дыру в заборе. Он заблудился и только милиция передала мальца матери.

Николай Яковлевич Ярош с войны не вернулся.
Бывая в Кустанае, я прихожу в парк Победы, чтобы отдать дань памяти и поклониться павшим за Родину.. Имя деда записано на мраморных плитах мемориала. На память о нём и бабушке у меня осталась единственная фотография, сделанная на Зелёном рынке за день до отправки деда на фронт. Крепкого вида мужчина в ватнике сидит на табурете, рядом, положив нему на плечо руку, стоит бабушка.
Лишь в 2015 году я получил из музея концлагеря Заксенхаузен известие о смерти 11-го марта 1944 года Николая Яковлевича Яроша, 1906 года рождения.


Наконец, наша стеклянная тара, опустела и тихо отправилась в мусорное ведро - т.Мила уже видела десятый сон.
Мы с дядей Мишей идём в зал и садимся на диван перед телевизором. На этом диване я провел все ночи, во время прохождения разных курсов.
-Как рыбалка? – следует ожидаемый вопрос. Дядя – заядлый рыбак. Будь его воля, он ловил бы рыбу в любое время года, в любую погоду. В Пресногорьковке он любил рыбачить на Пресном и Канонерском. Однажды в полном тумане он провел на последнем несколько часов, пока не набрёл на меня, уже отчаявшегося в тщетных поисках. Целые дни он проводил на льду – вокруг насверленных им лунок с удивленно-выпученными глазами кучками замерзал ротан.
 
Все дела, за которые брался дядя Миша, вначале тщательно изучались им по книгам и журналам. Лишь после этого он приступал к практическим действиям. Даже в деревне он долго объяснял мне  каким способом лучше зарезать поросенка, хотя ни разу этого не делал. И был очень удивлен, что я использовал неизвестный ему, но наиболее эффективный способ.

В восемнадцать лет от роду он в одиночку построил дом-пятистенник на месте, где стояла землянка. На лето они с бабушкой переселились в ветхий сарай, землянка была снесена и дядя Миша до холодов закончил постройку дома, до сего дня стоящего на том самом месте. В дневное время он работал на стройке, а вечерами заливал фундамент, ворочал бревна, устанавливал стропила, крыл крышу шифером. Бабушка как могла помогала ему. Оконные рамы, двери и дверные проёмы ему отписывали в счёт зарплаты. Даже за гвозди он платил из своего кармана, а не тащил со стройки. Он сделал себя сам – сам построил дом, сам выучился в вузе, сам стал парторгом и прорабом СМУ. Стоит ли говорить, что бабушка очень гордилась достижениями сына.
Его честность приводила в возмущение т. Милу.

Однажды, слушая диктора телевидения, рассказывающего об очередном  крупном хищении на предприятии, она порывисто встала с кресла и горячо заговорила:
- А вот этот товарищ, – она уничтожающе ткнула пальцем в д. Мишу, будто собираясь сразить его наповал, – за сорок лет работы на стройке ни одного шпингалета домой не принёс!
-Зато про меня сейчас не говорят по ящику, – слабо защищался д. Миша.
_ Вот люстра, – подняв глаза к потолку, – продолжала развивать тему т. Мила, – когда строили обком партии, его подчинённые тащили всё, что плохо лежало. Он тоже принёс вот эту люстру – за собственные деньги! Он настоящий коммунист, даже родился 6-го ноября, в канун революции.
Михаил Николаевич рано вступил в Коммунистическую партию и свято верил в социалистические идеалы и светлое будущее, часто цитировал классиков марксизма – ленинизма, за что подвергался ревизионистской критике со стороны т. Милы. Главное, он не просто говорил – он строил. Он делал то, что делали всю свою жизнь миллионы советских людей, оставившие после себя потомкам города, дороги, мосты, космические ракеты и много чего нужного и важного, например – дружбу народов и интернационализм.
 
У д. Мишиного соседа дача была обклеена изнутри чертежами поворота северных рек на юг – был такой грандиозный проект в брежневские времена.  Подобные проекты не только жили в головах строителей коммунизма – успешно претворяли их в жизнь.
Д.Миша вместе со своими товарищами построил город Кустанай.  Как-то он стал перечислять наиболее значимые объекты, которые строил. Перечисляя, загибал пальцы – обком, горисполком, гостиницы, железнодорожный вокзал со знаменитым уникальным козырьком, множество жилых зданий – пальцы давно закончились. В 1978 году группе проектировщиков и архитекторов за строительство вокзала была вручена премия Совета Министров СССР.
-Так вы полгорода выстроили, – удивлённо воскликнул я.
-Ты знаешь, Сергей, вот что интересно, – он озадаченно поскрёб подбородок, – В книге о Кустанае нет ни слова о нашем строительном управлении.… Будто всё это, – он показал на город за окном, – упало с неба…

В жизни у Михаила Николаевича была своя длинная чёрная полоса….
На стройке произошел несчастный случай  - стал инвалидом молодой парень, пренебрегший правилами техники безопасности, которые, как и воинские уставы, написаны кровью. Неизолированную  по вине электриков проводку повесили на прораба. В итоге – исключение из партии, суд, условные три года. Бабушке про это не сказали, а для д. Миши этот случай стал подтверждением истины «от тюрьмы и от сумы не зарекайся». Ежемесячно бывший парторг ездил отмечаться в отдел внутренних дел. Позже его восстановили в партии. Признали, что «подставили» Яроша. Но дело было сделано…

У д. Миши было множество знакомых и приятелей. Некоторые пользовались его добротой – занимали деньги и не спешили возвращать. Интересно, что на отношение к ним кредитора это никак не влияло.
-Отдадут, когда будет чем, – только улыбался он на мои вопросы после очередного телефонного звонка с просьбой занять денег.

Я стал свидетелем появления в квартире некоей посетительницы, умолявшей д. Мишу спасти её сына от алкогольной зависимости, передав ей средства на кодировку. Дама была так настойчива, а д. Миша так мягок, что пришлось едва ли не силой выставить просительницу за дверь. Впоследствии оказалось, что некогда работавшая в профсоюзе мошенница имела в наличии список пенсионеров с адресами и  номерами телефонов. Никакого сына у неё отродясь не было, и она просто «доила» пенсионеров, используя свой артистический опыт, полученный от длительного пребывания на посту председателя месткома.

Особых накоплений у Яроша не было. Он долго работал на пенсии – к нему приезжали большие начальники, уговаривали, ссылаясь на его огромный опыт  и он в очередной раз соглашался и уезжал на месяц вахтовать. Жил в вагончиках и неприспособленных для жилья помещениях, сам готовил пищу и так преуспел в этом деле, что мог приготовить её практически из топора. Деньги д. Миша исправно отдавал т. Миле – складывалось впечатление, что он совсем в них не нуждался. Лишь когда её не стало, он высылал всё, что имел, сыну.

В советское время он побывал по ведомственным путёвкам на многих курортах Союза – в Сухуми, Сочи, Минеральных водах, Трускавце, Евпатории. Из поездок в тёплые края он неизменно привозил множество значков с местной символикой и складывал в ящик комода. Было у него ещё одно интересное хобби. Начиная с 1967-го года вплоть до даты своего ухода он ежедневно дважды в сутки скрупулёзно заносил сведения о погоде в Кустанае – температуру воздуха, осадки, направление ветра. Напротив окон его квартиры расположилась заправка, на которой высвечивалась температура воздуха. Он сравнивал эти показатели с оконным термометром. Стопка тетрадок с этими данными могла бы заинтересовать метеорологов – да где она сейчас, эта стопка…
Читал д. Миша очень много. Книги он приносил из областной библиотеки. Они стопками лежали на всех шкафах и комодах.  В последние годы жизни он увлекся изучением религии. Странное дело, будучи коммунистом, он всей своею жизнью утверждал христианские ценности, в основе которых лежит Любовь. И он любил семью, людей и жизнь.Вероятно, он был знаком с философией стоиков, хотя я ни разу не слышал от него о Сенеке или Зеноне. Так или иначе, но именно стоицизм был его реальной жизненной философией - внутреннее спокойствие, несмотря ни на что.

Я отношу Михаила Николаевича к слою советской интеллигенции - глубоко образованной, интеллектуальной, профессионально подготовленной к выполнению любых задач. Эти люди вышли из военного детства и вытащили страну из разрухи, покончили с голодом, отдали здоровье Родине. Им были чужды идеи так называемой "творческой интеллигенции" – шестидесятников – хлебающих полной ложкой из советского котла и тут же, отрыгнув после сытного ресторана, пишущих всякую мерзость. Этих выпустили из страны на любимый ими запад в ореоле мучеников КГБ. Там их снабдили премиями и вожделенными джинсами с кока-колой( с Сергеем Довлатовым и Виктором Некрасовым - другая история). Но умирать некоторые из них отчего-то вернулись на родину.

Д.Миша никогда ничем не болел, по-крайней мере не жаловался на болезни окружающим. Банальная боль в колене показалась ему безопасной, он долго ходил с ней – в последнюю осень подготовил дачу к зимовке, сложил печь соседу. Приехал домой, вошёл в квартиру, прилёг на диван…оторвался тромб.
Он пережил Эмилию Васильевну на восемь лет. Михаил Николаевич Ярош (1940-2021) ушёл в вечность без пафосных речей и траурной процессий. Как это случилось с миллионами его современников, живших в великой стране. Память о д. Мише воплотилась в камне построенного им города под название "Костанай".

Несколько раз после его смерти я подходил к пятиэтажке на улице Майлина с магазином "Байконур" на углу.  Но заставить себя войти во двор и подняться на третий этаж к двери со счастливым номером «21» над дверным глазком, за которой меня всегда с радостью встречал человек в шлёпанцах и спортивных брюках,  так ни разу и не смог…


Фото: Железнодорожный вокзал г.Кустаная ( построен в1974-1978 гг.)