И море

     Море было рядом. Темная масса, ворочающаяся, недовольно вздыхающая так, что вздохи эти долетали внутрь бунгало холодом с солью, растворялись в духоте хижины, нагретой за день солнцем. Пожелтевшие банановые листья на крыше истончились до состояния высохшего пергамента, они уже не шуршали, только обессиленно шелестели на каждый выдох темного чудовища. В прореху между ними был виден кусочек неба с крупными яркими звездами. Стены бунгало были тонкими, доски пола — прогнившими от влаги, потому что море дотягивалось сюда языком и старалось попробовать человека на вкус.
     Человека — потому что с недавних пор в хижине появился человек.
     Он пришел сюда ночью, никто не видел откуда, и никто не знал надолго ли, но он принес на плече мешок, а потом развел на песке у самой воды огонь. К огню он подкатил камень и уселся на него. Море считало его наглецом, вздумавшим померяться силами со стихией. Если до этого оно старательно лизало опоры бунгало, надеясь, что какая-то из них даст слабину и вся конструкция упадет ему в холодный влажный рот, то огонь был прямым вызовом. Оно старалось, но не могло залить дрожащий фитилек пламени, откатывало назад, чтобы набраться сил и прийти сюда штормом, но для штормов был не сезон. Бревна тоже держались — может быть из-за смолы — они были остатками какого-то привезенного с севера дерева специально для пирсов, может быть потому, что человеку внутри не хотелось так быстро расставаться со своим убежищем, а сила веры, говорят, горами движет.
     Впрочем, человек верующим не был. Он не носил креста или полумесяца, не шептал на четыре стороны заговоров всем ветрам, не бросал в огонь горсть жертвенной кукурузы морским богам, даже не сжег ни одной пахучей палочки в своем жилище. Положил на пол мешок и старую куртку, улегся на них и уставился сквозь дыру на крыше в небо. Выбрал себе одну звезду и так сосредоточенно смотрел на нее, точно его душа должна была улететь туда после смерти. Окна бунгало когда-то имели неплохие ставни с рейками, но сейчас дерево рассохлось, частью выкрошилось, и расстояния стали большими. Когда небо освещала луна, ставни бросали полосы на пол и на лицо человека.
     Он не принес с собой воды. У него была всего одна бутылка, квадратная, тяжелая, с черной этикеткой, наполненная янтарным жгучим напитком. Человек выпивал глоток и ложился на пол смотреть на небо. Полосы медленно ползли по его лицу, спокойному и какому-то разглаженному от морщин. Он чего-то ждал, но ждал терпеливо, без суеты и раздражения. Иногда он закрывал глаза и лежал так до утра, но то, чего он ждал, не случалось, тогда глаза приходилось открывать.
     Солнце сменяло на небе луну, белая дорожка на воде превращалась в огненную, он вставал и шел на берег, садился на камень и смотрел вдаль. Какого цвета были у него глаза, нельзя было понять, он никогда не раскрывал их полностью, щурясь на водную гладь. После полудня бунгало давало ему тень и убежище от палящих лучей. В кармане он носил тряпичный кулек, из которого доставал кусок вяленой рыбы или кольцо кальмара. Жевал долго и медленно, потому что это был его единственный прием пищи за день. Шел он на пользу его высохшему телу или во вред, тоже оставалось неясным, но этот жалкий кусок поддерживал в нем жизнь до наступления ночи. Когда он ложился и смотрел на выбранную им звезду.
     И Смерть не выдержала.
     Она вошла в хижину неслышно, на мягких лапах, и уселась возле его головы так, что видеть ее было нельзя. Но человек ее почувствовал. По холоду, который ни с чем не спутаешь, даже с холодом ночной воды. Он открыл глаза, но не обернулся, просто кивнул ей как старой знакомой.
     Смерть удивилась.
     — Не спросишь меня, почему я так рано? — осторожно спросила она.
     — Спрошу, почему ты так долго, — ответил человек. — Я ждал тебя три дня назад.
     — А сейчас?
     Человек засмеялся.
     — Ты пришла, этого достаточно. Я бы даже сказал — мы встретились. Наконец-то.
     — Люди не любят, когда я прихожу, — заметила Смерть. — Они стараются не видеть меня, хотя я всегда рядом.
     — Я видел тебя много раз. Но ты была занята, и я был занят. Сейчас я свободен.
     — У тебя не осталось никаких дел?
     — Нет. Все, что я хотел, я получил. Все, что мог — попробовал.
     — Женщины? Они держат лучше дел.
     — Их у меня было много. Гораздо больше, чем я хотел.
     — Дети?
     — Может быть где-то есть. Из меня плохой отец, потому что я не знаю, что это такое — быть хорошим. Лучшее, что я мог для них сделать — не присутствовать в их жизни и не подавать дурной пример. Надеюсь, это пошло им на пользу.
     Смерть спустила капюшон и почесала голую голову. Она не привыкла, что люди изъявляют желание идти с ней, большая часть из них делала совершенно обратное. Кричали, даже плакали. Ей пришло в пустой череп, что это будет забавно, если она попытается уговорить человека пожалеть о своем решении. Для этого ей пришлось вспомнить, чем обычно дорожат люди.
     — Богатство? — спросила она. — Ты был богат?
     — Был. Очень недолго. Самое глупое занятие из всех — стараться разбогатеть.
     — Почему? Говорят, деньги — это возможности и свобода. — Смерть взяла бутылку в руки и посмотрела на игру янтаря в лунном свете. — Купить что угодно, поехать куда угодно, делать все, что захочется.
     — Деньги — самая большая иллюзия из всех. Когда они у тебя есть, ты обслуживаешь их как парализованную мать. Каждой монете нужно твое внимание днем и ночью, и с этим приходит усталость. Я вовремя от них избавился. Сейчас я беден и только поэтому свободен.
     Смерть вернула бутылку на место. В словах человека ей послышалась правда. Многих она забрала в момент, когда они думали о своих деньгах.
     — А власть? Она не горячее этого напитка? Не бежит по венам так же бурно?
     — Нет. Власть красиво блестит, но внутри она камень. Окружающие только и ждут, когда можно будет положить его на тебя вместе со всем тем, о чем им лень думать и заботиться. Даже о себе самих.
     Спорить было глупо, облеченных властью Смерть забирала так же, как и их подчиненных, никакой разницы не было. Но она не любила проигрывать.
     — Неужели в твоей жизни не было ничего, что обрадовало бы тебя так сильно и искренне, что ты захотел бы это повторить?
     — Если бы это можно было повторить, это не имело бы никакой ценности, — ответил человек. — Некоторые вещи хороши тем, что случаются только однажды.
     — Например, молодость?
     — Да. Молодость глупа и эгоистична, повторишь ее — повторишь и старые ошибки. Или наделаешь новых.
     — Люди? Тебе были дороги люди?
     — Некоторые из них. Я был с ними щедр тем, чем был тогда богат, но почти все они остались убеждены, что я сделал это для себя, а им мог бы дать и больше. Возможно, они даже правы. Когда перестаешь делиться с людьми, наполняешься сам. Но отдать это уже некому, а самому тебе не нужно.
     — Признайся, что ты просто постарел и у тебя нет сил.
     — Однажды я услышал разговор двух детей про кошку, которая шла через дорогу. Пока она перешла улицу, стала старше на пятнадцать секунд. Все, что мы делаем, старит нас на то время, которое мы этим заняты. Секунды или года. Нарисуй линию на земле — один конец будет рождением, второй — встречей с тобой, поставь бегунок в то место, где ты находишься сейчас. Это всегда будет слишком близко к концу. Что можно сделать за такой короткий отрезок?
     — Многое. Но мне интересно, что выбрал ты.
     — Ты видишь, что я выбрал. Я хотел в этой хижине встретить тебя и я тебя встретил. Все начатое я закончил, а новое начинать не хочу, потому что могу не успеть.
     Смерть снова накинула капюшон.
     — Мне нечего тебе предложить, — сказала она, и в голосе ее было что-то похожее на сожаление. — Ты не станешь бороться со мной.
     — Не стану, — согласился человек. — Но у меня к тебе есть одна просьба. Если ты выполнишь ее, будет хорошо, нет — я не расстроюсь. Видишь звезду над крышей?
     Смерть задрала вверх челюсть и капюшон снова упал с нее.
     — Большую и яркую? — уточнила она.
     — Да. Я хочу, чтобы ты отправила меня туда. Я хочу стать ее частью. Звездам ведь нужны атомы? Пусть от меня туда долетит немного, но даже если хотя бы один атом достигнет цели, мне нечего будет желать. Стану светить сюда вместе с ней в эту щель на крыше.
     — В таком желании нет смысла, свет — это волна, ты снова окажешься здесь и круг замкнется. Но почему бы и нет?
     Человек сел на своей куртке и взял в руки бутылку, но пить не стал, только отсалютовал ею капюшону, который Смерть снова надвинула на глазницы.

     Утра он уже не увидел.