Глава 5. Шиза косит наши ряды

   На втором году жизни в Германии они начали разговаривать с собаками.
Забаву изобрел Ивар, а Ирина подключилась  к ней позднее.


   Изначально, это была одна собака, огромная немецкая овчарка, обитавшая
за длинным деревянным забором местного мебельщика. Псина  дико скучала
и кидалась на каждого, кто проходил мимо её владений.


   "Сучонок"  - так окрестил овчарку Ивар. Как-то, погруженный в мрачные мысли, он возвращался в лагерь и пес бросившись на забор, напугал его.
Вздрогнув, Ивар обозвал зверюгу "сукиным сыном", а затем для краткости
переименовал в "Сучонка".


   Овчарка часто пряталась в тени, возле правого конца забора, и, положив
морду на лапы, дожидалась развлечений. Едва ничего не подозревающий
пешеход оказывался в поле зрения, Сучонок  вскакивал и, приникая к земле, крался за своей жертвой, затем, внезапно оскалившись, бросался на забор и захлебывался бешеным лаем.


   "Хорошо, Сучонок,  хорошо", - покажи хозяину, что он не зря тебя кормит,
обычно подзадоривал пса Ивар, медленно двигаясь вдоль забора.
   Когда собака начинала давиться от бешенства и брызгать пеной, Ивар переходил на другую сторону улицы. Из окон соседних домов уже выглядывали бдительные немцы.


   Иной раз Ивар просто останавливался,  поворачивался к Сучонку спиной,
будто того не существовало. Псина прекращала истериковать, видимо, требуя внимания. Ещё Ивар мог повернуться "кругом" и пойти назад, как будто позабыв что-то в центре города.


Собака, занявшая было удобную позицию возле калитки, обрывала лай - скакать впустую и хватать пастью воздух, наверное, казалось ей глупо.


   Порой Сучонок пребывал в депрессии и не интересовался окружающей жизнью. Ивар догадался, что хозяин в такие дни отсутствовал.


   "Эй,  ты что, на службу "забил"? - спрашивал Ивар так, что только пес мог его слышать. - Хозяин уехал, и ты уже дрыхнешь…" 


   Сучонок мрачно поднимался и трусил к забору.


   "Хорошо, Сучонок, хорошо, - продолжал Ивар, - свободен на сегодня, пшел вон".


   Как бы сквозь силу, пес издавал рычание и пару раз гавкал.


   "Да Сучонок, ты знаешь, что значит - сидеть взаперти".


   Иногда инициативу брала на себя Ирина.


   "Ты посмотри, он опять торчит возле кухни, - с деланным негодованием
восклицала Ирина. - А как насчет забора?"


   Сучонок неотрывно смотрел на кухонное окно, как магнитная стрелка на Север.


   "Давай швырнем в него камень, - подключался к игре Ивар, - вдруг из него
сделали чучело?"


   Ивар подумывал плюнуть Сучонку в морду, когда тот крался вдоль забора, или
"отлить" на забор, или прогрохотать вдоль всей его длины палкой.


   Немцы, доведись им услышать такие разговоры, наверняка подумали бы,
что "азюлянты" совсем рехнулись.


   Ивар и Ирина бродили по улицам маленького поселка и обсуждали каждую
встречную собаку и её владельца.


   "Гляди, гляди какая такса!- в восхищении восклицала Ирина. - Прелесть!"


   Такса проходила мимо почти подметая улицу ушами.


   Когда навстречу попадалась женщина с кобелем на поводке, Ивар неизменно
повторял старый анекдот.


   "Что, с сукой гуляешь?" - говорил он искусственно хриплым голосом, играя
роль не совсем трезвого мужика.


   "Это не сука", - отзывалась Ирина, представляя владелицу.


   "Молчи, женщина, - хрипло рычал Ивар, - не с тобой говорят".


   Они смеялись шутке, наверное, в тысячу первый раз.


   "Нам нужно присвоить номера анекдотам, - как-то раз с горечью ухмыльнулся Ивар, - как в хохме про дурдом:  "Анекдот номер 7" кричит "старый" псих и вся палата хохочет до слез. - "Номер 20!" выкрикивает новенький. Внезапно веселье улетучивается из палаты. - "Видите ли, молодой человек, - сконфуженно говорит старый пациент, - мы не упоминаем подобные вещи в присутствии медсестры". "


   Ирина считала, что они уже вполне вписываются в эту компанию.


   Когда вдали появлялась другая собака, на этот раз на поводке у мужчины, Ивар готовил новую "шутку".


  "Яблоко от яблони не далеко падает", - говорил он вглядываясь в лицо хозяина.


   Ирина оценивала бульдожью физиономию владельца и отвечала, что все возможно.


   Что-то нездоровое было в их глупых шутках и надрывном  веселье, и оба чувствовали это.

   В лагере для "азюлянтов", среди ста тридцати чуждых людей, они были так же одиноки, как если бы их высадили на необитаемый остров.


   Борясь со своим одиночеством, Ирина часто ходила  в церковь и подружилась
с двумя или тремя старушками. В женщинах среднего возраста чего-то не хватало: они неизменно задавали одни и те же вопросы, иногда дважды за пять
минут:
   "Почему вы приехали в Германию?"
   "Хотели бы вы здесь остаться?"
   "У вас на самом деле были проблемы "дома"?"


   Со временем Ивар и Ирина перепробовали все типы ответов. Если ответить, что хочешь остаться,  немцы замыкались и  дулись. Ответишь отрицательно, и немцы обижались.


   Наиболее сложным вопросом было "Почему?" Если ты медлил, пытаясь вместить всю свою жизнь в пару предложений на ломаном немецком,  люди среднего возраста воспринимали это как "они сочиняют". Если вы отвечали без запинки (а вы будете, ибо каждый новый знакомый задавал те же самые вопросы), холодные немецкие глаза семафорили: "Они репетировали".


   Старушки не задавали вопросов. Они говорили о своем здоровье, о саде, где какой-то жук попортил все цветы, о детях, которые переехали на другой конец Германии и теперь уже не навещают их так часто, как прежде. Если Ирина говорила что-то, они действительно слушали. В их глазах отражалась мудрость годов. Казалось, они познали тщету жизни и нечто ещё, что осознаешь, только переступив некий невидимый порог, за которым не существует ни горечи, ни зависти.


   Ирина иногда ходила к ним выпить чаю, обменяться скромными подарками 
и поговорить ни о чем особенном. Чаепития помогали, когда она чувствовала,
что не может не цепляться к своему мужу, торчавшему весь день в их маленькой комнате и путавшемуся под ногами.


  Ивар, когда сдавали нервы,  выбегал из комнаты, вон из лагеря и бродил по
окрестным лесам, пока усталость не успокаивала его, и он снова мог прислушиваться к ветру и разглядывать молчаливые сосны. Почти такие же, как в далеком детстве на взморье. У него не было друзей, к которым он мог бы пойти.


***