Клятва Гиппократа

Я любил её всю свою жизнь. Первый раз я увидел её первого сентября, когда родители отвели меня в первый класс. В тот момент, когда нас рассадили по местам, и мне досталась третья парта в левом ряду, я оглядел своих новых друзей и увидел её. Она сидела за первой партой в среднем ряду. Что уж в ней было такого особенного, я в тот миг определить не мог, но и отвести от неё своего взора тоже не мог. Я внезапно понял, что в мою детскую душу вошло что-то новое, невообразимо притягательное… Ах, как мне нравилось ходить в школу! Ведь там я мог глядеть на неё! Она была словно ясная звёздочка посреди сумрачного неба. Мне казалось, что она просто светилась своей чистотой. Каникулы для меня всегда были мукой. Особенно нескончаемые летние. А вот первый день занятий для меня всегда был праздником. Я снова видел её! Волнение дней, проведённых без неё, уходило в сторону. Она была рядом. И я успокаивался. Я всегда с волнением входил в нашу классную комнату. Если она там уже была, напряжение сразу же покидало меня. А если я приходил раньше её, я садился за свою парту и неотрывно ждал её появления. И в тот момент, когда она появлялась, я начинал доставать тетрадки, учебники, готовиться к занятиям, но краем глаза следил, что делает она. И в этот момент мне становилось тепло и спокойно. В старших мы часто помимо школьных занятий посещали ещё разные кружки. Я всегда хотел, чтобы время в школе остановилось, и мне не надо было идти домой. А дома я тщательно делал уроки не столько, чтобы получить утром хорошую оценку, сколько для того, чтобы занять время, проводимое без неё. Понятное дело, что я был одним из лучших учеников школы. Но я был очень застенчивым. Я не представлял, что вот подойду к ней и предложу вечером сходить вместе в кино или на каток. Вот так и шли все эти годы. А в десятом классе к нам пришёл новичок. Я сразу же невзлюбил его. Он ведь сразу же обратил на неё внимание. Но что было просто непереносимым, и она тоже. Я с дикой ревностью после уроков наблюдал, как он деловито брал её портфель и отправлялся провожать её до дома. Я так хотел просто убить его. Но и на это у меня не хватало решимости. Может быть, я и попытался бы выяснить наши с ним отношения, но, видя, с какой благосклонностью она принимает его ухаживания, я сразу же сникал, теряя всё своё негодование. Мне не хватало смелости. А вот у него она была. У него была даже не смелость, а какая-то лёгкость. Лёгкость в общении, лёгкость в знакомствах. Он словно летел от одной победы к другой. Причём, не порывая предыдущих связей и отношений. Как это ему удавалось? Я терялся в догадках. Неужели у него не было ничего прочного? Ничего святого? Ну, вот таким он был. Но более всего меня поражало, что все его подруги, и, главное она, всё это видели и мирились с его порханием. А он от него не уставал.  И порхал, словно бабочка. Удивительно…
У нас в школе был замечательный драмкружок. Его руководитель, наш учитель по литературе, задумал поставить «Ромео и Джульетту» Шекспира. Как уж это получилось, я сейчас и не могу припомнить, но роль Ромео досталась ему, а Джульетты – ей. Мне же досталась роль Тибальта. Мы долго и мучительно репетировали, учили свои реально сложные для наших юных душ роли. Я прекрасно знал и прочувствовал эту пьесу и на самом деле всегда удивлялся, как ветреный Ромео, прежде влюблённый в другую девушку, Розалину, вдруг, увидев Джульетту, переносит на неё весь пыл своей страсти. Но так уж было задумано Шекспиром. И потом Ромео и Джульетта влюбляются друг в друга. А потом, по пьесе, Ромео убивает Тибальта, то есть меня. В тот день, когда мы устроили прогон перед спектаклем, я вдруг с ужасом осознал, что и он, и она, не играют свои роли. Они просто живут своими реальными чувствами, которые демонстрируют по ходу спектакля. Это осознание просто раздавило меня. Она любит его! Моя милая звёздочка, чей образ я лелею в своей душе и в своём сердце! Его! Этого ветреного и любвеобильного повесу! А он? Он просто блистательно исполнял свою роль. Действительно, не могу не признать этого, прекрасно исполнял. Я начал искренне ненавидеть его. Я перенёс своё отрицательное отношение к Ромео в спектакле на него, в жизни. Для меня в тот миг весь мир просто раздвоился. Раздвоился и слился в одно целое, несправедливо ущербное. Вот Шекспир и Верона с кипящими в ней страстями, а вот мой сегодняшний мир. Они существенно различны. Но они объединились для меня в один бушующий океан. И в обоих мирах я ненавидел своего соперника. Ну почему же Шекспир решил, что Ромео убивает Тибальта? А не наоборот? Я не мог спорить с решением Шекспира в пьесе, но в моём реальном мире я захотел убить его. Чтобы он более не смущал и не околдовывал её, мою светлую звёздочку...   

Я окончил школу с отличием. Особенно мне были близки химия, физика и биология. Я легко поступил в ведущий столичный медицинский институт. Для меня началась новая жизнь. Я уверенно и без особого труда осваивал премудрости медицинской науки. Уже на старших курсах увлёкся кардиологией. С одной стороны, мне были понятны все задания и практики врачей-кардиологов. Но с другой стороны я не мог до конца осознать бездну непонятных побудительных мотивов, заставляющих функционировать сердце человека. Как? Почему этот орган визуально понятный, описанный в тысячах практических и теоретических работах, безукоризненно работающий в любых условиях, при любых нагрузках, вдруг начинает давать сбои? Пока сердце здорово, человек вообще не замечает его работы. Но вдруг подкрадывается момент, и начинаются непреодолимые, или с трудом преодолимые проблемы. Это не просто физиология. Это ещё и неразгаданные этические и философские, а может, и теологические загадки. Вот этими загадками я собирался заниматься всю свою последующую жизнь.

Как-то раз я узнал, что будет слёт выпускников нашей школы. Я с воодушевлением отправился на эту встречу. На неё она пришла вместе с ним. Всё такая же светлая звёздочка… Я, как и в детстве, снова не мог отвести свой взгляд от неё. Милая, нежная, родная, любимая… А он был просто великолепен. Он учился в каком-то финансовом Университете и с лёгкостью рассказывал о своих занятиях. Потом мы вышли покурить на улицу. Он вдруг начал мне рассказывать о своих похождениях и успехах у женщин. Меня это просто покоробило. Как он мог? Когда она была рядом. И зачем он рассказывал всё это мне? Фанфарон! Павлин! Бездушный покоритель женских сердец! Мне хотелось взять его за горло и придушить! Но… Я не снова сделал этого. Не знаю – почему… Я долго не мог придти в себя после этой встречи.
Через пару лет произошла новая встреча выпускников школы. В этот раз он пришёл один. Она ждала ребёнка в тот момент и не смогла появиться. Все наши девочки вились возле него, а он сыпал шутками, афоризмами, рассказами. Он был в центре внимания всех окружающих. Когда кто-то из девочек спросил о ней, он только отмахнулся. Я ненавидел его всей душой. И снова непреодолимое желание убить его всплыло из глубин моего сознания. И не понимал, как же она может быть с ним? С этим бахвалом… Но в определённом шарме ему было не отказать. Он мог подхватить любую тему и рассуждать о любом предмете. И я чуть не лишился дара речи, когда в конце встречи он удалился со встречи с одной нашей общей знакомой. Я задыхался от обиды за мою звёздочку, мою тайную возлюбленную… Боже! Милая моя девочка! Как же ты можешь находиться рядом с этим чудовищем? Да ещё ждать от него ребёнка… Как такое возможно? Да разве у тебя нет гордости? Разве ты достойна такого отношения к себе? Разве ты не понимаешь, кто рядом с тобой? Ты моя давняя мечта! И ты рядом с этим… Не знаю, какое определение ему дать. Я был раздавлен… Я должен был освободить её от него, так мне показалось.

Я не забывал её ни на один день. Иногда я вдруг понимал, что нахожусь возле дома, где они живут. Меня всё время тянуло к ней. Нет, я, конечно, не следил за ней или за ними. Но, подчиняясь неодолимому влечению, я иногда приезжал в то место. К дому вплотную я не подходил. Просто стоял на другой стороне улицы в надежде, что увижу её. Я понимал, что это совсем неправильно, что я никогда ничего не смогу исправить… Но ничего не мог с собой поделать. И я видел её… Изредка… Издалека. Но ни разу не подошёл. Я успокаивался на какое-то время, чтобы потом опять приехать и ждать её появления. Может быть, я болен? Может быть, моё поведение это своего рода психоз? Может быть, это просто придуманная мной самим иллюзия, навязчивая идея? А разве сама Любовь это не иллюзия? Может быть, сама Любовь – неизлечимая болезнь? Что же она есть? Я терялся в размышлениях и переживаниях. А его я действительно ненавидел…

Вскоре я поступил в ординатуру. Параллельно с обучением меня активно привлекали к практической деятельности. Я часто ассистировал ведущим профессорам кардиологического центра при проведении как простых, так и сложных операциях на сердце пациента. Хотя разве операция на сердце может быть простой? Вряд ли. Любое прикосновение к этому загадочному органу грозит непредсказуемыми последствиями. Сколько раз я видел печальные последствия таких прикосновений! Сердце, этот уникальный биомеханизм, подчиняется несколько другим правилам, нежели любой другой орган. Ну, только лишь мозг человека обладает ещё более загадочным устройством. Но есть существенное различие. Мозг – сосредоточие внутреннего Эго человека, сокровищница его мыслей и чувств, внутренний мега-процессор, обрабатывающий все информационные потоки и улавливающий суть событий, происходящих вокруг человека. Но он неподвижен! Вся его работа заключается в создании и осознании биополей, окружающих и производимых им. Но он неподвижен! Никакой механической работы! Никакой динамики! А вот сердце человека – это самостоятельно живущее, так скажем, существо. Оно не может быть неподвижным. Стоит ему остановиться – человека нет. Оно всё время в динамике. Мозг и его снабжение кислородом посредством прокачки крови зависят от постоянной работы сердца. Конечно, это слишком механистическое представление. А вот отделённое от мозга сердце некоторое время, а в определённых условиях и бесконечно, сможет работать без связи с мозгом. Почему? Откуда берётся иннервация сердечных мышц? Загадка. Вот в какой-то момент я и увлёкся динамикой сердца. Это была практически неисследованная тема – кардиодинамика. Я быстро защитил кандидатскую степень. Мои работы мгновенно оценили не только на просторах нашей Родины, но и далеко за её пределами.
Но мне было мало стать только успешно практикующим кардиохирургом. Мне всегда хотелось добраться до самых глубинных причин возникновения сбоев в гениально задуманном кем-то органе. В какой момент появляются эти сбои? Как с ними бороться? Как их предупредить? Вот, что волновало меня больше всего. Я уже мог провести операцию любой сложности на сердце. Я освоил все новейшие методики их проведения. Но меня всегда удивляло бессилие самой передовой науки и самых продвинутых технологий в ряде случаев. Иногда, при всей тщательности и подготовке, мы, да и не только мы, теряли пациентов. Может быть, технологии проведения операций не совершенны? Да, безусловно, всегда есть куда стремиться. Может быть, скорость проведения операций не достаточна? Да, есть и такое, и здесь есть потенциал для развития. Но внутренне чувство подсказывало мне, что дело не только в технологиях, скорости, медикаментозной подготовке к проведению оперативного вмешательства. В нашем центре оборудование было самым современным, самым передовым. Но время от времени мы всё равно теряли пациентов. Внезапно теряли. Как пожилых людей, чьё сердце было изнурено многолетней и безостановочной работой, так и молодых, визуально крепких, людей. 
Как-то раз я был участником всероссийской научной конференции по кардиотехнологиям и аппаратному обеспечению проведения операций на сердце. Некоторые доклады были просто великолепны. Меня не столько интересовали технологии, сколько новейшие разработки в аппаратной части сопровождения операций. Выступление одного инженера из небольшого технологического центра с периферии, меня просто озадачило. В его докладе мелькнула одна фраза, которая заставила меня сильно задуматься. И я задумался так, что практически не слышал последующих докладов. В перерыве я нашёл этого инженера и представился ему. Завязался недолгий разговор, из которого я почувствовал его готовность услышать мои мысли. Согласитесь, это очень важно. Когда твой визави слышит тебя, а своими вопросами заставляет тебя мыслить дальше. В его докладе неявно прозвучала мысль, что хорошо  бы разработать такой прибор, который записывал проведение операции не только в видимом диапазоне длин волн, но и в недоступной для глаза области спектра, в инфракрасном диапазоне, например. Тогда, анализируя запись, можно получить больше информации о том, что происходит с этим органом при экстремальных операциях на открытом сердце. Эта мысль чрезвычайно меня заинтересовала. Инженер и его компания инновационных технологий «Спектр» готовы разработать такой прибор и бесплатно предоставить его для пробных испытаний. Если наш кардиологический центр поработает с ним, если он окажется полезен и интересен, если мы дадим положительное заключение, то такое устройство можно было бы запустить в серийное производство. После конференции я договорился с руководителем нашего кардиологического центра, профессором К., и он благословил меня на дальнейшие контакты со «Спектром», чем я с энтузиазмом занялся. Мы с ними обсудили размеры устройства, его мощность, диапазоны длин волн, в которых будет производиться фиксация проводимых нами процессов и способы их визуализации. Через месяц нам такое устройство привезли. Это было небольшое устройство низкой мощности потребления электроэнергии, с несколькими камерами, работающими в разных диапазонах длин волн. Камеры были маленькими, соединённые в единую полусферу. Камер было большое количество, и всё это было похоже на большой фасеточный глаз стрекозы. Я так и назвал эту часть изделия – «Глаз стрекозы». Устройство соединялось с компьютером, который по специально написанной программе оцифровывал поступающую информацию и демонстрировал на экране монитора всё, что передавалось многочисленными камерами. А дальше, после операции, с записью можно было делать всё, что угодно. Останавливать, гонять вперёд и назад, и, изменяя всего лишь один параметр в настройках, исследовать запись в разных диапазонах длин волн. Также можно было, остановив воспроизведение, значительно увеличить изображение и интересующий фрагмент записи. При использовании специальных очков, можно было видеть 3D-изображение. Мы использовали прибор постоянно и вскоре собрали большой рабочий материал. После работы я по ночам внимательно исследовал записи. Особенно меня интересовали те случаи, когда операция оканчивалась неудачно. И не просто неудачно, а непредсказуемо и неожиданно неудачно. И пациент был крепок телом, и сердце, ещё не источенное годами. Операция проводилась в штатном режиме, но внезапно пульс и давление повышались, и  привести их в норму не удавалось. Сердце словно разгонялось до бешеных скоростей, а потом у него будто бы иссякали силы и оно останавливалось. В некоторых случаях его удавалось «запустить» с помощью дефибриллятора, а то и прямым массажем сердца. Но часто оно просто замирало и всё. Вот такие случаи я и исследовал с наибольшей тщательностью. И однажды я сумел разглядеть! Это было невероятно!
Произошло это следующим образом. Я просматривал запись операции на сердце одного средних лет мужчины. История его болезни была такова. Всю жизнь его сердце работало как часы. Но сразу же после пятидесяти начались щемящие боли в области сердца. Всестороннее обследование не выявило ни предынфарктного состояния, ни каких-то болезней. Но человек просто угасал. Давление вдруг начало скакать, пульс то разгонялся, то был почти нитевидным. Начались проблемы с клапанами, резкая боль во всей груди. Он потерял сознание. Его молниеносно привезли в операционную и вскрыли грудную клетку. Сердце даже визуально работало в рваном ритме. «Глаз стрекозы» внимательно вглядывался в трепещущее сердце пациента. Оно вдруг заработало ритмичнее, всё более и более набирая обороты. Профессор К., проводивший операцию, вкалывал пациенту то один, то другой препарат. Внезапно биение начало затухать, давление падать. Интенсивная терапия не помогала. Сердце затрепетало, словно подбитая птица, и замерло прямо на глазах. В этот раз дефибриллятор не помог. Пациент погиб. Это было совершенно необъяснимо… Несколько ночей я самым внимательным образом просмотрел запись этой трагической операции. Особенно последние двадцать-двадцать пять минут. Самые последние минуты мне, как учёному, были неинформативны. А вот за двадцать минут до остановки сердца в левой его части, в той области перикарда, где внутри митральный клапан примыкает к стенке сердечной мышцы, я увидел маленькую область поверхности, где в инфракрасном диапазоне загорелось небольшое пятнышко размером в два-три миллиметра. Это ядрышко горело несколько секунд, если быть точнее, двенадцать секунд, после чего погасло. А сердце заработало боле ритмично, набирая, как я уже говорил, обороты. Замедленный в сотню раз прогон записи при большом увеличении показал, что горящее ядрышко состояло из нескольких очагов перегрева поверхности перикарда до примерно шестидесяти градусов, которое приводило к интенсификации иннервации сердца. Давление резко повышалось, перемигивание очагов инфракрасного свечения прекращалось, температура этого места быстро выравнивалось до нормальных значений, но процесс разгона сердечной мышцы уже было не остановить.  Какие такие процессы в мизерной области поверхности перикарда могли приводить к столь необратимым и катастрофическим последствиям, было совершенно непонятно. В следующие ночи я внимательно просматривал записи всех неудачных операций со схожими условиями, и особенно, последние двадцать минут. Я уже знал, что и где ожидать. В девяти из десяти случаев, я обнаруживал небольшое двухмиллиметровое пятнышко перемигивающихся двенадцать секунд очажков, перегрев этого места перикарда до шестидесяти градусов, разгон давления и пульса, и неминуемую гибель пациента. Я был поражён этому открытию.    
 Я долго думал над всеми этими загадками. Первое, это почему вдруг возникают перемигивающиеся микроскопические очажки в инфракрасном диапазоне? Почему это приводит к перегреву двухмиллиметрового пятнышка? Почему резко возрастает иннервация сердечной мышцы? Почему всё длиться лишь двенадцать секунд, но процесс уже остановить нельзя? А самый главный вопрос – что можно предпринять, чтобы спасти человека? И вот, что я придумал. В момент самого старта процесса, не более, чем в двенадцать секунд, надо резко охладить этот двухмиллиметровый участок поверхности сердца. Если за указанное время успеть сделать это, то процесс разгона будет подавлен, хаотичная иннервация сердца не начнётся и драматических последствий можно будет избежать. Возможно… Скорее всего… Нет, я не уверен… Нет, я уверен, что так и должно произойти…
Я тут же позвонил создателю устройства из компании инновационных технологий «Спектр». Сгорая от нетерпения, я ждал, когда же он примет звонок. Он ответил не сразу. Я в нескольких словах рассказал о своём открытии и о предположении, как можно предотвратить старт разгона сердца.
- Понятно, - ответил он, - очень правдоподобно. Видимо, старт процесса инициирует перегрев этой точки, начинается паразитный процесс с положительной обратной связью. То есть, чем более горячими становятся очажки, тем сильнее происходит возбуждение сердечной мышцы и тем сильнее разогревается это пятнышко.
- Ты услышал меня! Ты сразу уловил мою мысль! – воскликнул я, - думай, друг, как можно прервать процесс. 
-  Дай время до утра.
- А сколько времени?
- У вас два ночи, у нас четыре.
Только сейчас я понял, что увлекшись исследованиями, я совсем потерял счёт времени. А также насколько я был бестактен, беспокоя его в четыре утра. Но он сам мне через полчаса сбросил в мессенджере чертёж и тут же перезвонил.
- Что это? – спросил я его, - на шариковую ручку похоже. Как работает?
- Уж раз ты назвал набор разнодиапазонных камер «Глаз стрекозы», продолжим тему насекомых. Назовём это устройство «Proboscis», или «Хоботок».
- Так как же он работает?
- Пробошис - так называется жалящий хоботок москита. Он работает очень точечно, эффективно и быстро. Раз – и цель достигнута. И наш «Хоботок» должен быстро и эффективно подавить разогрев, идущий от точки в два миллиметра. Через верхнее отверстие в этот «Хоботок» заливается жидкий азот, температура кипения которого около минус 196 градусов по Цельсию. В целом – это миниатюрный сосуд Дьюара, в которых, собственно, и хранят жидкий азот. Стенки изолированы от внутренней полости. В нижней части устройства – медный стерженёк, другая грань которого охлаждается жидким азотом. Для приведения устройства в рабочее состояние – залей жидкий азот во внутреннюю полость через специальную воронку. Сначала произойдёт бурное кипение азота, но по мере охлаждения внутренней полости и медного наконечника, всё придёт в равновесное состояние, и наконечник будет находиться при азотной температуре. У меди очень хорошая теплопроводность. Пары же азота будут отводиться из верхнего клапана. Самое окончание стерженька – два миллиметра, как раз как размер возбуждающего центра. Во время операции «Хоботок» должен быть постоянно наполнен жидким азотом, быть наготове. Он будет держать азотную температуру часа четыре. Как только увидишь начало процесса на мониторе, нижней гранью в два миллиметра аккуратно, параллельно поверхности сердечной сумки прижигай, точнее остужай ядро, рождающее  возбуждение. За счёт того, что диаметр наконечника всего два миллиметра, то сама плоскость будет отводить высокую температуру тела, но не будет приносить разрушительного замораживания живой ткани. И у тебя всего двенадцать секунд, как ты говоришь. Понятно?
- Понятно. Когда пришлёшь «Хоботок»?
- Завтра отдам на изготовление штучного образца. За день сделаем, Послезавтра у вас будет.
Было три часа ночи. По-нашему…
Через день «Хоботок» был у нас в центре. Руководству центра я ничего пока не сообщал. Я заказал большой дьюар с жидким азотом, который поставили в самом углу операционной. И уже на следующий день сложилась непредвиденная ситуация. Я был на ночном дежурстве. К вечеру привезли бабушку. Её было около восьмидесяти лет. Она почти онемела от болей в сердце, но это был не инфаркт. Ситуация становилась критической. Старший кардиохирург, Сергей Сергеевич, распорядился готовить её к операции. Он, кстати, был недоволен, когда я начал готовить наше устройство и «Глаз стрекозы» к тому, что операция будет фиксироваться. Но я уговорил его. И ещё я попросил одну из дежурных сестёр, нашу замечательную Оленьку, тоже побыть в операционной, помимо штатных ассистенток. Я тщательно проинструктировал её, объяснил, что она должна сделать в экстренной ситуации. Я был в ней уверен. Но прежде всего, я аккуратно через специальную воронку налил в «Хоботок» жидкий азот. Всё зашипело, азот стал кипеть, охлаждая внутреннюю полость, выплёскиваться из неё, но через минуту всё это прекратилось, и я вкрутил в его верхнюю часть клапан. «Хоботок» был, скажем так, заряжен. Должно было хватить на четыре часа, как говорил инженер.
Началась операция. В очередной раз я видел открытое сердце. Пока ассистентки сопровождали работу Сергея Сергеевича, я настроил в целом наше устройство, максимально приблизив область сердца, где внутри его митральный клапан примыкает к стенке сердечной мышцы. Затем я перевёл видимость в инфракрасный диапазон длин волн. Пока Сергей Сергеевич филигранно делал свою работу, я был готов в любой момент заменить его. Но я поглядывал на монитор каждые несколько секунд. Пока всё шло штатно. Операция была в самом разгаре, когда в операционную аккуратно вошли два дежурных врача. Сергей Сергеевич замер на мгновение и строго посмотрел на них. Они шёпотом сообщили, что в другой операционной экстренная ситуация. Сергей Сергеевич кивнул головой. Мне же он сказал:
- Ну, ты видишь, тут остались пустяки. Я пойду с ними. Заверши, пожалуйста, всё как следует. У тебя всё прекрасно получится.
- Сергей Сергеевич, не волнуйтесь, идите туда.
Старший кардиохирург ушёл, одна из ассистенток тоже. Мы остались втроём. Я приступил к завершению операции, но Ольгу предупредил:
- Оля, ты мне не помогай. Твоя задача – без устали и отвлечений следить за монитором нового прибора. Он в инфракрасном диапазоне сейчас снимает картинку с одной из стенок сердца. Мне для докторской надо, - так сказал я, - помоги мне. Не позднее чем через секунду, как увидишь на мониторе перемигивающиеся вспышки, немедленно подай мне вот эту «шариковую ручку», - и я указал ей на «Хоботок», который в подвешенном состоянии, медным наконечником вниз, был размещён возле всего устройства.
Операция завершалась штатно, все стадии её проведения были выполнены, и минут через пять я был бы готов закрывать грудную клетку. И тут Оля подала сигнал тревоги:
- Вижу! Они перемигиваются!
Без суеты, но практически мгновенно, она протянула мне «Хоботок». Прошло секунды три. Я осознавал, что если я сейчас ничего не сделаю, то у пациента начнётся разогрев ядра, разгон сердца, положительная обратная связь ещё больше разогреет двухмиллиметровое ядро и через двадцать минут бабушка неминуемо умрёт. Параллельно в мозгу мелькнула фраза, приписываемая Гиппократу, хотя в явном виде в придуманную им клятву и не была включена – Не навреди!
Я думал, а имею ли я право на применения своей задумки? А вдруг я не прав и только наврежу пациенту. Кто я такой, чтобы без апробации и подтверждения правильности метода применять его? Да ведь я и своим коллегам и старшим товарищам ничего не сказал о своих наблюдениях. Но я был уверен, что у бабушки оставалось только двадцать минут жизни. А у меня всего несколько секунд, чтобы успеть исправить ситуацию и чтобы двадцать минут превратить в несколько лет жизни. 
Я решился и всё сделал на автомате. Я был готов это сделать, мой внутренний императив повелел так поступить, и я взглянул на экран монитора. Я же не мог глазами видеть точку, в которой началось перемигивание инфракрасных вспышек. Оленька мгновенно меня поняла. Она уменьшила увеличение. Я увидел наконечник устройства. Чем ближе я подносил жало к стенке перикарда, тем Оля делала увеличение больше и больше. Стенка сердечной сумки становилась всё ближе и ближе. Всё… Пятнышко и плоскость наконечника соприкоснулись. Только лишь глядя на монитор, я сделал несколько точечных касаний по поверхности стенки сердца со вспышками. Мы с Олей уложились в десять секунд. Я перевёл свой взгляд с монитора на трепещущее сердце бабушки и замер в ожидании, что вот-вот сердце перейдёт в разгонный режим, и его будет не остановить. Другая ассистентка спросила меня, чего я жду. А я ждал. Ждал, что самое страшное может начаться. Но и через пять минут ничего не началось. Операция закончилась успешно. Бабушка осталась жива, хотя её сердечко было старенькое, изношенное, измученное годами долгой и беспокойной жизни. Её увезли в палату реанимации.
Через два часа в комнате отдыха я встретился с Сергеем Сергеевичем.
- Как ты закончил операцию? Как там бабушка?
- Всё в порядке, Сергей Сергеевич, операция прошла штатно, бабушка будет ещё долго жить.
 Сергей Сергеевич надолго задумался и смотрел на меня с некоторым сомнением. Затем сказал:
- Посмотрим... Пусть принесут после смены её показания, я их мельком уже видел до операции. Хочу ознакомиться подробнее… Я, конечно, не должен так говорить… Я бы предпринял все усилия. Не воспринимай мои слова слишком напыщенными… Мы же врачи, мы давали клятву Гиппократа. Но я видел её сердце… Я опасался, что мы её потеряем прямо на операционном столе. Я почти был в этом уверен. При схожих диагнозах погибали и более крепкие… Ну, слава, богу… Ты молодец!
Но и сейчас я ничего не сказал Сергею Сергеевичу. С Оли я взял слово тоже ничего никому не говорить до поры до времени, а другие ассистентки вообще ничего не поняли.
В следующую смену я снова оперировал с Сергеем Сергеевичем. Оля была рядом. Но в этот раз она не подняла тревогу, и эта операция прошла безо всяких проблем и применения нового метода. Инфракрасные вспышки не возникли.
Ещё дня через четыре я уже один должен был оперировать мужчину средних лет. Две ассистентки помогали мне. Запасного второго хирург не было, так как операция казалась простой, регламентной. Но Оля, как и в прошлый раз, была рядом. Она стояла настороже и только лишь наблюдала за подозрительным участком перикарда на устройстве. Девушки ассистентки ничего не знали и не подозревали. Оля – молодец! В самый ответственный момент она среагировала мгновенно. Не глядя на неё, я взял «Хоботок», Оля уже уменьшила картинку на мониторе. Я сделал несколько касаний медным охлаждённым наконечником ядра свечения и вернул его Оле. Мы уложились секунд в пять. Девушки ассистентки опять ничего не поняли. С пациентом ничего не произошло. Я благополучно завершил операцию. Он выжил.
Шло время. Я ещё несколько раз несанкционированно применял устройство. Ни одного летального случая у меня не было. Ни одного неконтролируемого разгона сердца. Всегда с помощью моего, не побоюсь этого определения, метода удавалось предотвратить паразитную иннервацию сердечной мышцы. Я готовил большой доклад на научно-практической конференции. Которая должна была пройти в нашем центре в конце месяца. Директор центра, профессор К. собрал как-то всех докладчиков с целью выслушать тезисы их докладов на конференции. Меня он заслушал в последнюю очередь. После моего краткого выступления в зале воцарилась абсолютная тишина. Профессор смотрел на меня с недоверием и возмущением.
- Кто вы такой, чтобы применять в нашем центре не апробированные методы? Да как вы посмели? Вы что, забыли Клятву Гиппократа? Срочно мне сюда карты тех, кого вы оперировали! Да вы у меня под суд пойдёте! Ишь! Экспериментальную лабораторию нашёл! Мальчишка!
Я был готов провалиться под землю после такого разноса. Мои попытки оправдаться только привели профессора ещё в большее неистовство. Тем временем принесли операционные карты всех тех, кого я прооперировал за последний месяц. Профессор углубился в изучение карт, в результаты постоперационных анализов и диагностических листов. Вокруг стола профессора склонились все врачи, участвовавшие в подготовке конференции. Полчаса профессор листал записи. Никто не произносил ни слова. И вдруг Сергей Сергеевич, старший кардиохирург, тихо произнёс, обращаясь к профессору:
- Сергей Васильевич… Я чувствую себя виноватым…
- Вы-то что ещё?
- Я не проявил должного внимания одному случаю. Я оперировал, но меня экстренно вызвали на другую операцию. Он закончил, - указал на меня Сергей Сергеевич. – А случай был тупиковый. Я должен был разобраться, но пациент, старенькая бабушка, выжила, и её вскоре благополучно выписали. А при нашей суете я до конца не разобрался.
- Знаете что, Сергей Сергеевич… Один не разобрался, другой неизвестные устройства при операциях использует. Кардиодинамику он, видите ли, изучает. Так, вот моё решение. Никакого доклада на конференции делать вы не будете. Сергей Сергеевич, собирайте комиссию по расследованию этих инцидентов. А вы, молодой человек, до решения комиссии отстраняетесь от проведения операций!

Тем не менее, я продолжил обобщать свои результаты и данные других кардиохирургов. Мне стали очевидны ситуации, при которых термальное подавление иннервации просто необходимо, если мы хотим спасти жизнь человека. А спасти жизнь врач обязан всегда. Иначе, какой же он врач!
Где-то недели через три после того как профессор чуть не уволил меня из центра, после того как прошла научно-практическая конференция, в которой я участвовал лишь как слушатель, меня попросил зайти к нему в кабинет Сергей Сергеевич:
- Я изучил все операции, которые ты провёл…
- И? Что скажете, Сергей Сергеевич?
- Всё неоднозначно… Метод не апробирован… Не утверждён и не изучен. Это первое. Но есть и второе… Ни одной потери. 100%-ный успех… Особенно меня удивили та старенькая бабушка. Помнишь, которую я сам начал оперировать? К своему стыду, должен признать, что если бы я тогда не ушёл, она, наверное, умерла бы… Ни я, да и никто не смогли бы предотвратить неконтролируемую иннервацию сердца… Но до конца я не верю в этот метод… Сейчас пятница, в понедельник заседание нашей комиссии по твоему случаю. Остальные члены комиссии такого же мнения, что и я. Ты, возможно, открыл новый метод. Но прежде чем он будет признан, могут пройти годы. Нет клинических испытаний, низкая статистика… Профессора К. мы убедим, он человек творческий, грандиозный, думающий… Но престиж и регламент во вверенном ему учреждении он крайне высоко ценит. Он не позволит более его применять до хотя бы одобрения первой инстанции медицинского сообщества. Но к обычным операциям тебя допустят. Вот так.
- Понял, Сергей Сергеевич. Пока метод не одобрят, уверяю вас, он не будет более применён. А для комиссии – подготовлю дополнительные материалы, которые опираются на мои новые мысли в области кардиодинамики.
- Вот и хорошо. Тогда в понедельник мы снимем запрет на проведение операций и…
Но Сергей Сергеевич не закончил фразы. Вбежали дежурная сестра и дежурный врач.
- Сергей Сергеевич, экстренный случай. Совсем молодой пациент, крепкий организм, резкие боли в грудной клетке, но признаков инфаркта нет. Что-то непонятное.
- Хорошо, иду. Ты, кстати, – обратился он ко мне, – идёшь со мной. Будешь мне ассистировать.
Я, немного успокоившись относительно своей научно судьбы, пошёл следом за Сергеем Сергеевичем, а, проходя по этажу мимо ординаторской, заглянул в неё. Оля сидела за столом и углубилась в какой-то медицинский учебник. Подняв глаза, она увидела меня и, не задав ни одного вопроса, двинулась за мной. Ах, Оля, думал я. Какая же ты прекрасная и добрая девушка. Мне же так хорошо с тобой. Ты понимаешь меня даже не с полуслова, а всего лишь с одного взгляда! Ну, почему же мы любим тех, кто испытывает к нам совершенно иные чувства? Ну, почему я не могу влюбиться в тебя, Оля… Почему я никак не могу забыть ту, маленькую девочку, которую люблю с первого класса… Так что же такое – Любовь?

Оля помогла мне надеть хирургические перчатки и повязала маску. Сергей Сергеевич стоял рядом, смотрел в выписку пациента, которого сейчас должны были доставить в операционную.
- Какой молодой, – произнёс Сергей Сергеевич, - смотри-ка… С тобой с одного года.
Первое смутное сомнение закралось в мою душу. Ну, почему Сергей Сергеевич пригласил на эту операцию именно меня? Ведь официально я был отстранён от проведения операций! Вошла ещё ассистентка и ещё один кардиохирург. Видимо, случай был совершенно неординарный. Пока пациента был в сознании и тихо стонал.
- Не волнуйтесь. Сейчас анестезиолог сделает вам укол, прямо в позвоночник, это новый метод, вы ничего не будете чувствовать. А мы там и посмотрим, что с вами, - успокаивал пациента второй кардиохирург.
В облике пациента было что-то знакомое. Но волосы его были под шапочкой, простыня выше подбородка. Разрез его глаз мне кого-то напоминал.
- Как его фамилия? - спросил я у Оли.
Она заглянула в карту и назвала. У меня потемнело в глазах, и я чуть не задохнулся. Это был он! Тот, которого я ненавидел всю свою сознательную жизнь! Тот, кого я хотел многократно убить! Тот, которого я всегда хотел уничтожить! Я вспомнил все ситуации, когда такое желание возникало у меня. Я был уверен, что ему не нужно жить на этом свете. Я знал, что она, моя милая звёздочка, несчастна с ним. Что она только мучается… И вот он в моих руках. Я должен буду, наконец, осуществить свою месть! О, это было прекрасное чувство. Сейчас… Пройдёт совсем немного времени, и это совершится. Я приду к ней и скажу – ты свободна! Нет, конечно, я не могу просто так прервать его жизнь. Но я ни в коей мере не помогу ему остаться в живых. Так я решил. Все эти мысли вихрем пронеслись в моём сознании.
Началась операция. Сергей Сергеевич глазами мне показал, где стоять. Я всё же включил устройство и «Глаз стрекозы» фиксировал всё происходящее. «Хоботок» также был заряжен и свисал жалом вниз на специальном крючочке. Грудная клетка пациента была вскрыта. Я ненавидел его сейчас даже больше, чем прежде. Я смотрел на трепещущее сердце своего врага и думал – одно моё движение, и оно замрёт…
Но на самом деле я с восхищением наблюдал за действиями Сергея Сергеевича. Какой же он прекрасный кардиохирург, думал я. Так, верно, я бы тоже так сделал, про себя комментировал я ход операции. Второй кардиохирург, как мог, помогал главному. Ассистентки следили за своими приборами. Всё шло штатно. И вдруг голос Ольги вернул меня из простого созерцания действительности:
- Внимание! Вспышки!
В моей душе вновь возникли постоянно катастрофические вопросы к самому себе. Итак, вот я. А вот он. Тот, кто мне совершенно не нужен в жизни. Через двенадцать секунд начнётся неконтролируемая иннервация сердечной мышцы… Потом резко поднимутся пульс и давление. Вернуть сердце к нормальной работе будет невозможно. Сердце разгонится, а потом наступит упадок и деградация его работоспособности. А через двадцать минут наступит смерть пациента. Вот и хорошо. Так решили какие-то высшие силы. Вот она и я будем свободны. И ведь никто меня не заподозрит, что в его смерти виновен я. Именно я! Я мог бы его спасти, но не стану делать этого! Пусть он умрёт! Я ведь не нарушу Клятву Гиппократа?
Оля повторила:
- Вспышки!
Я снова повторил сам для себя – я же ведь ничего не нарушу? Но в это мгновение я уже взял в руки «Хоботок», который бережно мне протянула Оля. Прошло уже пять из двенадцать отведённых секунд. Чуть отодвинув второго кардиохирурга, я смотрел на монитор устройства. Сергей Сергеевич мгновенно всё понял и поднял руки с хирургическими инструментами, которые в них в тот момент находились. Он словно сдавался в ту минуту, сдавался мне, признавая, что только я могу спасти этого пациента. Он едва заметно кивнул мне и сам пристально смотрел на монитор устройства. А мы с Олей сделали несколько уже отработанных движения. Она вывела на монитор сердце пациента крупным планом. В инфракрасном диапазоне чётко было видно ядро с мерцающими  точками. Я поднёс охлаждающее жало к поверхности сердца, Оля прибавила увеличение, а я уверенно сделал несколько осторожных касаний охлаждённой до практически азотных температур плоскостью наконечника стенки перикарда. Мы с Олей уложились в одиннадцать секунд. Пациента отделяла от смерти одна лишь секунда…  Его от смерти, а меня от свободы…

Я не знаю, почему я так поступил. Я же твёрдо решил, что он должен умереть...

Но я врач. Я давал Клятву Гиппократа. Я давал Клятву российского врача… Я должен был честно исполнять свой врачебный долг… Должен был и буду… И я не смог поступить иначе.
Я и не смогу преступить внутренний закон, который живёт во мне. И во мне всегда будут звучать слова, которые за пять веков до нашей эры сказал великий врач и философ Гиппократ:
«Чисто и непорочно я буду проводить свою жизнь и свое искусство»…