Казачья плеть

В деревне умирал старик. Приглашённый батюшка грузно переступил порог избы и, сделав три шага, перекрестился на красный угол. Потом час исповеди подошёл. Близкие помельтешили, да и вышли вон.
– Емельяном меня зовут. Грешен я, батюшка. Уж сколько лет груз в душе ношу – вздохнув, обречённо произнёс старик. Ещё раз тяжело вздохнув, он продолжил:
– В прошлом годе цыгана в нашей деревне схоронили. Звали его Санко. Из потомственных кузнецов-котляров*. Знатный был мастер, как и отец его Рамир.
Молчаливые оба, рукастые. Что коня подковать, что бричку выправить, что котёл сделать – на всю их работу любо-дорого поглядеть. А на самого Санко Акулинка засматривалась, красавица здешняя. Всё взгляд норовила поймать, а тот мельком только по ней глазом скользнёт и опять в свои дела кузнечные уткнётся. Сам то он со вдовой солдатской тайно жил. Ну, как тайно? Все про то ведали, да помалкивали с пониманием. Мужика ейного ишшо в Крымскую компанию турки посекли. Она года два страдала, маялась. Верная была. Детишков двое.
Из Марьино она, а тут как-то к нам в Нефёдово с подругами прибыла за каким-то делом. Летом было. Жарища стояла. Женщину и обнесло. Пала на земь, а цыган заметил, подбежал, подхватил, да в тень отнёс. Водицы ей дал. Пустяки, делов то. А с того и пошло у их. Вечером бывалоче отстучит Санко в кузне, да в Марьино. Под утро обратно.
В то же лето всё и случилось. Акулинка бельё полоскать пошла. Мимо кузни как раз. Там у нас спуск к речке есть. А наведались в деревню два барчука: Мишка да Максим. На конях прискакали. Ох и шалапаи, доложу я вам, чистые разбойники. Коней на привязь, и за Акулинкой вслед. А Санко видел. Ведро взял и туда же. Пока дошёл, те уж девку обжать норовят.
Санко им:
– А ну не трожь.
Мишка руку девичью выпустил, да к цыгану:
– Ты на кого, гад чернявый, вякать вздумал? - и, размахнувшись, хотел ударить цыгана кулаком. Но тот подставил ведро днищем вперёд и кулак сбумкал по дереву. Встретил так да пинком ноги в грудь добавил. Мишка кубарем укатился в крапивный овраг. Санко был не богатырского сложения, но жилистый и ловкий. И кулак второго барчука тоже ударил по днищу ведра. После чего и Максим, ругаясь, полетел в овраг. Напуганная Акулинка, подхватив бельё, бегом унеслась с места битвы. Ушёл и Санко.
Барчуков тех, вообще, четверо было. Дети окрестных помещиков. Обалдуи выросли здоровые, да всё бы им пакостить да развлекаться. И девку не одну спортили. Всю жисть им вперекосяк пустили. У нас в деревне бывший каторжник обосновался. Тоже в своё время по барской прихоти в острог попал.
Смиренный. Обувь чинил, лапти плёл, да свистульки деткам ладил. А эти ухорезы донимать его взялись. И ведь до смерти довели. Но следствие замяли – сам, мол.
Я в ту пору молодёхонький был и в Марьино у меня, вот ведь как, тоже зазноба жила, Машенька. Сейчас жена моя.
Через Нефёдово и Марьино тракт проходит как бы дугой. Между деревнями пять вёрст.
А от моей избы до Машиной по окраинкам деревень тропочка. Тракт да тропочка, словно лук с тетивой. Только посерёдке тропочка к холму примыкает и оттуда, если забраться, тракт, как на ладони.
Хаживал я в Марьино нечасто. Работы крестьянской многуще. А как приду, сядем на полянке, да на речку глядим. И как солнце за лес садится любуемся.
А потом по домам.
И вот возвращаюсь по той тропочке  к себе в Нефёдово, да вдруг слышу, на тракте кони храпят. Интересно стало, решил с холма посмотреть. Пригнувшись поднялся, вижу – стоят четверо. Барчуки. Коней поодаль привязали и ждут чего-то.
Я в траве залёг, наблюдаю. Сумерки уже опускаются. Слышу – шаги тихие.
Санко идёт. Чем к барчукам ближе, тем шаг медленнее, а те ему встречь двинулись, да ножи из-за голенищ подоставали. А Мишка, он этой ватагой завсегда верховодил, что-то злое цыгану шипит. А что не разобрал я, далековато.
Подкрадываются медленно барчуки, окружить норовят. А цыган два шага назад сделал, да плеть из-за пояса выхватил. Мишка на него с ножищем кинулся, а тот плетью взмахнул, да концом плети то в самый мишкин глаз. И не останавливаясь,  второму, да тоже в глаз. И третьему. Последним был Максим. Он было бежать, да плеть нахлёстом и ему глаз выбила. Пока барчуки корчились, цыган мишкин нож взял да горла всем четверым вскрыл. Потом Мишке нож в руку вложил. Взял нож у Максимки, да тем ножом глаза всем повытыкал. И обратно в руки Максимке вложил. Потом у других ножи попачкал во взаимной крови, и тоже в руки вернул.
– О, Господи. – поп перекрестился.
– Я в траве лежу и трясёт меня так, что думал Санко услышит. А он с дороги в рощицу сошёл, две берёзовых ветви сломил, листья с них ободрал да в карманы сложил. А теми ветвями от побоища обратно к деревне давай следы в пыли заметать. Так и скрылся из виду. А я лежу, да крещусь.
– Да что же это за плеть такая? – удивился батюшка.
– Один раз я её видел, когда за готовым серпом приходил к Санко. Казачья плеть. А на конце к плетёным ремешкам пулька с острым носиком да с дырочками прилажена. Давно ещё казаки в поход ехали через Нефёдово, да у одного конь разболелся. Нагноение какое-то в копытах.
. Казак просил Санко подлечить коня, тот и согласился. А потом, спустя время, казак за конём вернулся и в благодарность ту плеть цыгану подарил.
– Дальше то что было?
– Когда я домой прибёг, из кузницы слышно было, что куют чего-то. А ночью дождик прошёл.
Следствие было долгое, и так и сяк рядились. Всех допросили, а никто ничего и не ведает. И на цыган навалились, а те, мол, заказ всю ночь ладили, бричку ремонтировали. И вся деревня подтвердила, мол, слышали звон с кузни. И меня пытали, да я, грешный, ничего не рассказал. И никому до сей поры не рассказывал. Что уж там наследовали тогда, я не знаю. Одни болтали, будто каких разбойников потом изловили. Другие – будто барчуки сами про меж собой поубивались. Ага, сами. Но цыган так и не тронули. Удивительно. Отец мишкин на бричке приезжал, в цыган впивался взглядом, а те с чистыми глазами, мол, барин, что у тебя, починим и по цене не обидим.
Емельян со стоном выдохнул:
– Прости ты меня, батюшка.
– Бог простит.
Мужик помер под утро. Священника обратно вёз на телеге сын Емельяна.
Трясясь на высохшей дорожной глине, батюшка вспомнил, когда он ещё был юным псаломщиком, к ним в церковь  на службу заходила эта ватага барчуков. Стояли позади и тихонько семя лузгали.
Святотатство какое, но замечание сделать побоялся, только прошептал тихо:
– Вразуми их, Господи.


*Котляры – разновидность оседлых цыган. Живут кузнечным делом и презирают побирушек и воров. Цыганская элита.

#Элеонорович

Рассказ "Казачья плеть" читает автор: https://rutube.ru/video/6a12f899c64d01771c772daf0dd1760a/?r=wd