Я знаю то время, Гл. 2 и 3

              Глава 2. Возвращение домой



Паники в деревне не было. Жители собрались у конторы. Все разговоры были о том — сколько дней или недель война может продлиться. Большинство сходились на том, что « непобедимая и легендарная, в боях познавшая радость побед» наша Красная Армия быстро накажет « незванных гостей».
Мужики — участники Финской компании подозрительно помалкивали и неохотно делали свои прогнозы. Видимо они знали то, что было неведомо другим — о цене « локальной» зимней операции Ленинградского округа против маленькой Финляндии.
Бабушка несколько   раз   пыталась   позвонить   родителям в Ленинград из конторы колхоза, но телефон почему-то не работал.
Шли дни …..Мы ждали маму или отца, но они почему-то не приезжали.
Бабушка   серьёзно    заволновалась    только    тогда,    когда на стене конторы появился приказ, предписывающий жителям деревни уничтожить все ценные вещи и инвентарь, а домашний скот привести в сенной колхозный сарай, что был на окраине деревни, для отправки в глубь страны.
Туда же отвела нашу любимую «Дочку» и баба Настя.
  Вернулась домой она вся в слезах. Мы тоже со слезами на глазах бросили в старый колодец наш любимый патефон с пластинками и будильник — всё, что было у нас ценного.
   Бабушка опять пыталась связаться с родителями, и опять безрезультатно.
Радио в деревне не было, и все новости шли от « сарафанного радио» да приезжих. Прошел ещё день.
Утром нас разбудил рёв не доеных коров, закрытых в сенном сарае.
Хозяйки коров   пытались   пройти   к   коровам   и   подоить, но сторож никого не пустил.
Ждали какое-то начальство по отправке скота, но оно почему-то задерживалось. Местная колхозная власть, видимо, боялась принять какое — либо решение.
Весь день и всю ночь над деревней стоял многоголосый коровий рёв.
    Непонятная жестокость по отношению к животным взволновала колхозников — владельцев скота. У конторы собрался стихийный митинг — народ   требовал   объяснений. Но объяснять было некому — контора была на замке, а бригадир куда — то исчез.
    Наутро к нам в дом пришли в военной форме несколько человек. Они принесли большие зелёные ящики и стали что –то сооружать на нашем огороде.
   Когда я пошёл поливать свою грядку, то её не нашёл — весь наш огород был перекопан. Глубокая яма — окоп была на месте моей грядки.
Рядом с домом девушки- связистки устанавливали антенную мачту радиостанции.
Я побежал к бабушке весь в слезах со « страшным» сообщением, но она даже не стала меня слушать. Сказала, что мы уезжаем в город прямо сейчас и стала собирать вещи.
Связисты сообщили ей, что немецкие танки прорвали нашу оборону и через несколько часов могут уже быть в деревне.
   Больше медлить было нельзя. Бабушка решила ехать со мной в город самостоятельно.
Но нужно было сначала на чём-то добраться до Волосово, а это почти 20 километров!
На наше  счастье  от  конторы  в  Волосово  ехала  подвода с какими-то ящиками. За последние деньги бабушка уговорила возницу взять и нас.
Дорога оказалась долгой и трудной. То ли ящики были очень тяжёлые, то ли колхозная лошадёнка была слабая, но большую часть дороги нам пришлось идти пешком, держась за край телеги.
Когда мы приехали в Волосово на станцию, выяснилось, что последний поезд   ушёл   два   часа   назад   и   больше   поездов в Ленинград не будет.
Представляю состояние моей бабули — без денег, без еды и вещей, в чужом месте с пятигодовалым ребёнком. Можно было растеряться.
Но это не про мою бабулю!
Каким-то образом она узнала, что около склада, в стороне от вокзала, стоит автодрезина и на платформу грузят ящики. Ско- рее всего она пойдёт в сторону Ленинграда.
Вскоре мы оказались около этого склада.
Действительно, три женщины и один мужчина в форменной фуражке железнодорожника заканчивали погрузку каких-то ящиков. Было ясно, что дрезина действительно пойдёт в город, так как в противоположной стороне уже явственно слышались звуки артиллерйской канонады.
    Бабушка стала просить мужчину, как потом оказалось начальника станции, взять нас до города. Объясняла, в какой ситуации мы оказались.
Сначала начальник станции категорически отказался взять нас на дрезину, ссылаясь на важность груза и на опасность поездки на открытой платформе. (Как потом оказалось груз был действительно « важным» т. к. был заминирован. Об этом случай- но проговорилась одна из женщин — грузчиц во время одной
из наших незапланированных остановок.)
Потом — сжалился, но   при   условии   —   вещей   никаких не брать.
Мы    бросили    наши    последние    пожитки    и    забрались на прицепленную к автодрезине открытую платформу с погру- женными ящиками. Легли на деревянный пол в задней её части, ещё не веря в происходящее чудо.
Через несколько минут наша дрезина на предельной ско- рости покинула Волосово. Сзади прогремел сильный взрыв — это  начальник станции выполнил свой последний служебный долг и избавил нас от возможной погони.
Борта у платформы были очень низкими. Мы лежали пластом на полу, держась друг за друга, чтобы не выпасть при резких рывках на стрелках.
Железнодорожный путь ещё не был нарушен немецкими бомбардировками, и на некоторых станциях мы ещё видели людей, ожидающих поезд в Ленинград..
Два или три раза дрезина останавливалась у домиков путей- цев — обходчиков. Машинист интересовался состоянием ж. д. пути впереди, а начальник давал какие-то указания.
Но наше « счастливое» путешествие было неожиданно нару- шено. К шуму двигателя дрезины добавился новый, всё усилива- ющийся гул.
Через несколько мгновений мы увидели его источник — пря- мо на нас вдоль насыпи железной дороги летел самолёт.
Немецкий истребитель, который заметил нашу дрезину при подъезде к Красногвардейску (Гатчине), решил, что мы достойная для него цель. Фашист пикировал прямо на нас, стреляя из пуле- мёта, но промахнулся.
Очереди легли далеко за нами.
Железная дорога шла по лесу и ему приходилось для следу- ющей атаки делать большой круг для разворота. В момент, когда фашист выходил на прямую для атаки, машинист нашей дрези- ны резко давал задний ход или останавливался, и фашист про- махивался в очередной раз. Во время остановок все спрыгивали с дрезины и бежали в лес. Через некоторое время по сигналу машиниста бежали к дрезине и забирались на свои места.
Такая игра в « кошки — мышки» продолжалась, видимо, всего несколько минут, показавшихся нам часами. Наконец, мы услы- шали удаляющийся рокот мотора самолёта.
То ли немцу стало жалко тратить на нас патроны, то ли топ- ливо в баке было на исходе, то ли судьба просто решила пода- рить нам жизнь.
Но никто не пострадал, и даже наша спасительница — дрези- на не пострадала..
Так рывками, но неудержимо мы продвигались к дому. На одной вынужденной остановке мы немного подкрепились душистой    земляникой,    уже    поспевшей    к    этому    времени, и в обилии росшей на откосах насыпи. Взрослые старались под- кормить душистыми ягодами меня и девочку лет 8 — дочь одной из наших попутчиц.
О еде как-то забылось, а, ведь, с утра у нас не было и крошки во рту.
Дальнейшее наше путешествие прошло относительно спо- койно.
Довезли нас до пригорода Ленинграда, дальше мы долго шли пешком. Домой мы с бабушкой добрались уже к ночи. В квартире никого не было.
Отец уже воевал в составе подразделения авиации Красно- знамённого Балтийского флота, а мама была на работе в вечер- ней смене в Главпочтамте.
Деда тоже не было дома. Как оказалось, он был у соседа. Телефон, который нам установили весной 1941 года, был уже в конце июня отключён.
К моему большому огорчению, я не увидел на положенном ему почетном месте мою новую «игрушку» и радость всей семьи — только что купленный отцом радиоприемник таллинского радиозавода «Пунане Реетт» («Красная Звезда»). Это была самая современная в то время конструкция, позволявшая при- нимать радиостанции всей Европы на «коротких, «средних» и «длинных» волнах.
Его мама сдала на военный склад по строгому Предписанию в первые же дни войны" на хранение».
(Какова же была наша радость и удивление, когда осенью 1945 года мы получили его с того же самого склада в цельности и сохранности.)
Бабушка накормила и положила меня спать, а деда послала сообщить маме, что мы приехали живые и невредимые. После такого « путешествия» я проспал подряд больше пятнадцати часов.
На следующий день был небольшой семейный праздник по случаю нашего чудесного возвращения и семейный совет — как жить дальше.
.В магазинах полки с продуктами быстро опустели. Теперь нужно было стоять часами в длинных очередях, чтобы отоварить карточки на продукты.
Поскольку мама работала, ходить по магазинам пришлось бабушке. Часто с собой она брала и меня.
   Чтобы как-то скоротать время в очередях, мы брали с собой раскладной стульчик и книжки. Через некоторое время все сказ- ки и стихотворения из этих книжек я знал наизусть, и мог про- должить их рассказ с любого места.
Большим событием для меня было посещение библиотеки в ДК Связи. От огромного количества книг у меня разбегались глаза, и я долго не мог остановиться на выборе двух конкретных, которые разрешалось взять с собой.
Видимо, тогда у меня и появилось желание собрать свою домашнюю библиотеку.
Постепенно мои успехи в самостоятельном чтении стали заметны, и к сентябрю я уже мог читать все вывески на улицах и небольшие рассказы.
Конечно, все мои успехи — это заслуга бабушки, которая уде- ляла мне много внимания. И мне очень хотелось показать наши достижения отцу, но…
От отца не было никаких известий уже больше двух месяцев.
    От братьев отца — Ивана и Николая, воевавших на Ленинград- ском фронте, моя вторая бабушка — бабушка Катя письма полу- чала, от отца же тоже не было ни одного письма. Мы все очень волновались
Деда записали в отряд МПВО (местной противо -воздушной обороны) и он стал регулярно ходить на занятия и дежурства. Его пост был на чердаке нашего дома — самого высокого на нашей улице (№3 по ул. Союза Связи — ныне Почтамтской).
Мы с бабушкой поднимались во время дежурства деда к ему на чердак дома, чтобы посмотреть на панораму города из слухо- вого окна на крыше дома.
Начались воздушные тревоги. Мы повесили на окна бумаж- ные чёрные шторы для светомаскировки, а стёкла заклеили бумажными крестами для их прочности от взрывной волны (как советовало радио).
Как позже выяснилось, толку от бумажных крестов было мало. От первого же немецкго снаряда, разорвавшегося в нашем дворе, все стёкла вылетели из рамы вместе с бумажными креста- ми.
    Дед, если был дома, не отходил от « тарелки» радио. В сооб- щениях «Информбюро» говорилось о тяжелых оборонительных боях и отходе наших войск на « новые» позиции. Война явно шла "не по-писаному" и приближалась к городу.



                Глава 3. ТРЕВОЖНАЯ ОСЕНЬ.

    В конце августа — начале сентябре 1941 года мы, как и все, жили в ожидании сообщений радио с фронта.
Никто не хотел верить, что Ленинград блокирован немецки- ми войсками и отрезан от страны. Но резкое снижение продпай- ков подтвердило этот страшный факт.
Начались частые бомбёжки, большей частью ночные. Одна воздушная тревога следовала за другой.
Обстановка в городе с каждым днём становилась всё тревож- нее. В магазинах пропали продукты.
Из подвала под нашим домом, где у нас был свой сарайчик с дровами и старыми вещами, попросили всё убрать — рабочие стали оборудовать бомбоубежище для жильцов нашего дома и соседних домов.
В центре города появились аэростаты — огромные серебри- стые « колбасы», которые от Александровского сада разносили за длинные верёвки по улицам города одетые в военное обмун- дирование девушки войск ПВО.
Каждую такую «колбасу» сопровождала толпа ребятишек и зевак.
Самой большой удачей было подержаться за стропу и почув- ствовать силу стремления аэростата вырваться в небо. Обычно сопровождающих было недостаточно и часть их просто висели на стропах — поэтому они не отказывались от помощи прохожих.
Станция   заполнения   аэростатов   водородом    находилась на открытой площадке за памятником Петру Первому, поэтому мы их видели при каждом нашем выходе из дома на Исаакиев- скую площадь.
Несколько раз во время наших прогулок с бабушкой мы наблюдали за подъёмом аэростатов в небо у памятника Петру при помощи обычной ручной лебёдки со стальным тросом,закреплённой и на бетонной площадке.
Аэростаты    считались     эффективным     средством     борьбы с вражескими самолётами — они должны были или запутаться в стальных тросах, или погибнуть от взрыва водорода при кон- такте с оболочкой аэростата.
Насколько оправдались надежды   авторов   этой   идеи   — не знаю. В военной литературе данных о сбитых таким способом фашистских самолётах я не нашёл, однако на моральное состоя- ние население Ленинграда эти серебристые « колбаски» в небе, видимые с всех районов города, оказывали положительный эффект.
При объявлении воздушной тревоги я с бабушкой, взяв чемо- дан с одеждой, едой и документами, бежали в бомбоубежище, которое находилось в подвале соседнего дома.
Помещение убежища было небольшое и места на деревян- ных лавках всем не хватало. Приходилось устраиваться кто как может.
Поскольку мы приходили в числе последних, то стали носить с собой раскладной стульчик и небольшой фанерный чемодан.
Бомбоубежище было оборудовано в подвале старого дома и реально защитить от попадания бомбы не могло. Поэтому мы всё чаще оставались дома, особенно ночью, полагаясь на вели- кое русское « Авось…»
К концу сентября было оборудовано бомбоубежище с проти- вохимической защитой и в нашем доме.
Оно располагалось в подвале под нашей квартирой и имело два входа. Один с внутреннего двора, а другой- прямо с нашей лестницы.
Теперь, чтобы попасть в убежище, достаточно было спустить- ся по нашей лестнице на два этажа вниз.
Входы в бомбоубежище были оборудованы металлическими герметичными дверями с запорами, а около дверей выходили наружу трубы от двух вентиляционных установок с ручным при- водом.
Помещение убежища было разделено на несколько отсеков и в каждом были оборудованы трёхэтажные нары.
За каждой квартирой были закреплены места с номером квартиры по количеству жильцов (большая часть квартир были коммунальными).
В каждом отсеке был назначен старший, который вёл учёт жильцов, отвечал за порядок и неприкосновенный запас питье- вой воды (её регулярную замену).
В нашем отсеке старшим был Васильев Михаил Васильевич, т.е. мой родной дед. Кстати, он очень ответственно относился к своим обязанностям.

Первый массированный налёт фашистской авиации на город был 8 сентября.
А потом почти каждый день…
Несколько бомб упало и на нашей улице. Были частично разрушены дома: 8,13,18.
Одна огромная однотонная бомба попала в здание Главпоч- тамта, но почему-то не взорвалась.
Она пробила стеклянный фонарь крыши лестницы служебно- го входа с перкулка Подбельского ( п. Связи), пролетела между маршами лест- ницы, пробила пол первого этажа и на несколько метров ушла в землю.
Если бы она взорвалась, то не стало бы половины здания Почтамта, где располагались основные « рабочие» экспедиции (цеха). Погибли бы сотни сотрудников, в том числе и моя мама. А если дальше продолжить эту цепочку, то и автор этих строк не недолго бы задержался на белом свете.
Ну, не будем о грустном! На этот раз обошлось.
Смотреть на произошедшее чудо приходили все сотрудники Почтамта и соседнего Главтелеграфа.
Поговаривали даже, что это немецкие рабочие — антифа- шисты специально делают бракованные взрыватели для немец- ких бомб. Хотелось верить.
Ведь до войны Компартия Германии была самой многочис- ленной и сильной в Европе.
Я тоже, конечно, видел эту картину, поскольку с некоторых пор мама стала брать меня с собой на работу (на половину рабо- чей смены). Стеклянный фонарь над лестницей забили досками, а немецкая бомба спокойно пролежала под зданием Почтамта до окончания войны.
Дед и бабушка стали слабеть, болели и из дома практически не выходили. Только до булочной в очередь за хлебом, а она находилась     на     противоположной     стороне     нашей     улицы в доме №6.
Некоторые сотрудницы БКП (Бюро контроля переводов), где работала мама, тоже стали приводить своих детей на работу (детсады все закрылись).
Постепенно таких «   помощников»   собиралось   человек пять — шесть. Мы свободно ходили по галереям и огромному холодному операционному залу Почтамта, засыпанному оскол- ками стекла от разбитого стеклянного фонаря — крыши- шедевру архитектуры начала 20-го века.
Иногда     нашу     разновозрастную     команду     привлекали на мелкие работы, но чаще мы были предоставлены сами себе.
После очередного авианалёта или артобстрела, возвращаясь с родителями домой, мы собирали на улицах ещё тёплые осколки и хвастались друг перед другом собранными коллекциями.
Но постепенно наша команда стала редеть, и к концу октября нас осталось трое: я и две девочки немного старше меня. Свобод- ное хождение по зданию запретили, и я часами сидел в своем уголке у рабочего стола моей мамы.
На обороте каких-то бланков я без конца рисовал победный воздушный бой нашего « ястребка» с фашистами, свидетелем которого я был. Уж очень мне хотелось отомстить за того героя, под Волосово…

   Домой идти не хотелось. Из заклеенных бумажными креста- ми стёкол в дух окнах, осталось только три целых- результат залетевшего во двор артиллерийского снаряда.
Этот снаряд не смог пробить даже стену дома на уровне вто- рого этажа, а только выбил яму глубиной в полметра в полуто- раметровой толще стены. Ну и, конечно, лишил весь дом стёкол в окнах.
Окна заткнули подушками, занавесили одеялами. Остатки дров берегли — впереди зима.
Дома сидели   в   пальто,   завернувшись   в   одеяло.   Спали не раздеваясь.
По тревогам мы всё реже спускались в убежище — деду и бабушке было тяжело спускаться и подниматься по лестнице. Мы просто выходили в коридор, где, как нам казалось, своды потолка были несколько толще, чем в квартире. К тому-же там было только одно окно.
При очередном ночном авианалёте мы вышли в коридор и устроились у дверей квартиры каждый на своём стуле. Мы уже привыкли к подобным неудобствам, и научились даже дремать под завывание сирены, ожидая отбоя тревоги.
Было два или три часа ночи.
Пламя маленькой коптилки едва высвечивало лица мамы и бабушки. Деда с нами не было, — в эту ночь он дежурил на чердаке нашего дома в МПВО.
В этот раз немецкие самолёты особенно сильно бомбили наш район.
С улицы доносилась непрерывная канонада. Среди звонких выстрелов зениток слышались глухие взрывы немецких бомб.
Было такое ощущение, что взрывы постепенно приближают- ся к нам.
Хотелось сжаться, превратиться в нечто маленькое и неви- димое, чтобы немецкий снаряд или бомба пролетели мимо, не заметили…
Все мы замерли в напряженном ожидании чего-то неизбеж- ного и страшного.
На несколько мгновений возникла какая-то странная тишина. Было слышно как трещит масло, сгорая в язычке пламени нашей коптилки.
И в этой зловещей тишине где-то наверху послышался сна- чала очень тихий звук, похожий на слабый писк. Постепенно звук стал усиливаться, а тон снижаться, превращаясь в неприятное завывание.
Всё громче, и громче становился этот леденящий душу звук, несущий смерть и разрушения.
Мы уже знали, что фашисты специально снабжают авиабом- бы вертушкой, типа сирены, издающей при падении пронзитель- ный вой для психологического воздействия на население.
И оно, это воздействие, было!
Каково слышать, как к тебе приближается твоя неотвратимая смерть!
Вот и мы, сидя в своём коридоре, явственно почувствовали её приближение.
    Безвыходность положения предусматривает одну из естественных   реакции   нашего   организма   —   сжаться   в   комочек и закрыть глаза, чтобы не видеть в последний миг жизни страшную картину человеческого варварства.
Страшной силы взрыв, а за ним ещё два или три оглушили нас.
Дом качнуло так, что мы все оказались на полу коридора под кучей дров и старых вещей, выпавших из хозяйственного шкафа. Сам шкаф, сработанный ещё до революции из добротных материалов высотой в два с половиной метра только потому не раздавил нас, что ширина коридора оказалась меньше его
высоты.
Всё, что могло упасть — упало. Всё, что могло разбиться — разбилось.
В полной темноте, задыхаясь от пыли, я лежал прижатый к полу чем-то тяжёлым.
Кругом слышался грохот и скрежет железа.
Потом всё стихло и я услышал слабый голос мамы, зовущей меня. Я смог издать только какой-то нечленораздельный звук. Подала голос и бабушка.
Соседи, тоже пережидавшие бомбёжку в коридоре, зажгли коптилку. Они не пострадали, т.к. свой шкаф уже успели сжечь вместо дров.
Женщины помогли сначала маме, а потом и мне выбраться из-под завала.
Болели ушибы и оцарапанные места, но мы были все живы, а это- главное.
Вскоре прозвучал сигнал отбоя воздушной тревоги. Похоже, что нам досталась последняя порция подарка от
«Люфтваффе».
Мы перебрались в квартиру и, замазав йодом ссадины, устроили ночное чаепитие по случаю нашего чудесного спасения.
В том, что это было чудом, мы убедились выйдя утром на улицу.

Соседнего с нашим, дома №5 просто не было, а была большая куча еще дымящихся кирпичей и балок.
Оголившаяся боковая стена нашего дома, за которой находился наш коридор, стояла как ни в чём не бывало.
Хорошей крепостью оказался наш дом с полуторометровыми стенами, построенный Почтовым Ведомством для своих сотрудников середине 19 в..
Мы обязаны ему своими жизнями.
Как позже выяснилось, в соседний дом попало сразу четыре или пять фугасных бомб крупного калибра, от которого нас, сидя- щих в коридоре, отделяла только толщина стены нашего дома.
Конечно, мы не представляли для немецких лётчиков какой- либо интерес.
Всё дело в том, что недалеко от нашего дома находилось два важных стратегических объекта: завод « Судомех» и судострои- тельный завод им. Марти, на которых ремонтировались боевые корабли и подводные лодки.
     Кроме того, у набережных Невы стояли боевые корабли КБФ, которые активно участвовали в обороне Ленинграда своей мощ- ной артиллерией. Охота была за ими.
Немецкие « ассы» просто промахнулись.
Разрушен дом, погибли мирные люди, мы натерпелись страху…

Но это меньшее зло в войне, чем завод или боевой корабль. Таковы жестокие правила войны! Не мы их писали.
Груда разбитых кирпичей лежала на месте дома №5 до 1945 года, пока её не разобрали пленные немцы. Они же и восстанавливали некоторые дома на нашей улице (№5, №8,
№13).

Для справки: сначала постройки и до 70-х годов прошлого века, когда его присмотрело Минобороны СССР, наш дом ни разу не ремонтировали, даже фасад. Яму от снаряда в стене внутреннего двора заделали только в 1955 году. Особенно понравился военным наш подвал- убежище, где уже был какой — то военный склад.
После принудительного и скандального расселения жильцов в 1970 году в новостройки, в наш героический дом въехали какие-то засекреченные шарашки. Потом, как водится, он пошёл по рукам.
Последний владелец — «Газпром» сделал в нем для себя шикарный офис, полностью перестроив его внутри.
Ну, что ж! Это не худший вариант для заслуженного ветерана.

В один из октябрьских дней случилось очередное чудо — пришел долгожданный и почти пропавший отец.
Ведь за все время с начала войны от его не было ни одного письма.

 А что творилось в это время на фронтах — уже не было секретом.
Отец привёз подарки (съедобные, а значит наиболее ценные) и рассказал о своих злоключениях.
Слушателями его были тогда только старшие. Мне же снились
« вкусные» сны после отцовских подарков.
Я услышал его рассказ много позже, уже будучи офицером.
А случились с им такие события, из которых выбраться и остаться живым — тоже можно считать чудом.

Вот его рассказ в сокращённом виде.

22 июня 1941 года отец прибыл на приписной пункт и был отправлен в распоряжение Командующего авиацией Краснозна- мённого Балтийского Флота (КБФ) в качестве стрелка- радиста тяжёлого бомбардировщика — торпедоносца. Штаб авиации КБФ находился на Комендантском аэродроме.
   После нескольких бое- вых вылетов отца, как отличного радиста- универсала назначают начальником одной из радиостанций при штабе авиации КБФ, а затем вместе с полком дальней авиации КБФ срочно отправля- ют на остров Эзель в Балтийском море для выполнения "Особого задания Верховного Главнокомандующего (Сталина)".
С аэродрома этого острова (ближайшего к территории Гер- мании) силами «1-го минно-торпедного полка дальней авиации КБФ» в августе 1941 года было нанесено несколько « показатель- ных» бомбовых ударов по Берлину.
Командиром полка был назначен подполковник Преобра- женский (в будущем, генерал-полковник и командующий ВВС Балтийского флота), именем которого названа одна из улиц горо- да Всеволожска.
Главная цель этой операции — показать немцам и союзникам силу и возможности нашей военной авиации, а также ответить на бомбардировки наших городов.
В тот момент Германия ещё не знала воздушных налётов союзников и была уверена в собственной безнаказанности.
.Сложность и опасность этой операции была за гранью чело- веческих и технических возможностей людей и самолётов. Полёт тяжёлых бомбардировщиков ТБ-3 с полной бомбовой нагрузкой, без   прикрытя    истребителей,    над    вражеской    территорией на расстояние нескольких тысяч километров, без навигации (только по компасу и визуальным наблюдениям!) в течение 9—10 часов, на предельной высоте с необходимостью прорыва мощной ПВО противника на подступах к его столице — это из мира фантастики.
А ведь надо было после бомбометания по Берлину и, следо- вательно, своего неизбежного обнаружения немецкой ПВО, про- рваться и вернуться на свой аэродром.
Ведь наши лётчики не были « кмикадзе». Теоретически шансы вернуться были.
Только военная хитрость, опытность командиров, отвага экипажей и талант конструкторов уникального ТБ-3 обеспечивали успех.
Они бомбили, прорывались и возвращались!
К глубокому сожалению, не все.
На сияющий всеми огнями ночной Берлин падают бомбы, горят дома и заводы, население в панике.
«Полетели» с должностей военные чины берлинской ПВО. Гитлер в ярости « шлёт чертей» на головы англичан и и американцев.
А они-то и ни причём!
Немецкие генералы и Гитлер не могли поверить, что это был гостинец от самого « дядюшки Джо», а не от англо-американцев.
Не верили их вояки тогда, не верят и сейчас западные военные историки.
Вот такой вышел казус с "не подписанным" подарком!

Отступление наших войск в Прибалтике и превосходство противника на море и в воздухе, фактически блокировали гарнизон острова Эзель.
С большими трудностями гарнизон острова вывезли на кораблях в Таллин — базу Балтийского Флота.
Большая часть самолётов погибла при выполнении задания и при нападении авиации противника на аэродром, но главную задачу лётчики выполнили: Берлин бомбили и не один раз.
К концу   августа   1941   года   немецкие   войска   подошли к Таллину   с   юга   и   запада,   возникла   угроза   блокирования и уничтожения кораблей КБФ на Таллинском рейде.
     Командованием Флота было принято решение: прорываться боем в Кронштадт.
На более чем 200-ах кораблях разных классов эвакуировал- ся Таллинский гарнизон, госпитали и гражданское население — около 15000 человек.
На одном из этих кораблей — теплоходе « Папанин» вместе с военным госпиталем эвакуировался из Таллина и мой отец Козельский Алексей Михайлович, старшина 2-ой статьи КБФ.
Военные историки оценивают этот переход как «трагический».
   Боевые корабли Балтийского   Флота   фактически   бросили на растерзание фашистским лётчикам более сотни безоружных транспортных судов и, пользуясь скоростью хода, почти без потерь, прорвались в Кронштадт.

Такой ценой был спасены корабли КБФ, сыгравшие важную роль в защите Ленинграда.
Остальные корабли, перегруженные людьми, один за другим подрывались на минах, тонули от попадания вражеских бомб и торпед.
    Попытки некоторых капитанов и команды судов спасать людей с тонущих кораблей, как предписывал Устав Флота, обо- рачивалась трагедией для их самих.
Корабль останавливался и становился лёгкой мишенью для врага.
На многих кораблях вспыхнули пожары. Тысячи человек ока- зались в холодной воде.
Теплоход « Папанин» не избежал общей участи.
После подрыва на мине у него заклинило руль и были повре- ждены винты. Корабль потерял ход и потерял возможность маневрирования.
Попадание двух   авиабомб   вызвало   пожар   и   пробоины в корпусе. Корабль стал крениться на правый борт.
Трагедия произошла в нескольких милях от берега острова Гогланд.
Только благодаря умелым действиям команды и капитана пожар удалось потушить и отвести корабль на ближайшую отмель.
     Корабль сел на мель в двух милях от острова Гогланд и почти мгновенно погрузился в воду до верхней палубы.
Те, кто был вместе с отцом на верхней палубе, используя под- ручные средства, смогли вплавь добраться до берега само- стоятельно. Таких было несколько десятков. Остальных пытался спасти подошедший катер.
Вместе с другими спасшимися отец находился несколько дней на острове практически без еды.
Малочисленный гарнизон острова сам давно сидел на голод- ном пайке.
Тёмной сентябрьской ночью два тральщика пришли из Крон- штадта и всех вывезли с острова в крепость.
Оттуда своим ходом на попутном катере отец прибыл в свою часть на Комендантский аэродром Ленинграда.
Из технической   команды,   которая   была   командирована на остров   Эзель,   отец   вернулся   один   (командование   полка и лётчики были вывезены транспортным самолётом раньше). Он получил новую, более мощную радиостанцию, очередное воинское звание и должность начальника радиостанции роты связи штаба авиации КБФ.
А уж затем его отпустили на побывку домой с гостинцами. Тогда же он сделал несколько фотографий, из которых сохранилось только три: моя, бабушки и мамы. Остальные фотографии потерялись за долгие годы войны.
     Да и до них ли было!
Из-за проблем с самолётами (их просто не осталось в авиации  Флота),  из  оставшегося  в  строю  личного  состава  служб и штаба был сформирован батальон морской пехоты.
Во время его формирования он находился на Морском проспекте д. 45, а затем на Пионерской улице в здании школы (Это пятиэтажное серое здание стоит и сейчас).
Где-то в середине ноября, перед моим днём рождения, я с мамой пешком ходили навестить отца.
На проходной маму в часть не пустили и она осталась меня ждать в парадной соседнего дома.
Меня же матрос на КП пропустил, что-то сказав отцу шёпотом.
Отец провёл меня сначала в казарму, а потом в солдатскую столовую.
Что случилось потом — трудно передать словами.
Меня посадили за длинный деревянный стол и матрос в тельняшке поставил передо мной огромную тарелку дымящегося флотского борща и большой кусок настоящего свежего хлеба.
От вида этой тарелки и запаха еды я чуть не потерял сознание и категорически отказался есть.
Я хорошо знал, что такое « норма» и карточки, и понимал, как подло съесть чужую порцию еды.
Я понимал, что на столе чья-то еда — не моя. И что кто-то из- за меня останется голодным, а может быть и умрёт.
Отцу пришлось долго уговаривать меня, что это его порция обеда, и что он столько ест каждый день три раза, и что он совсем не хочет… и т. д. и т. п.
Он буквально насильно стал вливать в меня невероятно ароматную жидкость.
Янтарные звёздочки жира плавали на поверхности алого бульона. Они меня гипнотизировали.
 И я не выдержал, смалодушничал, сдался!
Среди варёных овощей, оказался небольшой кусочек настоя- щего мяса.
Всё было сказочно и необыкновенно!
.Особенно после обедов в Столовой №5, на переулке Подбельского, к которой мы были прикреплены по продовольственным карточкам.
Туда мы ходили, если не удавалось отоварить карточки в прикреплённых магазинах. А сделать это с каждым днём становилось всё трудней.
Бабушка и дед совсем не выходили на улицу от слабости, а мама работала по 12 часов в день за дополнительные талоны в столовую. Ещё мама сдавала кровь для раненых. За это тоже давали талоны в столовую №5 и символические деньги.
Обычно мы с мамой брали на один талон две полпорции макаронного супа. ( А другого и не было)
  (Выглядело это так: в небольшом количестве горячей полу- прозрачной жидкости плавало две (и не разу больше!) макаронины грязно-серого цвета размером 2 — 3 сантиметра кисловатого вкуса.
К супу дополнительно полагался овсяный кисель — мутная жидкость противного вкуса. Тогда я напился его на всю оставшуюся…)

В завершении сказочного обеда у отца я получил стакан флотского компота и половину плитки настоящего шоколада. Ещё мне, напоследок, отец сунул под одежду свёрток для мамы. В нём тоже было что-то съедобное.
Я не стал рассказывать маме про обед.
Мне было стыдно признаться в своей слабости. Я чувствовал, что отец мне говорит неправду или полу- правду.
  (Я уже сталкивался с « ложью во спасение» и знал её сладкую горечь.
Мама с некоторых пор тоже стала этим грешить и мне было обидно, что она считает меня « глупым малышом»).
Было очевидно, что матросов батальона подкармливали перед отправкой на передовую.
   Так оно и случилось.
Вот что рассказал мне отец о дальнейших событиях.

Батальон, в котором отец был начальником переносной радиостанции, получил приказ сходу прорвать оборону немцев на одном из участков под поселком Красный Бор. На этом участ- ка Ленинградского фронта держал оборону национальный полк, укомплектованный выходцами из Средней Азии.
По плану командования,. после внезапной атаки батальона морской пехоты и захвата передовых окопов немцев, пехотный полк должен был идти в атаку второй волной и закрепить успех операции.
Однако, случилось непредвиденное — после захвата передо- вых немецких окопов и блиндажей моряками, фашисты открыли сильный миномётный и артиллерийский огонь по расположению пехотного полка.
Солдаты — мусульмане полка после первых жертв обстрела стали собираться группами вокруг убитых товарищей, чтобы отдать им должные почести согласно религиозным законам Корана.
Это привело к ещё большим потерям среди солдат.
    Коман- дование    полка    не    смогло    организовать     полноценную атаку и наступление « захлебнулось».
Матросы батальона в передовых немецких окопах оказались отрезанными от своих войск нейтральной полосой шириной око- ло 300 метров.
Ценой значительных жертв, матросы в течение суток отбили несколько немецких атак и удержали рубеж, ожидая подхода подкрепления.
Но подкрепления не было, т.к. значительная часть пехотинцев — узбеков и таджиков погибла во время молитвы, а оставшиеся были полностью деморализованы и в атаку не пошли.
Из захваченного немецкого блиндажа отец по рации пытался связаться с командованием, чтобы выяснить план дальнейших действий. Но рация молчала...
Без приказа моряки не имели права вернуться на свои исходные позиции — грозил
 военный трибунал.
Боеприпасы были на исходе, из продуктов — оставшейся в немецком блиндаже от выбитых немцев котелок с кашей и бутылка французского вина на восемь человек.
Только к концу следующего дня отец связался с новым командиром полка.
Был получен приказ на отход в наши окопы.
     Но как его выполнить?
.Уходить к своим надо было по открытой местности, хорошо пристрелянной немцами.
Командир первого   взвода   —   единственный   оставшейся в строю офицер батальона принял решение — прорываться следующей ночью.
   Около трёх часов ночи по сигналу ракеты матросы вышли из передовых немецких окопов и стали двигаться в сторону наших рубежей с оружием и ранеными товарищами.
Обнаружив движение в своих передовых окопах, немцы, опасаясь новой атаки « полосатой смерти», открыли ураганный огонь из всех видов оружия.
Поле освещали осветительные ракеты. Спрятаться было негде.
Отец с пятнадцатьюкилограмовой рацией на плечах решил просто бежать вперёд, к нашим окопам по кратчайшему расстоянию.
 На маневры просто не было сил. Наверное, это его и спасло.
    Ещё спасла его рация, в которую попало несколько немецких пуль.
Большинство его боевых товарищей погибло.
   От батальона в живых осталось 13 человек.
Позже   всех   живых   наградили    серебряной    медалью    «За боевые заслуги» и отправили на переформирование.
Перед отправкой   они   договорились,   что   если   останутся в живых,- встретится после войны в Ленинграде. Обменялись адресами.
   Отец опять попал в ВВС Балтийского Флота, и со своей частью начальником радиостанции прошёл всю войну.
Конец войны его застал в Северной Германии. Домой он вер- нулся поздней осенью 1945 года.
    (После войны из этих тринадцати счастливчиков осталось в живых только восемь.
Однажды, уже будучи офицером, мне посчастливелось присутствовать на их встрече в ресторане « Балтийский», и послушать их воспоминания о « днях былых».
Но вспоминали они, в основном, разные курьёзные случаи из своей жизни, и с неохотой говорили и вспоминали о событиях под посёлком Красный Бор.
Эта « маленькая» трагедия Великой Войны — одна из многих, которые пришлось пережить нашим отцам и дедам за долгих 1418 военных дней и ночей, и которая осталась забытой военной историей).

   Время шло. Наступил октябрь, пришли холода.
Наши травки — щавель, лебеда, заячья капуста и ещё какие- то, которые мы с бабушкой собирали в городских парках и скверах, замёрзли и почернели. Они были большим подспорьем в нашем семейном рационе.
Небольшое количество мы успели насушить, и они очень выручили нас зимой.
Бабушка знала ток в травах с тяжёлого крестьянского детства и не забыла, живя большую часть жизни в городе. Из травы получались « зелёные щи», а из лебеды бабушка пекла вполне съедобные лепёшки.
Ещё мы заготовили ветки какого-то кустарника — он шёл на заварку вместо чая.
  При ревизии всех полочек и закутков, были обнаружены прошлогодние сушеные грибы в небольшом количестве, несколько банок старого варения и фляга с керосином, приготовленная для дачи.

Предчувствуя ухудшение положения дел с продуктами, бабушка стала потихоньку откладывать часть  от  полученных по карточкам продуктов в Н.З.
Ох как этот НЗ пригодился зимой!
   Он спас нам жизнь. Точнее мудрость бабушки, его сохранившей.
Положение на фронте было тяжёлым
Немцы подошли к городу на расстояние артиллерийского выстрела. Начались систематические артобстрелы, в основном, с южного (Пулковские высоты) и юго — западного (Стрельна) направления. Поэтому ходить безопаснее было по южной сто- роне улиц.
Но наш дом стоял на северной стороне улицы, а окна коридора смотрели прямо на юг. Любой снаряд мог залететь прямо к дверям квартиры.
Многие дома города серьёзно пострадали от фашистских снарядов.
    Нам в этом смысле повезло: в наш дом за всё время блокады попал только один « шальной» снаряд, да и то в глухую стену во дворе.
Это он  лишил  нас  дневного  света  в  квартире  и  стёкол в наших окнах.
Немецкие позиции на Пулковских высотах в тактическом плане были очень удобны. Весь город. как на ладони. До первого городского здания всего неполные десять километров. Здание это — дом №216 по Международному (ныне Московскому) проспекту.
  Построен он был перед самой войной для сотрудников Дома Советов. А рядом с ним уже высился дом №212 — известный как Дом Советов (арх. Троцкий –однофамилец известного ЛьваТ.)
  По генеральному плану развития Ленинграда 1939 года здесь со временем должен был быть построен новый (деловой) центр города.
Во время блокады в этом здании (частично разрушенном)
находился штаб 42 армии, оборонявшей южный участок Ленинградского фронта.
В двух — трёх километрах от него уже начиналась передовая линия обороны.
С этим зданием оказались связаны два эпизода в моей жизни, которые чудесным образом пересеклись, и о которых я хочу рассказать.

     Первый касается осени 1941 года, когда немцы рвались захватить Ленинград сходу, выполняя приказ Гитлера.
Особую опасность представляли немецкие танки, которые создавали реальную угрозу прорыва врага в город по Пулковскому шоссе.
В этот период войны немцы имели под Ленинградом целую танковую армию под командованием фельдмаршала Гудериана — одного из наиболее опытных и талантливых немецких генералов. (Попав в плен, он после войны работал в СССР преподавателем в Академии бронетанковых войск).
А в наших войсках в тот период практически не было эффективных средств противотанковой обороны.
Вот тогда и был применён впервые в этой войне новый способ борьбы с наступающими немецкими танками.

Во втором внутреннем дворе Дома Советов- этого огромного десятиэтажного здания располагалось специальное воинское подразделение. На   него   и   была   возложена   задача   борьбы с вылазками   немецких   танков   на   наши   передовые   позиции в районе Пулково- Шушары..
Одним из младших командиров подразделения был сержант Михаил Терентьев, уроженец деревни Клёново Маловишерского района Новгородской области.
Дядю Мишу я знал с детства, точнее с 1947 года, когда мы в первый раз с мамой летом поехали к знакомым в деревню в Новгородскую область из голодного Питера — на грибы, ягоды и свежее молоко.
   Михаил Терентьев был женат на дочери нашей квартирной хозяйки — Екатерине Ивановой. Они жили в соседней деревне — Клёново.
На одном местном деревенском празднике мы,.т.е. мама и я с ними познакомились.
Михаил был видный, общительный и доброжелательный мужчина.
Поскольку разница в возрасте у нас была большая, общих тем для разговора у нас не нашлось.
Кроме одной — о собаках. Точнее о его собаке — большой и красивой немецкой овчарке Долли, которую ему разрешили взять с собой при демобилизации из армии.
  Долли была хорошо обученной умной и послушной собакой. Несмотря на то, что у неё были три чудесных щенка, которых она нежно оберегала.
Однако, она позволила мне их потискать и даже сфотографироваться. Дядя Миша был даже удивлён её терпимостью по отношению ко мне. Ведь даже две его дочки побаивались брать щенков в руки.
Так у нас завязался разговор сначала о Долли, потом о собаках, а потом и его военной службе.
В войну он сначала служил в разведке — « добывал языков», а потом был военным кинологом- воспитывал и обучал служебных собак и собак-истребителей танков. Был два раза ранен, имел несколько наград: орден Красной Звезды, много медалей.
Особенно понравились мне его рассказы о служебных собаках, которые в войну использовали как санитаров и связных. О том, где ещё использовались служебные собаки, в частности, в подразделении в котором он служил осенью 1941 года, он умолчал. Видимо, не очень надеясь на объективность моего восприятия. Я это понял много позже.
Праздник продолжался три дня и я успел очень подружиться с Долли.
С тех пор я заболел собаками, точнее одной породой — немецкими, или по-другому их названию, — восточно — евро-еврпейскими овчарками.
 Других пород для меня не существовало, да и сейчас я к ним питаю особую симпатию.
Прошло несколько лет.
Я окончил 225 и 229 Ленинградские школы, активно занимался спортом и радиоделом, вступил в комсомол.
Встал выбор: кем быть?
Куда поступать учиться дальше?
Было только два варианта, но от этого выбор был не легче. Идти в радиотехнический институт им. Бонч-Бруевича, к чему у меня душа лежала с 8 лет, и продолжить дело отца; или идти в Военно — Морское училище и продолжить боевой путь всех мужчин рода Козельских службой офицером в ВМФ.
Меня устраивал любой вариант.

Случай сделал выбор за меня. И я ему благодарен.
Я поступил в Высшее Военно- Морское училище инженеров оружия, которое располагалось как раз в том здании Дома Сове- тов на Московском проспекте 212, о котором я начал рассказ.
Будучи уже на четвёртом курсе артиллерийского факультета, во время летнего отпуска я решил навестить маму и сестру, отдыхавших по традиции в Новгородской области, всё у тех же наших знакомых.