Я знаю то время... Гл. 4-6

 К этому времени семья Терентьевых перебрались поближе к железной дороге, купив дом в деревне Подгорье. Для подросших дочек — невест дядя Миша построил новый дом, но он был ещё без отделки и стоял пустой.
.В этом доме и расположились мама с сестрой на лето.
Когда я приехал и встретил дядю Мишу, — я его не узнал. Больной сгорбленный старик, к тому же почти всегда "на — веселе".
   В течение   недели,   что   я   гостил   в   деревне,   только   раз и удалось мне с ним поговорить «по душам».
   В разговоре случайно выяснилось, что я живу и учусь в том здании на Средней Рогатке, где осенью 1941 года воевал бывший сержант Красной Армии Михаил Терентьев. (Так называлось это место из-за развилки двух шоссе: Пулковского и Московского).
Вот тогда — то и узнал я от него, чем занималось спецподразделение, располагавшееся во внутреннем дворе полуразрушенного Дома Советов.
   Недостаток средств борьбы с массированными атаками немецких танков заставил командование 42 армии искать разные способы противодействия и уничтожения врага.
   Одним из них был — подрыв наступающих танков противника с помощью собак — подрывников, собак — « камикадзе».
   Идея, конечно, мало=гуманная по отношению к собакам — нашим братьям меньшим и верным друзьям.
   Но тогда стоял вопрос о жизни и смерти сотен и тысяч наших солдат, а также и о судьбе жителей города.
Выбирать было не из чего.
  Взвод солдат- собаководов был сформирован в спешном порядке на базе собачьего питомника НКВД в районе Всеволожска.
  Из бродячих и выбракованных собак нужно было за шесть недель подготовить собаку — подрывника, не боящегося броситься под брюхо ревущего и громыхающего немецкого танка.
   Первый этап — подбор собак и первые навыки дрессуры проходили в питомнике.
Второй этап проходил практически на передовой. Собаки должны были не бояться стрельбы и взрывов, выполнять команды собаковода и не отвлекаться от выполнения поставленного задания.
    Третий — основной и самый трудный. Подрыв двигающегося танка.
Когда дядя Миша рассказывал мне про эти события, то честно признался, что бойцы и сами не верили в успех этого дела и готовились к ШТРАФБАТУ за невыполнение приказа командования.
   Круглосуточные   занятия   и   тренировки   совершили   чудо. За мясо, которого не видели их учителя, через две недели собаки уже чётко выполняли команды и бежали под фанерный танк.
   Ещё через неделю они уже спокойно шли под настоящий танк с   работающим   двигателем,   специально   доставленный с передовой во внутренний двор Дома Советов.
   Через несколько дней солдаты и их питомцы сдавали боевой экзамен.
После артподготовки на наши окопы пошло несколько немецких танков. Зная нашу слабую противотанковую оборону., танки шли строем, не маневрируя.
Очевидно, что немцы были обескуражены, когда четыре танка были подорваны на нейтральной полосе, где не могло быть противотанковых мин.
Они не обращали внимание на бегающих по полю собак.
Хитрость сработала.
Через некоторое время ситуация повторилась.
    Вот тогда они поняли в чём дело, и стали из танковых пулемётов расстреливать всех собак.
Четвероногие солдаты стали гибнуть, не выполнив боевую задачу.
Шесть подорванных и поврежденных немецких танков — это уже большой успех.
Это только на этом участке фронта. (Всего за период оборонительных боев с 1941 по 1943 год на советско-германском фронте было уничтожено и повреждено четвероногими бойцами около тысячи немецких танков и САУ)
   Было принято   решение   —   научить   собак   приближаться к танку не по прямой, а зигзагами, используя складки местности, даже ползком на полусогнутых лапах.
  И эта задача солдатами — собаководами была выполнена, но применить на практике её не удалось.
   Ситуация на Ленинградском фронте осенью изменилась — немцы отказались от штурма города и перешли к обороне. Прекратились и танковые вылазки немцев — немецкая танковая армия ушла к Москве. Нужда в собаках — подрывниках отпала и спецподразделение расформировали.
  Когда дядя Миша рассказывал, как гибли его питомцы — глаза его наполнились слезами.
Он это и не скрывал. Трудно представить сколько труда, тер- пенья и настойчивости нужно было приложить, чтобы из простого дворняги сделать умелого бойца.
Я не удержался и спросил о судьбе Долли.
Всех собак, которых я видел, я всегда мысленно сравнивал с ней. У меня и сейчас хранятся её фотографии.
Так вот, судьба её оказалась как героической, так и печаль- ной. Зимой, когда в хлев к овцам залезли три волка, она смело бросилась на них и погибла, задушив двух из них.
Когда я после отпуска вернулся в училище, то пошёл на тот двор, где происходили описанные выше события и постарался их представить с поправкой на восемнадцать лет.


   Я несколько отвлёкся от основной темы — Блокады. Но события предзимья не оставили каких-либо ярких впечатлений.
   Голод, холод, сирена воздушной тревоги вызывали одно желание — забиться в тёмный тёплый уголок и заснуть, чтобы проснуться в другое, сказочное мирное время.
А может быть лучше и совсем не просыпаться.
Вот так, со страхом и надеждой мы ждали зиму 1941 года



         ЧАСТЬ 4. СУРОВАЯ ЗИМА 41
Похолодало необычно рано.
Скудные запасы дров прошлого года, которые нам пришлось вынести из подвала во двор дома, по ночам стали стремительно таять.
Остатки дров мы перенесли в квартиру и хозяйственный шкаф, что стоял у дверей квартиры в коридоре.
Топить большую печь — « голландку» не было смысла, т.к. из разбитых и занавешенных одеялам окон всё равно проходил холод, да и « кушала» она слишком много дефицитных дров.
Мама купила или выменяла на барахолке печку- « буржуй- ку», которая теперь спасала нас от холода, и спасла от голодной и холодной смерти в эту зиму.
Мы поставили её на кухне, трубу вывели в отверстие дымохода, ранее специально сделанное для подключения трубы для самовара.
Двери кухни занавесили одеялами — получилась маленькая тёмная норка, где мы и находились большую часть времени суток.
Освещала наш быт керосиновая лампа, а когда керосин кончился — коптилка из бабушкиной лампадки на касторовом масле.
«Буржуйку»   топили   всем,   что   могло   хоть   как-то   гореть, а дрова берегли на зиму.
Если осенью ещё можно было купить дрова (видимо воро- ванные), то зимой их только меняли на хлеб и драг.металлы.
    Вот так, словно мыши в норе и жили мы, перепутав зачастую день и ночь.
.В бомбоубежище не ходили — там было сыро и холодно. Выходили только за продуктами (когда их давали),за кипятком в дом №6 (по талонам ЖЭКа), да за водой в подвал соседнего дома.
     Когда замёрзли водопровод и канализация — положение значительно осложнилось. Самое близкое место, где ещё текла вода из крана — подвал дома №8.
Там собиралась огромная очередь жильцов соседних домов.
По общему решению очереди разрешалось набирать воды только в одну ёмкость.
Поскольку мама работала сменно, то иногда она ходила за водой ночью. Так было даже лучше — меньше очередь.
     Однако, вскоре и там водопровод замёрз.
Новое место   для   набора   воды   —   водопроводный   люк и вырытая около его канава длиной 5 — 6 метров на проезжей части ул. Герцена (Б. Морской),перед фасадом ДК Связи.
     Канава была глубиной около метра и шириной около полу- метра, с обледенелыми краями от пролитой и замёрзшей воды.
«Добывали» воду кто чем мог: поварёжками с длинной ручкой, бидонами на верёвке, прибитыми к палке железными банками…
   Очереди тоже были большие, т.к. здесь собирались жильцы домов двух или трёх кварталов.
    Воду возили на детских санках в бидоне и десятилитровом баке. Её нам хватало на целую неделю — только на чай и горячие
« болтушки».
По утрам умывались « символически», то есть двумя мокры- ми пальцами протирали глаза. О бане и стирки забыли. Вот такая
« дорогая» стала водичка!
   За зданием ДК на набережной реки Мойки люди стали разбирать на дрова старую мостовую, покрытую полумеровым слоем снега.
Один раз и нам с мамой удалось отковырять 3 дубовые шашки — это такие шестигранные дубовые призмы высотой 15—20 сантиметров, которыми « мостили» в прошлые века проезжую часть улицы в центре Санкт-Петербурга (вместо булыжника для снижения шума от колёс пролёток и телег).
    После длительной сушки при экономной топке в « буржуйке» одна шашка давала тепла на целый день. Но добывать их было очень трудно.
Набрав воды, нужно было её ещё довезти по сугробам до дома.
Бывало так, что привозили только половину. На второй заход сил уже не было.
Но в конце декабря и эта « халява» закончилась — уличный водопровод окончательно замёрз
.Осталась последняя возможность — проруби на Неве. Теперь поход за водой занимал уже не два-три часа,
а четыре — пять, если ещё не попадали под обстрел или бомбёжку.
    Теперь мы с мамой ходили за водой с одним большим баком, в котором до войны кипятили бельё.
Техника набора воды была такова: я с санками и баком стоял на набережной у спуска, а мама с бидоном спускалась на лёд к проруби, и в порядке очереди. набирала воду в бидон.
    Затем она поднималась по обледенелым ступенькам, где многие падали, к нашим санкам и выливала воду в бак. Подобная
« операция» повторялась несколько раз.
Наконец, бак наполнялся и мы начинали движение к дому.
От нашего дома до первого спуска на набережной Невы в хорошую погоду летом можно дойти минут за пятнадцать.
Зимой, в тридцатиградусный мороз, по узким тропинкам между двухметровыми сугробами, с баком воды на детских санках, отработав ночную смену на работе, съев за сутки 250 грамм блокадного хлеба и выпив кружку кипятка с сахарином, мама тащила эту воду домой, а иногда и меня, больше двух часов.
    Привозили мы, в лучшем случае, половину бака — ухабы и неплотная крышка бака делали своё дело.
Насколько вода нужна и важна человеку — понять можно только лишившись её в достатке.
Мы узнали ей цену. Все-таки, она стоила дороже наших мучений.
В особо тяжёлые дни мы топили на буржуйке снег с улицы, но пить талую воду было очень противно.
Не помогало и кипячение.
    Даже свежевыпавший снег имел какой-то химический при- вкус и серый цвет от сажи пожаров и пыли разрушенных домов. Другой, тоже неизбежной в большом городе проблемой,была канализация. Точнее её отсутствие в доме.
   Когда замёрз водопровод, то кончилась и домовая канализация,   но   осталась   уличная,   проложенная   глубоко   в   земле, и не замёрзшая даже в тридцатипятиградусные декабрьские морозы.
    В нашем доме проблему канализации решили просто: открыли канализационный люк в центре двора для слива нечистот.
   А чтобы кто-нибудь не свалился нечаянно в люк, на отверстие поставили деревянную бочку без доньев. Она вмёрзла от пролитых нечистот в люк, и благополучно простояла до весны, решая поставленную задачу, постепенно превращаясь в ледяной
« благоухающий» фонтан в центре двора с ледяной площадкой вокруг нее такого же свойства.
    Очень болезненно мы перенесли отключение электричества.
Короткий зимний день казался еще короче.
С   наступлением   вечера   весь   город   погружался   во   тьму и только свет луны или звезд освещали безлюдные, заваленные снежными сугробами улицы.
Не было и городского шума. Только скрип снега от ног ред- кого прохожего нарушал тишину затаившегося города
    Теперь, с наступлением темноты, по улицам города жители ходили с нагрудными светящимися значками различной формы, чтобы не сталкиваться. У меня тоже был значок овальной формы с фосфорным порошком, который светился в темноте зелёным цветом.
    Обычно наши вечерние путешествия с мамой ограничивались походом по трём магазинам, к которым мы были прикреплены по отовариванию продовольственных карточек: на углу ул. Гоголя и ул. Гороховой (» Звёздочка»), на Красной ул. (» Водник») и на нашей улице в доме №16 (» Почтовый»).
     Лучше других, почему-то, снабжался магазин « Водник», но он был дальше остальных. Мы чаще ходили за продуктами в его, хотя очереди были там больше.
В нашем, « Почтовом», можно было отстоять несколько часов в очередях и уйти ни с чем. Да и скандалы случались почему-то здесь чаще.
Видимо, обмана и воровства было там больше.
По ходившим тогда слухам, были такие « мастера своего дела», сумевшие сколотить приличное состояние на чужой беде.
    Некоторые попадались ОБХСС (Отдел Борьбы с Хищениями Социалистической Собственности) и об этом писали в « Ленинградской Правде», которая весь период ленинградской блокады выходила регулярно.
Несколько раз мы с мамой подходили к магазину на углу Невского пр. и ул. Гоголя, в народе называвшимся « Генеральским», просто так, как на экскурсию, и заодно понюхать запахи дефицитных продуктов.
     Даже люди, выходящие из магазина, пахли чем-то вкусным, довоенным.
Похоже, это был тайный уговор между нами, в котором мы не признавались друг другу. Во всяком случае, когда я просил « прогуляться» от « Звёздочки» до Невского пр., мы, как бы нечаянно, проходили и мимо « Генеральского».
    Пропускали в этот магазин только по спецпропускам, поэтому даже посмотреть на то, что там « давали» было невозможно По полученной обонянием информации мама, видимо, мысленно видела и сами их источники, я же просто получал абстрактное удовольствие с обильным выделением слюны.
Теперь   я   думаю,   что   удовольствие   было   сомнительным и больше походило на своеобразный мазохизм.
   Но что было — то было! Ходили, нюхали. Видимо, ЭТО было сильнее нас.
Был и ещё один памятный поход в магазин –« коммерческий». Были и такие, где без карточек можно было купить продукты по коммерческим, т.е.» бешеным» ценам.
Не помню по какому случаю, мама решила побаловать нас, и купить к нашему « хвойному» чаю настоящих конфет. Возможно, это был приближающийся Новый 1942 год.
    Горько — сладкий сахарин должен был на один вечер получить отставку.
Больше часа пешком мы добирались до знаменитого магазина на Невском — «Кавказские сладости».
    Его большие   стеклянные   окна   были   заложены   мешками с песком и обиты досками. Он был открыт.
     Около входной двери стоял милиционер, который осмотрел нас с нескрываемой подозрительностью.
Внутри было несколько хорошо одетых женщин и два или три военных в форме.
От нескольких керосиновых ламп, стоящих прямо на стеклянных витринах с образцами товаров, было довольно светло. Пахло смесью запахов шоколада, ванили и паров керосина.
    Подойдя к витрине с конфетами, и увидев цены самых дешёвых, мы поняли, что не пить нам чая с конфетами.
    Цифры на ценниках в разы превосходили наши финансовые возможности.
Опытным взглядом холёные продавщицы сразу оценили « вес» нашего кошелька.
С презрительной полуулыбкой прозвучало: « Чего изволте… сс.?»
И это « ссс..» явно указывало на дверь.
Мы не стали задерживаться и под ехидные ухмылки постоянных клиентов покинули магазин.
   На душе было мерзко. Было такое ощущение, что мы без приглашения залезли в чужой дом.
Мама пыталась мне что-то объяснить…
Есть  просто  блокадники,  как  мы,  и  есть  более  «ценные и нужные» для города-фронта блокадники. Им наше питание не подходит. Это их магазин.
Что тут не ясно?
    Ведь не даром же нас, детей — блокадников, называли « маленьким старичками». Многие жизненные истины мы познавали ранее положенного для этого возраста.
     Молча, без особых приключений мы добрались до дома.
По нашим лицам бабушка всё поняла и спрашивать ничего не стала.
Мы с мамой тоже не стали ничего рассказывать о нашем бес- славном походе. Дед только сказал: « Ведь я же говорил!»
Хотя, конечно, ничего он не говорил.
    Вечером мы пили чай с кусочками плавленого сахара — тоже большого деликатеса по тем временам.
«Гвоздём» вечера были очень вкусные кусочки хлеба, пожаренные на сковородке на каком-то масле. Запах только у этого масла был какой — то странный. Но мы уже привыкли к странным запахам и вкусу незнакомых продуктов типа туранды и киселя из столярного клея.
    После ужина был концерт.
На патефоне « крутили» грампластинки из богатой отцовской коллекции. Больше мы никогда не ходили в « чужие» магазины.
     Кроме голода, холода, артобстрелов и многочисленных бытовых трудностей, были в те тяжёлые зимние месяцы и светлые моменты.
Хорошо помню встречу Нового 1942 года.
Не знаю, где и как удалось маме достать небольшую ёлочку перед НГ.
  Она была "жиденькая", с мелкими иголочками, очень похожая на нас- ленинградских дистрофиков.
     Но после того, как мы нарядили её игрушками,она стала похожа
на королеву всех Новогодних Ёлок, только маленькую. 
Ёлочных игрушек у нас было две большие коробки: разно- цветные шары, стеклянные бусы, самолёты, цветные картонные фигурки животных, золотой и серебряный « дождик» и ещё много чего.
   А когда мы зажгли на ёлке маленькие свечи и она вся заискрилась, засверкала — на короткое мгновение все мы мысленно вернулись в добрые мирные времена.
     Был накрыт праздничный стол с белой скатертью и праздничными тарелками.
Опять были традиционные жареные кусочки хлеба. Только стало их меньше, и сами они стали совсем маленькими.
Весь наш семейный суточный паёк на четверых — 625 (250+125+125+125) грамм ленинградского блокадного хлеба, сделанного из чего — то непонятного, присутствовал на столе.
   На красивой тарелке с розами лежали кусочки туранды (высушенный подсолнечный жмых), в стаканах был праздничный
овсяный кисель с сахарином.
Самое почётное место в центре стола занимала небольшая высушенная рыбка, украшенная лавровым листочком.
   У её был очень жалкий вид. Мне хотелось скорее опустить её в таз или банку с водой, чтобы оживить.
   Есть я её отказался, не стали трогать её и взрослые.
Так и пролежала эта рыбка на столе весь наш короткий праздник.
Назавтра из её получился вкусный суп — болтушка с рыбным запахом.
Включили радио   погромче   —   чтобы   не   пропустить Новый Год.
Тост был, конечно, за скорую победу в Новом году, за спасение всех близких, за окончание того ужаса, что царил за стенами нашей квартиры.
   Говорил дед, все его тост поддержали. Громко крикнули « Ура!» за НАШУ ПОБЕДУ.
Ровно в 12 выпили из рюмок — непроливашек. Их называли
« Ванька — встанька!». Они мне очень нравились тем, что сами вставали, будучи положенными на бок.
     У меня в рюмке тоже было налито — кипячёная вода с каплями «Датского короля».
   Было такое любимое детское лекарство от простуды — вкусное и сладкое (современный « Пектусин»).
    У взрослых в рюмках была настойка калгана — из бабушкиной «зелёной» аптеки, случайно сохранившаяся в аптечном пузырьке из тёмного стекла.
Настойка была очень горькая — под стать тогдашней невесёлой обстановке.
     Под ёлкой лежали символические подарки от Деда Мороза. Но самым дорогим для нас подарком было поздравление от отца с Ленинградского фронта.
    Не было только радости на лицах взрослых.
Бабушка даже   плакала   и   молилась   у   старинной   иконы с серебряным окладом, висевшей в «красном» углу большой комнаты.
Наверно, они знали то, чего не знал по малолетству я.
    В эту ночь и следующий день не было слышно разрывов снарядов, к которым мы почти привыкли. Видимо, фашисты тоже отмечали NeuYahr со своим немецким Santa Klaus-ом.
    А впереди была зима, лютые морозы и полная неизвестность…
Но была ВЕРА и была НАДЕЖДА!
     Вера в то, что мы победим фашистов и надежда на то, что мы доживём до этого дня.
Но так же было ясно, что случится это очень не скоро…
Тот, кто терял это моральные ориентиры, веру — был обречён.
И примеров тому оказалось много.
   Первыми почему — то сдавались пожилые мужчины и мальчики-подростки. С них и начался трагический счёт жертв Ленинградской блокады..
    Власти города, решая задачу обеспечения блокированного города продовольствием по « Дороге жизни» через Ладожское озеро, решили одновременно сокращать и количество « едоков» в городе.

     Началась эвакуация жителей города по ледовой « Дороге Жизни».
Но нас она не коснулась. Маме выезд не разрешили, поскольку   работники    почты    считались    военнообязанными. А отправить меня с больной бабушкой мама побоялась — бабуля была уже очень слаба, да и дорога через Ладогу зимой 1941 года была очень опасной.
    Дед вообще отказался куда — либо ехать, заявив, что лучше умереть дома в своей кровати, чем в какой-нибудь канаве по дороге.
Да и не мог он уже ехать от слабости — он почти не вставал со своей кровати.
    Шёл 116- тый день Блокады.
Сколько их ещё впереди? Кто бы знал!

Январь 1942 года был очень холодным. Морозы доходили до — 35 градусов и держались так по несколько дней.
    Окна и стены квартиры покрылись толстым слоем инея.
Все мы ютились в нашей маленькой кухне около буржуйки, одев на себя всю имевшуюся тёплую одежду, зимние шапки и пальто, валенки. Поверх всего этого — одеяла, шерстяные платки.
    Дневной свет на кухню не попадал, т.к. в ней не было окон. И мы зачастую сидели в полной темноте, экономя последние запасы касторового масла и остатки НЗ керосина.
    Ритм нашей жизни определялся сменным графиком маминой работы. Когда она уходила — жизнь на нашей кухне замирала, разговоры прекращались и мы, для экономии сил, погружались в полудрёму-полусон.
С её приходом оживала наша буржуйка, на которой мы ото- гревали наши замёрзшие кусочки хлеба, подогревали принесённый мамой остывший кипяток. Включали радио, узнавали новости.
    А новости были, большей частью, печальные. Голод и холод « косили» людей.
Умерла бабушка Катя — папина мама, замёрзла в очереди за хлебом Настенька — моя двоюродная сестра, умер от голода соседний тринадцатилетний мальчик Лёня Спиридонов.
    Соседка зашла к нам на кухню и, глядя на нас какими-то безумными глазами, спросила: « А вы еще живы? А мой Лёнечка ушёл. Я знаю. Ему там будет хорошо. Ведь правда? Ведь прав- да?».
   Она непрерывно повторяла одни и те же слова: « Ведь, прав- да, ему там будет хорошо?», пока бабушка не вывела её от нас в коридор.
    В конце февраля или начале марта к нам зашёл мамин двоюродный брат Александр Марченко — сын нашей родственницы и хозяйки дома в деревне Сосницы.
    Он рассказал, что окончил офицерские курсы и направляется в танковый полк на Ленинградский фронт.
    Мне он подарил красную звёздочку — заветную мечту ребят того времени.

    Ещё он оставил нам немного продуктов из своего пайка, которые нам, конечно, очень пригодились.
О судьбе своей мамы он ничего не знал. Видимо, она осталась на оккупированной немцами территории.
   Ещё сказал, что готовится наступление наших войск, и что Ленинград скоро освободят от блокады.
    Уж не знаю, правду ли он это знал, или только хотел нас морально поддержать,   но   мы,   конечно,   все   обрадовались, а особенно дед. Он оживился и даже вылез из-под своего ватного одеяла со словами:
 « Ведь я же говорил! Вот! Ведь я же говорил!»
    За январём наступил вьюжный февраль. На улицу « старшие» и я не выходили.
Вся связь с внешним миром шла через маму.
С продуктами стало полегче — Ладожская Дорога Жизни работала днём и ночью.
    Почти четыре тысячи автомашин по нескольким трассам везли в город продукты и бензин, а из города вооружение, изготовленное на ленинградских заводах, и эвакуируемых женщин и детей.
    Продпайки увеличились в почти два раза. Но и население города тоже сократилось в два раза :
более 300 тысяч блокадников вывезли по ледовой « ЛДЖ» на «Большую землю», остальные « переселились» в «братские коммуналки» на городских окраинах.
На карточки стали давать рыбу (воблу) и даже мясо. Понемногу, но всё-таки это были настоящие белковые продукты. Без них, как оказалось, человек обречён на   дистрофию   и   … (Не хочется писать это короткое и страшное слово).
Конечно, никто не минует « костлявую девушку с косой».
Но в 10. 20,30 лет…
    Очень обидно и больно!
Больных дистрофией второй и третей степени (это когда чело- век уже не мог самостоятельно передвигаться) клали в « стационар» на несколько дней, подкармливали и подлечивали.
 Можно было и деда отправить, но он опять категорически отказался. Было похоже, что он уже жил по принципу: « Чем хуже — тем лучше».
А зря! Может быть… Если бы…
Ох, уж это сослагательное наклонение! Как бы мы жили без него?

    Короткие зимние дни становились заметно длиннее.
Я всё чаще стал выползать из-под кучи одеял в нашу большую комнату на дневной свет, чтобы размяться и « поработать» в своей библиотеке.
Маскировочные шторы мы давно сняли, так как коптилку мы зажигали только на кухне.
За зиму у меня скопилось несколько десятков книг, которые откуда -то приносила мама.
     В основном,   это   были   небольшого   формата   брошюры о подвигах бойцов на фронтах и детские книжки с крупным шрифтом. Ещё у меня было много старых почтовых открыток с видами разных городов России.
Всё это требовало «изучения и систематизации». Чем я плодотворно занимался, пока не замерзал в промёрзшей комнате.
   Изредка от отца приходили письма.
Все они были в « мажорном ключе» — он старался, как мог, нас морально поддержать. Но домой его не отпускали, хоть и был он в нескольких километрах от дома на Ленинградском фронте.
    Близился к концу последний, самый короткий и самый тяжёлый месяц зимы   1942   года.   Силы   у   всех   были   на   исходе. И моральные, и физические.
Срочно была нужна весна! С ней были связаны наши надежды…
    Страшная зима 1941—42 года уходила в прошлое, унеся с собой каждого пятого жителя и защитника города.
Остальные, чудом   выжившие   живые   скелеты-дистрофики, с нетерпеньем ждали весну.
    Ох, как ждали!!!

  Весна была в сознании многих людей не просто временем года. Она была первой победой над смертью, над голодом и холодом, над бомбёжками и обстрелами, над ненавистным врагом.
Что же она принесла нам, измученным голодом и холодом, больным цингой, дистрофией и педикулёзом (вульгарной вшивостью), простым жителям города?
Об этом будет в следующей части.


             Часть 5. Весна! Весна!

     Да, наконец-то, она пришла в истерзанный войной город!
    Яркое весеннее солнышко подняло настроение, согрело тощие прозябшие тела, вселило новые надежды.
На улице заметно потеплело. На крышах домов с южной стороны улицы появились сосульки. Сугробы снега осели и покрылись чёрной коркой.
   В парках и скверах, на проталинах, появилась первая травка. Жильцы нашего дома, кто ещё мог ходить, в солнечные дни стали выползать из своих нор на улицу, к воротам дома. Там стояла самодельная деревянная скамейка, места на которой были
почти всегда заняты.
    Позже, рядом со скамейкой, появились « венский» стул и железный ящик. Собравшиеся жители дома обсуждали новости и слухи, строили прогнозы, делились планами на ближайшее будущее. Ведь все они знали друг друга по совместной работе в Почтамте и на Телеграфе, и жили в нашем доме много лет.

    Администрация ЖЭКа организовала несколько « субботников» по уборке снега и мусора с нашей улицы. За всех нас, « иждивенцев», положенные часы пришлось отрабатывать маме. Моё активное участие и труд в этом мероприятии почему-то не учитывалось.
   Несмотря на то, что в городе стало лучше с продуктами, увеличились нормы и ушли морозы, смертность гражданского населения вдруг резко выросла.
   Ушли из жизни две сестры отца: Надежда и Анастасия 16-ти и 18-ти лет. Похоронили их на « Красненьком» кладбище.
    А через несколько дней и к нам пришла беда. В конце марта не стало нашего деда Миши.
    Умирал он днём при нас в полном сознании.
Видимо, чувствуя приближение конца, он сначала стал просить хлеба:
«Дайте в последний раз! Больше никогда не попрошу! Хоть корочку».
    Бабушка пыталась объяснить ему, что он уже съел свой сегодняшний паёк и больше хлеба в доме нет.
   Затем он стал требовать, чтобы мама пошла и выкупила ему завтрашний паёк. Мама пыталась ему объяснить, что по завтрашним талонам сегодня хлеб не дают и нужно потерпеть до завтра.
   Купить хлеб было не   возможно,   а   обменять   уже   было не на что.
   Осталось несколько серебряных рублёвых монет царской и советской чеканки, но они на чёрном рынке цены не имели.
   Было ещё три обручальных кольца: отца, мамы и бабушки. Но этот « НЗ» мама держала на « самый чёрный день». (Кольцо деда по его просьбе уже ушло за 250 грамм хлеба для его ещё раньше).
   Дед её не слушал, и вдруг громко и отчётливо сказал:
   « Вы мне специально есть не даёте. Смерти моей хотите!»
От таких несправедливых и обидных слов мама и бабушка заплакали.
   Я же на его сильно обиделся. И не только за эти слова. В последнее время случались и другие конфликты. Не хочется ворошить прошлое.
    Потом он стал говорить что-то неприятное и несправедливое про меня. Мама, накинув на меня одеяло, вывела из квартиры в коридор. Постучав в дверь к соседке, она попросила её присмотреть за мной.
    Когда я с мамой через некоторое время вернулись в квартиру, дед уже затих.
   Он лежал на своей кровати. Из подушки торчали только серый заострившийся нос и высоко поднятый небритый подбородок.
   Лицо его сильно изменилось и он стал совсем не похож на моего строгого, но доброго деда Мишу.
     На дедовой   кровати   лежал   какой-то   чужой,   неприятный и неподвижный человек. И мне его было почему- то совсем не жалко.
    В тот день я впервые увидел « её» так близко. Как оказалось, это совсем не страшно и к ней можно привыкнуть.
Назавтра пришла незнакомая мне женщина, помогла маме и бабушке обмыть и вынести тело деда на улицу, к подворотне.
   Потом, как сказала мама, подъехала спецмашина и отвезла то, что осталось от нашего деда на сборный пункт, а потом на Пискарёвку в братскую могилу.
    В эту первую военную весну многие тысячи ленинградцев легли в   ещё   мёрзлую   землю   ближайших   пригородов,   ушли в небо чёрными дымами крематориев.

    Теперь на некоторых местах массовых захоронений жителей и защитников города созданы мемориальные комплексы (» Пискарёвский»,»Серафимовский»), разбиты парки (Приморский, Московский парк Победы).
Создан монументальный « Зелёный Пояс Славы», установлены памятные стелы и памятные доски на стенах зданий в честь героических защитников города, построена на пожертвования горожан прекрасная церковь на Охте- в память детей — жертв Блокады.

Мне, в бытность курсантом Высшего Военно-Морского училища инженеров оружия (в/ч 99060, что располагалось в Доме Советов), в пятидесятые годы приходилось принимать участие в воскресниках по обустройству территории и посадке зелёных насаждении в пригородах города, в частности, создании Московского парка Победы с Аллеей Славы.
    Тогда мы, конечно, не знали, что ходим и сажаем кусты на братских могилах блокадников- ленинградцев, на территории бывшего городского крематория (на базе печей кирпичного завода), где по самым скромным цифрам окончили свой путь
300 тысяч ленинградцев  и  защитников  города.
    Участвовал  я и перезахоронении павших защитников Ленинграда в составе войск почётного караула на Новодевичьем кладбище (за зданиями одноимённого монастыря на Московском проспекте,100).
   Ну, это так, к слову пришлось.

     На следующий день после работы мама пошла в домоуправление и сдала продовольственные карточки деда для погашения.
     Момент этот важный и контролировался очень строго.
За попытку получения продуктов за умершего родственника грозили серьёзные неприятности, вплоть до уголовного наказания. Рисковать мы не хотели и не могли, как по моральным мотивам, так и из страха заслуженного наказания.
   Однако…
Опять мне   придётся,   справедливости   ради,   перенестись из года 1942 в год 1994-й.
     При получении мной архивной справки из ДЭУ для оформления удостоверения к знаку « Житель блокадного Ленинграда», выяснилось, что по документам домоуправления, Васильев М. В. умер не в марте, а 08.04 1942 года.
   Кто-то из домуправы всё-таки сумел несколько дней попользоваться продовольственными карточками нашего умершего деда. Хорошо, что это не выяснилось в 1942 году. Кому бы за подлог пришлось отвечать?
Не факт, что чиновникам ЖЭКа.
   Коррупция и взятки не сегодня родились. Другое дело, что тогда этого « добра» было, возможно, меньше.
     Иначе откуда бы брались тонны продукты на « чёрном» городском   рынке   и   подпольные   послевоенные   миллионеры с чемоданами золота?.
    Опять я о грустном!

     Потеря деда и бабушку как-то сломила. Она и раньше — то еле ходила на распухших от « водянки» ногах. А тут совсем слегла.
   Теперь на меня были возложены заботы по хозяйству, пока мама была на работе: затопить « буржуйку», подогреть приготовленную мамой еду, скипятить и заварить   « витаминный» чай, вынести помойное ведро, занять очередь в булочной к приходу мамы…
    Да мало ли и других забот по дому?
Вот когда я, наконец, почувствовал себя нужным и полезным членом семьи. И мама уже стала относиться ко мне как вполне ответственному и самостоятельному человеку.
    Со временем, мне были доверены даже наши хлебные карточки.
Это я сейчас догадываюсь почему мне было оказано такое « доверие».
    Просто и мама была на пределе сил, боялась не выдержать, свалиться.
Двенадцатичасовые смены на работе, многочасовое стояние в очередях в магазинах во время положенного ей отдыха, больная и беспомощная мать…
      Много ещё можно перечислять, что должна была « тащить» на своих слабых женских плечах моя мама, как и многие другие женщины — ленинградки.
   И ещё.
   За свой маленький серебряный значок с капелькой красной крови и звание « Почётный донор СССР», она заплатила литрами своей блокадной крови.
     Тяжело даже теперь об этом вспоминать…
   Лучше было не видеть, как она, шатаясь от слабости, возвращалась домой после очередного посещения военного госпиталя на Исаакиевской площади, где у неё брали 200—250 грамм крови « первой группы» (самой востребованной).
   Кровь из неё про- сто выдавливали.
Больше уже невозможно было взять физически, да и сёстры госпиталя боялись, что она просто может умереть во время процедуры.
    И всё  это  за  обед  в  госпитальной  столовой  и  пакетик с продуктами.
А для кого пакетик -то? Догадайтесь с трёх раз!
   Для тёти Моти! А Вы, что подумали?
Вот так выжил я, а так же были спасены несколько раненых солдат, оборонявших наш город от фашистов.
   (Для справки: за период блокады жители города (в основном, женщины) сдали для госпиталей 144 000 литров крови.
    Так,   что    медаль    «    За    оборону    Ленинграда»    давали не за красивые глаза.)
      История с госпиталем, располагавшемся в старинном здании Земельного Управления, что на Исаакиевской площади, имела своё продолжение.
    К сожалению, печальное.
   В один из апрельских дней к нам на квартиру пришла незнакомая мне девушка в полувоенной форме. Мама была на работе, а бабушка спала. Мы вышли на коридор, чтобы не будить бабулю.
     Девушка   назвалась   медсестрой   из    военного    госпиталя на Исаакиевской площади, и просила срочно придти кому — нибудь из родственников Александра Марченко.
    А пришла она к нам потому, что наш адрес был в записной книжке раненого бойца.
    Боясь что -либо забыть или перепутать, я попросил её написать маме записку. Что она и сделала.
      Поздно вечером, когда мама пришла с работы, я отдал ей эту записку.
Александр был маме двоюродным братом (сыном бабы Насти, у которой мы были на даче в Сосницах).

   Я его хорошо помнил, так как именно он подарил мне красную звёздочку — самый ценный экземпляр моей военной коллекции.
    Мама хотела сразу идти в госпиталь, но была уже ночь и её бы всё равно в палату к раненым не пустили.
     Утром я уговорил её взять к дяде Саше и меня.
Сначала мы пошли к Сенному рынку на « толкучку», чтобы купить Александру какой-нибудь « витамин». Денег у нас хватило на одну луковицу, а яблоко мы выменяли на мой завтрашний хлебный талон.
      В госпитале нас в палату не пустили.
Дежурный КПП повёл маму к начальнику госпиталя, а я остался в холле, у проходной.
   Через некоторое время мама вернулась вместе с дежурным и сказала мне, что дядя Саша ранен очень тяжело, лежит без сознания и пройти к нему сегодня нельзя.
Мы пошли домой с нашими подарками.
    Я, по молодости и глупости своей, даже обрадовался, что подарки не понадобились.
     Видно, рано я записал себя во взрослые!
      За эти мысли мне стыдно до сих пор.
   На следующий день мама снова пошла в госпиталь.
   Начальник госпиталя сообщил ей, что политрук майор Марченко ночью умер от нескольких тяжёлых ранений в грудь не приходя в сознание.
    Вследствии того, что адрес матери Александра неизвестен, а жена с ребёнком эвакуирована на Урал, личные вещи, награды и документы начальник госпиталя отдал маме для хранения и передачи его родственникам.
    Из личных вещей у Александра были наручные часы и портсигар, а из наград — Орден Красного Знамени, орден Испанской республики и несколько медалей.
     Также он сообщил, что майор Марченко будет похоронен в отдельной могиле на Пискарёвском кладбище.
   Вне связи с этим временем, но в связи с вышеописанными событиями, я вернусь к этой теме чуть позже.
    А пока…
Майские праздники прошли незаметно, в повседневных заботах.
   В один из тёплых дней  мы  с  бабушкой  решили  сходить на разведку — не подросла ли травка для зелёных щей в сквере у Исаакиевского собора.
     К большому нашему огорчению мы увидели, что весь сквер, все клочки земли у собора перекопаны и превратились в аккуратные грядки.
     То же самое случилось с большими газонами Александровского сада.
Однако, земля вдоль забора и полянки между кустами уже начали зеленеть молоденькой травкой.   Для   сбора   она   ещё не годилась. Зато мы нарвали почек с кустов для чая и набрали в мешок земли для « домашнего» огорода.
    Что мы будем выращивать на подоконнике — ещё не решили, так как никаких семян у нас не было. Лучший вариант- это, конечно, редис.
И к свету неприхотлив, и растёт быстро, и ботва съедобна.
    За малым дело стало — достать семена.
Как оказалось, не одни мы такие умные.
     Семена на толкучке стоили  буквально дороже золота, и проблема домашнего огорода отпала сама собой. Как и уличного тоже, правда, по другим причинам.
    Многие городские жители города вспомнили навыки своих сельских предков и активно включились в огородную тему.
Все, даже маленькие клочки городской земли были раскопаны и чем-то засажены.
    Было три, почти равноценных, претендента на грядки: картофель, капуста и турнепс. Каждый имел свои плюсы и минусы.
   Если совхозы северных пригородов и совхоз « Ручьи» боль- ше сажали турнепс (она же кормовая свёкла), то городские организации и предприятия на землях в черте города в скверах и садах выращивали капусту.
Так, сквер  на  Исаакиевской  площади  —  любимое  место
наших прогулок, был капустным огородом военного госпиталя, о котором я упоминал выше

Эти овощи давали больше урожай с единицы площади, но зато требовали больше внимания и ухода (выращивание саженцев, посадка, прополка, прореживание, снова прополка, частые поливы).
   На вспомогательные работы привлекались как работники городских предприятий, так и школьники старших классов городских школ.
   Посадки строго охранялись.

«Частные предприниматели» на своих клочках земли пред- почитали наш «второй хлеб» — картошку.
Она выращивалась по « ленинградской» технологии и предполагала меньше трудозатрат.
   Суть её состояла в том, что на посадку шёл не картофельный клубень (он мог не пережить в земле и следующую ночь — помогли бы « добрые люди»), а выращенный из « глазка» в домашних условиях несъедобный саженец.
    «Защита» растению требовалась только в период созревания клубней.
Но вырастить саженец из маленького глазка на очистках от картошки было не просто.
Кроме картофельных очисток и желания, нужны были ещё агрономические знания по методике выращивания этой самой рассады.
    Здесь на помощь « частным производственникам» пришли учёные « Института Растениеводства», что находился и находится на Исаакиевской площади.
    Разработанные ими технологии легли в основу многочисленных листовок и брошюр как по этой теме, так и по другим востребованным проблемам питания в блокадном городе
    Мы в овощной эпопее на участвовали, а перешли на « подножный корм».
Благо и рос он быстрее хилых саженцев, а витаминов в нем было не меньше.
   Особым почётом пользовалась лебеда: и лепёшки из её, и каша — « затируха». Это уникальное растение не раз спасало население России от голода в тяжелые периоды истории.
     В чай шли молодые побеги сосны и ели, почки берёзы и разных кустарников.
Основными нашими « огородами» стали парк Лесотехнической академии (пока его не закрыли) и ленинградские кладбища. Заготовками занималась мама с моей посильной помощью в перерывах между сменами. Бабуля занималась переработкой и заготовками впрок.
   В конце мая произошло событие, коснувшееся лично меня. Для детей работников Почтамта был открыт небольшой детский сад на Красной ул.
  В садике было две группы по 12—15 человек, четыре девушки- воспитательницы и пожилая повариха.
   Располагался наш дет- сад во дворе жилого дома №27 (или 29) по Красной улице в полуподвальном помещении.
   Поскольку игрушек было мало, воспитатели читали нам дет- ские книги или разучивали хором стихи Барто и Маршака.
    Двор дома, как и большинство дворов — колодцев в центре города, не знал солнечного света. Поэтому на короткие прогулки мы ходили по солнечной (северной) стороне Красной улицы.
     Педантичные немцы обстреливали город по определённому расписанию, а особенно утром и вечером, то есть в часы наибольшего появления людей на улицах (начало и окончание рабо- чего дня).
    Днём же артобстрелы были редки, и мы не упускали возможности погреться на ярком весеннем солнышке. Двухразовое питание было вкусным и калорийным — заслуга шефов- моряков с военных кораблей, делившихся с нами своим скудным пайком.
   Маме пришлось перейти на другую работу, чтобы отводить меня утром в детсад, а вечером забирать. Бабуля так далеко идти уже не могла.
    Водопровод в подвале соседнего дома починили, там же можно было купить кипяток  (5 копеек литр).
    К бытовым трудностям и неудобствам жизни в воюющем городе мы уже привыкли, а весеннее тепло через открытые окна стало проникать в нашу квартиру, обещая скорый приход долгожданного лета.
       По улицам города весело позванивая побежали трамваи, природа и город просыпались от долгого и тревожного зимнего сна.
   Наконец- то можно было отмыться от зимней копоти и впервые лечь спать в кровать, сняв пальто и верхнюю одежду.




                Часть 6.Лето 42-го

        Ах, это лето! Долгожданное блокадное лето!
    Никто и никогда, наверное, не ждал тебя так, как тепла и солнца ленин- градские дистрофики — жалкая карикатура на живого человека.
   Ходячие скелеты, обтянутые серой полупрозрачной кожей, с горящими чахоточными глазами, хотели жить.
       И они имели на это право!
Своё право они завоевали в жестокой борьбе с беспощадным врагом, голодом, холодом, болезнями, и теперь дёшево отдавать его не собирались.
    Все верили, что самое страшное уже позади. И прорыв фашистской блокады — вопрос ближайших месяцев.
    Город оживал, оживала и природа — появилась травка, распустились почки.
Тысячи горожан оккупировали городские парки, ближние пригороды в поисках         
 « зелёных витаминов» — первого лекарства от проклятой цинги.
    В газетах и расклеенных по городу листовках давались рецепты приготовления « зелёных» салатов и супов, правила заготовки и хранения собранных даров природы.
    По дну Ладожского озера был проложен мощный электрический кабель и бензотрубопровод.
   На нужды фронта заработали многие предприятия и заводы, ожил транспорт, частично был восстановлен водопровод.
    Мы, как и все горожане, уже втянулись в ритм жизни города — фронта.
    Подросшая зелень оживила наш стол витаминами, да и состав продуктов продпайка значительно расширился.
    Посещение мной детского сада также снижало остроту проблемы с питанием в семье.
     В детсад я ходил с удовольствием.
    Общение с ребятами одного возраста со мной, внимательные и заботливые воспитатели, коллективные про- гулки по городу были гораздо привлекательней холодной сырой квартиры.
    Обычно после завтрака у нас была прогулка. С 10 до 12 часов у немецких артиллеристов был перерыв, поэтому для прогулок это было самое безопасное время.
     Поначалу наши прогулки были короткими: по 10—15 минут
около ворот детсада и вблизи нашего бомбоубежища, так как некоторые дети были очень слабы и воспитатели их несли на руках.
    Затем, когда ребята немного окрепли, наши прогулки стали длиннее.
Мы уже гуляли по Красной улице до Площади Труда, а затем и вокруг нашего квартала (по Бульвару Профсоюзов, ныне Конногвардейскому), и ни разу не попали под обстрел.
    Пунктуальные бандиты были эти фрицы!
  Мы настолько привыкли к безопасности наших прогулок, что были очень удивлены сигналом воздушной тревоги в это время.
    Сначала подумали, что это учебная тревога (были и такие). Но когда   послышались   далёкие   взрывы,   мы   все   побежали в парадную ближайшего дома, и затаились в её конце, за шахтой и кабиной неработающего лифта.
    От осколочных снарядов, которыми обычно стреляли немцы по городу (для уничтожения его жителей согласно Директиве Гитлера), мы бы не пострадали — стены старинного дома были надёжной защитой.
   Нужно было просто переждать этот артобстрел и дождаться сигнала «Отбой!».
Прошло уже несколько минут, но было тихо.
    Ни взрывов снарядов, ни сигнала « Отбой воздушной тревоги».
Пользуясь этим затишьем, наши воспитатели — две молодые
женщины решили добежать с нами до нашего бомбоубежища, благо до его было около ста метров.
   Они взяли на руки по два самых маленьких и слабых ребёнка, и мы побежали к нашему дому.
   Через четыре- пять минут мы уже сидели на лавках в своём бомбоубежище.
    Время шло, а отбоя тревоги всё не было.
    Приближалось время обеда и воспитатели решали: кормить нас в убежище, или дождаться отбоя тревоги и идти в столовую.
   Пока они думали как поступить, раздались один за другим несколько сильных взрывов где-то совсем близко от нас.
    Наш дом сильно вздрогнул, с потолка посыпалась штукатур- ка. Мы подумали, что нас завалило развалинами.
     Потом опять наступила   тишина.   Через   несколько   минут по радио (репродуктор был в убежище) объявили об отбое воз- душной тревоги.
   Когда мы вышли из подвала (бомбоубежища) на двор, то уви- дели, что наш дом цел и невредим. Затем дружно пошли в столо- вую, где нас ждал остывший обед.
    Вечером, когда мы с мамой шли домой, то увидели, что ни дома, ни парадной, где мы прятались по тревоге, просто нет.
    На его месте была огромная куча битых кирпичей, из которой торчали деревянные балки перекрытий и искарёженные чугун- ные решётки балконов.
   Вот так, благодаря нашим находчивым и смелым воспита- телям, в живых осталось пятнадцать ленинградских блокадных детей.
     Мне посчастливилось быть в их числе.

Больше ничего запоминающегося летние месяцы 1942 в моей памяти не сохранилось.
    Дни шли за днями, и появившиеся на нашем семейном столе «дары осени», напомнили, что недолгое ленинградское лето очень быстро переходит в осень, а там и до холодов не далеко.
    Перспектива ещё раз испытать « прелести» зимы, подобной прошедшей, я думаю, не вызывала у мамы и бабушки оптимизма.
   Снова встал "больной русский вопрос": « Что делать?»

    Теперь настало время вспомнить, что Перербург — Ленинград — Петербург был и есть не только крупнейший морской порт на Балтике, но и речной порт на Неве — Ладоге.
   Именно Ладога — это неспокойное озеро — море, где шторм может воз- никнуть за считанные часы, стало для города и его жителей единственной дорогой на « Большую Землю», прозванной в народе «Дорогой Жизни».
   Если зимой 1941 — 42 года это была « ледовая» дорога, то летом и осенью доставлялись грузы в Ленинград и охранялась на переходе судами Ладожской военной флотилии.
   В её составе было всё, что могло плавать, всё, что удалось собрать и   отремонтировать   на   Волхове,   Свири,   Онежском и Ладожсом озере.
   Но « водный» путь был не менее опасен, чем « ледовый», — длинный летний день позволял немецкой авиации (господствовавшей в тот период времени над Ладогой) почти безнаказанно топить наши суда с грузами и людьми.
   Кроме того немцы, при поддержек финнов и итальянцев, начали   активные   военные    действия    по    захвату    островов на Ладоге и блокированию       
 « Дороги Жизни».
   На Ладогу были переброшены несколько итальянских торпедных катеров и немецких боевых паромов, базировавшихся на финском берегу озера.
   Кроме того, более сотни фашистских самолетов с финских аэродромов постоянно бомбили наши береговые порты (Осиновец, Кобону и др.) и нападали на суда
Ладожской военной флотилии.
    На южном берегу Ладоги немецкие батареи с дальнобойны- ми орудиями вели постоянный обстрел трассы Дороги Жизни.
Только героизм и мужество труженников трассы и военных моряков позволили работать Ладожской Дороге Жизни весь период блокады Ленинграда.




             Часть 7. Эх, Ладога! Родная Ладога…