Книга- Смешное отражение. Р-з Письмо потомкам

Книга- Смешное отражение. Р-з Письмо потомкам - Оскар Уайльд
 © Розена Л.В
;Посвящается моей
Помощнице Б.М.
;СМЕШНОЕ ОТРАЖЕНИЕ
ISBN: 978-500-5963-727

    Письмо потомкам - Оскар Уайльд
                Это Лермонтов написал о себе  горькие слова:
                "Как в ночь звезды падучей пламень, не нужен
    в мире я". Но Боже мой, как он ошибался! И как
    нужен миру этот мгновенный пламень падучих
     звёзд! Потому, что не единым хлебом   жив
     человек. К. Паустовский.               

Здравствуйте милые друзья, соотечественники, и будущие потомки! Это мой последний разговор с Вами. Я очень болен. Видимо, уже не выправлюсь. Но это не самое главное! Мне давно желалось поговорить и кое-что объяснить, просто побеседовать с Вами. Помнится, слушать меня любили многие, я был когда-то балагуром, весельчаком, остроумным шутником и большим оригиналом! Каюсь, по молодости и юношескому неприятию всего серого и тусклого, желал выделиться. Был максималистом, эстетом, любил всё прекрасное, утончённое! Считал - в человеке всё должно быть неповторимым - как внутреннее, так и внешнее его устроение. Поэтому и в одежде был оригиналом. Присутствуя  на светских раутах в Лондоне, всегда держал в руках цветок.  Любил яркие, не затасканные остроты. Когда я, совершая турне по Америке, возвращался домой, то на таможне показывал свой чемоданчик. Меня  спросили:
- Есть ли у Вас то, что  следует задекларировать?
Я подумал и ответил:
- Если только мою гениальность!
Все засмеялись. Эта фраза моментально перелетела в Европу и достигла Англии, Франции и других стран. Что я говорил в виде своеобразной шутки, сразу подхватывалось людьми, передавалось из уст в уста. Это льстило моему самолюбию. Мне совсем не нравились затхлость и серость, окружающие меня!
Но сейчас я хочу сообщить  нечто важное: я был не виноват в том, в чём меня обвинили, приговорив к двум годам тюремного заключения. Ничего не было плохого, в наших отношениях с лордом Альфредом Дуглас. Между нами не имелось запрещённой близости. Просто он казался мне ангелом, необыкновенно красивым и обаятельным, в отличие от других, чопорных,  надменных  и тщеславных людей. Мнилось мне, красота должна быть доброй, поэтому, она всегда привлекает. Такое, мне думалось, у неё свойство! Это отображено мною в книге «Портрет Дориана Грея». В романе - художник, написавший портрет Дориана Грея, был очарован им. Мастер старел, вдохновение уходило от него. Он не находил достойного объекта для отображения в своих работах. Всё казалось не стоящим. И вдруг, словно подул нежный ветерок, встретился прекрасный юноша, чистый, милый, любезный, неиспорченный. И  художник, как бы ожил.  Дориан питал его творчество своими - свежестью, необыкновенной красотой и оригинальностью.
Подобное происходило со мной в реальности. Мне нравились молодость лорда, внешняя обаятельность, свежий взгляд на жизнь, своеобразная, неординарная манера рассуждения. Это восхищение питало меня новыми силами для творчества. Всего лишь! Но это является существенным для художника! Если женщина дружит с прекрасной милой, рассудительной и чистой девушкой, значит, их можно  считать лесбиянками?  Нет, абсурд. Так же было и у меня с молодым лордом – Бози. Я звал его уменьшительно, потому что, тот казался мне  ещё ребёнком. Он был младше меня на шестнадцать лет.  Меня судили, обвинили в извращённости, посадили в тюрьму на два года, что, разумеется, сломало, уничтожило меня.  Но фактов преступления не было. Я шёл против лживых устоев общества, взрывал его изнутри своими пьесами, рассказами и сказками. Желал показать фарисейскую приземлённость, ханжество, царящие в обществе, чтобы люди, осознав это, делались лучше, чище, добрее. Я высмеивал также фальшь, жадность, эгоизм людей. Видимо, это не нравилось власть предержащим.
 Да и сам дьявол всегда старается уничтожить художника, если он призывает своим творчеством к добру и свету, а не ко лжи и темноте. Делает он это через людей. Зачем далеко ходить, возьмём, к примеру, всего лишь один мой рассказ «Счастливый принц». В нём описывается диалог между ласточкой и статуей принца. Она вся позолочена, украшена дорогими каменьями, а, между тем, народ голодает. Ласточка,  познакомившись со статуей принца – "счастливым принцем", объяснила ему: наступает зима, чтобы не замёрзнуть, она собирается улететь в тёплые края!  А счастливый принц, - потому счастливый, что был весь украшен драгоценностями и позолочен, - попросил ласточку задержаться. И драгоценности, что были на нём, отдать нуждающимся детям и другим несчастным. Она исполнила его просьбу! В итоге, остались - ободранная статуя и погибшая от холода ласточка. Руководство города, увидев, статуя имеет жалкий вид, направило её на переплавку. Сами же стали спорить – кому теперь следует поставить памятник из переплавленного, как самому выдающемуся?!  Они совершенно не думали о голодных детях и бедняках! И отсюда всё становится ясным! Это понимали власть имущие,  когда они судили, уничтожив меня. Но, возможно, я на суде по молодости, неопытности не смог привести достаточно веских доказательств в своё оправдание? Понадеялся на своё красноречие, не нанял адвоката. И, может, даже запутал суд своим красноречием? Ах, господа судьи, но Вы должны быть всё-таки мягче. Тщательнее вникать в суть дела, не рубить  с плеча!
 Ведь итог каков? Лишили меня семьи - дорогой супруги и любимых детей, не разрешили иметь свой дом, другое имущество, моё имя произносилось после осуждения - шёпотом, с опаской.  Супруга развелась со мной, боялась даже навещать меня в тюрьме, приходила  ко мне только два раза за два года отсидки! Она поменяла фамилию детям. Меня лишили отцовства! И мне  тоже пришлось сменить фамилию, дабы не догадывались, что я - изгой, пария и не узнавали меня по   очень скандальному имени! Я вынужден был затеряться среди других, стать  безликим странником. Дом, мебель, мои антикварные книги и безделушки – всё продавалось с торгов за бесценок. Как некогда, у великого художника Рембрандта! Он ходил на торги своего имущества, и от негодования, его сердце чуть не выпрыгивало из груди. И ни один друг, зная, Рембрандт – гениальнейший художник всех времён и народов, не оплатил его долги! История – повторялась вновь! Она всегда повторяется в обществе "цвета плесени" среди завистливых обывателей! Никто не выносит гениальность другого! Она им мешает и просто спать не даёт! Вот и думают такие люди: "Как бы открутить голову этому гению, возвышающуюся над нашими?!". И откручивают, ой как мастерски, со старанием и умением!
 С какими - любовью, трепетом и отрадой  собирал я всё это ранее! Как  радовался я, приобретя по случаю томик Гомера на древнегреческом языке! Или труды Овидия, или Речи Цицерона! Всё это я читал в подлинниках! А как ликовал, купив факсимиле французского поэта Вийона! Этого шального разбойника и удивительного поэта! А, приобретая скульптурные группы  Фальконе, рисунки Рубенса и Веласкеса, французские шпалеры по картонам самого французского художника Ватто, сколько испытывал счастья!
Всё пошло прахом! Вот она, расплата за творчество, призывающее к  жалости, любви, добру! Книги, мною написанные, уже не принимались к печати и не издавались, денег почти не было, кое-что присылала супруга, пока была жива. Она  очень любила меня и жалела! И я её сильно любил!   Вы бы знали, как  тосковал я по ней, по детям в тюрьме! Ночами я выл, словно волк, у которого разорили логово, лишив  семейства! Я царапал стены и рвал пальцы рук в кровь, только чтобы заглушить тупую, ноющую тоску сердца! Иногда хотелось перерезать себе вены, чтобы уйти от этого кошмара, преследующего меня! Но я знал,  это грех и  только обрадую моих недругов, это будет выглядеть, как истинное признание в моей «вине».
А сама камера, в коей я вынужден был находиться  в  одиночестве, была тёмной, что усиливало моё угнетённое состояние. Мне чудилось, - в воздухе разлита некая густая, удушающая синева,  становилось не по себе.  Казалось, я задыхался. Просто она не проветривалась. Окно не открывалось. В него никогда не попадали лучи солнечного света. Всё было серым, убогим, мрачным, дополнительно направлено на то, чтобы раздавить человека, согнуть в бараний рог! И пусть не выпрямляется!
 Но однажды около окна зачирикал голубь, зачем-то здесь оказавшийся. Я очень обрадовался, и хоть понимал,  это смешно, стал с ним разговаривать, благодарить, что не забыл обо мне, залетел, просил навещать ещё. Я даже обещал рассказывать каждый раз ему новые сказки, если он не забудет меня!  А иначе, там  можно было сойти с ума!  Даже чтения какого-либо мне не давали! О чём я думал, находясь там, когда голубь не прилетал? Тогда я сам себе рассказывал интересные истории, сказки и каждый день, стоя на коленях, молил Бога помочь выдержать весь этот ужас, опутавший меня!
 И чтобы выстоять, я иногда представлял, что слушаю великую музыку Баха…  Страсти по Матфею, арию альта в страстях, чакону, 4 прелюдии для клавесина. Я просто трепещу, покоряясь его музыке. Мне кажется, Бах говорит  с Богом и, слушая его, тоже попадаешь в его пространство, в его, можно сказать, ауру. И ты тоже, при помощи его музыки, забывая всё земное, уже стоишь перед Самим Господом Богом. От страха и неожиданности - ты весь холодеешь, говоришь ведь с Богом - со Вселенной, с Хозяином всего сущего. Думать ни о чём другом не можешь. Вас двое - Бог и ты. Внимаешь каждому Его слову, каждому звуку, понимая, что это жизненно важно и для тебя и для всего живого...
Ещё  постоянно я вспоминал свою Констанс.  Первый раз, кода мы встретились на балу у баронессы Н., она целый час подряд читала мне мои стихи из  моей первой  книги.  Книга прошла скромно и незаметно. Критики о ней не писали совсем. Никто не ругал и никто не хвалил. Вдруг, стихи мои учат, оказывается, наизусть! И кто? Чудная девушка! Это удивило, восхитило меня. Вот тут всё  и пошло,  закрутилось. Она была так прелестна, что я уже не мог сдерживаться и  сделал предложение. Просто испугался, что её кто-то перехватит у меня,  вскоре мы поженились. А сколько счастья меня ожидало с ней, не передать! Она восхищалась мной, как писателем, поэтом. Когда я написал свою «Саломею», супруга  сообщала мне:
- Милый Оскар, я в большом восторге от этой вещи,  там всё филигранно, изысканно, рафинированно! – И она целовала меня, радуясь, что её муж -  такой тонкий, талантливый писатель и человек!
Милая Констанс, ты была самым первым и самым внимательным моим читателем! Я  тобой просто гордился!
 Когда супруга приехала ко мне первый раз, мы оба плакали. Слёзы было не остановить. Мы ничего не говорили друг другу, только молча смотрели друг на друга, покрасневшими от слёз глазами,  крепко держась за руки. Помимо всего прочего, она передала мне свой надушенный кружевной платочек, коим она вытирала  свои слезинки. Я хранил его возле сердца, и когда очень уставал, целовал его, чтобы приободриться, прийти в себя. И ещё она передала мне рисунки детей к моей сказке – «Счастливый принц». Я написал её специально для своих дорогих мальчиков, чтобы они росли мягкими, добрыми и справедливыми.
 Это были очень смешные и интересные рисунки: то принц стоит задумчиво в одиночестве и тоскует, то на плечо ему села ласточка, а то вдруг, она полетела к детям, неся в клюве драгоценные камни, бывшие  ранее глазами принца. И последний рисунок - замёрзшая ласточка лежит у ног ободранной, потемневшей статуи «счастливого» принца и приписка детскими каракулями внизу: «Папочка, мы тебя очень любим! Возвращайся быстрее!".
О, Боже! И вспомнилось мне, когда мои дети играли, то всегда почему-то падали, расшибая свои коленки. Вечером, когда мы с женой укладывали спать наших мальчуганов, они показывали свои синяки со словами:
- Папочка,  больно!
Я переспрашивал:
- Ну, покажи пальчиком, где больно?
Сынуля протягивал руку к ушибленному месту, я наклонялся, со словами:
- Сейчас всё заживёт! - И целовал этот милый синячок.
Что они сейчас делают, мои родные, без меня? Оплёванные и, почти, уничтоженные?! – С ужасом, думалось мне тогда…
 После я не мог спать несколько ночей, всё смотрел на рисунки моих деток, комок горечи и обиды подступал к горлу.  Тогда я падал на колени, протягивал руки  верх, взывая истошным голосом:
- Господи, за что?!
Но Господь молчал. Где-то я читал фразу, удивившую меня по началу, но ныне, понятную: «А писатель должен страдать». Но я решил не сдаваться и начал постоянно повторять, при наплыве страха и безумия следующее:
- Оскар, всё  хорошо, всё  хорошо!
Моя покойная мама была поэтессой, писала, стихи, слушала и сочиняла сама много интересных историй. И как-то она рассказала мне одну из них:
- У одного царя был приближённый слуга. Он был умным, спокойным, всегда старался поддержать царя, когда тот унывал. Царь его любил. Слуга часто повторял одни и те же слова в волнительные моменты: «Всё будет хорошо, мой властелин!». Царь успокаивался. Однажды они пошли на охоту, слуга, непроизвольно, выстрелом из арбалета ранил царя, отсёк ему палец. И тоже сказал – всё будет хорошо! Но царь в гневе закричал:
- Я тебе, негодяй, покажу – хорошо! Посидишь у меня в подземелье и поймёшь, когда хорошо, когда – плохо! -  Он сдержал слово и посадил слугу в подземелье. В одно прекрасное время царь отправился путешествовать, на него напали дикари, связали, решив, принести в жертву своим богам: убить и  потом съесть.  Так повелевал им обычай. Но жертва должна была быть безупречной. А тут они увидели, у царя не хватает пальца. Его уже нельзя  использовать для этой цели, надо приносить в жертву только всё совершенное. Тогда они решили: он не пригоден им и отпустили на волю. Возвращаясь к себе, он вспомнил своего слугу, сказавшего при несчастье с пальцем: «Всё будет хорошо!», и понял – тот уже заранее всё предвидел. Вернулся к себе во дворец и освободил слугу.  И  меня эти слова  спасали от тоски и сильных волнений.
Во второй  приезд супруги мы уже не плакали, поняли – с тем, что на нас обрушилось – нам не справиться! Я - обречён! Она смотрела на меня  грустными, затуманенными глазами, как бы говоря:
-Мы больше никогда не увидимся, мой друг, никогда не будем вместе!  Никогда - никогда! Истаем от тоски друг по другу! Прощай мой, любимый, прощай! Это конец! – Так оно  и случилось.
 Что я мог ответить ей тогда,  дорогой  моей и желанной? Всего лишь:
-Береги себя и детей, и, если сможешь, выходи снова замуж. А со мной всё кончено! Забудь, похорони в своём сердце память обо мне! Прощай!
Она  ничего не ответила, передала мне кое-что из провизии и одежды, махнула рукой, и, ни слова не говоря, удалилась. Как же мне было тяжело всё это перенести! Я посинел, но не от холода -  меня всего била нервная дрожь, зубы стучали, сердце трепетало, руки дёргались. Вернувшись в камеру, обессиленный, подавленный горем, я повалился на пол у самого входа. Выходило, и меня, как ободранную статую «счастливого принца»  из моей же сказки, тоже пустили на переплавку через огненное горнило жизни… Это уже было началом конца!
 После того, как меня освободили, я долго скитался, боясь, что меня узнают. Пережил также много мучений и передряг. Денег почти не было. Жил, как нищий. Позже мне помог один французский друг, приютивший меня в своём пансионе. Некогда он зачитывался моими книгами, изданными ранее.  Из под моего пера, уже почти ничего не выходило. Некоторые бойкие литературные критики стали писать обо мне, что я мало сочинил. Но я отвечу  им на это – есть хорошая русская пословица: "Мал золотник, да дорог!". Даже принялись писать обо мне, я упал в пропасть, и жизнь моя – разрушена. Да, почти так – ведь я умираю в 46 лет, без средств существования, оплёванный и забытый на родине. Но отвечу - нет, моя жизнь не умята. Физически меня уже почти нет, но духовно - я  вырос, и долго  буду царить ещё над умами людей, стараясь сделать их мягче и добрее! Мои книги будут издаваться, и переиздаваться в будущем, я это знаю,  мои враги этим будут повержены в прах! Никто  не поверит в ту ложь, кою они выдумали и возложили на меня тяжким бременем. Ведь если б капля правды была в их обвинении, разве я пошёл бы  в суд отстаивать свою честь? Я – не сумасшедший! Я бы, как трус, убоялся  огласки! И, уверю Вас, объект моего обожания оказался ни тем, за кого я его принимал! Он сообщил мне, когда меня осудили, следующее: «Вы никому не интересны, когда Вы не на пьедестале!». Я слишком его переоценил! Всё вышло почти так, как я описал это в своём романе «Портрет Дориана Грея». Художник любил Дориана Грея, не как извращенец, а как извечную мечту о красоте, молодости,  чистоте. Но тот убил художника за его чудесное отношение к нему. Убил физически! Он стал раздражать его. Так и я поддерживал бедного молодого лорда морально и материально, и он «отблагодарил» меня,  даже не опровергнув  в суде ложные обвинения, возложенные  на меня. Как мог придумать его отец такое обвинение на меня сам? А сделай он признание в суде, что между нами ничего не было, кроме дружбы, со мною всего этого бы не случилось.  Это доказывает, что он, пользуясь моим дружеским расположением, не отвечал взаимностью, имел не чуткое сердце. Может, даже завидовал мне?
 Возможно, Бог наказал меня за мои эксцентричность, экстравагантность, не смирение. Но любил  я  только свою супругу, никогда не изменял ей, ни смотря, ни на что! Не этому лорду было так поступать со мной! Может, ему захотелось выпятиться, прославиться в шумихе осуждения талантливого писателя? Я так и не понял его поведения и теряюсь в догадках – за что он был так суров ко мне?  Но все эти недруги сделали  великолепную рекламу  моим книгам. Да, всё было бы хорошо, если не было бы так плохо!
Простите, но я не очень люблю долгие утомительные объяснения.  А тут вдруг разоткровенничался. Я всегда относился ко всему абсурдному, тягостному, смердящему с юмором. Вот и сейчас, в номере, где я нахожусь и пишу Вам свои признания, стены обклеены грязными, обшарпанными обоями, и я  говорю сам себе, глядя на них: «Хоть здесь жить всё-таки ещё можно, но из-за этих обоев, кто-то из нас должен уйти…». То есть моё обычное жизнелюбие взяло  верх над всем трагичным, не смотря ни на что! И я благодарен Богу за это!
Может быть,  по незнанию,  я как-то  отходил от церковных канонов, проповедуя любовь первостепенной константой. Но Сам Господь нам сказал:  «Да любите друг друга!». Если мы будем любить людей, думаю, это будет значить, мы любим Самого Бога!
И я считаю, моя жизнь не разбита и не уничтожена. Никогда не может быть разбита жизнь художника, если после  смерти, его произведения остаются жить и ими восхищаются благодарные потомки! Да здравствуют любовь, благородство, бескорыстие, честность и человечность!
Простите меня за всё, если я был виноват перед Вами, а я сам давно простил  всех! С любовью к Вам – Оскар Уайльд.
*** 
Когда некая дама прочитала такое серьёзное признание гениального писателя, она немного всплакнула, задумалась и написала под ним  следующее:
О, трудно жить бывает
Художнику порой.
Он страшно  изнывает
От боли роковой.
И платит за уменье
Ценою  жизни всей,
Встречая и презренье,
Судить его не смей!