К 100 летию Н. Панченко Г. Красников

      
Год 100 –летия Николая Васильевича Панченко (1924 – 2005) переживается мною как время пристального чтения того, что он создал, в том числе повторного прочтения стихов, которые, казалось бы, были давно известны.
Я попала в поле внимания Н.В., когда мне было 20 лет, в институтском Литобъединении. И наши контакты продолжались всю жизнь.

Интернет показал, что для многих юбилей этого поэта – значимое событие.
В прессе появились статьи и воспоминания о нем. В сети -профессиональные и любительские фильмы и ролики с авторским чтением стихов.   Но особенно трогательны индивидуальные небольшие видео, где обыкновенные люди читают свои любимые стихи Панченко. Чаще всего наизусть или держа перед собой одну из его немногочисленных книг.
День рождения Николая Васильевича, 9 апреля 2024 года, был отпразднован также литературной и нелитературной общественностью как юбилейный вечер поэта в Малом зале ЦДЛ «по инициативе снизу». Материалы об этом я давала в соответствующих разделах ПРОЗА.РУ.

В некоторых городах России состоялись поэтические чтения памяти Панченко, приуроченные к датам его столетия и кончины (15 августа 2005 года).  Было немало публикаций.
Я хочу здесь поместить одну из них. Написавший ее как поэт мне известен давно.
И его статья о Николае Васильевиче, которого я с полным правом считаю своим учителем в поэзии, принесла мне огромную радость. Ее появление свидетельствует о том, что поэт Николай Панченко, книги которого во все времена публиковались с большим трудом, не только не забыт, но и понят.
Мне хочется рассказать немного об авторе этой статьи, напечатанной в Литературной газете  № 14 от 10.04.2024.
Известно, что связь между поэтами разных поколений и разных поэтических направлений может осуществляться и без непосредственного общения, личных контактов. Иногда стихотворение так действует и запоминается, что создатель его кажется близким человеком и «жизнь его в стихах» остается в сознании почти как встреча воочию. Тогда хочется найти информацию об авторе, сверяя ее с поэтическими и публицистическими его проявлениями.
И бывает, что за всю жизнь ни разу не поговорив, чувствуешь родство и эти связи развиваются как бы в пространстве нематериального бытия. Так случилось со мной в отношении поэта (публициста, эссеиста) Геннадия Красникова.
Первое знакомство с этим поэтом, вернее, с его стихами, произошло в 80-х.
Мы с Ниной Константиновой (она, как и я, из поэтического семинара Николая Васильевича) едем ночным поездом в командировку в Херсонес (т.е. в Севастополь с пересадкой в Симферополе). Смотрим только что купленную нижку Красникова, рвем друг у друга из рук, а потом вслух по очереди читаем почти до утра. Счастливы, хотя книга не самая веселая.
И с тех пор человек этот стал навсегда мне интересен.
Геннадий Николаевич Красников (1951) – из  Чкаловской области, поселок Максай. Я сразу поняла, что это человек с трудовой биографией, с 14 лет работал (в частности, электриком), учился в вечерней школе. В 1974 году окончил факультет журналистики Московского университета. После МГУ был на литературной работе.
А моей первой работой (в 15 лет) была лаборатория химводоочистки, обслуживающая котельные жилых домов. Получив химическое образование, я служила потом в научных и производственных организациях, с 1974 года – в сфере реставрации архитектурных памятников.
В течение жизни были места, где мы с Геннадием вполне могли встретиться. Он работал корреспондентом районной газеты в городе Озёры Московской области. А я знала Озёрский ГОК (горнопромышленный комбинат), потому что, когда искали на подмосковных карьерах камень, пригодный для реставрации древних церквей, участвовала в этом процессе и вела лабораторные испытания. Надо сказать, по работе я немало забраковала партий известняка, привозимого из г.Озеры на реставрационный участок «моего объекта» (церковь Спаса Преображения в с. Остров 16 в.). Камень там, хоть и прочный, плохо поддается обработке ручным инструментом, из него нельзя вытесать профилированные детали.
В 1978—1992 годы Красников работал в издательстве «Молодая гвардия» редактором альманаха «Поэзия». Я там печаталась, но дело имела только с Н.К. Старшиновым. Видела Красникова в редакции, но общаться не пришлось. Именно Николая Старшинова, поэта, прошедшего войну, называет Красников среди своих главных авторитетов, как я называю Николая Панченко.

С 2006 года Геннадий Николаевич — доцент Литературного института.
Я же, оставив должность инженера-технолога, с 1999 по 2009 стала директором Высшей школы реставрации и преподавателем РГГУ.
Но и педагогическое поприще нигде с Красниковым меня не свело.
Мы оба были членами Союза писателей СССР, потом распавшегося
на отдельные писательские организации.

У Красникова вышло много книг в разных жанрах. Я следила
за творчеством этого автора. Его поэтические сборники старалась
 достать, прочесть. Не все они у меня есть, но какие приметные
у них названия: «Птичьи светофоры», «Пока вы любите…», «Крик»,
«Не убий!»,  «Кто с любовью придёт…».

Некоторые стихи этого поэта я спонтанно вспоминаю, например, «России (из окна поезда Москва-Оренбург)»,  стихотворение с блоковским отсветом в строках:

Не золотой, но тёмной и сырой,
продрогшей, тихой, слякотной
                и выцветшей,
люблю тебя осеннею порой
в предзимний путь
по бездорожью вышедшей.

От всех дворцов, от шума вдалеке,
идущую, под тучами угрюмыми,
люблю тебя в твоём простом платке
с твоей печалью и твоими думами.

Прижмусь щекой к вагонному окну,
на всех разъездах, в поле, за деревнями,
я всюду вижу лишь тебя одну
неспешную, натруженную, древнюю.

Люблю в твоих глазах живой огонь,
святую глубину его небесную,
как долго-долго, приложив ладонь,
ты смотришь вдаль
тебе одной известную.

Как терпеливо крест земной несёшь,
как ты сама себе одной начальница,
не спрашиваю я, куда идёшь,
я за тобой, иди, моя печальница!..

Мне казалось, что у Красникова сложилась литературная карьера.
В центральных журналах и газетах печатаются его стихи, публицистика,
 статьи по проблемам литературы и русской истории. Он участвует в международных литературных событиях. Не раз входил в состав жюри поэтических конкурсов. И сам является обладателем нескольких премий
по литературе. Составитель поэтических антологий и изданий русских классиков XX века (Блока, Есенина, Цветаевой, Волошина, Гумилёва).
И во всех его текстах меня притягивают подлинность чувств, резкость
прямых высказываний, взывание к гражданской совести современников:
***
Время понемногу подбирает
всех, кто дорог был, кто был любим,
на чужом пиру, где нас не знают,
никого не назовём своим…

Только память остаётся другом,
ненадёжным, правда, вот беда,
как Сусанин водит круг за кругом
сквозь непроходимые года…

Заведёт в отчаянные дали,
уведёт печаль к истокам дней
и в страну, которую украли
на войне оболганных идей.

Уведёт в рабочие посёлки,
сквозь бараки, в бедность детских лет, -
солнечные собирать осколки,
невозвратного прощальный свет…

А когда вернёшься на дорогу
в мир, где новый Вавилон бурлит, –
ночь шумна, ничто не внемлет Богу,
и Содом с Гоморрой говорит…

…Счастливы ушедшие!..
не стоит
впутывать вас в эти времена,
где гроша последнего не стоят
ваши песни, сказки, имена…

Бывает, что в каких-нибудь строках Г.К. я обнаруживаю вдруг, что мы расходимся во взглядах. Но высказывания этого поэта всегда искренни и не зависят от конъюнктуры момента.

Я знаю Красникова также как составителя поэтических антологий «Русская поэзия» XX и XXI века (2000, 2010). В предисловии ко второй книге он, когда пишет о русских поэтах старшего поколения, называет среди «наших классиков» и Николая Панченко.

Еще я люблю стихи Красникова за его нескрываемое благодарное отношение к соотечественникам, участникам Великой Отечественной войны. Я тоже испытываю такие чувства и писала об этом.
Его поэзию, в том числе стихотворение, посвященное поэтам-фронтовикам (Винокурову, Старшинову, Панченко, Межирову и др.), переполняют горестные переживания по поводу этической деградации нынешнего общества. Острое совестное беспокойство из-за того, что происходит в наше время, подвигает поэта к риторическим вопросам: неужели мы допустим «без стыда и муки» то, что пытаются сделать с историей нашей страны, с ее судьбой?

* * *
Мы дружили с фронтовиками,
с настоящими мужиками,
быть почётно учениками
у великих отцов своих –
тех, что скрыты уже веками
под осыпавшимися венками,
под летящими вслед плевками
на святые могилы их.
Знаем, что они пережили,
знаем, что они заслужили
и какие песни сложили, –
вместе с ними пели не раз…
В майский день за Победу пили,
А бывало, и слёзы лили,
Вспоминая, как протрубили
Им архангелы – грозный час!..

Ну, так, что же, дети и внуки,
молча мы опускаем руки,
чтоб могли какие-то суки
пачкать память старых солдат?
Всё сдадим – без стыда и муки?
Впереди – подлый смех и трюки,
пляски под похоронные звуки…
Позади – Москва, Сталинград!..

В той же гневной риторике вопрошает о настоящем своих соотечественников и Николай Панченко в стихах, отобранных Красниковым для Антологии «Русская поэзия XXI века». И как серьезно звучат эти вопросы сегодня, по прошествии десятилетий со времени создания стихов... Например, в стихотворении "РОДИНЕ", приведенном ниже, в статье Красникова, которую тот написал  в память 100-летней годовщины Панченко, внеся в заголовок своего текста название мемуарного труда самого поэта-фронтовика («Частный  опыт истории»), публиковавшегося фрагментарно в выпусках альманаха «Грани».

                Г.Красников Трудный частный опыт истории
       К 100–летию со дня рождения Николая Панченко

Есть поэты с именем, а есть поэты с репутацией (с доброй или худой славой о человеке). Одно свидетельствует о некоторой известности, другое –   о личности писателя, о том, что М. Пришвин называл творческим поведением. Писатель должен быть не только автором книги, полагал он, а прежде всего – «автором своей жизни». Автором своей жизни можно назвать замечательного русского поэта фронтового поколения Николая Васильевича Панченко, являвшего собою именно такую личность, что было отмечено премией
«За честь и достоинство в литературе».
Увы, «честь и достоинство» не только не облегчают, но чаще всего осложняют путь в литературе. Прав И. Фоняков, обозначив итог непростого литературного пути поэта: «Поэзия Панченко имеет свой, может быть, не очень широкий, но преданный и по-своему пристрастный круг ценителей и почитателей». Здесь всё в точку и про «не очень широкий», и про именно «пристрастный круг». Вроде не так уж и мало, и всё же обидно, что узнаваемая экспрессивная поэзия Н. Панченко обойдена достойным его таланта вниманием. Но то был сознательный выбор поэта, который с самого начала создавал собственную художественную, этическую иерархию ценностей.
Земляк знаменитых К. Циолковского, А. Чижевского, П. Филонова, уроженец Калуги, Н. Панченко в восемнадцать лет ушёл на фронт. Служил в пехоте, затем, будучи младшим авиаспециалистом, обслуживал аэродромы в составе 242-го авиаполка 321-й авиадивизии на Воронежском, 1-м и 4-м Украинских
фронтах. Был дважды контужен и тяжело ранен. На фронте вступил в партию. Биография как у большинства его ровесников. Разве что при всей его внешней фактурности – рослого молодца-красавца, словно монументальный Александр Невский с картин Павла Корина – в нём и в его стихах меньше советской романтики, которая была столь органична для творчества Павла Когана, Михаила Кульчицкого, Иосифа Уткина и многих других, оставшихся на полях сражений и тех, кто дошёл до Победы. Хотя с оглядкой на прошлое поэт всё-таки внесёт в свой словарь несколько возвышенный слог: «Шли безусые рыцари / сквозь дожди и снега / и с открытой позиции / разбивали врага».
Интересно сравнить, как по-разному два прекрасных поэта – Николай Панченко и Александр Межиров, интеллигенты по рождению, – изображают, по сути, одинаковый сюжет. Межиров в длинном стихотворении «Проводы» повествует о том, как отправляется на войну:

Меня проводили без слёз,
Не плакали, не голосили,
Истошно кричал паровоз,
Окутанный клубами пыли.

Юным новобранцам выдали сухой паёк с банкой сгущённого молока,
и мальчишка, вспомнив детскую забаву, «На банку ножом надавил, / Из тамбура высунул руку», глядя, как «Тягучая нить молока / Колеблется
вдоль эшелона…». Сюжет завершается эпично, интеллигентно, красиво:

Свистит за верстою верста,
В теплушке доиграно действо,
Консервная банка пуста.
Ну вот и окончилось детство.

В теплушке Панченко иные детали, суровые, с зазубринами, рвущими сердце: «Вдоль поезда торчат сосули – / Литые бороды мочи».
В его теплушке (в другом стихотворении):

Торчат из-под шинели
Сырые сапоги.
Как лица, знать, синели
И корчились мозги.
Бессмысленно теплушкой
Зовётся этот дом:
Вода в железной кружке
Давно схватилась льдом…
Беседуют соседи,
Безропотно вполне!
«Который не доедет –
Не нужен на войне...»
(1942–1943)

По грубоватой фактурности и природному христианскому состраданию его стихи напоминают прозу Вс. Гаршина, фронтовые очерки А. Платонова. Гаршин, участник Русско-турецкой войны (1877), в рассказах («Четыре дня», «Из воспоминаний рядового Иванова») размышляет о природе войны, о её «тайной силе». «...всякий нехвастливый и прямой человек на вопрос, страшно ли ему, ответит: страшно… это сознание не останавливало людей, не заставляло их думать о бегстве, а вело вперёд. Не проснулись кровожадные инстинкты, не хотелось идти вперёд, чтобы убить кого-нибудь, но было неотвратимое побуждение идти вперёд во что бы то ни стало».
Эта свойственная русской философии антиномичность, вечное «грешу – каюсь» (по Флоренскому: истина всегда антиномична) – характерная черта многих стихов Панченко (да и всей его жизни). Вот стихотворение, состоящее из одних противоречий:

Я в детстве любил воевать –
А в юности был невоинственный:
Мне слышался голос таинственный.
Он мне не велел воевать.

Но юность пришлась на войну.
И я воевал – что поделаешь? –
И я убивал – что поделаешь? –
Как гвозди в песок забивал.

Откуда вдруг этот «голос таинственный»?.. Не тот ли это удерживающий голос, который когда-то слышал Сократ? Не он ли продиктует поэту одно из самых знаменитых его стихотворений – «Балладу о расстрелянном сердце» (1944), единственное в своём роде во всей военной поэзии? Словно исповедуясь, поэт признаётся, говоря о врагах и о себе:
 «На них кресты / и тень Христа, / на мне – ни бога, ни креста: / – Убей его! – / И убиваю, / хожу, подковками звеня. / Я знаю: сердцем убываю. / Нет вовсе сердца у меня».
Не об этой ли неизбежной цене войны предупреждает «таинственный голос»? И не отсюда ли страшный образ при воспоминании об оловянных солдатиках мирного детства – «Я помню оловянные глаза у мёртвого немецкого солдата»?

Николаю Панченко не простили участия в издании скандального альманаха «Тарусские страницы», подписи коллективного письма в защиту Ю. Даниэля и А. Синявского, надолго перекрыв возможность публикаций, а начинавшие наконец выходить книги кромсала цензура. Вопреки всему он оставался верен своим принципам. Страстным манифестом этих принципов стало его послесловие к воспоминаниям Надежды Мандельштам – «Какой свободой мы располагали…» (1988). Вначале искренне поддержавший перестройку, стал одним из основателей движения демократически настроенных литераторов «Апрель».
Неудобный реализм Панченко (в народе говорят: «Нашла коса на камень») – как философская категория, как инструмент познания мира и времени. Не случайно он скажет: «По малым силам своим мы так и делали – биографию. А получалась история. И нет биографии отдельно от истории». И свои мемуары назовёт «Частный опыт истории».
На исходе жизни, в пору разочарований иными прошлыми идеалами, предательской перестройкой, в годы поиска и обретения новых, теперь уже вечных духовных опор и смыслов, душа всё чаще просила сокровенных слов:
«Утишь мою, Господи, злобу, / Она не бывает права».
Отливались в лаконичную формулу исторические инвективы:

Возглашали тирану хвалу –
славились.
А сегодня возводят хулу –
славятся.
А Россия – пытай на колу –
справится!..

Тема войны становилась всё трагичнее. В стихотворении с символическим названием «Родине» Панченко, не любивший высоких слов, униженный так называемыми святыми девяностыми, по праву старого солдата задаётся вопросом о том, какое будущее и какая страна останутся детям и внукам:

Я был с тобою и – тобой! –
Опорной твердью голубой,
Что вдруг опоры
не находит...

Ужель из памяти уходит
Последний бой,
Как первый бой?

Мы не дали тебя убить –
Сердец беспримесная плавка.
А кто не даст тебя пропить,
Проспать,
Продать из-под прилавка?!

В стихотворении «Молитва» он напишет:
Не пророк, не иудей,
Не работал под мессию.
Господи!
Спаси людей
И особенно Россию…

Удивительно, как «пристрастный круг ценителей и почитателей» вдруг обнаружил в конце, что Панченко, оказывается, человек православный, что он ищет смирения и согласия. Словно знали совсем другого поэта, не этого, настоящего, каким он был в последнем разговоре со мной: никому не нужным, с изданными книгами (вот свобода и демократия!) в нераспечатанных типографских пачках, невостребованно лежащими вповалку у него на балконе. Раньше – не издавали, теперь – издали… Так-то!
Когда я в последний раз позвонил поэту, чтобы поблагодарить за присланные книги и стихи для военной антологии к 65-летию Победы, мне ответили, что
Николая Васильевича нет дома: «Он ушёл кормить птиц…» Вскоре его не стало.
В моём телефонном справочнике возле его имени навсегда осталась запись:
«Ушёл кормить птиц».
                Геннадий Красников