Глава 10. Забастовка. Победа!

   На следующий день их озабоченность подтвердилась. Субботний выпуск "Тюрингер алгемайне" напечатал статью про лагерь. Ни Мохаммед, ни Ивар сперва ничего не знали, но затем кто-то сказал, что Маша, дезертирова жена, таскается из комнаты в комнату и показывает газету албанкам.


   "Вот, смотрите, что вы наделали, - твердила она, - про вас в газете написано".
   Албанские женщины трепетали.


   Это было вовсе не похоже на Машу - ходить по чужим комнатам.  Маша была
двадцатилетней женщиной из украинской деревни, про которых говорят, что
у них зимой снега не выпросишь. Если кто-то стучался в её дверь,  она едва высовывала нос и ворчала: "Шо надо?"


   Чтение, если вообще таковое наличествовало, закончилось для неё три года назад, в школе, и в лагере её никто не видал с книгой или русской газетой в руках.
    Маша, с немецкой газетой, стоимостью в целых восемьдесят пфеннингов,
да ещё у кого-то в гостях? Мираж.


   Скоро к Ирине повалили албанские женщины со своими жалобами и страхами:
   "Ой, что ты и твой муж сделала с нами, ой, Ирина, ой. Немцы отошлют нас
домой..."


   Ирина активно поддерживала забастовку, и её принимали за женского лидера.


   Албанцы приезжали в Германию целыми "кланами", почти у всех имелись родственники на Западе, дяди, тёти, братья, бесчисленные детишки.  Они как бешеные цеплялись за "райскую жизнь" в Германии, и хотя все без исключения  заявляли, что в Приштине жили в настоящих дворцах, никогда не слышали о поп-корне и обожали позировать с чужими "мобильниками" или облокачиваться на чужие машины для фото.

Албанские женщины были скрытны, странноваты и жить не могли без сплетен.
   "Что ты с нами сделала...", - качали они головой.


   Как выяснилось, ни одна из них статьи не читала - из-за недостаточного знания немецкого -  но, тем не менее, они напугались.
   Ирина занялась расследованием. После скучных, удручающих дней в лагере, забастовка была дыханием настоящей жизни, настоящим, осмысленным существованием, ну и забавой тоже.


   Она выяснила, что газетой Машу снабдила "социалка" Петра, которая занималась с детьми и подменяла их матерей, пока они сидели по комнатам и страдали от скуки.


   Ирина нашла газету и статью. Над статьей красовался крупный заголовок:
"Азюлянты требуют денег". Хотя журналисты из "Тюрингер" отказались лично
поговорить с забастовщиками и узнать их претензии из первых рук, они сварганили интервью с каким-то боссом из "социаламта" в городе N.


Начиналось интервью стандартно: "Как нам удалось узнать в отделе социального обеспечения, и.т.п." Комментарии босса представляли "азюлянтов" как неразумную и жадную толпу, недовольную жертвами, на которые идет Германия, снабжая их едой и одеждой. Статья была вежливенько наполнена ядом.


   Без сомнения,  читатель будет качать головой и возмущаться, какого ещё черта надо этим иностранцам, когда безработица и так растет, а они, бедные немцы,  платят за разношерстную толпу из собственного кармана.


   Статейка была ударом ниже пояса. Два года спустя, в другом городке H, уже другая газета повторит тот же метод.  Немецкие журналисты напишут: "…слухи о том, что "азюлянты" силой захватили местный отдел социального обеспечения и взяли в заложники сотрудников не подтвердились..."  (На самом деле начальник отдела  сам пригласил депутацию от "азюлянтов" для беседы.)  Журналисты сделали всего-навсего незначительную "ошибку". После этой ошибки, ночью, к одиноко стоящему в лесу лагерю, понаехали мотоциклисты в черных, как у "СС",  куртках, оравшие "Иностранцев - вон!")


   Такого рода "информации" надо было противодействовать. Посовещавшись,
Мохаммед, Ивар и Ирина решили отправить в газету гонца, с копией их обращения в Верховный комиссариат ООН по беженцам. "Они не посмеют отказаться от петиции, которая уже ушла в Бонн..."


   И вот, рано утром в понедельник, в город N отправился высокий, элегантный африканец, с очками в тонкой золотой оправе. Деньги на проезд "тройка" выделила из своих средств. Ничего не было слышно от герра Фрассмана.


   Народ собирался кучками в коридоре, кочевал по комнатам и ждал. Время шло,  никаких известий из города N не поступало, и албанское население лагеря опять заволновалось.
   "Что если нам теперь вообще не дадут одежды?" – шептались албанки по углам.


   Африканцы заявили, что скорее будут ходит голыми, чем наденут эту дрянь. 
    В больших турецких семьях не могли простить кроссовки, которые разваливались через триста метров.


   Штрейкбрехеры, дезертирова семья и Артур, он же Артем, он же Юра, армянин из Тбилиси, ходили с тайным удовлетворением, но не рисковали трясти своими "красными карточками" перед народом. Сёма, дезертир, переходил от одной группы народа  к другой и говорил, что хочет побеседовать с "организаторами".


   "Чтобы указать на ошибки, -  объяснял он и ныл, - мы ведь беженцы, и должны брать, что нам дают..."


   "Немцы организовали забастовку", -  презрительно глядя на дезертира, огрызнулся Ивар.


   Сёма жил в Германии уже десятый год. Это был мелкий, но крепенький мужичок, отслуживший два года солдатом  в Советской армии, затем подавшийся на пять лет в "прапоры", и оставшийся здесь, когда войска ушли. В лагере он сидел уже три года.


   Или, скорее, его жена сидела, поскольку Сёма все время вкалывал на "черной
работе" где-то в Лейпциге. Раз в месяц он возвращался, чтобы отдать выручку жене
и в награду потрахаться.


   Странно, шеф никогда не замечал его отсутствия, хотя к другим он стучался в дверь и с вежливой улыбочкой говорил: "Я что-то не видел вашего мужа сегодня, пусть он зайдет ко мне".

 Затем он прочитывал лекцию о росте безработицы в Германии, и указывал, что нелегальная работа,  то есть, "черная", наказуема по закону, и если вы хотите оставаться в Германии, нужно уважать законы. "Всё понятно?" - завершал он свою нотацию.


   "Мы беженцы, - со смирением ныл дезертир Сёма, - мы должны брать, что дают..."
   С прокисшим выражением лица он переходил от одной группы к другой,
прислушивался, ныл и двигался дальше.


   "Ты не беженец, а  х... дезертир, -  грубо прервал его Ивар. Люди и без этого нытья начинали колебаться. - Что ж ты раньше не перебежал на Запад, а ждал
пока войска выведут?"


   Около шестисот таких "политических"  из бывших военных насчитывалось
по всей Германии. Первые года три их ласкали, но потом, как писали газеты,
Федеральное правительство в Бонне отказалось предоставить дезертирам политическое убежище. По-хитрому, окончательное решение было оставлено за федеральными землями,  то есть, местными властями, и теперь "пользованные"  наизнанку выворачивались, чтобы умилостивить начальство.

   Напряженность в лагере собиралась как туча. И вот, в пять часов вечера, через
час после окончания рабочего дня, на доске объявлений появилось машинописное сообщение, с адресом и печатью отдела соцобеспечения города N. Кто-то видел, как герр Фрассман лично прошмыгнул в лагерь, чтобы пришпилить бумагу на доску объявлений.


   Возле бумаги собралось пол-лагеря, сообщение читали и перечитывали и давали самое различное толкование. Одни уверяли, что все кончено, другие говорили, что это - победа, паникёры стенали, что теперь уж вообще никакой одежды им не видать. В конце концов, кто-то побежал за Мохаммедом и Иваром.


   Забастовщики победили.

   "Наверное, журналисты перезвонили Фрассману, что петиция ушла напрямую в ООН, - предположила Ирина. - Скорее всего, статью писали с его подачи и предупредили
об опасности".


   Вероятно, Ирина была права, ибо во вторник "Тюрингер Алгемайне" поместила статью, не то чтоб опровергавшую ранее данную информацию, а так сказать, "сообщавшую подробности" и цитировавшую африканца из лагеря и даже саму петицию.


***

   Два месяца спустя, когда все в лагере уже позабыли о стачке, в лагерь поселка L прибыл господин Крюгер, работавший то ли в министерстве иностранных дел, то ли в Немецком Красном Кресте, то ли ещё где-то. Очевидно,  для расследования.


   Он говорил, будто жевал сырой лимон за левой щекой, и вздыхал, как бы,  в
большом расстройстве.


   Мохаммед встречу с господином  Крюгером проигнорировал. Он показал
немцам "кто есть кто" и больше не желал и пальцем пошевелить. Он ходил с отвлеченно-высокомерным видом.


   Ивар пошел на встречу из интереса и заметил, как одна из "социалок" указала
на него Крюгеру. Мгновенно почувствовав опасность, Ивар ограничился
слушанием с вежливым вниманием на лице.


   Глаза герра Крюгера оттаяли, когда он убедился, что никакого организованного "подполья" нет и в помине. Он дружески кивал, вслушиваясь в "канака шпрахе",  косноязычный немецкий, на котором изъяснялись азюлянты, заменяя нехватку слов обилием жестов.


   Когда же азюлянты один за другим принялись, со скулящими интонациями,  толковать о своих проблемах, он даже улыбнулся. Герр Крюгер, как председатель, приосанился за столом и с умным лицом стал делать пометки  в блокноте. Азюлянты просили записывать их нужды слово в слово.


   Во рту у герра Крюгера больше не было сырого лимона.
   Затем он уехал, и никто никогда более не слышал о герре Крюгере и о том, что сталось с его записями.

***