Не в том месте, не в то время

— ...Даааа!.. — прокричал радостно Тёмыч, всё-таки обогнав меня в этот раз и придя к финишу первым.
Начало лета выдалось сухим и душным, но мы с Тёмычем, наплевав на зной, развалившись у него на диване, играли в «F-1» на приставке «SEGA».
Ближе к полудню я ушёл обедать домой. Мы договорились на вечер; Тёмыч должен был принести от кого-то пару новеньких картриджей.
Я подошёл к его дому около семи вечера, и увидел жёлтый, пыльный милицейский УАЗик, с синей полосой в полукруг, троих ментов да с десяток старух, охающих и ахающих, причитающих на все лады, они галдели как-то разом и что-то втолковывали ментам.
Вдруг одна из них указала на меня:
— Его я тоже видела сегодня в подъезде.
Я действительно припомнил, что когда спускался от Тёмыча, она выходила из своей квартиры, этажом ниже, с капроновой сумкой в руках.
— Поди сюда — сказал мне невысокий коренастый мент с бульдожьей челюстью и округлыми плечами в помятой форме. Я подошёл, уловив запах мятной жвачки, которую он жевал.
— Чего делал в подъезде сегодня? — спросил он как-то нахально, подняв брови.
— Приходил к другу, мы с ним на приставке играли.
— Он может подтвердить?
— Да...
— Ну пошли, сходим к нему.
Старуха стояла рядом и следила за нашим диалогом безотрывно. И когда мы пошли к подъезду, я чувствовал её взгляд у себя на затылке.
Мы поднялись, позвонили в дверь. Тишина. Ни шороха. Мент позвонил ещё, подольше не убирая руку от звонка. Ничего. Он обернулся ко мне и посмотрел на меня как-то зло и вопросительно.
— Ещё не пришёл, наверное — пожал я плечами — он хотел принести к вечеру пару новых картриджей для приставки...
Я уже немного волноваться: вспотевшие ладони, сухость в горле.
— Пару картриджей, значит... — сказал многозначительно мент.
— Да, мы договорились встретиться вечером... А что тут случилось-то вообще?
— Что случилось, пожилую женщину ограбили, вот что случилось, — и скосил свой нахальный взгляд на меня.
— Да зачем мне... У меня тут друзья на районе... Меня тут знают...
— Ладно, пошли...
Он слегка подтолкнул меня в спину, и мы начали спускаться. Старухи у подъезда всё так же галдели, жестикулируя руками, и подозрительно косились на меня. Мент подвёл меня к задней части УАЗика, распахнул дверь.
— Залазь... — махнул он рукой.
Я залез в машину, там оказался ещё кто-то, какой-то парень постарше меня. Дверь со скрипом и стуком закрылась, щелкнул замок.
— Вот суки. да... — сказал шёпотом парень, — Никита, — он протянул руку.
— Денис — сказал я, пожав его крепкую ладонь, больше моей.
— Тебя-то за что хоть? — усмехнулся он.
— Да просто к другу заходил на приставке поиграть, а меня старуха увидела, ниже этажом, а ты как попал?..
— Так же, прикинь, только к девушке приходил днём: вечером с ней договорились погулять. Меня тоже видела одна из этих.... — кивнул он в сторону.
— Да, си-ту-а-ци-я — сказал я по слогам, укусив нижнюю губу.
— Не очкуй, подержат и отпустят, ну, может, пальчики снимут. На этом — шабаш...
— Да я не боюсь, не приятно просто... — выдохнул я.
Тут захлопали, заскрипели остальные двери, глухо зашумели голоса, и машина затарахтела, поехала, слегка трясясь, переваливаясь из-за неровного дырявого асфальта двора.
— С какого района-то будешь? — спросил меня Никита.
— «Автобан»...
—  А я с «Дружбы».
(«Дружба» — так назывался кинотеатр в самой серёдке района).
Пока мы с Никитой ехали до «Отдела» на Красина 51, обсуждали местные сплетни районов, разных парней: «Филина знаешь, Комара» — спрашивал меня Никита о парнях нашего района, старше меня лет на пять, которых я знал, но, конечно, близко не общался. Но вот тормоза проскулили свою невесёлую, короткую песню, машина остановилась. Снова захлопали двери, щёлкнул замок, дверь с лязгом открылась. Тот же мент с бульдожьей челюстью сказал нам выйти и идти за ним. Я увидел старое, разбитое здание, с грязным кирпичом, жёлто-коричневого цвета, со старыми решётками на окнах, на которых местами откололась белая краска, и проступали червоточины, плакат: «Внимание, розыск!», с именами и фото разных предполагаемых и настоящих преступников, большую надпись белыми буквами на синем фоне: «ДЕЖУРНАЯ ЧАСТЬ», массивную, такую же грязную, серую железную дверь, куда мы зашли по шелудивым бетонным ступеням.
В «Отделе» был спёртый неприятный воздух, словно окна там никогда не отворяли, и стоял какой-то своеобразный запах. Мы просто шли по коридору, глядя в спину мента. Вначале он куда-то зашёл, в какую-то дверь, чего-то у кого-то спрашивал, пока мы стояли снаружи. Потом вышел.
— Пошли... — кивнул он.
Мы снова шли по коридору.
— Так, стой, — обратился он ко мне, — жди у этого кабинета. Ты — со мной дальше, — сказал он Никите.
— Давай, братан, до встречи — сказал мне Никита шёпотом.
Мы пожали друг другу руки, и он ушёл дальше по коридору.
Я стоял у кабинета и смотрел в пол, на грязный, потёртый, рваный и загнутый серо-жёлтый линолеум с какими-то цветами. Но вот я услышал шаги. Я поднял голову, и увидел рослого худого человека в коричневом пиджаке, лысеющего, с узким морщинистым лицом, острым кадыком, тонкими губами и каким-то беспокойным или даже злым взглядом.
— Заходи — сказал он мне, открывая ключом дверь, который повернул три раза. Мы зашли в кабинет, в котором было сильно накурено. Следователь подошёл к окну, дёрнул его, открыв, стекло зазвенело. Я посмотрел за окно, увидев часть дерева, услышал проезжающие машины и шорох шагов.
После обычной процедуры с ФИО и адресом фактической регистрации, он начал меня допрашивать, то бишь стращать, и даже угрожал убить, и списать мою смерть на побег, если я не расскажу как ограбил квартиру. Но я ничего не говорил, кроме того, что уже рассказал менту с бульдожьей челюстью, то есть правду. Он снял пиджак, выматерился, ещё поорал на меня какое-то время, пока я молча смотрел в пол, всё на тот же старый грязный линолеум да иногда бросал взгляд на дверь, обитую дермантином. Время шло. Прооравшись, следователь закурил, затем склонился к столу, и стал что-то записывать. Потом он повёл меня снимать пальчики. После он вывел меня в коридор и указал на туалет, где я могу помыть руки. Я шёл и тёр свои синие пальцы, которые не смог отмыть как следует всё по тому же коридору перед его кабинетом, а навстречу нам шёл какой-то рослый, усатый с широким лицом, отвислым животом и красными щеками.
— Че он сделал? — рявкнул он в мою сторону, когда мы с ним поравнялись, и, как это ни странно, от него несло перегаром.
— Да... — протянул этот, с узким лицом — не хочет сознаваться в ограблении.
— Не хочет, значит!..
Я посмотрел в злые, пьяные, чёрные глаза, буравящие меня, и не успел опомниться как огромная ладонь хвастанула меня по уху, впечатав головой в стену. Я съехал вниз по стене, прижимая рукой ушибленную часть головы, а в ухе звенело.
— А теперь?! — заорал он, наклонившись ко мне.
— Ну зачем... зачем ты так, Палыч,  — как бы заискивая перед ним, сказал узколицый.
— А чтоб раскололся, гнида!
Затем он схватил меня за отворот футболки, которая затрещала, поднял и прижал к стене.
— Ладно, ладно, успокойся, я разберусь с ним, — улыбаясь, похлопывая своего коллегу по плечу, сказал мой спаситель.
— Ууууу, сука — промычав, сказал Палыч, и сильно швырнул меня вдоль коридора. Отлетев, я упал на одно колено, прижимая руку к левой височной части головы.
— Мразь поганая — выругался напоследок Палыч в мою сторону, и пошёл дальше по коридору. Я поднялся и с ненавистью посмотрел на жирную, широкую удаляющуюся спину в голубой рубашке.
— Давай, пошли — сказал следователь.
Мы пошли по коридору, я трогал голову рукой — проверял не идёт ли кровь. Мы свернули направо и оказались в большой прямоугольной комнате, с тремя камерами и длинной коричневой стойкой со скамейкой у правой стены.
— Садись сюда — следователь указал на скамейку.
Я сел. По левую руку от меня сидел за столом дежурный и что-то писал.
— Пусть пока тут посидит, потом решу, что с ним делать, — сказал следователь дежурному, тот кивнул головой, продолжая писать.
— Долго я буду тут сидеть? — спросил я у следователя.
Он взглянул на часы, и нагло, равнодушно посмотрев на меня, сказал:
— Долго, долго, если вообще отпустим, и вышел из комнаты.
Я сидел на скамейке, глядя в пол, на обшарпанные доски, покрашенные в коричневый цвет, и думал про Гашиша. Гашиш был вор, лазил по хатам, и хвастал нам, что у него уже больше ста эпизодов. Скорее всего, это он обчистил квартиру у старушки, думал я. А время шло и шло потихоньку. Как же хотелось курить. Я стрельнул у дежурного сигарету.
— Не курю — сказал крепкий молодой парень с обритой головой.
В самой дальней камере от меня, сидела какая-то женщина, которая иногда подходила к решётке и молча смотрела на дежурного. Во второй камере, самой вонючей, были два пьяньчужки, которые спали на нарах. Третья, самая близкая ко мне, была пустой.
Я сидел и размышлял, отчего меня не запихнули в неё.
Скрипнула дверь, и в комнату ввели рослого брюнета, спортивного телосложения, в белой рубашке, чёрных брюках и в таких же чёрных, мохнатых, закрытых домашних тапках, слегка выпившего. Мент подвёл его к дежурному, и брюнет выложил из карманов брюк содержимое: пачку сигарет и зажигалку. Дежурный записал что-то, брюнет под чем-то расписался, затем дежурный встал и подвёл брюнета к третьей камере, открыл её, брюнет зашёл внутрь. Дежурный закрыл камеру и снова сел за стол.
— С дня рождения забрали, — сказал мне брюнет, — прямо от подъезда, суки. Я просто покурить вышел.
— Так, не разговаривать — грубо оборвал его дежурный.
— Можно мне в туалет? — спросила девица из первой и самой дальней от меня камеры.
Дежурный встал, дверь лязгнула, и он проводил девицу в туалет. Через пару минут она вышла и зашла обратно в камеру. Дежурный с лязгом закрыл её.
— Слышь — сказал брюнет дежурному — давай я с любым из вас выйду на улицу, и встану в стойку...
Дежурный не обратил никакого внимания на его слова, и просто сел обратно за стол, продолжив что-то писать. Брюнет посмотрел на меня, подмигнул и усмехнулся.
— Слышь, зассал или чё?
— Не раз-го-ва-ри-вать! — грубо и громко ответил дежурный, со злобой в голосе.
Брюнет покачал головой, ещё раз усмехнулся, недолго походил по камере туда-сюда, затем лёг на нары и уснул.
Время шло. Над головой дежурного висели большие белые часы с чёрным циферблатом, я часто поглядывал на них, и злился, притопывая ногой, на ментов, на Тёмыча, которого не оказалось дома. Правое ухо ещё немного горело, а на ушибленном месте головы образовалась небольшая шишка.
Полпервого ночи скрипнула дверь, зашёл тот же, только уже более усталый, (или заспанный), следователь с узким лицом, посмотрел на меня, и обратился к дежурному:
— Можно его отпустить.
— Можешь идти — сказал мне дежурный.
Я вышел из «Отдела» на улицу. Была тихая ночь и цепь фонарей уходила вдаль. Домой мне надо было идти около получаса, а то и минут сорок пять, по улице Щорса. Шел 97-й год, и это был чужой мне район; а на улицах, случалось, избивали толпой... Я вернулся обратно в «Отдел». Подошёл к дежурному, который сидел за пыльным стеклом с решёткой.
— А меня не могут отвезти домой, а то ночь?..
— Машин нет совсем — ответил дежурный — оставайся до утра буди, — и почему-то улыбнулся.
Я развернулся и снова вышел на улицу. Ночь была тёплой. Я шёл по пустынной улице со сбитым асфальтом, высматривая подворотни и скверы, в которые, если что, я мог бы юркнуть. А город обступал меня со всех сторон, и сейчас он экономил — половина уличных фонарей не горела, дворы тонули во тьме. По трассе проезжали редкие машины. Я шагал быстро как мог, и думал со злостью о ментах, которые продержали меня просто так около шести часов. Я злился, и оттого узко думал о злых, тупых, безразличных людях, которым нравится издеваться над подобными себе, только потому, что они облечены некой властью. Но что же я мог со всем этим поделать? С улицы Щорса я свернул на Попова, а с неё свернул на Некрасова — дом был уже близко...

2024