Первый гость Мирмекона

«Зетта-17» ползла на ближайший маяк. Без тяги. Почти вертикально.
Это ж надо – «поймать» метеорит! На Марсе! На взлёте! Хорошо хоть крыло не откинул («марсианское», ессно: «земное» в этих краях как парашют из бейсболки). А я ещё думал, обидно – поломка на перегоне: летишь, как последний хоббит (туда и обратно)!
Так! Отставить эмоции, попробовать выйти в эфир!
Палец лёг на тангенту:
- Я – «Зетта-17». SOS. На финальной стадии вывода зарегистрировано столкновение с метеоритом. Утечка топлива. Двигатели автоматически остановлены. Совершаю планирующий полёт, координаты…
Тангента утоплена: «пробить» до Земли нереально, а вот координаты запишу.  После посадки направлю антенну на Землю, и…
Дюны приблизились и понеслись. Мелькнули прямые блестящие линии, и  тряхануло. Посадка была идеальной (с учётом «молчащих» движков): ни герметичность, ни основное питание не пострадали.
Блестящие линии. Точка. «Оазис». Резервная база на случай неточной посадки. Или крушения, как у меня.
Экран заявил, что «оазис» исправен, но мне было как-то не по себе. Ну нет здесь «оазисов»! Не к добру как-то вспомнился «Мирмекон»: легенда, конечно, да и не должен он быть так исправен.
Шлюз приоткрылся. Я выглянул, спрыгнул… и сел на песок. Только не это: я знал эти формы. «Третьим будешь?» - спросил я себя, и – делать нечего – грустно побрёл к «Мирмекону». Известному тем, что «съел» уже двух инженеров. Один погиб при возвращении: на подлёте к Земле, уже на орбите, его корабль «взбрыкнул». Ошибка на входе, слишком острый угол – земли он достиг в виде пыли. Решили, что, раз он не вышел на связь – значит, был в анабиозе. Очнулся при торможении, с перепугу рванул ручку…
Второй сообщил, что «Мирмекон» ломает его корабль, схватил ещё целый квад… Когда он понял, что до ближайшего воздуха тысячи километров, а кваду зарядки хватает на сотню, вольтметр показывал «ноль». Отъезд квада снимала камера корабля. Ни «Мирмекона», ни иного призрака в кадре не было. Решили, что это был нервный срыв.
Что ж: может, я нервный, может, ударился при посадке. Но я ощущал рукоятку на шлюзе, и древние поручни-лампы ровным голубоватым свечением били в затёртые бурями стёкла.
Вытянуть. Повернуть, утопить до упора… Избыточное давление выплюнуло вбитый в зазоры песочек, пауза, резкий щелчок – дверца открылась как новая. Входя, я увидел… нет, нервы: двигаться некому, «мирмеконяне» покоятся в дюнах. Они были грамотно сделаны, сам видел схемы, но бури... песчаная жуть в полторы сотни метров в секунду давно уже «съела» шарниры!
Но шлюз-то работал! Возможно, он был лишь в моём воспалённом сознании, но ведь он был, и работал как надо, неспешно: старинные схемы работали медленно. Весь «Мирмекон» был старинным: компактным, логичным, достаточным. Как «Аполлон». Или «Союз».
Скорее второе, ведь «Мирмекон» был построен в Союзе: «продув» лунную гонку, советские политики и инженеры всё чаще глядели на Марс: «Салюты» и «Мир» – надёжные, автономные, как звездолёты. Рекорды многомесячных полётов, сверхмощная «Энергия»...
Для отвода глаз (а не только «доплюнуть и переплюнуть») для «Энергии» сделали бестолковый орбитальный челнок, «рабочий» же пуск двух «Энергий» доставил на Марс «Мирмекон». (Значит, доставил, и это не байки…)
Система подобная «Миру», а, возможно, и сам «Мир», дооснащённая моторами и спускаемым аппаратом – мечта! Долететь, и, вернувшись, опять стать на рейде Земли – рекорд из рекордов, к тому же внезапный: если не таскать многоразовый балласт, то один пуск «Энергии» – это сто тонн. Жилой модуль с защитой от радиации, спускаемый аппарат… Ещё два-три пуска – это две-три сотни тонн топлива. Лети, куда хочешь…
Но Марс – не Луна. Тут атмосфера, песочек и бури. Пришлось бы ребятам садиться «для галочки» (выпрыгнуть, впрыгнуть и снова взлететь, бегом под защиту спокойного Космоса), либо везти и сажать, а затем распаковывать станцию – свой здешний дом. Титаническая работа. Даже человек в идеальной физической форме после полёта «отходит»: он вялый, он может работать за пультом, поднять пару камушков, но что-то активно таскать, двигать, строить – только в не очень научной фантастике!
А ведь пилотов «сюда» не готовили, что очевидно: для имитации полёта на Марс нужен не только муляж корабля, недостаточно запереть в нём пять мужиков на 500 дней и поглядеть, не случится ли с ними Гайдар. Космонавты должны были стартовать, «покрутиться» на «Мире» несколько месяцев, приземлиться, отработать программу. И вновь стартовать, и опять «покрутиться»… Насколько я знаю, ни один космонавт в этом графике не стартовал.
Казалось бы, выход: послать предварительно базу-«оазис», а прилетев лишь проверить её работу. И решить: остаться на день-другой, или смываться.
Но это – сейчас. Не будем забывать, что при всех межпланетных полётах, при сборе ценнейших (и весьма точных!) сведений зондами, интеллект кораблей был весьма примитивным. Так, в ЭВМ  «Аполлона» было всего 64 килобайта! Человек был пилотом, а не пассажиром.
Но пилотировать «базостроителя» как «Луноход» невозможно: с Земли ведь сигнал добирается долго (от 3 до 22 минут в зависимости от положения планет), а вращаться у красной планеты, командуя стройкой «оазиса», глупо: для победы в «марсианской гонке» было достаточно выйти, войти и взлететь.
Так что если нужна была база, её бы пришлось отправлять целиком. То есть собранной. Это почти невозможно, и первая трудность – посадка: «попасть аппаратом по Марсу» могли преспокойно, проблема – погода: «Марс-3» садился в разгар пыльной бури (скорость ветра по данным «Маринера-9» – более 140 метров в секунду, больше половины скорости звука на Марсе!). О ней стало известно уже после пуска, а компьютер станции не позволял изменить программу в полёте. (Сажать, скажем грубо, готовую избу сложнее, чем брёвна в тугой упаковке.)
Вторая проблема – размеры и масса «оазиса». Он – протяжённая штука из множества модулей. Просто поставить его недостаточно: тот, кому нужен «оазис», почти стопроцентно не сможет его развернуть! Разворачивать базу придётся заранее — здесь, на планете! — и встраивать точно в ландшафт! И по нынешним меркам такая работа — удел уникальных мощнейших процессоров. Если тогда удалось бы создать подобающий «камень», его бы никто не посмел отправлять «в никуда»!
Но и это не всё, ведь «оазис» «сработает» будучи только комплектным, а в космосе и при посадке подобной махины случается всякое. Из-за того, что разбился/заел/повреждён элемент, планетарная база была бы потеряна: шансов принять «ремкомплект» было ноль.
Но задача была решена, и изящно: призвав себе в помощь бионику (науку о том, как применить в технике схемы, подсмотренные в природе), конструкторы создали  механических «муравьёв». На Марс были отправлены около сотни робостроителей и масса деталей нескольких видов. «Муравьи» и «Лего», ни одного уникального модуля, у каждого – масса применений.
Как там прошло приземление, сколько чего уцелело – никто не узнал, да и было не важно: разглядеть такие подробности с орбиты тогда не могли (вспомним приколы по поводу «сфинкса»), а отправлять  передатчик не стали: в посадочном модуле будут свои.
На следующих витках орбитальный комплекс ретранслировал будущей станции гору программ. Инструкции и чертежи были разложены на пакеты, каждый из которых был завершён и соответствовал по объёму оперативной памяти одного «муравья». (Каждый модуль имел два блока памяти: постоянную, «вшитую», и ОЗУ для хранения данных общей программы. Прошивка была скорее «дровами», без неё модуль не смог бы работать, а ОЗУ всех работающих модулей – метакомпьютером.) Отправлялись программы в строгой очерёдности, по убыванию практической ценности.
Далее «Мирмекон» разобрался сам. Он посчитал уцелевшие модули (так было предписано в первых программах), проверил их память, и стал загружать: наиболее важные, первые, программы – на три, на четыре носителя, менее важные – в пару, затем на один. Заполнив память своих «муравьёв», дальнейшие файлы «Мирмекон» просто проигнорировал.
В первых пакетах программ были инструкции по сборке и ремонту систем жизнеобеспечения, затем – всё менее и менее важных частей будущей станции. Это и верно: я вот сейчас без кровати прожил бы, а без стен и регенератора воздуха – вряд ли… Вот нет ночника в изголовье кровати (выемка на стене есть) – не страшно, а без отопления мне бы кранты.
Стоп: «кранты»! Где корабли инженеров?! Я подскочил к иллюминатору. Так и есть: «мирмеконяне» с муравьиным упорством растаскивали «Зетту» на запчасти. А впрочем… впрочем, корабль на них и годился.
Смирившись с судьбой, я слегка успокоился… и задремал.
Когда я проснулся, ближайший ко мне монитор (монохромная трубка имелась на каждом «куске» «Мирмекона») мерцал неподдельно «квадратными» буквами. Я машинально прочёл: «Ваш корабль исправен. Готовность к вылету – 100%. Программа полёта занесена в память бортовой ЭВМ».
Не проверяя скафандра, я выскочил. Шлюз выпускал меня целую вечность, как будто готовил к тому, что… Корабль не был Зеттой! Я помнил эти обводы, помнил по старым учебникам. Первый корабль для сборки на Марсе, шедевр двадцатого века. Он так и не был построен, хотя многие наработки применяются и сейчас.
Прежде чем вылететь, я снова сходил в «Мирмекон»: как охотник в таёжной избушке, оставил продукты.
«Спасибо, хозяин» – сказал я уже на орбите.

Я вышел из анабиоза. Корабль входил в атмосферу Земли. Н-да, приснится ж такое… всё, на Марс я больше не летун! Но почему я лечу не в Россию? Надо подкорректировать… Я протянул руки к пульту… и тотчас убрал. Вместо полей трансфлектива под пальцами были квадратные кнопки.
Над казахской степью белела звёздочка. Древний корабль по прозвищу «Постсоюз» летел на просторы великого и могучего… Я убрал руки с пульта: пока всё работает – ты не мешай. Не надо мешать «Мирмекону».