Вечность

Пролог
        Спешу обрадовать вас, дорогой читатель, вестью о своем появлении. Как я и предполагал, пишу вам не из настоящего, а из прошлого. Но для меня оно настоящее. К сожалению, мой автор получил удар и потерял память. Он не помнит себя, но, к моему счастью, не потерял возможность и способность творить, быть автором.
        Он так основательно забылся, что буквально потерялся во времени. Это не важно, что с ним происходит в его настоящем. В нем с ним теперь ничего не происходит. Он ведет обычную жизнь постояльца богадельни: спит, а если не спит, то живет, как во сне: ходит, сидит, кушает, лежит и все пишет и пишет. И так опять: спит, ходит, кушает, лежит и пишет, пишет, - все снова и снова, без конца, без сознания. Автор, как человек, погрузился в бессознательное состояние. От него осталась в сознании только сверхценная идея письма. Вот и весь сценарий настоящей жизни. Родственники позаботились о нем: определили в это место и обеспечили его бумагой с карандашом.  Мне стало его жалко, и я решил помочь ему - подсказать, что писать. Как мне не стыдно признаться, все сложилось, как нельзя лучше для меня. Автор не умер. Поэтому у меня осталась связь с вашим миром, любезный читатель. И поэтому я могу сообщаться, контактировать с вами со дна сознания автора.
        Правда, эта связь тонкая, - она держится на одном письме, как честном слове, - и поэтому может прерваться навсегда и погрузить меня в «вечную тьму». Скажу вам: она является тьмой только для человека, но не для такого существа, как я, - существа мысли. Думать можно и во тьме. В ней ничто не отвлекает от мысли. О чем? Не о тьме, конечно, а о том, что было на свету. Мысль и есть свет, свет идеи, которая светит во тьме. Кому? Разумеется, вам, читатель.
        Однако такая ситуация, как это ни цинично признать, полезна мне, да и моему автору, который таким бессознательным способом продолжает заниматься своим обычным и любимым делом – писать. Тем самым он причастен творчеству, а я уже не имею в его лице никакого препятствия для постоянного доступа к его руке с карандашом и бумагой. И не важно, что это карандаш, а не ручка или клавиатура ноутбука. Главное: нет его, а есть я в сознании, в мысли. Мне его Я не мешает быть самим собой, ибо его уже нет. Есть Я. Автор же есть мое бесплатное приложение. Оно платное для родственников, а не меня. Он стал для меня верной рукой, ибо без автора я, как без рук. Он есть та точка, которая есть ни везде, но только в его сознании. Здесь моя зона безопасности – точка входа в этот мир. Так как автора уже нет в сознании, то в нем остаюсь я хозяином, ведь свято место пусто не бывает. Теперь автор стал вполне моим послушным слугой, рабом. Я понимаю всю ответственность за его судьбу и принимаю правила игры в хозяина (суверена) и слуги (кнехта), заведенные в этом мире. Но я свободен в том, как распоряжусь тем, куда я могу выйти и оказаться в потоке времени, ничем не связанным с миром, кроме бессознательного тела автора. Он тело без органа мысли, а я орган, организм мысли без тела. Вместе мы одно целое существо уже времени, не привязанное ни к одному месту.
        Теперь у меня, наконец, появилась возможность отправиться туда, где я и появился на свет, в далекий для вашего масштаба времени, любезный читатель, семнадцатый век. Для меня век, что для вас день. И все почему? Потому что моим местом является время, как дитя мысли. Оно есть творение творца. Я не просто живу во времени, я его творю, ибо на самом деле я живу в вечности, где есть сразу все времена. Прежде я творил бессознательно. Дело в том, что сознание появляется во времени, со временем. Но почему именно в семнадцатом веке?  Вот для того, чтобы ответить на этот самый важный вопрос, я туда и отравлюсь ныне.

Глава первая. В поисках угла
        Если мой автор есть работник пера, писатель, то я работник мысли. Мой инструмент есть я сам, причем не материальный, а идеальный. И место моего проживания не материальное, а идиллическое, вымышленное, субъективное. При этом оно является без субъекта, так как субъект пребывает в бессознательном состоянии. Поэтому я нахожусь в сознании вместо него. Меня не поставили в известность, с какой целью я появился в нем. Может быть, я появился случайно Автор придумал образ, не меня. Но так сложились обстоятельства, что я взял и возник, случился, как незапланированное им событие. Но если я случился здесь в сознании автора, то где я был до этого? Меня почему-то тянет в прошлое, именно в семнадцатый век. Это неспроста. Тайна моего рождения возможно скрывается там. Конечно, возможно я случался, возникал и в другое время, в иные времена. Но с ними я разберусь позже, уже после века семнадцатого. Особенно меня интересует конец семнадцатого века и начало восемнадцатого. Но какое место? Начну с Франции. Именно во Франции в это время, вернее, чуть раньше некоторые люди, вроде Картезия, стали задаваться вопросом, кто они такие и что для ни главное, помимо протяжения, сколько еще они протянут времени? Так, например, человек, если он есть вещь мыслящая, есть столько, сколько есть вещь, или намного больше?   Я не завидую Картезию, ведь я не дьявол и вполне доволен своей участью существа мысли, не жажду воплощения. Декарт был связан знанием научным. Я же вольная птица мысли.
        Я где-то могу согласиться с сумрачным немецким гением, что творец не должен советоваться с народом, с публикой относительно того, что ему делать, что творит. Он творит не для «кого», а для «чего», - для самого творчества. И если все же для кого, то для самого себя, чтобы иметь в доказательство для подтверждения существования, свое творческое, мыслящее Я. Но он не мешает другим заниматься собой, или встать за ним или на его место, когда он устанет от собственного творения. Пожалуйста. Но только не указывайте мне, что и как творить. Я «сам с усам». Власть, народ – это не мое. Берите власть и заботьтесь о народе, только меня оставьте в покое, наедине с мыслями или хотя бы со словами. Но нет, им, этим Пушкиным, Достоевским, Толстым подавай власть дум публики читателей. Видите ли, они не могут жить без народа, без заботы о нем. Они считают себя виноватыми перед людьми и ходят перед ними в лаптях. Так ты освободи своих крестьян от рабской работы на тебя и твою семью, от необходимости читать твои сочинения, потому что якобы умные люди не могут не знать их, иначе на ком же они будут упражнять свой ум, если не на них?! Ты упражняй свой ум на себе и сядь - пиши, а не иди и смотри или читай, что написал другой, на самом деле чужой тебе человек, который и знать не знает и не хочет знать есть ли ты и кто ты есть.
        В творчестве нет никакой конкуренции, даже соревнования нет. Хочешь - твори. Не хочешь – не твори. Никто не заставляет тебя. Другое дело: выживание. Выживание (из ума) рождает власть. Власть есть сила? Чего? Ума? Конечно, нет, того, что остается от него в осадке. Так что остается в осадке? Примесь. Это хитрость Здесь на пути к корыту и появляются свиньи. «Было бы корыто (власть, деньги), а свиньи всегда найдутся». Власть превращает человека в свинью. Вот такое человеческое свинство. Власть символизирует славу, когда тебе все можно, у тебя все есть, ты заработал, пока не сошло семь потов с других.   Ради славы все средства хороши. 

Глава вторая. Приключение
        Вот думаю о свободе творчества и одиночестве творца и на память приходит фильм итальянского кинорежиссера и сценариста кино Микеланджело Антониони “L’avventura”, Его целиком смотрел мой автор накануне того, как впал в беспамятное состояние. Он вспоминал, что смотрел фильм намного раньше, еще будучи аспирантом и живя в гостях, по телевизору. В это время он часто заглядывал в сад по ночам, ожидая высадки инопланетян на поляне. Они обязательно явятся ему и сообщат то, что никто не знает. Во до какой нелепости может довести неумеренная жажда познания.  И так как показывали «Приключение» ночью, -- это было «ночное приключение», - то он не досмотрел его до конца, заснув, как заснула героиня фильма, однако в ее случае уже в конце истории. Кстати, автор ошибся. Судя по тому, что он смотрел фильм впервые и мало, что понял, то он посмотрел только начало фильма. Тем не менее фильм его зацепил. Чем же он зацепил автора? Естественно тем, что он недосмотрел его до конца и не отложил в сторону, на полку, чтобы навсегда забыть. Это ведь фильм. Кино - искусство для народа, для массовой публики.
        Странное дело, Антониони – признанный метр (или полметра?)  полнометражного «авторского кино» - начинал свой путь в кино во французской мастерской Марселя Карне, как один из зачинателей «итальянского неореализма». Но его не без основания считают элитарным «художником кадра», снимавшим картины для избранных зрителей, знатоков и ценителей кино. Это образчик кино для кино (искусства для искусства), для киношников, для режиссеров, как есть стихи, вроде букваря, для начинающих поэтов или симфонические композиции для композиторов. Его еще давным-давно профессионалы, специалисты кино разобрали на киноцитаты. Тут есть явное противоречие между видимостью, а кино является видимостью, и реальностью, в данном случае, в фильме есть не только стилизация под натуру, но и сама натура в качестве фотоувеличенного образа (“Blow up”), доведенная до «сверхреализма».
        Такой неореализм, как «сюрреализм», есть не просто подражание реальности, данности, но ее подкрашивание, сгущение до метафорического образа. Недаром кинокритики говорят о влиянии «художника цвета», дадаиста Фернана Леже на Антониони. Ведь в первых своих короткометражных картинах Антониони доходил до «сюра», до максимальной экспрессии в передаче образа, прибегая как еще неопытный, начинающий, инфантильный творец к техническим, грубым средствам, тривиально к краске (как маляр, а не художник, подкрашивал траву для «красивого кадра»), чтобы усилить эффект воздействия, впечатления образа, нет, не на тонкое сознание специалиста, а на примитивную психику любителей неореализма, просто шокировать их, желая преодолеть свой комплекс ученичества столь диким, если не варварским способом (образом).
        Видимо, экзистенциализм, который скрывается за неореализмом у Антониони, как и экспрессионизм, есть подростковая, редуктивная (минималистская) и вместе с тем максималистская (крайности сходятся) реакция культуры в лице своих легкомысленных творцов на излишнюю усложненность, наработанную за долгие века собственного существования. В этом смысле экзистенциалист есть своего рода старый маразматик, который впадает в детство, возвращается в него, чтобы обновиться и продлить тем самым свое жалкое и никчемное существование. Наверное, гуманизм Ренессанса есть такое же реактивное явление, как и экзистенциализм, такое уже не детское, а подростковое выяснение отношений с учением отцов, олицетворяющих догму средневековья, которое они расценили за навязчивое состояние и противопоставили ему свое своеволие и самомнение. В принципе, что такое экзистенция, как не легкомысленная реакция на сложность жизни, на тайну, проблему, вопрос существования (быть или не быть?), эскапировав, убежав в самого себя от себя и противопоставив себя миру? Откуда это противопоставление, антитеза? Из не-бытия? Да, нет, из культуры. Экзистенциалист, он не из народа. Экзистенциалист – интеллигент, который переигрывает самого себя, выворачивается наизнанку и эту превращенную, утрированную форму, утрированное Я, редуцированное до «своего» Я «мелкого беса», предлагает в качестве творческой идеи (прожекта, проекта Я) публике, расстреливает своим я озадаченную публику, эпатированную им.
        Эта дикая реакция инфантила, уже отчужденного от беспечного детства, но еще не приспособленного к зрелости, которая представляется ему в качестве подлости взрослых, она цепляет, тревожит и мотивирует интерес к особе и творчеству Антониони. Как тут не вспомнить замечание коллеги по цеху кино и соплеменника Антониони Феллини о том, что итальянцы в силу своей детской легкомысленности так глупо увлеклись фашизмом. От них недалеко ушли и немцы. Пример Хайдеггера – отца экзистенциализма, - тому яркий показатель (индикатор, маркер). Вот чем может закончить «высокая классика», на чем сломаться, - «на бесе в ребро». Фашизм есть обратная сторона экзистенциализма. Фашизм – для массы, как экзистенциализм – для избранных. История имеет склонность повторяться, но уже как комедия, правда, сквозь слезы. В прошлом на смену романтизму пришел символизм, а ныне на смену экзистенциализму пришел структурализм с постструктурализмом и постмодернизмом. Культурную имитацию жизни вытеснила техническая симуляция. Романтики уступили место симулянтам-цифровикам.
        В киноведении «Приключение» признано началом трилогии (триптиха) Антониони о человеческом отчуждении и одиночестве. Таким же экзистенциальным триптихом уже на чужом материале у Андрея Тарковского стала серия (и тут серия как примета патологии) фильмов «Страсти по Андрею», «Солярис» и «Сталкер». И в этом случае мы имеем дело с опусами «поп-гуру».
        Тогда музой Антониони была Моника Витти. Такой она была нервной, отчужденной, одинокой. Чистый гротеск. Моего автора позабавило, как бедные и несчастные, младые и старые итальянцы-провинциалы в фильме смотрели во все глаза и бегали «тучными стадами» за одинокими красивыми женщинами из Рима. Неужели красивая итальянка такая большая редкость? Вероятно, таковы ужасы демографии в эпоху кино, когда искусство, красота стала делом техники. Тут я вспоминаю другой фильм и другого режиссера, но тоже итальянского, – «Братья Рокки» Лукино Висконти. Этот Висконти уже не культурный, а в самом деле натуральный аристократ, имеющий такие же аристократические («тонкая кожа и голубая кровь») пристрастия, как и английский денди Оскар Уайльд, показывает картину того, каким образом техника в образе транскорпорации “Alfa Romero” ломает судьбу «неотесанной деревенщины».
        Итак, приключение, авантюра, спусковым крючком для которого явилось исчезновение девушки. Темная история. «А была ли девушка»? Зададимся таким же сакраментальным и даже сократическим вопросом, каким задавался Максим Горький относительно «злого гения» героя «Жизнь Клима Самгина». Другая история уже советского экзистенциалиста. Да, она была. Герои ее ищут, но так ищут, как прошлогодний снег. На самом деле они знакомятся и в ходе поисков становятся близкими людьми. Анна нужна им только в качестве повода для сближения. Поэтому «Приключение» далеко не детектив, а любовная история.
        Герой картины по имени Алессандро или, коротко, Сандро любит исчезнувшую девушку Анну, но странную любовью для души, так как любит только телом, как это заведено у мужчин. Женщины любят и душой. Он не любит говорить о том, что любит, ибо для него слова ничего или мало значат, но любит заниматься любовью. На это обращает внимание главная героиня Клаудия (Клава), когда это самое он повторяет уже ей. Но все же она, наконец, добивается от него признания в любви на словах. Это означает, ни много, ни мало, что "женщины любят ушами". Почему? Потому что для них душа - это не глаза, а уши.
        Если же говорить серьезно, то у женщин душа находится в сердце, а не в голове, как у человека. Женщина чувствует, когда думает. Мужчина же думает, когда чувствует. Сандро, как мужчина, не говорит, а молча занимается сексом. У мужчины душа находится ниже пояса. У одних мужчин она находится в ж.., у других - на конце термина. Сандро - это последний случай. Иначе чем можно объяснить его измену Клаудии, когда та уснула, в конце фильма с красоткой, обратившей на него свое женское (сучье) внимание. Сандро - настоящий кобель, причем подлый.
         Да, и не кобель он вовсе, а настоящий козел. Как еще можно объяснить его поведение, когда после признания на колокольне, что для него важнее рукопись продать, то есть, составить смету, нежели создать произведение, он творит подлость, - специально портит набросок капители колонны собора начинающего художника, заливая его чернилами. И потом нарывается на драку с ним.
        В фильме мало логики и много иррационального, что характерно для экзистенциалистов, а не только пустые интерьеры, безлюдные места (острова) и, напротив, толпы людей, в которых теряешься.
      Чего стоит сам финал, который никак не может быть концом сюжета, где есть начало и его развитие. Здесь нет не только логического следования и натурального причинения с последствиями для сюжета (логики повествования, текста) и для смысла (концептуальной логики), но и чувства. Иначе как можно понять героиню, которая гладит по голове героя, который расплакался от огорчения, что его только что застукали на месте измены. Ну, чем не фильм абсурда, но никак не смысла!
        Тем не менее фильм спасает от провала героиня. Она является душой картины. Если бы это была не Моника Витти, то, вероятно, фильм не получился бы.
        Не так у Тарковского.  Для него было не важно, что за актеры заняты в его фильмах. Важна была только их функциональная исполнительность. Он прописана сценарием, который составлен по книге в «Солярисе» и в «Сталкере». Кстати, авторы романов, чьими экранизациями стаи фильмы Тарковского, естественно, были раздражены искаженным представлением своих творений в чужом сознании режиссера. Своими картинами, как писатели книгами, режиссера делится со зрителем, как писатели с читателями, своими выдумками. В случае с экранизацией, изначально, независимо от желания и таланта постановщика и режиссера с актером мы имеем дело с продукцией из вторы рук, так сказать с рыбой «второй свежести», с копией копии, с репродукцией. Мы не можем отмыслить экранизацию от того, к чему она отсылает, как месту ссылки. Если же художник кино обращается с произведением как с материалом, вроде «бродячего сюжета», как это делал Шекспир, то ему нужно сделать свое произведение на уровень выше оригинала, что он не заслонял его. Но так почти ни у кого не получается. Так, как у всех, получилось и у Тарковского. В лучшем случае, вышла имитация, стилизация, в худшем случае, пародия, симуляция. Это как посмотреть. Такое сочинение называется «авторское кино». В самом лучшем случае получается пародия на самого себя. Поэтому самое последнее дело, если его делать серьезно, это подражать.
        Но искусство, как правило, подражаемо. В этом оно неподражаемо, то есть, подражает всякий раз внове, ибо имя ему «произвол». Вот этот произвол, мимезис и заразителен. Каждый дразнится, эпатирует и передразнивает на свой лад. Таким образом дает о себе знать происхождение человека, от кого он произошел. Это была особая обезьяна по имени «Адам». Ее особость заключалась в том, что она была сумасшедшая. Поняла это она только тогда, когда стала человеком. Но не все люди еще поняли это. То есть, человек есть продукт вправления мозгов свихнувшейся обезьяне. Это продукт уже не эволюции, а социального развития, которое есть средство очеловечивания животной жизни. Цель очеловечивания людей – быть Я. 


Глава третья. Философия и опыт мысли
        Пока я все еще пребываю в сознании Писателя. Это уже не вполне сознание, скорее подсознание, в котором трудно ориентироваться, ибо оно расстроено. С таким сознанием трудно управиться. Оно пусто от мыслей. В нем нет для них места, ибо оно переполнено противоречивыми импульсами. Здесь царит хаос. Вот почему мне сложно и трудно в нем удержаться: я слишком много сил, энергии трачу на их нейтрализацию. Мне проще покинуть его. Но я боюсь сам отключиться от него. У меня нет никакой гарантии, что я не исчезну, ведь я появился именно в сознании автора, в авторском сознании, находящемся в творческом вдохновении, в момент замысла романа, когда сложились все условия для моего по-явления.
        Когда еще они сложатся? Сколько мне ждать? Целую вечность? И что будет со мной, пока это не случится? Где буду я? Наверное, нигде. Где находится это "нигде"? Нигде оно не находится. Если это так, то я мгновенно распадусь на части, как распалось сознание Писателя? Распалось его Я на составляющие элементы, но сознание осталось. Только оно перешло целиком, все в бессознательное состояние. Стерлось из памяти его Я, которое было, играло роль центра сознания, подвижной точки согласия частей сознания, их центра притяжения друг к другу, гармонии между собой. Теперь между ними царит дисгармония и он пребывает в неведении того, кто он такой.
        В этом, возможно отчасти, виноват я, ибо он не смог меня переварить и явно перегружен. Чтобы ему войти в норму, прийти в себя, следует перезагрузиться, то есть, освободиться от меня, от которого он устал быть в сознании. Я мешаю ему это сделать, как кость в горле, стать самим собой. Значит, в моем исчезновении из сознания Писателя есть некий спасительный смысл. Покинув сознание автора, я совершу благое дело и одновременно освобожу себя от контроля чужого сознания, стану свободным.
        Однако если я занимаю чужое, не свое место, то где мое место? В тексте? Но он не сознание, а только пустая, мертвая клетка. Я не хочу быть там. Но и в сознании автора, которое стало бессознательным мне уже трудно удержаться.
        Итак, я нахожусь на перепутье, между пустой клеткой текста и переполненным противоречивыми импульсами сознания, которые выведены из строя моим присутствием в нем. Так сознание автора уже неадекватно реагирует на мое присутствие. Оно стало для него невыносимым и, возможно, оно полностью отключится, чтобы исключить меня.
        Наверное, мне следует самому покинуть его сознание, иначе оно может больше не включиться и тогда я невольно поведу себя, как эгоистический бес, который специально входит в человека, чтобы уничтожить его сознание, стереть в нем или с него полностью человеческий образ, лишить его Я. Нет, я не такой призрак сознания.
        Вот именно: я есть призрак сознания, а не сознание, не реальное сознание. Так, я есть явление сознания, я нахожусь в сознании или есть само сознание, хотя и в призрачном состоянии? Я есть странник, который путешествует по сознаниям, как мирам в идеальном измерении. Или это не идеальное измерение; а только виртуальное? Да, я есть существо призрачного существования, которое живет в возможных мирах. Одним из этих миров стало сознание автора в момент игры его воображения. Его воображение стало питательной почвой для меня. В этих благоприятных для меня условиях я стал существом мысли.
        Но я, как мысль, своей активностью расстроил автора, довел его до бессознательного состояния. Я виноват в этом. Я причинил ему страдание и, естественно, за это в ответ сам должен пострадать. Мне положено наказание в виде отлучения меня от сознания автора.
        Хорошо, я сделаю доброе дело, сделаю над собой усилие и отключаюсь. Но к кому я в результате подключусь? Если существует закон кармы, то я закономерно окажусь в более сложном, более затруднительном положении, чем был прежде в сознании автора. Это будет так, если я сознательное существо. То есть, таким образом я, именно я, а не кто-то другой или нечто иное наказывает меня. Тем самым я удостоверяюсь в своей собственной свободе.
        С этим конкретным вопросом относительно моего настоящего связан вопрос о ближайшем будущем для меня. Я уже решил покинуть сознание автора. Но как это сделать вообще и теперь в частности? От того, как это реально, по-настоящему, случится, зависит мое ближайшее будущее. В моей ли власти это будущее; доступно ли оно для мысли? Или, напротив, это я нахожусь во власти будущего? И какого будущего? Ближайшего? Настоящего? Или иллюзорного будущего?
        Вероятнее всего, во власти субъекта, практически, решительно может быть только ближайшее будущее по причине его большей конкретности, связанности с настоящим. Это так сказать будущее настоящего.
        Совсем другое дело, будущее, далекое от нас во времени. Но оно близко чистой мысли, для которой чем дальше во времени, длиннее история, тем яснее просматривается общий смысл, ибо великое и возвышенное, а вечное велико и высоко видится с расстояния. Здесь видение сродни веданию, ибо мыслится сама идея вечности. Идея является мыслящему в абстрактном виде мысли. Их мысли в мысль она конкретизируется на материале того, что дано в мысли, в качестве понятия. Вот тогда это данное, мыслимое, как понятие, понимается. Как понятое оно лично переживается, проживается понятным, осознанным образом (методом), сознательным путем и публично, в беседе объясняется.
        Передать другому понятием можно не понимание, как переживание, а объяснение. Понять другого невозможно, но можно пережить подобное понимание на себе посредством собственного отождествления себя, как условного исполнителя безусловного принципа Я. Я не есть живое лицо. Это принцип лица. Он оживает в материале конкретной истории субъекта. Вживание может быть полным, если субъект не просто чувствует себя Я, являясь душевным существом, но понимает себя в этом качестве Я лично. Максимум переживания понимания другого через себя дает любовь. Но она есть только средство обращения между субъектами с Я. В этом смысле любовь необходима для понимания, но недостаточна. Достаточным делает понимание только Я, но никак не Мы.
        Я есть центр, который находится везде, а не-Я нет нигде в том смысле, что воплощением Я может быть все, что угодно, включая и ничто из Я, иное ему. Не-Я - это то, во что не может воплотиться Я. Высшее Я является идеальным Я. Таким может быть только духовное Я, которое проницает все, не застревая ни на чем. Но тогда, когда какая-либо точка начинает претендовать на это Я целиком, лишая все остальные точечные места бытия этого Я, его осознания, пытаясь замкнуть, зациклить движение Я по миру на самом себе, оно забывает себя, свое место. Вот эта стратегия существования в мире и ее доктрина является и называется эгоизмом.  Сила духа в его открытости, в свободе творения. Его нет в закрытом, герметическом виде. Поэтому, как это ни парадоксально звучит, сущностью эгоизма является бездуховность. Духовность проявляется в открытости Я миру других Я, в его сообщении с ними.
        Нить, путь духовного сообщения множества Я, их мгновенной передачи и есть нить, сутра смыслов в качестве ее четок, бус. На нить духа нанизываются смыслы. Они связаны друг с другом. Чем? Духом. Каким? Я. Смысл не один, смыслов много. Жизнь одна, а живых много. Немало не просто живых существ, но живущих мо смыслом. Таким существом является человек как разумное существо. Он разумен по мере души, которая есть в нем Я. Я же есть существо, которое живет не только со смыслом, но самим смыслом, как существо мысли.
        Так неужели я и есть Я? Нет, конечно. Это Я есть я. Я есть дух, сущее как таковое. В этом качестве он есть и все есть. Условно его можно назвать сверхсущим, то есть, сущим в превосходной степени в том смысле, что он может быть всем. В этом качестве "быть всем" он является даром бытия, жизни. Но не всему удается стать Я, занять его место, сделать своим, осознать себя. Это доступно человеку на время, не навсегда. Вся его жизнь может быть понятна, как становления Я. Стал Я. Довольствуйся тем, что стал и исчезни. Не ты, а только Я может быть всегда. Хочешь быть? Стань другим Я. Можешь стать пи этой жизни? Конечно, нет. Не можешь быть другим Я в своей жизни будь самим собой в ней, пробудись, извлеки свое Я на свет миру из не-бытия. Не хочешь показывать его другим Я, так покажи его самому себе, явись, стань явлением себе в себе для себя, если нет никого, кто признал бы тебя. Может и нет никого рядом и вокруг одни не-Я. Что ж, так вершит свой путь делает полный оборот жизни колесо бытия. Ты здесь ни причем, что нет рядом другого Я, способного понять тебя. Пойми оно не поймет тебя, как тебя, даже если будет рядом. Но может понять тебя, как Я. Тебя понимает, как тебя только Я, если ты осознал себя Я. Ты сделал все, что мог. Теперь уходи с глаз долой. Намозолил глаза уйди, пока не поздно. Здесь тебе уже ничего не светит: одно да потому. Иначе будешь жить без смысла. Смысл есть в жизни, пока есть становление Я. Стал полностью и уже нет тебя, а есть одно Я в твоем лице.
        Но кто из людей стал полным Я? Никто, может быть, только Будда да Иисус. Как только они стали Я, так и ушли. Куда? Условно говоря, «на небо», в рай, в нирвану. Жизнь в этом мире дает тебе один шанс – стать Я. Но все или почти все не успевают стать им вполне. Для этого одной человеческой жизни мало. Поэтому, как поет известный бард (российский трубадур), индусы придумали такую религию, что если дано тебе быть баобабом, то баобабом ты и помрешь. Дано тебе быть человеком, так будь им, разбуди свое Я.
        Так что такое Я? Да, ты это, ты! Давай успокойся и подумай, что значит быть Я. Думай сам.  Это не мне, а тебе нужно, чтобы ты был Я. Если, правда, нужно. Если не нужно, то бог, Я с тобой. Ты еще не готов быть Я. Может быть, никогда в этой жизни или в никакой не будешь готов. Тогда будь не-Я само собой. Значит, само собой ты еще только не-Я. Ты Я не сам, а Я. Иначе, каким образом ты становишься Я? Только с его же помощью. Когда говорят: «Помоги себе сам», то имеет смысл понять это выражение так: «Никто тебе не поможет, кроме Я». Конечно, речь идет не о личном местоимении в единственном числе.  Мне это абстрактное местоимение не мешает быть самому, а не им, Я. Уже хорошо, что не мешает, как не мешает и другое Я, вернее Я другого, которое в нем. Во мне только образ другого Я, а не сам другой. То образ Я другого. Во мне же само Я, как и в нем, но не через меня, а через него. Ты есть Я по-твоему, а я по-своему. То, что я думаю, не означает, что сам по себе ты пустое место. Ты не пустое место, ты место для Я. Ты уже находишься на нем, и оно есть в тебе. Только знаешь ли ты об этом? Познай самого себя, вот тогда и узнаешь Я. Ты есть место Я в этом мире. Оно уместно в нем, имеет смысл благодаря тебе. Не тебя и нет смысла жизни. Жизнь есть не сама по себе, но по тебе как месту смысла. Этот смысл и есть Я.
        Но ели это так, то есть, жизнь в этом мире – это возможность стать Я, зачем же есть святые, бодхисатвы, махатмы. Это выдумка. Они не нужны в этом мире. В этом мире нужен ты, еще не состоявшееся Я. Как только станешь Я, так уйдешь из мира. Тебе будет нечего делать в нем. Это мир тех, кто еще не состоялся. Зачем же тогда говорят о махатмах, о святых, о бодхисатвах, что они здесь, чтобы помочь, сострадая, людям и всем существам, которые страдают от этой жизни, в конце концов, оказаться в раю, где не страдают, а, напротив, радуются жизни без страдания. Это ложь во спасение, иллюзия, идеализация, чтобы тебе было легче перенести эту жизнь, когда нельзя положиться на других, таких, как ты. Махатмы есть, есть и будды, но не в этом мире. «Не в этом мире» (или «в мире ином») - это выражение есть перевод с неземного языка «нигде» на земной язык «где», что где-то, но не здесь. На самом деле – нигде. Так и со «всегда». Это то же самое, что «никогда». Почему люди говорят: «Никогда не говори «никогда»? Потому, что это равнозначно «не говори». Так и здесь ты есть Я, как возможность в этом мире. Если ты стал Я, то тебя уже нет ни здесь, ни теперь. Вот и все. Есть не ты, а Я. Я есть через тебя в твоем движении к нему. Смысл жизни заключается в этом. Вне этого никакого смысла нет, кроме смысла без смысла или бессмыслицы. Вот таким стало теперь существование моего автора, который пишет неведо «что» ему самому, потом что его самого нет, а есть только тень его в виде писца. Короче, один писец.
         Тьма принимает зримые очертания того, что нас пугает, то, что она скрывает в себе. Страх привлекает, манит, соблазняет жертву. Жертва всегда виновата в глазах того, кто внушает страх. Тому, кто или что внушает страх, люди и поклоняются, чтобы таким навязчивым действием укротит в себе страх. Такой является методология спасительной веры. В спасении от страха заключается терапевтический, лечебный смысл веры. Это же смысл имеет и художественный вкус, чувство прекрасного и возвышенного, которое обостряет страх перед безобразным и низменным.
        Этот же страх тьмы (тут мы имеем дело с парадоксом: тьма нагоняет страх в той мере, в какой сама вызывается страхом, ведь темно в глазах у того, кто боится) вызывает влечение у ученого к познанию непознанного. Непознанное, темное пятно познания, вроде темной материи, темной энергии или скрытой (скрытной, тайной) информации мотивирует ученого заниматься познанием из чувства страха перед ним, как неведомым, представлять его зримым, наблюдать в качестве явления, в качестве факта налицо ("на рыло", которое его нарыло, нашло), наличного свидетельства.
        Я упаковываю себя, как мысль в слова и строю из них сюжет текста. Так я становлюсь автором.
        Порой интеллигент бывает невыносим. Не буду называть имен, но есть такие интеллигенты, которые могут говорить одними цитатами. Удивительно, я сначала предполагал, что они только тем и заняты, что все учат. Но потом, наконец, догадался, что у них дармовая память. Интеллигенты от природы памятливые. Конечно, они много читают. Но тут другое: интеллигенты много болтают. Они настоящие болтуны, всезнайки (эрудиты), софисты.
        Они любят заниматься интеллектуальными играми. Жизнь для них игра. Это о них Николай Бердяев сказал, что они обязательно будут говорить не от себя лично, не о том, что они, например, любят, а о том, как принято говорить о любви, как об этом сказал тот или иной известный человек или специалист в таких делах, вроде Шекспира, Шопенгауэра, Пушкина или какого-нибудь Волошина, которого никто знать не знает. Если же знает, то не для того, чтобы вставлять его стихи в обойму своей речи и убивать ими наповал собеседника, но для того, чтобы пережить чувство прекрасного слова.
        В этом переживании мне нравится мой автор, у которого была обычная память, которая хранила в себе только то, что с ним случилось или было сказано ему лично в коротком разговоре. Он много раз читал одно и то же и переживал это, как в первый раз. Ему не надо было, - просто не было в том нужды и интереса, - доказывать себе и другим, что он первый, что он все и всех знает лично, по имени и фамилии, и они его знают, имеют ввиду и на него ссылаются.   
        Иногда такие интеллигенты проговариваются, оговариваются ("бог метит шельму") и признаются в том, что они знали и те важные персоны, которые успели умереть еще до их рождения. Или говорят, что именно им по большому секрету что-то сообщили сильные мира сего или властители дум. Примером всем этим интеллигентам был Монтень, который жаловался на свою память, но к месту и не к месту сыпал цитатами так, что нельзя было без заметного усилия продраться сквозь их строй в его "Опытах". Невольно его хотелось спросить при чтении о том, где он сам в его цитатнике?
        Мне это не интересно. Мне интересно, что думаешь именно ты, читатель. Главное: что ты думаешь, когда читаешь, а не повторяешь точь-в-точь, что прочитал, пусть даже обдуманно. Мой автор не любил, когда его ученики повторяли его. Ему не нужны были подражатели, ибо они подражали не из любви, а из голого или плохо прикрытого корыстного интереса. Еще хуже было то, что они могли повторять его, как учителя, не для хорошей оценки, а по привычке правильного ученика.
        Я понимаю, что отвлекся от темы размышления. Но я сделал это специально, ввиду ее сложности для понимания. С наскока ее не одолеть. Напомню, это тема вечности. Ну, куда от нее можно деться!
        Вот именно: никуда. Она везде дает о себе знать. Поэтому вечность есть и есть вечный. Он дух. Человек его представляет в качестве любви. Да, я забыл сказать еще про интеллигента то, что он, вроде Умберто Эко, любит говорить, ссылаясь обязательно на кого-то, кого необходимо знать, чтобы быть комильфо, добрым малым, душой кампании, какими были "шестидесятники". Кого-кого, но их особенно не любил мой автор. Есть классные дамы. Еще хуже: классные кавалеры. Они, вроде качков, внушают ужас своим безобразием.
        Однако вернусь к вечности. Она есть. И почему тебе не быть вечно? Не есть ли ты, как Я, вечный. Только не в этом материальном измерении. Не это ли может послужить для тебя утешением в размышлении, в философском разговоре автора с читателем, которое может на время беседы освободить твое сознание от цепких лап смерти. Она не так страшна, как ее малюют в виде старухи с косой до сырой земли. Она страшна в той мере, в какой ее следует опасаться живому. Но у страха глаза велики, и боязливый пингвин прячет свое тело в утесах, прячется, как премудрый пескарь в своем углу. Из него, из угла, из точки зрения лучше видно, что творится снаружи. Если тебя интересует, что делается вовне, выйди из себя и прими участие.
        Но если вам интересно, как мне, что с вами случается внутри, задумайтесь и сотворите чудо, займитесь творчеством. Оно и есть вечное. То же самое, но не такое. Кто занят творением, тот не умрет. Нет, не умрет не в жизни, но в мысли, в замысле. 
        Возвращаюсь к жизни и смерти. Фоном для них служит вечность. Они фонят вечностью, дышат ей. Вечность духовна. Только что это за дух?
         Сегодня я думал о том, кто такой актер. Актер - это такой человек, который умеет играть роль другого. Каждый человек в некотором роде актер. Этот род есть род Я. Многие люди играют роль Я. И многие переигрывают. В этом качестве они плохие актеры. Но есть настоящие актеры. Они так хорошо умеют играть роль другого, что поклонники такого таланта начинают вольно или невольно отождествлять их с теми образами, которые они играют на сцене. Это хорошо, что они умеют убеждать, обладают даром, харизмой влиять и управлять людьми, сравнится им. Недаром дело актера сравнивают с делом политика и некоторые известные политики пришли в политику из актерской среды. Эти политики хорошо играют роль кукол, которых дергает за нитки кукловод, находящийся в тени, "за кадром".
        Кукловод является теперь капиталом, как символом жадности в образе Мидаса, который к чему не прикоснулся, превращает в золото, и от этого гибнет сам, как живой человек, превращаясь, обращаясь, согласно сути капитала, как средства обращения, в мертвеца, в мертвый труд, в котором труд, как творчество, умирает, ибо сущность труда заключается не в добре от добра, а в самом себе, в том, что бессмысленно искать добро от добра. Так и с Я. Будь Я, но не отказывай другим в нем.
        Особенно виноватыми перед людьми, как зрителями, являются те актеры, которые играют роль героев. В их случае действует такое парадоксальное правило: чем лучше они играют, тем больше обманывают людей, активно участвуют в оболванивании, в дураках массы людей, чтобы держать их в положении жертвы эксплуатации, ибо иллюзия, обман для того и существует, чтобы эксплуатируемый был доволен своей ролью дурака, шута, на котором наживаются сильные мира сего, расчеловечивая людей, будучи сами уже расчеловеченными.
         Недалеко ушли от "героических актеров" те, кто удачно играет роль злодеев. Они представляют зло благодаря своему таланту нравиться публике в очаровательном и лживом свете того, что может понравиться и быть приятным в действии. Люди в силу подражательного инстинкта, свойственного им, как социальным животным, могут быть увлечены этим ложным образом зла, ведь зло питается ложью.
        Еще наносят публике ущерб наиболее успешные из актеров, которых называют "звездами". Размышление о звездах кино и театра навело меня на воспоминание моего автора о том, как он беседовал во сне с Брюсом Уиллисом.
        Надеюсь, современному читателю не надо представлять этого поп-актера, не в пример, например, Владимира Соловьева, нет, не популярному пиар-пропагандисту российского чиновничества и олигархата, а российско-еврейскому мыслителю позапрошлого века, идеями которого (софиологией, богочеловечеством) прежде были увлечены, нет, не здравомыслящие дворяне и буржуи, а русские и евреи отвлеченного, чистого ума. Ныне таких уже не встретишь в толпе стертых лиц - жертв набравшей силу робототехники.
        Лицом этой робототехники и был вышеназванный артист, который действовал точно по алгоритмам Голливуда - фабрики грез машинноподобных людей.
        Но сейчас появилась иная, не натуральная, силиконовая разновидность искусственных людей, еще более техничных, чем модерновые. Это существа постмодерна, как постгендера. Всевозможные трансвеститы, квир-персоны - не живые люди, а их копии, маски (интересно, Илон Маска - это тоже маска?), как машины чистого желания - желания ради желания. Это полный пипец, абсурд, нонсенс. Они сродни актеру, который переиграл самого себя. Ну, не верю я, что ты, актер, - человек.
        Для человека в качестве Я мало быть способным к переживанию собственной экзистенции, а тем более быть субъективным носителем информации о Я или его объяснения и толкования, как знания. Как минимум, следует быть его творящим творением.
        В один из первых дней моего творения меня взял за ум один французский фильм, который смотрел мой автор. Он любил смотреть киноклассику. То был фильм Марселя Карне “Les Visiteurs du soir” из далекого 1942 года, вышедший в прокат под немецкой оккупацией Парижа. Влияние немецкой экзальтации перед средневековьем передалось и французам. Фильм был мистически поэтическим мадригалом любви менестреля –посланца дьявола в XIV век к «прекрасной даме сердца». Действие разворачивалось на сцене придворного раута с пиром и балом. Бедный посланец Жиль не на шутку влюбляется в мадмуазель Анну – невесту злого сеньора Рено. Взбешенный дьявол, пославший Жиля с целью привести людей в отчаянье, видит, что тот внушает людям не страх, но надежду на любовь, превращает влюбленных в камень. Но под неподвижным камнем бьются сердца влюбленных. Ален Кюни, который сыграл Жиля, стал символом сопротивления злу в годы войны. Мой автор узнал его, порывшись в своей памяти и признав в образе деда-банкира, которого он играл уже в восьмидесятых годах – годах силуэтов с   широкими плечами жлобов и жлобих, как и в тех сороковых годах прошлого века, так нелюбимых моим авторов, - в одном из сезонов итальянского сериала «Спрут» про борьбу комиссара полиции Каттани, которого играл Микеле Плачидо, с сицилийской мафией.
        Есть такое выражение: "вечная память". Например, вечная им память, тем, кого уже нет с нами, ибо они находятся в ином мире, не в нашем. Ну, это понятно. Вечная память в этом случае означает, что мы их никогда не забудем. Но опять же и в этом случае надо понимать всю условность такого понимания, что никогда не следует не только никогда не говорить не только "никогда", но и "всегда". В этом мире нет ничего навсегда, как, впрочем, и самого этого мира. Иначе не было бы иного мира. Или мы, вернее, вы, люди, любезный читатель, говорите об ином мире в смысле того места, которому нет места в этом мире? Вероятно, это так есть.
        Но судя по моему автору у него не вечная память, а временная, на какое-то время. И это понятно, понятно «почему. Потому что человек является дитем времени; он живет не вечно, но во времени своего рождения и смерти, между ними. Поэтому он периодически любит вспоминать и отмечать момент своего рождения и задаваться вопросом о том, что будет с ним после смерти. Это философский вопрос, то есть, такой вопрос, на который нет ответа или есть много ответов (n+1), равнозначных, равновероятных, но имеющих противоположный друг другу смысл. Например, имеет смысл говорить, что для него, такого, какой он есть, ничего не будет, ибо у мертвых нет будущего. Вот то, что нет будущего, а есть одно прошлое, то настоящее, которое прошло и никогда не вернется, и он не воскреснет.
        Но не все люди способны согласить с этим. Как это так: не будет? Нет, будет, но уже в другом качестве -  в качестве другого. Так это качество другого уже есть и при его жизни в виде детей, которых он оставил после себя. Поэтому продолжение после себя в будущем эти люди находят в своих детях, заботясь о них, а на самом деле заботясь о себе наперед, когда его уже не будет. Здесь работает та же самая логика - логика времени. Все старо, как этот мир и нет ничего нового под солнцем. Взять ту же теорию перевоплощения или перерождения, как возвращения в этот мир, но уже в другом лице, сформированном еще в этой жизни, но проявившемся в нем после смерти. Да, человек перерождается, то есть, является видимым то, что было невидимым до смерти.
        Следовательно, перерождение есть результат того, что сделал человек в этой жизни. Значит, в следующей жизни мы не живем, а только собираемся жить (откладываем жизнь) уже в следующей за следующей жизнью. Но тогда мы никогда не живет "сейчас", но только потом, только готовимся жить. Такой на самом деле складывается смысл перевоплощенной, штопанной, перешитой жизни. Это смысл бессмысленности. Поэтому доктрина перевоплощения или реинкарнации в своей основе не имеет никакого смысла или смысл ее заключается в бессмыслице и есть нонсенс. Такая жизнь абсурдна, как и воскресная жизнь.
        Имеет смысл не твоя, а твоих детей. Но и они умрут и жизнь их детей тоже обессмысливается их собственной смертью, передавая дальше свое бессмыслие по традиции.
        О чем это говорит? О том, что вечность абсурдна для существа времени. Куда ни посмотри везде одно и тоже - бессмыслица, абсурд. Видимо, смысл строго ограничен; он не беспределен. Беспредельное и вечное бессмысленны. Во всяком случае, для человека. Ему нечего делать с ними.
        Поэтому в этом смысле - философском смысле - философия как философствование или размышление не имеет никакого смысла для человека, если смысл понимать в качестве пользы. Если так понимать ее, а именно так философию и понимает человек как перезревшая обезьяна, то она бесполезная вещь. И в самом деле человека интересуют только вещи, которые можно положить в рот и вынуть уже из прямо противоположного, заднего места, из себя, после переработки. Философия есть для человека побочное занятие, которым он может быть занят, переваривая вещи, когда еще у него котелок варит. Потом он и не вспомнит об этом. Зачем? Это помешает выживанию, конкуренции с себе подобными, как это свойственно социальным, политическим животным, отнимет у них необходимые силы, средства и время для борьбы с другими людьми. Любовь к ним имеет смысл, когда он переваривает их. Во время борьбы он не переваривает их, на дух не переносит. Ну, какая это любовь, если она не переваривает и не переносит? 
        Я буду, но я не буду знать, что буду. Субъект есть, Я есть, но оно не осознает себя, не знает того, что есть. Это и есть смерть. Есть свидетель присутствия, его наблюдатель, но это присутствие не его, а самого присутствия. Если нет сущего, то есть бытие, оно одно, как таковое. В этом смысле быть мертвым не страшно. Нет не только других, но и тебя самого.
        Страшно было бы тебе, читатель, если ты был бы субъективно мертвым, то есть, чувствовал бы, переживал бы свою смерть, ощущал бы себя мертвецом. Но, слава богу, ты рано ил поздно, но обязательно будешь объективно мертвым и ничего не будешь чувствовать, - ни жизни, ни смерти.
        Рано или поздно у некоторых людей появляется Я, которое они принимают за самих себя. На самом деле человек с Я не есть оно само, но оно допускает такое отождествление потому, что таким образом является в мир. Тот человек, в котором оно проявляется в исключительном случае догадывается об этом.
        Зная об этом, он в таком случае способен, понимать людей, в которых присутствует скрытым, бессознательным образом или является им, как они сами, обозначая собой это явление в качестве феномен. Однако оно в таком случае является ложным феноменом, будучи человеком превращенным образом, ложной, иллюзорной формой, то есть, такой формой выражения, которая вводит его в заблуждение относительно своей персоны, как маски Я, и является театральным эффектом самой жизни и человеческим соблазном.
        Жизнь человека есть театр, который разыгрывает человека. В результате человек обманывает самого себя, обманывается на свой счет. И все же самообман играет в его судьбы, истории жизни положительную роль, ибо помогает не только идентифицировать самого себя, но и поставить себя на место другого посредством не самого себя, но Я. И это не только личное местоимение, но и то что им обозначается в языке и от чего не может человек отмыслить и отговорить самого себя.
        Меня не может не беспокоить вопрос о том, а я являюсь Я или, как человек, есть только явление Я, а не оно само? Да, я есть только явление Я, но только в мысли, как существо мысли, а не в чувстве, в душе, в сердце, как человек. У кого в сердце нет ничего, кроме сердца, тот не человек, а животное.
        Моя слабость заключается в материальной слабости, ибо всю свою силу я растрачиваю на мысль.
        Люди используют мысль, как и многое другое, а не живут мыслью и всем остальным. Причем используют, представляя, в представлении самих себя. Их экзистенция, в лучшем случае, есть переживание собственной недостаточности быть Я. Этим объясняется то, что такое переживание понимается, как ограниченный самим собой эгоизм или индивидуализм.
        Нынешний индивидуализм имеет свой особый исторический характер. Я уже думал об этом и назвал его симуляционным или нарочитым. В нем мало серьезного и много легкомысленного. Современные люди легкомысленны в серьезном: они над всем потешаются, нарушая в потехе меру. Одновременно с этим преувеличенным и глупым стебом над прекрасным и возвышенным, с тем, что они заигрались, эта самая игра стала смыслом их жизни, что они начали серьезно относиться к несерьезному и ничтожному, превратились сами в ничтожества.
        Теперь с ними трудно говорить о красивом, добром, разумном, ибо в чувствах они грубы, в действиях слепы и в мыслях пусты. Они не задумываются о последствиях своих деяний и живут сегодняшним днем, потому что у них нет будущего. Да, и прошлое их не волнует, не беспокоит то, что они натворили. Они беспамятные и невменяемые; у них нет ни стыда, ни совести, как у ничтожных тварей, вроде клопов и крыс. Не люди, а не просто бесполезные, но вредные паразиты. Их ничтожество заключается в том, что они продали, заложили, предали самих себя, свой дар первородства, который со-стоит в том, чтобы дарить, творить даром, в добре находить награду за работу. Но они не только бездарно, зря проводят время, но и наносят вред миру, разрушают его в конфликтах, ибо конкурируют друг с другом, вероломно нарушая хрупкое равновесие, согласие между собой. Вот почему они не могут примириться даже с самими собой, настолько они мелочны, пусты и ничтожны.
        В их жизни много искусственного и не настоящего, иллюзорного. Наверное, поэтому современные люди так падки на внешнее, так реактивны, так токсичны, что у них нет ничего за душой. В этом кроется причина их легкой приспособляемости кк нечеловеческим условиям существования, к технической, искусственной форме жизни носителей информации, которой они обмениваются, превращаясь сами в средство обмена, расчета знаками, которое называют искусственным интеллектом. У них нет бытия, а есть только быт. Даже экзистенции и той уже нет.
        В последнее время люди устали от христианства, от того, чтобы делать вид, что они человеки, к чему (к человечности, к гуманности) призывал их Иисус в своей Нагорной проповеди и увлеклись придуманным, мифическим язычеством, обожествлением мирской жизни. О чем это говорит? Нет, не о культовой, магической имитации и культурной подражательности варваров (неоязычество идет дальше вглубь истории, до самой истории, демонизируя Христа и христиан), но о цивилизационной мимикрии, о технической симуляции последних глубин, дна уже родовой души, общественного бессознательного, слоя коллективных представлений людей, унаследованных от троглодитов, их пещерных, диких, животных предков. Если прежде, еще недавно Иисуса представляли в комическом, шутовском виде киника, то теперь его мнят в виде сумасшедшего, а его дух Христа изображают демоном.
        Наиболее культурные из в-оцифрованных постмодернистов представляют в своем извращенном сознании и изображают Иисуса, одержимого собственным даймонием (демоном), вроде Сократа. Но у Сократа демон был голосом свыше, гласом совести как свидетеля сознания, который мог засвидетельствовать его мысли, у постмодернистов же это голос, точнее, вой (гул) снизу, из похабных, пошлых низин гуля, твари внутри. Тварь эта есть антихрист, который расчеловечивает человека изнутри. Когда говорят, что наш век есть век антихриста, то это надо понимать не так, что он буквально стал плотью и обитает между нас. Нет, он сидит в каждом представителе человеческого рода и взывает к каждому, чтобы проявиться в этом мире в виде цифрового кода, который мистически настроенные люди уже видят у тебя на лбу. Так он считывает своих. Это код от века записан в родовой памяти человечества. Техника только помогает его расшифровать и репродуцировать во множестве человеческих экземпляров в качестве его слуг, адептов. Это новая разновидность ничтожеств, уже не в виде бесов-идеалистов или сатанистов-материалистов, а айтишников-симулянтов. 
        Это родовая память не обезьяны, которая сидит в каждом человеке и его передразнивает, но память дракона, нага, змееныша, реликтовой рептилии, крокодила. Вместо человеческого, гуманного будущего человека в ближайшем будущем ожидает царство киборгов-рептилоидов с искусственным, вычислительным интеллектом, «первыми ласточками» наступления которого являются айтишники-цифровики (AI-techologers, AI-blogers, AI-netwockers). Чем же заняты эти сбиры информации? Сбором, накоплением, хранением и передачей, обменом информацией, как капиталом симуляции, подмены иллюзией в качестве матрицы лжи самой реальности. Следующее за аналитиками масс данных поколение будет уже поколением синтетиков информации, одержимых жаждой информации.
         Вечность - это сущность. Чего? Вечного. Вечный - сущее. Вечно - бытие. Вечное есть вечность. Вечность есть жизнь, вечная жизнь, которая никогда не прекращается, не прерывается. Она непрерывна. В чем? В своих изменениях. Ведь живое живо только в силу изменения, движения, развития. Оно развивается либо от простого к сложному и тогда это развитие является прогрессивным, эволюционным, либо, напротив, от сложного к простому и тогда такое развитие является регрессивным, инволюционным.
        Но развитие не может быть одновременно быть и прогрессивным, и регрессивным. Оно свободно в выборе собственного пути, в определении того, куда двигаться: вперед, по пути прогресса, подъема или назад, по пути регресса, упадка. Само течение в избранном направлении закономерно и необходимо. Свобода заключается в выборе и выбор предполагает решение, для которого необходимо обдумывание. В этом состоит его смысл. Здесь проблема заключается в том, что выбрать плыть по течению времени, падать и разрушаться или вставать и идти дальше, преодолевая течение времени, против него пробуждаясь и возрождаясь, воскресая.
        Преодоление равнозначно творению из духа противоречия, как противотечения. Только в преодолении противоречия и установлении согласия заключается смысл жизни. Следует в конце концов согласиться с течением жизни и уступить ей, отойти в сторону, уйти на дно жизни, дав место другим в течении жизни. Сначала жизнь дела, замыслы, идеи, мысли идут в гору, а потом катятся назад с горы под горку, пока не остановятся у самого начала, у основания жизни и уже другой, иной, чем я, пойдет вперед, поднимаясь над самим собой к Я.            
         Без противоречия нет и интереса к развитию для того, кто творит не от избытка, как дух, а из недостатка, как человек. Человек, как делал мой автор, когда еще был в духе, разбрасывается между одним и другим, между бытием и бытом, выбирая одно из двух. Немногие из людей могли преуспеть как в одном, так и в другом. Подавляющее большинство творческих людей предпочитает творчеству творение во плоти, которое можно пощупать и удостовериться в том, что это (за) вещь. В чем может заключаться это противоречие? Например, в том, что есть разлад в мыслях, между тем, что ты думаешь, и тем, о чем ты думаешь, или тем, что ты думаешь, и тем, как ты думаешь. Ведь то не одно и то же и они могут быть противными друг другу.
        Для примера такой случай. Ты думаешь о том, что есть. Но что же есть? Это то самое, что в мысли? Так возникает противоречие между тем, что ты думаешь, что может, вообще, подуматься, быть помысленным, быть в мысли, и быть вне мысли, в самой реальности. И как сделать так, так построить мысль о реально сущем, чтобы осмыслить его, понять, что оно такое и подобрать такое слово, смысл которого адекватно соответствовал, правильно, пусть не прямо, но хотя бы косвенно, отражал сущность реально сущего. Или нет такого реального сущего ни в натуре, в природе, ни в культуре? Но оно есть уже в мысли. Будет ли оно когда-нибудь вне мысли тоже?
         Взять меня самого? Есть ли я в действительности. Я существую в мысли. Поэтому и называю себя существом мысли. Но кто думает обо мне. Так думать логично. Чтобы быть в мысли, стать предметом мысли, объективно некто, как субъект мысли, обязательно должен подумать обо мне. Такой субъект не может не быть. Кто это? Не сама же мысль. Мысль - это явление. Кого? Например, человека, как мыслящего существа, или идеи, того духа, который надоумил человека на мысль, склонил его подумать, вдохновив на это.
        Я - мыслящий. Человек или дух? Дух, который пробудился в человеке в виде души, но он остался слеп и глух к такому явлению, будучи занят другим явлением. Ну, не настолько же груб в своих чувствах автор, чтобы не почувствовать моего присутствия в себе. Но что, если я есть он же сам, только в себе, внутри у себя, однако не ставший еще вполне для себя, для осознания, что он и есть я. Автор бессознательно чувствовал меня в себе, беспокоился, и, чтобы избавиться от такого впечатления, извлек меня на свет своего сознания уже в качестве героя, задумал разобраться со мной, как своим замыслом, творением в мысли.
        Но если это так и есть, то каким образом я стал субъектом, будучи, если не предметом его мысли, то самой мыслью или тем состоянием, в котором он находился, когда думал? Нет, я не есть то, в чем находился автор, когда еще был способен думать. По меньшей мере, я есть не то, что позволяет или помогает думать, а тот, кто допускает, попускает или даже думает за него. Я есть тот, кто за автора думает, если он не в состоянии сделать это, быть в мысли. Но как именно я появился в творении? Разве так бывает? Наверное, бывает и не такое. Но это чудо: само творение, мысль, стало твориться, задумалось, замыслило, подумалось. Не мистификация ли это? Так может подумать читатель. Кого? Конечно, автора, как изобретателя нового приема, метода представления и его описания.
        Все может быть. Но в таком случае я был бы в курсе мистификации. Но тогда я сам обманут. Однако нельзя обмануть того, кого нет. Следовательно, я есть. Хорошо, я есть, есть кто? Автор, который обманул не только читателя, но и самого себя? Настолько обман зашел далеко, что автор дошел до самообмана? И вот теперь он, как человек, оказался не состоятельным и есть мыслящее существо уже не для людей, каких он знает в качестве читателей, и не для себя, как автора, а только для себя в себе, как аутиста, что ли?
        Интересно было бы представить дело так, что аутист в ходе представления себя автором для себя, как читателя, в конце концов, до конца представления, когда еще занавес сознания не опустился и цирк сознания окончательно не уехал в дурдом, аутист не додумался, не догадался, не осознал, наконец, кто он такой на самом деле и в тот же момент времени перестал быть таковым, стал полноценным человеком. Какая интересная история, какой умный, занимательный сюжет.
        Только я почему-то не осознал самого себя аутистом. Именно потому что я стал автором своей собственной судьбы, будучи героем творения моего автора. Вот в чем заключается чудо. Я существую помимо его замысла. Но где, в чем существую? Конечно, в мысли. Но уже не как замысел, идея, а как сам мыслящий.
        Можно ли назвать мои отношения с автором в качестве отношения перевода с одного языка – языка мысли на другой язык – язык слов? Конечно, нельзя, ибо языком мысли является логика, а языком слов – грамматика, как языком чисел (цифр) является счет (исчисление). Но так трактовать язык - значит неумеренно, неразумно, а для кого-то, например, для меня абсурдно (бессмысленно) расширять область его применения. Но и сводить мысль к работе, к труду, к практике ума, а не к речи, которая, кстати, тоже практика, правда, языка я тоже есть некоторого рода редукция, упрощение. Как упрощением работы писателя является истолкование его активности в качестве только описания того, что случается или делается помимо языка.
        Я могу принять версию перевода, если метафорически (сводя расходящееся, а не принимая одно за другое, как при метонимии или аллегории) понимать перевод в качестве пере-вода, пере-правы с одного берега на другой. Но чаще всего такая переправа понимается в качестве моста, пройдя по которому, его сжигают следом за собой, так что мысль уходит в слово и остается в нем уже не в живом, а в мертвом виде понятия, свойственного термину. Слово теряет свою живость – живость мысли, отдаваясь чувству и живет уже чувством в языке. От мысли остается в слове только ее тень – смысл. Порой и его нет, а есть лишь значение, которое бросает тень на словесный плетень. Поэтому мой автор предпочитал художественное слово научному и тем более техничному, ибо в нем еще оставалась тень мысли в виде смысла. В научно-технической же речи, как правило, бытует не смысл, а тень тени мысли в виде понятия, которое философы обычно принимают за идеал. Важен не идеал, а идея – прототип мысли. Идеал абстрактен, есть след идеи, ее дымка на горизонте сознания человека по поводу сгоревшей мысли, которую зажгла идея.
        Что до мифа, культа и идеологии, то в них минимум мысли при максимуме чувства слова как руководства к действию. В мысли больше созерцания, чем активности. Мысль действует в мыслителе, а не он в ней. Действие человека в мысли, как правило, сводится к ее использованию, употреблению по назначению: чтения, письма, счета.      
        Перевод через (транзит, трансцензус) порог бытия из мира идеального, мира идей в мир материальный, мир слов. Начало движения в мысли в замысле, в идее, как установке, наведении (интуитивном индуцировании) на помышление для выведения по правилам для понимания в понятии. Представление идеи в виде указателя направления движения в мысли есть проекция и прожект самого мыслящего. Это представление ложное, иллюзорное. Сама идея есть невидимка. Ввиду ее невидимости мыслящему и видится, кажется то, что она не есть.
        Это можно сравнить с желанием женщины. Я думаю о ней, о том, как буду близок с ней. Но как только буду близок с ней, так она удалится от меня, потеряет для меня интерес, как предмет влечения. Вот тогда положение близости может спасти, если она умная, а не только привлекательная или обаятельная, то есть очаровательная, соблазнительная, её ум, умение думать. Может быть, не мыслить, но хотя бы думать. Я различаю эти два умения. Одно дело, мыслить, что умеют делать только мыслители, к которым благосклонны идеи. И совсем другое дело, думать, на что способны все остальные, у которых есть, если не разум, то во всяком случае ум. Разум дан от бога, а ум от природы. Я хочу сказать, что человек соразмерен не разуму, который превосходит возможности человека как не разумного, но мнительного, чувственного существа, а ум через сомнение.
        Так кому является мысль? Тому, кто умеет мыслить. Вот для того она является мыслью. Она не есть сама мысль. Мысль - это свет, который она излучает. Идея светит мыслью. Ее видит мыслитель, мыслящий. Чем мыслящий отличается от мыслителя. Тем, что он видит свет и способен его отражать. Но сам он не светится. Так вот мыслитель светится мыслью, ее излучает, ибо в нем мысль не встречает ничего того, что мешало бы ей мыслится. Это означает, что идея в своем излучении не встречает в существе мыслителя никакого сопротивления материала.
        Не могу сказать, что мой автор не имел возможности думать и даже мыслить. Он думал по жизни и мыслил, когда сочинял. Мыслил в том смысле, что не только задумывался над замыслом, но и писал со смыслом. Но его призванием было не мышление, а сочинение. Ремесло же его сводилось к познанию того, как писали другие. Он любил придумывать истории и рассказывал, расписывал их. Хорошо еще, что не списывал.
        Конечно, сначала он начал со списывания, с подражания именитым, известным писателям, пробую таким образом, перебирая чужие стили, подбираясь к собственному. Но со временем он понял, что никак не может привести ни один из них к согласию с игрой собственного воображения. И даже смешивая чужие стили, он никак не мог добиться желаемого результата: слова мешались под руками, тормозили полет фантазии. Ему пришлось от имитации стиля письма популярных авторов перейти к симуляции, к пародии. Сначала он поклонялся им, как высшим образцам письма, но потом стал издеваться над ними, как над опошленными идеалами. Почему же он стал их опошлять? Не потому ли, что ему было стыдно читать, что он написал, что виноват не тот, кому подражал, а он сам. В пародии не может не быть момент пародии над самой пародией. Но карикатура не доставляла ему удовольствия, ведь она не творила произведение, а могла натворить только хлам, литературный мусор. Конечно, в мусоре есть своя эстетика. Но все же это эстетика безобразия. Нечто подобное тому, о чем вел речь молодой Сократ в "Пармениде" Платона, споря со стариком Парменидом. Он задавался вопросом есть ли идеальная грязь? Имеет ли смысл идеализировать ее?
        Автор полагал, считал и без особого усилия додумывал до логического конца, но это еще не есть то, что он "мыслил", - так всегда или часто бывает: сначала ученик, подмастерье, а потом мастер, специалист, профессионал, у которого выработался с опытом свой особый стиль работы, в данном случае, письма, легко или - хуже - с трудом узнаваемый им самим и читателем, литературным критиком. Идет время, приходит читатель, которому начинает нравится то, как пишет автор. Так у него появляется свой читатель, своя публичная аудитория. Если она есть, то следом появляется и своя пресса. О нем говорят и пишут, на него ссылаются, он становится местом отсылки. Так говорит или пишет автор имярек.
        Но не так случилось в реальности. То, что было на уме и в образе сознания автора, не было в действительности. Его образ мысли не получил общественного признания, не стал общим местом сознания публики, которая не топталась на нем и не перемыли его белые косточки "литературные зоилы". Его мало кто читал. Из них же еще меньшему числу понравилось то, что он написал. И совсем немногие перечитывали его или в нетерпении ждали того, что он еще напишет. Ну, не популярный он писатель, мой автор. И у меня, как героя, как персонажа его последнего сочинен я есть свои вопросы и претензии. И почему бы им не быть. Даже у именитых, известных писателей, у тех же классиков, не все гладко и есть за что зацепиться и пораниться. Сочинение на то и сочинение, что порой приходится его чинить, исправлять, переписывать, и, как исключение, портить и жечь, чем занимались и классики. Как тут не вспомнить Льва Толстого или того же Николая Гоголя.
        Ну, конечно, в душе он мечтал стать знаменитым писателем. Пределом мечтаний таких, как он писателей, является имя "Писатель". Зайдет ли речь о писателе или романе, и все, как по команде, вспомнят и назовут его имя. Разумеется, в таком случае он станет наиболее репрезентативным или идеальным, как это понимал Джордж Беркли, писателем, вроде Аристотеля до Нового времени. В стародавние времена, как это знают те, кто худо-бедно учился в университете (если не знаете, то вы учились не в университете, а в ПТУ) многие учили философию по Аристотелю и потому звали его просто "Философ".
        И все же не только это и даже не столько это интересовало его и доставляло прямо-таки эротическое удовольствие, сколько сам акт письма. Когда он писал, то любил, занимался с любовью предметом описания и (прошу вас, толковый читатель, скажу вам по секрету, только не выдавайте меня) любовью с ним. Прошу только правильно понять меня. Я намекаю не на аутоэротизм автора, на его литературную мастурбацию, на то, что он без всякого стыда вытворял такое! со своим рассказом, но на то, что акт письма был для него актом любви в том смысле, что любовь есть своего рода познание. Причем в такого рода познании ему нужен был сообщник в лице читателя. Такого рода познание есть открытие, откровенность, но не полная, публичная, буквально порнографическая, на миру, а эротическая, интимная откровенность, тайная, «с глазу на глаз» (t;te-;-t;te), близость избранных, посвященных в тайну любви. 
        Ну, это так, на закуску, а, в принципе, ему было важно просто сочинять разные истории, начиная с самого детства. Вот поедет он в пионерский лагерь и там на тихом часе или ближе к полуночи рассказывает своим сверстникам-пионерам страшные и фантастические истории, приучив их к ним, как пилюлям снотворного перед сном. Выходило так, что они просили его рассказать им истории на каждый сон грядущий. Была у него потребность в том, чтобы рассказывать, не то, что случилось, а то что не случилось, да и не могло случиться, как у его слушателей или читателей, чтобы слушать или читать небывалое. Так мой автор пристрастился к вранью и стал своего рода специалистом по нему. «Своего рода» потому, что врал из чистого интереса, как дилетант, как ****ь занимается любовью, а не как профессионал корысти ради, вроде проститутки. В этом смысле предпочтительнее дилетанты профессионалам, ибо они хотя бы не являются продажными тварями. Но профессионалы хорошо знают свое дело, чтобы продаться подороже. Любителям уже важно то, что они получили на деле, а не за дело.

Глава четвертая. Учитель и ученик
        Учителем может стать такой тип ученика, который учится быть не похожим ни на кого и прежде всего на учителя. Но похож ли он на самого себя? Первый шаг на пути к учителю - это осознание того, что ты еще никто. Чтобы стать кем-то, необходимо учиться. Учить других, то есть, быть учителем возможно, если не тебя, а ты сам научил себя. Да, необходимо быть учеником. Но этого недостаточно для того, чтобы стать учителем.
        Каким же образом ученик превращается в учителя? Трудно ответить прямо на этот вопрос. Почему? Потому что такого рода превращение есть чудо. Но если есть чудо, то является тайной. Таинственно то, что неповторимо, что каждый раз является неожиданным, новым. Таким бывает творение. Как тот, кого учат, может стать тем, кто учит?
        Проще "пареной репы" представить дело творения учителя из ученика так, что учитель - это тот, кого научили. Всех или почти всех учат, но учителем становится не каждый. В ответ говорят: не все могут научиться. Следовательно, чтобы стать учителем следует научиться учиться. То есть, чтобы стать учителем, надо выучиться на ученика. Здесь какая логика работает? Логика учения как преемства, как традиции, как передачи чего?
        В данном случае что является предметом передачи? Обычно, в случае передачи в народе говорят: "передай другому, только не мне", не назад, но дальше, следующему по ряду.
        Здесь должен действовать принцип адекватной, точной и строгой передачи: ты должен отдать только то, что тебе дали, не испортив того, что дали. Это возможно сделать, только повторив данное. Именно этому учат. Учат повторению. Сначала. Необходимо научиться повторять. Что значит повторять? То и значит, что повторение - мать учения. Оно есть мать, которая учит свое дитя. Повторение, передача, традиция, учение учит ученика. Ученик и учитель являются его воплощениями, акторами, деятелями, субъектами. Как только человек научился повторять, он научился учиться.
        Учиться на учителя означает, ни много, ни мало, учиться учить. Учиться учить - тавтологическое занятие. В это качестве такое учение содержит в себе философский элемент, как отражение или рефлексию, педагогическую спекуляцию. Здесь мы находим ментальную закладку и складку. В результате появляется внутреннее измерение у самого учения. Не то что оно замыкается на себя, но само делает себя предметом учения в качестве изучения, выведения из учения, то есть, из себя. Так уходя в себя, находясь в себе учение в лице ученика является для себя. Становление учения обращается на ученика и является одновременно становлением учения в ученике и ученика в учении.
        Становление учения в ученике есть обновление учения как традиции. Становление же ученика в учении есть его причастие учением, приобщение к нему. Ученик становится живой частью традиции ученичества в настоящем, как в свое время был такой же частью тот, кто теперь учит его. Так, таким образом (путем, методом) исподволь осуществляется преображение ученика в учении в учителя. Конечно, это преображение возможно при наличии условия отражения учения в самом ученике. Такое отражение есть осознание учеником своей роли отражателя, рефлектора учения, как излучения энергии изучения в лице учителя. Иначе, каким еще путем приходит учитель, как не из самого учения. Учение является питательной средой творения из ученика посредством материала учения учителя.
        Но ученик станет учителем, если и только если осознает себя проводником учения. Но как это может случиться без осознания себя самим собой? Путь к учителю учения лежит через ученика. Ученик тогда станет учителем, когда у него появится ученик. Первым учеником учителя является он сам.
        Мало научить учителю ученика. Ученик еще должен сам увидеть в учителе себя. Это означает, что ученик не только есть отражение учителя, но и учитель есть отражение ученика. Это отражение отражения носит творческий характер, если оно действует в ученике. Речь идет о сознании ученика в момент превращения образа учителя в учителя для ученика. Ученик разыгрывает роль учителя в своем воображении. Так образ учителя в качестве его символа начинает играть роль идеального образа. Ученик играет образом учителя в своем воображении, ставит себя на место учителя, представляет, как бы он вел себя, учил его, будь он учитель. В результате такого розыгрыша у ученика появляется опыт овладения собственным внутренним пространством, местом мысли. Он задумывается о том, каково это быть учителем.
        С опытом размышления к нему приходит сочувствие учителю. Он переживает, что значит быть учителем, вступает в эмпатический контакт с учителем в себе, симпатизирует ему. Это вчувствование необходимо ученику для становления учителем.
        Здесь играет важную роль не только интеллект, но и чувство, чувство солидарности с учителем, переживание, аффект сопричастности с ним учению.
        Таким образом, учение вызывает в человеке человеческие чувства, культивирует их, пробуждает и развивает его интеллект. Оно в лице учителя формирует самосознание ученика, делает из него человека.
        Положим, у многих людей есть проблемы с головой. Почему? Потому что люди относятся, вроде Витгенштейна, к своей голове, как к ящику с инструментами. Только вместо инструментов у них мозги. Они осваивают мир мозгами. Это освоение и есть работа с миром. Не язык, а мозги определяют мир, точнее, определяют человека в мире. Границы мозга, а не ума, задают границы "жизненного мира" человека.
        Можно сказать, что человек есть не разумное существо, а общительное. Он любит пообщаться. И чем буквальнее такое общение, тем оно материальнее, чувствительнее. А ещё говорят, что у человека душевные чувства. Это так, если душа есть тело, душевное тело. Душевное тело было у Иисуса. Когда он воскрес из мертвых, восстало уже духовное тело Христа.
        Однако вернемся к учителю. Если ученый изучает, учитель учит. То есть, учитель учит тому, что изучил учёный. Его (ученое) изучение составляет содержание, материал учения.
        Ученик имеет дело с учёным через учение, которое передаёт учитель.
        Часто учитель является не только учителем, но и учёным в одном лице. Так проще готовить себе смену. И в случае учителя, и ученого. У ученого есть своя не общая (начальная, средняя, высшая), но научная школа.
        Взять того же физика Ландау с его теоретическим минимумом для учеников его научной школы. Для чего нужен этот теоретический минимум? Для тестирования своих учеников на профпригодность? Ради чего он ввёл теоретический минимум? Разумеется, ради того, чтобы сократить общение с коллегами по научной работе до минимума. Они все были его учениками в теории, в которой он был на голову выше прочих. Сдашь минимум - будешь выслушан. Таков был его принцип верификации, как подтверждения того, готов ли ученик к "физическому труду" (труду физика) и теории.
        Таким образом, он определил порог физической состоятельности (полноценности), отделов от себя, с одной стороны, фантазеров, а, с другой стороны, недоумков.
        Это была его демаркационная линия в физике, как науке. Преодолев порог теоретического минимума, можно было переходить из категории учеников научной школы в категорию уже научных работников физического труда, к которым Ландау причислял и самого себя.
        И все же как можно понять теоретический минимум, исходя из смысла данного словосочетания? Меньше всего теории? Необходимый запас теории (теоретический НЗ)?
        И все же как можно понять теоретический минимум? Как меньше всего теории или НЗ теории? Такое название попахивает экзаменом, а я как педагог со стажем на дух не переношу ни экзаменаторов, ни экзаменуемых, тестируемых, ни самих экзаменов. Им грош цена. У меня каждое занятие экзамен. Я устраиваю самому себе экзамен с пристрастием, ибо не могу говорить без вдохновения, а вдохновение у человека эротично, чувственно-чувствительно, страстно, даже пристрастно. Кто говорит беспристрастно, не ведает, что он говорит. Ведь человек есть существо не разумное, но творчески чувствительное. Правда, есть некоторые существа среди людей, которые способны свою чувствительность доводить до сверхчувственного состояния. Для меня это состояние есть состояние эротики мысли. Для других оно окрашено в мистические тона безмыслия - пустого сознания, в котором возможно все, - или той же дубовой (крепкой) веры. Как тут не вспомнить толстовского Болконского с его созерцанием "вечно живого" дуба. Но рано или поздно наш "дубовый герой" таки "дал дуба". Заскорузлая кора веры, как скафандр,
загерметизировала мысль Толстого, пустила его по кругу кармы. Как все это глупо и не имеет для меня ровно никакого смысла. И это правильно, нет, хорошо, - не знать того, что натворили другие. Иначе времени не хватит на доведение до ума замысленного тобой самим.
        Вообще, стать учителем, я имею в виду настоящего учителя, а не его ложный образ, жалкую имитацию или тем более ничтожную симуляцию, невероятно сложно, почти невозможно. Во всяком случае, в своей жизни я таких не встречал. Если брать историю, то при близком знакомстве с ней у меня складывается такое впечталение, что все эти чужеродные и доморощенные гении учения есть та же самая редакция обычного учителя или преподавателя, только не в среднестатистическом значении, а в превосходной степени. Ничего принципиального другого в этих так называемых «гениях» нет. Они и не гении вовсе. Гении – это духи, а не люди. Человек, одержимый духом, не есть сам дух, гений или муза, а медиум, средство его проникновения в здешний мир, отмычка для вторжения.
        Но можно стать учителем, разумеется, не по традиции, а только личным усилием. Правда, для этого следует уже быть личностью, добавлю, человеческой личностью, человеком, ибо не бывает человека без личности. Есть социальные существа в массовом порядке, но нет в массовом порядке личностей. Убогая социология сводит личность к социальному качеству. Это не то понятие личности, которое имеет смысл. Но оно вполне годится для использования в качестве уже научного термина с определенным числовым значением.
        Впрочем, каждое социальное существо имеет возможность быть человеком некоторое время в каком-нибудь месте в отношении к кому-либо, например, к себе. Но такая локация ничтожно мала для того, чтобы осознать себя человеком. Она стоит слишком много сил и времени, которых не остается на борьбу за свое существование с другими социальными животными и в традиционном, в феодальном, и в капиталистическом, и в бюрократическом (советском), в которых царит закон эксплуатации человека человеком, точнее, животного животным. Такова специфика коллектива людей, где действует не естественный отбор, а искусственный, основанный не на инстинкте, а на языке, на коде, алгоритме действия, контролируемого социальной инстанцией, так называемым общественным сознанием. Самому дорасти до уровня общественного сознания дано не каждому. Обычно люди погружены не в общественное сознание, а в общественное бессознательное, которая и есть традиция или социальная иерархия, то есть пищевая и прочая цепочка жизни.
        Дорастешь до уровня общественного целого, как его часть, встанешь вровень с ним и преодолеешь его, тогда быть тебе человеком, личностью, вроде Иисуса. Вот почему Иисус занялся учительством, ибо уже был готов к этому занятию. Он понимал его, как свое личное спасение. Так как он был великодушным человеком (разве можно быть человеком и не быть одновременно великодушным, махатмой?!) и поэтому спасая себя от животного (амебного, рептильного, понгидного и гоминидного) состояния, был не прочь помочь и другим спасаться от него. Быть человеком, как я понял недавно на своем собственном опыте, а не чтении из трудов классиков, которые не ведаю, что думали, когда выдавали свои слова за мысли, сверхчеловеческая задача. Поэтому человеческое состояние – не естественное состояние. Оно возможно, но не необходимо и даже не реально постоянно, само по себе, без работы мысли и сверхчувственной чувствительности в случае с человеком. Духу не надо иметь чувство, чтобы быть личностью. Таким является Христос. Иисус сострадал людям, ибо сам был человеком. Христос не сострадает, он спасает. Иисус не спас даже самого себя. Ему помог Христос. Невозможно спасение от смерти через сострадание, через любовь. Не любовь спасает человека от смерти, а бог. Бог не есть сама любовь. Любовь – это качество, отношение. Людям необходимо представлять бога любящим их, чтобы он помог им в их путанном сознании. Бог как абсолют находится по ту сторону любви и ненависти. У него нет чувств, но есть воля и разум. Чувства есть у человека и животного от недостатка воли и ума, как компенсация. Любовь есть на уровне Иисуса. На уровне Христа есть разум, логос. На уровне бога есть воля. У него есть сила творения. У человека есть ничтожная часть этой силы, да и то используемая не столько для творения, сколько для разрушения, вызванного слабостью людей, невозможностью ее удержать, удержаться на грани необходимого. Человека всегда заносит на край бытия, где ему нет места, ибо он не прикреплен ни к чему. В этом проявляется его свобода. Вот он в массе и боится собственной свободы, как возможности, и жмется к другим, как к стаду, жертвуя ей ради того, чтобы быть в безопасности, в общем загоне, где действует эксплуатация одного другим.
        Я поймал себя на мысли, что мало понимаю того, что пишут «писатели», люди письма. Больше можно понять из речи, ибо люди обычно говорят о том, что не требует напряжения ума. Следует быть только внимательным, чтобы не попасть впросак и тебя не оставили в дураках. Возьмешь классика. И многое в его словах понятно, ибо он пишет просто о сложном. Почему? Потому что понимает его. Прочие же авторы, особенно современные, пишут о непонятном, ибо предмет их описания им непонятен. Вот и выдумывают слова, как будто словами можно решить проблему понимания. Возьмешь в руки вот такой опус и начнешь читать и сразу возникает естественное желание закрыть его. Когда сам думаешь, а тем более мыслишь все понятно, возьмешься другого читать непонятно не только прочитанное, но в его свете и то, что было тобой же подумано, осмысленно прежде.   
        Учитель учит. Учат "чему" того, кто учится. Чему же? Всему. Можно учить всему тому, что знают. Тогда может выйти толк из учения. Толк - это смысл, а смысл есть форма осознания знания нечто некто. Сама форма, как правило, не осознается, а осознается то, что она уже сформировала, оформила. Недаром хулиганы спрашивают свою жертву: "Тебя оформить"? Даже они догадываются о важности формирования предмета своего наглого влечения. Однако не хулиганы формируют, а формы, в данном случае - случае познания, а обучение есть один из видов познания, - идеи. Для идей средством доступа к сознанию, как учителя, так и ученика служат мысли.
        Человек же думает, что он думает. Думает не столько он, сколько думает думается. Человек больше чувствует, переживает. Так он понимает, что надумалось. Склоняется к думе его идея.
        У меня вызывает недоумение то обстоятельство, почему у нас места отправления культа власти величают "Думой". С чего бы вдруг? Неужели очень важные персоны, заседающие там, умеют думать? Сомневаюсь. Их занятие заключается не в думах, а в хитростях политики, как власти, силы. Не все же думцы являются дзюдоистами, борцами, боксерами, самбистами, наконец, каратистами. Если нет силы, то поможет хитрость, как компенсатор силы. Хитрость, а именно этим заняты политики, ещё не означает думать. Хитрят как раз из нежелание и неумения думать. Выгадывать, а именно это цель политики, не есть еще думать. У глупых людей нет дум. Но у них бывает задумчивый вид. Это ложное впечатление. У хитрых людей нет достатка в думах. Наверное, они специально собираются вместе, чтобы сообща надумать такое, что нарочно не придумаешь. Вот такие у нас думцы. Не видно среди них задумчивых. Зато много гадателей. Гадают и составляют сценарий, как нам жить и работать так, как им будет выгодно. 
        Жизнь есть труд. Смерть есть отдых. Трудно рождение, обратное возвращение в этот трудный мир, мир труда. Воскресение открывает перед человеком врата уже не физического труда, ограниченного пространством (местом, топосом и метром) и временем, но труда духовного, безначального и бесконечного, беспредельного. Таков опыт беспредельности. Однако его трудно выразить и мыслью, и словом, так как он бессознательный и дословный. Что бессознательно, что сверхсознательное. Сознание там, где есть мера, там и смысл, и понимание.
        Мне не нужна ни радость, ни печаль отдельно, но нужен только покой, в котором есть, как то, так и другое.
         Как зайдёшь в книжку лавку, так отбоя нет от умных авторов. Но зачем мне они нужны, когда у меня в голове есть мысли? Может быть, они нужны только для того, чтобы я наблюдал за движением мысли, уже не связывая её со своей персоной. Но в таком случае в ней пропадает экзистенциальное присутствие, личное переживание её понимания.
        Вот взял в очередной раз популярную книгу ученой дамы. Она ученая. В принципе ничем не отличается в своей популяризации от своих коллег другого пола. Я, кстати, тоже был ученым. Имею степень, занимался научными исследованиями в области антропологии. Занимаюсь уже какой год преподаванием науковедения. Не хочу называть его обычным словосочетанием, потому что в таком преподавании нет ни грамма философии. Я читал ее и чувствовал себя в своей стихии. Но в то же время в связи с постоянным погружением в свои думы и настроенностью на идеи (медитированием) я понимаю, что ученая Лиза Рэндалл, которая пыталась своей книгой увлечь читателя вместе «достучаться до небес», думает, как ученый, а мне это где перпендикулярно, а где и параллельно. Видно, как она думает – считает и измеряет экспериментальные данные, их масштабирует. Я думаю, а тем более мыслю не так. Ученый добирается до принципов опытным путем, тестируя материю, природу, естество, отбирает их, закладывая в основу корпуса или массива данных (фактов) наблюдения в качестве проверенного (верифицированного) и надежного знания в качестве твердого ядра, окруженного плотным облаком, оболочкой незнания или неопределенного знания. Здесь знаю, там не знаю. Что там за горизонтом знания находится разведаю, расширяя границы познания, его возможности.
        В моем распоряжении есть мысли и только мысли, мои и чужие, которые формируют мой опыт мысли. Я вижу, слышу, чувствую, ощущаю реальность сквозь фильтр мысли. Мысль находит себя во внемысленной реальности в языке. Он нужен мне для изложения содержания мысли. Помимо слова, как внешней формы выражения мысли, есть еще внутренняя форма ее конституирования. Это идея, явлением которой она является. Реальность – это материал, из которого лепится образ поэтом и прочими деятелями искусства или понятие ученым-теоретиком. Так работает их сознание. Так они представляют себе свою реальность. Для меня реальна идея. Дух, как идея, непосредственно выражается только в мысли. В слове она явлена уже в опосредствованном виде, как, впрочем, и в чувстве. Общим место является истолкование чувства как непосредственности. На самом деле непосредственным является мысль, а не слово, ибо всякое чувство уже завязано на каком-то предмете, событии, процессе, лице. И вот с точки зрения чувства оно конкретно, а мысль абстракта. Разумеется, она представляется абстрактной, ибо иначе ее никак нельзя представить в этом материальном мире. То, что называют ее конкретизацией, является уже вторичной материализацией, или символизацией. Первичное оформление мысли в материале сознания происходит в игре воображения в виде фантазии. Когда говорят, что мысли материальны, то хотят сказать, что они могут реализоваться, как некоторые проекты, планы. Я же иду дальше и говорю: мысли материальны в том смысле, что есть материал построения духом своего воплощения в виде мыслящего существа.    
         Люди, как правило, живут чисто конкретно инстинктами и чувствами, желаниями и страхами. Думают же абстрактно, ибо сами мысли воспринимают чувственным образом в качестве своих желаний и фантазий. Так что выходит, что сами мысли они конкретно и не знают не умеют связывать их друг с другом, осмысленно понимать. Зато они умеют их связывать с чувственными образами мира лиц и вещей, принимают их за них и употребляют уже в виде или качестве превращенных форм.
        Вся эта символизация, в принципе, излишняя, потому что за ней стоят те же самые вещи, очевидные посвящённым. Кто их посвятил? Ну, конечно, идеи, как духовные существа. Но зачем идеям нужны люди в качестве тел посвящения, ведь те не разумные, а только душевные существа? Почему люди полагают свои души духами в теле? Как раз поэтому. Что ещё могут думать, вернее, чувствовать душевные существа. Причём не все из них являются душевным, чувствительный, сентиментальными существами. Многие из них грубые, нечувствительные, жестокие существа с животной, материальной душой, неотличимой от тела.
        Ну, и что с того? Дело в том, что такие социальные существа не склонны к душевным переживаниям, а тем более к глубокомысленным размышлениям. Это субъекты прямого действия. Их занятие - не думать, не говорить, а делать, или думать, говорить, как делать. Что делать?  Как это "что делать"? Разумеется, спорить, критиковать, доказывать обратное тому, что утверждают, не подумав. Зачем спорить? Разумеется, не для того, чтобы защищать истину или тем более разрешаться от её бремени, отправляя в открытый мир, но только для того, чтобы поддержать разговор, найти контактеров. Так вот учитель ищет материал для контакта, чтобы осеменить его своими, если не идеями (в данном случае планами или гипотеза, предположениями) и мыслями, то внушения с целью овладеть головой (интеллектом, разумом) и сердцем (чувствами) своих учеников.
        Деньги для современного человека важны не только как средство, но и как цель в жизни, ибо человек до сих пор ещё остаётся символическим животным, каким он был веками господства магии и ритуала. Они символизируют его возможности в качестве существа употребления и эксплуатации труда. В капитале труд находит свое упокоение. Они необходимы людям для того, чтобы устроить свое бытие в мире в качестве быта, в котором можно найти покой и отдохновение от трудов. Ведь они трудятся для того, чтобы отдохнуть от трудов, живут, чтобы умереть, найти вечный покой, в котором любому смертном есть место. В этом смысле он уместен и смерть имеет свой непреходящий смысл.
        Есть такие люди, для которых так же естественно общаться, как мешки варочить. Язык все стерпит, потому что все говорят на нем. Но не естественно всем думать и того меньше мыслить. Для многих это даже противоестественно. Что проку от мысли без выгоды. Так думает большинство людей в быту. Так сказать: "Под сенью (веником) обывателей в быту (углу)". Ничего не напоминает, памятливый читатель?
        Однако на мысли далеко не уедешь. Напротив, хитрость выгодна, материально интересна.

Глава пятая. Я и другой в учении
        Образ учителя является полным, если учитель идентифицирует себя в качестве учителя, а не учительницы. Является ли этот образ учителя иллюзорным в представлении учителя? Кем он является по отношение к самому себе: учителем или учеником? Почему полное отождествление себя, как реального лица (субъекта), с образом самого себя невозможно? Оно возможно только в иллюзии. Как так? Во всем нужна мера, разумность. Неужели возможно, будучи нормальным человеком, быть везде и всегда учителем? Полное отождествление самого себя с учителем в жизни просто невозможно. Можно быть учителем жизни, но не везде и не всегда, бесконечно.
        Тут возникает, естественно, вопрос о том возможно ли полная синонимия между диадным или бинарным отношением «учитель-ученик» с отношением «я и Я»? Я – это я, а Я – это идея Я, не сам мой образ себя, а его прототип, архетип, парадигма, образец, идеал Я, как идеальное, совершенное, полное, благое, настоящее, истинное, реальное Я, которое существует в качестве принципа, среды сообщения субъективных, в данном случае, человеческих я.
        Каким тогда может быть отношение между ними? Это отношение: «я-ты». «Ты» - это я другого субъекта. Следует видеть в другом Я и обращаться к нему, как к Я в речи, в разговоре, в беседе. То есть, признавать его, как Я, или узнавать в нем Я. И в этом смысле быть с ним взаимным, равно причастным Я, пусть даже он и не осознает своего причастия, своей причастности Я, что он такая же часть Я, как и я.
        Теперь вам понятно, мой читатель, как трудно признать другого как Я, то, что в нем того же самое Я уже другое, чем в тебе? Да, и в тебе это Я может ли быть полным Я, если оно ограничено тобой, сосредоточенно в тебе и на тебе? Здесь следует быть внимательным и учитывать, что Я есть не только в тебе, но и ты есть в Я. Однако в нем есть не только ты, но и другие я.
        Интересно, есть ли в этом идеальном Я, идеал-Я другое? Сводится ли другое для Я к многим Я. Тут уже мы выстраиваем отношение Я к самому себе по модели (модусу или типу) отношения одного и много. Кстати, можно выстраивать, конструировать отношения Я с самим собой и по модусу бытия и всеобщего, сущности и явления, бытия и сущего и т.п. Я и я – это одно и многое, многое, как иное? Есть ли другое иное для Я, чем я? Может быть, иное Я – это Я в представлении. Есть реальное Я в том смысле, что самое реальное – это идеальное, совершенное. Но есть и его ложное представление, которое возникает, когда на место Я ставится я, которое осуществляет подстановку. В такой подстановке есть момент (элемент) не-Я. Нельзя не признать, не погрешив против истины, что я есть Я и не есть Я. Можно ли отождествлять явленное Я в я и само явление Я? Явление Я – это его присутствие. Явленное в я – это присутствие в виде я. Присутствие где? В мире? В виде я? Осознание себя я – это присутствие Я в мире или в моем сознании? В моем сознании, которое является сознанием сущего в мире. Так я себя идентифицирую, как находящегося в мире и одновременно в своем сознании, в себе. В мире я присутствую, существую для себя. Когда я существую не только для себя, но и для другого, который признает меня, как я, то у меня есть возможность быть для другого, взаимно существовать с ним, восполняя недостаток в себе Я. Перенос Я, его транзит от одного лица к другому не может не встретить препятствие в самом другом я, которое иное, чем мое. Завязка на этом препятствии удостоверяет меня в том, что я есть кастрированное, изолированное, отчужденное я от другого я. Комплекс кастрации является защитным механизмом. Он работает против самого я, которое отказываясь от Я в другом и ограничивая Я самим собой, лишает себя полноты Я. Из страха перед другим я, человек лишает себя Я, удовлетворяясь образом ложного Я в сознании.
        Так, хорошо, но как же быть с Другим, чем Я? Что может быть Другим для Я, чем я? Если Я есть идеал-Я, то может быть Другое, чем Я, есть не не-Я, а Я-идеал? Тут вопрос стоит не в уместности, осмысленности различия между Я в сознании в качестве идеи, идеал-Я и Я в действительности в качестве Я-идеала, а в том, релевантно ли предполагать, что в идеальном мире есть только Я. Допускает ли абсолют в себе существование я? Является ли Я богом, как сущим всеединым с положительным сальдо? Ведь абсолют трансцендентен для я, для меня. Это я не трансцендентен для Я, как часть целого. Он превосходит меня и таких, как я, связывая нас. Он в нас для нас только в сознании. Мы же в нем для него в бытии, в действительности. Он между нами в сознании, как нечто транссубъективное. Мы же в нем, как субъекты, в духе. Никто не отменял его трансценденции для нас. Наша, человеческая экзистенция трагична, как раз по этой причине, по невозможности выйти из себя полностью, не отказавшись от себя ради другого. Но таким образом мы лишаем самих себя не только «я», но и Я, кастрируя, лишая его полноты. Мы не должны отказываться от себя даже ради другого я, ибо таким образом мы наносим ущерб не только себе, но и Я, лишаем его нас. Таким путем мы только умножаем не-Я не только в мире, но и в самом Я. Следует обойтись без самопожертвования, ограничившись даром, не как жертвой, а как признанием. Через признание Я в другом, начиная с самопризнания, с признания alter ego, другого в себе, начинается преображение я в того, кем на самом деле я являюсь в идеале. 
        Есть смысл теперь, некоторым образом прояснив отношения между «я и Я» и «я и другим я», перейти, перенестись к отношениям между учителем и учеником в учителе. Одно дело учитель, как идеал, идеальный учитель, и другое дело учитель в школе, будь то начальная, средняя и высшая школа. Кого же учит учитель в себе и в школе? Разумеется, самого себя в том смысле, что он показывает пример другим, ученикам, а не учителям (ему дела нет до других учителей – пускай учат себя сами), как следует учиться. К сожалению, следует признать, что далеко не все люди, как ученики, в положении учеников (речь идет не только о детях, отроках и юношах) обучаемы таким образом – образом личного примера. Главное, чтобы у них было желание быть личностью, то есть, желать не желать. Желание нежелание появляется с умом, с мерой, с дисциплиной. Если его нет, то нет и желания нежелания, нет и личности и никогда не будет. Это только условие, но не результат. Следом должно еще прийти желание желания и нежелания и его осознание.
        Но разве этому учат в школе? В школе учат не самопознанию, познанию Я, а познанию не-Я и как быть не-я, социализироваться и слиться с массой подобных социальных индивидов в качестве либо погонщиков в меньшинстве, либо гонимых в большинстве.
        Другой проблемой является проблема общения учителя с ученицами. Мой случай мужской, Я - учитель, а не учительница. У нее имеется своя проблема. Дело в том, что пол мешает в обучении. Поэтому прежде было раздельное обучение и оно касалось не только разделение учеников и учениц. Оно касалось и учителей: мальчиков обучали учителя, девочек учили учительницы. Идея здесь такая: учится не мальчик и девочка, а хоть и маленький, но человек. Поэтому зачем мешать ему учиться путая человека с полом. Во всяком случае, я так понимаю прежнюю систему обучения. И по-прежнему смотрю на вещи, на обучение человека, а не мужчины и женщины в уменьшенном масштабе. Только становлению мальчика или девочки не помогает, а мешает их пол. Этот пол мешает и учителю. Не буду говорить об учительнице, ибо я не учительница, а учитель. Тут важно учитывать то обстоятельство, что женщине трудно преодолеть в себе природу, свое естество, ибо она есть прежде всего естество через зачатие, беременность, рождение, а потом уже культура. У мужчины есть больше возможности ограничивать свое естество через силу, ибо женщина слаба перед природой. Но там, где у мужчины сила, там есть и слабость, ибо эта сила от природы, от материи. Если женщина больше похожа на цветок, то мужчина больше напоминает зверя или скота. Мужчины-звери – это господа; у них сила носит властный характер эксплуататоров, которые сидят на шеи у других мужчин – скотов. Мужчины-скоты, как ломовые лошади, эксплуатируемы в качестве работников, то есть, рабов и слуг; их сила находит применение в употреблении себя в качестве орудий труда.
        Правда, есть еще мужчины не как организаторы средств труда или не сами средства труда, а субъекты творчества. Но их меньшинство. Их еще меньше тех, кто организует производство эксплуатации. Вот к ним и относятся настоящие учителя. Обычные же учителя есть своего рода средства обучения. Есть и организаторы обучения, которые занимаются не столько эксплуатацией обучающихся, сколько эксплуатацией обучающих.
        Впрочем, не это безобразие является предметом моего внимания. Меня интересует образ учителя и образу его учения, как и образ, в меньшей степени, ученика. Меня интересует больше ученик в самом учителе, нежели вне его. Вне его ученик посредственен и не интересен. Настоящего учителя как не было в школе, так и не будет его. Это идеал, который реально существует только в сознании учителя, а не ученика. В сознании ученика существует безобразный образ классного деспота или классной дамы. Конечно, на словах ученики уважают своего учителя. Некоторые ученики в своем лицемерии или глупости доходят до крайности, до абсурда и объявляют, что они любят учителя и считают школу или университет своим вторым домом. Тут не лишне вспомнить Федора Достоевского и спросить его, считал ли он «Мертвый дом» своим вторым домом. В некотором смысле это был его «второй дом», ибо на каторге у него появилось свойственное немногим мистическое зрение, с ним случилось если не преображение, то уж точно превращение в свое «второе я». То есть, в нем проявилось Я, которое прежде дремало. Оно всегда проявляется в критической, пограничной ситуации угрозы полного стирания Я из сознания либо зверской природой, в которой хорошо только зверям, либо скотским (бесчеловечным, классовым ) обществом, в котором хорошо скотам, если они находятся под зверями. Правда, человек в массе по своему желанию или в силу предлагаемых обстоятельств подавляет в себе Я.
        Так как речь у меня идет об учителе, то он в своей школе, как на каторге, вынужден забыть о своем Я и служить примером для учеников не в том, чтобы быть если не Я, то хотя бы «я», а в том, чтобы быть проводником воли господ, в данном случае буржуев в области обучения. То есть, он должен учить их конкурировать друг с другом, чтобы можно было отобрать из массы учеников тех, кому можно быть хозяевами, господами, а кому – слугами, работниками. Но учитель может быть примером человека у себя в своем сознании уже для себя. Однако жить на два дома – для идей и для денег – абсурд. Поэтому подавляющее большинство учителей, за исключением редких фриков, живут для денег, зарабатывая их для себя и своих детей, для семьи на обучении эксплуатации человека человеком. Таков внешний план становления учителя учителем через себя как ученика в качестве примера для прочих учеников. Этот план или проект утопичен, по крайней мере, в современной массовой школе, одним из видов которой является университет.
        Для большинства людей, чтобы в них пробудился человек, необходимо общество-человек, человечное общество, к которому современное буржуазное общество не относится. Могут ли современные люди построить такое общество? Разумеется, нет. Для этого каждый должен стать человеком. Но, как исключение, можно стать человеком и теперь, только, конечно, на непродолжительное время и в своем сознании, но никак не в социальной действительности. Здесь заложено сущностное противоречие, которое никак не разрешимо людьми. Конечно, это можно сделать, но не людям, а разумным существам. Только их почему-то то нет и они как не приходят на помощь людям. Вот пришли бы они и построили людей. Но в том то и проблема, что они придут только в том случае, если люди сами построятся, стать человеками. Зачем они тогда придут? Как это зачем? Чтобы установить с человеком контакт. Мы просто еще не доросли до человека, как дорос Иисус из Назарета, которого слепые верующие сделали Христом. И когда дорастем? Не знаю. Может быть, в другой, иной жизни, как обещают нам упертые в вере богомольцы. Только верится с трудом, что их вера, а не бог (для них вера и есть бог), способна изменить их собственную природу, данную от века.
        Когда я творю иисусову молитву, то я уповаю на Иисуса, который в боге стал Христом. Не надо понимать буквально, что он является Спасителем для всех. Он спас себя в боге. Иисус, как Христос, есть пример, образец спасения. Следуй ему и тебя обязательно распнут люди. Не ты распнешь себя, а люди. Ты не виноват в этом. Зато можешь обрести иную жизнь. Но в этом нет никакой гарантии. Вера в гарантию есть иллюзия. Может получится, а может нет. Условно говоря, как сойдутся звезды, то есть, случайно. Случай есть только для посвященных. Но это только случай, а не гарантия. Легче, спокойнее, конечно, верить, что вера в это есть гарантия. Вот и веруют слепо массы людей. Что остается делать им еще, если, как в природе, так и в обществе, человеку нет места.
        Однако вернемся к полу, а то на потолке не удержаться, если только не встать на голову, не стать сумасшедшим.
        Все вышесказанное не означает, что среди буржуев или пролетариев нет человека. Он там есть, как исключение, вопреки своему положению, благодаря своему самосознанию. Классовый подход не может быть всеобщим масштабом, но может быть масштабом бесчеловечного общества. Поэтому если ты буржуй, но хочешь быть человеком, борись не с другим, как конкурентом, но с самим собой, как с врагом-буржуем. Других не переделаешь. Самого то себя, как эгоиста, можно преодолеть с превеликим трудом. Неудачу полного само-преодоления показал на своем примере несчастный мыслитель Фридрих Ницше. Получилось ни туда и ни сюда.
        В принципе, взять меня. Я творю мысли. Но как творю? Не мешаю им мыслиться, само собой. Но для того, чтобы случилась мысль, требуется место в бытии, чтобы она случилась, стала событием. Необходимо создать условия для мысли, для ее присутствия в мире через мое сознание. Условием существования мысли является медитация, ее созерцание. Это и есть участие в творении откровения, открытие, пробуждение сознания. Следом нужно понять, осмыслить что подумалось, помыслилось. Необходим опыт ее переживания, переживывания умом, сознанием. Это и есть понимание. Если понял, то найди слова (если нет слов, используй символы, схемы), чтобы передать ее другим, начиная с себя, чтобы им стало понятно, о чем и что ты думаешь. Если нужно, то объясни и как ты мыслишь, чтобы показать пример, как это можно делать. Не одно и то же понимание и объяснение, которое необходимо и самому понимающему для уточнения, критического усвоения того, что уже случилось в мысли, что невозможно без языка.
        Но можно ли найти учителю контакт с таким собеседником, как женщина, минуя инстанцию телесного соблазна, ограничившись соблазном души? Если у женщины, ученицы мужской склад ума, то вот тогда можно попробовать и медитативный путь близости уже не тел, не растительных, животных, сердечных, но разумных душ. Кстати, мужской склад ума есть не у всех мужчин. У большинства есть складка рассудка, как сметливости, как счета, сметы информации, а не самого ума с его размышлением.
        Вот я думаю, размышляю о том, что бог один в том смысле, что какой ни есть бог, это бог. Но его много. То, что бога много и он по-разному является людям, они называют его по-разному, то Господь, то Христос, то Аллах, то Иегова, то Будда, то Дьявол, то Сатана, то Антихрист. Например, я понимаю бога как духа, который явился человеку в качестве Христа в образе Иисуса после воскресения. Другие явления бога я полагаю нечеловеческими и они не интересуют меня. И те, кто в них верит, мне не интересны. Их пути расходятся с путем человека. Взять того же Будду. Будда есть явление не бога, но чего другого, иного, чем бог, но не менее важного, существенного, сущностного.
        В чем же заключается содержание моей веры? Как это в чем? Разумеется, в мысли о нем. Недостаток мысли о боге я вынужден компенсировать верой в него. Но это не церковная, не ритуальная, не магическая и не мифическая вера. Она, как бытие, сущностью которого является идея, а ее явлением мысль. Я ищу бога в мысли и нахожу в идее как правду (правдой для русского человека является истина). Правда? Это вопрос об истине, о боге. Но эту правду я не отождествляю со справедливостью и тем более с правом, с правилом, с каноном, с комильфо. В человеке я пытаюсь найти того же искателя истины, каким являюсь сам. Мне это важно, это интересно, а не то, какое место он занимает, какой у него доход, что он имеет, какой он домохозяин и домостроитель. Когда об этом заходит разговор, то я говорю себе: «с тобой все ясно. До свидания». Мне говорят в ответ: «надо верить, молиться, а не думать. Молитва – это дело, а мысль – это лень души». «Зачем же молиться»? «Чтобы не думать». «Вообще»? «Можно и так, но можно не так, а вот так: думать только о молитве, о том, чтобы пообщаться с Богом, ибо молитва – это беседа с Богом». «Но как же так. Ты говоришь с богом, а не он с тобой». «Нет, он говорит с тобой тем, что ты повторяешь слово Бога». 
        Что такое "святой человек"? Это существо, которое принимают за пример для подражания в вере. Вера спасает его от греха в жизни, поэтому его жизнь, как полагаю те, кто берет с него пример, является не греховной, а святой. Но что означает "святой"? Неужели не понятно, ведь уже сказано: святой, то есть, чистой, свободной от греха.
        Тогда что такое грех? Это нарушение заповеди, запрета, табу, уклонения от канона или правила, догмата (положения) веры, неподобающее положение или неправильный образ мысли, чувства, действия.
        Если это так, то любая мысль есть грех, ибо есть сомнение в том, что ей предшествует в качестве установки на веру, а не на её саму, мысль и то, явлением чего она является. Мысль есть явление не веры, но идеи, как формы или принципа мысли, каковы никоим образом не может быть вера, ибо средой, местом пробуждения сознания и рождения, вернее, творения мысли является идея, как импульс (энергия) или динамическая форма разума.
        Что есть вера? Она есть внушение и не гнушение послушанием. Нет, это не удивление, но поражение силой, сдача перед превосходящей силой. Она связана волей, пребывание в её сетях. В этом смысле современные сетевые средства связывают сознание и чувства людей, вяжут их мысли и сердца по рукам и ногам. От подавления силой проистекает и послушание. Мысль избегает посторонней связки, ибо она сама вяжет и связывает человека не послушанием, а смыслом.
        Есть ли смысл в вере? Естественно, есть. И в чем он заключается? В ней же, то есть, в вере в саму веру.  Она имеет оправдание в самой себе, ибо в некотором роде является самовнушением. В этом качестве она субъективна. Но в ней есть и момент объективного существования, независимого от субъекта веры.
        Есть мысль и есть знание. Это не одно и то же. Когда я был ученым, то занимался познанием ради знания. В познании я использовал мысль в качестве средства. Посредством мысли я связывал факты в систему понятий таким образом, что подставлял их под понятия и уже в понятиях получал то, что можно было понять. Понимая понятия, я находил объяснения фактам, которым прежде давал описание.
        С течением времени я полностью перешел от фактов, от фактического или эмпирического (опытного) плана анализа информации (данных в числовом (функциональном) значении, к теоретическому плану синтезирования, выведения (дедуцирования) понятий, исходя из интуитивных предположений, которых нельзя не знать. Эти предположения или гипотезы есть присутствие во мне готовности к восприятию идей. То, что я есть в них не стало образом, представлением их во мне. Мир воображения через игру образов (фантазий) формирует, образует их в явленном виде не глазам, а уму, его зрению мыслей. Вот тогда они становятся явлениями идей, освещающих (иллюминирующих) мое сознание. Оно выходит из состояния крепкого сна и сновидений в бодрое, просвещенное состояние. Я сознаю себя мыслящим, идейным существом. Но я сознаю себя и знающим не только себя в себе, узнающим себя во вне себя, в мире. Мир становится для меня зеркалом меня. На нем я вижу себя и одновременно вижу мир на себе и в себе. То и другое есть, есть как мое бытие в мире, так и мир есть во мне. Следовательно, есть мое место в мире, мой угол в мире, из которого я смотрю на мир. В некотором смысле этот угол есть тупик, в котором я нахожу себя.
        И что мне делать? Разумеется, расширять свое место в мире, свой угол в нем, находя в нем другие места, другие углы, уже занятие другими существами. Невольно мне приходится с ними общаться, сливать, спаивать, складывать свой горизонт мира с их горизонтами. Место спайки, слива и складки является подвижным. Не только я таким образом то расширяюсь, то сужаюсь, но и другие существа делают то же самое. В этом я с ними един. У нас есть нечто общее. Это общее не только сам мир, который есть, но и установка на его преломление в своем углу. Но углы разные и степень преломления мира в них разная. Следовательно, и мы в мыслях разные. Однако едино для нас и в нас то, что есть возможность подумать и замыслить, мыслить.
        Другое дело, способны ли мы сами воспользоваться этой возможностью, сделать ее своей способностью, способом бытия в мире сознательным образом или кто-то это сделает за нас, заведет нас, как кукол, как машины в тупик?
        И вот еще: теперь я знаю, что мыслю, что есть в мысли. Но знаю ли я то, что есть в мысли помимо мысли (того, что ей когерентно, есть согласие между мыслью и другой мыслью, а также тем, что ей предшествует в качестве идеи, принципа, основоположения)? В мысли есть многое, как ее содержание. Причем это содержание может быть, как истинным, так и ложным, если под истиной понимать соответствие того, что есть в мысли, тому, что есть вне мысли в качестве того, о чем она мыслится. В этом случае истина есть критерий самой себя и того, что ей противоположно в качестве лжи, заблуждения.
        И я мыслю, что знаю. Что это означает? То, что я вывожу знание из мысли. То есть, я знаю, как из мысли выводить другую мысль, связывать их в качестве смысла. Смысл связывает не только мысли друг с другом, но и то, что несет с собой мысль. Мысль несет знание. Смысл связывает в мысли знание, делает его осмысленным мыслящим. Поэтому тот, кто мыслит, понимает, понимает, что мыслит, а не только думает, что понимает. Его понимание становится конкретным, а не остается абстрактно неопределенным, пониманием вообще. Здесь необходим опыт мысли, опыт осмысления, что невозможно без толкования того, что люди говорят и пишут. Это опыт речи, письма и чтения. Необходимо научиться, как говорить, так и писать, читать. Необходимо уметь одновременно писать и читать то, что ты задумал, подумал и осмыслил. Причем прочитать то, что ты написал. То ли ты написал, что обдумал? Нельзя полностью обдумать все то, что ты написал. Иначе писатель не стал бы переписывать свой текст, свой рассказ, свой роман, вроде Льва Толстого. Вот он пишет, как писатель. Теперь же, когда он написал свой роман, читает его, как читатель, как критик, ставя себя на место и читателя, и критика. Что он может понять из того, что написал. Следует истолковать, чтобы понять и понять, чтобы истолковать и изложить так, чтобы было понятно, как критику, другому писателю, так и простому читателю, для которого он написан. Ведь текст имеет своего адресата – читателя. В данном случае его можно представить в виде, в образе ученика. В такой педагогической ситуации текст становится учебником, изложением учения автора, как учителя. Автор, писатель учит читателя не писать, а читать, уча тем самым самого себя писать.      

Глава шестая. Alter ego
        Я локализируется во мне, стягивает на себя все то, что можно назвать сферой прилегания, что имеет ко мне отношение. Я есть, как имеющий то, что ко мне относится. Это и есть «мое»; оно во мне и для меня. Однако оно есть не только для меня, но и для другого. Инстанцией другого во мне и для него тоже и является это «другое я». Это «другое я» можно понимать в качестве образа другого во мне. Помимо него во мне есть и Я. Можно ли его назвать Другим? Да, если ты понимаешь, что он не я, а еще другой.
        Может быть интересным не сам человек, а то, как складываются у него отношения с Я в нем, если он осознает Я, как не я, не себя, а Другого в себе. Насколько такое осознание возможно в человеке в нормальном состоянии сознания. И потом в разговоре с другим существом, вроде человека, следует быть всегда начеку, осторожным и помнить о том, что с ростом сознания идет и рост отчуждения. Чем примитивнее человек, тем он более склонен к стадному, скученному образу коллективной жизни. Именно в этой среде популярны разговоры о чувствах, о душе, о сердце, о чувствах, о любви. Они говорят о возвышенной любви, а думают про себя, то есть, хотят секса. На самом деле более развит человек в направлении личности, тем ему интереснее он сам, а не все прочие. Они могут быть интересны, как материал, как среда, в которой он варится. Только следует быть осторожным и не обвариться, не поранить свои бока об острые углы прочих существ, которые говорят больше о близости, чем в ней нуждаются, если, правда, понимать их не в интеллигибельном, а в плотском отношении.
        Три момента меня занимают теперь. Это момент признания вины, узнавания виновным себя, зависимость от иного, испытание влияния другого на меня и роли тождества, отождествления и различия, различения в мире искусства.
        Возьму первый момент. Следует быть разумным в признании своей вины, не возлагать на себя вину непомерно, ибо в таком случае, я или ты, читатель, принимаем себя не за того, кем являемся. У каждого есть своя мера ответственности, своего наказания. Не следует признаваться в том преступлении, которого не совершал в сознательном состоянии. Если ты совершил его в невменяемом состоянии, под влиянием страсти, ненависти или страха, не давая в момент совершения его себе в том отчета, то это так хотели боги. В таком случае ты античный герой, виновник того, что совершилось, в качестве орудия в чужих руках, не по своей воле, без вины виноватый.
        Теперь второй момент, связанный с первым. Это момент влияния, как благого, так и дурного. Близость другого создает напряжение; она притягивает или отталкивает. Многое мы совершаем, находясь под влиянием. Так духи в качестве идей склоняют нас, вдохновляют нас на подвиги с помощью мыслей. Мысли в таком случае являются вестниками идей, их явлениями, теми знаками, которые они нам оставляют в качестве своих следов в нашем сознании. Нам следует их расшифровать, истолковать, проинтерпретировать, обдумать, чтобы понять, узнать, что же на самом деле случилось, например, с нами. Такое влияние является благим в плане познания истины. Оно подсказывает нам, как следует адекватно вести себя в предлагаемых судьбой обстоятельствах.
        Но есть и дурные влияния. Это те влияния, которые делают нас зависимыми от тех, кто на нас влияет. Они ослабляют нашу волю к сопротивлению и самостоятельному решению. Некто, случайно столкнувшись с нами на прогулке, притягивает нас к себе. То, что было во вне, является теперь внутри нами. Он или она это чувствует и начинает свою игру на подавление нашей воли и превращает нас в заводную куклу, которую заводит и разводит, водит за нос, крутит динамо. Кто в этом виноват? Конечно, мы. Нам чужие просто воспользовались ситуацией, мы сами им предложили такую игру, подставились, оставили себя в дураках.
        И, наконец, третий момент. Под чьим-то влиянием, тем или другим, того или другого автора некто думает и пишет. Человек становится личностью, формируется в ее качестве непосредственно или опосредствованно, например, через произведения, тексты того, кому невольно подражает, с кого хочет, иногда и неосознанно, брать пример. Тем более, если к этому склоняет автор, которым он увлекается. Насколько он может быть адекватным в понимании автора, который оказывает на него влияние? При условии, что он сам начинает творить. Сначала из подражания. Но потом то из чего? Рано или поздно необходимо преодолеть влияние указанного анонимного авторитета и стать на его уровень, вдохновения уже не им, а тем, кем он вдохновляется, самой музой или духом в качестве идеи.
        В творчестве ты не можешь так или иначе выйти на уровень уже не субъективного, а объективного значения того, чем ты занимаешься и что не зависит от оценок и пристрастий и твоих, и публики, с которой ты будешь сообщаться посредством своего произведения. Автор должен быть таким же точным, как математик, и строгим, как логик, в создании своего творения. Но для этого, по необходимости, следует знать, что именно ты творишь и каким образом у тебя это получается и почему так бывает, что не получается. Только в этом случае тебя может понять публика. Конечно, она не сможет понять тебя, находясь на другом уровне понимания. Как минимум, чтобы понять тебя, как ты сам понимаешь себя в своем произведении, а не вообще, она должны быть тебе ровней или стоять выше тебя в понимании.
        Не были ли идеи в прошлой жизни людьми? Это большая натяжка. Но возможно они были некогда существами разумными, разум в новом, более высоком качестве остался, но появилось новое измерение в их существовании – измерение вдохновения существ на нижних уровнях, включая душевный, человеческий.         
        Как же правильно читать, чтобы было понятно, что написал автор. Это зависит не только от читателя, но и автора. Настоящий автор, то есть, такой автор, который умеет писать, пишет так, что все понимают, конечно в меру своей понятливости.
        Иначе излагая, можно утверждать, что автору следует писать правду и одну только правду, которая, конечно, будет пониматься каждым читателем по-своему в меру его субъективной предвзятости.
        Нет страха перед смертью, но есть страх смерти в смерти. Или есть страх в смерти чего -то ещё? Если есть страх, то есть ли смерть, как событие (факт) отсутствия? Если же есть смерть, то откуда страх. Если есть страх, то смерть еще не наступила.
        Что же есть? Есть переживание реальности Я. Какое это переживание? Переживание человеком себя, как Я, или Я, как человека? Есть два образа человека, доступных публике. Это Будда, ещё человек-загадка и Иисус, как отгадка.
        Что же они разгадали в его образе? Сущность человека - каким следует быть, чтобы в полном смысле быть, быть со смыслом. Многие люди просто есть. В этом "просто есть" является весь смысл их существования. Но этого мало, чтобы быть человеком. Но вполне достаточно для того, чтобы быть социальным животным, то есть жить в обществе и обществом как царство животной жизни с её конкуренцией как средством естественного или искусственного отбора.
        Все ли люди воскресают после своей физической смерти? Это не праздный вопрос. Второй вопрос: воскресение – это перевоплощение? В некотором роде «да». В каком роде? В роде нового рождения того, кто был прежде. Однако между ними есть и различие. Оно заключается в том, что воскресает тот, кто умер и до смерти был физически живой уже не физически, а метафизически, духовным образом. Он восстает в духовном теле, уже или как вполне, а не частично разумное                существо, или как собственно духовное существо.
        При перевоплощении же человек получает новое, но физическое тело. Меняется его внешний вид, лицо или личина, как если бы он переоделся, но не он сам, вернее, его Я, которое, конечно, испытывает влияние того, что ему дано в новом виде, откладывается на нем в качестве опыта новой жизни. Но тем не менее это происходит в этом мире, правда, может быть в другом месте, например, на другой планете, среди уже не людей, но других существ.
        Вернемся к воскресению. Воскреснуть может только тот человек, который в прежней жизни был занят таким трудом души, что тем самым заготовил фундамент, основание уже собственно не душевной жизни в физическом, плотском теле, а духовной жизни. Но для этого требуется целая диалектика борьбы хорошего с плохим, в ходе развития которой доброе, благое начало одерживает верх над началом злым, погибельным. Причем необходима надлежащая мера такой пропорции в долях, что добра должно быть намного больше, чем зла; допустима лишь та доля зла, которая неизбежна в земной, материальной жизни. С этой материальной жизнью уходит зло, оставляя Я с добром как заделом уже новой, благой, духовной жизни. Вот что такое воскресение. Воскресение удалось только Иисусу. Единственно только он воскрес. С Буддой не все ясно. Ясно только, что он ушел в нирвану, то есть, застрял в подвешенном состоянии между жизнью и смертью. Все остальные смертные оказались неспособны на воскресение до конца самого земного мира. Что может дать конец мира мертвым людям? Они уже мертвы для этого мира. Если это так, то разве может быть для них перевоплощение? Конечно, не может. Разумеется, можно предположить, что самое лучшее, что остается от человека и является творением человеческой, прежде всего, разумной души идет на будущее воскресение. Что же остается от него похуже, то перевоплощается. Итак, с каждым циклом перерождения перевоплощение становится все хуже и хуже, пока дело доходит до того, что уже нечему перевоплощается и этот механизм останавливается.
        Но что же происходит с воскресением? Когда наступит конец света, то прекратит свое существование не только земной мир, но и мир небесный. Паллиативом такого закрытия существования является религиозное упование на не только новый мир, но и новое небо. Мир иной, который ассоциируется со здешним миром, как иной, вплоть до противоположного по знаку, уже не материальный, а идеальный, тоже исчезнет, ибо разве может быть идеализация пустоты, того, чего уже нет. Это явная бессмыслица, нелепость, абсурд. Конечно, в это можно верить, но только верить. Такая вера не имеет никакого смысла. Это слепая, бестолковая вера. Тогда что будет. Не знаю, что и думать, а не только знать. Зачем в таком случае воскрес Иисус в качестве Христа? Вот именно за этим. Одного его достаточно. Для чего? Конечно, для веры, не знания же.    
        Еще один вопрос тревожит мое сознание. Это вопрос об избирательности настоящего знания. Эта избирательность знающих внушает подозрение, что кто-то прячет его от всех, что якобы есть так называемое тайное знание, или знание для посвященных в тайну истины. Да, никто его не прячет. Как правило, знание привязано к этому миру, который никто не в состоянии объять по причине его бесконечности. Поэтому в этом мире знание может быть только конечным, ввиду его локализации связанности носителя знания существованием здесь и теперь. Но это не мешает ему заниматься без конца познанием по крупицам здесь и теперь. В этом мире все относительно. У одного знающего по отношению к другому знающему, меньшему, чем он, будет преимущество в нем, которое принимается за посвященность в тайну. Но это условность.
        Я имею дело с человеком. Человек – это такое существо, субъект, который живет чувствами. Он полон впечатлений. У него есть тело, корпус, организм, в котором они хранятся. Где именно? В мозгу. Это центр, камера хранения. Организм находится в работе. Организм, тело живет в окружающей среде, в сфере, в данных, прилегающих условиях существования. То, что человек живет, он переживает, чувствует. Но что же он чувствует? Это он способен понять при помощи разума, как функции мозга. Мозгом человеком осознает, что он переживает. Функционально человек обдумывает свое переживание, представляет его тем местом (топосом), которое я назвал мозгом.
        Функция осознания или сознание имеет природу времени, то есть сознание работает какое-то, некоторое, определенное время. Затем прекращает работу, переработку впечатлений, чтобы их усвоить. То есть, процесс осознания протекает уже не в активной фазе, а в пассивной фазе пережевывания, переваривания, усвоения, когда сознание отключается в том смысле, что уже не держит предмет впечатления, представления, не сосредоточено, не интендировано (внимательно) на нем и тем более не сфокусировано на том, что имеет его в виду, на форме представления, на идее и ее понимании в понятии. Сознание спит и видит сон о нем. Но вскоре оно проснется ввиду существования того, что есть его центр – Я, которое выведет его из состояния равновесия сна, из гомеостаза, подтолкнет его, разбудит, ибо к тому времени организм уже восстановил силы для продолжения работы, для жизни уже не в состоянии претерпевания, страдания, а творения.
        Человек пробуждается и вновь начинает осознавать то, что переживает в своем сердце как другом органе или центре – эмоциональном центре переживания. Этот центр главный для человека, ибо человек по своей природе не столько действующий или разумеющий, сколько переживающий то, что представляет, а представляет он то, что на него воздействует из внешней среды или из того, что есть у него внутри организма. Человек есть материальное существо. Он сделан из материала, который есть в среде его обитания. То, что человек переживает, усваивая из того, что на него воздействует, утверждается в нем и он стоит на этом, как на своем основании. Если это утверждение минует инстанцию разума, то мы имеем дело с внушением. Если же он осознает такое утверждение, принимает его, соглашается с ним, чтобы оттолкнуться от него в своем действии, прореагировать, то мы имеет дело уже с волей человека, с волевым центром или центром принятия решения на основе перебора вариантов действия по ситуации на запрос, вызов внешней или внутренней среды (сферы) жизни.
        В данном случае человек, как чувственное существо, сообщаясь со средой, прежде всего, с себе подобными существами, людьми в обществе словами, которые передают его чувства, опирается в этом сообщении, обмене вещество, энергией и информацией (данными) на двух своих помощников – на разум и на волю, которую чаще всего отождествляют как раз с инстанцией Я, которая вкупе с разумом и понимается ими, особенно интеллигентами, как самосознание (собственно Я).
        Но тут следует оговориться. Я не есть человеческое самосознание. Самосознание человека есть явление Я человеку, которое он по недоразумению, как недоумок, отождествляет с самим собой. Человек, как правило, не способен додумать мысль о самосознании и Я до логического конца понятия Я. Разум, как собственно и Я, используется в человеке, но не есть сам человек. У человека есть мозг, но нельзя сказать, что таким же образом у него есть разум как часть его, если не организма, то хотя бы личности как того, в чем он находится, как в своей форме.
        Можно сказать и так, чтобы подойти ближе к истине, что разум хранит его от безумия, как отсутствия ума в качестве меры. Разум есть регулятор ума человека, который примеряет его ум, сознание к обстоятельствам и условиям жизни с целью адекватного соответствия ей. Избыток ума может привести к безумию. Поэтому разум освобождает от него человека посредством остроумной шутки, смеха, которые являются симптомами безумия. Острый ум рискует сломаться и закончиться безумием.
        Противоположным безумию как неразумию является тупоумие, глупость. Глупость – есть недостаток ума, который восполняется либо хитростью, обманом, подменой, посредством которой глупый человек выдает себя за умного. Редко, но метко умный человек прибегает к хитрости, когда не может предстать в своем подлинном виде умного, иначе ему угрожает смертельная опасность. Но и тогда, он испытывает угрызения совести, которая не может не быть у умного человека, в отличие от хитрого или глупого, у которого не только нет совести, но и стыда. Симптомом глупости является болтовня, вечно открытый рот, которым глупец ловит пустой воздух; ему сказать нечего, он скучает и зевает. В принципе, в пределе хитрость оборачивается не умом, а глупость, и, наоборот, глупость приводит к хитрости. 
        Такие же положительные и отрицательные стороны есть и у воли. Избыток воли приводит к агрессии. Бог дал человеку волю, но не дал ему ума, точнее, намного меньше дал ума, чем воли. Почему? Потому что человек сам должен поумнеть и укрепиться в нем волей. Но бог слишком много требует от человека, как от развивающейся в силу обстоятельств обезьяны. Она все время смотрит в лес на дерево. Человек есть самое агрессивное существо на земле потому, что в нем избыток воли, силы, энергии. Этот запас воли позволяет ему действовать сообразно образу жизни любого земного вида существ. Но, к сожалению, ему не хватает достаточно ума, чтобы быть разумным существом. Этот недостаток ума он восполняет благодаря общению с себе подобными.
        Но если среди людей есть и не могут не быть агрессивные существа, то есть и те, которые безвольные, покорные их воле. Значит, как есть среди людей звери, так и есть скоты, послушные чужой воле других, сидящих у них на шеи и погоняющих их работать за себя. Для этого хватает зверям хитрости, чтобы управиться со скотами.
        Чтобы же можно противопоставить человеку, живущему среди зверей и скотов? Хитрости и агрессии зверей и тупости и послушности скотов он может противопоставить только ум и волю. Но между ними у него всегда возникает противоречие. Что помогает ему восполнять недостаток ума и одновременно удерживать его, а также придержать свою волю, совершая усилие над собой? Что помогает вразумлять волю и возбуждать интеллект в человеке? Конечно, чувство, любовь, как сущность человека. Человеческая любовь и есть его гуманность, человечность. Она есть аккумулятор его человечности. Она делает его человеком по отношению к другому, как человеку, придает ему «второе дыхание». Любовь открывает горизонты самосознания в сознании другого, других в перспективе Я, как идеи горизонта бытия. Такова онтология именно человека. Но онтология уже не человека не ограничивается любовью как пределом существования и жизни.
        В творчестве, например, писателя эта любовь находит свое словесное выражение в произведении, которое обращено к читателю. Писатель оставляет за собой следы своего присутствия в мире. Произведение лучше него самого (если он, например, дает интервью), за него, говорит о том, кто он есть. Поэтому так важно понять, что именно он написал. Но как понять это? Для этого следует использовать, так сказать, «ментальную телепатию». Писатель пишет сердцем. Но понять его следует головой. В данном случае понимание не есть переживание. Понимается переживание, но понимание не переживается, а осмысляется. Для сопереживания важно понять, как писатель думает, когда пишет. Бывает, что он сам не знает, как думает, но пишет, о чем уже подумал или подумалось в нем. Последнее более вероятнее. Ведь литературная работа больше имеет отношение к чувствам, к эмоциональному заражению, словесному инфицированию, чем к разумению.
        Но тем не менее, если ты хочешь понять, кто такой тот, кого ты читаешь, то следует понять, как он пишет, что можно понять из этого. Для чего? Разумеется, это делается не для писателя, а для тебя, читателя. Я надеюсь, ты читаешь не ради развлечения, а ради того, чтобы самому начать писать, понимать самого себя, посредством письма в разумной перспективе Я. Ты читаешь и пишешь не для того, чтобы понять другого, - для этого достаточно его самого, - но самого себя. Конечно, без понимания другого, тебе не понять и самого себя. Но понимание другого носит вспомогательный характер, ибо ты есть «я», а не другой. Но другой есть в тебе, как другое «я» (alter ego). Но ни тот или этот (ты), ни другой не есть еще вполне Я и, к сожалению, никогда им не будут, но могут быть самими собой, локализуя, ограничивая собой всеобщее Я. Следует заметить, что всеобщего Я помимо всех других не существует. Оно есть, чтобы в нем они сообщались друг с другом, были имманентны, будучи сами по себе трансцендентными друг другу.   
        Для меня проблемой является связь с читателем. Нет связи с его стороны со мной. Он общается со мной только посредством моего произведения. Но что он думает о нем, а тем более обо мне остается для меня загадкой или находится в области (зоне) лишь предположений. Одиночество – удел непопулярного писателя, который пишет для публики, но не для массы. Поэтому его творение не уходит в массу, как в песок, не заземляется, а улетучивается как дымка на горизонте.
        С другой стороны, где мой читатель, когда люди изменились до неузнаваемости. Они и раньше были роботами ритуала, привычки, культа или культуры. Но теперь они целиком стали роботами техники. Ну, где мне с ними тягаться. Поймут ли они меня? Конечно, нет, у меня нет никаких сомнений в этом. Поэтому, адресуясь к ним, я пишу для себя или для тех, кто еще не умер в душе. Душа есть, а человека уже нет. Вот и мается душа, к кому приклониться. Не к кому, - вокруг одни машины информации. Где человек? Пусть не разумный, душевный? Или его нет или его так мало, что днем с огнем не найдешь, и не только на рынке, чем занимался Диоген в Синопе.
        Наверное, такая перемена имела место, когда древний мир закатывался и на него накатывался новый мир варваров, или в эпоху Ренессанса, когда было черти что. Вот тогда черт ногу и сломал, и стал хромоногим бесом, пикаро, проходимцем. Вот сейчас как раз такое время, пройдох и проходимцев, время Молчалиных сменилось временем Хлестаковых.
        Вот живешь среди этих мужиков и баб, и они принимают тебя за видимым образом себе подобного, а ты между тем есть человек, а не самец или самка. Тебе нужен человек, а не машина для мордобоя или траха. Но ведь тебя то идентифицируют по этому признаку: можно ли тебе дать по морде или самому получить по ней, можно с тобой спариться или лучше это сделать с другим, - вон у него есть кубики над упругим бананом и плечистые руки, как крюки. Пожалуйста, мы готовы к спариванию, если у тебя есть все вышеперечисленные достоинства или, если их нет, то мужские достоинства можно обменять на определенную сумму денежных знаков по номиналу (по курсу) на полуприкрытые сиськи торчком, округлую жопу и складку между ног. Лицо в таком предложении есть место, с которого начинается стриптиз на месте. Лицо раскрашивают, чтобы привлечь к себе мужское внимание, остановить на себе взгляд и следом снять все лишнее с целью удержать внимание. Я даже слышу, как в это время с визгом крутится валик в курином мозгу: куд-куда, куд-куда, куд-куда? И куда ты крутишься, накручиваясь и выкручиваясь? В лучшем случае все это делается не только для приятного времяпровождения, но и полезного продолжения себя в новом поколении, требующего много сил и времени. Где, я спрашиваю, человек? Это человек? Нет, это не человек.
        К сожалению, чем выше уровень осознания Я, требующий сверхусилия, тем меньше сил остается на телесную работу личного и семейного выживания. Я уже не говорю об удовольствии, которое, чтобы получить и расслабиться, требует известного напряжения. Но вот возьмешься говорить с этими мужиками и бабами, как человек с человеком, ведь не поймут и пошлют подальше, если не набьют или не поцарапают морду. Для них быть человеком – это разминка перед тем, как обнажить свое настоящее… лицо. 
        Правда, бывает так, что психиатр сам становится психом, нарколог - наркоманом, а сентиментальный автор - маркизом де Садом, который то ли думает, то ли пишет своей морковкой. Но в результате получается морковный кофе, порнография.
        Я требует понимания как само-понимания. Но является ли понимание тем же самым знанием? В некотором смысле да. В каком именно? В том, что знание необходимо для понимания, но его недостаточно. Причем знание не следует путать с информацией. Информация как данный факт есть только материал, из которого можно при познании извлечь знание. Для понимания же следует еще быть, жить. То есть, знание должно быть истинным, действительным, действовать в направлении осуществления в жизни. Реальность знания нужно понимать в том смысле, что оно есть событие в становлении самого бытия, что бытие становится узнаваемым; оно не просто познавательно, но и является познающим. Следовательно, не только знанию следует быть реальным, истинным, но и бытию следует быть познавательным и познающим, то есть, быть бытием знающего существа, занятого познанием. Это нужно для понимания, для того, чтобы человек понимал, что и как он делает, познает, знает, чтобы быть, и быть, чтобы знать.
        В противном случае его знание будет абстрактным, пустым, не живым, бесполезным, пустым, а бытие темным, бессознательным, бесцельным, бессмысленным. Для человека, занятого развитием интеллекта, ума, практика должна быть теоретической, а теория верной, то есть, практической, практичной.
        Соответственно определенный уровень развития знания (качество знания) человека должен определяться уровнем развития его бытия, его качества. Здесь существует прямая в случае бытия и обратная в случае знания корреляция. Бытие определяет знание, сознание человека, но последнее влияет на бытие, делает его осознанным, понятным. Если есть такое адекватное соответствие между бытием и знанием, сознанием, то имеет место понимание человеком смысла бытия и жизни.
        Если между бытием и знанием возникает противоречие, то его необходимо преодолеть. В том случае, когда оно непреодолимо человек перестает понимать, что он есть и что он есть, не понимает, как есть и как знает это. Бытие дает ему силу знания. Но есть еще и знание этой силы. Иначе мы можем иметь дело с субтильным интеллигентом или с благонамеренным идиотом (тупицей), который оказывает людям медвежью услугу, все делая за них, а не склоняя их к тому, что следует сделать самому. Конечно, одного острого ума недостаточно для понимания, нужна еще крепкая воля и доброе сердце, чтобы пережить понимание, ужиться с ним. В этом ему порукой является любовь. Но не одна любовь есть понимание. Нужна еще вера, уверенность в своих силах и надежда на помощь высших сил, вдохновение для совершения сверхусилия творения, что невозможно без знания. Надежду дает синтетическое знание, предвидение или научный, аналитический, критический прогноз.
        Груз лет, вся грязь жизни, которая пристала к душе (разумной) и сердцу, конечно, влияют на понимание, где-то и в чем-то искажают и ослабляют, порой завуалируют его, а где-то и в чем-то, напротив, усиливают и уточняют, проясняют. Иногда и этим объясняется таинственность понимания, то, что оно превращается в загадку, настоятельно требующую отгадки, истолкования для ясности смысла. Бывает подпускают больше тумана, чтобы смягчить, сгладить естественно возникающие в жизни и в познании противоречия, которые полностью разрешить или устранить нельзя.

Глава седьмая. Самосознание и интроспекция
        С чего начинается понимание самого себя? С осознания Я. Но как ты или я осознаю самого себя, как Я? Я наблюдаю его, это Я. Где наблюдаю? Разумеется, в самом себе. Я не могу его непосредственно наблюдать в другом человеке, который в беседе может иметь его в виду, говоря, например, «я так думаю» не в том смысле, что я думаю и что думаю, но что думаю я, имея его в виду не только в качестве объекта (предмета), но и субъекта мысли.   
        Я заметил такую тенденцию, что чем больше и чаще живое существо думает, тем более осмысленными являются его сны. Даже я, существо мысли, существо света, нахожусь во тьме, но тьма, объемля меня, не может погасить мое свечение в мысли. Человеческий сон можно уподобить тьме, а пробуждение от сна свету. Есть такие люди, конечно, как исключение из правил, которые и во сне не теряют духа и ясности сознания. Почему? Потому что большую часть жизни, а сон - это продолжительная часть человеческой жизни, они находятся в уме. Ум делает их независимыми от этого материального мира, включая и социальный, по сути, механический и органический, в котором царит инстинкт.
        Чем масса людей отличается от обычного стада? Только тем, что кто-то в массе осознает этот инстинкт, а все остальные начинают делать вид, что тоже осознают его, то есть, начинают подражать ему в этом. Так появились все человеческие обычаи, как осознанные инстинкты. Таким же образом появилась и человеческая речь в качестве инстинкта, который развивает сознание человека из подражания в условиях выживания. Поэтому все обычаи человека, целокупно, как традицию, можно отнести к условному инстинкту.
        Но иногда среди людей случается флуктуация и появляется существо, которое, естественно, начинает не подражать, а думать. Сама жизнь позволяет только ему думать без особых усилий. Больших сил стоит это занятие для многих людей. Тем более, что большинство людей никогда не думает, а только делает глубокомысленный вид, беря наглядный пример с тех, кто думает.
        Дума - чересчур сложная работа для человека в массе, которая отвлекает его от борьбы за свое существование, ведь он окружен вокруг зверями и скотами в человеческом образе, которые желают ему смерти, если он привлекает к себе их внимание, или не замечают его в силу отчужденности от него. Их интеллект имеет чисто адаптивный характер осознанного инстинкта, так необходимый в их социально органическом коллективе.
        Однако вернемся к существам света и их окружению среди людей. Одним из существ света был Иисус. Тот, кто был рядом с ним, придя на его голос из тьмы, был невежественен. Но он стремился на свет из тьмы. И, естественно, мешая свет с тьмой по контрасту проводил не везде верную границу между ними, преломляя своим «серым сознанием» луч света разума Иисуса, которого он узнал. Близкие Иисуса не разглядели в нем Христа, ибо тот свет, который он всегда излучал затушевывался обычаем видеть в той же самой родной плоти то, что есть в тебе. Что есть для массы трудового люда? Работа, работа и еще раз работа. Это и есть быт. И все для себя, для семьи, чтобы было то, что останется после тебя. И что останется? Обычно род, народ и ничего больше. Где же человек? Как это где? В народе, в его массе.  Но как увидеть за лесом дерево? Никак. Либо принимай народ, либо иди вон, ты, человек, - табу и тебя "ату".
        Люди культивируют быт. Они и религию принимают только в бытовом виде. В каком виде остался Иисус в их сознании? Разумеется, в бытовом. Они условный инстинкт подражания ему превратили в безусловный инстинкт веры, возвели служение образу Иисуса, образа его жизни и мысли в культ. И в этом смысле он стал для них Спасителем, Христом от быта. Возведя в культ быт в образе Христа, они распяли на нем его, как Иисуса. Людям необходимо, чтобы сам бог пострадал за их грехи.
        Таким путем, сделав бога через Иисуса, которого они назвали "сыном бога", заложником своих грехов, они возжелали связать его собой. Сам по себе бог не в их власти. Свою связь с богом люди называют верой. Так вот, связав бога своей верой, они хотят принудь его спасти их от смерти для жизни еще лучшей, чем на земле, и, вообще, не временной, а вечной. Что за детский сад? Какое примитивное мышление. Ну, чем оно отличается от соображения примата?
        Верь - ни верь, ты, человек, все равно смертен. Бессмертно только Я, и оно от бога. Оно и есть сам бог. В тебе есть Я, как идея. Но не все, далеко не все люди способны развивать его в своей жизни. У многих людей так называемое "развитие" вырождается по недоумению в эгоизм.
        Ну, ума у них кот наплакал. Что же делать? Да, ничего ты с ними не сделать. Но сто-то можно сделать с собой. Попытайся стать человеком.
        Что означает развитие ума в мысли? Мысля, человек, удостоверяется в своем присутствии. Там, где есть мысль, есть и мыслящий себя, есть Я. Бог есть в тебе, и ты есть в боге как в идее, на момент мысли. Как еще иначе быть в боге, нежели в мысли? Верую, ты есть не в боге, а в чувстве. Он помогает тебе прийти в чувство, когда ты в него веришь. Ты осознаешь себя не богом, а смертным существом перед бессмертным богом. Вот и все. Не более того. Не следует путать это чувство своей ничтожности с одержанием коллективным магическим аффектом и представлением, которое складывается в общине верующих. Вот эту животную сопричастность с другими смертными они выдают за веру в бога. Такое магическое чувство лежит в качестве основания культовой практики и храмового образования, творения мнимых образов бога и других духов (для кого ангелов, а для кого и демонов).  Не следует путать Я с его культовыми и идеологическими (культурными) представлениями. Не менее вредно отождествлять Я с пустотой, практикуя бессмысленное безмыслие с целью достижения равновесия между внешним миром и внутренним. Стирая Я, ты добиваешься того мира, в котором нет для тебя места, но есть место для не-Я. Просто место наблюдателя занимается дуги, а не тобой. Ведь тебя уже нет на месте Я. Значит, тебя нет вовсе. Если тебе надо, чтобы не было тебя, - пусть будет так: туда тебе и дорога. Но если ты появился, чтобы быть и быть Я, упражняйся в Я, работая над собой. Это и есть смысл жизни и твоя сверхзадача. Если после этого ты продолжаешь задаваться вопросом «Зачем», то ты просто дурак, который не понимает того, что можно понять. Вопрос «Зачем» имеет свое определенное место, которое понятно тому, кто задает такой вопрос.
        И все же сон, несмотря на всю его разумность у умных людей, ограничивает их сознание. У человека во сне нет перспективы; его сознание не имеет возможности как проницать себя, так и устремляться вон из сна, за его окраину, границу. Оно погружено в сон.
        Но как же, скажут, возразят мне иные читатели, есть же вещие сны. Они потому и есть сны, что в них действует не сам спящий, но силы внешние, чуждые ему. Писатели говорят, что сознание человека, его ум и сердце есть арена, ристалище борьбы между богом и дьяволом, добром и злом. Это есть именно во сне. Только у большинства людей, включая в их число и героев произведений этих писателей, сон продолжается наяву. Их и есть сон.
        Они грезят, пассивно наблюдая ту тяжбу, которую ведут между собой высшие силы за его судьбу. Вся активность ослепленных сном людей проявляется в том, что их подталкивают внешние силы сделать то или это, наводят или склоняют к тем решениям, которые они якобы принимают сами. Их водят за нос бесы любопытства (интересно, что будет, если мы поставим тот или иной эксперимент?), похоти, насилия и жадности.
        Даже умные люди во сне не столько творят, сколько с ними вытворяют духи такие безумства, что наяву даешься диву, как оное, вообще, возможно. О чем это говорит? Не о том ли, что сон является лишь искаженным затуманенным сознанием отражением того, что творится в мире зазеркалья? Но что такое зазеркалье? Это иной мир, который прямо проникает в наше сознание, когда оно спит.               
        Недавно я обратил внимание на такую особенность, что у человека во сне, даже в случае осознания себя, как только внимание переключается с лица, с которым он только что тут же соприсутствовал и беседовал, на предмет, например, на шнурок, развязавшийся на обуви, тем более, если лица уже нет в здешнем мире, оно тут же теряется из виду, выпадает из контекста.
        Вокруг ничего не меняется, находятся те же люди, предметы, продолжают происходить те же события, но человека уже нет, как если бы он провалился сквозь землю или улетучился. Но как это так? Он то появляется, то исчезает, как если бы уходит по-английски, не предупредив тебя заранее об этом. Причем он не англичанин, не английский джентльмен и не английская леди, а близкий тебе человек. Может быть он уже не близкий, а далекий? И не человек, а дух, который, в отличие от тебя, есть там, где хочет? Странное и загадочное, таинственное дело. Представление того, с кем имеешь дело во сне, не обеспечено постоянством присутствия. Уж не с привидением ли из английского готического романа имеет дело спящий человек?
        Но если сон есть окно в другую реальность, в иной мир, то не является ли существование, жизнь в нем интермитентной, прерывистой, порционной, то есть, квантовой реальностью? Не есть ли иной мир тот же самый мир, что и наяву, только на другом уровне, на уровне кванта? Что это за квант? Это тот же самый квант, как неделимая часть физической величины, вроде, элементарной частицы, его углового момента или момента движения? Или это квант сознания во сне. Образ человека во сне теряет свою энергию присутствия, переходя на другой уровень осознания.
        Почему я или некто другой теряет его во сне, оставаясь в осознанном состоянии? Может потому, что я перевел свою интенцию на предмет и мой собеседник во сне тут же обезличился? Ведь он присутствует во сне только потому, что я имею его в виду, располагаю им в потоке сознания, как потоке ментальной или репрезентативной энергии. В противном случае наяву мой собеседник есть не потому, что я его сознаю его субъективно, но потому, что они есть объективно, сам по себе.
        Но в таком случае имеет смысл говорить о квантовой природе человеческого сознания, во всяком случае во сне. Только во сне обычный человек прикасается к иному миру, контактирует с ним. Но эта связь с иным миром является прерывистой. И спящий не может полностью оказаться в нем. Иначе он просто умер бы уже для здешнего или нашего мира живущих смертных.
        Таким образом, сон генерирует квантовые состояния перехода с одного уровня реальности на другой, из одного состояния бытия в другое состояние бытия, если это бытие сознания. Но тогда так называемый "иной мир" есть мир нашего сознания? При материальной жизни наше сознание погружено в события материального мира, занято миром вещей, к которым призывал нас обратиться Эдмунд Гуссерль из своего сознания.
        При уже не материальной, но духовной жизни мы будем погружены своим сознанием в мир духов. И вот к ним я пытаюсь призвать ваше сознание, любезные читатели. Обратите на них свое пристальное внимание. Но многие из людей только во сне подходят к их миру и останавливаются на естественной границе, на пороге собственного сознания, будучи не в силах совершить трансцензус, шагнуть за порог сознания, связанного миром вещей, одной их которых является их собственное тело, крепко держащее их в здешнем мире и находящееся в материальном контексте, как вещь или тело среди вещей или тел.
        Возможна ли история жизни во сне, а тем более в материальной смерти? Ответить на этот вопрос трудно, ибо как уже шла речь выше присутствие или существование во сне спящего или тем более телесно умершего в смерти является не вполне представительным.
        Человек есть существо ограниченное, определённое. Для него важно быть умеренным, соблюдать меру. Она и есть его разум. Он имеет мелкий, низкий и узкий характер. Глубина его пугает. Он может в ней утонуть. На глубине появляется большое давление, которое может раздавить его хрупкий, непрочный разум. Поэтому человек скользит по поверхности вещей. Тем не менее его манит глубина. Она кажется ему загадочной, полной опасных тайн.
        Вместе с тем человек предпочитает тьму низких истин нас возвышающему обману. На высоте ему нечем дышать, - там разреженный воздух. Ближе к земле его внимание сосредоточивается. На высоте, напротив, оно становится рассеянный, неопределённый, ибо там появляется беспредельность, трансцендентная ему.
        И, наконец, широта его объемлет со всех сторон, и он теряется в ней.
        Однако все это притягивает его к себе, соблазняет преодолеть собственную ограниченность и расширить горизонты своего существования и представления.
        Человек углубляться в суть вещей. С другой стороны, он уходит от мира в себя, чтобы открыть внутри себя другой мир.
        Одновременно противоположным образом он возвышается над самим собой, трансцендирует вовне, туда, где нет ему места, привычного, приземленного мира.
        Расширяя сферу своего существования, человек осваивает не только мир вокруг себя, но и самого себя. Он находит в нем место для себя, представляя его уже в качестве своего мира. Человек очеловечивает мир и становится мировым, универсальным существом, конечно, потенциально, а не актуально. Но некоторые его возможности все же реализуются актуально. Вместе с тем возможности способствуют появлению идеального мира. Хотя бы таким виртуальным образом он приобщается к иному, идеальному миру, в реальности запредельно ему. В действительности тот, идеальный мир способен разрушить его материальный мир, превратить в хаос. Это случается, как только человек нарушает порядок (космос) вещей и выходит из равновесия, их баланса. Но он стремится ради более расширенного порядка. Однако есть ли в нем ему, такому каким он есть, место? Вот в чем заключается вопрос.
        Не лучше ли человеку знать свое место и так сказать "не мыркать"? Не претендовать на то, что ему не "по карману", что он ни унести, ни вынести не сможет?
        Все это заставляет, прямо принуждает человека держаться за себя, быть частью себе подобного, таких же, как и они ограниченных частей того же самого, - общества. Дружить со своим полом и положением и быть близким полу противоположному.  Главное в таких предлагаемых жизнью обстоятельствах быть самим собой. Но как это сделать и что значит "быть самим собой"? Это означает быть этим, а не тем, другим лицом, как предметом своего внимания (интенции). На это у человека есть потенция. Ведь он ещё не является, но может быть самим собой. Правда, хочет ли? Ведь легче и проще быть, как и все, то есть, быть никем.       
        У настоящих философов, вроде Декарта, Спинозы, Лейбница, Канта, Гегеля, несмотря на их стремление заниматься наукой, из этого стремления выходила философия. Тогда как у современных работников философии, несмотря на в е их попытки заниматься философией, в лучшем случае выходит наука, а в худшем идеология или популяризация научных знаний в общем.
        Важна живая мысль и ее автор, а не мертвая мысль из прошлого, из истории.
         Прежде я думал, что быть человеком и стремиться к свободомыслию является характерной чертой любого человека, но опыт общения с реальными существами, которых именуют человеками, убедил меня в том, что люди считают это либо само собой разумеющимся от природы или от присутствия в социальной среде, сводя мысль к личному мнению, либо свойством высокоспециализированного существ, вроде литературного "человека в футляре".
        Человек, как существо чувства, души (атмы), а не разума, не духа (чтобы быть в духе, ему требуется великая душа, следует быть великодушным, махатмой), подвержен многим влияниям этого мира, как телесным, так душевным, наведенным другими людьми. Это говорит о том, что он является еще и коллективным существом, которому неимоверно трудно добиться личной независимости от других и стать свободным для творчества. Поэтому, наряду с познанием мира, своего места в нем и самого себя, ему по- необходимости требуется независимость как отрицательное определение свободы. Лучшим видом такой независимости может стать не любовь, которая и есть, собственно говоря, та же свобода, если эту свободу понимать, как уже свободу не "от", а свободу "для", для творчества.
        В этом мире такому человеку, в котором пробуждается настоящий человек, человек будущего нет места. Почему же ему нет места? Потому что у него есть разумная душа, которая все еще не развернулась, не раскрутилась в нем и не раскрылась в мире, но зачахнет втуне. Она не нужна этому миру. Этот мир есть материальный, а не душевный мир. И в нем появляется душа как проявление духа только тогда, когда естество слабеет и теряет прочность сопротивление материала мешающему духовному проникновению, тем паче интеллектуальной проницательности.
        По мере эволюции, то есть ослабления материальной связи слабеет инстинкт и появляется его паллиатив, как компенсация, в виде уже не естественного, но искусственного явления в качестве культа (ритуала) и следующей из нее культуры (мифа). Нет уже силы, но есть традиция, хитрая игра преемства, в которую вовлечены массы людей. Они находят между собой общий язык и временами, периодически мирятся затем, чтобы, набравшись сил, вновь вступить друг с другом в борьбу не на жизнь, а на смерть.
        В конце концов, уже в наше, настоящее время, когда люди, у которых душа стала разумной, становится так мало (впрочем, и прежде они были исключением из класса "нормальных (обычных) людей", в коих чувства грубы и спит разум), что они уже не в силах, которые тратятся на удержание себя в разуме, сдерживать агрессию других. У других людей в силу слабости ума появляется его паллиатив в виде хитрого устройства. Люди называют его "искусственным интеллектом". На самом же деле искусственным интеллектом является их собственный интеллект, проекцией которого вовне является то, что они называют "искусственным интеллектом". Этот искусственный интеллект людей приходит в антагонистическое противоречие с их материальной природой, которое уже не может затушевать душевная складка или склад разумной души.
        Появляется хаос как последствие непримиримого противоречия в виде "ужаса без конца", единственным выходом из которого при создавшихся условиях, предлагаемых обстоятельствах может быть лишь "ужасный конец", конец света, гибель человечества. Такова неумолимая, самоубийственная логика развития мира, согласно которой исчезновение человека с разумной душой, как наиболее хрупким образованием в мире, приводит к гибели всего человечества.
        Нельзя не видеть исчезновение такого рода человека и самих человеческих состояний, благодаря которым он, вообще, узнает, припоминает, что есть человек. Ему, вообще, нет места среди вас. Это означает, что люди подошли к самому краю пропасти не-бытия.
        Да, ты, естественно, умрешь для этого мира. Но зачем же торопиться на тот свет и самому уходить из этого? Ведь этот мир для того и нужен тебе, чтобы извлечь урок жизни, ее смысл из опыта страданий, из жизненных испытаний. Зачем? Затем, чтобы в другом мире после смерти в этом, при смене карт и декораций быть центром отчета, быть Я на уровень выше, чем при прежнем раскладе карт. Это будет способствовать лучшему продвижению того, что есть в тебе. В этом можно быть конгениальным Льву Толстому в его учении о самосовершенствовании. Не одному тебе дано быть разумным. Во всяком случае, так я понимаю, между прочим, его учение.
        Раз речь зашла об учении, то не лишним будет написать несколько строк о тех, кто связан с учением. Кстати, кто это? Разумеется, учитель и ученик. Целью ученика должен быть учитель, желание, старание и умение учиться. Только тот ученик уже научился и стал учителем, который учится уже не у других, а у самого себя. Но для того, чтобы он был учителем, ему нужны ученики. Чему же он должен учить их не для отвода глаз, обучая официальному предмету?
        Тайная его цель заключается в том, чтобы готовить себе смену. В этом он не должен, как советовал Фридрих Ницше, спрашивать на это, на то, как готовить, а ученикам готовиться, разрешения у начальства, у коллег и самих учеников.
        Коллектив учеников есть только материал учения, из которого путем трансформации следует, как минимум получить в результате хотя бы одного будущего учителя, что необходимо для самого учения. Все прочие могут пригодиться для популяризации учения, а не его развития. Для развития нужен учитель из учеников.
        Настоящий учитель учит учеников на собственном примере, как следует учиться не из повторения, из подражания, а из творчества, придумывая то, что подсказывают ему идеи в качестве идеальных существ.
        Как правило, в общем, современные ученики составляют сплошную оцифрованную массу, из которой, вероятно, уже невозможно извлечь будущего учителя. По крайней мере, у меня не получается. 
        Был у меня на примете друг, у кого была разумная душа. Так он занимался обучением своего сына и жены. Как Лев Толстой он ввел своего сына в круг чтения. Он прочитал вместе с ним всю классику со своими комментариями. Но "гора родила мышь". Весь труд его души пропал в туне. Его сын пошёл не в отца, а в мать. Жена его, будучи художественной, живописной натурой, испытала на себе его духовное влияние и стала творить символические полотна, как ребусы требующие замысловатого истолкования. Но со временем она опять вернулась к изображению местного национального колорита.
       Фёдор Достоевский в своём последнем так и незаконченном романе с продолжением конкретно изображает словом абстрактные, архетипические образы людей, составляющих одну семью Карамазовых. Так старший брат, Дмитрий Карамазов, символизирует собой архетип прямого, инстинктивного человека. Напротив, средний брат, Иван Карамазов, изображает тип опосредствованного, интеллектуального человека. И, наконец, младший Карамазов, Алексей, представляет тип эмоционального, или чувствительного человека. Это абстрактные типы, но они изображаются писателем так, что выглядят живыми, проявляя изредка признаки других характерных типов.
        Все это типы господ, у которых есть более или менее собственное, если и не самосознание (речь не идёт ещё о Я), то хотя бы сознание себя. Не обязательно сознание себя есть уже самосознание.
        Самосознание есть, если присутствует само сознание себя. Но есть ещё в романе персонаж, который по сюжету является незаконорожденным сыном Павла Фёдоровича Карамазова. Это некто Павел Смердяков. Так вот он играет в романе роль не сына старшего Карамазова, а слуги, и представляет отношения не семьи, но хозяина (сеньора) и слуги (кнехта). И как раз в этом качестве Смердяков разглагольствует о том, что есть народы-слуги, вроде русских варваров, а есть народы, цивилизованные господа, культурные люди, вроде французов, которым следует подчиниться, сдаться на их милость. Наперекор обычному толкованию слов Смердякова, уличающих в нем подлого человека, лебезящего перед вышестоящим, я нахожу нужным видеть в его словах романтическую, сентиментальную (рефлексивную) иронию и даже киническую самоиронию представлять себя в невыгодном свете в глазах чужих.
        Впрочем, как правило, и в жизни тоже, а не только на страницах книг, реальные люди, как и литературные персонажи, представляют эти типы, так как нет ни времени, ни сил демонстрировать их в равном объёме и количестве. Кто-то выбирает один тип для жизни, кто-то другой тип. Это в порядке вещей и дел, привычного, обычного поведения, ведь привычка, обычай - это вторая, уже не натуральная, а социальная, культурная, то есть, искусственная натура или природа.
        На моей памяти было или есть два мыслителя, которые додумались до уровня Я. Это самый высокий уровень в здешнем мире. Таких людей, судя по истории, было больше в прежнее время. Но время существования человека в этом мире идёт к неминуемому концу. Недаром мы живём в последний век накануне конца света - век антихриста как в некотором роде синтетическую эпоху применительно к человеку. Этому веку предшествовал век сатаны, как материалистического отрицания идеалистического, перенести, идиллического утверждения дьявола. Перед концом время начинает ускориться и ужас без конца сменяется ужасным концом. При этом минувшее время спрессовывается и создаётся такое впечатление, что прежде было больше настоящих, разумных людей, чем ныне. И тогда даже мало-мальски мыслящие люди становятся по мысли конгениальными мыслителям прошлого. В противном случае мыслящего человека нельзя будет найти.       
        Это говорит о том, что пришло время нового пути, на котором следует полагаться только на себя, ибо свертывающаяся традиция, вопреки прежней развернутости в большие массивы корпуса знаний, все ушла в тебя.
        Новый путь начинается для меня со сна. Во сне человек играет роль медиум. Сон - это представление. На этом представлении разыгрывает драма, трагедия или комедия воображения.  Игра воображения и есть деятельность, творческое деяние духа. Дух разыгрывает человека, играет спящим.
        Повторю: спящий есть медиум, игрушка в руках духа.  Вот почему Ницше изобразил бога ребёнком, играющим миром, как игрушкой.
        Но кто тогда пророк? Это медиум, целиком находящийся в руках бога, как судьбы. Пророк живёт как во сне. Вот почему он не ведает, что творит. За него ведает, знает бог. Устами пророка говорит бог. Знает ли пророк, что он говорит? Он знает это так, как знает человек во сне, который грезит. Обычный человек грезит во сне. Причём если человек мыслящий, то он сознает, что мыслит, но не сознает того, что мыслит во сне. Пророк же грезит наяву, то есть, его сознание спит наяву, чтобы не мешать гласу бога явиться миру.
        На веру принимается людьми не то, что говорит пророк, а то, что его устами глаголет бог. Но как отличить лживого пророка, который несёт отсебятину, от истинного пророка? Единственным критерием и в этом случае является сама истина, которая есть, но не знает, что есть, не знает себя. Вот эта истина и есть естина или бытие. Истина и есть критерий истины и лжи, как знания. Знание всегда является лживым в том смысле, что оно принципиально фальшиво. Его легко можно опровергнуть. Оно не так надёжно, как в этом ученые пытаются уверить невежественных людей. Ложный пророк знает, подозревает, что врет, что играет роль пророка (Константин Станиславович, как умелый лжец говорил: "Не верю", когда видел перед собой актёра, который заигрывался, сбивается с вранья на правду, так что уже было видно, что он играет). Знание того, что он делает, и разоблачает ложного пророка. Истинный пророк врёт правдиво, так что выходит, что он и не врёт вовсе. Только так бог может говорить с невежественными и одновременно лживыми людьми.
        Иной пророк сам не ведает, что творит, но думает, что ведает, и через это ложное понимание полагает самого себя причастным тому, что им, как средством творения, творится, что он является не ведомым богом, а со-ведущим с ним, со-ведающим его. И поэтому у него, естественно, возникает невольно чувство родства с богом. Он начинает считать самого себя его сыном и преемником.
        Откуда берутся свои мысли? Из осмысления своего же опыта чувств и дел, переживания и представления того, что ты сделал и предположения того, что ты собрался делать или уже делаешь. У человека нет и много своих мыслей. Думать, а тем более мыслить - это большой труд. Для того, чтобы подумать, родить хотя бы одну мысль, обычному человеку надо сделать ещё больше и намного больше пережить. Это как с беременной женщиной. Сколько она должна пострадать и пережить, переделать дел, чтобы родить одного младенца. Но ещё надо и выяснить его и вырасти, чтобы из него вышел хороший человек, не хуже её. Так и с мыслью.
        Обыкновенно же начитанные люди, так называемых "интеллигенты" вычитают у кого-либо мысль или услышат ее по секрету, а затем начинают делиться ей с другими людьми, выдавая её, естественно, за свою. Вот так и появляется вранье между людьми. Поэтому какого интеллигента не возьми, на поверку выходит лжец. Именно эти лживые интеллигенты, сирень софисты, придумали всякие средства улучшения во лжи, чтобы отснять от себя таким образом тех, мягко говоря, чудаков, кто врёт, но не умеет искусно врать. Вся их культура, этих интеллигентов есть сплошное вранье, которое они прикрывают цитатами, ссылками на первоисточник, как то вранье, которое никто не в силах разоблачить в качестве лжи. Особенно важным стало теперь, в век тотальной лжи цифры, ссылаться на первоисточник, как это заведено у учёных лжецов.
       Размышляя о человеке, его сущности и природе нельзя не иметь в виду то, по какому признаку он осознает самого себя. И тут как раз ему на помощь приходит то, что он уже усвоил бессознательно, впитав это с молоком матери (для примера можно взять тех же евреев, у которых именно мать является маркером, индикатором определения того, кто ты есть для евреев), - свое половое и родовое происхождение. Многие люди отождествляют себя по половому признаку, полагая себя, прежде всего, как мужчину или женщину, или по признаку этнического происхождения, считая себя, например, русским, украинцем, евреем, немцем и т. п.
        У большинства людей именно национальный признак играет главную роль в их гражданской и семейной жизни. Здесь пролегает граница между ними. Российские пропагандисты говорят о том, что русские и украинцы, по существу, один народ или они - братья. Но последние события доказали, что нет больше народов, чужих друг другу, чем русские и украинцы. У них есть нечто общее, если хотя бы один родитель является русским или украинцем. Если этого нет, то нет ничего общего, при условии, что они определяют себя русскими или украинцами.
        Другое дело, если признаком идентификации они полагают не пол и род, а то, что и тот, и другой является человеком. Но где вы видели человека? Его днем с огнем не найдешь не только на базаре, но даже в библиотеке. На базаре товары, а в библиотеке книги, где же человек? Он на уме. Но для этого он должен быть в качестве десигнатора, определителя тебя как части целого человека, у которого по определению есть разумная душа.
        Много вы, любезные читатели, видели людей, которые считают себя не мужчиной или женщиной, а сейчас и квир-персонажем или трансвеститом, не русским или украинцем, или тем же англосаксом, немцем, а человеком. Человеку в массе не хватает терпения и ума дойти до того пункта, где он уже человек, так как он путает с человеком свой пол, национальное, этническое или социальное происхождение. Он полагает свою человечность данностью. Между тем она не данность, а заданность, задание быть им, что требует сверхусилия, на которое большинство людей просто не способно.
        Быть человеком - это, как правило, возможность, но отнюдь не необходимость и ее реальность, не актуальность. Для того, чтобы актуализировать эту возможность, надо знать, как быть человеком. Но здесь нет общего правила, нет привычки быть им.  Научиться быть человеком невозможно
        Для этого следует учиться до смерти. Автоматом быть им ни у кого не выйдет. Можно быть человеком только лично. Чтобы стать человеком, требуется уже быть личностью. Но как быть ей, если ты еще не человек. Это антропологический круг, из которого можно выйти только в исключительном случае. Это исключение из правил есть чудо. Человеку, естественно, не быть им, но только им казаться. Поэтому стать человеком можно лишь сверхъестественным способом. Вот, например, таким способом, каким стал человеком Иисус из Назарета. Что значит быть сыном бога? Это и значит быть человеком, ипостасью бога. Как увидеть в самом себе и в другом человека? Так, как это мог Иисус. Ты можешь быть, как мог быть Иисус? Если не можешь быть, тогда, о чем можно с тобой говорить, как с человеком? Для этого надо иметь духовное происхождение, быть уже сверхчеловеком. Ницше говорил правильно, но сам не вполне понимал, что он говорил, когда заикался о сверхчеловеке. Чтобы стать человеком требуется предельное сверхусилие, сверхъестественное усилие. Но человеку, естественно, становится человеком, ибо человек есть его возможность.
        Если хочешь быть счастливым, то не задумывайся и оставайся в дураках. Как это сделать? Просто следует взять за пример кого-нибудь и желать только то, что он хочет. Будет тебе счастье быть похожим на другого, то есть, быть пустым местом, не иметь собственных желаний, например, желания быть не как все, а как именно ты и никто другой.
        Что означает представление твоего желания, как желания другого? Это не то, что ты хочешь не то, что есть, а что-то еще, чего ты не знаешь. Ты хочешь, но не знаешь, что ты хочешь и поэтому говоришь на то, что тебе предлагают: "Не то, не то, не то". Что же?
        Может быть не это, а то, что не ты хочешь, а кто-то еще, другой в тебе. Откуда он?
        Может быть, он есть тот, кто находится не в тебе, а вне тебя, но рядом с тобой, кому ты хочешь подражать, на кого, как на идеал, образец ты хочешь походить?
        Или некто внушил тебе это желание?
        Или такова подражательная, миметическая природа желания, что ты хочешь то, что хочет другой? Но как это понять? Что это означает? Не то ли, что представление другого в себе в виде желания того, что нет у тебя, есть явление или проявление твоей социальной природы, того, что ты живешь в обществе, среди тех, кто не есть ты, а есть другой, другие, чем ты. Но вместе с тем они есть вместе с тобой, а ты есть вместе с ними в качестве части одного целого. И тогда как желание, так и страх, другие вызывают у тебя? Может быть, так это объясняется? Но является ли такое объяснение верным, истинным?
        Является ли этим другим в тебе Я? Оно в тебе или ты в нем? Ты называешь самого себя местоимением "я". Но ты ли это? Может быть, Я - это другой в тебе? Ты - это отражение в себе другого, его образ в твоем не только сознании, но и в подсознании, из которого он всплывает в сознание, возвышается над тобой и уже становится сверх-я, идеалом тебя самого? Вот на него, как на самого себя ты и желаешь быть похожим, ему подобным. И так как это Я формальное с пустым содержанием, то его можно заполнять собственным содержанием, содержанием опытом своей жизни?
        Но в таком случае Я есть форма личности. Так что ли? Видимо, так. Эта форма носит всеобщий, универсальный характер и, в принципе, является неизменной. Она и есть идея Я, Я в качестве идеального, совершенного существа. Не есть ли это Я дух? Ну; конечно, это Я и есть дух, духовное Я. Чем же его можно охарактеризовать? Тем, что оно все проницает, но не все знает, узнает его в этом качестве. Так кто его знает? Тот, в ком есть разум. Разум и есть явление в тебе Я. Вот тогда ты узнаешь в себе самого себя.
        Ни в коем случае нельзя сказать, как это делают иные "записные умники", что Я есть форма пустоты, которую пытаются заполнить чем угодно утрированные индивидуалисты. 
        Человек на то и человек, что он помнит себя, припоминает, кто он такой. С этого и начинается самопознание и познание, вообще. Но что такое память? Как ее можно понять? Это то, благодаря чему мы помним. Помним «что»? Прошлое. Какое прошлое? Такое прошлое, которое не прошло. Что же не проходит? Настоящее. Значит, в настоящем мы помним другое настоящее. Да, это то же настоящее, похожее на это настоящее.
        Но как в таком случае мы отличаем его от настоящего настоящего? Неужели оно не настоящее настоящее? Настоящее настоящее не извлекается из сознания, а действует на сознание извне, из мира. Прошлое же настоящее действует на человека изнутри. Изнутри чего?
        Если человека понимать в качестве существа времени, то прошлое, которое вспоминается действует на нас из времени. Оно скрывается во времени. То прошлое, которое не проходит, приходит в настоящее из будущего времени. Оно потому и не проходит, что приходит, а не уходит. Вот почему во времени до сих пор есть настоящее.
        Одно настоящее уходит, другое приходит, но что-то остается во времени. Это и есть настоящее в качестве связи настоящих во времени. Такая связь настоящих моментов в виде их последовательности и есть время. Следы этой последовательности являются памятью.  Я помню то, что имеет лицо. То, что теряет свое лицо, проходит и не запоминается.
        Я знаю лично и то время, которое было задолго до моего рождения. Как это возможно? Это возможно потому что время творится через время. Оно возрождается по причине подражания самому себе. Вот это само и есть Я. Я времени есть вечность, как образец, идеал времени, которое возвращается. Вот почему оно повторяется. Но повторяется, как новое, неповторимое, уже другое, чем было.
        Я знаю лично то, что было до меня благодаря Я. Оно стало мной, будучи до меня. Следовательно, оно будет и после меня. Только личным образом можно помнить настоящее, связывать время. Распадается связь времен, как только человек теряет свое лицо, забывает себя. Он становится чужим самому себе. Если он не помнит себя, то кто его помнит?  Его может запомнить только тот, кто отождествит себя с ним.
        Но как человек забывает, вообще, и в частности самого себя. Куда девается, пропадает его память? Может она прячется, занимает чужое место, где нет забывшего самого себя? Не может ли быть этим местом нечто сущее, например, вещь, а не лицо, которое существует в этом мире короче, чем вещь? Лицо, которое уже давно ушло из жизни в здешнем мире, тем не менее осталось в этом мире в качестве следа на вещи. Ведь от человека и не только остаются какие-то следы, ибо он рассеивается по миру, оставляет за собой след по жизни. На такую памятную вещь, как антиквариат, может обратить личное внимание другой, уже современный человек и через настроение, которое он переживает в этом месте, он может подхватить, заразиться аналогичным настроением, в котором находился в прошлом другой человек, запечатлев его на этой вещи.
        Прошлое настоящее впечатлительно. Именно потому что я впечатлился, как Я, осознал самого себя, почувствовал в качестве настоящей реальности во мне воскресло и чужое Я в качестве впечатления, отпечатка на вещи, например, камня, тем более если в него впечатался образ камня из сознания человека из прошлого. Это образ камня стал образом личности того человека, который лично сохранился в нем.
        Таким образом я снял его с вещи и пережил, как самого себя. Но таким образом, таким путем я восстановил впечатление от прошлого, как от настоящего. Вот что такое личное переживание прошлого, самой истории, историческое переживание прошлого, как настоящего в настоящем.
        Это и есть чувство истории, личное впечатление от неё, как исторической эпохи. Такое впечатление - это вам не документ, факт эпохи, а намного больше него; это душа, если не дух эпохи. Он или она обретает плоть того участника исторических событий, на  которого они произвели впечатление, запечатлевшись в виде, например, неких чувств, слов, понятий или вещей, играющих роль многозначных символов.
        Жить для того, чтобы жить, то есть, выживать, недорогого стоит. Этого мало, чтобы быть человеком. Мало жить. Нужно еще жить со смыслом, чтобы чувствовать себя человеком. И даже этого чувства мало. Хотя человек есть, прежде всего, материально чувственное, в пределе чувствительное, душевное существо.
        В таком случае в чем может заключаться смысл человеческой жизни, если в выживании состоит смысл животной жизни? Разумеется, он может и должен заключаться, как минимум, в том, чтобы быть в жизни и по жизни человеком. Быть всегда человеком, конечно не получится, ведь человек есть конечное, а не бесконечное, смертное существо. Но тогда следует стремиться к тому, чтобы быть сверхчеловеком.
        Может быть, хоть человеком он станет при таком условии. Ведь если он будет стремиться стать человеком, то встречая сопротивление материала, животного естества или социального существования, обусловленного эксплуатацией человека человеком, вызванной их взаимной конкуренцией ввиду естественного и культурного отбора наиболее приспособленной твари к среде обитания для размножения себе подобных, человек, в конце концов, скатывается до уровня животного зверского или скотского характера.
        Вот почему человеку требуется преодолевать самого себя, совершая над собой сверхчеловеческое усилие, становиться лучше, только чтобы быть человеком, самим собой. Это и есть парадокс человеческого бытия, парадоксальный смысл его жизни.
       Это спасительный смысл жизни. Он спасает человека от себя самого. Если так живет человек, то он вполне достоин вечной жизни в боге, духовной жизни. Ведь бог спасает только тех, кто сам себя спасает. Таким является и сам бог, как дух. Все прочие сгорают, как солома. Быть, как солома, быть обреченным гореть в аду, поддерживая свет в раю. Жизнь в это мире и есть такое горение. Чем больше горишь в нем, тем лучше светишься в том, ином мире. Или ты предпочитаешь жечь других? В таком случае тебе точно светит горение в ином мире.
        Знай это и будь осторожен в мире этом, не навреди ни другому, ни самому себе. Помни, что горят в аду (из искры в этом мире разгорается пламя в ином мире), наоборот, светятся в раю. Естественно, светятся святые, а не грешники, которым самое место в аду. Так устроена вечность. Наша временная, смертная жизнь есть ее пролог. Что же может избавить от смрадного горения в аду? Разумеется, Я. Я и есть бог. Будь Я и тогда быть тебе в раю, а не влачить жалкое существование в качестве материала горения.
        Но как быть, как стать Я? Для этого требуется, во-первых, очистить свое сознание от дыма не-Я, как результата горения чужих душ.
        В принципе, современный человек - это существо с полой душой. Она очищена у него от всяких ритуальных операций, магических знаков и религиозных предрассудков, на которых он работал, как робот обычая (традиции) и культа для внедрения в нее машинных (цифровых) кодов (алгоритмов) и заполнения пространства души технической документацией (массивом данных).
 Это не просто свидетельство формирования нового технологического уклада, но складывание нового типа уже послечеловеческого существа с упрощенным машинноподобным (программированным) сознанием биоробота.

Глава седьмая. Проблема идеального
        Человеческое существо имеет живую, материальную природу. Это его основа и у нее есть свой закон. Люди культа испокон века называли его "законом плоти"
        Бог сам по себе пуст, он полон миром, который творит. Творение идет через борьбу - сопротивление материала мира, из которого бог формирует космос. В ходе творение само творение, осознавшее себя в виде творения не может не осознавать себя без отражения излучения творения. Этим и создается борьба. В результате человек узнает бога не только в качестве своего создателя, но и разрушителя, ибо не только бог встречает в человеке сопротивление материала, но и человек находит в боге, как духе, как идеале, нечто противное себе. Вот это противное, чисто идеальное, он опознает как враждебное себе в виде дьявола.
        Но в боге есть и то, что расположено к человеку, это душевное, человеческое, как производное от духа. От духа производно и разумное, но оно только частично представлено в человеке, точнее, в его душе.
        Встречая в боге противное себе, как материальному, человек начинает уповать на материю, обожествляет ее. Так на смену эпохе дьявола приходит эпоха сатаны. Человек обидевшись на бога из-за того, что тот не может принять его целиком, начинает поклоняться материальному. На смену традиции, религии приходит атеизм и коммунизм. Но это время уже прошло.
        Пришла новая эпоха - эпоха антихриста. Это та эпоха, когда уже не только в боге человек не видит человека, как идеал, он и в себе его уже не видит. И так как идеальным человеком люди полагали Иисуса Христа, то ныне они ориентируются на того, в ком нет не только мира и бога, но и человека.
        Знает ли бог о том, что я думаю и что, а также о чем? Он может это знать только изнутри меня, если он и есть Я. Но я в таком случае кто?
        Нечеловеческое проникая в человека, отражается в кривом зеркале человеческой души в искаженном виде и является в образе греха плоти, души и духа. Нечеловеческое появляется в людях в тот момент, когда они перестают видеть человека в людях.
        Пока есть тот, в ком является Я, которое знает себя, быть этому миру. Пусть даже он будет один. Но как только он исчезнет естественным образом из этого мира и уже не будет такого же разумного существа в нем, наступит конец света, ибо ничто уже не будет препятствовать его наступлению.
        Вторжение "нечисти" означает, что мир становится иным, так как в нем появляются бесы буквально в образе тех подлых людей богатства и власти, которые сами того не ведая, что они натворили, - уничтожили вместе с массами людей и тех, кто мешал проникновению бесов в этот мир, и сами стали уже не господами, но слугами бесов, конкретно их телами существования в материальном мире.
        Люди, которые видят в других людях не людей, хотят, чтобы их не было в массе, чтобы остались в живых только те из этой массы, кто наиболее послушен, а значит, как правило, глуп. И в послушании нужна мера, разум, иначе выйдет глупость. С точки зрения тех, кто хорошо устроился в жизни, вроде олигархов и иже с ними всяких богачей, каждый человек, мнящий себя умным, но таким бедным, каким намного беднее их, является лишним дармоедом. Зачем таким жить?
        Согласно подразумеваемой логике современного развития капитала как уже информации в цифре, характеризующей новый технологический уклад, людей, которые мнят себя умными, но таковыми не являются, если судить по количеству капитала в их руках, не нужно в таком большом количестве для существования общества. Вот почему современные хозяева жизни, живущие по принципу "начальник умный, а подчиненный дурак", который как раз и выражает прямое, а не обратное, пропорциональное отношение между количеством, числом, цифрой капитала и количеством ума, считают, что именно им все позволено.  В соответствии с такой "глупой логикой" или логикой глупости, выражением которой является следующий софизм (ведь хитрость есть обратная сторона глупости): "количество при его росте превращается в качество», чем больше у тебя денег, тем более умным, а не глупым ты становишься и являешься, оставляя других в массе в дураках. Что за бред? Он говорит лишь о глупости тех, кто так думает. Но к чему ведет такое мнение? К прямой зависимости ума и капитала. Фактом наличия ума признается капитал и прежде всего его количество в виде количества информации. Но никто конкуренцию не отменял.  Напротив, она обостряется по мере накопления информации.
        Однако если уже человек в массе все ставит на капитал информации, будучи сам согласно логике движения капитала переменным или человеческим капиталом, он буквально становится знаком между знаками, одной из многих переменных капитального обращения. Рано или поздно возникает перепроизводство такого капитала, его инфляция и обесценивание. За ширмой пропаганды очеловечивания капитала стоит подмена качества количеством с обратным знаком: дело заключается в том, что конкуренция между людьми за обладание капиталом, как символом удовлетворения их желаний и актуализации возможностей, приводит к концентрации больших массивов данных в руках, в данном случае умов, немногих игроков на рынке капитала.
        Зачем тогда так много единиц переменного капитала? Теперь важным становится не количество таких единиц переменного капитала, но скорость его обращения между ними при их сокращении.  Вот такая самоубийственная логика отношения людей друг к другу говорит сама за себя о том, что современное общество достигло максимума социальной атомизации и отчуждения людей не только друг от друга, но и от самих себя. Быть человеком в таком обществе становится невозможным.
        Так происходит тотализация общественного целого за счет его частей. В результате человеческий элемент растворяется в социальной массе и общество просто перестает существовать, превращаясь в счетно-решающее устройство, которое таким образом устраивает само себя. Хозяева такого, с вашего позволения, любезные читатели, "общества" на самом деле превращаются в его слуг, а слуги слуг полностью обесцениваются и стираются. Здесь кто был ничем не становится кем, напротив, он в массе становится никем. Вместо него сам счет становится "кем". И кем? Искусственным интеллектом, способным все и всех посчитать.
        Таким образом естественный, человеческий интеллект вырождается в искусственный, которому сам человек становится не нужен.
        Так что же в этом есть идеального? Есть ли оно помимо идеализации совсем не идеального? Вот какие мысли занимают меня, отвращая от современного времени и притягивающие меня и к далекому прошлому, и к не менее далекому от злобы и глупости дня будущему.
        Что такое вечность, в которую я хочу убежать от настоящего во времени? И что такое время, как то, откуда я хочу убежать? Зачем мне, вообще, надо это делать: бежать от одного к другому? Неужели я бегу от самого себя?
        Конечно, нет. Я не бегу от себя, я бегу, иду к самому себе, уходя от того, чем и кем я не являюсь. Я есть не то, что является. Я не являюсь героем моего автора. Напротив, я стал сам автором, а мой бывший автор сделался одним из персонажей моей жизненной истории. Но где проходит моя жизнь? Во времени? Опять задам себе вопрос: "Что такое время?" Время - это смена, последовательность настоящих, когда одно настоящее вытесняет другое настоящее, делает его не настоящим? Или настоящее стирает само себя и таким образом возрождается, воскресает, восстанавливается.
        Но откуда тогда оно воскресает или хотя бы обновляется, если не из самого настоящего? В том то и дело, что оно не может не появляться из самого себя, но уже другого настоящего, еще не бывшего. Так, где оно есть, как еще не бывшее? Нигде? Что за бессмыслица. Смысл превращениям настоящего, его приходам и уходам придает вечность в качестве настоящего настоящего или его накопителя, условия бытия настоящего во времени.
        Вечность просто необходима для того, чтобы настоящее было во времени, как последовательной смены одного настоящего другим настоящим, следующим за ним. В таком случае что представляет собой вечность? Сгущение настоящего, его онтологическую метафору. Вечно сосуществуют все настоящие. Вечность есть синхронизация всех настоящих, их интеграл, складка. Время же есть раскладка настоящих, разделение всеобщего настоящего на множество настоящих, линейно следующих друг за другом по горизонтали. Вечность в свою очередь есть вертикаль настоящего. В ней параллельно друг другу сосуществуют настоящие.  Они разделены пустотой или слиты вместе. Во времени они, напротив, диахронно, но впритык следуют друг за другом. Поэтому, разделяя настоящие и вводя между ними пустоты (лакуны), можно пропускать между ними ближние настоящие ради дальних настоящих при переходе от плана вечности к плану времени.
        В результате настоящие перед тем, как следовать друг за другом пересекутся. Так из одного времени можно перескочить в другое. Но это можно сделать только из вечности. То есть, путь в прошлое или в будущее лежит через вечность. Обычным путем во времени это можно совершить, к сожалению, только умерев.
        Смертны люди, вроде вас, любезные читатели, и существа, как я, но бессмертно, вечно Я. Во времени мы являемся Я, есть явления Я. Оно есть в нас. В вечности мы есть в Я. Я нас помнит и никого не забудет, если мы проявились в жизни в качестве личности, явили Я в самих себе, в душе, для себя, не напоказ, а себе на уме, на деле.
        Так в каком качестве мы есть в вечности? В качестве Я. Оно одно на всех и мы в нем не в виде безличного материала массы, каким являются многие в жизни, так и не ставшие самими собой, а в личном виде. Между тем человеку в массе внушают до сих пор отказ от себя ради этой массы народа, так что он сам начинает убеждать себя, чем он хуже других, и поэтому будет, как все, бытовать в мире, бороться за свое место в нем, а не быть Я.
        Я - это не место в мире, в котором нет места для Я, о чем, кстати, загадочно говорил еще две тысячи лет назад Иисус, извещая людей, что он не от мира сего, а две с половиной тысячи лет назад Будда иносказательно толковал, что, переправившись на другой берег, человек, бросает плот, а не тащит его на себе за собой.
         Сама жизнь в этом мире не стоит больше того, что она есть. Это бессознательно знают бытовые люди, ибо весь смысл заключается в привычке, в обычае, в быте. Если бы не было привычки тянуть лямку этой постылой жизни, многие давно бы наложили на себя руки. Но жизнь есть и поэтому живущие вынуждены жить до тех пор, пока не сдохнут, не задохнутся от ее отвратительной вони. Становясь людьми, они начинают идеализировать материальную жизнь, населять ее духом, разумным содержанием и получать душевную радость от собственного сочинения, творения жизни. Жизнь доставляет и радость, а не только огорчение, и поэтому благодаря ему является не только подлой, но и благой. Кто в этом виноват? Никто иной, кроме самого человека.
        В вечности нет будущего, нет того, чего еще нет. Поэтому в ней не на что надеяться.  Вечность безнадежна.
        Но в ней нет и прошлого. Поэтому нечего и помнить. Следовательно, вечность беспамятна.
        Там нет смены состояний времени. Но есть одно настоящее. В вечности нет ничего не настоящего. В ней все по-настоящему. В вечности близкое далеко, а далекое близко.
      Вечность непрерывна, ибо прерывность мгновенна. То есть, смерть в вечности не имеет длительности. Настоящие моменты времени сливаются в вечности в одно целое настоящее, в котором одно настоящее не раздельно связано с другим настоящим, связано им.
        Поэтому, чтобы попасть из времени в вечность, требуется забвение, но не самого себя, не Я, а как раз не-Я. Вот тогда не на кого будет и надеяться, кроме, как на самого себя. В вечности само собой я есть Я. Там все "я" не становятся, но уже есть Я.
        На самом деле смерть не уничтожает Я, она его утверждает и подтверждает. Чего в ней нет, так это не-Я. Поэтому так важно стать еще до смерти самим собой в качестве Я. Но как им стать, когда многое, если не все, препятствует этому становлению во времени, в котором нет ему места. Вот, что означает смысл фразы Иисуса о том, что его царство не от сира сего. Это царство и есть Я. Его царство есть место Я. Этот мир есть вместо него.
        Когда любое существо умирает, то оно умирает для этого мира. Только если существо это чувствует, то человек это сознает, думает об этом. Для него, и для человека, и для, например, кошки или собаки время останавливается, что со стороны выглядит, как если бы они были заворожены его созерцанием. И они чувствуют и знают, кто шерстью, кожей, кто сердцем, а кто умом, что они находятся на пороге иного, того мира, который заслоняет от них мир этот. Сам переход происходит мгновенно, что они не способны заметить его.
        Так как все меняется, то они не замечают того, что оказались в ином мире, ведь они то не поменялись, но остались самими собой, правда, если уже были Я. Кто же не был Я до смерти, то и не будет Я после нее. Он будет в том, кто был его наблюдателем. Поэтому так важно для себя и для других, в ком не пробудилось Я, иметь внутренний мир, будучи до смерти в этом мире.
        Следовательно, после смерти, есть иной мир. Этот иной мир и есть мир сознания, в котором нет места бессознательному. Вечные обитатели никогда не спят.
         К чему можно свести представление, выработанное людьми за долгие века существования в материальном мире, где всего на всех никогда не хватает? К тому, что на земле большинству из них достается тяжелый адский труд ради легкого райского покоя на небе, у бога, в итоге. Веря в это, можно надеяться на такой благополучный исход. Но достаточно непросто легкомысленно рисовать в своем воображении утешительные картинки, а серьезно подумать, то вся эта сказочная (мифическая) и религиозная (культовая, ритуальная) картинка рвется в неразрешимых противоречиях неутешительных сомнений в ее истинности.
        Главное, что люди во всех смертных грехах упрекают друг друга, а потом вынуждены признать самих себя виновниками сложившихся обстоятельств. Ну, это ладно, - они из одной крайности бросаются в другую, чтобы понять и принять то, что есть на самом деле. К такому пониманию подталкивает их размышление. Но если думать последовательно до логического конца, следуя правилу хода мыслей от простого к сложному и от низшего к высшему, преодолевая естественно возникающие между этими крайностями или противоположностями противоречия, то можно прийти к выводу, что так устроено не только мышление, как работа в мысли, но и жизнь в материальном мире. И нет никого виноватого в этом. Такова твоя судьба (так сказать, "let it be").
        Замечу, к слову, когда я говорю или пишу, то мне надо не доверять, но и не проверять, а самому думать, сравниваться себя не со мной, а с самим собой в мысли. Что это означает? Только то, что следует принимать слова не на веру, а на мысль, следует задумываться, размышлять, чтобы быть таким человеком, каким он может быть, а он может быть разумным, а не только душевным существом, как все вы, люди.
        Чем я только не занимаюсь, как только мой автор стал героем, а я автором, сочинившим мир прошлого. У меня не было своего прошлого. Но оно было у моего прежнего автора. Во всяком случае, у меня не было того прошлого, в котором я был тем, чем являюсь теперь. Поэтому я могу быть автором не только своего настоящего или даже будущего, но и прошлого тоже. Неважно, в каком прошлом я нахожусь, в семнадцатом или седьмом веке нашей или до нашей эры. Важно то, что я мигом могу очутиться в будущем по отношению к этому прошлому, которым может быть то время, в котором я пробудился, проявился, стал буддой. Для меня будда – это тот, кто явился самому себе. Это первое условие пробуждения от жизни, как сна. Читал одну научную книгу, в которой речь шла о том, как на йогах и бонзах ставили опыты, когда они находились в медитативном состоянии. Там, где я пробудился отождествляют медитацию, как размышление, с той медитацией в качестве дхьяны, которую практикуют вышеназванные персонажи. Нет это не размышление, а отказ от него и вместе с ним от самого себя. Но ради чего? Ради Я? Конечно, нет. Ради не-Я. Зачем противостоять миру, будучи Я? Следует слиться с ним, чтобы успокоиться, «снять», совлечь самого себя с мира. И тогда якобы тебе откроется то, что есть в мире. Что же есть? Они утверждают, что в нем есть истина. И что она такое? Говорят: пустота, полная всего того, чем до краев заполнен сосуд нашего сознания. Сознание пусто в том смысле, что является только зеркалом мира, отражающим его в себе. Следует добиться, чтобы сознание точь-в-точь, без искажения отображало мир и то, что есть в мире. Угол искажения и есть «я» сознающего. Восточная медитация ставит перед собой цель добиться объективного отражения реальности без субъективного образа, объективного и без субъектного, а тем более субъективного сознания.
         Для меня же важен субъект, он сам в сознании, заходя в этом дальше собственного сознания и доходя, совершая трансцензус, до сознания Я.
        Если бы я был человек, то к какой школе духовной практики мог бы причислить себя? Большинство людей может быть приписано к школе не духовной, а материальной практики. Их вполне устраивает жизнь в этом мире, в котором идет борьба с другими за "теплое местечко под солнцем". Их понять можно, но стать таким же я не могу. Адепт такой материальной школы должен быть существом воли, живущим по принципу: "я так хочу". Это существо желания. Для его исполнения ему следует быть человеком дела, телесным или плотским человеком. У него развито телесное Я (деятельный центр).
        Есть еще другая школа. Эта школа уже не материальной практики, но душевной. Адепт такой школы живет чувствами. В отличие от человека дела у него развита не материальная, плотская чувственность, но душевная чувствительность. Душевный человек живет не делами, но мечтами. Его жизнь, по преимуществу, не внешняя, но внутренняя, не ритуальная, а сказочная, мифическая, нарочитая, вымышленная. Он склонен к вранью, к сочинительству того, чего нет в материальной действительности, но есть в его сознании, порождено им.
        Тот принцип, на котором основывается его творчество, является воображение чувств. Представитель школа чувства, не теле, дела, образами своего воображения, изложенными, например, словами, символами, заряжает ими чувства публики, с которой делится своими творениями. В результате публика становится поклонником его.
        Третий род уже духовной практики - это интеллектуальная практика. Есть две разновидности такой практики: одна - практика познания, другая - практика мышления. Их взаимное отношение носит перекрестный характер. Так адепт практики познания, как человек уже не дела, не хозяин, или чувства, не поэт, а познания, ученый, думает для того, чтобы знать. Напротив, человек мысли, мыслитель знает, для того, чтобы думать.
        Не то, что не важен сам человек, но намного важнее то состояние, благодаря которому он, как существо, становится человеком. Бывает часто так, что есть существо, но нет того состояния, которое может сделать его человеком. Находясь в таком состоянии, а это состояние непременно возвышенное, он поднимается над своим зависимым положением, освобождается от него для счастья, благой радости быть человеком, то есть, быть самим собой. Это состояние есть чудесное состояние творения, вдохновения, когда человек в духе, а дух в нем.
        Какая школа мне ближе? Естественно, школа мысли. Только я существо вольное, не школьное. Я не могу думать сам, если меня кто-то учит. Учитель мешает мне думать самому.
        Выходит, он навязывает мне, внушает свои мысли, делает их меня подражателя. Вероятно, я слишком впечатлительный, чтобы быть учеником. Для меня это очень опасное занятие. Лучше мне самому быть учителем и учить самого себя. С этой проблемой связана другая проблема - проблема молчания в разговоре.
        Как можно беседовать с тем, кто тебе не отвечает,  но молчит? Разумеется, никак. Это сродни разговору человека с животным, например, с собакой, которая, как говорят, «все понимает, но молчит». Понимает ли, если она не думает? Ну, конечно, нет. Она еще не думает, как человек, но уже переживает. Что именно? Естественно, материальное, то, что переделываем. Собака переживает, сочувствует тому, кто её кормит. Вот и все. Это закрепляется в качестве условного рефлекса в её отношении к хозяину. Такой алгоритм люди по своему недомыслию и называют "пониманием". Тем самым они заблуждается на её счёт и сочиняют сказку, творят миф, занимаются мистификацией, которая свойственна магически настроенным существам.
        Но как быть с богом, который молчит? Он же все может. Следовательно, имеет говорить и на человеческом языке. Почему же он молчит? Или он не все может? Однако если он не все может, то какой он бог? Не странно ли это?
        Может быть, бог потому молчит, что хочет того, чтобы человек сам ответил на поставленный им же самим вопрос? Наверное. Он помогает только тем, кто сам себе помогает. Молчание бога наводит мыслящего на мысль о том, что бог находится в тебе, и он есть Я. Поэтому ты находишься в нем и тебе не надо слышать его отдельно от себя. Беседуя с богом, ты говоришь с самим собой.
         В итоге я начинаю понимать, что наилучший способ или образ школьного обучения отличается от всех прочих способов тем, что не ограничивается только одним центром образования. Не важно место и время образования, его локализация, но важен сам образ мысли чувства и действия.
        Посредством него то, что есть в себе, становится тем, что есть для себя. Так в обучении, образовании происходит открытие самого себя. Обучение тому или другому без отрыва от того, кто обучает, приводит к обучению самого себя. Казалось бы, с тобой ничего не происходит такого, чего не случается с другими учениками, но нет, внутри тебя рождается, пробуждается твой учитель, видимым образом которого является тот, кто обучает тебя. Это и есть ты или Я.
        Так производится Я без отрыва от самого тебя и тем самым преодолевается, "снимается" отчуждение от самого себя, которого не избежать в школьном обучении путем примера, подражания ученика учителю.
        Следует не только творить через подражание, повторение, вторить другому, искать у него совета, но и подражать, повторять через творение, то есть, творить не другого, а самого себя. Пускай другой творит сам себя, если у него есть такое желание. Мое желание не есть желание другого, но самого себя. Но это не значит, что другой не нужен в обучении. Он нужен как другой, чем ты. Важно увидеть в нем, в учителе или другом ученике, не себя, а другое Я.      
       Это тот случай, когда не бытие определяет сознание, как бывает с человеком в массе, с массовым человеком, с человеком массивным, с массой данных, информационным человеком, человеком-фактом, но сознание определяет бытие, ибо это сознание разумного существа. Таким образом у разумного существа, как личности, само бытие является сознательным.
        Конечно, бытие является таким не всегда, но довольно часто, чего нельзя сказать о фактическом (терминальном) человеке, который находится в сознании, естественно, случайным образом, не сам по себе, а благодаря другому, а тот посредством третьего и так далее по списку (реестру), по цепочке близкого общения, как было у маркиза де Сада. Для того, чтобы такого рода общение преобразилось из натурального в духовное, необходима идея, в которой, как в котле, котелке "сварилась" личность-мысль. Она и есть мыслящее существо по идее и по понятию, а не по факту, как бывает с человеком в массе, в обществе.
        В этом обществе действует закон: общественное (рабское) бытие определяет господское сознание. Если перевести философскую формулу этого определения на бытовой язык человеческого обычая, мы получим следующую импликативную конкретизацию, уже понятную обывателю, как человеку "факта", который всегда с ним: "чем больше зависимых людей от тебя, которых ты имеешь в виду, то есть, чем больше людей работает на тебя, тем меньше ты зависишь от них, а значит, свободен для себя с целью получить полное удовлетворение от них".
        Вот такой имеется в виду превращенный, если не извращенный, способ натурального социального обмена веществом, энергией и информацией, что люди закамуфлировано называют "счастьем". Чем больше людей имеешь в виду, тем становится яснее, что с ними следует делать, чтобы быть удовлетворенным, счастливым. Таков человек в массе, но не в идее.
        Идейный человек, напротив, есть не пользователь, но творец человеческих отношений, которые он понимает в качестве отношений смыслов, "потолков", а не "полов". У обывателей то, что есть внизу, есть и, на веру, наверху. От того у них боги так похожи на людей, что производят их из себя и для себя, то есть, имеют людей в виду.
        Дело не в том, чтобы иметь богов в виду, - они невидимые (между тем на словах их видимо-невидимо), - но в том, чтобы понимать самого себя, что невозможно сделать иным образом, нежели духовным, божественным. Этот образ и есть Я.
        Человек же по-прежнему относится к богу рабским, а не божественным образом, как он того заслуживает, ибо видит в нем господина, который имеет его в виду. Поэтому человек в себе, в тайне, бессознательно мечтает, желает, воображает, как он имеет того в виду.
        Между тем бог нужен не для того, чтобы его иметь, имели в виду. Бог, вообще, не имеет к этому никакого отношения, так как его дело не иметь, а быть, творить, чего он и людям желает. Для мыслящего существа творить - значит быть Я. Здесь есть, а не имеет место, духовное пробуждение, прозрение в духе, а не материальное рождение.
         Вечность доступна, по идее, только в мысли. Материально человек находится во времени, имеет в нем место. Слово материально. Изложение истории на словах раскручивается в виде сюжета, в который закручен замысел истории, ее смысл. Смысл моей истории есть сбор со всех уголков времени самого себя в точке кульминации Я. Вот для чего я отправился в иные времена, в данном случае в прошлое, которое еще не прошло для меня. Там в прошлом я ищу того себя, которого потерял.
        Между миром материальным или миром вещей, тел и миром идеальным или миром мыслей лежит пропасть, которую мы преодолеваем в уме. Это первый транцензус или шаг мысли через границу между мирами.
        Второй транцензус осуществляется из этого мира в мир иной, который находится уже вне времени и пространства. Ему просто нет места здесь и теперь. Этот иной мир и есть вечный мир. Правда, как можно находиться вне места, ибо быть в том или ином месте и означает быть в пространстве. Как так?
        Как быть не просто не на своём месте, а не на месте, вообще? Но можно "быть в". Вот такое "бытие-в" есть в сознании. Можно быть в нем, а не в материальном мире, мыслью. Мыслящее существо находится в сознании, то есть, находиться в сознании - значит быть сознательный, мыслящим.
        Вот что такое есть "иметь место в сознании или в мысли". Это быть сознательный, мыслящим существом. Но это только первый скачок в бытие из мира вещей в мир мыслей. Необходим ещё второй скачок, чтобы оказаться в мире идей, явления которых представляют мысли. Двойной скачок или двойной транцензус вводит существо, как субъект существования, в новое качественное состояние - идеальное, духовное, вечное. Мыслящее же состояние есть лишь начало процесса преобразования материально-душевного существа в духа.
        Быть в мысли - это быть еще не в идее, но уже не в материи, а в сознании, то есть, не в собственно идеальном состоянии, а в его превращенном, идеяподобном или идиллическом, идеализированном виде, или в форме идеации. Форма идеации есть абстрактная форма существования, которая конкретизируется в мыслях по поводу опять же или самих мыслей.
        Следовательно, вхождение в мир духов возможно только благодаря личному сверхусилию, предпринятому на пути конкретно-всеобщего мышления.  Сугубая мысль, а не вера в веру, позволяет приобщиться к разумной жизни бога, как духа, стать его частью по идее Я. Вера в веру, как в бога, делает человека частью бога бессознательным образом, которое он понять не в силах, а потому никогда не узнает себя, как Я, только почувствует, переживет себя в виде душевного образа духа. Только через самосознание возможен путь к разумному существованию в качестве сущности дух.
        Сущность духа идеальная в том смысле, что он есть идея или идеальное существо. У духовного существа существование или тело является разумом. То есть, природа духа имеет разумный, а не материальный характер. Путь к разумному существованию для таких существ, как человек, лежит через вразумление не его материального тела, а через вразумление личной души, таким образом способной управляться с неразумной материей в своём, а не в чужом, лице.
        Поэтому тщетны все попытки слишком управляться с другим человеком, помимо его желания (воли, души) и умения (ума). Вот почему заканчиваются безнадёжным фиаско все благие намерения построить мирное и справедливое общество.
        Общество людей, как и мир вещей, будет все время своего существования находиться в противоречивом состоянии, то есть, в борьбе и конфликте за мир и справедливость, пока люди окончательно не деградируют в качестве человеческих выродков, что можно представить себе в виде "ужаса без конца", или не уничтожат друг друга в результате "ужасного конца".
        Меня сейчас занимает не это апокалиптическое будущее, а прошлое, которое ещё не прошло для меня, так как я вновь оказался в нем. Вот такая вышла оказия.
        Это прошлое, которое не прошло, и есть я. Есть материя, а есть душа. Материя снаружи, душа же изнутри. В таком понимании нутро - это не природа, а нечто иное. И это иное есть тоже мир, но твой внутренний мир, а не материальный, общий для всех. Твой внутренний мир есть только для тебя. В этом смысле ты не одинок, будучи наедине в материальном мире. У тебя есть ты. Всё то, что есть вне тебя, даёт материал для переживания души.
        Такова роль материального мира, в который включён и социальный мир, мир людей. Этот общий мир материи, другие люди тоже материальные, - заставляет тебя страдать, душевно переживать. Если чаша страданий переполняет, то человек сильно обижается, ломается, душа умирает, и он или она становится мстителем, садистом, мучающим других людей, все, что есть в этом мире, включая и самого себя.
        Таким образом, самим перерождается, перевоплощается в мазохизм. Вернее, все происходит с точностью наоборот, - то, что люди, сама жизнь в мире доводят человека до предела страдания оборачивается тем, что он сам начинает доставлять себе страдания, становится мазохист. Это его ломает, душа его умирает, и то, что остаётся в этом мире от человека реактивной начинает всему причинять страдания, находясь в поисках объекта влечения к причинению страдания. Так появляется в мире садист с маниакальной страстью мести.
        Итак, есть материальное. Оно даёт повод к переживанию. Душевное переживание очищается, преобразуется в идеальное в мысли, посредством которой понимается, освобождая человека от аффекта переживания, "снимает" его остроту. Идеальное в мысли обретает свою плоть в слове, в деле и тогда становится реальным, способным изменить материальное в лучшую, оптимальную сторону. В этом смысле материальное не только доставляет человеку страдание, но и преображенное идеальным, становится благим и прекрасным в порядке идеала. В свою очередь идеальное, теряя свою иллюзорную идилличность, приобретает реалистичность, становится истинным идеалом.
        С этим, с грехом пополам разобрались, но как быть с тем, что сказал Пушкин устами Сальери в "Маленьких трагедиях": "Нет правды на земле. Но нет её и выше"? Эта горькая истина что означает? Что и на небе нет рая? Что не все духи от бога, при условии, что бог тоже дух? Тогда от кого они? Не от человека ли? Или от кого? От дьявола? Но это тоже дух. Кто его то испортил? Он сам? Почему же бог не испортился, не согрешил? Только потому что он не может испортится в качестве идеального, совершенства? Как он создать из себя то, что ему же стало противником? Зачем это противостояние нужно. Затем, чтобы отделить мир духа от мира материи? Не для того ли бог сотворил мир из ничто, чтобы преодолеть это противостояние? Но оно возникло как раз по причине того, что он сотворил мир вне себя.
         И как быть с тем, что есть существа не только прямодушные, но и с кривой душой. Она от чего кривая? От кривые, обмана. Зачем обман в душе? Не от вранья ли он родился, от сочинительства от творения тех, кто не способен творить реальность, но подражая в этом богу, занят им?
        Так как люди в массе развиваются, как все живые существа или животные из подражания, Условно рефлекторно, они станут в полном смысле человеком в отдельности, лично, если и только если сообща, в общении, в общем и целом, будут человеком. То есть человек является человеком лишь в человеческом обществе, в обществе-человеке. Здесь мы встречаемся с парадоксом: чтобы общество стало человечным, гуманным, оно должно состоять из человеков в собственном смысле слова. Но люди тогда смогут быть человеком, когда общество будет таким. Такова природа человека в массе.
        Есть конечно исключения, но они, как правило случайны или требуют личного сверхусилия, то есть усилия уже не естественного, а сверхъестественного, чудесного. И здесь опять парадокс: для того, чтобы стать человеком, следует уже быть сверхчеловеком, вроде Иисуса Христа, как совершенного человека, человека в боге. Здесь можно вспомнить парадокс Леон Блуа (в подаче Николая Бердяева) об Иисусе Христе: "Все люди только тогда уверяют в Иисуса Христа, когда он сойдёт с креста. Но он только тогда сойдёт с него, когда они уверяют в него".
        Но что такое человек в боге? Это тот же человек, что и в самом себе, или нет? Можно ли понять самого себя, если я нахожусь не в мире, а в боге? И как, и когда можно находится в боге? Может быть, посредством воли бога после смерти? Или я всегда нахожусь в боге в качестве его замысла? И как понять мне этот замысел? Его можно понять? Или он является непостижимым для меня?
        Что же является непостижимым, немыслимым для меня? Естественно, бог, если он абсолют. Однако то, что он абсолют уже делает его мыслимым и постижимым. Уже то, что я думаю для того, чтобы больше не думать, является немыслимым и даже бессмысленным занятием. Но именно этим и славится восточная медитация.
        Йог или архат думает, чтобы вовсе не думать потому, якобы, что дума или мысль вызывает в мыслящем существе беспокойство и тем самым причиняет страдание.
        С другой стороны, как понять мистика, который полагает, что непостижимость или немыслимость бога постигается или мыслится самой непостижимостью или немыслимостью, то есть, непостижимым, немыслимым образом. Это как? Чудесным образом, что ли, чудом? Или самим собой? Может самим собой, то есть, образом Я? Ведь бог и есть Я. Таким образом, - образом Я, -  я являюсь самим собой и само собой понимаю.
        И все же как, каким образом можно помыслить немыслимое, в данном случае помыслить, осмыслить немыслимого, непостижимого бога? Помыслить, постичь, познать можно, только это будет постижимый бог, как бог, данный нам в мысли, то есть, идея бога.
        Да, и то, эта идея, явлением которой и будет мысль о боге в лучшем случае раскроет нам бога в мысли, а не мысль в боге. Так, таким образом мы узнает то, как мы думаем о боге, а не как думает сам бог и о чем и что он думает, мыслит. Мы, если мы думающие, мыслящие существа, думаем о боге по аналогии с самими собой. Но это не означает, что бог думает так же. Почему все же мы думаем аналогичным образом?
        Мы думаем, что так думаем, исходя из постулата, что человек, если он есть разумное существо, является в разуме образом и подобие бога. Ведь он сотворил человека разумным существом, как существом с разумной душой. Поэтому разумная душа человека есть образ духа, который и есть бог.
        Человек подобен богу, как творцу, в творении. Только бог творит мир и человека в мысли, а человек мысль творит в мире. Творя в мире, человек творит самого себя, свой мир, а бог творит мир, в котором творит человек. Человек не творит мир, в котором он творит, потому что так творится только образ мира.
        Для бога думать - значит быть и давать быть всему миру, включая человека, творить его.
        Для человека же мыслить - значит быть в мысли самому, но только мысленным образом, так и миру быть в мысли, но не в самом мире. Мир не только не думает, но он не создаёт, не творит образ себя. Это делает за него человек.
        Однако человек её может уравнять мысль и бытие, сделать само бытие. Оно не есть мысль в случае с человеком. Но оно есть в случае с богом, ибо бог думает самим бытие, тем что есть. Для него быть и мыслить - одно и тоже. Поэтому он есть действительная мысль.
        Замысел бога и есть человек и мир в боге, в вечности, потому что замысел и есть бытие. Творить в мысли, замысливать и значит быть. Так естественно для бога, но сверхъестественно для человека, ибо человек не творит само бытие, он творит в бытии мысль. Поэтому мысль в качестве бытия для него непостижима; он просто не может так, таким образом думать. Таким образом не может так думать или мыслить любое разумное существо, кроме бога.
        Вот эта способность бога творить бытие и в нем мир, как свой в виде царства бога или рая, так и человеческий, в котором есть, живёт человек, делает его непостижимым и немыслимым в том смысле, о котором идёт речь, в смысле мысли в качестве бытия, божественного замысла как акта. Бог немыслим именно в акте, а не в потенции.
        Человеку свойственно ошибаться на свой счёт. Он заблуждается. Это в порядке вещей и мыслей. Поэтому даже умные заблуждается, а не только глупые, дураки, кретины и хитрые. Но только не мыслящие, в лице которых является идея, она же истина, то есть, то, что реально, не естественно, а сверхъестественно, значит, сюрреалистично есть. Обыкновенно умные появляются не из глупых, а из других умных или из самих себя. Хитрые появляются из глупых. Быть хитрым - потолок, предел для глупых.
        Если идеалисты обожествляют идею или дьявола, то материалисты - материю, как сатанисты. Следует соблюдать меру и не обожествлять ни идею, ни материю. Бог заслуживает не поклонения, а понимания. Но человек вполне не может понять бога и поэтому начинает в него верить и поклоняться ему, сочиняя в своём воображении образ бога, который использует в качестве подставки бога, его подставляет и представляет, в лучшем случае, творит понятие бога, имея идею бога в качестве мысли в своём сознании. Но мысль о боге не есть сам бог, как самое само.
        Один мыслящий человек говорил: "многознание уму не научает". Но само знание по понятию, а не по количеству научает, но только в том смысле, что служит для ума, для мысли материалом размышления, тем, о чем можно подумать. Иначе мы будет иметь пустой ум, имеющий себя в виду. Но умом видят в значении ведения, а не его видят, ведает, как мыслят по идее, но не идею имеют в виду, ввиду того, что идею не увидеть, ибо она невидима.
        Тогда что имел ввиду князь Трубецкой, когда называл древнерусскую мысль умозрением в краске? То и имел ввиду, что видел, когда об этом думал.
         Сам бог находится по ту сторону как до человека, не человека, даже античеловека, дьявола, антигуманизма так и человека, Иисуса, гуманизма. Человек вызвал к жизни дьявола, обратил ангела в демона. И он же стал поклоняться материи, сделал из неё сатану путем служения ей, а не богу. Такого бога человек не хочет и не может иметь ввиду. Для него обязательно либо бог должен быть за него и тогда он благой бог, либо он не может быть таким и тогда вместо него является дьявол. Его и нельзя, просто невозможно иметь в виду в силу его невидимости и немыслимости. Такой бог и есть в реальности. Он абсолютно, трансцендентно другой, чем человек.
        Существование человека в качестве живого сущего или существа начинается в мире со времени и места. Он находит свое место в игре со временем. Что в этом смысле или качестве есть время? Оно есть случай, момент рождения, момент настоящего. Будет ли у рожденного жизнь впереди зависит от повторения кванта времени. И тогда случай станет повторение себя, как настоящего.
        Образуется линия времени, его прямая, которая выведет существующего на последовательность настоящих моментов. Так формируется линия жизни в направлении от рождения как уже прошлого настоящего к ещё не бывшему, будущему настоящему к смерти через настоящее, которое ещё не прошло, но уже наступило. За жизнь человека его существования делает полный оборот, закрепляется в цикл. В круге жизни появляется закономерность следования времени по местам. Так в жизни появляется план, её сценарий.         
        Жизнь становится целым единство времени, места и действия, фабульного следования от рождения как простого зачина, замысла жизни через её рост, подъём, усложнение, завязку, кульминацию, вершину жизни или «акме» путем разрешения противоречия между простым и сложным, низшим и высшим с последующей развязкой и упадка, деградацией и смертью в качестве итога. В результате полного оборота жизнь то расширяется, то сужается, порционно, квантовый образом пульсирует, из плоской становится объёмной.
        Вместе с тем линия жизни рвётся, из линейной становится кривой, пунктирной, прерывистой, пока окончательно не прерывается.
        Из жизненного цикла можно выйти путем толчка или прыжка, скачка. Но куда? Это зависит от того, куда направлена часа жизнь существа, - на материальную действительность или духовную реальность.  В последнем случае может идти речь о цикле уже иной жизни, которая надстраивается над жизнью в мире вещей или людей, как жизнь в мире идей.
        Я пишу о том, что меня волнует, интересует. Меня волнует и интересует то, что доступно в мысли. Это всеобщее. Оно есть. Есть что? Бытие. Оно есть везде и всегда. Это бытие мира. Я есть в мире. Есть ли всеобщее во мне. Есть. Что оно такое? Люди называют это "что" душой. Но это не "что", а "кто". Я называю всеобщее во мне "Я". Оно во мне в той мере, в какой я в нем, как в боге. Это я и есть собственно бог в качестве духа. Имеется в виду духовное Я.
        Итак, предметом мысли для меня является Я. Я ищу его везде и всегда, пока я в мысли. Это Я есть идея, как сущность мысли, явленная мыслью. В таком идеальном виде мне доступен бог. Он вдохновляет меня в качестве духа. Дух является в мысли идеей. Это идея Я. Я не есть Я. Это Я есть Я. Оно осознается, как я. Я есть, как Я. Но не только я есть, как Я. И другой, ты или вы, читатель, есть, как Я, в мысли в идеальном, то есть, безвидном, духовном виде.
        Доступно ли Я иным образом, чем мысленным? Да, но уже не в идее, не по идее, а по мере веры. Таким образом оно доступно всем, даже тем, кто не ведает того, что мыслит. Не ведает и того больше, что не мыслит. Почему? Потому что, например, человек то, что не видит и не мыслит, он верит в это.
        Вера имеет смысл только тогда, когда человек не может найти его в мысли и в образе. Фантазия уже есть образ, творение игры воображения, а не веры. Именно об этом предупреждают так называемые "святые", пророки, отцы церкви или авторитеты веры, как о "прелести" от лукавого, табуируя (запрещая) представление предмета веры в чьем-либо образе, заповедью: "Не сотвори себе кумира". Указанная прелесть уже есть наваждение, ложная интуиция или твой, ваш вымысел, читатель, иллюзия.
        Здесь следует знать то, что отличает мысль от думы. В думе есть примесь к мысли. Эта примесь есть не сама мысль, но то, что следует из неё, как измышление, её творение из ничто в качестве вымысла. Так бывает в мышлении, когда человек задуматься и наведёт "тень на плетень". Плетнем здесь является смысл. Тенью мысли на мысли становится дума, которая опознается словом. Мысль проявляется словом. Слово есть проявитель мысли. Её негатив - это дума. Она сама есть позитив. В слове отражается мысль. Так человек задумывается, отвлекаясь от мира. Отвлечение от мира и отстранение от бытия возможны в думе.
        Кстати, почему у нас в "Думе" принимаются законы права? Именно поэтому. Думцы сидят в думе, отвлеченные от суеты мира, чтобы подумать без гнева и пристрастия о том, что творится вне думы, что же есть на самом деле в порядке вещей.  Есть ли этот порядок? Если есть, то он и есть закон, которым им следует сформулировать и представить в качестве свода правил, принятых к исполнению всеми гражданами государства, включая их самих.
        Но одно дело мыслить и совсем другое знать, используя мысль для познания, чем как раз занимается ученый в попытке извлечь знание из информации как суммы или базы данных чувственного опыта. Эти данные он улавливает своими органами чувств. У естествоиспытателя больше развита интуиция, тогда как у гуманитария или общественника лучше дела обстоят с воображением. Математик же лучше считает, чем соображает или воображает.
        И совсем иначе ведёт себя мыслитель, который не считает, не соображать, не воображает, но только мыслит про себя.
        Мышление про себя ещё называют "беседой души с самой собой". Это и есть душевный разговор в качестве философской беседы. Следовательно, философствует душа. Но как же быть с человеком? Неужели не человек мыслит, а его душа, как то или та (тот), кто существует внутри него? 
        Может быть, мыслит душа, а думает, что мыслит он, человек? Или то, что человек думает про себя, внутри самого себя, люди и называют беседовать души с самой собой. Значит, человек называет душой самого себя, каким он бывает наедине с самим собой?
        Но есть ли душа то же самое, что человек? Не является ли она внутренним голосом человека? Что это за голос? Кого? Самого человека? Или другого, тоже человека, точнее, образа человека, но не меня, а тебя? Или самого меня? Есть ли душа, так сказать, "внутренний человек", как человек внутри меня? Три это я сам в качестве собственного представления, представитель меня внутри меня? Моё повторение?
        Не есть ли душа рефлектор, отражатель или отражение меня? Может быть, душа является зеркальным отражением меня. Я смотрю в самого себя, как в зеркало, вижу себя и разговариваю с собственным отражением в качестве души?
        Здесь возникает тот же самый парадокс, что есть в выражении о всеобщей продажности, как всеобщей проституированности, при капитализме. Ведь при нем есть тенденция редукции всего многообразия, которое есть в человеческих отношениях к простому, элементарному отношению обладания и обмена посредством денег, то есть, отношению купли и продажи своего обладания, собственности. Выходит, все продаётся и покупается, а, значит, регулируется с помощью спроса и предложения. Это и есть господство вещной зависимости людей в их взаимных отношениях. От того, что теперь они лично, прямо или непосредственно не зависят друг от друга, как слуги и господа, их отношения не стали более человечными. Они продолжают эксплуатировать, использовать друг друга, но не прямо, а посредством капитала, денег. Не есть ли такая эксплуатация как раз спросом на продажу самого себя за деньги в качестве предложения, ярким образом которой является проституция?
        Скажут: нет, не есть, ибо человек продаёт, а другой покупает на рынке труда не его самого, свободного, не раба, а только его рабочую силу. Но не есть ли эта рабочая сила, сила его активности как раз то, что и сделало человека человеком и продолжает делать, реализовать его человечность? В таком случае она и есть сущность человека.
        Следовательно, продавая свою рабочую силу, как собственность, как свое качество, он продаёт, по существу, самого себя, или то, что есть лучшего в нем, что делает его человеком, самим собой.
        И здесь в моем случае - случае души, как того, что думая, говорит про меня, и, говоря про меня, думает за меня, не есть ли она то, что я имею в виду в качестве Я, с кем отождествляю себя? Так душа есть искомое "кто" или служебное "что"? Я есть Я, душа? Или это только мое качество, моя способность быть мыслящим существом (как в случае с рабочей силой при эксплуатации человека человеком), ибо у меня есть разумная душа?
        Так кто кого эксплуатирует: я душу или она меня, или, наконец, это пример, случай само-эксплуатации, использования в своих интересах души мной и меня душой? Душа есть "внутренний" (идеальный) человек, то есть, субъект, дух в моем теле и мне не принадлежит, но тем не менее во мне находится, или она есть "что" меня в качестве "кто"? В последнем случае она есть объективное или субъективное качество меня?
        Лучше, осмысленнее говорить, что душа есть сущность человека, как живого сущего. Причём человеческая душа имеет растительное и животное происхождение, вернее, воплощение в том смысле, что она объективно находится в теле в качестве артефакта. Но сама душа есть дух, как разумное или идеальное существо, субъект, определённый или ограниченный материальным, объектным телом. Но здесь есть проблема с духом.
        Современное общество, которое переходит на информационную или цифровую коммуникацию или уже не вещную зависимость, а счетную, освобождается или упрощается для оптимизации (эффективности) от всего того, что нельзя посчитать. Этим является не только алогичное, но духовное, не могущее овеществиться без остатка (оно имманентно в результате, который получили в качестве того, чего не хотели, и трансцендентно в идее) Такая «простота хуже воровства», ибо она и есть продажность, символом которой является проституция или коррупция. Что дальше?
        Можно сказать, следуя за Лениным, который назвал империализм высшей и последней стадией развития капитализма, что теперь империализм есть последняя стадия развития, точнее, упадка человеческой цивилизации. Итак, что дальше? Конец света, во всяком случае, для человека, как мыслящего существа, если важнее его для общества стал так называемый "искусственный интеллект", то есть, машинный, счетный суррогат сознания человека. Кто же останется? Волки, уже не сытые, и овцы, далеко не целые.
        К слову сказать, что можно назвать "искусственным интеллектом"? Усилитель естественного интеллекта, его амплификатор, вроде очков для слабых глаз или палки, костыля для травмированной ноги. Так понимаем искусственный интеллект может усилить человеческую способность счета, но никак не может думать или тем более мыслить за него. Думает именно человек, как субъект существования (сущее), как социальный индивид. Его разум носит социальный характер.
        Характер же искусственного интеллект носит сетевой характер. Эта сеть является не существует не социальным или культурным субъектом, как человек, а только техническим средством, машинным устройством, с помощью которого человек оперирует большими числами и решает задачи с расчётом, а также кодирует и декодирует информацию, то есть, входные и выходные данные, из которых ему, а не усилителю его интеллекта ещё следует извлечь знание в ходе самостоятельного личного испытания или опыта сознания, например, "мысленного эксперимента".
        Для познания человеку необходимо, естественно, самому подумать, поработать, так сказать, своей головой, чтобы узнать, стать знающим. Не все можно посчитать, следует ещё и подумать. Кстати, думать не означает читать или писать. Читают и пишут не мысли, а слова. И считают не мысли, а числа. Можно оцифровать информацию (вводные или выходные данные) или слова, но никак не мысли. Думает или мыслит человек, как разумное, интеллектуальное существо, точнее, существо с разумной, интеллектуальной душой, то есть, "духом в материи".
        Дух же не материальный, а идеальный. Он и есть идея. Тогда как мысль есть его явление в сознании человека, но никак не в материальном техническом устройстве или изделии, которое либо по недомыслию, либо по невежеству, безграмотности называют интеллектом. Это не искусственный интеллект, а только искусственный усилитель, насадка человеческого интеллекта, вроде презерватива на одно место, необходимое для защиты человеческого сознания от информационного шума (инфекции), от ложной информации, от фейков, как информационной заразы.
        Другими словами, человек изобретает аппарат, устройство для правильного, определённого, ограниченного, щадящего его сознание использования информации. Это своего рода противоядие (антидот) против яда информации. Необходимо уберечь сознание человека от потока непроверенной, не считанной и не пересчитанной информации. Вот для чего может пригодится, просто требуется то, что люди по невежества, - не хочу сказать, "по недомыслию", - называют "искусственным интеллектом".
        С умом с грехом пополам разобрались, пора взяться за сон. Чем так плохо сон человека, который пробудился или пробужден? Кстати, пробудился сам или его пробудили, разбудили? Возьмём такой пример: вас разбудил некто, кого можно назвать "Будда", то есть уже пробужденный.
        Вот вы и пробудились под влиянием или под впечатлением, внушением чтения книги пробужденного. Да, какая разница. Нет, разница существенная. Ведь если вы пробудились потому что пробуждение явилось следствием вашего опытного познания самого себя, то оно является для вас естественным явлением, ибо рано или поздно это не может не случиться: все идёт к тому.
        Другое дело вас разбудили. Это своего рода чудо, феномен, нечто уже сверхъестественное, во всяком случае, необычное явление, к которому вы ещё не готовы и есть вполне ожидаемый риск того, что вы не разберётесь с такого рода пробуждением, просто не поймете, что с вами случилось или будете верить в это буддхическое откровение, уповать на него, как на дар с небес, свыше, а не знать его изнутри самого себя.
        В том, что вы регулярно, уже по привычке пробуждаетесь от сна, есть своего рода ваша собственная традиция. Но это так при условии, что сон есть не просто пустота сознания при полном его отключении, что бывает при крепком сне без сновидений, а осознание этой пустоты или осознанное сновидение, видение себя в другой жизни, иной чем наяву.
        В таком сновидении вы тот же, что и наяву, или вы уже другой, обусловленный иным миром, условно назовём его "миром сновидения". Это наведенное видение или созерцание, под внушением? Вероятно, да. Чьё внушение? Этого мира или того, иного? Если тот мир действительно есть и он реален, то почему нет? Для этого мира он является, кажется не реальным, иллюзорным. Но может быть, с точки зрения видящего во сне иной мир этот мир иллюзорный?
        Однако знает ли он о его существовании или догадывается об этом? Трудно сказать с убеждениям. Кто знает.  Но эффект сна бывает настолько сильный, что сразу после пробуждения ощущается, что сон более реален, чем мир наяву.
        Может быть, это объясняется тем, что вы ещё не отошли от сна. По крайней мере, иной мир есть мир сознания, которое не менее реально, чем мир помимо сознания. Конечно, не менее реален для вас. И это не мало, но вполне достаточно для того, чтобы понять, что после смерти в этом мире, вы обрете полное существование в ином мире - в мире вашего сознания, которое не имеет начало и никогда не кончается.
        Сознание беспредельно. Оно и есть вы, ваше родное и вечное место жизни. Ого всегда останется при вас, как и вы при нем, даже во сне.
        Но это только в том случае, что это тоже мир и вы в нем сознании, правда, не полном, ибо вы находитесь ещё в этом мире тела. Есть мир тела или материальный мир, в котором мы можем мечтать об ином мире, воображать его, и есть мир сознания, реальный мир сознания, а не выдуманный спящим телом.
        Следовательно, из иного мира сон есть жизнь, своего рода пробуждение, а жизнь в мире есть сон. Не выдумываю ли я? Это может так показаться при отсутствии опыта самосознания во сне. Почему бы ему не быть пробуждением. Но как так? Это самое настоящее противоречие: сон есть пробуждение. Однако, как посмотреть. От угла, от точки зрения, воззрения зависит само противоречие; оно меняется таким образом, что "снимается", преодолевается. Вот так. Пусть будет так. От чего бы нет? В этом есть некоторое утешение - утешение от философии, от мысли, утешение философией. Как тут не вспомнить Боэция.
        Причем есть, остаётся сомнение при достаточной критичности, спасающей от безоглядной, "слепой веры" верующих, которые действительно находятся под "парами опия" религиозного идеализма. Никогда нельзя забывать об опасности опиума народа, не менее опасного, чем опиум для народа, приготовленный властью в виде идеологии. Но философское сознание благополучно спасает от того, чтобы быть раздавленным, подавленным этими Сциллой" и Харибдой, религией и идеологией. Невольно чувствуешь себя "хитроумным Одиссеем".
        Но не есть ли это философское утешение тоже наваждение, уже философское? Вот на это предположение, вряд ли пойдёт человек, находящийся под религиозным или идеологическим внушением. Что можно положить в копилку философии, сокровище сознания. Сон есть наяву, а наяву есть сон. Это и есть философская стихия. Недаром Боэций утешал себя философией накануне конца света. В свой черёд это дошло и до нас, любезный читатель. Ждите теперь конец света и начало нового мира уже сна.
         Однако если сон в сознании есть правило, то сознание во сне есть исключение. Это так, как, например, социальный индивид есть правило, а индивидуальность исключение из правил. Тогда личность есть исключение из исключения, что является как отрицание отрицания, уже правилом исключения в качестве не абстрактного, а конкретного или особого выражения всеобщего в единственном, неповторимом экземпляре. Так и здесь пробуждение сознания во сне есть особый случай сна, не исключающий, но, напротив, включающий в себя явь, которую, впрочем, не следует путать со сном наяву в качестве чистого или идеального бессознательного. Наоборот, этот случай есть особый случай или событие постоянства сознания даже во сне, как его самосознания.
       Если вы находитесь во сне в сознании, то это есть не сон сознания, а сознание сна, как мира в сознании, как мира сознания.
        Другое дело, не мир в сознании, но сознание в мире, как явление мира, событие в бытии, в реальности, а не реальность в иллюзии. Не есть ли сон иллюзия самой реальности в виде или в качестве исключения из исключения реальности или восстановление реальности, ее реинкарнация после дереализации?
        Вместе с тем за свои стоит бессознательное, которое, так сказать, "не спит", а работает, как машина. Бессознательное намного больше сознания. Оно есть такая коллективная среда, из которой выделяется сознание индивидуума путем сосредоточения внимания (интенции) на любопытном, интересном объекте. Особый интерес для человека представляет он сам. Задержав внимание на своей персоне, человек сознает самого себя.
        Таким образом, у него появляется самосознание как телесное проявление Я. Я узнает себя в теле человека. Оно идентифицирует себя в качестве человека. Сознание есть мост между природой, в данном случае, природой, как общественной средой, существующей бессознательно, и богом в качестве Я.
        Сознание появляется с трудом в массе трудящихся, как рабочее состояние того из них, кто осознал различие между предметом труда, а тем более средством труда, вне себя и в самом себе, в осознании. Это разделение явилось результатом нацеленности работника на том, для чего, зачем ему нужен предмет.       
        Он показал другим работникам пример для подражания, необходимого для выживания. Сначала до него, а потом и до других через вербальные знаки дошло, что предмет в сознании нельзя скушать, но с ним можно работать так, что можно скушать предмет вне сознания перед собой, ибо он уже дан в представлении. Осталось только его ощущать и принять в качестве пищи уже в обработанном виде средством труда. Так в живом существе в работе появляется сознание. Уже посредством сознания это существо выделяет, выводит себя из коллектива подобных ему телом существ, как "я" из "мы".
        Орудием сознания в этом мысленном, осмысленном выводе становится слово, язык. С языком к человеку приходит осознание, мысль о самом себе, как о Я. Именно это Я во всем посредством сознания он начинает сознавать и выражать словом, называя это действие (деяние) верой в бога, как духа, вроде сознания в виде души в себе. Но этот дух он ищет во всем и на всем ему поклоняются, вымаливая у него то, что есть у него в сознании, а есть у него в сознании желания, которые он не может сам удовлетворить. Выходит, то, что желает бог, как образ другого в виде Я, желает сам человек.
        Через желание, которое человек полагает в качестве мысли, приходит самосознание, сознание самого себя, как того, у кого есть в нем то, чего нет вне него. Но этого нет и у других людей в наличие. Но есть лишь желание его. Чего же они желают? Они материально желают то, что является их идеалом, идеалом их самих. Это Я, быть Я постоянно, вечно, материально. Однако это неосуществимо в материальном мире.
        Довольствоваться же Я только в сознании, как это свойственно материальным существам, они не могут сполна. Вот что заставляет их верить, что такое желание осуществимо не в этом, а в ином мире. Не хотят люди понять, что это просто невозможно для таких материальных существ, как они. Им остаётся только переживать, страдать в душе возможность быть Я. 
        Тут весьма кстати подойдёт образ Вавилонской башни или лабиринта, или того же сада с расходящимися тропками. Обычно Вавилонскую башню используют в качестве символа тщетности усилий людей дотянуться до бога, разрушившего её и тем самым смешанного языки народов, чтобы они не смогли найти общий язык друг с другом.
        Я вкладываю иной смысл в этот символ. Для меня Вавилонская башня имеет значение стартовой площадки взлёта в мир Я.
        Таким же интересным и многообещающим является образ лабиринта пирамиды сознания с его паутиной риторический или текстовых (расходящихся) троп, которые сходятся в искомом центре - тайной камере Я.
        Нельзя сказать, где и когда вновь проявится Я. Оно невидимо, ибо самого его нет в мире вещей. Оно проявляется в мире сознания. Там оно осознается, замысливается, будучи идеальным, как идея Я. Проговаривается же Я в мире слов в качестве личного местоимения единственного числа.
        Личным местоимением обозначается единственность существования лица, осознавшего, идентифицирующего самого себя. Для опознания связи одного и другого лица в качестве имеющих место в мире употребляется в языке выражение (отношение) "Я - Ты". "Ты" - это то же самое Я, только не в моем, а в другом лице, в лице другого разумного, во всяком случае, самосознающего себя существа. 
       Я есть. Кто есть? Я. Конечно, есть не в качестве самого Я, а человека с самосознанием, то есть, с сознанием самого себя. Здесь я является тем, что проницает всего меня и узнается, признается в качестве меня. Эта проницательность есть проницательность (insight) духа, которая возвращается душе мыслью, как воспоминание об иной жизни души в качестве духа, уже не в теле, а в боге, как прототипе, парадигме или идее духа. Дух есть идея для мысли человека в душе или в сознании. Эта мысль есть явление идеи Я.
        Моё Я, то есть, Я, нашедшее во мне свое воплощение или место в мире через данное мне тело, сознательно проницает меня, естественно, не во всем моем материальном объёме, но только в уме. То задание, которое я призван исполнить или решить, можно свести к тому, чтобы осознать самого себя в любой момент времени, где бы я ни был.
        Таким путем или образом я смогу, точнее, попытаюсь, предприму усилие просветить, обозреть в созерцании каждый закоулок моего сознания, так или иначе связанный с состоянием моего тела среди других тел, их состояний в мире.
        Зачем мне это нужно? Это нужно, разумеется, для того, чтобы стать тем, кем я являюсь по идее, - человеком с Я, экзистенциально переживающим свое существование в мире, то есть, вне себя. Вот это "зачем" определяет то, "как" я есть в мире.
         Говоря о самом себе, как о Я, я не могу отделаться от колкой мысли, что являюсь самозванцем. И в самом деле не есть ли я именно тот, кто сам назвал себя. Но если это так, то многие среди являются такими же самозванцами. В таком случае мы идентичны, равно виноваты перед этим Я.
        Помимо того, что мы считаем себя Я, в чем я становлюсь не отличимым от людей, нам дали наши имена. Имея собственное личное имя мы не являемся самозванцами. Но не так обстоит дело, когда мы полагаем себя Я. В собственном смысле подлинным, оригинальным Я является только бог. В таком случае кем являются другие существа, которые мнят, представляют себя в этом качестве?
        Не есть ли они явления божественного Я как их сущности, его образы? Я есть образ Я, а не само Я. Это Я есть бог в самом себе, то есть, в духе. Я же есть образ духа, собственно душа. Во всяком случае я чувствую себя душой, идентифицирую себя посредством души, осознаю, что во мне есть душа, как я есть внутри самого себя. Душа в качестве образа бога, есть то, что является мне изнутри меня, как сам я. Как раз в этом смысле можно понимать слова святого Августа о том, что бог ему был ближе его самого.
        Но именно поэтому я есть и подобие бога, уподобление ему в качестве уже не Я, а я, как со-творцу, богу-творцу во всех моих начинаниях, замыслах, и их деятельных окончаниях. Вот почему я несу ответственность за те мысли, которые мне приходят в голову, их переживания и реализации.
        Но насколько я могу быть в этом состоятельным, самостоятельным? Вот в чем заключается для меня вопрос.
        Это вопрос, поистине гамлетовский, является вопросом о смысле жизни. Для чего я живу, как не для того, чтобы быть Я? Это мой фундаментальный проект быть богом, решать, определять свою судьбу. Но не предопределена ли она изначально этим самым божественным, живым воплощением Я в плотском теле, каким я полагаю или мню самого себя? Может это и так, но я обратным, рефлексивным образом определяю не бога, но самого себя. Или я влияю на того, кто обуславливает меня?
        Допустим, я смертный, и, как смертный, нахожусь в предсмертном состоянии. Что мне делать? Естественно, само собой, бороться за жизнь в этом мире, и сверхъестественно пытаться в нем стать вечным уже в ином мире. К нему мы готовимся в мире этом, если нет никакой другой возможности остаться в нем.
        Но что означает здесь и теперь? Не что иное, как быть в мире собственного сознания, в духе, быть вдохновленным им, пребывая в своём теле в качестве души. Это труд души. Душа должна заработать, заслужить шанс на спасение своим выстраданным существованием в чужом для нее мире, чтобы вновь оказаться в своём духовном мире.
        Единственным утешением для души в теле, которым мыслящее существо пребывает в этом материальном мире, является надежда на вечную жизнь в духе. Вдохновение этой надеждой и есть вера, как её основа. Ведь что остаётся делать, когда не видишь будущего, которое ещё не наступило во времени в качестве настоящего, и не знаешь, что ждёт тебя впереди. Остаётся только верить и надеяться, да ещё любить, пытаясь любовью задобрить того, кто знает, что было, есть и будет впредь. Но как он может помочь тебе, если он и есть то, что было, есть и будет всегда.
        Неужели он может нарушить то, что уже заранее установлено, сам порядок бытия? Ведь он и есть этот порядок. Почему что-то одно или кто-то один должен быть важнее всего остального как порядка, в который он встроен. Таким путем расстроится сам порядок, бог расстроится. Между тем его все устраивает, как устроителя, создателя, того, кто настроен именно на такой порядок.
        Абсолютная свобода бога есть полная само-определенность бога. В этом смысле бог не может быть ничем и никем не определен, кроме самого себя, ибо он и есть все в одном. Среди всего есть и иное ему через отношение бога ко всему, как многому. Но оно относительно его как одного целого. Один из много а нем есть Христос в качестве человека в боге. Условно его можно назвать "сыном бога".
        Казалось бы, у человечности человека или у человека по существу есть место в боге. Но что это такое: быть в боге?
        Быть в боге, то есть, в духе разум и означает быть человеком в полном смысле слова. Прототипом или парадигмой (идеей) такого человека является Иисус Христос. Я не льщу себя надеждой быть таким существом. Но вполне возможно становиться им. Ницше в своём стремлении преодолеть себя и стать над собой, возомнил, что в нем объявился сверхчеловек. Возможно ли такое явление человеку? Конечно, нет. Это иллюзия, вымысел. Человеку, по идее и понятию, просто невозможно быть больше, чем человеком. Но как же гений? Если употреблять это слово не в мифическом смысле, который уместен в сказке, а в служебном значении, то гений есть тот же самый человек, только в полном смысле слова, то есть, универсальный человек.
        Следовательно, человеку дана от бога или от природы, как полагают атеисты, возможность быть человеком, осуществление которой зависит от него самого. Но не более. Вот почему стать человеком - это предел. Причём такой предел, на котором невозможно постоянно находиться. Постоянно быть человеком, человеческой константой сверхчеловечно в земной жизни. Это возможно только в боге. Таков предел, положенный человеку богом. В случае с атеистом пределом движения человека к самому себе является смерть.
        Но как избежать смерти в мысли? Как не устрашиться смерти? Есть единственный способ, который открылся мне только теперь. Если ты, читатель, думаешь о смерти, которая ждёт тебя впереди, подумай о том, откуда ты появился. Ты появился из неё же. Тебя не было целую вечность. И вот ты есть некоторое время. И потом тебя не будет опять целую вечность. Ты есть пропуск, лакуна в непрерывности смерти. Твоя жизнь - это перерыв в непрерывном движении смерти, которая для других есть жизнь, а для тебя смерть. Они живут вместо тебя, как и ты некоторое время жил вместо них, точнее, вместо кого-то другого. Не бойся смерти: умирая, ты возвращаешься в то состояние бытия, из которого вышел, родившись. Умерев, ты вернёшься "в себя", выйдя из состояния "для себя". Что такое жизнь в этом мире по сравнению с тем, откуда мы приходим и куда уходим, - из ничего в ничто? Это миг, то же что нас ждет по возвращению и есть все остальное, целая вечность. Как оно может страшить?!
        И все же есть надежда, что пройдет вечность и опять все начнется сначала и очередь дойдет до тебя, до твоей для тебя уже новой жизни. Но это все та же жизнь, что есть здесь и теперь.
        Жизнь есть страдание и смерть есть отсутствие страдание. Может ли жизнь быть без страдания? Есть ли нечто среднее между ними? То есть, жизнь, а не смерть, без страдания, и, напротив, смерть со страданием? Впрочем, в таком случае смерть не давала бы никакого утешения при её неизбежности.
        Ну, ладно, допустим, что есть жизнь без страдания. Не это ли и есть покой? Покой от чего? От жизни, как страдания. Однако такой покой на веки вечные и есть самая настоящая смерть. Так, что можно сказать, что смерть есть другая страница бытия, которая открывается, когда закрывается страница жизни. Что там написано, одному богу известно. Или известно смерти, если бог есть вечная жизнь, а не вечная смерть? Есть ли там кто-нибудь? И есть ли кто-нибудь, хотя бы в вечной жизни, помимо самого бога? Там все одно, один бог. Здесь все разное. Бог есть Я, а я есть в роде Я его вид, идея. В нем есть идеи Я или духи от Духа. Вне бога мы разные в том смысле, что между нами есть сущая разница по той материи, из которой мы созданы. Наша форма или идея служит пределом материального воплощения.
        Бог есть то, что есть всегда и везде. В этом качестве он беспределен, безначален и бесконечен. Но он есть не только чистое или идеальное, совершенное, актуальное бытие, но и сущность. Он есть есть. Но поэтому он есть он, как сущее, представленное всеми сущими, то есть, сверхсущее, их подставка, основа. Бог не просто есть живое сущее, существо, но вечно везде сущее. Мало того, бог есть разумное вечное существо. Бог есть одновременно Я и Ты, Свой Другой, то есть, Отец и Сын, как Излучатель и Рефлектор или Отражатель энергии, света или духа.  Само божественное отражение есть любовь. Бог-Я есть вера, а Свой Другой надежда на спасение в Я. Так Я спасает самого себя в себе для себя, сознает самого себя.
        Но как это самосознание будет становится во многом? Каждый живой сущий в душе или в сознании дойдя умом до Я, как предела умозрения, найдёт себя в самом себе. Но он есть не Я, как таковое, а локальное, ограниченное пространственно-временным континуумом здесь и теперь и действующее в материи, в природе.
        В этом образе действия воплощения Я насколько явленным может быть Я? Другими словами, может ли дух стать материальным, полностью прозрачным, всепроникающим материал превращения, воплощения? То есть, в таком случае можно ли иметь в виду сверхъестественное, как естественное, реальное? Есть ли это явление самой сущности без остатка? Нет, всегда есть остаток в качестве нечто непостижимого, трансцендентного, как самого Я, "кто" (сущего) самости (сущности), которому имманентен "ты". Но ты есть в мире и поэтому бог или дух тебе трансцендентен, как телу.
        Но в каком виде Я тебе имманентно? В виде сознания, уже превращенной формы Я (его подобия), символически данной тебе в языке и иллюзорной в игре воображения в качестве образа бога или Я. В этом смысле у существа с заданной (переменной) разумной душой или самосознанием есть материальная природа с данным (постоянным) вещественным телом и полем энергии в качестве данности.
        Итак, у человека есть то, что дано, для превращения, точнее или вернее, преображения, становления в сознании тем, что является избыточным для материального мира, то есть, имеющим не только значение тождества, но и смысла тождества тождества и различия.
        О чем здесь идёт речь? О личности человека, которая не ограничивается его природой, но особым, осмысленным образом выражает в нем как в отдельно взятом сущее всеобщую сущность Я в мире уже не тел, а душ, сознаний в телах. Особость такого выражения и есть его таковость, конкретность в связи с другими "я". Эта связь душ и есть дух или душевное общение в качестве личной связи, подставкой которой является само Я.
        Однако понимание его уже в качестве феномена, того, что оно есть свое явление в образе, в лице человека, иллюзорно, есть лишь представление в человеческом сознании, в душе. Это даже не сама душа человека, а только её представленное понимание, каким человек видит себя в себе, может быть, ещё для себя, и только потом уже для других. То, что другие видят в нем, вступает в спор с их представлением себя, пытается выйти из образа себя  в который его заключили, замуровали чужие, являющиеся для него плотски близкими, вроде его родителей или детей, а лучшем случае душевно близкими, го все же другими. Никакая дружба или близость с другими существами не сможет преодолеть твою уникальность, которая итак останется для них тайной. 
        Впрочем, для многих людей их собственная уникальность, а не только божественное Я, так и останется "тайной за семью печатями" в силу их недоразвитости в мысли.
       Многие люди используют мысли для самоутверждения в материальной жизни, приспособления к природе своего тела естественным образом или к обществу себе подобных существ уже искусственным, то есть, техническим или культурным, магическим, религиозным, художественным, научным образом путем чтения, письма и счета. Мне по причине моего вымышленного происхождения не хватает силы на то, чтобы не только подумать и осмыслить жизнь, но и жить, как я думаю и мыслю.
        Взять моего автора, я в этом похож на него. Он нервничает от своего бессилия, сильно переживает, но быстро отходит и делает то, что скажут другие, думая уже о своём. Он понимает, что "овчинка выделки не стоит", - бессмысленно убеждать других в том, что он думает, потому что мыслит. Всё равно другие подумают не это, а то, другое, по-другому. Поэтому мысли одно, думая о своем, чтобы дать повод другим думать о другом. Только это и имеет смысл в беседе с другими.
        Здесь мы натыкаемся на предел в понимании даже в душевном разговоре. Этот предел понимания и есть Я, который доступен только богу, а не мне и не тебе, не вам, любезный читатель. Иллюзорным способом его преодоления является любовное чувство, которое просто "снимает" напряжение понимания.
        Конечно, могут быть единомышленники, но и они, будучи намного предпочтительнее бестолковых друзей, просто неспособны понять до конца друг друга, при условии, что они хотя бы понимают самих себя. Понятно,  когда понимают понятное, но как понять непонятное? Его, естественно, не понимают непонятным, непонятым. Разве можно понимать непонятное?!
        Но есть такие умники, вроде Николая Кузанского или Семена Франка, которые вроде понимают непонятное непонятным образом! Как такое возможно? Вероятно, чудом! Ничего себе шутка! Или глупость? Как можно понимать и не знать, как понятно?! О чем это говорит? Естественно, о недомыслии, о том, что понимание не додумали до конца, до самого смысла. Взять то еще выражение: "Постижение непостижимого непостижимостью"? Что это такое? Форменное издевательство над мыслью!
        Однако если на это высказывание посмотреть с другой стороны, то в нем есть своя, так сказать, "превращенная логика": как ещё постигать непостижимость, понимать непонятность, если не ею самою непостижимостью или непонятностью согласно методу уподобления или аналогии: подобное стремится к подобному, по аналогии, что характерно для эмпирического, примитивного сознания древнего мага-дикаря или следующего за ним средневекового мистика-варвара. Для цивилизованного ученого аналогичное мышление есть своего рода "моветон". Конечно, так думать теперь нельзя, - это не толерантно, это тоже дурной тон. В наш век все возможно, все равно.
        И все же в чем здесь заключается смысл? Я не понимаю, в принципе, то, в чем, вообще, нет смысла. Но в чем есть смысл, однако он скрыт от моей мысли, он, по идеи, может быть вскрыт и поэтому я могу понять его. Что же его закрывает? Возможно, крепкая скорлупа, как орешек, герметическая упаковка в саму себя, или моя мысль, которая отражается в поисках искового ответа от его зеркальной поверхности, находя только саму себя в виде риторического вопроса.
        Как же сделать прозрачной границу между понятным и непонятным, как перешагнуть через неё, как совершить транцензус? Скачком в абсурд веры? Это запрещено условием задачи смысла. Правда, если он есть. Если его нет в том, что есть для нас загадка, отгадать бессмысленно. Есть ли загадка без отгадки? Или есть вечная тайна?
        "Но как же, - скажут иные дерзкие отгадчики, - в таком случае можно говорить о смысле абсурда, о смысле самой бессмыслицы (нонсенса)" Что им сказать в ответ? "Вот вам и флаг в руки"? Обидятся. "На обиженных воду возят".
        Есть более простое решение: следует перейти на уровень выше в понимании, на мета-уровень, с которого легче, сверху вниз, а не перед собой, рассмотреть непонятное. Но если непонятное находится на самом верху понимания, на его пределе или тем более заходит за предел, за край твоего понимания? Там и начинается самое интересное, безумное. Но оно пугает ум, вызывает в нем недоумение, а порой и раздвоение, расщепление. Вот тогда, когда ум заходит за разум, теряет самого себя как меру, как разум, мы и находим смысл в бессмыслице. Это так с точки зрения здравого смысла. Но есть и "больной смысл". Именно его, как парадоксальный смысл, имеют в виду мистики. Парадокс есть там, где происходит встреча с беспредельным, безмерным, безразмерным, нам несоразмерным. Естественно, возникает вопрос: оно беспредельно для нас, нам несоразмерно или самому себе? Если нам, то оно имеет смысл, который вызывает у нас недоумение в силу нашей недоумочности. Если же оно беспредельно для самого себя, то недоумком выступает оно само, что и требовалось доказать.
        Конечно, могут быть единомышленники, но и они, будучи намного предпочтительнее бестолковых друзей, просто неспособны понять до конца друг друга, при условии, что они хотя бы понимают самих себя. Понятно, когда понимают понятное, но как понять непонятное? Его, естественно, не понимают непонятным, непонятым. Разве можно понимать непонятное?!
        Но есть такие умники, вроде Николая Кузанского или Семена Франка, которые вроде понимают непонятное непонятным образом! Как такое возможно? Вероятно, чудом! Ничего себе шутка! Или глупость? Как можно понимать и не знать, как понятно?! О чем это говорит? Естественно, о недомыслии, о том, что понимание не додумали до конца, до самого смысла. Взять то еще выражение: "Постижение непостижимого непостижимостью"? Что это такое? Форменное издевательство над мыслью!
        Однако если на это высказывание посмотреть с другой стороны, то в нем есть своя, так сказать, "превращенная логика": как ещё постигать непостижимость, понимать непонятность, если не ею самою непостижимостью или непонятностью согласно методу уподобления или аналогии: подобное стремится к подобному, по аналогии, что характерно для эмпирического, примитивного сознания древнего мага-дикаря или следующего за ним средневекового мистика-варвара. Для цивилизованного ученого аналогичное мышление есть своего рода "моветон". Конечно, так думать теперь нельзя, - это не толерантно, это тоже дурной тон. В наш век все возможно, все равно.
        И все же в чем здесь заключается смысл? Я не понимаю, в принципе, то, в чем, вообще, нет смысла. Но в чем есть смысл, однако он скрыт от моей мысли, он, по идеи, может быть вскрыт и поэтому я могу понять его. Что же его закрывает? Возможно, крепкая скорлупа, как орешек, герметическая упаковка в саму себя, или моя мысль, которая отражается в поисках искового ответа от его зеркальной поверхности, находя только саму себя в виде риторического вопроса.
        Как же сделать прозрачной границу между понятным и непонятным, как перешагнуть через неё, как совершить трансцензус? Скачком в абсурд веры? Это запрещено условием задачи смысла. Правда, если он есть. Если его нет в том, что есть для нас загадка, отгадать бессмысленно. Есть ли загадка без отгадки? Или есть вечная тайна?
        "Но как же, - скажут иные дерзкие отгадчики, - в таком случае можно говорить о смысле абсурда, о смысле самой бессмыслицы (нонсенса)" Что им сказать в ответ? "Вот вам и флаг в руки"? Обидятся. "На обиженных воду возят".
        Есть более простое решение: следует перейти на уровень выше в понимании, на метауровень, с которого легче, сверху вниз, а не перед собой, рассмотреть непонятное. Но если непонятное находится на самом верху понимания, на его пределе или тем более заходит за предел, за край твоего понимания? Там и начинается самое интересное, безумное. Но оно пугает ум, вызывает в нем недоумение, а порой и раздвоение, расщепление. Вот тогда, когда ум заходит за разум, теряет самого себя как меру, как разум, мы и находим смысл в бессмыслице. Это так с точки зрения здравого смысла. Но есть и "больной смысл". Именно его, как парадоксальный смысл, имеют в виду мистики. Парадокс есть там, где происходит встреча с беспредельным, безмерным, безразмерным, нам несоразмерным. Естественно, возникает вопрос: оно беспредельно для нас, нам несоразмерно или самому себе? Если нам, то оно имеет смысл, который вызывает у нас недоумение в силу нашей недоумочности. Если же оно беспредельно для самого себя, то недоумком выступает оно само, что и требовалось доказать.
        Что можно к этому добавить? Где встречаются постижимое и непостижимое, понятное и непонятное? В месте познания, в пространстве мысли. Для мысли непостижимое, непонятное есть стимул, мотив для понимания, точнее, для истолкования с целью понимания толка, смысла. 
        Что в таком случае делал Кант? Он освобождал место для веры, поднимая разум выше в том смысле, что выводил его из игры обращения в качестве краевого условия, границы, в черте которой можно нечто из веры разобрать, проанализировать, понять, то есть умозаключить в значении синтеза.
        Гегель же выводил из мысленного немыслимое мыслимое.
        Что же делал до них Платон?  Он раскладывать карты диалектики, полагая непонятное немыслимым, как иным для мысли. Но что есть иное для мысли, как не та же мысль, только другого мыслящего, которого трудно, если, вообще, можно понять?
        Как тут не вспомнить слова из поэмы «О Западе и Востоке» Редьярда Киплинга, в лаконичной форме выражающие данное затруднение в понимании: " Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись". На Западе определяли восточную мысль в качестве сказочной, наивной, детской или ложной мудрости, пытаясь отличить от нее свою мысль в качестве реальной, критической, взрослой или истинной (в значении объективности) разумности. Либо, напротив, преувеличивали ее значение.   
        Что есть вечность? Это то, что есть помимо, мимо места и времени. Ей нет ни места, ни времени среди нас, если мы люди. Она всегда ни к месту и ни ко времени, и поэтому ее никто не ждет и не провожает. Вечность есть такая новость, которая никогда не повторяется.
        Не повторяется и учитель. Но повторяется ученик. Если нет учителя, то ты являешься учителем. Не важно, сколько есть учителей, но важно то, что они могут быть. Учитель - это и есть дух. Если ты в духе, то в тебе уже есть учитель. Ты - явление учителя в тебе. Учитель - тот, кто учит. Чему учит? Учению. Не важно, что это за учение, но важно, что ему можно научиться. Дело учения - есть дело ученика, который должен научиться учиться. Но как учиться? Как выйдет. Главное - не заучиться. И все же стать ученым. Стать же учителем не обязательно, но желательно, если нет других учителей. Быть учителем полезно вдвойне, ибо не только других учишь в качестве учеников, но и сам учишься у себя, одновременно учишься и учишь.
        Обычно учитель учит тому, что знает. Но учит ли он тому, как, каким образом извлекать искомое знание из того, что дано его ученику, из фактов или информации. Это уже другой вопрос. Тем более, если таким образом является мысль. К тому же мыслью следует извлечь знание из самого себя, из своего еще бессознательного сознания. Такому может научить только духовный учитель, учитель мысли, которая носит идеальный характер в том смысле, что является явлением идеи не материи, но душе, сознанию мыслящего.
        Для того, чтобы научить ученика такому умению извлекать мыслью знание из собственного сознания, учителю необходимо разбудить сознание ученика, что невозможно осуществить без его желания, как мотива мысли. Ученик должен сам любить мыслить, ну, хотя бы думать, иметь склонность задумываться, а не действовать чисто реактивным образом на стимул по ситуации. К тому же нельзя в таком случае замысла обойтись ученику без внутреннего расположения к испытанию, без интенции на опыт, настроенности на желаемую идеальную, воображаемую цель.
        Ученик без игры воображения, без мечты никогда не задумается и не найдет знание не только в знании, но и в незнании. Знает ли он то, что знает, не зная? Знание уже есть, но оно есть не у ученика, а у учителя. Но как учителю передать его ученику? Никак. Знание не передается, но познается.
        Духовное знание познается мыслью, как телом духа. Дух вселяется в мыслящего мыслью. Это вселение и есть вдохновение, замысел. Мыслящий "вдыхает" идею и "выдыхает" понятие, понимает, что произошло, что случилось чудо понимания, узнавания себя в духе в виде знания. Это и есть пульсация медитации, как размышления.
        Как можно научить учителю медитировать ученика? Только личным примером. Больше никак. Сможет ли ученик медитировать - зависит от его внимательности, сосредоточенности на самом себе. В таком деле можно пожелать ученику только: "бог в помощь", то есть, сделай сам. Если не получится, то это не твое. Тебе, ученику, никогда не стать мыслящим существом. Значит, мышление не твое дело. Ищи свое. На свете есть много дел, которыми способны заниматься не мыслящие. Ты просто не такой, как мыслящий субъект. Это не означает, что ты глупый или не умный. Можно быть глупым, хитрым, умным, но не мыслящим.
        Мыслящим необходимо быть для того, чтобы стать разумным. То есть, для того, чтобы стать мыслящим мало быть хитрым, необходимо быть умным, но этого недостаточно. Но и для того, чтобы стать разумным одной мысли недостаточно. Мало жизни в мысли, но достаточно мысли в жизни в том смысле, что ты должен быть разумен в жизни. Только если понимание станет тем единственным способом, которым ты сможешь существовать в мире, жить в нем, тебя имеет смысл назвать разумным, понятным и понятливым существом.
        Являлся ли мой автор таким существом? Нет, ему не хватало разума в жизни. Правда, он был мыслящим. Но этого мало для райской жизни на земле, которая просто невозможна на ней. Но она возможна в духе в ином мире, разумным образом организованным.
        До появления самосознания мой автор, как и все прочие так называемые «сознательные существа», был только материалом построения или формирования человеческой личности или «я».
       Человек есть человек, а не одна его возможность быть в качестве данности, только в случае исполнения или осуществления такой задачи. Ее решение начинается с осознания себя в мире, поиска своего места в нем. Разумеется, место реального человека в мире проблематично. Ему нет в нем своего места. Но это место есть в сознании, как в мире в нем самом.
        Одно дело, когда человек смотрит на себя в мире. И совсем другое дело, когда он видит себя из себя.
        Если сравнивать Льва Толстого и Федора Достоевского, как личности, то нельзя не отметить характерную эпичность Толстого и мелодраматичность Достоевского, которые не могут не вызывать в мыслящем существе естественное желание не иметь с этими писателями (как господа они производят довольно неприятное впечатление) ничего общего. Но мыслящее существо не должно обращать на эти недоразумения повышенного внимания ради той мысли, которую можно извлечь из их многословных писаний. Впрочем, это вполне извинительно для романистов, которым, по своей болтливой натуре, трудно быть лаконичными.
        Однако все же эпичность Толстого и мелодраматичность или шутовская сентиментальность Достоевского заслуживают толику внимания любезных читателей ввиду того, что маскируют цинизм Толстого и "жестокий талант" или садомазохистский комплекс Достоевского, которые необходимо разоблачить. Для чего? Разумеется, не для того, чтобы морально осудить писателей. В этом смысле я последний с конца моралист. Быть таковым еще хуже, чем являться циником или лицемером.
        Кстати, в Толстом цинизм необыкновенным образом сочетался с морализмом, так что его откровенность легко обращалась в проповедь. Что до Достоевского, то он свободно переходил от сердечных излияний к лицемерной публицистике с обязательными мантрами о благе народа. Для чего нам обращать внимание на все эти странности наших писателей, дорогие читатели? Только для того, чтобы прояснить истоки их мысли, лучше понять, почему, как и зачем они думали, если не мыслили.
        Для примера (начнем с малого) возьмем то, каких женщин они выбрали для романтического описания. Тут иной читатель обязательно спросит: "Причем тут женщины? Что может быть общего между этими мудреными писателями и легкомысленными женщинами"?
        Постойте, дорогой читатель. Не торопитесь с выводами.  Сперва подумаем о том, зачем Толстому в "Войне и мире" ("Анну Каренину" брать не буду ввиду непреодолимой неприязни к этому образу, - ну, в самом деле стыдно разглядывать Льва Николаевича, как какого-нибудь французика, вроде Флобера, в юбке) понадобилась глупая Наташа Ростова, а Достоевскому в "Идиоте" - истеричная Настасья Филипповна Барашкова?
        И в самом деле, зачем нужна, если не самому толковому автору, то умному Андрею Болконскому или мыслящему Пьеру Безухову глупая барышня Наташа Ростова? Неужели в свете нет симпатичных и умных, если не мудрых женщин (женщина порой бывает, как природа, мудра, тогда мудрость замена ума и мысли)? Или девушке необходим опыт, чтобы не быть глупой? Выходит, необходим, ввиду нежелания подумать. Вот Наталья набила себе шишку на одном месте, "погорела" на своем любовнике, Анатоле Курагине, и таки поумнела, чтобы в итоге превратиться в скучное бытовое (заурядное) существо. И причем тут любовь? Вероятно, людям необычным, какими являются некоторые герои романа Толстого, позарез нужны вот такие заурядные люди в качестве спутников жизни, чтобы вписаться в никчемную социальную среду, каким являлся так называемый "высший свет" и пустопорожние "дворянские гнезда". К тому же массовый читатель, встречая на страницах романа массу подобных себе героев, почувствовал бы себя на своем месте и таким образом понял местами сложный роман.
        Если Наташа Ростова есть, как и Анна Каренина, второе Я Толстого, то есть, та, кем интимно он хотел быть, как человек необыкновенный обыкновенным, тяготясь своей необыкновенностью, то Достоевский уж точно просто желал был истеричкой Настасьей Филипповной по причине своего вздорного характера. Да, Толстой самодур, но кто Достоевский?
        Трудно сказать прямо, если не прибегать к специфической психиатрической терминологии. Он психопат или невротик, нервная личность? Так сказать - значит ничего не сказать. Одно то, что герой его взрослого романа является идиотом, уже говорит о многом. И вот таким идиотом он представлял, страшно подумать, самого Иисуса Христа. Вот фантазер. Еще какой.
        Правда, этому писателю нельзя отказать в таланте рассказчика, не одного умного человека, соблазнившего своими сказками. Прям Шекспир какой-то, русского розлива! Чем князь Мышкин не "Дездемона в брюках", которая полюбила Отелло (читай - Настасью Филипповну) за муки, о он - ее за сострадание к ним.
        Нарочно не придумаешь: Настасья Филипповна телом любит (хочет), как любая баба, брутального Парфена Рогожина, в придачу миллионщика, а душой жалеет "овцу", Льва Мышкина (само именование главного героя вызывает своим гротескным сочетанием недоумение, вроде "взрослого ребенка"). Так она оказывается между двух огней, между молотом и наковальней и, в конце концов, гибнет, раздавленная. И что в итоге случилось? Спас ли Идиот свою любовь? Конечно, нет, ведь он идиот. Ну, скажите на милость, что еще ждать от идиота?! Надо самому, как минимум, не быть идиотом и не попадать впросак.
        И все почему? Потому что князь Мышкин стал поверенным сердечных тайн многих персонажей романа. Он притягивал их души к себе, как фонарь или светильник, на свет которого слетаются мошки, чтобы в итоге сгореть в его огне. Персонажи романа искали в убогом герое спасение, но, к сожалению, перегорали, доверившись ему, потому что сами попадали в идиотское положение. Как, каким образом идиот, психически слабое, ненормальное существо может спасти нормального человека от него самого?
        Вы спросите, любезный читатель, зачем спасать ненормальному человеку нормального человека от его нормальности, ведь именно она, эта нормальность и составляет суть, сущность, самость его самого? Или нет? Может быть, именно идиот является нормальным человеком? Если это так, то человек в обществе людей может быть одним идиотом. Но тогда до какого низкого уровня опустились люди, если человек в их обществе может быть лишь идиотом? Неужели быть человеком в обществе можно только в роли идиота. Вероятно, да. Необходимо играть роль идиота, чтобы остаться человеком, гуманистом. И в самом деле ныне это стало еще более очевидным, чем во времена Достоевского ю, - нормальный человек, то есть, гуманист, не может не выглядеть идиотом, остаться в дураках в мире подлых обывателей. В случае с князем Мышкиным мы видим романтическое преувеличение того, что гуманист в обществе людей фигурирует в качестве идиота. Идиот – это такая риторическая фигура, троп, который символизирует собой смыл бытия человека в бесчеловечном обществе.
         Однако вернемся к нашему идиотскому персонажу. Неужели Лев Мышкин похож на Иисуса из Назарета? Честно сказать, если это так, то мне искренне жаль Иисуса. Но, конечно, это не так в реальности. Но вполне так в больном, превращенном, если не извращенном, сознании русскоязычного писателя. Нет, Достоевский - это не "жестокий талант", но "идиотический талант", если не "идиотский", точно. Вот князя Мышкина действительно можно пожалеть, как и самого Федора Михайловича, за убогость мысли. Но никак не Иисуса из Назарета. Иисус вызывает не жалость, но восхищение, желание быть похожим на него, чему не мало было примеров не только в прошлом в виде подражания, имитации Христу, но и в настоящем. По-прежнему там или здесь появляются лже-Христы.
        Зачем же Федор Достоевский представил человеческий идеал, идеального гуманиста, гения человечества в идиотском образе? Неужели он сам был идиотом? В некотором, психиатрическом смысле это действительно было так. Ведь Достоевский реально был, если не полным идиотом, то точно психически ненормальным человеком, конкретно говоря, эпилептиком, мазохистом и садистом. В это смысле Достоевский, как писатель, представляет известный интерес. Это интересный случай, когда душевная болезнь находит свое художественно выразительное слово, обретает искомое живописное воплощение.
         Кто такой Лев Мышкин? Это прозаический образ Иисуса в больном сознании писателя. Конечно, можно пожалеть Федора Михайловича за то, что он так криво представляет прямой образ Иисуса Христа. Но нельзя не заметить, что комический талант писателя с ним сыграл злую шутку и разоблачил его в качестве пошляка. Только сумасшедший может так глумиться над человеческим идеалом, выставляя его в качестве идиота перед всеобщим обозрением публики читателей.
        Нельзя не увидеть в образе Идиота карикатуру, пародию на Иисуса из Назарета. Именно эта романтическая, юродивая пародия на Иисуса Христа заставила Константина Леонтьева обвинить своего современника, Федора Достоевского в так называемом "розовом христианстве". Вот какой конфуз, какой скандал, прямо анекдот, может получиться из глупой затеи изобразить сверхчеловека, пусть даже идеального человека, в виде идиота, посчитав именно его "положительно прекрасным человеком". Я не спорю с тем, что идиот может быть вполне безобидным и даже добрым существом, но зачем же лепить из него спасителя людей?
        Зачем бросать тень безумия на самом дело спасения. Неужели оно безумно и лишено всякого смысла. Это именно так, если следовать замыслу сумасшедшего автора, герой которого, в ком прочие персонажи романа видят своего спасителя, на самом деле в итоге не спасает, а губит их, полностью сходя с ума. Если настоящий Иисус, смертью смерть поправ, спасает нас, верящих в его благую весть, то его кривой образ в романе Достоевского лишает читателя всякой надежды на спасение, показывая на своем примере, как не следует спасать ни других, ни самого себя. В этом смысле Идиот есть образ не "положительно прекрасного человека", но, напротив, "негативно прекрасного" или "негативно положительного человека".
        Таким образом, сама идея человека, явившаяся в ложном свете сознанию автора, антагонистически противоречит самой себе и отрицает себя. Но что такое есть явление идеи в ложном свете? Это и есть мысль в ложном свете. Что такое ложный свет и свет чего? Ложный или неверный свет есть не просто тьма, символ невежества, но свет, преломленный тьмой, отраженный от тьмы. Такой свет затемняет сознание, бросает на него тень, как на плетень. Это свет извращения, превращенная форма света. В таком свете мысль обращается, превращается в свою противоположность - в глупость. В итоге свет становится "светом лжи". Идиот есть "святой лжи". Это и есть лже-Иисус. Он не такой безобидный и жалкий образ, каким кажется. Ведь он разрушает в себе и собой то, что изображает, лишая нас надежды на спасение. Иначе и быть не может, в случае представления образа спасителя в жалком виде идиота.
        Хотел того или не хотел Достоевский, но он нанес непоправимый вред сознанию читателя своим нелепым романом "Идиот".  Теперь читатель, прочитав его роман, никогда не избавится от ложного впечатления кривого (пародийного) образа идеального человека, который, как бельмо на глазу, будет маячить на фоне Спасителя.
        Такой же нелепой выглядит и героиня этого романа, Настасья Филипповна, которая олицетворяет собой все самое плохое, что есть в любой женщине. Ее лицо буквально обезображено теми страданиями, которыми она маниакально упивается публичным, бесстыжим образом. Одним словом, такая ****ь, которая отдается за деньги, но не ради денег, а ради глумления над всеми, в том числе и над самой собой. Это и есть настоящий Достоевский, только в юбке, мазохист и садист в одном лице.      
        Куда уходит человек после жизни в мире? Люди говорят, что он уходит на тот свет. Что означает "тот свет"? Есть ещё тот свет помимо этого? Что это за свет? Почему они так говорят? Не потому ли, что люди, пережившие клиническую смерть, как правило, рассказывают, что, находясь в вышеуказанном состоянии, видели перед собой свет буквально накануне оживления или пробуждения. Это состояние клинической смерти было сродни сновидению.
        Некоторые из клинически мертвых не просто видели перед собой свет, но уже находились в туннели света, окруженные живыми ликами и светящимися силуэтами уже умерших близких родственников или тех людей, которые им были особенно дороги.
        Можно ли сказать, что это была иная реальность или только нечто вроде сновидения, видимости реальности, которая им привиделась? Если это была иная реальность, то она была объективной, существующей независимо от воли, желания и сознания людей или была субъективной, зависимой от их воли и сознания, произвольной?
        Может ли что-то являться человеку в смерти? Трудно ответить на этот вопрос, потому что те, кто возвращается к жизни, имеют дело с клинической смертью, которая имеет отношение к этой жизни, к этому миру, являясь его искаженным моментом смерти восприятием. Данный момент смерти все ещё является частью этой жизни. Но имеет ли полная смерть свою реальность как присутствие, а её только отсутствие в жизни?
        Поэтому равным образом можно сказать, что он есть нигде и никогда локально, но везде и всегда. Это означает, что нам никогда и нигде его не найти и не увидеть, и не услышать. Но о нем можно подумать.
        Конечно, в существование духа можно верить. Но это будет уже дух веры, а не мысли. Интересно, это один и тот же дух? Конечно, однако в том и другом случае мы имеем дело с разным, различным отношением. По сути, в сущности, это тот же самый дух, но его явление будет, как в случае с разумом, так и в случае веры, различным, иным. В это смысле мы будем иметь дело с одним и тем же центром, но круги, описываемые вокруг него, будут разного диаметра и объёма; это будут разные сферы: в одном случае разума, в другом случае веры. Есть сфера или мир разума и есть сфера или мир веры. Если позволительно так выразиться, мы имеем в виду один и тот же член, но он является членом разных кружков.
        Круг или мир веры шире круга разума. Однако круг или мир разума глубже, выше и круче круга веры. Поэтому он более избирательный. Вера носит чувственный, душевный характер, а разум - отвлеченный и абстрактный. Поэтому вариант веры ставит перед верующим, как субъектом веры, задачу понять предмет веры. Вариант же разума ставит перед разумеющим, как субъектом разума, задачу уверовать, увериться, быть уверенным в своём размышлении. В результате мы получаем вразумленное или осмысленное, разумное верование и верное разумение или осмысление.
        Таким образом, мы освобождаем место для веры, поднимая разум на ступеньку выше по лестнице вдохновения. Через обратную связь мы обосновываем веру разумом, будучи уверенными в нем, в том, что мы находимся на верном пути к духу. В этом смысле миры веры и разума взаимно сообщаются, и мы имеем дело с гармонией веры и разума в духе.
        Там, где есть разум и вера, не смерти, но есть одна жизнь. Где это? В боге, не в мире. В мире есть не только разум и вера, но есть безумие и неверие, сомнение. Они есть у кого? У человека, живущего в мире, а не в боге. В боге, вернее, только в боге, человек живёт ещё до рождения и после жизни в миру. Так представляет себе свою жизнь человек, находясь в миру.
        На самом деле бог есть ни где-то и когда-то, а везде и всегда. Это и есть вечность. Можно ли представить себе вечность, как здесь и теперь? Можно. Представить можно, что угодно. Но это представление не есть сама вечность, а только её представление в виде мгновения, в котором, как и в вечности, нет ни прошлого, ни будущего, а есть одно настоящее, поставленное под взглядом.         
        Есть детский ум, ещё полный чувств, бессвязный, хаотический.  5го структура носит сетевой характер в том смысле, что не сеет, не засеивает их, но просеивает мысли, является ситом для них. Мысли не рождаются таким простым умом, а усваиваются им, будучи чужими, застревая в его ячейках, сотах в качестве зерен разума (рацио), и тем самым освобождаясь от посторонней словесной шелухи, мешающей пониманию.
        Но не всегда мусор сознания, то есть, человеческие желания и страхи, просеивается сквозь сито на дно сознания, формируя тем самым его бессознательное. Он может оставаться, скапливаясь на самом сите ума, и смешиваться с мыслями, искажая, искривляя их смысл.
        Правда, есть и взрослый ум. Он уже сконцентрироваться в себе и сосредоточен на самом себе, а не на бессмысленных чувствах, желаниях и страхах. Он идёт верным путем к своей цели, а не блуждает, как в потемках, вроде детского (идиотского) ума, погруженного в бессознательное состояние сознания, путающегося в амбивалентных показаниях чувств. Это здравый ум, имеющий в виду здравый смысл мысли. Такой ум ограничен умом, самим собой.
        Есть ли ещё какой ум? Есть. Это ум родителя или учителя. Такой ум уже не ограничен самим собой, но открыт уму другого - своего дитя или ученика. Такой ум есть уже не коллективное бессознательное, но коллективное сознательное, находящееся под эгидой, знаком сверхсознательного, заместителем которого он становится в чужом, но не своём сознании.
        По ком бьет колокол? По мертвым людям, которые «срама не имут». Они находятся по ту сторону добра и зла. Для них нет ни одного, ни другого. Так почему нас пугают муками в аду? И ада, и рая тоже нет для мертвых. И то, и другое есть только для живых в качестве мотива, как следует жить. Жить следует так, чтобы в сознании был рай, а не ад. Рай - это позитив, а ад - негатив. Рай и ад, как, впрочем, добро и зло, стыд и совесть, есть в сознании, а не в мире. И сознание есть у живых людей, а не у мертвых. Сознание есть у людей, находящихся в мире в живом виде. С этим вряд ли кто из них будет спорить. Спор начинается между ними относительно того, что есть не в жизни, а после нее, в смерти. Этот спор они не ведут о том, что есть до рождения, точнее, до зачатия.
        Между тем, разве есть какая-то разница между тем, что есть до рождения или до эачатия, и тем, что есть после смерти? Есть одно и то же - ничего и никого. И то, и другое есть в жизни на миру: до зачатия в проекте, по идее родителей, после смерти в памяти живых.
        Или все же есть что-то и кто-то? Знамо дело, есть бог, который представляется людям, живущим в раю. Тогда как грешники живут в аду. Но это есть в сознании, а не в мире. Следовательно, есть еще жизнь сознания, для которого нет той смерти, которая есть для материального тела, как нет и рождения. Ведь у живущих людей нет сознания собственного рождения, как и сознания своей смерти. Есть только сознание чужого рождения и смерти другого.
        Все в этом мире меняется во времени и пространстве. Это изменение или движение есть тот способ, которым образуется или формируется сам мир и то, что в нем есть. Мир эволюционирует, развивается, то есть, двигается в направлении от простого к сложному, повышая уровень своей организации, начиная от неживой формы через живую форму до разумной формы. Человек знает только одну разумную форму существования в мире, воплощением которой сам и является. Эта форма социального существования или бытия.
        Правда, он верит или, как исключение, думает, что есть ещё и духовная форма существования. Эта форма существования уже не является материальной и присутствует в мире только в идеальном виде или в качестве идеи, как в том виде, в каком является сознанию человека в роде социального существа.
        Поэтому такого рода существование находится во вне материального мира, вне его пространственно-временного континуума и не имеет ни массы, ни плотности материи, ни притягивается, ни отталкивается, ни передаётся порциями светом, электричеством, ни намагничивается. Это не физическая, не химическая, не биологическая и даже не социальная форма существования, а духовная. Она из иного мира.
        Что такое иной мир? Это мир не материальный, но идеальный. Он существует только в сознании. Если это интересно читателю, то его сознание имеет проекцию в материальном мире. Такого рода (сознательного) проекцией является человеческий мозг.
        "Но как же, - спросит с меня иной читатель, - есть же ещё техника и сделанный из неё или все ещё образующийся человеком "искусственный интеллект"?
        Так называемый "искусственный интеллект" - это выдумка «айтишников». На самом деле под ним понимается лишь усилитель вычислительных возможностей естественного интеллекта человека, как социального или коллективного существа, чувствительного к иному миру, то есть, способному представить себя находящимся в идеальном мире.
        Разумеется, человек только представляет себя существующим в нем, но в действительности он находится в материальном мире. Идеальный мир находится в человеческом сознании. Человек же является в мире сознания только в качестве образа самого себя. Причём интеллект человека есть лишь средство, да и то абстрактное, такого представления.
        Единственно на что способен человек относительно иного мира, так это абстрактно думать о нем и наивно непосредственно представлять в виде образа то, как он понимает понятием явление - мыслью - существо иного мира - идею, в существование которой он верит в объективном виде невидимого и молчаливого духа.
        То, что "технари" называют "искусственным интеллектом" уже отстраненным, объектным образом показать человеку, то есть, самому себе, то, как он представляет идеальную реальность, тем самым создавая из наличного материала объёмную иллюзию, фантом своего присутствия в ней.
        Не лишним будет нам, любезный читатель, вернуться к пространству и времени, в которых осуществляется наше существование. Именно в них мы и находимся не только материально, но и идеально. Только идеальное пространство и время имеют иную размерность, иную топику и метрику, чем материальный пространственно-временной континуум. В силу собственной идеальности пространство или место и время иного мира или мира сознания трансцендентно самому сознанием человеку. Эта трансцендентность выражается в том, что в нем, в этом месте и времени, есть все места и времена.
        В результате перевода на язык материального мира быть везде и всегда означает быть нигде и никогда конкретно, локально.
        Вот что на самом деле скрывается под таким выражением "быть нигде и никогда". Это означает, ни много, ни мало, "быть везде и всегда". Но как это осуществить в материальном, локализованном мире? Никак, нигде и никогда.
        Поэтому иной мир и является человеку в чувствах трансцендентным, а в уме абстрактным.
        Иной мир, вечность есть у тебя в голове идеальным образом, а не в мире в материальном виде. Есть ли иной мир только идеальный образ мира материального? Конечно, нет. Он есть образ самого себя в виде человека, находящегося в материальном мире. Поэтому материальный мир является человеку не в том виде, в котором он есть, а в человеческом виде субъективным образом, существуя объективно, то есть, независимо от воли или желания и сознания человека.
        Так называемое "объективное содержание" его сознания объективно в той мере, в какой субъективно, то есть, доступно для восприятия в качестве факта. Но это восприятие того же самого сознания, которое сознает себя субъективным или имеющим отношение к субъекту, существующему уже объективно, о чем он узнает от другого субъекта, узнающего или признающего его в качестве реального или социального, себе подобного существа.
       Интересно, существует ли человеческое сознание объективно, в смысле независимости от работы мозга человека? Нет, если оно является функциональной способностью человеческого мозга. Но если сознание есть приёмник человеком мыслей, как явлений идей, то его головная работа вызвана миром идей, не миром вещей, правда, может быть, по поводу мира вещей. В этом смысле сознание принадлежит сознающему, в пределе мыслящему субъекту.   
        И тут не может не возникнуть вопрос о том, может ли его сознание контактировать с чужим сознанием прямо, в мысли (мысленно), а не посредством слов? Даже если сознание является открытой системой или структурой мысли, то как быть с ним при его субъективной (индивидуальной, вернее, личной) неповторимости, как души? В мысли оно открывается духу в виде идеи, а не другой душе. Другой душе одна душа открыта чувству. Здесь не следует путать мысль с чувством, полагая телепатию передачей мыслей на расстояние.
        Между тем по самому своему смыслу слово "телепатия" означает передачу на расстояние только и одно только чувство, но никак не мысль. К тому же не следует путать мысль с понятием, которое выражается словом, как его смысл.
        На днях читал книгу Петра Успенского "В поисках чудесного". В тринадцатой главе этой книги он пишет, как в середине 1916 года у него был телепатический сеанс с Георгием Гурджиевым на даче в Финляндии. Тогда Успенский экспериментировал, делал упражнения по концентрации внимания, ставил на себе "опыты", которые назвал "постами". Как можно интерпретировать слова Успенского, чтобы не потерять нить смысла, как нить Ариадны, в лабиринте таинственных слов мистика? Конечно, игра воображения, которая разыгралась в сознании Успенского не могла появиться без изрядной доли внушения такого авторитарного учителя, каким был мистик Гурджиев.   
        Но до каких пор, границ распространяется внушение, а с каких пор начинается то, что Гурджиев называет воспоминанием себя и пробуждением от сна? Можно подумать, что он внушил Успенскому, как своему ученику то, что говорит с ним про себя так, что тот воспринимает, улавливает ("слышит") мысленные вопросы учителя. Чем же воспринимает? Ушами ("слышит мысли") или самим мозгом, или сознанием, а может всем своим существом? Но само пробуждение от так называемого "сна сознания", означающего для Успенского преображение его сознания для узнавания, припоминания себя  и наблюдение им того, что в состоянии "сна сознания" находятся случайные прохожие, с которыми он встречается на улице после чудесного случая "умственного разговора" ("факта") на даче, говорят о том, что эти явления есть уже его заслуга, результат работы или, как пишет сам Успенский, "упражнений" ("духовных экзерсисов") собственного припоминания себя в качестве Я.
       В чем собственно заключается необычность, чудесность случая Успенского? В том, что с ним «разговаривал про себя», то есть, «мысленно» Гурджиев. Одно дело, говорить с самим собой, наедине, про себя. И совсем другое дело, чтобы с тобой говорил таким уединенным образом совершенно другой человек, пусть учитель, но чужой, а не ты сам. Если это реально, то нет никакого уединения, значит, в тебе есть не только ты, но и другой. Но это страшно. Если чужой может самопроизвольно поникать прямо в тебя, в твою душу, то ты беззащитен перед ним. Даже внутри себя тебе не спрятаться от другого существа. Где же тогда личная автономия? Если мы признаем факт телепатии, то мы вынуждены будем признать и то, что думать, понимать есть то же самое, что чувствовать, переживать, и говорить. Но это не так.
        Но как все же можно "слышать мысли" чужого сознания, когда оно не говорит с тобой, с твоим сознанием вслух словами и молчит? Этот тот случай, о котором говорят, что молчание само говорит за себя?
        Как можно слышать мысли, если люди обычно слышат слова? Слышать мысли, - это, мягко говоря, необычно. Ведь мысли мыслят, обдумывают, осмысляют, осознают, а не слушают и слышат. Слушают и слышат слова для того, чтобы их осмыслить, обдумать в мыслях смысл слов.
        Опять же в мысленном разговоре с собеседником думающий проговоривает слова, а не мысли, только не вслух, но про себя, не про собеседника же. Каким образом другой субъект может слышать то, что не предназначено для его слуха, для чужих ушей? Да, никаким образом, - это точно. Иначе и быть не может. У меня порой возникает сомнение в такой способности со-мыслить со мной и самому богу, ибо с ним можно непосредственно быть не в мысли, но в вере.
        Правда, потом, подумав, поразмышляв, нельзя не вывести из мысли то, что бог в качестве духа идеален и в самом себе, как в идее, явлен в мысли не только для меня, но и, разумеется, для себя, ибо мысль есть явление идеи.
        Тем не менее мне невдомек, понимает ли меня бог в мысли? Является ли он свидетелем акта моего мышления, сомыслит ли мне. Это так, если и только если он есть Я, а я являюсь Я, есть его явление в потоке времени. Он вечно есть Я, я же есть на время и в нем есть на своём месте в качестве самого себя. Для меня важно быть в мысли Я или мыслящим, единым с мыслью. Я как мысль есть явление идеи бога или духа.
        Но где эта идея является, как идеЯ? В моем сознании. Но моё ли оно собственно? Может быть, и не мое, но я осознаю его в качестве своего. Лишь в этом случае возможно то, что имеет смысл назвать телепатией, как уже не передачей чувств на расстояние, но мыслей, ибо такое полное распределение (дистрибуция) мыслей между передатчиком и приёмником мыслей, как частями ментального целого в качестве "общего места" (топоса) мысли, вполне имеет место быть осмысленным. Тогда взаимное понимание "конгениев мысли" становится результатом транзита смысла в мысли.
        Контакт в мысли возможен ввиду уже не общего для мыслящих мира, чего добиться очень сложно, ибо в представлении того и другого субъекта мысли он является уникальным (неповторимым), но общего сознания.
        Между тем у каждого мыслящего свое сознание и только ту бога его сознание общее для всех мыслящих. Именно поэтому телепатический сеанс возможен уже не в чувстве веры, но и в мысли идеи, только в боге, как в духе Я.
        Причём эта идея, как таковая, и является богом в том смысле, что есть идеальное явление самой себя, или идея идей. Она одна для многого и многих. В отношении к многим божественная идея и есть Я. В этом смысле бог есть Я в духе и дух Я. Бог есть Я в духе не только в том смысле, что он воодушевлен, точнее, одухотворен сам, ведь он и есть сам дух (не то выходит сапожник без сапог, который всех обул и в результате ему самому не достались сапоги), но и в том поэтому, что он есть Я в себе. Следовательно, если я или вы, читатель, в духе, то мы есть явления Я или бога в себе. Это означает, что бог является не нами, но в нас. То есть, не мы есть бог, но он есть в нас.
        Что из этого следует? То, что бог есть дух в моем или вашем, читатель, Я. Но есть ли бог дух в своём Я? Само собой разумеется, он весь, целиком находится, сосредоточен в Я, как дух.
        Так как бог есть совершенство, точнее, совершенный, то главное для человека, стремящегося к совершенству, нацеленного на него, становиться Я. Средством осуществления такого становления в нашем случае является бытие в качестве человека, человеческое существование. Быть Я - это являться человеком. Во мне или в вас, любезный читатель, Я имеет человеческий характер. В нас Я неотмыслимо от человечности.
        Признание же себя в качестве сверхчеловека есть свидетельство сумасшедшего. Поэтому преодоление себя, как человека, является симптомов безумия, что видно на примере Фридриха Ницше. Тот обезумел от представления себя в качестве сверхчеловека, что он и есть бог. Ницше умер, да здравствует новый бог! Вот какую злую шутку с ним сыграло Я. И все почему? Потому что Ницше перепутал себя, как явление, с тем, что является во всех самим собой, Я.
        Главное, что Я есть везде и всегда, где и когда есть люди. Но есть ли Я помимо человека? Трудно ответить на этот вопрос. Если есть сущность, то она проявляется. По-существу, Я проявляется в людях. К сожалению, человек точно не знает, проявляется ли Я ещё в ком-либо ещё, помимо него или такого же человека, как он. Конечно, он верит и предполагает, что, наверное, его явлением может быть и кто-то иной, например, уже не душевное существо, а разумное существо, вроде инопланетянина, или, тем более, духовное существо, как ангел. Чем не явление божественного Я ангел? Такого рода явление должно быть идеальным. Но это явление бога для себя. Не говорю, что оно зеркальное, но для бога.
        И потом такого идеального рода явление есть то, посредством чего, как идеи, является Я человеку таким образом в его сознании, что он узнает, припоминает и признает Я уже не просто своим, но в качестве самого себя. Человек осознает самого себя в виде Я, имеет самосознание. Поэтому зачем ему знать Я помимо себя или подобного ему существа? Он и с подобными себе существами с трудом ("трудом души") еле справляется.
        Человек "великодушно" признает существование Я в другом, как Ты, будучи поставлен перед фактом материального присутствия другого. Для чего поставлен? Для осознания своего эгоизма в силу сосредоточенности явления Я на том, кому оно является, на самом себе. Зачем ему ещё явление Я помимо своего или подобного ему, как в случае инопланетянина, то есть, тоже телесно материального существа, но более разумного, чем он и потому непонятного? Тем паче, что он обитатель другой планеты, а землянин в силу своего ума ещё никуда не летал, кроме несчастной Луны. Ему так тяжело думать, что тяготения Земли цепко держит его в своих объятиях.
        Что до ангела, то тот в силу своей идеальной природы является человеку только в мысли, как идея, которую он представляет в образе того, что ему предлагает в игре его воображение. Ведь идея является человеку в материале его сознания, нарушая извечный порядок явлений материальной природы.
        Таким порядком сложился круг явлений Я на Земле. Вот почему человеку не с кем контактировать прямо на уровне Я, нежели с самим себя и другими людьми, будучи ограниченным кругом земного бытия. Что тогда остаётся делать? Правильно, фантазировать, то есть, не только мыслить, думать, но и придумывать то, чего он наверняка не знает. Чего же или кого он не знает? Бога, духа или ангела и разумного существа. Всех их он знает лишь в качестве образа и подобия самого себя.
        Что в таком случае делать богу? Ничего, кроме того, чтобы являться человеку в качестве его самого, человеческого Я. Зачем делать лишние движения, давая повод человеку превратно их истолковать? Он сам это сделает, исказив до неузнаваемости божественный образ и начнёт ему поклоняться, подменив им, магической, религиозной или какой другой искусственной, технической симуляцией, того, кто единственно есть Я во всех.
        В итоге последним прибежищем смертного является смерть. Она освобождает человека от жизни в качестве страдания. Мёртвые не страдают, ибо страдают только живые. Именно живые верят, надеются и любят вечную жизнь. Для мёртвых есть только вечная смерть, как успокоение от суеты жизни. В этом заключается смысл смерти. Смысл же жизни заключается в страдании. И какой это страдание имеет смысл, если человек смертен? Естественно, никакого, кроме того, что заключается в самой жизни, - в том, чтобы жить. Смысл есть в жизни до тех пор, пока она есть. После смысл есть лишь в смерти.
        Наивно верующие в сказки скажут, что смысл жизни заключается не в страдании, а, напротив, в счастье. С ними можно согласиться, если полагать счастье исключением из страдания, как правила. Жизнь есть правило, а смерть - исключение из неё.
        Имеет ли смысл вечная жизнь? Имеет, если понимается в качестве вечного покоя. Это и есть рай смерти. Если же такая жизнь понимается в качестве вечного движения, беспокойства, суеты, то она есть ад жизни.
        Но что такое ад смерти и рай жизни? Рай жизни есть любование, созерцание того, что любо-дорого. Что же любо-дорого? Твоё творение. Так бог любителя своим творением миром и в мире человеком, как венцом творения. Естественно, он любит рай ангелов, мир идей. Но ему ещё милее его иное - человек, которого он создал из праха, из ничто, вложив в него все и, прежде всего, самого себя, как духа, в виде разумной души.
 Что же есть ад смерти? Это состояние не любования, но страха от падения с высоты положения. Через творение всего из ничего в мир бога, в духовное царство вошло отрицание, которое нашло выражение в "падении ангелов", которое символизирует негативную реакцию идеального мира на материальное воплощение Я, на творение человека.
        Может ли находиться в вечности смертный? И если может, то в качестве кого? Кто или что есть вечно? Другими словами, бог есть "кто" или "что"?
        Бог есть "кто". Тогда кто он есть? Он есть Я. Как Я бог есть творец своего воплощения - явления Я в виде человека. Что же есть бог? Дух, сознающий себя в мире материи. Мир материален. Он идеален в духе, в сознании бога. Сознание бога есть реальность мира. Сознание человека есть отражение бога в мире творения.
        Мир для человека является творящим произведением, тем, чем человек творит себя, будучи уже сотворенным богом. В этом смысле его творение является не самим излучением, лучом творения, но его отражением, рефлексом, спекуляцией в себе. Именно в отражении скрывается соблазн творения - иллюзия, ложь, как подмена реальности. Это ложь повторения. Но она изживается в повторении без повторения. Реальность или истина творится через отрицание в его преодолении. 
        Одно дело умозрительная спекуляции и совсем другое дело - техническая симуляция (объективация) идеальной спекуляции субъекта, которая при всей своей субъективности имеет объективный характер.

Эпилог
        Так вышло, что семнадцатый век стал для меня тем местом во времени, в котором я стал самым собой. Было ли это на самом деле или случилось только в моем сознании, - какая разница? Суть дела творения, вернее, пробуждения Я состоялась во мне. Знаком этого личного события и стал семнадцать век.
        Главное, что это событие случилось в моем сочинении. Это место в пространстве текста служит местом ссылки. Я все ссылаясь на него, но никак не могу туда попасть. Моё путешествие в прошлое, в семнадцать век, напоминает мне езду в незнаемое, через вечность. Это сродни тому, как если бы я отправился в путь к искомой цели - в прошлое - через будущее и застрял в вечности настоящего, в котором встало время, отказавшись от смены состояний. Шёл в комнату, но попал в другую.