Задумчивая осень

        Дума: за и против. Человек задумался. Зачем? Затем, чтобы скоротать время. Однако таким образом оно затянулось и остановилось. Почему? Мысль не пошла. Поэтому необходимо не только наличие задумчиво состояния, в котором замысливается мысль, но и ещё что-то, чтобы начать мысль. Иной раз голова дум полна и не знаешь, с какой именно начать думать. Но порой ни одна мысль не приходит в голову, сколько ни думай.
        Одно дело задуматься и другое дело мыслить. Но все равно задумчивость необходима в качестве операции настройки на мысль. Чтобы мыслить, необходимо успокоиться, привести себя в состояние покоя, равновесия, в котором мысль явится в качестве выбора себя мыслящим, существующим в мысли. Задумавшись, ты решаешь, быть тебе или не быть в мысли, которая таким образом готовиться к возникновению, к проявлению. Переход от задумчивости к думе, от замысливания к самой мысли есть вывод ее и самого себя, как мыслящего, из непроявленного к проявленному состоянию.
        Поэтому явление мысли зависит не только от твоей готовности к ней, но и от неё самой, точнее, от того, чьим явлением она является. Чьим же явлением она является? Идеи, разумеется. Что есть идея? Конечно, дух, вдохновляющий человека на мысль.
        И вот, наконец, является мысль и тебе становится понятным, в чем был, заключался смысл твоей задумчивости. Мысль освобождает тебя, выводит из состояния покоя, "снимает" с мёртвой точки и ведёт по пути (методу) мысли в направлении к понятию, как конечной остановки развёртывания, развития идеи в твоем сознании.
         Сначала идея связывает тебя замыслом, а потом через перипетию, скачок или толчок от покоя к движению развязывает для того, чтобы ты, как мыслитель, разобравшись в себе, собрался в мысль и понял её суть - идею - в понятии.
        Выбирая мысль, актуализируя её, ты исключаешь возможность быть без неё. Быть вне мысли бессмысленно, ибо смысл приходит к тебе с мыслью в слове.
 
        Философское умонастроение. Осень унылая. Зима холодная, суровая, жестокая. Весна распутная. Лето, напротив, спокойное, счастливое. Хорошо умирать летом. Смерть будет желанная, счастливая.
        Осенью человек задумчив, он сожалеет о былом. Зима не даёт ему отвлечься на размышления. Зимой приходят в голову только такие мысли, которые не могут не прийти. Без них нельзя обойтись. Это мысли о выживании, о том, что есть всегда. Зима - пора ума холодных откровений и душевных разочарований.
        Весна имеет любовный характер. Она наиболее благоприятна для философских, эротических размышлений. Ведь философия эротична в том смысле, что она открывает именно то, что скрывает.
        Лето настраивает нас на ровное расположение духа, ничем не препятствующим течению мыслей.

        Классика и не-классика. В традиции тебя ещё нет. В классике есть, но не ты. В не-классике или модерне есть ты. Но после не-классики, в постмодерне тебя уже нет, а есть только мусор от традиции.
 
        Болтуны и умники. Болтуны думают, когда говорят. Умники думают, когда молчат, а следом излагают помысленное словами. Но и они говорят, когда молча думают. Просто они говорят про себя. Здесь, как нельзя кстати, поговорка о том, что "у трезвого (умника) на уме, то у пьяного (болтуна) на языке".  Болтуны в данном случае есть софисты, умники же есть философы. Софисты занимаются софистикой, т.е., рассуждают, а философы медитируют, т.е., занимаются размышлением. Размышление в изложении становится диалектикой.
        Эта диалектика формирует образ уже не слова, но мысли, способ или метод (как) думать, в каком направлении организовывать мысль, - в направлении понимания в понятии того, что уже есть в идее (или по идее, в интеллектуальной интуиции). Такой диалектике (игре мысли, а не слова) учат философы своих учеников. Но это не только игра, но и жизнь в мысли и одновременно мысль в жизни, жизненный выбор быть в мысли. Диалектическое упражнение в мысли есть духовное упражнение как условие осуществления практики (употребления) разума в жизни. Оно способствует формированию личности человека, а не просто информирует или обучает его.

        Вина. Верно ли утверждение, что тот человек, который не чувствует себя виноватым, является первым грешником? И в самом деле, считать себя невиновным – это большой грех. Ведь все мы, более или менее, грешники. Поэтому человек, который не делает ошибки и не исправляет их, не способен к преображению, к тому, чтобы стать лучше.
 
        Конец света. Зачем богу, как вечному, нужен конец света? Почему конец света связан с концом веры? Верующие думают, что бог придёт в мир только тогда, когда последний верующий разуверится в нем. Есть ли смысл в таком рассуждении? Да, он есть и заключается в том, что верующие знают и видят, что он есть только в силу веры. Кто не верит в бога, тот его не видит и не знает. Сначала вера и только потом является то, что следует, - вид и знание. Этот вид есть вид идеи. Не её видит человек, а ней, идеей, видит.
        Вот он и явится воочию, когда люди не будут верить. Кому явится?  Если бога нет для человека, то ему все позволено, включая и убийство вместе с самоубийством. Если люди убьют себя, то бог явится мёртвым? Зачем? Затем, чтобы они ожили? Для чего? Для того, чтобы дальше грешили? Абсурд, нонсенс, какая-то бессмыслица.
        Верующие предлагают такой ответ: бог явится для наказания грешников. Грех - неверие. Но он явится не для того, чтобы они уверились в нем, а для того, чтобы они расплатились с ним за свое неверие страданием мертвых, не живых, в аду. Бог наказывает не живых, а мертвых. Смерть и есть ад. Смертью он наказывает мертвых. Живых он награждает бессмертием.

        Прошлое. Прошло ли прошлое или оно придёт к нам опять из будущего? Но придёт как "что"? Не прошлое же. Но что тогда? Конечно, настоящее. Не прошлое настоящее, но настоящее прошлое. Настоящим оно станет в будущем. Настоящее во времени приходит из будущего. Оно уходит в прошлое. На его место приходит другое настоящее. Если время движется по кругу, то пройдёт один круг или цикл времени, и настоящее, которое прошло, вернётся из прошлого. Вернувшись оно принесет в настоящее все то, что прошло. Но это случится только тогда, когда будет сделан полный поворот колеса времени. Когда же он будет сделан? Когда случатся все события, которые с каждым моментом времени увеличиваются в объёме, так что все сложнее становится времени повториться. Поэтому настоящему, которое прошло, все труднее выходит повториться. Дело в том, что другие настоящие, стоящие следом за ним в очереди времени, не дают ему повториться.
        Что же может приблизить наступление в настоящем прошлого из будущего? Только чудо, как разрыв в связи времен.  Полный оборот времени и есть такой разрыв временной связи. Если он не случится, то придет не прошлое, а настоящее, следующее за ним (n+1).

        Любовь-морковь или любовь-банан и любовь-персик или любовь-манго. Плод первого рода любви твёрдый, мужской. Его любят женщины. Им он сподручнее. Женские руки невольно к нему тянутся, чтобы за него подержаться. Особенно это касается морковки. Она красная и твёрдая, как термин, камень, но сладкая. Ещё слаще банан. Этот плод любви заходит больше сладкоежкам. Банан-мужчина мягок. Напротив, морковь-мужчина твёрд. Кому что нравится.
        Другой плод любви - персик - свойственен мужчинам. Он напоминает им женское сокровище, которое женщины берегут, как зеницу ока. Они так остро хотят вкусить его, что ради этого теряют голову.
        Что до манго, то оно нравится тем, кто любит терпкое, как женское тело, и мягкое, как её душа. Женщина-персик есть интимная фемина. Женщина-манго есть фемина, от которой перехватывает дыхание и хочется отдохнуть на её груди. Ее грудь - это женское мягкое место сверху.
 

        Толстой и Достоевский. И того, и другого нельзя устать читать. Не может не нравиться то, как они пишут. Это хорошие писатели. Другие писатели не плохие, но эти больше, чем не плохие, - они хорошие.
        Но эти писатели не просто хорошо пишут, но пишут о хорошем, - о том, о чем мыслят. Немногие писатели мыслят. Многие думают, что мыслят, однако в действительности только думают. Причём их думы ничем не отличаются от мнений. Они мнят, выдумывают, фантазируют, а не думают. Что уж говорить о мыслях. У них не мысли, а информационный мусор скапливается в голове. Для мысли необходимо умонастроение, расположенность к ней, настроенность на нее, которую даёт медитация, созерцание.
        Но есть созерцание как состояние сознания, полное дум. И есть созерцание, свободное от них. Многие люди склонны к последнему созерцанию. И только некоторые намеренно думают для того, чтобы больше не думать. То есть, для них мысль служит в качестве проводника к безмыслию, как созерцанию, упокоению не в мысли, а в том, что ей не является, в чувстве покоя, для которого мысль представляется в качестве беспокойства.
        У Толстого умные персонажи, вроде Пьера, Безухова, Константина Левина толково размышляют, деятельные персонажи, как Андрей Болконский, Дмитрий Нехлюдов здраво рассуждают, глупые же персонажи, вроде Николая или Наташи Ростовом, дурачатся. И за всеми ними стоит мудрый автор.
        Напротив, у Достоевского работает другая манера изложения мысли. Он не стоит над разумной или неразумной душой героя, но действует несобственным словом героя изнутри него самого в обращении к другому персонажу наружным образом. В итоге выходит так, что герой не просто озвучивает мысли автора, но мыслит сам, правда, словами, вопреки предположению Михаила Бахтина, что тот мыслит идеями.
       
 
        Событие века. Так вышло, что семнадцатый век стал для меня тем местом во времени, в котором я стал самым собой. Было ли это на самом деле или случилось только в моем сознании, - какая разница? Суть дела творения, вернее, пробуждения Я состоялась во мне. Знаком этого личного события и стал семнадцать век.
        Главное, что это событие случилось в моем сочинении. Это место в пространстве текста служит местом ссылки. Я все ссылаясь на него, но никак не могу туда попасть. Моё путешествие в прошлое, в семнадцать век, напоминает мне езду в незнаемое, через вечность. Это сродни тому, как если бы я отправился в путь к искомой цели - в прошлое - через будущее и застрял в вечности настоящего, в котором встало время, отказавшись от смены состояний. Шёл в комнату, но попал в другую.

        Я. Принято считать, что Я есть генада, то есть, его, как величину, можно выразить или измерить в качестве 1(начального целого натурального числа, равноудаленного от нуля и другого целого натурального числа на кратное число самого себя в ряду других такого же рода чисел, образованного путем уменьшения или увеличения начального натурального числа, как самого себя, то есть, единицы). В этом числовом значении Я равно самому себе: Я=Я, то есть, есть простое тождество.
        В этом смысле Я есть константа. Константа чего? Субъекта. Но поэтому оно есть константа уже не объекта (чего или что) исследования или познания, включая элементарный счёт, но субъекта (кого или кто), который познает, изучает самого себя.
        Значит, Я постоянно есть Я. Взять того же самого человека в качестве Я. Он постоянно ощущает себя Я в том смысле, что отдаёт себе отчёт в том, что чувствует самого себя, а не другого вместо себя. Это медицинский факт. Медицинский потому что ощущение себя другим или иным, чем Я, есть болезненное явление, которое констатируется медицинским образом в качестве отклонения от нормы, то есть, здорового явления, как нормального состояния организма человека. В случае такого отклонения человек пытается в том, кто он такой. Он может перепутать себя с другим человеком или, вообще, потерять себя, как Я, тем самым оказаться не-Я.
        В таком случае можно сказать, что человек впал в бессознательное состояние своего сознания. Однако вернёмся к самому Я. Формально, числовым образом, оно равно самому себе. Но в отношении к человеку оно занято им, его содержанием. Человек, занятый самим собой, то есть, своим Я имеет намерение и стремится заполнить всего себя своим Я.
        Уже переполняясь своим Я, он переливается через край и старается окружающую его социальную среду наполнить своим Я. Естественно, он встречает сопротивление со стороны среды уже заполненную другими Я, точнее, Я других людей, которые сопротивляются навязывание им чужого Я. 
        Таким образом отчуждаемый от других человек начинает концентрироваться свое Я в себе, его уплотняет. Тем самым с ростом количества Я меняется его качество. Его простое Я, многократно помноженное на само себя становится сугубым Я, а сам человек превращается в эгоиста. Отчужденный от других Я, он начинает представлять собой изолированную эго-систему, которая "перегревается" от внутреннего давления, от напряжения, ограниченная объёмом самой себя. В результате коллапса она катастрофически взрывается и рассеивается в окружающем её социальном пространстве. Так эгоизм "сжигает" сам себя.
        Как избежать такого рода самосожжения, само-аннигиляции? Единственным образом, не навязывая свое Я другим людям. В целях самосохранения следует принять другого человека, как Ты, то есть, того же Я, но только формального, а не такого же, как он, то есть, другого по содержанию. Формально они будут проницать друг друга, будучи один и другой Я, но содержательно они будут непроницаемы, если их содержание понимать в качестве материального.
        Другое дело, если их содержание понимать уже не как тела или слова, но как мысли, например. Однако, как мысли другого лица могут быть известны мне, как лицу социальному, то есть, материальном, независимо от того, что эта материальность более высокого порядка, более тонкая, чем органическая, в качестве уже общительной, нежели словами? Никак иначе. Что до телепатии, то она касается не мыслей, а чувств. К тому же чувства человека носят материальный характер и передаются не прямо "от сердца к сердцу", как говорят романтически или поэтически настроенные лица, а через социальную или тем более органическую и неорганическую среду. Опять же сердце тоже материально, а метафорическое использование сердца имеет смысл именно в контексте слова, языка, которые равным образом материальны. Мгновенно в мысли, в чувстве, в материи сообщаются тела путем касания, находясь в одном физическом поле притяжения.       
        Но здесь, в этом мире мы ограничены либо другими, либо самими собой. Где же мы безграничны уже не формальным образом, сливать со всеми относительными Я в нечто неопределённое, механическое в бессознательном, но именно содержательным образом?   
        Разумеется, только в сверхсознательном самого божественного Я. Каким же образом? Образом Я внутри себя только через бога в себе можно выйти из себя уже не в Я другого человека или другого конечного существа, но в беспредельное Я бесконечного существа, бога, как предела своего самосовершенствования.  Притягиваясь к самому себе, ты отталкиваешься от себя в себе, ибо в тебе есть то, уплотнение чего увеличивается не со сжатие пространства, но напротив с расширением его объёма. Только это не внешнее, а внутреннее пространство не материи, но духа. Сжимаясь сам, ты расширяется, как Я, в том, кто есть в тебе. Это и есть парадоксальная экзистенция человеческого Я. Находя в себе Я, ты делаешь его не своим, но делаешься его воплощением.
        Таким образом ты вовлекаешься во внутри божественную жизнь, становишься сопричастным исповедником тайны его вечной жизни. Теперь есть не он в тебе, но ты в нем, как в Я. Это и есть откровение, измерение человека в боге.
        Тут не может не возникнуть мысль о парадоксе Я: абсолютное целое Я равняется относительному Я, как его человеческой части или части себя в человеке. Как этот парадокс разрешить? Не так ли: человеческое Я является материалом формирования бога в сознании в качестве явления идеи бога. Поэтому Я человека есть не часть Я бога, но его вариация в материальном мире, так сказать, "доверенное лицо". Бог узнает себя существующим в мире, героем своего творения или произведения в качестве автора (творца, создателя).

        Вселенский и православный бог. Православные собственным названием выдают тайну своей веры. Это вера славословия богу. Для православных бог есть отец на небе, а они есть дети на земле. Отец за ним его сын, а между ними дух. Вот и вся божественная троица в полном составе. Дух исходит от отца на сына.
        У католиков не все не так, То, что дух, видите ли, исходит "и от сына тоже" (так называемый принцип "filioque").
В результате в католической учении (латинской патристике) мы имеем дело с другой структурой божественной троицы, - в ней акцент стоит не на первом лице (ипостаси) бога, а на самом единстве и гармонии, балансе лиц отца, сына и духа, ибо дух уравновешивает отца и сына, начало и конец, родителя и рожденного, так как исходит и от одного, и от другого.
        Где же тут Иисус? Он вытеснен тем, кто стоял за ним и через кого он обращался к творцу. Кто это? Это сам Спас(итель), Христос. Так это дух? Нет, сын отца. Отец есть творец, а сын - спаситель. Спаситель от чего? Естественно, от греха. Отец сделал Адама могущим не грешить. Но тот согрешил. Так кого Христос спас от греха? Его потомков, и не от личных грехов, а от коллективного греха их праотца.

        Новое. Новое бывает либо улучшением, либо ухудшением старого или оно безразлично к нему, как не имеющее с ним ничего общего. Но тогда другое ли оно или противоположное старому?
        Для того, чтобы быть противоположным старому новое должно быть, как минимум, единым с ним хотя бы в смысле того, что последовало, если не за ним, то после него. Правда, это "после" может обозначать не следствие старого в качестве причины, как если бы новое выводилось, вытекало из старого, которое тем самым перелилось через край, и не производную от действия (функции) времени. В этом случае новое не повторяет старое, как прошлое, сменяя его, но является тем, чего прежде не было, как старого. Тогда новое не вытесняет старое, но может сосуществовать с ним, быть одновременно со старым.
        Но может ли новое быть вместе со старым, синхронизированным с ним не в качестве уже того, что есть "после" вслед за "до", и не в виде дополнения к старому или как обновление старого, а в качестве того, что соседствует с ним, как не иная вариация того же самого инварианта, но явление другого рода? Может, вполне.
        Обязательно ли новое в роде будет находиться в конфликте со старым, если не является его обновлением? Может ли в таком разе новое быть явлением самой вечности во временной последовательности? Не может ли оно быть тем мгновением, в котором есть как прошлое, так и настоящее в качестве будущего? Ведь следует, если будущее становится настоящим, превращая настоящее в прошлое. Так работает время.
        В случае овременения вечности происходит синхронизация прошлого и будущего, и новое соприсутствует со старым не так, как если бы старое было в нем, но вовне, рядом. Новое не сливается со старым, но разделено с ним, стоит рядом. Есть ли это явление задержка времени?
        Здесь при задержке времени, временной паузе нет смены его состояний. Они находятся не одно в другом, но рядом. Это еще не сам ряд времени, но тягостное его зависание над бездной, пустотой безвременья. Это и есть то, что можно назвать "выдержкой творения", когда на сиг время останавливается, и творящий забывается, отключается от времени, находясь в котором он не может не следовать ходу вещей, борьбе нового со старым.
        Он отказывается от такой борьбы, от перерождения. Такая позиция новатора ставит его на грань существования и не-существования. Он находится по ту сторону того и другого. Зачем? Затем, чтобы быть в покое, в гармонии, в равновесии. Это выход из потока бытия во времени, где сменяется жизнь через смерть, причиняя живущим страдание. Так жизнь избавляется от страдания живущими.
        Интересно есть ли в таком виде нового настоящего наряду со старым место для Я? Не является ли это место этим самым Я, на котором ему самое место? Не творит ли он самого себя, не творя ничего более, в точке трансценденции?

        Формализм и администрирование в обучении. Когда ты находишься в поиске, то нет заранее известного знания. Придет ли оно к тебе или нет неизвестно: нет никакой гарантии. Но есть надежда и вера в то, что ты ищешь. Поэтому важно установить связь между тем, что внушает веру, и тем, что дает надежду. Эта связь есть любовь, как желание того, что ты ищешь. Так что ты ищешь? Знание. Что же мешает его обретению? Разумеется, формализм или схема поиска, заданный алгоритм уже найденного другим познавателем (дознавателем) или познающим, а потому готового знания. Здесь нет поиска самого знания, а тем более знания того, как узнать, но есть только заученное правило и отбор тех фактов (данных) из их сбора, на которых оно работает. Для чего необходим такой схематизм? Для оптимального управления обучаемыми: вложить в них минимум собственных усилий и получить максимум послушания.
 
        Знание и мысль. Знание есть результат познания. Познание включает в себя опыт чувств, счет и мысль. Мысль привлекает внимание мыслящего к всеобщему, которое он лично переживает в себе самом, будучи мысленно в нем идеальным образом или в виде идеи, точнее, идеей. Имея идею числа в виде смысла, можно понимать то, что и как ты считаешь.

        Memento mori. Помни о смерти и «живи настоящим» (carpe diem). Какой смысл вкладывали в это напоминание древние мыслители? Ничего не приходит на ум, кроме того, что это фундаментальная, экзистенциальная установка человека жить, не откладывая на завтра то, что можно сделать сейчас. И что можно сделать сейчас? Разумеется, сделать самого себя, стать человеком. Ведь быть человеком – это не данность, а задание, собственное предназначение. Именно сейчас, теперь, потому что потом, например, завтра, можно уже не быть в этом материальном (физическом) мире, в том числе и физическим образом. Пока есть время в физике для метафизики, следует им своевременно воспользоваться. Это главная перемена ума (метанойя) в обычной жизни. Пускай такая установка станет твоим обычным делом, обычаем. Лишь в этом случае быт станет бытием. Именно этот смысл я вижу в таком напоминании.
        Но здесь не следует суетиться. Потому что суета сует. Философия не терпит суеты. Философское дело - поспешать медленно, последовательно, логическим образом в размышлении, в медитации. Такая медитация и есть размышление о смерти, как своевременное приготовление к ней, как обратной стороне жизни. Живи и наслаждайся жизнью здесь и теперь, помня о том, что ее может не быть там и потом. Вечная жизнь, как жизнь без смены состояний времени, вечность здесь и теперь, а не там и потом. Надейся на лучшее, но ожидай худшего. Лучше сейчас, чем потом, потому что потом будет хуже.
        Старое, новое, старое (отредактированное). Старым было самодержавие. Ему на смену пришла советская власть. Но потом подростковая романтика революции уступила место взрослому разочарованию в новом идеале. Юношеский идеализм сменился зрелым критическим реализмом, а потом престарелым скептицизмом и прагматизмом. Советские люди, состарившись, вернулись к корыту капитала. Оно и понятно: «было бы корыто, а ненасытные всегда найдутся». Прежде капиталом была земля, грязь, потом – окаменевшая грязь, «черное золото», а теперь – фейковая информация в клетке цифры. Пока общество само не станет человеком, человеку не будет места в нем. Так кому или, точнее, чему есть место в современном обществе? Естественно, капиталу. Уточню: человеку, как капиталу. Как говорят, «грешник всегда грязь найдет». Взять того же Карла Маркса. Как называется его главный труд? Капитал. Почему не труд? Видимо, в наименовании дало знать о себе его происхождение. Если ты барышник, капиталист не на деле, в труде, так, хотя бы, на уме. Здесь и получается, по идее Маркса, бытие определяет сознание. С человеком дело обстоит иначе: сознание определяет бытие… в сознании. В бытии – труд. Кстати, он и есть бытие. Но тогда капитал им определяется. Человек ищет не грязь, не капитал, а труд. Труд делает из грешника человека, а капитал делает из грешника беса. «Вечное возвращение» человека в бесовское состояние.
 
        Максим Максимович… Штирлиц. Как так? Неужели Максим Максимович… Исаев (Исав, Исайя)? И в самом деле, Отто фон Штирлиц на страницах романа Юлиана Семенова «Семнадцать мгновений весны» поймал себя на мысли, что он думает о немцах, как о самом себе. Ничего себе, прямо какой-то высший шпионский пилотаж. Наверное, так евреи, вроде Юлиана Семенова, думали и думают о себе, живя среди русских, «вот мы, русские». Ну, да, русские… евреи. Русский, как симулякр.
        Почти все актеры, которые играли в экранизации этого произведения журналиста-международника Семенова (кстати, многие из такого рода журналистов мнили и продолжают мнить себя писателями) являлись евреями. Неужели режиссер Татьяна Лиознова намеренно взяла их для того, чтобы фашистов играли как раз ее соплеменники? Может быть, в СССР не было своих актеров из русских немцев?
        Тем не менее фашисты из телевизионного фильма получились «наши».  Недаром потом некоторые критики увидели (когда разрешили иметь это в виду) в них пародию на советских партийцев.
        Читатель, смотри глубже, в себя, кто ты? Помни, что ты есть не столько данность, вроде, русского, еврея, немца и т.п., сколько задание – человек. Есть ли человек на страницах романа о вымышленном советском разведчике? Может быть, и есть, но как трудно его разглядеть сквозь идеологическую ширму и «фигу в кармане». Все, что ни делал standartenf;hrer Отто фон Штирлиц на страницах шпионского романа, как, например, спасение рядового пастора Шлака или советской радистки Кэт, было продиктовано соображениями безопасности не названных персон, а военной победы над врагом. Человеческое служило над-человеческому, государственному началу.

        Идеальное, материальное и нечто между ними, может быть, душевное. Допустим есть духовное. Оно изначально. Духовное и есть начало. Начало чего? Всего. И ничто? И ничто, и того «что», что еще не определилось и находится в беспорядочном состоянии, как хаос. Что есть духовное по отношению ко всему, универсальному? Его полнота, совершенство. Оно уже есть. Есть что? Высшее, как предел совершенствования, определения в качестве этого или того, иного, чем «это». Чем тогда будет духовное в познании? Сначала ничем из знаемого, то есть, непознаваемым. Именно незнание является стимулом для развития познания, как его нехватка. Но тем не менее это незнание, невежество может послужить познанию, вежеству только если незнающий, невежественный субъект познания будет в курсе относительно своего незнания. Установка на курс познания начинается с так называемой «точки зрения Сократа», которая есть сдвиг с мертвой точки незнания, с его «умудренного невежества или незнания», то есть, с осознания или знания того, что он не знает. Если Сократ знает, что не знает, то он уже не все не знает, а нечто знает, - знает о собственном невежестве. Но не только об этом.
       Есть мысль. Да, она есть в нашем (человеческом) сознании в том смысле, что мы осознаем мысль. Ей не может не соответствовать нечто в самой реальности. Пусть это будет событие в мире. Тогда оно является событием для нас, для нашего сознания, которое занимает, интересует нас, ибо существует для ума. Это подтверждает в качестве данного примера то, что сознание имеет рефлексивную природу или структуру, отражает нечто существующее в мире, хотя бы самого себя в виде образа действия в голове, в мозгу субъекта, как материального агента или деятеля, участника мира.
        Есть то, что я назвал "духом', его свободным движением, тем, что в Библии описывается так: "дух веет, где хочет". Это так в том смысле, что нечто случается и определенным образом фиксируется потом, рано или поздно, в качестве того, что осознается в виде непознанного. Что это? Естественно, что даётся натуральным образом, как само собой разумеющееся. И только потом в повторении оно становится обычным для нас. Прежде оно как некоторое чудо привлекает к себе нашего внимание, удивляет нас своим появлением, а то и потрясает нас.
        Вот тогда мы задумывается о том, что это такое и как быть с ним, что с ним сделать как с открытием тайны, откровением, чтобы встроить в уже известный нам порядок восприятия, схему его понимания (смысла) и понятия (значения).
        Здесь мы и совершаем уже следующий, третий шаг не одухотворения и натурализации, а символизации или одушевления, обозначения словом того, что явилось нам в мысли в качестве идеи или "под соусом", формой мысли тем, что её сформировало, но есть еще помимо мысли, объективным образом.