Формула добра и красоты

ГЛАВА 1

«Можно без преувеличения сказать, что вовсе не Толстой
и Максим Горький одни царят на книжном рынке, но и
священник Петров – любимейший в Петербурге проповедник…»

В.В.Розанов

 
1

Трудно представить, что эти слова были написаны более ста лет назад о человеке, чьё имя сегодня знают в нашей стране разве что учёные-историки или священники-эрудиты. Даже изданный в 2006 году «Первый толковый Большой энциклопедический словарь», который был одобрен к публикации на заседании авторитетного Межкафедрального словарного кабинета Санкт-Петербургского университета, не упоминает имени Григория Спиридоновича Петрова – русского богослова, проповедника, писателя, историка искусства и философа. Нет ни строчки о нём и в «Большом энциклопедическом словаре», вышедшем в Москве в 2008 году и содержащем более ста тысяч статей. А между тем, его творческое наследие поражает своей глубиной и жанровым разнообразием. Его произведения огромными тиражами издавались до революции в нашей стране, а с 20-х годов прошлого столетия – в Болгарии, Королевстве Сербии, Хорватии и Словении и в Турции. Большая их часть, к сожалению, вообще не известна российскому читателю.

Чудовищные потрясения, которые пережила Россия после большевистского переворота и братоубийственной Гражданской войны, истощили духовные силы русской нации. С первой волной эмиграции страну покинули лучшие представители интеллектуальной элиты. Рассеянные по разным странам они продолжали творить, обогащая сокровищницу мировой культуры. Многие из них приобрели всемирную известность. Другие, по различным обстоятельствам, исчезли в безвременье.

2

В силу идеологического насилия, сковывавшего до последнего десятилетия прошлого века общественную жизнь народов России, многое, что является нашим национальным интеллектуальным достоянием, оказалось сокрыто от широких слоёв населения.

Одним из тех, чьё имя предано забвению на его родине, был Григорий Петров. Для того чтобы понять, почему это произошло, обратимся к его биографии.

Он появился на свет (26 января) 6 февраля 1867 года в семье мелкого торговца в Ямбурге Санкт-Петербургской губернии (с 1922 года этот город, основанный как крепость в последней четверти XIV века новгородским боярином Иваном Фёдоровичем, в 1922 году назван Кингисепп, именем эстонского революционера). После завершения учёбы в Духовной семинарии в Санкт-Петербурге Г.Петров поступает в Духовную академию, которую окончил в 1891 году, получив место законоучителя в Михайловском артиллерийском училище и настоятеля храма Св. Александра Невского при этом училище. Одновременно он выступает с лекциями в Пажеском корпусе, Политехническом институте и в городских гимназиях. Вскоре, благодаря своему ораторскому искусству, блестящему знанию Священного Писания, умению доходчиво объяснять самые сложные проблемы прошлого и настоящего, он становится довольно популярным в Санкт-Петербурге, а его публичные лекции собирают большое количество слушателей.

В чём была притягательная сила выступлений Григория Петрова? По свидетельству тех, кому довелось их слышать, молодой проповедник обладал ясностью мысли, хорошим знанием современных реалий, умением говорить о сложных общественных процессах доходчиво и просто. Его проповеди, проникнутые неподдельной, искренней болью за свою страну, судьбу русского народа, заключали в себе страстное желание убедить людей вернуться к евангельским идеалам в повседневной жизни.

Посетивший несколько публичных выступлений Григория Петрова известный религиозный мыслитель Василий Розанов с восхищением писал: «Образованный, просвещённый, и притом европейским просвещением, а не одною академическою схоластикой, он имел мужество убрать из своих тем, из своих оборотов речи всё «интеллигентное», всё сколько-нибудь затруднительное для понимания простецов… Для него быть христианином – значит в малом и слабом виде, в миниатюре сил человеческих повторять Христа. Но что Христос творил? Больных исцелял, слабым помогал, с грешниками был, всё благое творил, от всего злого удерживал. И вот, быть христианином – для священника Петрова и значит, как бы идя посреди улицы народной, направо и налево кидать мешочки с добром…»

Хотя эти слова выражают впечатления Розанова от нескольких выступлений молодого священника, но, по сути, в них заключена квинтэссенция всей проповеднической и последующей творческой деятельности Г.Петрова.

3

Он обладал, как сегодня принято говорить, яркой харизмой. Сохранилась его фотография тех лет. На ней он изображён в облачении священника. Высокий рост, лицо с правильными чертами, длинные волнистые волосы. Левой рукой он придерживает крест на груди, правая – покоится на книге, лежащей на крае стола. Весь его облик излучает какую-то одухотворённость, глубокую убеждённость и внутреннюю силу. В той же статье Розанов отмечал, что тайна успеха Петрова «лежала в чарующем тембре голоса, одновременно властительного, великолепного и что-то шепчущего вот лично Вам…»

Весьма характерное признание мы находим в воспоминаниях графа С.Ю.Витте, бывшего в ту пору министром финансов России. При посещении основанного им Политехнического института ему предложили пойти на лекцию Петрова. Витте дал понять, что его не интересует лекция по богословию, на что ему сказали, «когда Петров читает свою лекцию, тогда никто больше не читает, потому что все студенты, бросив другие лекции, идут слушать Петрова». И далее Витте продолжает: «Это положительно одна из самых лучших лекций, которую я когда-нибудь в жизни слушал». Он порекомендовал руководству института так составить учебную программу, чтобы не было других занятий, когда с лекциями выступает Петров, чтобы все студенты могли их слушать. Об этой лекции он рассказал царю. Оказалось, Николай II уже знал о Петрове, который даже получил приглашение стать воспитателем детей великих князей Константина Константиновича и Павла Александровича.

Внимание царственных особ не изменило настроя проповедника следовать своему предназначению – страстным словом обличать закоснелость и тяготы народной жизни, помогать людям избавляться от безбожия, безразличия ко всему окружающему, пьянства и лени, пробуждать в их сердцах чувства доброты и любви.

Слава о его лекциях разносится по всему Петербургу, у него появилось много горячих сторонников. В статье Розанова приводятся слова одного генерала, побывавшего на лекции Г.Петрова. «Ещё немного лет назад Русь в свободный час сидела по трактирам, горланила пьяные песни. Священника нигде не было видно, кроме как в церкви за службой. А теперь?! Ведь народ бежит сюда, ведь он вот второй час стоит. Не присядет. Не волнуется, не ропщет. И это чтобы услышать несколько поучительных слов, – вовсе не поразительных, – слов обыкновенных».

Редкая одарённость оратора замечательно сочеталась в Григории Петрове с несомненным и самобытным литературным талантом. Ещё в годы учёбы в семинарии в печати появились его первые сочинения. Исключительно широкую популярность читающей публики приобрёл его труд «Евангелие как основа жизни», опубликованный в 1898 году. Желающие могут найти его в Интернете.

По существу это произведение является наиболее значительным в его творчестве предреволюционного периода. Многие его положения, как нам представляется, не потеряли и сегодня своей актуальности.

4

Святое Писание зажгло в его душе негасимый огонь любви к делу Христа. Он выучил Евангелие наизусть, но ещё более важным было умение Г.Петрова доходчиво и проникновенно разъяснять и толковать суть отдельных его положений, используя при этом примеры из мировой литературы, философии, искусства и повседневной жизни. Постоянная работа над собой даёт свои результаты. Он завершает высшие курсы по истории и философии религии, по литературе и искусству. Овладевает иностранными языками: древнегреческим, латынью и рядом современных европейских языков. Широкая эрудиция в сочетании с его взыскательностью к стилю и композиционному построению своих сочинений и устных выступлений делало их настоящими произведениями искусства.

В своих проповедях и статьях Г.Петров раскрывает глубину Евангелия как незамутнённого источника духовной жизни. Для него человек – существо в высшей степени сложное, рождается и живёт с множеством влечений и потребностей, разнообразных как со стороны их качества, так и со стороны интенсивности их проявления. У него есть потребности телесные, физиологические и есть потребности духовные: умственные, эстетические и моральные. Удовлетворение первых создаёт жизнь животную, без духовных запросов, без идеала, без высоких стремлений. В строгом смысле даже не жизнь, а прозябание. Дух человека для Петрова есть «источник общественной, политической и всякой исторической жизни». Поэтому главной задачей общества является «возвышение человеческого сердца, нравственное усовершенствование, духовный рост личности». И помогает этому религия, которая устанавливает живую связь человека с миром, другими людьми и каждой живой травинкой… Безбожие – это умирание всего святого в человеке, в народе, результатом чего становится моральная распущенность, бессовестность, эгоизм, грабежи и огрубление всей жизни. Он повторяет слова Евангелия: «Ищите же, прежде Царства Божия и правды Его, и это всё приложится вам, придёт к вам само собою». Под «Царством Божиим» он понимает совершенную жизнь на земле. Жизнь, основанную не на господстве насилия, грубого эгоизма, а на началах всеобщей любви, полной справедливости, признания всех законных прав личности. Наступление этого «Царства» обусловлено нравственным перерождением человека, обновлением всего его внутреннего существа. При этом человек – не зритель совершающейся перед ним мировой драмы. Он действующее лицо, непосредственный участник её. Определяющим, роковым является вопрос, как человек воспользуется познанными им силами и какую роль изберёт для себя: роль благородного героя, самоотверженного труженика на общее благо или «пустого пошляка и чёрствого эгоиста». Сознание долга само по себе, полагает Петров, ещё не даёт силы его исполнить. Источник всех действий человека есть его воля. И для того, чтобы человек действительно стал на осознанный им разумный, верный путь жизни, недостаточно признания ума, а нужен подвиг, внутреннее движение воли.

Петров отвергает ложные утверждения Ницше, будто бы зло современной жизни и бедствия нашей цивилизации проистекают от того, что мы подчинились евангельским требованиям любви, кротости и милосердия. Его теорию о «сверхчеловеке», который «не поддаётся жалости, состраданию, любви и подымается по трупам слабых всё выше и выше», Петров называет ужасной, потому что торжествуют не лучшие, а наиболее сильные и хищные, побеждают не любовь и добро, а насилие, бесстыдство и порок.

Задаваясь вопросом, почему наука с материальным прогрессом не несут улучшения нравов, почему не вырвут с корнем зло, он следующим образом формулирует ответ. «Причины зла – нравственного свойства, а наука бессильна против нравственного зла. Она может раздробить скалу, сплющить глыбу металла, но смягчить жестокое, чёрствое сердце ей не дано». И сегодня по-прежнему актуально звучат слова героя нашей книги о том, что служебная роль всех громких изобретений нашего века сводится, большей частью, к содействию исключительно материальному прогрессу: увеличению власти человека над силами природы, накоплению богатств и внешних удобств жизни. Однако знания и наука сами по себе могут быть и благотворными и гибельными, смотря по тому, как ими пользуются. «Если человек по своей природе хищная личность, то образование только изощряет ему зубы, оттачивает когти». Сердце же, по убеждению Петрова, не область влияния науки, а «царство религии». Евангелие провозглашает, что «из сердца исходят помышления злые и благие». Спаситель указал миру на дух человека как на единственный источник общественной жизни. И чем он совершеннее, тем совершеннее будет и всё, им созданное.

Только евангельская религия, заявляет Петров, может быть силою нравственного обновления человека, «которая обязывает совесть, глубоко волнует чувствования и склонности, вызывает к деятельности всё, что есть доброго в них, и даёт возможность торжествовать над низшими,… неустанно побуждает человека идти всё вперёд и вперёд в нравственном росте». При надлежащем понимании дела, приходит он к выводу, и область влияния религии, и область влияния науки не оказываются между собою в противоречии. Они дополняют одна другую.

Имея в виду появляющиеся время от времени в информационном пространстве заявления некоторых российских учёных в отношении Русской Православной Церкви, не могу не сослаться на весьма красноречивую констатацию Григория Петрова, сделанную в его произведении более ста лет назад. «Если между представителями религии и представителями науки бывают столкновения, то это объясняется печальным недоразумением: неумением разобраться в границах своей компетентности, желанием вторгнуться в чужие пределы». В свойственной его творческой манере метафоричности он сопровождает своё умозаключение средневековой легендой о смертном бое двух рыцарей, которые обвиняли друг друга в явной, как им казалось, неправде. Спор разгорелся из-за цвета щита, окрашенного с одной стороны в белый, а с другой в голубой цвет. Осмотри рыцари щит с обеих сторон, недоразумение не привело бы к кровавой развязке.

Высокую оценку книга «Евангелие как основа жизни» получила со стороны известных писателей. М.Горький в своём письме А.П.Чехову от 5 мая 1899 года пишет: «Скоро пошлю Вам одну чудесную и странную книжку. Чудесную, потому что в ней много души, ясной и глубоко волнующей души, а странной, потому что написал её поп, и так написал, как вообще попы не пишут… Ещё молодой человек и насколько добрый! Сколько в нём веры, детской чистой веры! Сын кабатчика или буфетчика, и в детстве ничего, кроме матерщины, не слыхал, ничего, кроме пьяных, не видел».

После прочтения этой книги Чехов написал Горькому, что она ему очень понравилась.

Знакомство Г.Петрова с М.Горьким состоялось в конце апреля 1899 года в Нижнем Новгороде, куда он прибыл с молодой женой Марией Капитоновной. Она была племянницей редактора литературно-политического журнала «Жизнь» Владимира Поссе, который, вероятно, организовал эту встречу и присутствовал на ней. В этом журнале печатались произведения Горького, Чехова, Л.Андреева, Вересаева, Бальмонта и многих других популярных в то время писателей. В.Поссе активно переписывался с Л.Толстым, Горьким и Чеховым.

По свидетельству Поссе, встреча Петрова и Горького началась с их молчаливого рукопожатия. Подавив смущение, Петров сказал, что давно прочитал два тома его рассказов. Делая самокрутку, Горький продолжал молчать. Петров заговорил об охватившем Поволжье голоде и о равнодушии властей. Горький оживился и, усмехнувшись, спросил: «Почему Вы, священник, не говорите поповскими словами?» После этого разговор стал непринуждённым. Было заметно, что собеседники понравились друг другу. Прощаясь, они крепко расцеловались. «Умный поп! – поделился Горький своими впечатлениями с Поссе. – И пишет хорошо. Немного елейно, но умно и красиво».

Об этой встрече Григорий Спиридонович рассказал в книге «Максим Горький», которая вышла в Болгарии в 20-х годах. За Волгой был большой голод. В России собирали деньги на хлеб голодающим. «Я поехал на Каму, чтобы на месте лично видеть размеры несчастья. Проездом на Каму и обратно в Нижнем Новгороде я дважды посетил М.Горького. На пути из голодных мест я обещался Льву Николаевичу зайти к нему и рассказать, что видел в голодных местах».

М.Горький тогда лично не был ещё знаком с Л.Толстым, и ему очень хотелось знать, читал ли что великий старик из писаний молодого писателя. И если читал, то, как он относится к ним. Поэтому М.Горький попросил Петрова: «Наведите осторожно старика на разговор обо мне, чтобы он откровенно сказал, что он думает о моих рассказах».

Петров исполнил желание Горького. Их встреча со Львом Николаевичем состоялась в мае того же года. Толстой тогда со своей семьёй жил в Москве, в Хамовниках. После обеда он позвал своего гостя в сад, где Г.Петров спросил Л.Толстого: читал ли он молодого писателя М.Горького?

— Как же! Как же! – весь озарился радостной улыбкой мудрый старик. – Талант, большой талант! Новая яркая сила. Оригинальная, интересная! Внимательно слежу за каждой его новой вещью. Помните его рассказ «Супруги Орловы»? И стал подробно излагать сюжет рассказа. А в заключение сравнил Горького с персонажем этого рассказа Сенькой, сказав:

— Сам Горький прильнул к самому дну жизни, как Сенька к окну Орловых, и рассказывает нам, как там люди истязают друг друга и как они сами уродуют себя и свою жизнь.

Через несколько дней после своей встречи с Г.Петровым, Горький в письме своему другу и врачу Леониду Средину признавался: «Какого попа видел! Не поп, а шампанское европейской марки. При том с русским вкусом. Дух попа изумителен, душа – детская. Молодой ещё, но очень мудрый. Его книга – прекрасное явление. И то, что за два года она дважды переиздана говорит о её славе».

Успех книги «Евангелие как основа жизни» был необычайным. До 1903 года она издавалась восемнадцать раз. Она была переведена на все языки, на которых издано Евангелие, в том числе на китайский и японский. В связи с её выходом на английском языке английский писатель Уильям Веллинг в своей книге «Миссия России» не без восхищения писал: «Григорий Петров – любимый писатель и оратор в России. Он обладает необыкновенным ораторским талантом. Его книги разлетаются миллионными тиражами среди русского народа. В книжных магазинах они выставляются на видных местах». Эта цитата приведена из книги Дино Божкова – болгарского друга, переводчика и издателя сочинений Григория Петрова в Болгарии.

Вскоре выходят другие его произведения духовно-нравственного содержания: «По стопам Христа», «Божьи люди», «Беседы о Боге и Божией правде», сборник статей «Божьи работники», рассказ «Божия свеча», «Божий путь», «Повесть из времени Иоанна Златоуста» и другие. Некоторые из них выдержали по несколько изданий в сотни тысяч экземпляров.

Все эти произведения были пронизаны великой силой любви к людям, высоким нравственным накалом. Некоторые авторы, в том числе и современные, интерпретируют призывы Г.Петрова руководствоваться идеалами Священного Писания в реальной жизни влиянием протестантизма и религиозных воззрений Л.Н.Толстого. С великим писателем его сближает страстное желание нравственного оздоровление российского общества и кипучая проповедническая деятельность. Находясь в эмиграции, он посвятил творчеству Л.Н.Толстого специальную работу, о чём будет сказано в последующих главах этой книги.

Внимательное прочтение его произведений даёт основания утверждать о близости Г.Петрова с Ф.М.Достоевским, для которого «самовольное, совершенно сознательное и ничем не принуждаемое самопожертвование всего себя в пользу всех есть признак высочайшего развития личности, высочайшего её могущества, высочайшего самообладания, высочайшей свободы собственной воли. Добровольно положить собственный живот за всех, пойти на костёр можно только сделать при самом сильном развитии личности». (Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. Т. 5. С. 79). Духовная близость Г.Петрова и Ф.М.Достоевского объясняется тем, что у них один источник понимания ими христианской этики – Новый Завет. Евангелие и для Г.Петрова, и для Ф.М.Достоевского – воплощение высшего нравственного идеала личности.

Г.Петров не резонёрствует. Как натура цельная, он остаётся верен своему кредо и справляется с искушением открывающейся перед ним блестящей карьеры – быть священником «сильных мира сего», приблизиться к «высшему свету». А царской семье позже в силу известных обстоятельств оказался ближе другой Григорий – Распутин, в чём проявился один из парадоксов русской истории. Современному человеку, на которого ежедневно вся медийная мощь беспрерывно обрушивает призывы: «Стань богатым!» «Обогащайся!», не понять нравственных мотивов нашего героя, который объяснил свой выбор быть пастырем бедных и обездоленных в статье «Камо грядеши?»

Как человек из низов, хорошо знавший реалии жизни, Г.Петров не смог оставаться равнодушным к бедам и страданиям простых людей. В проповедях и статьях он подвергает резкой критике «мерзости русской жизни», обличает характерный для российской действительности порок – пьянство. Его статьи регулярно публикуются в газетах «Правда Божия», «Русское слово» (с этой газетой он сотрудничает до 1917 года) и журнале «Вестник трезвости». В 1900 – 1901 гг. он был редактором журнала «Друг трезвости». Петров часто выступает в рабочих аудиториях о вреде алкоголя. Убедительно звучит его аргументация от противного:

— Говорят, что пьют «на здоровье». Но от трезвости ещё никто никогда не болел. Никому и в голову не придёт, что нужно создавать больницы для трезвенников. А вот о больницах для алкоголиков, т.е. для тех, кто травится спиртом, во всех странах с каждым днём говорят всё чаще и чаще.

— Говорят, что пьют для веселья. И это опять неверно. Никто, никогда и нигде не жаловался на трезвость, не проклинал воздержание. Ни одна слеза в мире не пролита из-за трезвости отца, мужа или сына. А наоборот – только из-за пьянства. Если собрать все слёзы, причинённые пьянством, то ими можно было бы залить все кабаки. Разве это веселье, если оно несёт только слёзы, скорбь и проклятия?

Рост его популярности среди петербургской интеллигенции и беднейших слоёв населения не остаётся незамеченным иерархами Русской Православной Церкви. Ему дают понять, что не следует увлекаться демократизмом, обличением тёмных сторон жизни. После того как Г.Петров резко выступил против решения Священного Синода, предавшего Льва Толстого анафеме, в Синоде был поднят вопрос о лишении священника духовного сана. В 1903 году его отстраняют от места преподавателя и настоятеля храма. С этого момента в его статьях всё чаще затрагиваются вопросы внутрицерковной жизни. В противовес внешней, обрядовой стороне религиозной деятельности он акцентирует внимание на внутреннем нравственном её содержании. Он полагает, что «Духовенство сузило широкую правду Христову, измельчило, засорило русло евангельского потока жизни». Для него Церковь – это «осуществляемое в людях Царство Божие, воплощение в человечестве Божества, как Божество было воплощено в Иисусе Христе. Обряды, формулы веры, системы догматов одни не составляют Церкви». Обвинения и против религии, и против церкви, как ни горьки они, считает Петров, часто звучат справедливо. «Упрёки заслуженны… теми, кто выдавал и выдаёт себя за церковь, кто хотят олицетворить в себе и Евангелие и Христа, т.е. духовенством».

Приводя выше упомянутое высказывание Петрова, мы не претендуем на вынесение каких-либо оценок по внутрицерковным вопросам. Это – прерогатива священнослужителей. Наша цель – показать постепенную эволюцию взглядов молодого священника, оказавшегося в самом центре водоворота общественно-политической жизни, и его отношений с официальной церковью. Эти отношения всё более приобретают характер конфликта, в чём проявилось, вероятно, и то, что не любят у нас людей ярких, неординарных. Со стороны ряда печатных органов он подвергается ожесточённым нападкам. А в кругах высших иерархов церкви он приобретает репутацию «неблагонадёжного».

Поражение России в русско-японской войне и первая русская революция привели к радикальной политизации российского общества. В стране возникают политические партии либерально-демократического направления, выступающие за изменение в обществе. Эти процессы находят отражение и в жизни церковной. Под их влиянием Г.Петров приходит к либерально-обновленческим идеям, сторонники которых (группа петербургских священников в количестве 32 человек) заявляют о создании Союза (Братства) ревнителей церковного обновления (СРЦО). В 1906 году в Москве начинает издаваться газета «Правда Божия». Её редактором и автором многочисленных статей был Г.Петров. В них он затрагивает различные стороны общественной жизни, подвергая критике жёсткие меры, предпринимаемые правительством по подавлению инакомыслия и политических свобод. Следствием его публицистической активности стали письма в Синод представителей консервативного крыла священства, которые предлагали запретить издание газеты. Подобное предложение содержалось в послании от 23 февраля 1906 года митрополита Московского и Коломенского Владимира, предупреждавшего, что «в противном случае столичный город Москва обратиться в рассадник церковной смуты духовного разврата всего православного русского народа».

Чтобы лучше понять мотивы, побудившие владыку написать это обращение, расскажем о нём подробнее. До пострижения в монашество он назывался Василием Никифоровичем Богоявленским. Ревностное служение церкви быстро вело его по иерархической лестнице. В 1888 году он становится епископом Старорусским, викарием Новгородской епархии. Затем служит в Самарской епархии, а с 1892 года в течение пяти лет управляет Грузинским экзархатом в сане архиепископа Карталинского и Кахетинского. В 1898 году он назначается митрополитом Московским и Коломенским. Своей энергичной деятельностью, полной любви и заботы о пастве, митрополит Владимир снискал огромное уважение. Один из церковных иерархов писал о нём в этот период как о человеке «кротком и смиренном, ничего для себя лично никогда не искавшего, правдолюбивом и честном. В дни всеобщего шатания и измены (1904 – 1905 гг.), когда немногие оставались верными долгу и присяге,… митрополит Московский явил образец твёрдого и неподкупного стража Церкви и Родины…»

Дальнейшая его судьба, как и судьба многих беззаветных архипастырей Русской Православной Церкви в переломный период для нашего Отечества, оказалась трагичной. После кончины в 1912 году первоиерарха Православной Российской Церкви Антония (Вадковского), митрополита Петербургского и Ладожского, на его место назначается владыка Владимир. В своём твёрдом намерении положить конец нараставшему влиянию в тот период «распутинщины», он добивается аудиенции Николая II и в откровенной беседе рассказал царю о разрушительных «деяниях» Распутина для государства и Церкви. За это митрополит Владимир впадает в немилость царицы. Его удаляют из Петербурга на кафедру митрополита в Киев. Здесь он также стяжал любовь и искреннее сочувствие паствы, видевшей в нём гонимого за правду святителя. В конце января 1918 года озверевшие в революционной вакханалии солдаты, матросы и их предводители – комиссары разграбили Киево-Печерскую Лавру, подвергли жестоким истязаниям и убили митрополита Владимира, ставшего одним из первых российских священномучеников. (Новые мученики Российские. Часть I. 1949. С. 10 – 24 ).

Но вернёмся к герою нашей книги. В июне 1906 года газета «Правда Божия» была приостановлена московскими властями. Санкт-Петербургская консистория принимает решение за распространение Петровым «воззрений, несогласных с учением православной церкви и заключающих в себе пренебрежительное отношение к Богом установленным властям» лишить его сана священнослужителя и сослать на три месяца на клиросное послушание в Иоанно – Богословский Череменецкий монастырь Лужского уезда.

Не согласившись с таким решением, Г.Петров написал митрополиту Антонию письмо, в котором заявил, что давно назревшее в стране недовольство официальной церковью вызвано её косностью, подчинённостью властям и отрешённостью от евангельского идеала. По его словам, высшее духовенство «сузило широкую правду Христову», сквозь наносную толщу всякого рода надстроек и пристроек, синод, синодальные конторы, консистории, циркуляры и постановления «с трудом, с громадными усилиями доберёшься до живого Христа». С присущей ему публицистической страстностью автор письма осуждает конформизм высшего священства, союз церкви и государства, её безропотность и одобрение жёстких мер, принимаемых властями в отношении народа. Это – измена задачам церкви, пишет он, измена правде Христа, презрение к нуждам родины, принесение народных страданий в жертву правящим властям.

Своё отношение к возникшему у него конфликту с церковной иерархией Петров выразил в рассказе «Не с того конца» (1906 г.), повествующем о взаимоотношениях между священниками различного уровня, о призвании и назначении служителей Церкви, воспитании молодёжи и месте Закона Божия в этом деле.

Сын старого церковного певчего села Заполье Прохора Силыча Москаленко, говорится в рассказе, после окончания Духовной академии принял монашество с именем Иоаким. Благодаря ревностному служению он быстро продвигался по иерархической лестнице, став через три года ректором семинарии, а ещё через пять лет – епископом, заняв самостоятельную кафедру в одном из отдалённых краёв России. В своём письме к отцу молодой епископ приглашает его в гости и жалуется на судьбу: досталось, мол, ему тяжёлая доля «обрабатывать запущенное поле – куда ни глянь, всюду одни плевелы, плевелы и плевелы». Он борется с ними изо всех сил, и уже изнемогает, но ни в ком не видит ни сочувствия, ни поддержки. На первый взгляд вроде бы всё в порядке. Люди рождаются, крестятся, женятся, венчаются, умирают. В праздники ходят в церковь, исповедуются, служат водосвятные молебны и панихиды. Но всё это как будто не имеет ничего общего с жизнью. Во всём этом нет теплоты. Нет огня.

Почему так происходит? – задаётся он вопросом. И кто виноват? И сам же отвечает: Мы пастыри. У нас нет ревности в служении Божиему делу. Нет ревности ни в богослужении, ни в проповедях, ни в собраниях. Мы ждём, когда народ придёт к нам, когда он позовёт нас сотворить какую-нибудь требу. Сами же никогда не ходим к нашим духовным детям.

Епископ Иоаким стал регулярно направлять духовенству своей епархии специальные письма с наставлениями, часто посещать отдельные приходы, строго спрашивать с каждого. Но положение не менялось к лучшему.

Прочитав письмо, Прохор Силыч отправился в путь и после восьмидневного путешествия по просторам России прибыл в город, где жил «его мальчик Ваня», ставший епископом Иоакимом. Он не застал его дома. Владыка, как обычно, находился с проверкой в одном из приходов.

Автор рассказа воспроизводит сцену, в ходе которой его преосвященство принародно отчитывает священника села Заболотово – отца Иоанна, за то, что он не выполняет его указаний, небрежно проводит службу, не открыл церковного училища, а местный храм выглядит бедно и неприветливо.

Когда они остались один на один, отец Иоанн с горячностью стал объяснять, что, прибыв в Заболотово после семинарии, он за девятнадцать лет пребывания здесь все свои силы и здоровье положил на то, чтобы в этом забытом Богом краю оживить церковную жизнь, пробудить у местного населения интерес к христианской религии. Вместе со своими прихожанами всё это время он сушил болота, капля по капле «высушивал» из людей невежество, грубость и грех. По песчинкам собирал «доброе» в людях и превращал эти песчинки в кирпичики, чтобы из них строить живой Божий храм в человеческих душах. И всё это не безрезультатно. Среди этих болот уже нет пьянства, давно никто из селян не попадал в тюрьму. За большой грех среди молодёжи считается обидеть девушку. В метрических книгах нет записей о незаконно рождённых детях. Но за девятнадцать лет он не услышал ни от кого не одного доброго слова. Закашлявшись, отец Иоанн прикрыл губы платком, на котором появились большие пятна крови.

Тяжёлое впечатление произвёл разговор на владыку. Первой его реакцией было желание выразить своё негодование дерзким, нетактичным поведением отца Иоанна. Но он сдержался. Ночью ему приснилось большое грязное болото, посреди которого, утонув по пояс, стоял отец Иоанн, напрягая все свои силы, чтобы выбраться из него. А сверху на него сыпались какие-то письма, указания и предписания, которые он рвал в клочья, разбрасывая их в разные стороны. Но письма снова и снова падали ему на голову одно за другим. В отчаянии возопил отец Иоанн: «Будьте прокляты! Болото поглотило меня, крепко уцепившись за ноги, а другое болото книжной мертвечины сыплется мне на голову и гложет мою душу». В холодном поту проснулся епископ, а в ушах продолжало звенеть: «Будьте прокляты! Прокляты! Прокляты!»

Возвратившись домой, молодой епископ, после трогательной встречи с отцом, обо всём рассказал ему, об овладевшем им отчаянии и попросил совета, что же делать в этой ситуации. Чуткий и деликатный Прохор Силыч посоветовал сыну больше сердца вкладывать в свою работу и постараться оживить сердца священников своего прихода, разбудить их спящие души. «Если хочешь вести людей к истине, пиши Божию истину в душе человеческой, а не посылай её в виде бумажных предписаний», – порекомендовал он.

Воспринял сын добрый совет отца. На очередной праздник он собрал священников и признался им, что стыдно ему от того, что до сих пор он не общался с ними по-доброму. А только направлял свои указания. Был им не старшим братом, не отцом, не другом-наставником, а начальником, «административным генералом». За это он раскаивается и просит у них прощения. Большой неожиданностью для всех стали откровения владыки. Оживились лица присутствующих, завязались задушевные разговоры. Слушал всех епископ Иоаким, а в душе его крепло убеждение, что огромные силы скрываются в духовенстве, священники готовы к живому пастырскому делу. На практике же занимались только написанием бумаг, да канцелярщиной. Живую Христову Церковь превратили в ведомство.

Не всем по душе пришлись слова епископа. Нашлись и те, кому не понравились его новые подходы в работе, кто стал жаловаться на владыку в вышестоящие инстанции. Не прошло и года, как епископ Иоаким неожиданно получил новое назначение.

За этим рассказом последовали другие произведения Григория Петрова, написанные в том же 1906 году: «Церковь и общество», «Запросы современной церкви», в которых он выразил свою озабоченность существовавшими в церковной жизни проблемами и высказывал мнение о путях решения этих проблем.

Со смирением Григорий Петров принимает решение Синода и 14 февраля 1907 года направляется в монастырь. Его проводы на Варшавском вокзале, куда пришли сотни его поклонников и почитателей, вылились в настоящую манифестацию. Всё это только способствовало повышению его популярности в народе, придало ему ореол мученика. На этой волне 16 февраля он избирается депутатом II Государственной Думы по списку конституционно-демократической партии. Сведения об этом содержатся в книге Руманова А.В. «Священник Григорий Петров, член Государственной Думы. Биография и история ссылки в монастырь». М.1907.

Образовалась парадоксальная ситуация: член Государственной Думы находится в монастырском заточении. В течение двух дней Синод обсуждает «дело» Петрова и, наконец, решает занять выжидательную позицию.

21 февраля Государственная Дума обратилась с просьбой к митрополиту Антонию разрешить депутату Петрову возвратиться из ссылки и присутствовать на заседаниях парламента. Возникло положение, подобное шахматному цугцвангу, когда любое решение Синода вело бы к ещё большему усугублению ситуации. Поэтому духовенство медлило с ответом. Сложившиеся обстоятельства по-своему понимал Г.Петров. «Пребывание в Череменце, – считал он, – в дни думских заседаний, для народа будет самой сильной речью, какую он только мог бы сказать». Из окрестных с монастырём поселений, а также из Санкт-Петербурга и Пскова началось настоящее паломничество к изгнаннику. Ему выражали сочувствие, просили его благословения. Опасаясь выхода ситуации из-под контроля, Св. Синод постановлением от 19 мая 1907 года запрещает Петрову проповедовать по причине антигосударственного характера его политической деятельности. Ему запретили в течение семи лет посещение Санкт-Петербурга и Москвы. В качестве протеста он слагает с себя сан священника.

Но принятые меры только повышают репутацию Петрова как жертвы произвола и несгибаемого борца за справедливость. В очерке М.А.Витухновской «Григорий Петров: «Будьте строителями жизни!» («Родина», 2002, №2) приводится письмо одного из его приверженцев:

«Будет помнить русский народ попа Петрова, пока русским народом он зваться и чувствовать себя будет. Выдержали Вы завет богатырский – «а стоять нам за правду до последнего». Презренные клятвы Синода могут иметь только один результат: превратят Вашу биографию в «житие» и наполнят Россию на много лет вперёд красивою и полезною легендою. У Вас закал, темперамент и сила протопопа Аввакума, но дело-то Ваше во сто раз умнее, глубже и важнее Аввакумова. Этакий Вы молодец».

Выйдя из монастыря, Петров некоторое время жил в Твери, продолжая сотрудничать с газетой «Русское слово». Он начинает ездить по стране, выступает с лекциями в разных городах и селениях по всей России: от северо-западных губерний до Владивостока. Имеются сведения, что количество таких выступлений превысило 9 тысяч. На эти выступления стекалось так много народа, что порой приходилось нанимать цирковые помещения, вмещавшие свыше пяти тысяч человек.

Его огромный творческий потенциал реализуется не только в многочисленных выступлениях, но и в публикациях по широкому спектру актуальных общественных проблем. Талантливый публицист того времени, чьи произведения, к сожалению, сегодня мало кто знает, Михаил Осипович Меншиков писал в «Новом времени», что его поражала работоспособность Григория Петрова. Он подсчитал, что ежедневно из-под его пера выходило не мене двух тысяч строк.

Петров хорошо понимал значение печатного слова и роль газет в просвещении народа. В письме И.Ф.Сытину – издателю большинства его книг, а также газеты «Русское слово», он высказывает сожаление, что основное внимание газета уделяет «фактам, фактам и фактам, а их смысл остаётся неясным». Всевозможные сенсации – это пошлость и глупость, а газета, – утверждает он, – должна быть культурной. ( А.Г. Менделеев. Жизнь газеты «Русское слово». М.2001). Именно благодаря статьям Петрова, а также Вас. Немировича-Данченко, В.Розанова, Д.Мережковского и других известных писателей и журналистов газета из преимущественно информационной превращается в трибуну обсуждения самых острых и злободневных проблем современности. Это сразу же отразилось на её тираже, который превысил миллион экземпляров.

В годы первой мировой войны Г.Петров становится корреспондентом газеты на фронте. Свои статьи с фронта он подписывал псевдонимом Я.Устинович.

Некоторые исследователи причисляют Петрова к «христианским социалистам» из-за того, что его статьи проникнуты страстным словом в защиту беднейших слоёв населения, критикой вопиющих недостатков российской жизни. Но в действительности, если внимательно их проанализировать, то приходишь к выводу, что эта критика не разрушительная, а созидательная. Она направлена на нравственное обновление российского общества, на очищение народной жизни от вопиющей несправедливости, жертвой которой становятся простые люди, на избавление от пьянства, безделья и равнодушия. Он призывал к повышению образования и культуры народа, заимствованию у западных стран передового промышленного и экономического опыта.

Поселившись в Финляндии, где он занял профессорскую кафедру, Петров изучает историю, традиции и быт финского народа. Результатом этих исследований становится книга «Страна болот. (Финские впечатления)», изданная в 1912 году. В ней автор показывает, чего может добиться страна, если настоящие патриоты своей родины не занимаются политиканством и пустым фразёрством, а каждый на своём месте ежедневным трудом улучшает жизнь своего народа. Тогда книга не получила широкого общественного резонанса. Но пройдёт мене двух десятилетий и у неё сложится удивительная судьба, о чём будет рассказано в дальнейшем повествовании.

Петров много путешествует. Посещает разные страны. Общается во время личных встреч или состоит в переписке с Максимом Горьким, Львом Толстым, Антоном Чеховым, Александром Блоком, Леонидом Андреевым, Василием Немировичем-Данченко, Ильёй Репиным. Он приобрёл дачу в Коктебеле, недалеко от знаменитого дома Максимилиана Волошина. Здесь в то время бывал интеллектуальный цвет России.

Д.Божков приводит письмо И.Репина, в котором художник вспоминает о своих впечатлениях, когда он увидел Петрова в первый раз в доме Стаховичей (представители известного в России дворянского рода). «Скоро моим вниманием всецело завладел молодой священник в чёрной рясе. Я с большим интересом слушал его. Он был тогда уже довольно популярен благодаря нашумевшей статье о самодержавии. Этот молодой брюнет был столь энергичен и красив, что я сразу стал просить его позировать мне для портрета. Он согласился, но наши сеансы начались не скоро». Репин не помнил, в каком году Григорий Спиридонович начал бывать у него в ателье. Илья Ефимович жил тогда уже в Куоккале. В то время Петербургская академия художеств вверила ему своих учащихся, которые часто посещали его. Их привлекала, конечно, и самобытная фигура молодого проповедника. Своей разносторонностью и отзывчивой душой он довольно быстро заинтересовал молодых художников своим оригинальным взглядом на искусство. Вопрос об искусстве очень скоро перешёл на второй план. Нравственное значение искусства, его духовная сущность всецело завладели вниманием импровизированной аудитории. Репин часто любовался этой группой: молодой страстный проповедник, окружённый академистами живописи и ваяния, внимавшими ему до самозабвения. Он пишет, – «Часто, глядя на их выразительные лица, я невольно представлял Христа, окружённого своими учениками».

На этих сеансах иногда присутствовал и Корней Чуковский, посещавший Илью Ефимовича. В его дневнике содержится запись, что сеансы проходили в 1908 году. Написанный Репиным портрет Г.Петрова в 1909 году на выставке «передвижников» получил первую премию. В настоящее время портрет находится в Пензенской художественной галерее. Он изображает священника, разгорячённого спором и пристально смотрящего на зрителя, словно убеждая его в своей правоте. В его правой руке – крест с распятием Христа, вероятно, по замыслу художника он должен символизировать ту правду, которую отстаивает его герой. Во всём облике священника чувствуется огромная внутренняя сила. Его поседевшая буйная шевелюра подчёркивает неукротимость нрава. Портрет вызывает ассоциацию с теми русскими борцами за веру, которые ради неё готовы пойти на костёр.

Перемены в общественно-политической жизни, произошедшие в феврале 1917 года, как указывают некоторые источники, Г.Петров встретил позитивно. Но резко критически выступил против большевистского переворота. Во время Гражданской войны он примкнул к Добровольческой армии, публиковал антибольшевистские статьи в газете, которую издавал идеологический аппарат армии. Он тяжело пережил гибель своего сына Бориса, служившего в армии Деникина и убитого большевиками.

Семейная жизнь с Марией Капитоновной у него не заладилась. Они расстались ещё в те годы, когда с Петрова сняли сан. Но официально их развод оформлен не был. Мария Капитоновна в 1908 году окончила Петербургский женский медицинский институт. С 1910 года она занималась научной работой, вначале в институте экспериментальной медицины, затем в физиологическом институте имени И.П.Павлова, став ближайшей сотрудницей знаменитого академика. С 1935 по 1944 гг. являлась профессором, заведующей кафедрой физиологии и патофизиологии высшей нервной деятельности Ленинградского института усовершенствования врачей.

Из очерка М.А.Витухновской узнаём, что незадолго до революции Г.Петров познакомился с Зинаидой Ивановной Красновой (1899 – 1975 гг.), которая стала его гражданской женой. Осенью 1919 года, они в ту пору жили в Киеве, у них родилась дочь Марина (её фамилия в замужестве – Конрид). Когда красные подходили к Киеву, Зинаида Ивановна убедила мужа уехать из города, а сама с дочерью отправилась в Нарву к родственникам. Осенью 1920 года с покидавшими Крым частями белой армии Петров оставляет Россию, едва успев на последний пароход. Без средств существования, «гол и бос», как пишет Д.Божков об этом периоде жизни Г.Петрова, он оказывается в лагере беженцев в Галлиполи, откуда после нескольких месяцев мытарств попадает в Триест.

Лишившись родины, разделённый с семьёй, утратив имущество и находясь без финансовых средств, в крайне сложном морально-психологическом состоянии, Петров, тем не менее, не пал духом. Как мог он стремился помочь своим собратьям по несчастью – российским беженцам в улучшении их жизни и быта на чужбине. Об его пребывании в Триесте узнали представители югославских интеллектуальных кругов. Он был известен в Югославии, которая в тот период называлась Королевство Сербии, Хорватии и Словении. Ещё до первой мировой войны его произведения публиковались в Белграде (1906 и 1912 гг.), Пожареваце (1910 г.), Сараево (1912 г.), Дубровнике (1914 г.). Югославское правительство приглашает его на преподавательскую работу.

Следует сказать, что сотни тысяч русских эмигрантов нашли тогда гостеприимство на югославской земле. Многие наши выдающиеся учёные и писатели, врачи и инженеры продолжали здесь творческую работу. Тем самым они обогатили своим трудом и талантом многие сферы жизни этой страны. Но в то же время это позволило им, оказавшимся без родины, уцелеть, не погибнуть от голода и отчаяния. Для русских эмигрантов на южнославянских землях Белград был таким же центром общественной и интеллектуальной жизни, каким были Берлин и Париж для русских диаспор в Германии и Франции.

В распоряжении М.А.Витухновской, благодаря личному знакомству с дочерью Петрова, оказалась почтовая открытка, отправленная им в Нарву жене и дочери, где они ожидали разрешения эстонских властей выехать к мужу в Белград. В очерке приводится её текст: «Зинуля, около 1-го января 1921 г. приехал в Белград нищим, без денег, без белья, в рваных сапогах. 26-го января читал по-русски 1-ую лекцию во 2 гимназии. Добыл 300 динар и с того пошёл в люди. Директор II гимназии милейший человек, великий педагог».

На первых порах Петров читает лекции на русском языке. Довольно быстро он изучает сербский и начинает выступать на нём. Покровительство министра просвещения С.Прибичевича помогло ему получить кафедру профессора в университете. Правительство выдало ему бесплатный железнодорожный билет, по которому он мог посещать для выступлений любой город и любое селение страны. Надо иметь в виду, что в то время не было такой разветвлённой инфраструктуры, как в наши дни. И тем удивительней, что в течение трёх лет он объехал со своими лекциями (где на поезде и автомобилях, где на фаэтонах и повозках) почти всю страну. Он выступал перед студентами и профессорами, офицерами и солдатами, горожанами и селянами, христианами и мусульманами. Его пламенное слово слышали и македонские болгары (в Велесе и Щипе), и мусульманки в Сараево по женскому вопросу. Темы его выступлений касались проблем общечеловеческой культуры, нравственности, религии, труда, межличностных отношений, – всего того, что может делать жизнь человека радостной, мирной, интересной и счастливой.

Четыре раза он посетил Дубровник (в январе, феврале, марте и октябре 1922 года), где прочитал десять лекций на темы: «Душа русского народа», «Три гения искусства (Рафаэль, Микеланджело, Леонардо)», «Достоевский и достоевщина», «Люди солнца», «Воспитатель народа (Безумный профессор)», «Поиски людей (Социализм как противоположность свободе человека)». В статье А.Арсеньева. Русская эмиграция в Дубровнике 1918-1921гг. (Сетевая версия издания «Новый журнал») приводится выдержка из газеты «Дубровник» за 8-е февраля 1922 года: «Вопреки тому, что он всё ещё не овладел нашим языком, всё-таки своей красивой и внятной дикцией ему удаётся привлечь публику на свою сторону, которая дарит его бурными аплодисментами. Необходимо отметить, что мало лекций в Дубровнике оказало такое глубокое и чистое воздействие на слушателей, как лекции г-на Петрова. Он, который говорил о гениях искусства как о посланниках красоты, радости, правды, – сам является Прометеем, несущим огонь с неба на землю, своими тёплыми словами обогревает и освещает тьму жизни.

Художник – это дитя неба на земле. Он стремится вознести жизнь к небу. Не жизнь должна быть содержанием художнику, а сам он должен вносить новое содержание в жизнь. <…> Если Леонардо сопоставим с горой Монблан, Микеланджело – с вулканом, тогда Рафаэль – ясный, жизнерадостный летний день.

Такое может высказать лишь великая душа русского народа – богоносца».

В той же газете в марте 1922 года дубровницкий журналист написал: «Мы уверены в том, что не преувеличиваем, утверждая: лекции г-на Петрова являются самыми торжественными и возвышенными проповедями, когда-либо услышанными в Дубровнике».

Его популярность в стране росла. В ряде мест, узнав о приезде Петрова, население выходило встречать его с почестями, даже с церковными хоругвями. За не полных три года он прочитал более полутора тысяч лекций. В Белграде, Нови Саде, Сараево, Великом Бечкереке, Сплите, Мостаре было опубликовано около тридцати его книг и брошюр. Некоторые из них выдержали по четыре издания. Он переписывается с Анатолем Франсом, Антонио Фогацаро, Кнутом Гамсуном и другими известными в Европе и мире писателями и общественными деятелями. Общение с ними расширяло его видение мира, способствовало формированию планетарного мышления.

Поездки по стране, встречи с различными социальными слоями и этническими группами югославского общества давали Петрову исключительно ценный материал для его работы, обогащали новым жизненным и эмоциональным опытом, столь необходимым в творческой деятельности. Его литературные труды и устные выступления объективно служили лучшему пониманию местным населением трудностей и чаяний русской эмиграции, а значит – более органичной её интеграции в югославском обществе. Учитывая масштаб его неустанной работы, можно с уверенностью утверждать, что он внёс неоценимый, но, к сожалению, до сих пор, в должной мере, не оценённый вклад в процесс культурного сближения наших народов.

Жизненные испытания не прошли бесследно для здоровья Г.Петрова. Болезнь развивалась быстро: 4 июня 1925 года у него была обнаружена язва желудка. Сербское правительство направляет его на операцию в Париж. В клинике недалеко от французской столицы 18 июня ему была сделана операция, после которой он скончался. У него выявили неизлечимую стадию рака. Как свидетельствует М.А.Витухновская, по завещанию Г.Петрова, его прах был кремирован на кладбище Пер Лашез в Париже и отправлен Зинаиде Ивановне в Панчево. Вскоре она переезжает в Нови Сад, где предаёт земле прах мужа на Успенском кладбище. С 1950-х годов Зинаида Ивановна, Марина с мужем – Павлом Конридом проживали в Мюнхене. В 1981 году, в связи с тем, что Успенское кладбище в городе Нови Сад подпадало под строительство, Марина Григорьевна перевезла останки своего отца в Мюнхен, похоронив их на кладбище Ostfriedhof (Восточное кладбище).

После балканских войн и первой мировой войны страны юго-восточной Европы переживали глубокий социально-экономический и общественно-политический кризис. В разных слоях общества росло понимание серьёзных политических ошибок, допущенных правящими кругами, которые в угоду алчности и непомерных амбиций олигархических групп в жертву приносили национальные интересы. Передовые силы общества стремились найти пути преодоления кризиса. Именно в этот период на информационном поле южно славянских стран появляется яркая фигура Григория Петрова. Своими талантливыми литературными произведениями и зажигательными публичными выступлениями он быстро овладевает сердцами и умами всех честных людей, озабоченных будущим своей родины. Его начинают воспринимать как учителя народа, обладающего редкой научной подготовкой, широкой и глубокой эрудицией, большим педагогическим тактом и пленительным художественно-языковым творчеством.

Однажды после его лекции о русской литературе в Сараево один из слушателей, назвавший себя судьёй, поблагодарил Петрова за прекрасное выступление и спросил, благодаря чему у него сложился такой светлый взгляд на жизнь. Какой автор и какая книга повлияли на него более всего? Петров тут же ему ответил: Евангелие. Заметив по реакции собеседника какое-то недоверие, Петров, в свою очередь, спросил, а читал ли он Евангелие. Никогда, – ответил тот. – Думаю, это наивная книга.

Прочтите её, – посоветовал Григорий Спиридонович, – и тогда поговорим. Через несколько месяцев они встретились вновь. Судья признался, что прочитал Евангелие и добавил: Сейчас я вас понимаю. Если человеку суждено будет остаться в этом мире с одной единственной книгой, то это должно быть Евангелие.

Петров не боялся честно говорить об общественных недугах, о том, что народ груб и лжив, именно его представители крадут и убивают. Главными причинами того, что люди изнемогают от непосильного труда, а живут в нищете, он называет социально-экономическое неравенство, плохое управление, отсутствие просвещения, алкоголизм и табачную отраву. Интеллигенция, которую считают умом и совестью народа, живёт сама по себе, не заботясь о том, чтобы вывести его из этого состояния. Петров считает, что с помощью просвещения можно и необходимо научить людей лучше питаться и одеваться, улучшить гигиену своих жилищ, совершенствоваться в своей профессии, защищать и использовать свои гражданские права, учиться плодотворно и осознанно трудиться, и, вообще, повышать своё социальное сознание. Труд для него – это не только деятельность физическая, но и психофизиологическая. Он считал, что мозолистые руки не действуют самостоятельно, создавая блага для человека и его культурные ценности. Эту роль они могут исполнять только как органы «мозолистых мозгов».

Свои обращения к людям Петров адресовал не высоким стилем и наукообразными фразами, а простыми словами, рассказывающими о конкретных примерах из жизни. Он словно призывал читателей и слушателей к делам и мыслям его героев: Сергея Рачинского и Павла Берсие, Снельмана и Макдональда, Чёрного Моисея и Генри Форда и других. Он рассказывает, как они жили, работали и каких результатов добились.

Не без основания он порицает методы работы учебных заведений того периода. По его мнению, они не воспитывают студентов и учащихся, а только озабочены тем, чтобы набить их головы, как путник, собирающийся в дальнюю дорогу, набивает свои чемоданы. Главными вопросами современной педагогической мысли он считает поиск в народе выдающихся личностей, на примере которых следует профессионально ориентировать молодых людей. Над этим, по его мнению, должны работать и учителя, и экономисты, и общественные деятели. Точно также как в обществе стараются развивать производительные силы, открывать богатства природных недр, необходимо открывать и духовную одарённость, заложенную в детях к разным профессиям. Школа должна помогать общему гармоничному развитию учащихся, но также развивать их особые качества и заложенную в них от природы одарённость, чтобы они могли выстоять в конкурентной борьбе, зарабатывая свой хлеб. Подготовка к жизни только общим образованием подрастающего поколения не будет полной без специальной профессиональной ориентации и подготовки. Ну, разве эти умозаключения и призывы для нашей страны и других стран в современных условиях не являются актуальными?

Сегодня в республиках бывшей Югославии мало кто помнит о Григории Петрове. В 2011 году во время пребывания в Дубровнике и в городах Черногории я попытался узнать об этом у гидов туристических групп, много и интересного рассказывавших о культурных связях России с Сербией, Хорватией и Черногорией. И каково же было моё разочарование, что о Петрове никто из них ничего не знал. Зато поистине поразительной оказалась судьба его творческого наследия в другой балканской стране – в Болгарии, о чём рассказывается в следующей главе.

Глава 2

«Прекрасная и милая Болгария»

Из письма Г.Петрова Д.Божкову

 

Судьба уготовила в Болгарии произведениям Григория Петрова и содержащимся в них идеям небывалый общественный резонанс. Их публикация там была осуществлена его болгарским другом и единомышленником Дино Божковым. Учась в Казанской духовной академии, Д.Божков знакомится со статьями и брошюрами Петрова. Проникнутые заботой о нравственном здоровье людей, написанные ярким и образным языком, эти книги увлекли молодого болгарского священника. Он обращается к автору с письмом. Между ними завязывается переписка. Они знакомятся лично. И это знакомство переросло в их многолетнюю дружбу и сотрудничество. Сердце Григория Спиридоновича ещё до знакомства с Д.Божковым было открыто болгарам. Его квартиру в Петербурге часто посещали болгары – студенты. Они любили бывать у него, беседовать на различные животрепещущие темы. Не редко оставались на обед. Для сына Бориса он нанял учителя болгарского языка и воспитателя Минко Генова, который был студентом Петербургской духовной семинарии и ставший позднее известным в Болгарии учителем, общественным деятелем, редактором газеты «Радикал».

После возвращения в Болгарию в 1903 году Д.Божков начал сотрудничать с «Церковным вестником», который издавался Священным Синодом. Почти в каждом номере газеты он публиковал переводы произведений Г.Петрова и других русских религиозных деятелей и мыслителей.

По совету Г.Петрова Дино Божков в 1906 г. приступает к изданию журнала «Духовное пробуждение». В нём Петров публикует свои статьи и направляет для публикации статьи видных российских философов и публицистов. Это сразу увеличило число подписчиков журнала до пяти тысяч. Характерным является признание Д.Божкова об его отношении к произведениям своего русского друга и учителя: «Когда я вчитался в книги Григория Петрова, – вспоминал он позже, – то познал самого себя. Они вернули мне веру. Благодаря им я научился верить в Бога, в человека или в Божественное в человеке. Под их влиянием я увидел мир другим, понял смысл жизни и пошёл по его стопам».

Перед первой балканской войной Григорий Спиридонович посещает Софию. Во время прогулки он случайно встречает одетого в лохмотья мальчугана, пасущего коз. Разговорившись с ним, Петров понимает, что мальчик одарённый, окончил начальную школу, но у него нет средств, чтобы учиться дальше. Он помогает ему поступить в духовную семинарию. Звали его Васил Липчев. Спустя несколько лет, он становится Перущенским и Кричимским священником, известным своей праведностью далеко за пределами вверенного ему прихода.

Петрова очень огорчило, что во время первой мировой войны Болгария оказалась в коалиции врагов России. На это он откликнулся острыми публицистическими статьями с критикой болгарской политики. Он не скрывал своих опасений, что эта политика будет причиной антиболгарских настроений в русском народе. Но когда Леонид Андреев в одной из своих статей назвал болгарский народ Иудой, Григорий Петров резко выступил против такого огульного оскорбления, заявив, что народ не может отвечать за глупости своих правителей. Л.Андреев прислушался к аргументации Г.Петрова и публично признал, что раскаивается за обидные для болгарского народа высказывания.

В то время, когда Г.Петров жил в Сербии, он неоднократно бывал в Болгарии, полюбил эту страну и её народ. Называл Болгарию «кусочек моего сердца». Ему импонировало отношение болгар к его творчеству. Дружба с Д.Божковым сыграла большую роль в том, что его произведения стали доступны широкому кругу болгарских читателей. С другой стороны, благодаря их отношениям Г.Петров лучше узнал народ, близкий нам духовно, его историю и культуру. Можно с уверенностью говорить о том, что не без влияния Д.Божкова из-под пера Григория Спиридоновича вышли произведения, посвящённые Болгарии и обращённые к её интеллигенции, сельскому населению и молодёжи.

Многие положения этих работ имеют непреходящий характер. Отдельные из них содержат обобщения общечеловеческого масштаба, в которых сконцентрированы опыт и знания учёного и мыслителя много повидавшего, много пережившего и опирающегося на глубокий анализ процессов и явлений мировой истории. Именно поэтому так актуально звучат сегодня некоторые выводы Г.Петрова, доказывая в очередной раз, что в жизни различных стран и народов, несмотря на их самобытность и национальную идентичность, имеется немало схожих черт и повторяющихся процессов, хотя они и протекают в разных исторических условиях и обстоятельствах. Читая отдельные страницы его произведений, невольно складывается впечатление, что написаны они только что, о проблемах дня нынешнего, которые беспокоят и нас. Приходишь к убеждению, что стоит только последовать его советам, его рекомендациям, то проблемы эти будут решены и развитие процессов пойдет органично, без серьёзных издержек и испытаний для народа нашей страны.

Показательна в этом смысле книга «Россия и Болгария», которая вышла в Софии в 1926 году. Всем любителям коренной социально-экономической ломки я посоветовал бы внимательно её изучить.

То, что произошло в России после революции 1917 года, пишет автор, и то, что происходит там до настоящего времени, если не по духу, то масштабам – это небывалая в истории человечества трагедия народа и страны. «Самый многочисленный в Европе народ своими собственными руками превратил свою богатую и могучую державу в развалины и, словно обезумев, в припадке своего бешенства зверски терзает себя и своих братьев».

Как это стало возможным? Доколе ещё будет продолжаться страшное разрушение России? Восстановится ли когда-нибудь страна? Кто её возродит? Как и благодаря чему удастся преодолеть её недуги? – задаётся вопросами Петров. Ответы на них, считает он, имеют громадное значение для всех народов цивилизованного мира, поскольку произошедшее в России могло бы произойти и в других странах. Подобно страшным эпидемиям: чуме, холере, оспе, сыпному тифу, которые возникают там, где появляются благоприятные условия для заражения, точно также красная чума – большевизм, с его зверскими убийствами и варварскими разрушениями, может легко вспыхнуть в любой стране земного шара, если народы вовремя не оздоровят социальные условия жизни своего государства.

Именно русские, особенно те, кто были врагами большевизма и стали его жертвами, могли бы и должны понять и объяснить другим народам, откуда появился большевизм в России, что привело его к временному торжеству и кто его поддерживает в настоящее время. К сожалению, констатирует Петров, этого не происходит. Русские, находящиеся за пределами большевистской России, много пишут и говорят о большевизме. Называют десятки виновников, ставших причиной ужасных преступлений и зверств. Но не затрагиваются корни той болезни, которая поразила сильную Россию и превратила миллионы русских в озверевшую стаю.

Обвиняют при этом отдельные личности: Керенского, Гучкова, Родзянко, Милюкова, членов Государственной думы – потому что не направили стихийный поток революционных народных масс в русло государственного творчества. Обвиняют Л.Н.Толстого из-за его проповеди непротивления злу насилием, будто бы он парализовал дух русского народа, сделал его неспособным бороться с большевиками. Обвиняют всех русских писателей, якобы, изменивших общественное мнение, ошибочно представивших русский народ как богоносца, в то время, когда он был зверем и дьяволоносцем. Обвиняют русскую интеллигенцию, евреев, международных масонов. Наконец, немало русских групп, серьёзно полагающих, что главный виновник разрушения России – Антихрист.

Большевизм под знаменем Ленина, утверждает Г.Петров, не является новым, неизвестным для России, небывалым для неё случаем народного безумия и озверения. Ленинский большевизм уже имел место в нашей стране, но не в пределах всей России, а в отдельных её областях. Он был и в «смутное время», когда толпы народа шли за неизвестными авантюристами, как, например, за тушинским вором. Даже имени его никто не знал, а народ шёл за ним, грабя, паля, разрушая Россию, убивая своих братьев русских. Надо признать, не тушинский разбойник поднял народные массы, они поднялись сами и выдвинули вождя. Был после этого и бунт Стеньки Разина, и бунт Пугачёва. Все они были предтечей большевизма.

Каковы их причины? Кто виноват? Где сокрыты их корни? Тогда не было ни интеллигенции, ни масонов, ни евреев, ни писателей. Но были озверевшие массы, разрушавшие Россию.

Не только в России имели место локальные вспышки «большевизма». В Англии было восстание крестьян под предводительством Уота Тайлера, во время которого народные массы громили замки и разрушали города, во Франции – жакерия, в Германии – крестьянские войны, в Голландии – война под знаменем «пророка» Иоанна из Лейдена.

В Италии, в древнем Риме, в Греции, Египте, Вавилоне, в Китае, – повсюду имели место массовые выступления крестьян. И всюду, всегда эти «сельские войны» были ужасны. Они были связаны со страшной жестокостью, убийствами, зверским истязанием жертв, с грабежами, пожарами и разрушениями. Достаточно вспомнить, как Лютер призывал рыцарей и горожан против взбунтовавшихся крестьян: «Убивайте без милости этих взбесившихся псов!»

Все они были «большевиками» своего времени и в своей стране. Точно также и миллионы русских, последовавших за Лениным, – это потомки тех миллионов, которые шли за Пугачёвым, за Тушинским вором, за Томасом Мюнцером и другими. Разница лишь в том, что «большевики» прошлого не имели полного успеха, не могли овладеть всей страной, а ленинским большевикам удалось захватить всю государственную власть.

Из этого вытекает, что большевизм, по духу, – не только русское и временное явление. Более того, большевизм – это не есть нечто случайное, привитое кем-то в 1917 году русскому народу.

Любая революция, любое народное проявление – большое или малое – это, как извержение вулкана, как землетрясение, как вспыхнувшие горючие газы в душе народа. Если в рудниках, в глубоких подземельях нет горючих газов, вы можете сколько угодно разжигать там огонь. Взрыва не произойдёт. Но когда в шахте скопились облака горючих газов, тогда достаточно и слабой искры, спички или сигареты, чтобы произошёл страшный взрыв. И не столь важны случайные причины этого взрыва. Происходит и самовозгорание газов без видимой, внешней причины. Тогда и искра не нужна. Точно также сущность, центр тяжести большевизма не в Ленине или в его сотоварищах, а в настроениях народных масс России, в скопившихся горючих газах в народной душе. Перефразируя слова Льва Толстого, Григорий Спиридонович сравнивает Ленина с той струёй, что бежит перед носом корабля, поясняя, что не струя несёт на себе корабль, а корабль создаёт эту струю и гонит её перед собой. Если бы Ленина не было, большевизм возник бы и без него. Всероссийский взрыв всё равно бы произошёл, так как в душе народа скопилось много злобы, обиды, ненависти и мести.

Вот поэтому если искать причины большевистского взрыва, разрушившего громадное здание России, то их следует искать не в малых фигурах керенских, лениных, не в мщении евреев, и не в коварных замыслах масонов, а в гневе, злобе, ослепивших её народные массы. В их ненависти к тому, что их душило, мучило, обижало и унижало.

Г.Петров не пытается тем самым защитить или оправдать безумства народных масс и их жестокие разрушения. Он стремится объяснить причины чудовищных зверств, совершаемых большевиками. На глазах всего человечества в России происходит нечто болезненное, патологическое. Болезнь ужасная. Следует правильно установить её диагноз. Необходимо быть честными и смелыми, чтобы правде прямо посмотреть в глаза и мужественно признать истину самим себе и другим. Будет не только несчастие для народа, но и наше преступление, если страшная катастрофа России и всенародный позор не научат нас, русских, правильно понять причины кровавых событий в нашей стране.

Безумства, преступления, зверства и бесчисленные мерзости и злодеяния большевизма столь ужасны, что многие теряют чувства исторической перспективы, забывают об ошибках, преступлениях и бесчинствах старой царской власти и её сатрапов.

Понятно, что сравнения здесь не уместны. Тирания большевиков превосходит все известные до того прецеденты зверств и насилия. Но их страсть к разрушениям не свалилась с небес, подобно кровавому дождю на русский народ. Потоки злобы, мести и разрушений, словно дьявольская лава, извергнуты из глубин народных масс. Откуда взялась эта злоба, месть и жажда разрушения у русского народа, который в течение веков считался кротким, терпеливым и незлобивым? Как возникла русская революция и почему она приняла такие безумные, такие бесчеловечные формы?

Как вообще возникают революции? Что их рождает? Какие чувства и силы их питают? Рассматривая эти вопросы без политических и партийных пристрастий, а чисто с научной, исторической точки зрения, можно найти на них ответ, утверждает Григорий Петров. Отец современного естествознания Аристотель ответил на них ещё 2250 лет назад. В своём сочинении о государстве он так объяснял причины возникновения революций и гражданских войн.

Нужда, нищета и угнетение трудящихся масс со стороны богатых и власть предержащих всегда порождали, порождают и будут порождать революции со всеми их преступлениями и жестокостью.

Без улучшения экономического положения трудящихся масс, без удовлетворения их насущных потребностей неизбежно будут происходить революции и их постоянные спутники – жестокость и преступления. Никакие силы не смогут их предотвратить.

Говоря о русских революциях и народных восстаниях, их психологии и виновниках, Г.Петров обращается к теоретическому наследию замечательного учёного, профессора истории Московского университета Ключевского. Он далеко не был поклонником революций. Но описывая безумства и преступления русского народа в «смутное время», он заявлял:

— Если бы русский народ бесконечно продолжал покорно и безропотно терпеть тот государственный строй, при котором все права и привилегии принадлежат имущим и правящим классам, а все трудности и повинности возлагаются на плечи только трудящихся масс, то русский народ ходом исторического развития был бы исключён из числа цивилизованных народов. Он превратился бы тогда в народ рабов. К счастью, однако, русский народ не способен бесконечно терпеть гнёт своего бесправия. С середины XVI века внутри его начинает зреть недовольство. Возникают бунты против судей, управителей, воевод. Затем волнения приобретают социальный характер. В народе просыпается человеческое достоинство.

Но правительство никогда не прислушивалось к законным желаниям народа. Проекты реформ откладывались и всегда запаздывали. И дело доходило до того, что народ терял всякое терпение. Недовольство народа взрывалось с такою силою, которую уже ничто не могло обуздать и потушить.

На основании вышеизложенного Г.Петров приходит к убеждению: для понимания истинных причин страшной катастрофы в России и для будущего возрождения русского народа, необходимо признать, что преступления, совершённые после революции, – это результат многовековых тяжких преступлений правящих властей по отношению к народным массам. Старая царская власть и её правительство не уважали свой народ, презирали его, не воспитывали в народных массах человеческое достоинство. Не пробуждали и не поддерживали в миллионном русском населении уважение к человеческой личности, а всячески унижали эту личность. Царская власть была отравлена византийским духом. Видела себя в качестве представителя Бога. Не хотела и слышать о воле народа. Смотрела на него как на кусок глины, из которого правительство могло лепить всё что угодно по своему усмотрению.

Во всех цивилизованных странах мира – в Европе, Америке, Южной Африке, в Азии, в Японии правительства становились все более и более народными. Власти прислушивались к воле народа. И таким образом приучали народные массы уважать себя.

В России было не так. Русский народ дал миру великих писателей, учёных, художников, артистов, полководцев, изобретателей, промышленников. Во всём мире признавали и высоко ценили ум, способности и духовное благородство русского народа. С развитием просвещения из года в год народные массы все сильнее стали сознавать своё человеческое достоинство и всё более чувствовать оскорбление и унижение «человека» в себе. А русское правительство, глубоко поражённое гнилой византийщиной, упорно продолжало не уважать русский народ. Систематически, сознательно, преднамеренно попирало, принижало, оскорбляло его самолюбие и достоинство. Царская власть видела в лице русского народа или бездумное животное или дикого зверя.

Русский народ дал миру Пушкина, Достоевского, Толстого, Лобачевского, Менделеева, а власть по отношению к нему использовала только одно средство – дубину. Унижаемый, оскорбляемый и презираемый народ молчал, терпел и подчинялся своеволию властей. Но в его душе накапливались обиды, злость и гнев. Ещё в 1875 году великий знаток русской души Ф.Достоевский писал:

— Да, русский народ может превратиться в зверя. Он часто и становился им. Но зверство русского народа не в его природе. Это болезнь его духа. В продолжении столетий, с тех пор, как существует Россия, русский народ так долго и часто оскорбляли, унижали, обижали, что нужно удивляться не тому, что он огрубел и стал способен на жестокости, а тому, что этот несчастный русский народ под толстой кожей привитой ему жестокости, грубости и зверства, ещё сохранил в себе глубокую человечность.

Русская государственная власть упорно презирала свой народ. Верила не в светлую, мягкую, отзывчивую на всё доброе русскую душу, а в дубину, в кулак и кнут. Это была её привычка, старая педагогика. Педагогика всех террористов и тиранов. Педагогика Византии, инквизиторов Торквемады, Робеспьера, Дантона и Марата, педагогика большевиков.

Основной грех, тяжкое государственное преступление старой царской власти было в том, что она не уважала и презирала русский народ. И сегодня старые русские бюрократы из «бывших» с презрением говорят о русском народе, что он – зверь и понимает только дубину. И эти несчастные люди надеются на спасение России опять с помощью дубины. Словно маньяки, думают, что русский народ в измученной России только того и ждёт, когда ненавистные большевики исчезнут, а на их место придут другие с дубиной и с её помощью заставят этот народ возродить и обновить страну. Несчастные люди! Несчастный народ, которым управляли такие люди!

Со времён Радищева передовые умы России внушали правительству:

— Народ не может и не должен быть рабом. Миллионы крестьян и рабочих – это не «рабочая» собственность. Подумайте о тяжёлом положении трудящихся. Русский народ терпелив, может многое вынести. Но у всякого терпения есть границы. Не доводите его до отчаяния.

Об этом говорили писатели, учёные, общественные деятели. Но их не слушали. В 1905 году после поражения в войне с Японией вспыхнула революция. Это был первый подземный удар наступающего большого землетрясения. Депутаты различных городов и областей России собрались в Москве и предупреждали правительство:

— Прислушайтесь к тому, что требует многомиллионное население. Озлобленный народ может стать зверем и тогда уничтожит и отечество, и с таким трудом созданную русскую культуру. Но правительство не захотело слушать. Дело дошло до того, что знаменитый миролюбец, проповедник непротивления злу насилием Лев Толстой не смог сдержаться, чтобы не поднять свой голос:

— Не могу молчать!

— Что делаете вы в России? Как вы, правительственные и царские чиновники, обращаетесь с великим, умным и добрым народом? Вы пляшите над вулканом. Бросаете огонь в пороховой погреб.

Правительство назвало Толстого старцем, тронувшимся умом.

Пришла страшная европейская катастрофа – война с Германией в 1914 году. Вся Россия поднялась на войну. «Я был два года корреспондентом на фронте, – пишет Петров. – Самоотверженно сражались русские полки, корпуса, дивизии. Я преклонялся перед тысячами простых и в то же время великих людей, которые жертвовали собой ради родины и своего народа. С каким мужеством шли они на пулемёты и пушки! Какие раны и какие страдания переносили! Как геройски порой умирали без ружей, а иногда с ружьями без патронов! Это были сыновья великого народа. Это были горы алмазных душ. А как с ними обращались? Как с кучей выброшенного навоза».

Русское правительство было всегда бездарным, тупым и безответственным. Это тяжкая вина верховной власти. Власть выбирала себе помощников не талантливых, нужных и полезных людей, а только приятных и угодных ей. Верховная власть окружала себя не искусными политиками и управленцами, а угодливыми царедворцами. За малым и редким исключением русские министры в большинстве своём были не государственными мужами, а придворными лакеями с высокими чинами и титулами.

Только сказочно богатая Россия могла платить такую безумную плату – иметь самое бездарное правительство во всём культурном мире.

Во время войны с Германией, когда от власти требовалась наибольшая мудрость, несостоятельность русского правительства обнаружилась во всей неприглядности. Война велась бездарно, небрежно и преступно. Людей не щадили ни в бою, ни в окопах, ни в тылу. То бросали целые армии в непроходимые Карпаты почти с голыми руками, то предавали крепости, полные бесчисленных боевых припасов. А в тылу день ото дня росли коррупция, воровство государственной казны под разными формами, грабёж населения. В России вообще никогда не заботились о миллионных массах крестьян и рабочих. Страна сказочно богатая от природы, а русский народ в большей своей части самый бедный в Европе. Десяток аристократических семейств в России владели по миллиону гектаров земли, тысячи помещичьих семейств – по сотням тысяч гектаров, а сельские труженики зачастую не имели ни одной десятины. И напрасно печать, учёные, передовая часть интеллигенции неустанно повторяли русскому правительству:

— Необходима безотлагательная и справедливая аграрная реформа. Напоминали о страшных уроках истории.

Но правительство оставалось глухим. Горстка богачей имела всяческие привилегии, а крестьяне оставались только с повинностями и налогами

Положение русских рабочих также было наиболее тяжёлым среди всех развитых стран. Промышленники не обогащали Россию и народ, а открыто их грабили. Народные массы с каждым годом всё болезненнее это чувствовали. В душе народа скапливалось всё больше горючего революционного материала. Во время войны банки скупали и накапливали в огромных количествах сено, овёс, овощи, дрова, а затем бессовестно подняли на всё цены. Тоже делали торговцы углём, газом и мануфактурой. Честные русские люди предупреждали о необходимости обеспечить трудящееся население продовольствием, одеждой и топливом. Но ответом правительства было презрение к самым насущным нуждам народа.

В дворцовых кругах небывалых размеров достигла гангрена «распутинщины». Повсюду росло общественное недовольство. Страна наполнялась озлоблением, а правительство, не обращая внимания на страдания и жертвы народа, на его небывалый героизм, было глухим к нуждам населения. Народное недовольство перешло в лютую ненависть, в жажду отмщения тем, кто был виновником страданий и позора России. И в результате, поскольку не нашлось времени для необходимых спасительных реформ, чтобы облегчить тяжёлую жизнь трудящихся, пришло время разрушения России взбесившимися от злобы народными массами, сбросившими с себя оковы.

И дело тут совсем не в Ленине, не в большевиках и тем более не в коммунизме. Народ России никогда ни о каком коммунизме не слыхал и не имел понятия. И когда Ленин с большевиками захотели внедрить его в России, народные массы не захотели о нём и слушать.

Озлобленное, голодное и бесправное, униженное и попранное миллионное население пошло за Лениным и большевиками, словно стадо овец, не во имя царства коммунизма, а потому что Ленин как бессовестный демагог соблазнил массы лозунгом:

— Бросайте оружие и идите по домам! Немцы поступят так же, и война окончится сама собой без ущерба для России.

— Спешите! Иначе ваши соседи присвоят себе то, что полагается вам из конфискованных помещичьих земель.

— Грабьте награбленное! Кто был ничем, тот станет всем!

И массы люмпенов не устояли против соблазна нового искусителя Ленина. Бросились грабить земли помещиков, их дома, фабрики, склады и товары, избивая их владельцев и хозяев.

Начался второй акт трагедии России и русского народа. Несчастный герой первого акта народ – раб, обузданный. Сейчас на сцену вышел раб, разнузданный. Вначале была забитая покорность и скрытая злоба. А теперь проявилась острая ненависть, дьявольская жажда мести, звериная жестокость, потребность всё громить, жечь и рушить.

Ленин и его сотоварищи, главари большевизма, сколь ни аморальны, – совсем не глупые люди и хорошо понимали, что натравленный ими невежественный народ совершит многочисленные безумства и преступления. Но они неосознанно вершили это.

Ленинцы всех времён и всех народов, – считает Г.Петров, – это люди тёмных дьявольских сил. Они не знают сил светлых, святого начала в мире, не верят в них. Верят в тёмные силы дьявола. Они его слуги. Единомышленники великого инквизитора нашего великого Достоевского.

Ленинцы воздействуют только на грубые низменные инстинкты, прибегая к соблазнам или угрозам. Ленин начал с соблазнов, обещая голодным рабам и сытость, и власть. А чтобы подсластить приманку, дал свободу и простор звериной мстительности раба, разрешив разнузданным рабам жестокость, насилие, убийства и разврат.

Ленин надеялся этим подкупить волю народа. Надеялся, после превратить разнузданных рабов в коммунистов, хотя бы с помощью силы, террора и массовых расстрелов непокорных.

И тут наступает третий акт русской трагедии – позорный провал опыта Ленина и большевиков создать царство бескорыстия и человеческой любви на основе злобы, жестокости и классовой вражды. Трагедия дьявола, который с помощью дьявольских средств, путём обмана и насилия хотел создать на земле царство Божие. Дьявол чрезвычайки в роли нового спасителя мира!

Миллионные массы некультурного, измученного народа, следуя соблазнам дьявола, начали грабить, жечь, мучить, разрушать, насиловать и убивать. Опустошили Россию, потеряли многие её окраины. Уничтожили великое царство, затормозили культурное развитие страны. Вселили в культурных людей во всём мире ужас и отвращение.

Как и в былые времена, – утверждает Петров, – Россия и русский народ выберется из современного ада и через чистилище поднимется к вершинам блаженства. Страшен этот ад. Кто в нём не был, тот не может представить себе всех его ужасов.

Большевики хотели лечить социальные болезни коммунизмом. Лекарство оказалось более опасным, чем сама болезнь. Большевики – коммунисты как целители потерпели крах. Однако социальные болезни и недуги остались. Их необходимо лечить. И это работа не отдельных партий или только одного правительства. Это работа всех вместе и каждого в отдельности.

Обращаясь к своим читателям, Григорий Петров, призывает:

— Думайте не о том, как создать и обеспечить только своё личное благополучие, благополучие своей семьи или своего класса, сословия, а как обеспечить благополучие всех классов и всех сословий.

Разве не актуально звучит сегодня этот призыв писателя – гуманиста? На фоне прокатывающегося по странам и континентам волна за волной глубокого экономического и социального кризиса власть предержащим нашей страны и практически всех других стран стоило бы прислушаться к его утверждению, что самыми острыми, самыми наболевшими вопросами сейчас у всех народов являются не вопросы внутренней или внешней политики, а социальные вопросы. Вопросы о том, как по государственному мудро и по-человечески справедливо достигнуть и обеспечить благополучие для миллионов неимущих трудящихся масс.

Эту главу автор завершает вопросом:

— Понимают ли другие народы, их правительства, отдельные силы устрашающий смысл чудовищной Русской трагедии?

Вот в этом простом, но чрезвычайно ёмком и убедительном обличении деяний Ленина и большевиков и заключается тайна и одна из основных причина того, что творческое наследие Григория Петрова – нашего соотечественника, талантливого и глубокого мыслителя, оставалось под спудом более восьмидесяти лет и не известно российскому читателю. Нет сомнения в том, что каждый, кто познакомится с честными и мудрыми произведениями Григория Петрова, раскрывающими беспредельную творческую мощь человеческого духа, сделает для себя немало полезных открытий, и многое будет оценивать уже по-другому.

О том, благодаря чему государство добивается достойной и благополучной жизни для своих граждан, Г.Петров повествует во второй главе книги «Россия и Болгария».

Он обращается к опыту Японии. Страна расположена на островах. Бедная полезными ископаемыми, ограничена территорией. Ещё 50-60 лет назад японцы были полудиким народом, пишет Петров. А сегодня Япония – самая передовая страна Азии. Как это произошло? Что сделало её такой? Упорство и непрестанная работа над умами и сердцами японских детей и молодёжи.

Познакомившись с европейскими народами – с англичанами, французами, русскими и немцами, японцы поняли, что сила, богатство и слава Европы завоёваны путём образования и воспитания граждан. Тогда японцы взяли за правило – полагать образование и воспитание всего народа, до последнего ребёнка в стране, самым важным государственным делом. Главной силой, богатством и славой родины для них стало просвещение ума и сердца народа. Грубый и глупый, необразованный и невоспитанный, ленивый и пьяный народ погубит и себя, и свою великую державу. Но сильный и здоровый духом, просвещённый и воспитанный народ может и с ограниченной территорией создать и поддерживать благополучную жизнь.

Вот почему японцы не только усердно занялись просвещением народа, но сделали то, чего нет ещё и в Европе. Народное собрание Японии ежегодно отпускает сотни тысяч иен для образования самых способных детей из беднейших семей. По городам и селениям страны выискиваются талантливые дети из бедных семей и, словно нежные и любимые цветы, взращиваются их таланты. Воспитывают из них великих людей. Так растут и воспитываются великие народы. В том и состоит особое искусство и большая наука, чтобы сделать народ сильным и благородным.

В громадной и сказочно богатой России с её двухсотмиллионным населением не занимались просвещением и воспитанием народа. И он в критические моменты не смог спасти свою родную державу. И так не только в России. Многие народы не озабочены в достаточной мере воспитанием детей, просвещением всех граждан.

Великий славянский педагог, чех, Ян Амос Каменский говорил: «Если в стране на десять миллионов непросвещённых приходится только несколько тысяч образованных людей, то это похоже на поле, где из миллиона колосьев только тысяча имеют зёрна, а остальные – пусты. Тогда голод будет неизбежным. Точно также неизбежен умственный, духовный голод в стране, где только тысяча человек просвещённые, их головы полны знаний, а миллионы голов – пусты».

Жизнь – это большая мастерская человечности, – считает Г.Петров, – в которой работают над тем, чтобы и люди, и народы становились всё лучше и лучше. Мы все хотим, чтобы улучшалась наша пища, были лучше наши жилища, одежда, дороги, законы страны. Но откуда может взяться всё это? Само по себе оно не упадёт с небес. Всё лучшее мы сами можем и должны создать. А чтобы это сделать, необходимо самим стать лучше.

Правительства должны управлять народами не путём угроз, наказания и террора, а через просвещение граждан. Школы и библиотеки, хорошие учителя и умные книги – это самый короткий путь к разумной, трезвой, сытой и мирной жизни. Чем больше в стране будет школ и библиотек, тем меньше в ней станет кабаков и тюрем.

На Петрова огромное впечатление произвела всегерманская сельскохозяйственная выставка, проходившая в Гамбурге в 1908 году. Её следовало посетить, – пишет он, – чтобы понять и оценить силу и необходимость просвещения как для государства в целом, так и для каждого труженика. Его поразили факты, приведённые в отчёте о доходах земледелия в Германии – страны не аграрной, а индустриальной. С каждых 100 квадратных метров земли в год получают прибыль 142 рубля, а в России с такой же площади прибыль составляет 42 рубля. В том же документе содержалось и объяснение: доходность земледелия напрямую зависела от образованности населения страны. Германия расходовала на образование четвёртую часть государственного бюджета. На тысячу человек здесь приходилось всего восемь неграмотных. В России это число ровнялось шестистам шестидесяти. Примерно такое же соотношение было в промышленности и торговле. Г.Петров приводит сравнительные данные за 1913 год, которые свидетельствовали, что товарооборот в Германии с населением в 60 миллионов человек был равен 22 миллиарда марок. В России с населением 180 миллионов человек годовой товарооборот составил всего 6 миллиардов. Вот какую цену платит Россия за невежество народа, – делает вывод автор. – Правительство не заботится о просвещении народа. Оно считает, что управлять легче многомиллионным стадом овец. А само население плохо понимает пользу и необходимость образования. Оно не знает, как повысить доходность земли, торговли и промышленности. Страна богатая, земли много, земля плодородная, а народ самый бедный в мире. Он не умеет извлечь богатства, которые у него под ногами. А когда он уничтожил старую власть, и русскому народу нужно было самому своим умом и совестью строить новую жизнь, тогда необразованные труженики и двадцать миллионов необразованных солдат оказались неспособными создать новую государственную власть и управлять странной.

В России я был одним из тех, – продолжает Григорий Спиридонович, – кто постоянно писал и говорил: «учите, просвещайте народ, воспитывайте его совесть». Но нас не слушали. И вот сейчас после страшной катастрофы в России, я, русский, говорю болгарским братьям: «Не повторяйте наш страшный пример! Не работайте только над землёй, лесами и животными! Больше работайте каждый над самим собой, чтобы быть не только храбрым, сильным и богатым народом, но и умным, честным, образованным, добрым и благородным. Работайте над своим умом и своим сердцем. Работайте над своей семьёй, чтобы ваша молодёжь была умнее, просвещённее и благороднее старшего поколения. Чтобы в жизни было больше света и тепла, больше солнца и огня нужно, чтобы каждый в своём доме, в семье, на работе, в обществе, в своей стране был, по крайней мере, лучом. А для этого необходимо, чтобы светлыми, солнечными были ваши головы и сердца.

Другие народы – немцы, французы, испанцы, итальянцы и англичане – дали много светлого человечеству. Настал и наш черёд. И мы, славяне, должны дать миру людей с великими умами, огромными знаниями и великими сердцами. Великие мыслители, учёные, герои, писатели, художники, мудрые управленцы не рождаются в народе случайно. Появление в одной стране большого числа великих и благородных людей – заслуга всего народа. И, напротив, появление в стране значительного количества глупых, ленивых, пьяниц, преступников – вина всего народа. И если хотите, чтобы ваша родина дала много мудрых и благородных людей, вы должны работать над своим умом и сердцем, над умами и сердцами своих детей и всего народа. Граждане становятся добрыми или плохими от того, какими их воспитывают. Но кто и как должен воспитывать детей, чтобы народ становился умным и благородным?

Во всех цивилизованных странах для этого создаются различные школы и училища. Именно они являются рассадниками и распространителями мудрых знаний, которые люди копили в течение тысячелетий на земле. Кроме того, школы побуждают учащихся мыслить, развивают мозг и душу детей. Отсюда следует, что государство и народ должны более всего заботиться о просвещении. Чем больше государство расходует на образование и чем больше народ ценит школу, тем больше его уважают и другие народы. Всё богатство Германии, вся её государственная мощь и уважение в мире обязаны постановке в ней дела образования, – полагает Г.Петров. Государство, города, сёла, общины не жалеют для этого средств. Учитель в Германии – самый уважаемый человек. Ему дают хорошую зарплату, чтобы его не докучали мысли о хлебе насущном, а детям предоставляют школы с тёплыми, высокими и светлыми классами. В школах множество различных учебных пособий. Подобно тому, как хороший земледелец стремится иметь самые лучшие машины, семена и породистый скот для своего хозяйства, точно так же Германия, а следом за ней Америка и Австралия заимствуют в других странах всё самое лучшее.

Но одних школ и училищ не достаточно, сколь ни хороши они. Человек должен учиться в течение всей своей жизни. Далее его ведут книги. Добрые и мудрые книги являются самым лучшим украшением и самой главной ценностью любого дома. Книги в доме – признак и мерило ума хозяина. Стеллажи с книгами даже самую бедную комнату делают благородной. Книги – это живое чудо. Они и сказки превращают в действительность. Добрая и умная книга на крыльях знаний и мудрости уносит человека, куда бы он ни захотел: и на горные вершины, и в морские пучины, и в глубины человеческого сердца, и в далёкое прошлое.

Все знания учёных мира, все великие, благородные и добрые мысли мудрецов человечества вложены в книги, как в драгоценные хранилища. И они ждут, когда их откроют. Благодаря книгам в ваш дом входят великие и мудрые люди всего мира: и мудрецы как Сократ, и цари как Соломон, и императоры как Марк Аврелий, и пророки как Моисей, и учёные, и законодатели, и великие поэты. Даже одна книга может обогатить вас знаниями и мудростью на всю жизнь. Есть книги, которые и падших людей превращали в святых. Есть книги, которые дали человечеству больше, чем все золотоносные шахты и рудники на земле. И поэтому, кто не научен любить и ценить хорошую книгу, тот подобен глухому, который не слышит прекрасное пение или музыку, или слепому, не способному видеть солнце.

Хорошие школы должны привести народ и страну к хорошим книгам, привить к ним любовь. А хорошие книги способны привести людей к доброй, разумной и радостной жизни. И если страна наполнена школами и библиотеками, тогда в народе появятся сотни, тысячи великанов ума, истины, совести и любви. А вашему отечеству, – обращается к болгарам Григорий Спиридонович, – сегодня необходимо много умных, образованных, трудолюбивых и честных людей. Не имеет значения, что страна ваша не столь велика, как другие славянские государства. Дело здесь не в размерах границ и территории. Такие небольшие страны как Финляндия, Швеция, Бельгия, намного превосходят соседние с ними большие страны.

Для Болгарии нужны сегодня деятели. Люди, которые развивают промышленность, торговлю, совершенствуют государственное управление. Нужны тысячи специалистов, хорошо знающих свою работу – техники, химики, инженеры, врачи, учителя. Нужны честные чиновники и мудрые министры. Не ждите, что они появятся чудесным образом. Не надейтесь на счастливый случай, что тут и там вдруг из молодёжи возникнут сами по себе хорошие люди. Их нужно готовить. Великих людей в будущем воспитывайте с детского возраста. Не надо надеется только на школы, библиотеки, учителей и книги. Самой важной, начальной и высшей школой для детей является семья. Первые учителя ребёнка – их отец и мать. До школы дети знакомятся с жизнью на их примерах. Сердца и головы детей, словно губки, жадно впитывают и доброе и злое, которое они слышат и видят вокруг себя. И все это, как зерно в земле, лежит в душе детей до определённого момента. А когда через некоторое время их поведение изобилует грубостью, ложью и злобой, то родители приходят в ужас и удивляются: «Откуда это взялось у детей?»

Откуда? От вас отцы и матери! Из-за ваших ссор ваши дети такие. Из-за небрежного отношения к ним. Вас больше заботит, чтобы не разбить посуду, не повредить мебель, одежду, а не детскую душу. Она, как нежный цветок, требует заботы и ухода. Она требует любви, заботы и нежности.

Воспитание детей в семье является важным делом, но обычно ведётся родителями плохо и не умело. Ни с кем и нигде люди не бывают так грубы, как со своими близкими в семье. Особенно грубы отцы с детьми. Грубость в семье – большое несчастье и тяжкая вина родителей. Чтобы правильно воспитывать детей, родители сами себя должны перевоспитать. Отучить себя от грубости и плохих привычек. В доме, где есть дети, нельзя допускать ни ругани, ни криков, ни тем более избиения. Разве будут дети уважать своих отца и мать, если они сами нападают один на другого, превращают в ад свою семью, к детям относятся так грубо, как даже звери не относятся к своим детёнышам?

Воспитание детей в семье – это большая и трудная работа. Это настоящее искусство, которому необходимо учиться. Родители должны понять, что они несут огромную ответственность за своих детей. Они ответственны за их ошибки и пороки. Дети бывают такими, какими их воспитали родители.

Завершая главу, Г.Петров подчёркивает, что основной смысл его сочинения – побудить задуматься над тем, что одним из самых главных в этом мире является то, как сделать свою жизнь, своих детей и свою родину лучше, разумнее, просвещённей и благородней. Поэтому необходимо употребить все средства и все усилия для развития ума своих детей, обогащения их знаниями, воспитания людей труда, порядка и совести. Пусть те, кто придёт нам на смену, будут людьми сильными и красивыми духовно. Мудрое и разумное воспитание в семье и школе должно развивать все их силы, способности и таланты, их ум, сердце и волю, чтобы, став взрослыми, они были не плесень и ржа своего народа, а настоящими, добрыми сынами своей страны, её созидателями.

В третьей главе книги Г.Петров формулирует своё видение роли сельского населения Болгарии в превращении её в развитую и процветающую державу. Критически настроенный современный читатель может усмотреть в его подходе очевидные вещи. Но надо иметь в виду, что его произведение написано в первой трети прошлого века. И то, что сегодня представляется очевидным, в то время таковым не было.

Для Петрова сельское население Болгарии – это фундамент государства. Являясь самым многочисленным сословием, оно способно сделать страну богатой и благополучной. Но для этого его надо научить, как наиболее эффективно использовать свои земли. Тогда Болгария могла бы стать настоящей житницей Европы. Её плодородные земли, богатые леса и горы, минеральные источники, бесспорный природный ум болгарского народа – это настоящие дары природы.

Вопрос в том – что сделают болгары с этими дарами природы? С точки зрения Петрова, всему болгарскому народу, и прежде всего сельскому населению, а не той или иной партии, необходимо напрячь свой ум и талант, чтобы сделать Болгарию сильной, могучей и великой, не по размерам территории, а великой народным умом, высотой и благородством народного духа.

Г.Петров ссылается на опыт Италии и Соединённых Штатов Америки, который может быть применён и в Болгарии. Преемственность передового мирового опыта для Петрова – важнейший компонент экономического развития. Особую роль в этом играет, по его мнению, использование достижений науки. Именно разветвлённая сеть научных учреждений в различных районах США даёт возможность сельским труженикам получать обоснованные рекомендации по повышению продуктивности своей земли с учётом природно-климатических условий региона. А если тот или иной фермер занят животноводством, ему помогут советом, как оптимально добиться роста производства мяса, молока, шерсти, сыра, яиц и т.п.

Сельское хозяйство при правильной организации способно обогатить страну, словно волшебник, – заявляет Петров. Всего было бы в изобилии. Люди перестали бы голодать. Изменилась бы не только их жизнь, но и характер. Народы бы перестали враждовать и воевать между собой. Ведь, как правило, государства воюют из-за лучших земель. Получая на своих землях в 10, 15, 20 раз более высокие урожаи, чем в настоящее время, люди бы поняли, что лучше пролить больше пота на своих полях, нежели свою и чужую кровь на полях сражений. Некоторые могут назвать эти утверждения идеалистичными, но то, что они проникнуты глубоким гуманизмом, этого отрицать нельзя.

Болгарским земледельцам могут показаться фантастичными данные отчёта американского министерства земледелия за 1905 год, – пишет Петров. Сельское хозяйство США принесло прибыли на много больше, чем Америка добыла золота с момента своего открытия. Только птицеводство дало яиц на сумму, равную процентам по государственному долгу. Совокупный доход сельскохозяйственного производства в три раза превосходит доход всех банков страны. Болгарским крестьянам стоит задуматься над тем, что самым богатым банком может стать земля. От неё зависит благосостояние страны. Годом ранее указанное министерство направило в различные страны шестьсот учёных агрономом, ботаников и лесоводов с целью закупки для нужд своего земледелия новых продуктивных сортов плодов, овощей, трав, других растений, цветов и деревьев, которых не было в Америке. И эти посланцы в 1904 году доставили на родину более полутора тысяч новых сортов полезных растений. Только с российского Кавказа было доставлено 19 сортов винограда. Они поступили на опытные станции, коих в США более пятидесяти, а позже будут переданы в фермерские хозяйства для повышения урожайности культур. Американцы неустанно трудятся по разведению новых лесов, садов и пастбищ. Такая организация сельского хозяйства обеспечивает страну продовольствием и приносит большие доходы населению.

Так же рационально развивается сельскохозяйственное производство в Германии, Голландии, Дании, Италии, Канаде, Швейцарии. Болгарская земля благодаря научно организованному производству может превратиться в большой райский сад, полагает Петров. И он выразил надежду, что рано или поздно это произойдёт.

Потери и жертвы, понесённые Болгарией в балканских и первой мировой войнах, тяжело отразились на всех сферах общественной жизни и нравственном состоянии болгарского народа. Глубокий кризис в экономической и социальной областях, а также влияние событий в России радикализировали население страны. В сентябре и июне 1923 года происходят восстания, которые были жестоко подавлены. В апреле 1925 года военная организация болгарской компартии совершает террористический акт в соборе Святой Недели в Софии. В результате взрыва погибли более ста ни в чём не повинных людей. Другими жертвами этого варварского теракта стали тысячи представителей разных слоёв болгарского общества, погибших в результате репрессий правящих кругов.

В этой ситуации в Болгарии появляются новые произведения Г.Петрова. Они, подобно озону, оздоровляют духовную атмосферу в стране и привлекают симпатии многих тысяч болгар, заинтересованных в прогрессивном и демократическом развитии своего отечества.

Последнее произведение, которое вышло из-под пера Григория Спиридоновича, была книга-завещание «К болгарской молодёжи». Рукопись книги он направил Д.Божкову накануне своей поездки в Париж на операцию. Мне удалось познакомиться с её ксерокопией. У меня перехватило горло, когда прочитал, что из-за болезни он не может больше писать, и последние несколько страниц пишутся под диктовку. Они написаны другим подчерком, вероятно, его супругой Зинаидой Ивановной. После публикации книга стала настоящим бестселлером. За десять месяцев её переиздавали шесть раз.

Искренние слова, обращённые к молодому поколению Болгарии, проникнуты горячей любовью к этой стране, желанием передать ему весь свой опыт и знания для строительства процветающего и благополучного государства. Автор сравнивает молодёжь с расплавленной бронзой в горниле. В какую форму она выльется, зависит от того, насколько она окажется мудрой и осознает свою великую ответственность перед народом, родиной и жизнью. Старшие поколения тяжёлыми усилиями, кровавой борьбой, ценой великих лишений и, может быть, многих ошибок создали свободную, с огромными возможностями страну. Получая это ценное наследие, – пишет он, – молодое поколение может «как искусный и усердный ювелир, отшлифовать каждую грань алмаза вашей родины и вашего народа – развить земледелие, промышленность, торговлю и общественную жизнь Болгарии до наивысших возможностей». Для этого необходимо пробудить ум, совесть, энергию в народе, чтобы ни одна духовная сила миллионов болгар не оставалась не использованной.

Г.Петров утверждает, что Болгария, как по красоте своей земли, так и по богатству даров природы, ни в чём не уступает самым передовым странам Европы. Изобилие плодородной почвы, горы, богатые разными рудами, райские долины роз, густые леса, рыбные берега моря, благодатный климат, – «всё это может сделать Болгарию современным Ханааном, землёю, которая в буквальном смысле слова может течь молоком, вином и мёдом». Здесь автор прибегает к известной метафоре из Ветхого Завета. Он хорошо понимал, что в тех конкретно-исторических условиях болгарскому народу надо было пробудить веру в себя, в свои силы, в дремлющий в нём творческий потенциал. По его словам, народный ум глубок, способен к сосредоточенности, душа музыкальная, чуткая к красоте. Темперамент горячий, его можно зажечь яркими огнями. Богатство земли в купе с великими духовными силами народа делают страну драгоценным и благородным художественным материалом, который ждёт своего художника. Ждёт потому, что пока Болгария похожа на сказочную спящую царевну в сонном царстве. Творческие силы страны и населения не пробудились вполне, находятся в дремотном, а то и в сонном состоянии. Они ждут своего царевича – будителя из сказки. Героя, который пробудил бы страну от дремоты. Г.Петров адресует свой призыв к молодёжи Болгарии, которая может и должна стать таким героем, вдохнуть творчество, кипучую деятельность и всю любовь к своей родине в строительство всех сторон её жизни. Всего этого добиться можно только свободным, одухотворённым творческим трудом. Большинство людей, часто умных, образованных и даже благородных, к сожалению, охотнее бывают людьми прекрасных мыслей и добрых чувств, нежели людьми долга, упорного, систематического творческого труда. Это потому, что у славян на языке много истины, любви, мудрости, красоты, а жизнь и деятельность их скорее бесцветны, мелки, пошлы, нередко полны лжи, подлости и даже преступности. Такие люди подобны паровозу без колёс. Огонь в топке горит, вода в котле кипит, пар из трубы вырывается со свистом, а паровоз ни с места.

Мы, славяне, за редким исключением особенно страдаем отсутствием развитой воли. У нас воля к труду, воля к борьбе за улучшение жизни не развита так, как у англичан, американцев, немцев. Там, на Западе, – культ труда, философия победы, торжества в борьбе за лучшую жизнь. Там и мысли, и мечты, и действительность, и фантазии густо насыщены потребностью труда, как морская вода насыщена солью.

Г.Петров иллюстрирует свою мысль примерами из произведений известных западных авторов (Даниэля Дефо, Виктора Гюго, Майна Рида, Фенимора Купера, Жюля Верна, Бернхарда Келлермана), называя их вдохновенным гимном несокрушимой энергии человека, его уму и культурному творчеству. Он намеренно подчёркивает, что «этот гимн прекраснее всех и всяких марсельез. В нём сила и слава великих народов. В нём призыв и через него путь к общему оздоровлению, спасению и благу всего человечества».

На примере своей порушенной отчизны, которая ещё недавно была великой, сильной и богатой, славившейся своей литературой, искусством, талантами стомиллионного народа, Петров показывает, что её страшное внутреннее крушение было обусловлено отсутствием созидательной воли. В России были большие умы, большие сердца и чистые, светлые души. Но не было характеров. Вместо Робинзонов и тружеников моря были разных сортов и разной величины Обломовы, милые, по своему добрые, но ленивые тунеядцы, паразиты жизни. Мечтали и говорили о братстве и любви к человечеству, а между собой трое человек делились на четыре партии. Сами были злобны, недеятельны. Не шли далее речей, статей и программ. Сущность жизни искали не в людях, не в себе, а в строе. Это философия тупых, близоруких и ленивых людей. Конечно, программы, партии, формы власти имеют значение. Но главное и основное – это человек, люди, характер и дух общества. Нужны люди творческого духа, люди – организаторы, люди мудрого общенародного блага, а не люди личного или классового интереса.

Всеми силами старайтесь, предупреждает он, избегать праздных, хотя бы и горячих идейных споров, оторванных от живой действительности юношеских мечтаний, как бы они красивы и благородны ни были. Всё это – замаскированная леность, растление воли и самообман безделья.

Все великие личности: Леонардо да Винчи, Микеланджело, Рафаэль, Данте, Гёте, Бетховен, Кант, Коперник, Ньютон, Эдисон, тысячи других великих учёных, поэтов, художников, философов и изобретателей, – были людьми неутомимого и постоянного труда.

Когда почитатели Ньютона, поражённые его открытием – законом всемирного тяготения, спросили его:

— Как Вы разгадали такую глубокую тайну природы?

Ньютон задумался и затем проговорил:

— Я постоянно думал о тайне движения мировых светил, и моё открытие никак не есть дело счастливого случая. Оно есть результат напряжённых размышлений и научных соображений, созревший плод долгого и упорного труда.

Петров исходит из концепции борьбы двух начал в человеческой личности и в народах. Все люди, считает он, представляют собой явления сложного характера. В нас борются Ормузды и Ариманы, дьявол и Бог, злоба и любовь. Характер нашей деятельности зависит от того, каким силам в себе – злобы или доброты – мы дадим свободу. Апостолами и пророками чего хотите быть в вашей будущей деятельности? Что станете развивать в себе и в своём народе? Что будете сдерживать и подавлять?

По мнению Петрова, история убедительно доказывает, что способность народов в периоды испытаний концентрировать свою волю, свою энергию позволяет им успешно справляться с трудностями и добиваться поразительных результатов в развитии. В стилистике, свойственной его времени, он пишет:

«Можно быть врагом немцев, как опасного соседнего народа. Но добросовестность и наше собственное благо требуют, чтобы мы признали, что Германия, как до войны, так и во время войны и даже в годы поражения проявляла и проявляет великие силы и достоинства духа.

Что служит основой этих сил и величия немецкого народа? Одни считают милитаризм сущностью немецкого духа. Другие – внешнюю и внутреннюю дисциплину. Третьи – исключительный немецкий патриотизм. Все эти свойства, разумеется, есть в немецком народе. Но не в них основная сила величия, мощи, богатства и во многих отношениях заслуженной мировой славы.

Сами германцы выше всего ставят не вооружённую силу, а мирный, творческий труд. Германия сильна и славна трудом».

Если немцы занимаются философией, то они дают самых великих мыслителей своего времени: Канта, Фихте, Шеллинга, Гегеля. Поэзию прославили Шиллер и Гёте. Политику – такой мастер дипломатии, как Бисмарк. Мировую науку обогатили Гельмгольц, Либих, Вирхов и тысячи других светил знаний. В медицине, математике, истории, богословии, филологии, – во всех науках вклад немецких учёных огромен.

В технике и промышленности марка «Made in Germany” служит знаком высшего достоинства и качества производства.

Ещё более поразительный пример культурного, созидательного труда, полагает Петров, демонстрируют Финляндия и Голландия. За сто лет после освобождения из-под гнёта Швеции финны покрыли страну прекрасными дорогами, ввели всеобщую грамотность, уничтожили кабаки и пьянство, города украсили величественными зданиями, создали свою литературу, живопись, музыку и театр. И всё это достигнуто усилиями молодой финской интеллигенции. Её одухотворённый культурный труд преобразил и страну и народ.

Финляндии, как нами отмечалось ранее, Г.Петров посвятил специальную книгу «Страна болот. Финские впечатления». Для болгарских читателей он доработал её и направил Дино Божкову рукопись незадолго до своей операции. Это произведение вышло в Болгарии под названием «В стране белых лилий». К сожалению, книга была издана уже после его кончины.

А в крохотной Голландии, которая лежит под вечными туманами на болотистой низине и на приморских песках, насыщенных солью, люди своими руками создали мощные дамбы, осушили топкие низины и болота. Обратили их в плодородные поля и пастбища, на которых пасутся стада знаменитого голландского скота. Когда вы путешествуете по Голландии, то везде видите маленькие, чистые, благоустроенные города. А северная Венеция – Амстердам стал центром мировой торговли бриллиантами, кофе, какао. В нём, а также в Лейдене, Гааге, Роттердаме находятся всемирно известные музеи, где собраны картины великих голландских живописцев.

Голландцы и в науке, и в философии дали деятелей первой величины. Отцом гуманизма, как известно, был Эразм Роттердамский. Высокую степень творчества голландцы проявили в практической деятельности. Голландская порода молочных коров славится по всей Европе. Голландский сыр – один из лучших в мире. Голландские гиацинты и тюльпаны имеют всемирную славу. Высоко ценится голландская сельдь. Голландская порода куриц и петухов – одна из лучших. Голландские кофе и какао, ликёр и сигареты известны своим качеством во всём мире. И в мореплавании, как покорители грозной стихии, голландцы приобрели легендарную славу. Основа успеха этого народа лежит в напряжённом культурном труде.

Почему вы, молодые болгары, вопрошает Петров, надежда своей родины, не можете создать из вашей страны нечто подобное тому, что есть в Голландии и в Финляндии? Ведь великие дела не творятся одною игрою идей, как бы эти идеи ни были красивы и благородны. Программы, партии, формы власти, конечно, имеют своё значение. Но главное и основное – это человек, люди характера и духа общества, это воспитание народных масс.

Бездельники, паразиты, хищники и палачи при всех и всяких строях и формах правления таковыми и останутся.

Нужны люди творческого духа, люди организаторы, люди мудрого общенародного блага, но не личного или классового интереса.

Вы должны дать вашей родине и вашему народу все силы вашего дела, ума и духа.

На этом месте рукопись Григория Спиридоновича прерывается. Далее он завершает её под диктовку, видимо, после проведённой ему первой операции до поездки в Париж.

Он предостерегает от того, чтобы все беды и невзгоды в стране «объяснять нашей бездеятельностью и леностью «славянской природы».

Возьмите Чехию и чешский народ. Сколько веков они были в самых тяжёлых враждебных тисках. В духовных тисках немцев. Но чехи не потеряли энергию и творческий дух. Борьба с высококультурными немцами выковала чехов, закалила их творческие силы. Громадная заслуга принадлежит Масарику, председателю Чешской республики в тот период. Он сотворил новую Чехию с её неутомимым в труде народом. Сын извозчика, он начал самостоятельную жизнь учеником кузнеца. Упорным трудом он сумел «выковать» из себя выдающегося учёного европейской известности. Стал профессором университета, большим писателем, глубоким и оригинальным мыслителем, первоклассным политиком и редкой силы оратором.

Чехия заслуженно избрала его первым и пожизненным президентом. Около полувека как учитель, профессор и политический оратор он изо дня в день без устали твердил: «Работайте, работайте и работайте!» Учитесь работать со смыслом, производительно. Всякую вашу работу делайте с любовью, с вдохновением… Спасение чешского народа – в упорном культурном труде и в непрерывном творчестве, в достижении наибольшего совершенства и в ремесле, и в науке, и в искусстве, и в земледелии, и в промышленности, и в политике.

И полувековая проповедь славянского пророка культурного труда принесла свои обильные плоды. Чехи покрыли всю свою родину банками, фабриками, мастерскими, театрами, сельскохозяйственными обществами и тысячью всяких школ. Задолго до войны не только в Чехии, но и в Вене, немцы поняли, что чехи их вытесняют, начиная с самых низших занятий и ремесла, вплоть до печати, до крупной промышленности и театра. Пришлые чехи были лучшими слугами, лучшими мастеровыми, лучшими торговцами и т.д. Всё это было результатом нового воспитания чехов Масариком – кузнецом нескольких поколений новой Чехии. Вот, вам и славянство! Вот, вам и вялая славянская порода!

Стыдитесь, молодые люди, прятать вашу личную лень, бездеятельность и пустословие за славянскую породу! Она тут ни при чём. Это наша личная леность, культурная невоспитанность, желание спрятать нашу духовную грязь и умственную нищету под лохмотьями философского плаща Диогена. Целые поколения интеллигенции и в России, и в Болгарии, и в Сербии любили прикрываться красивыми, но пустыми, как мыльный пузырь, словами. Мы, восточные славяне, – люди идеи и идеалов. Для нас интересы брюха и удобства тела суть вопросы низшего и низменного порядка! Скажем это, гордо подымем голову, как петухи на заборе. Любуемся собой. И ничего не делаем для пробуждения творческих сил народных масс. Прекрасны, благородны и бездеятельны, сырой, не обработанный материал.

Петров призывает болгарскую молодёжь быть будителями творческих сил народа, чтобы сделать личную, семейную, общественную и государственную жизнь радостной и счастливой для всех.

Последние строки его рукописи особенно трогательны:

«Дорогая молодёжь, о многом и многом хотел бы вам говорить, но я сейчас тяжело, почти смертельно болен. На днях еду в Париж на опасную операцию. Поэтому кончаю следующими словами:

Дорогой друг (это обращение к Д.Божкову – А.Щ.), не могу даже диктовать дальше – конец посылаю на сербском языке. Это всего две странички. Вам кто-нибудь переведёт с сербского на болгарский». И далее: «Посылаю Вам ещё на русском языке мою книжечку «Чёрный Моисей» с большими дополнениями. Она только что вышла здесь и имела большой успех. Думаю, что и Вам вместо «Искусство и жизнь» (если уже не начали печатать), лучше бы издать «Чёрного Моисея» как продолжение «Белых лилий». Прошу, вышлите «Лилии» немедленно мне в Париж».

И ослабевшей рукой неровным подчерком Григорий Спиридонович подписал письмо: «Ваш сердцем Г.Петров».

Ниже указан парижский адрес:

Avenue de Nevilly 168 ter

Maison de Sante medico-chirurgicale. Paris.

Книга «К болгарской молодёжи», как и другие произведения Григория Петрова, вызвали исключительно широкий резонанс в болгарском обществе. Проникнутые евангельским духом, обращённые к светлым началам человеческой личности, они не могли не породить в болгарах живого, положительного отклика. Ведь всем своим творчеством Григорий Спиридонович утверждает идеалы добра, любви, красоты и благородства человеческой души. Благородство для него – категория нравственная, а не благородство по рождению, по крови. Человек, считает Г.Петров, рождается для красивой и благородной жизни, добиться которой он может только сознательным, напряжённым и творческим трудом.

Не всем, однако, по душе пришлись эти идее и мысли. Отношение к творчеству Г.Петрова вполне можно рассматривать в контексте борьбы мировых сил добра и зла.

Болгарские коммунисты не могли не отреагировать на его сокрушительную критику большевизма и его вождей. О книгах «Россия и Болгария» и «К болгарской молодёжи», проникнутых искренними чувствами любви и уважения к Болгарии и болгарскому народу, коммунистический журнал «Наковалня» (№68, 1929 г.) пишет, если их очистить от «лицемерной фразеологии», то в них ничего не останется, кроме «голого национализма, который доходит до фашизма и контрреволюции». Какие-либо комментарии к этому умозаключению излишни. Для коммунистов принцип: «кто не с нами, тот против нас», был незыблем.

Некоторые болгарские исследователи творчества Г.Петрова, не обременённые идеологическими комплексами, не шли дальше его сравнительного анализа с идеями и взглядами Л.Н.Толстого.

Переписка Г.Петрова с болгарским приятелем и направление им своих рукописей в Болгарию не понравились кое-кому из сербов. В сербской печати он был даже назван «болгарским шпионом». Это его очень огорчило и обеспокоило. Он был признателен югославскому правительству, особенно министру Прибичевичу, создавшему ему самые благоприятные возможности для работы и выделившему средства для поездки в Париж на лечение. Но необоснованные обвинения в «шпионаже в пользу Болгарии» оскорбляли его. И поэтому он подумывал о том, чтобы после лечения переселиться в Софию. Однако и в Софии не все этому были рады.

Д.Божков обратился с просьбой принять Г.Петрова на работу в университет к министрам Ляпчеву и Цанкову, которые переправили эту просьбу главному секретарю министерства народного просвещения, некоему Кожухарову. Тот отреагировал довольно бесцеремонно: «в стране тридцать тысяч русских эмигрантов, надо ли ещё одного приглашать?»

Формальное отношение чиновников, аналогичное тому, как поступают чиновники любой другой страны, не помешало исключительно широкой популярности книг Г.Петрова в Болгарии. В течение шести лет (1926 – 1931) Д.Божков выпускал бюллетень «Григорий Петров», в котором публиковались многочисленные отзывы на его книги. Приведём некоторые из них для того, чтобы понять, как воспринималось творчество Петрова различными слоями болгарского общества в атмосфере того времени.

Никола Крыстев из Горна Оряховицы в своём обращении к издателю пишет: «Книги Григория Петрова сильно воздействуют на нас, молодых. Они выводят нас из жизненной плесени наверх. Его дух должен пронизывать все поры нашей жизни».

Историк и писатель Иван Кепов из Пловдива: «Хотел бы иметь все книги этого блестящего писателя и великого человека. Они являются настоящим откровением для нашей интеллигенции, но так же и живым ей укором. Моё личное желание добиться того, чтобы они нашли самое широкое распространение в нашей стране, особенно среди молодёжи, которая найдёт в них здоровое, полезное и прекрасное чтиво».

Священник Матей Танчев из села Турски Извор: «Книги Гр.Петрова меняют внутренне человека, освобождают его от субъективизма, односторонности и окрыляют его к божественному. Он – великий реформатор каждой души».

Учитель Кр.Тодоров из Плевена: «Только что прочитал «Искусство и жизнь» и спешу поделиться мыслями, вызванными этой книгой Григория Петрова. Как много мы потеряли со смертью этого великого человека! Он должен быть идеалом всех болгар: только следуя его заветам, сможем выбраться на счастливый берег».

С.Налимов, русский, из села Торос: «Книги Г.Петрова очень своевременны и читаются с большим интересом. В них молодёжь находит здоровую пищу для ума и сердца. Невольно начинаешь думать, что жизнь не так отвратительна, как иногда кажется. Что в ней есть нечто светлое и чистое, что существование человека можно сделать полезным, красивым и даже величественным, а главное – что всё это находится в каждом из нас, только дремлет, никем не пробуждается. В этом смысле изданные книги можно назвать бесценными для Болгарии».

Кр.Вылев из Неврокопа: «Интерес, который проявляет местное общество к книгам Г.Петрова, растёт день ото дня. Нет ни одного интеллигентного человека, который не почитал хотя бы одну его книгу. Приветствую и от всего сердца выражаю своё почтение тем людям, которые популяризируют идеи Григория Петрова».

Варненский и Преславский митрополит Симеон: « Г-н Д.Божков, вчера прочитал переведённую Вами книгу «Евангелие и жизнь» Г.Петрова… Признаюсь, что это – прекрасная книга, читается с увлечением. Она содержит ценные и полезные мысли, ясное и красивое изложение, и при том, существенное для болгарского читателя, облачённое в хорошую болгарскую форму. Вы подарили болгарской читающей публике полезную книгу и заслуживаете всяческой похвалы».

Генерал запаса Богданов из Пловдива: «Верю, что сочинения Григория Петрова совершат переворот у нас».

Н.Просеничков, директор мужской гимназии в г. Русе: «Григорий Петров – большой и замечательный философ. Его смерть – это потеря не только славянства, но и всего культурного мира. Все его сочинения излучают аромат, свежесть и нравственную чистоту человека, который поставил задачу возвысить человечество, сделать его пребывание на земле радостным и счастливым. После прочтения любой его книги читатель понимает и чувствует, что человек должен стремиться освободиться от животного, скотского в нём, чтобы стать настоящим человеком. Прямо и откровенно, с вдохновением он призывает каждого работать над улучшением жизни, преодолевать народные невзгоды, не жалеть средств для просвещения и воспитания народа. Он открывает нам широкие горизонты и поле деятельности, которая призвана создать социальную справедливость и светлое будущее для трудящихся масс».

И.Йорданов из Тулчи, Румыния: «В наш город случайно попала книга Г.Петрова «К болгарской молодёжи». Должно быть, она побывала во многих домах, многие руки листали её, потому что, когда дошла моя очередь, это была уже не книга, а отдельные листы, каждая строка в которых подчеркнута по два-три раза различными чернилами и карандашами. Тогда я решил её переписать от руки. Каково же было моё удивление, что этим писателем на болгарском языке создана целая литература. Прошу Вас, сообщите, что мне сделать, чтобы получить в скором времени все его труды».

Благодаря неустанному подвижническому труду Дино Божкова, ставшего переводчиком и генеральным издателем произведений Г.Петрова, в Болгарии с 1925 по 1940 год публикуется около пятидесяти его работ, тираж которых превысил 500 тысяч экземпляров. Чтобы издать книги «В стране белых лилий» и «Смысл и ценность жизни» Д.Божкову пришлось даже заложить свой дом. Столь велико было его желание донести до болгарского читателя литературное творчество своего русского друга. Но результат его многолетней благородной деятельности превзошёл ожидания. В стране спонтанно возникают культурно-просветительские организации, носящие имя Г.Петрова, создаётся официально оформленное общественное движение, ставящее своей целью ознакомление широких кругов населения с его идеями и продвижение их в жизнь. В некоторых селениях жители говорили Д.Божкову: «Эти книги написаны именно для нас. Мы собираемся, чтобы читать их вместе. Каждое воскресенье приходим в школу, где учитель читает нам книги Г.Петрова. Лучших книг мы никогда не читали».

По случаю годовщины смерти Г.Петрова вышла книга воспоминаний о нём, опубликованная Д.Божковым. В ней своими впечатлениями делились представители разных кругов болгарского общества, которые лично знали Петрова или кто был знаком только с его произведениями, с их влиянием на духовную атмосферу в стране. Отмечалось, в частности, что с появлением его книг в Болгарии бульварная и криминальная литература почти потеряла спрос.

В Софии в «Славянской беседе» было проведено собрание, на которое пришло так много народу, что помещение не могло вместить всех. Произносились волнующие речи, читались стихи, хор Разданова исполнял песни. Взволнованное выступление профессора Лидии Шишмановой, которая неоднократно встречалась с Григорием Спиридоновичем, буквально заставило всех собравшихся прослезиться.

Ситуация изменилась с середины 40-х годов. В феврале 1946 года Д.Божкову ещё удалось опубликовать свои воспоминания «Соприкосновения с личностями духа». Однако позже новые болгарские власти, исповедовавшие коммунистические идеалы и опасавшиеся идейного конфликта с Советским Союзом, постарались стереть все следы и воспоминания о книгах Г.Петрова. Пострадал и Дино Божков. Его исключили из союза болгарских журналистов и публицистов. Последние годы его жизни были полны лишений и огорчений.

Но тайна и сила духовной энергии, заключенной в произведениях Григория Петрова, состоит в том, что она проявилась в новых, современных условиях. Именно сегодня возникла острая необходимость в идеях и ценностях, способных на началах добра и социальной справедливости объединить творческие, созидательные силы в стране, не в интересах отдельных классов, партий или групп населения, а всего народа. В 2000 году Софийский университет при содействии внучки Д.Божкова Евелины издал книгу «Соприкосновение с личностями духа», которая привлекла внимание болгарских интеллектуальных кругов.

Григорий Спиридонович писал своему болгарскому другу, что мечтал «славно» поработать в «милой и прекрасной Болгарии». Судьба распорядилась так, что сделать ему этого тогда не удалось. Но родолюбивые болгары не позволили безвременью навсегда поглотить имя и дела этого замечательного российского мыслителя, которые, словно трава сквозь асфальт, пробили толщу времени и забвения.

В 2007 году выходит книга «Златоустният Григорий Петров, представен от Цанко Живков», в которой болгарский писатель и журналист раскрывает глубину философских обобщений своего героя и силу православного гуманизма, составляющих суть его произведений. Любовь и доброта как духовная энергия, вероятно, обладают материальной силой. В случае с Григорием Петровым его любовь к Болгарии материализовались в отношении болгар к его творчеству и в книгах о нём.

Читателям будет небезынтересно узнать, что предисловие к книге Цанко Живкова написано Константином Еленковым, бывшим директором Болгарского культурно-информационного центра в Москве. Он рассказывает, что в этом центре по его инициативе был проведён творческий вечер, посвящённый памяти Григория Петрова. Оказалось, что об этом неординарном русском проповеднике и мыслителе знал только митрополит Питирим (Нечаев), священник в седьмом поколении. К.Еленков нашёл в Ленинской библиотеке для митрополита биографию Г.Петрова. Он не называет автора. Но можно предположить, что речь идёт об упоминавшейся нами книге А.В.Руманова, изданной ещё в 1907 году. От К.Еленкова владыка узнал о последней книге Г.Петрова «К болгарской молодёжи», которую для него перевели с болгарского языка. Так, через много лет в Москве вновь было произнесено имя Григория Спиридоновича Петрова, когда-то собиравшего в русском стольном граде на свои выступления многотысячные аудитории.

Перед написанием предисловия К.Еленков провёл среди болгарской интеллигенции импровизированную анкету: «Знаете ли вы, кто такой Григорий Петров?» Только представители довоенного поколения ответили утвердительно. Некоторые назвали его своей путеводной звездой. Написавший более шестидесяти детских книг, восьмидесятипятилетний писатель Иван Крыстев заявил: «Нашей библией была книга «В стране белых лилий». Неожиданным было мнение бывшего партийного функционера, писателя Стояна Бойчева, который задаётся вопросом: почему сегодня не издают произведения Г.Петрова?

Автор предисловия пишет, Цанко Живков обладает той же пламенностью, что и герой его книги, той же энергией проповедовать, сеять вокруг себя зёрна любви к добру и красоте. Личное знакомство с Евелиной Божковой позволило ему воспользоваться уникальным архивом, сохранённым её дедом. На основе архивных материалов Г.Петрова, а также изданных в прошлом его произведений Ц.Живков сумел донести до читателей обаяние личности этого удивительного русского мыслителя, всю свою жизнь утверждавшего своим творчеством смысл и силу слова Божьего. Прочтение этой книги оставляет убеждённость, что в наиболее трудные периоды народной жизни Провидение посылает людей, способных, как апостолы, указать миру пути к Добру, Свету и Истине. В ней можно найти не только сведения о жизненных перипетиях её героя. Но и увлекательный рассказ о судьбах русской интеллигенции в ту эпоху, которая дала миру Достоевского и Толстого, Св. Иоанна Кронштадского и Григория Петрова.

Мне посчастливилось познакомиться с Ц.Живковым во время моей дипломатической службы в Болгарии. Он с увлечением, темпераментно рассказывал о работе над своим сочинением, которая занимала его в течение нескольких лет. Это были годы большого творческого напряжения и многих приятных переживаний и откровений.

С огорчением я узнал от него, что некоторое время назад из-за проблем со здоровьем Е.Божкова вынуждена была продать архивные материалы Г.Петрова, доставшиеся ей по наследству. Она обратилась в российское посольство. Там ей сказали, что не занимаются этими вопросами. Она написала письмо в министерство культуры России. И получила аналогичный ответ. Направила письмо директору Росархива Федеральной архивной службы России, рассказала о Г.Петрове, привела заглавия двадцати четырёх его произведений и рукописей нескольких его статей, которыми она располагала. Но ответа на это письмо не дождалась. В результате все эти материалы были куплены институтом Гувера Стенфордского университета США.

С грустью приходится отмечать, что в нашей стране сменилось несколько эпох и форм государственного устройства со времени нашего героя, но психология российского чиновничества не меняется. Оно действует согласно сложившимся стереотипам. За редким исключением представители этого многочисленного сословия без руководящих указаний не проявляют никакой инициативы. В этой среде даже родилась и повсеместно распространилась поговорка: «Всякая инициатива – наказуема». Вот и получается, что предметы культурного достояния, принадлежащие по праву нашему отечеству, оказываются где угодно, только не в России.

Хотелось бы с признательностью отметить благородный труд болгарского писателя, по зову своего сердца обратившегося к творчеству Г.Петрова и преодолевшего немало препятствий, чтобы издать книгу о нём. Цанко Живков любезно предоставил мне во временное пользование семь томов избранных произведений Григория Петрова и ксерокопии ряда его рукописей. За что выражаю ему благодарность. После ознакомления с ними какой-то нравственный императив не давал мне внутреннего покоя, который и заставил меня обратиться к написанию этой книги, чтобы познакомить современного российского читателя с творчеством нашего замечательного соотечественника, большая часть литературных произведений которого никогда не издавалась на русском языке.

Мои попытки привлечь внимание руководства союза писателей России, чтобы издать их перевод на русском языке и вернуть наше национальное достояние в российское культурное пространство, натолкнулись на извечный аргумент тех, кто хочет отказать, – отсутствие необходимых средств. Но, мне показалось, не только это было причиной отказа. В некоторых людях, видимо, всё ещё сидит комплекс страха: как бы чего не вышло?… А вдруг кому-то покажется, что изданы произведения «не того автора»? Аргументы в пользу актуальности многих сочинений Г.Петрова для современной России не имели успеха. Позицию перестраховщиков от литературы в этом случае можно охарактеризовать словами нашего классика: «Что станет говорить княгиня Марья Алексеевна!»

Другое отношение проявили болгарские братья по перу. Председатель союза болгарских писателей Николай Петев в беседе со мной сказал, что у возглавляемого им союза есть намерение выпустить избранные произведения Григория Петрова. А главный редактор Софийского издательства «Захари Стоянов» Иван Гранитски поделился своими планами – издать сборник трудов Г.Петрова в серии «Выдающиеся русские мыслители». Может быть, и в случае с творчеством нашего соотечественника «заграница нам поможет», поможет разглядеть, «от какого наследства мы так бездарно и безалаберно отказываемся».

Без малого сорок лет моей жизни связаны с Болгарией, в том числе пребывания в ней в качестве советского и российского дипломата. Мне казалось, что за это время удалось довольно хорошо узнать народ этой замечательной страны, которую невозможно не полюбить, единожды побывав в ней. Но прочитав книгу Г.Петрова «Города и люди», открыл для себя много нового, что заметил её автор в болгарском народе, посетив эту страну всего несколько раз.

Как знаток народной психологии он оставил интересные наблюдения о некоторых особенностях болгарского национального характера. Болгары, отмечал он, по природе своей – наиболее энергичный этнос среди всех южных славян. София превзошла Белград. Она больше, богаче и живёт более напряженной общественной жизнью. И быстрее развивается. После её освобождения прошли какие-то 30-40 лет, а здесь появилось уже несколько новых кварталов с широкими улицами и большими красивыми зданиями.

В городе имеется прекрасная народная библиотека с хорошо подобранными книгами. Она всегда полна посетителей. Созданы замечательные народный и этнографический музеи. Интересны и богаты зоологический и ботанический музеи. На бульваре «Царь Освободитель» возвышается грандиозный памятник царю Александру II.

Дворец, офицерский клуб, Народное собрание, военное училище, семинария – это здания, которыми может гордиться любой европейский город. Болгары, похоже, спешат жить, спешат наверстать то, что было упущено во время пяти векового рабства. Болгары жадны до просвещения. Большое внимание они уделяют школе. Все учатся упорно и с любовью. Болгарская интеллигенция растёт и из года в год увеличивается числом. Софийский университет намного превосходит Белградский. Он развивается на солидной университетской основе.

Такая кипучая энергия и работа поразили Петрова. Страна жила после освобождения полной жизнью. Не было и следа унынья и духовной усталости. Народом сделано уже многое, а он мечтает о большем. Откуда такая энергия? Где искать её причины?

Он разговаривал об этом со многими людьми в Софии: с учёными, министрами, видными писателями, которые указали на разные причины, как внешние, связанные с своеобразными историческими обстоятельствами, так и внутренние, зависящие от психологии и характера болгар. Они упорны, настойчивы, трезво практичны и чужды тому, что называют мечтательностью.

Сербы как наши малороссы. У них мягче душа, они более мечтательны, нежели практичны. Сербы менее энергичны, менее упорны в достижении своих целей. Серб – скорее поэтичная натура, а болгарин – прозаик. Причина различий характера объясняется различием крови. Смешение племён, приток другой крови укрепили у болгар мягкую славянскую натуру, придав ей твёрдость. Немилостивая историческая судьба ещё более закалила волю и трудоспособность болгар. Болгарин был ближе к туркам, чем серб. Турки больше его притесняли. Ему приходилось работать больше, чтобы сохранить свою жизнь. Для него каждый грош был более ценным. Вот почему, если серба отличают трезвость, трудолюбие и бережливость, то болгарин ещё более трезв. Его трудолюбие, как у вола, а вместо сербской бережливости, у него даже скупость. Если болгарину попали деньги в руки, так просто их не изымешь. Вообще, болгарин никогда не отречётся от своего, и будет отстаивать даже незначительные свои интересы. Русскому этого никогда не понять, а иногда это выглядит как нечто странное и чуждое.

Открытой русской душе и широкой натуре не постичь болгарской скрытности, недоверия, известной доли неискренности и холодности. Но с этим необходимо мириться и не забывать, что пятисотлетнее рабство, когда приходилось скрывать и деньги, и жён, и саму душу, не может исчезнуть сразу и бесследно. Новая жизнь с неизбежностью всё это изменит. Болгарская молодёжь, новое поколение уже и сейчас другие. Они значительно изменились к лучшему. В этом немалую роль сыграла русская культура, её лучшие проявления.

Болгария интересуется всем русским и находится с Россией в самом тесном культурном единении. Большое число болгар учится в России. На софийских улицах вы можете встретить студентов русских университетов, медицинской академии, кадетских корпусов и военных академий. На улицах и в парках постоянно слышите русскую речь. С любым интеллигентом здесь вы можете говорить по-русски. Он вас поймёт. Многие по-русски говорят прекрасно. Почти каждый знает русскую литературу. Нет учащегося, окончившего гимназию, который бы не прочитал несколько русских авторов, большей частью в оригинале. Одним словом, в Софии можно смело сказать: «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет». Но надо иметь в виду культурный дух, а не политический.

При чтении этих строк, написанных немногим более восьмидесяти лет назад, невольно подумалось: «Как изменилась сегодня духовная атмосфера в Болгарии? Какой культурной, образовательной и политической деятельности советских и российских властей обязано неприязненное отношение большей части болгарской молодёжи к русской культуре и русскому языку?» Сегодня здесь уже трудно встреть молодых людей, которые могут объясниться по-русски, знают русскую литературу и нашу действительность.

Нельзя исключать, что произошло это не в последнюю очередь потому, что в отношениях с болгарами как советских, так и российских деятелей разных уровней не учитывались те особенности характера болгар, о которых писал Григорий Петров. В частности, он подчёркивал, что в политическом отношении болгарин ревниво сохраняет свою индивидуальность. Петров ссылается на разговор с одним министром, который сказал ему слова, в немалой мере сохраняющие свою актуальность и сегодня. «Нужно понять душу болгарина, вникнуть в его отношение к власти, чтобы правильно оценить русско-болгарские политические отношения. Понятия «русофил» и «русофоб» – это фикции. У нас самый ярый «русофоб» ценит Россию не меньше всех «русофилов» вместе взятых. Наши «русофобы» не являются ненавистниками России, а твёрдыми националистами. Их девиз – «Болгария – для болгар», но не во вражде с Россией, а в самом тесном братском единении с нею. Болгарин так много страдал от чужеземного гнёта, что ему чуть ли не маниакально во всём видятся покушения на его свободу, предполагаемые коварные замыслы. Это надо иметь в виду, когда речь идёт о болгарском «русофобстве».

Сказанное в современных условиях не следует понимать однозначно. Я бы сделал поправку на изменившиеся обстоятельства. Сегодня, по моим наблюдениям, в политической жизни Болгарии появились «русофобы» другого порядка – те, кто сделал это качество своего рода «пропуском» в большую политику или публицистику. В наш век тотальной коммерциализации и это явление политической жизни превратилось в предмет купли-продажи.

Один болгарин в шутку сказал Григорию Спиридоновичу, что болгарские «резкости» объясняются стремлением народа быстро жить и чувствовать. Поэтому зачастую средства не выбираются. Нет времени их выбирать. Нужно спешить. Отсюда «возникает необходимость кое-что делать нечистыми руками». Превратности судьбы таковы, что вчера министр – сегодня в заточении, а завтра, возможно, – вновь в министерском кресле. Всё – переменчиво, непостоянно на поверхности бурно кипящей души народа, который ещё не выбрался на свой путь. Стране даже не ясны её исторические пути. Она их ищет то там, то сям. То жадно хватается за одно, и всемерно его превозносит, то, разочаровавшись вчерашними идолами, немилосердно их разбивает, растаптывает, воздвигая на алтарь новые, которые также недолговечны.

Как это напоминает события последних десятилетий! Складывается даже впечатление, что Г.Петров создаёт картину сегодняшней Болгарии, в которой всё поглощено борьбой между партиями. Происходящее в болгарском информационном пространстве он характеризует чисто российским понятием «писаревщина». Однако, отмечает он, если у нас к этому явлению научились относиться критически, то здесь оно в апогее своего развития и задаёт тон всей общественной жизни.

Молодому болгарскому обществу по нраву пришлась смелая язвительность «писаревщины», резкая критика и отсутствие какого бы то ни было страха перед авторитетом.

Конечно, признаёт Петров, ни перед чем не следует слепо преклоняться, испытывать суеверный и рабский страх. Ко всему надо относиться критически. Пусть эта критика будет резкой, смелой и беспощадной. Но пусть она начинается или, по крайней мере, завершается самокритикой. Чтобы она была критикой не только объекта, общества, правительства или чего-то другого, но также строгая и беспощадная критика субъекта, собственной личности, состоятельности или несостоятельности своего внутреннего мира. Требования, которые предъявляешь к другим, нужно, прежде всего, предъявлять к самому себе. И главное – если отрицаешь авторитет других, то никоим образом не следует навязывать свою личность в качестве авторитета, свою позицию как единственно правильную. Критерием всего, точкой отсчёта в оценках должен быть принцип – высший и вечный идеал универсальной любви и правды. Этот идеал не терпит ядовитости, самомнения и крайней самоуверенности. Требуется упорный труд для уяснения этого идеала, для его усвоения. Только в таком труде кроется залог незыблемого и поступательного общественного прогресса. Главное в нём – умиротворение болгарского общества. В этом кроется тайна мощного подъёма и проявление духовных сил народа.

Представители всех уровней российских политических и деловых кругов, деятели культуры, выстраивающие сегодня свои отношения с болгарскими партнёрами, должны помнить простое, но в то же время очень мудрое предостережение Г.Петрова о том, что «для болгарина, как и для серба, нет ничего более обидного, чем высокомерие». Это в равной мере касается и наших туристов и людей, вступающих на бытовом уровне в контакты с болгарами. Болгарина ничем так не оттолкнёшь от себя, как обидев его. Вы можете сделать ему тысячу различных услуг, но, обидев его однажды, перечеркнёте тем самым всё.

Один болгарский дипломат искренне поделился с Григорием Спиридоновичем о том, что многих тяжких недоразумений и нежелательных осложнений между Россией и южными славянами удалось бы избежать, если бы наша дипломатия понимала психологию болгар и сербов. Мы бы всегда были вместе с вами, заявил он, но только при других отношениях. Посмотрите, что делают австрийцы. Их советники-посланники изучают болгарский язык, изучают душу народа и стараются нас привлечь различным способом. А вы, извините, не такие. Вы держитесь высокомерно. Превращаете во зло сделанное вами доброе дело. Вы столько доброго сделали южным славянам, что они никогда не могли бы вам этого отплатить. Мы вечно будем обязаны вам. Но прошу вас, не напоминайте нам об этом нашем долге. Напоминание о долге всегда неприятно. Вы действуйте так, чтобы мы сами почувствовали свой долг перед вами, но не мозольте им наши глаза, не напоминайте нам о нём постоянно. А главное – это вообще излишне. Наконец, мы и сами помним добро. А ваша политика в отношении славян должна исходить не из желания добиться от нас платы, не из предъявления нам счетов за старое (их мы и так не забудем), а из заботы о том, чтобы они не девальвировались. Ваши отношения к нам не должны носить характера отношений кредитора к должнику, а быть отношениями брата к брату, равного к равному. Вашим собственным интересам отвечает не унижение нашего достоинства, а содействие возвышению его. Наше достоинство – это ваше достоинство.

* * *

Российским политическим деятелям и дипломатам важно уяснить эти истины и действовать в соответствии с ними. Однако, мне из собственного опыта известно, что реальная практика изобилует примерами другого рода. На протяжении всего послевоенного периода отчётливо, хотя и по убывающей, проявлялся патернализм советского руководства в отношении Болгарии. Огромный вред российско-болгарскому сотрудничеству в духовной сфере был нанесён спекулятивным лозунгом о «братской дружбе» и мистификацией о пресловутом «старшем брате». Тоталитарные системы обеих стран довлели над всей духовной сферой, которую полностью подчинили обслуживанию своих политико-идеологических интересов. Камуфлируемый коммунистической фразеологией, шёл процесс насаждения в болгарском общественном сознании советских критериев пресловутого «социалистического реализма» и «партийности» в культурной жизни. Реакцией на эти явления становится скрытый протест населения, неприятие официоза на уровне обыденного сознания и высмеивание его, игнорирование всего, что ассоциировалось с советским.

Многолетний идеологический пресс над духовной атмосферой общества, лицемерие власть имущих лишали людей искренности и простоты в общении, посеяли семена недоверия между людьми. Большой вред развитию нормальных отношений между нашими народами был нанесён мифом о так называемой «шестнадцатой республике» и вульгарной поговоркой люмпенов от политики «Курица – не птица, Болгария – не заграница», которые были специально созданы недругами наших народов, чтобы поссорить их «всерьёз и надолго». Коммунистические режимы канули в лету, а их идеологемы, к сожалению, всё ещё живут в некоторых головах, продолжая свою разрушительную работу. Приходилось быть свидетелем не раз и не два, как отдельные российские представители, то ли желая показать болгарским партнёрам свою «полную» предрасположенность, то ли блеснуть «эрудицией», нет – нет, да и вставят в свой экспромт пассаж о «шестнадцатой республике» или о том, что «Болгария – не заграница». Им и в голову не приходит, что на самом деле этим сомнительным «комплиментом» они бьют по национальному самолюбию людей, чьи предки многими поколениями ценой огромных физических и нравственных жертв выстрадали чувство свободы и независимости от кого бы то ни было.

Произошедшие в последние десятилетия общественно-политические перемены отмечены новыми негативными моментами в развитии российско-болгарских отношений. Не избавившиеся от «писаревщины» служители болгарской журналистской и публицистической музы, ориентируясь на новые геополитические азимуты, начали насаждать в массовом сознании негативизм в отношении всего советского, тотально оплёвывая предыдущий опыт взаимоотношений наших народов. Электронные и печатные средства массовой информации обрушили на население потоки лжи и небылиц, замешанных на злобе и демонизации прошлого, как будто вчера не было ничего светлого, а была одна непроглядная ночь. Немало помогли этому и наши доморощенные геростраты, чьи наиболее одиозные вымыслы тут же перепечатывались болгарской прессой. Иные «писаревцы» чуть ли не за доблесть считают как можно позабористей, пооскорбительней выдать журналистский «шедевр» в адрес «старшего брата». И в нашей журналистике, и в болгарской проявилась закономерность с отрицательным знаком. Когда не хватает культуры, художественного вкуса, когда посредственность вдруг получает возможность публичного выражения, когда снижены нравственные критерии, то оборачивается это вульгарностью, руганью и дурновкусием.

На этой волне профессиональные манипуляторы общественным сознанием довольно изящно сумели подменить понятия советский и русский, используя негативную коннотацию. Стали создаваться новые мифы, предлагаться рецепты стремительного процветания всех сфер жизни при условии отказа от испытанных исторических связей. Наиболее податливыми к этой новой деструктивной пропаганде стали представители тех двух поколений, которые выросли в атмосфере атеистического дурмана и утратившие чувство исторических связей православного единения. Против потоков лжи, которая, подобно удачно приготовленному коктейлю, подавалась со справедливой критикой недостатков, не могла устоять, прежде всего, молодёжь. На неё со страниц газет и журналов обрушиваются водопады антикоммунистических призывов, изощрённо наполненных антироссийским содержанием. В условия чрезвычайно сильного общественного напряжения, которое питается непрекращающимся накалом межпартийной борьбы, тем силам, которые управляют этим процессом, удалось разрушить материальные связи между нашими странами и нанести серьёзный урон связям духовным. Новые робеспьеры и мараты сумели создать в стране такую атмосферу обскурантизма по отношению к «старшему брату» – теперь это понятие используют уже они, но вкладывая в него иронично-издевательский смысл и часто подменяя его словами русский или российский (а в болгарском языке это – синонимы), что эти слова стали чуть ли не ругательными.

В качестве примера такой словесной эквилибристики может служить крайне тенденциозная книга Иво Инджева «Течная дружба» (София, 2011г.), в которой мифотворчество соперничает с конспирологией. Автор обильно цитирует наиболее одиозные антирусские и антироссийские источники прошлого, включая злобные высказывания К.Маркса периода Крымской войны 1853-1856 гг., и многие собственные публикации последних лет. Он пытается убедить читателя в том, что на протяжении всего исторического периода: от князя Святослава и до сегодняшнего дня Русскому и Российскому государству было характерно стремление завоевать Болгарию и подчинить её своему господству. Этому служит и название книги. Каламбур от «вечной дружбы» призван вызвать ассоциацию о «колониальной» зависимости Болгарии от российских энергетических ресурсов, которые в последние годы особенно часто называются «профессиональными русофобами» фактором «империалистической» российской политики в отношении Болгарии. Видимо, по их представлению, России следовало бы бесплатно или, по крайней мере, по символической цене, как это было в советский период, продолжать перекачивать сырьевые богатства своих недр. Автор книги не преминул сообщить, что он награждён болгарским хельсинским комитетом в 2010 году. Ему, как, впрочем, и членам этого комитета, невдомёк, что с момента, когда Хельсинский Акт стал достоянием истории, этот комитет приобрёл уже рудиментарный статус.

Те силы в болгарском обществе, которые озабочены судьбами своей страны, хорошо понимают, что дальнейшее её развитие, наряду с процессами интеграции в Евросоюз, не только не исключает, а напротив, предусматривает разностороннее сотрудничество с Россией. Поэтому они всемерно стремятся активизировать российско-болгарские связи в духовной сфере. В этой многосторонней и многоплановой работе трудно переоценить значение литературного наследия Григория Спиридоновича Петрова, проникнутого заботой о духовном единении русского и болгарского народов.

Продолжение следует.
ГЛАВА 3

«Я люблю добро, истину и красоту. Хочу жить ради них,
потому что без них мир не имеет смысла.
Хочу и других научить, как можно жить ради них».

Из письма Г. Петрова Д. Божкову

 

Самым ценным своим произведением Григорий Петров в письмах Д. Божкову называл «Искусство и жизнь», которое было издано в Болгарии в апреле 1925 года. Интерес читателей к нему был столь велик, что в том же году вышло второе, а в следующем третье издание. Работа над этой книгой заняла у Григория Спиридоновича восемнадцать лет и явилась результатом изучения сокровищ крупнейших музеев Европы. В чём своеобразие этого сочинения, его культурологическая ценность? Ответ мы находим в словах самого автора: в этой книге «изложена история человеческого духа – как чувства, мысль и воля народов отразились в живописи, скульптуре и архитектуре».

Предисловие к книге написано виднейшим болгарским учёным – историком Иваном Шишмановым. Он познакомился с Петровым, когда тот впервые посетил Болгарию в 1903 году. Они понравились друг другу и с тех пор поддерживали приятельские отношения. Шишманов заявляет, что принял предложение написать краткое вступление к книге, потому что хотел поддержать мысль автора об огромном и всестороннем значении красоты и его убеждённость в том, что искусство и художественное творчество, это не вид роскоши, а «насущная потребность жизни, как воздух, вода и хлеб». Он отмечает, что «нравственный пафос этого произведения столь возвышен, а очарование стиля, который поражает неожиданными, часто блестящими образами и необычайно оригинальными сравнениями, настолько неотразимо, что все будут читать его с огромным увлечением».

Историки искусства, как правило, описывают факты. Г. Петров, по его словам, пытается раскрыть психологию фактов, ставя вопросы: «Почему цивилизация родилась в Египте? Почему именно греки, а не какой-то другой народ, дали миру полную красоту человеческого гения? Почему искусство у одного народа такое, а у другого – иное?» Мне хотелось, поясняет Григорий Спиридонович, изучить историю человеческого духа в судьбах человечества. Выяснить причины, почему человечество на протяжении тысячелетий так мало и медленно продвигается к совершенству. Египет, Ассирия, Вавилон, Рим, Средние века (церковь), Византия, Россия не содействовали развитию духа и его красоты. Они душили творческие гении, как личности, так и народы, подрезали им крылья. И следует удивляться силе человеческого гения, который мощно и с блеском расцветал в искусстве, как только где-то открывалось поле для творчества. Своим исследованием Г. Петров хотел показать всеобъемлющий смысл искусства и красоты, необходимость проникновения красоты во все виды творчества. И, наконец, понять психологию художественного творчества разных народов и гениев искусства.

Эпиграфом своего произведения он взял слова Ф.М. Достоевского: «Красота спасёт мир». Как и Достоевский, он убеждён в огромном, всестороннем значении красоты в жизни человека, в необходимости распространения её влияния на все стороны его деятельности, на все сферы жизни отдельных народов и всего человечества. Г. Петров поясняет, что великий Достоевский не сказал, что культура спасёт мир, или наука, или философия, или политика, или религия. А сказал: «красота спасёт мир». И это потому, что наука, философия, политика и религия могут принимать болезненные, уродливые, безобразные и даже преступные формы. И тогда они становятся служанками то суеверия (например, алхимия или астрология), то насилия, то жестокости, превращаются в тёмные, разрушительные силы. Необходимо, чтобы и наука была прекрасной, и философия, и политика, и религия. Только красота даёт им полноту их смысла и высшую их ценность. Да, именно красота, по Достоевскому, способна возродить и спасти род человеческий. Но красота не в обычном, приземлённом, узком и урезанно-ограниченном смысле слова, а та, которая всё объемлет, во всё проникает и всё определяет.

Широко распространено мнение, что красота, искусство и художественное творчество – это определённый вид роскоши в жизни; красивое, ценное, но не существенное дополнение творческой деятельности человека. Большая часть человеческого сообщества и материально и духовно поставлена в такие тяжёлые, иногда невыносимые условия, что при этом говорить о красоте и художественном творчестве излишне и даже неуместно. Это всё равно, что говорить о яблоках, апельсинах, деликатесах и винах перед голодными, голыми и бездомными людьми. В основе своей подобное мнение ошибочно. Наша личная, семейная и общественная, социальная и политическая жизнь именно потому и обезображена и ущербна во многих отношениях, что в ней мало красоты. Создать разумную, здоровую, радостную жизнь для себя и других – это большое искусство. От нас – каждого в отдельности и всех вместе – требуется, чтобы мы входили в жизнь как художники, которые понимают и любят красоту, а не вторгаются в неё как грубые примитивные простаки или, что ещё хуже, как варвары – разрушители.

Мы сами урезали, обескровили, лишили крыльев понятие красоты. И по этой причине ограбили самих себя, сделали свою жизнь ущербной. Мы закрыли и продолжаем закрывать красоте двери наших домов, рабочих мест, наших школ, общественных и государственных учреждений. Мы затворили красоту и художественное творчество, как сказочную райскую птицу, в золотые клетки темницы. Мы заперли искусство и служение красоте в художественных музеях и галереях, в академиях искусства, в стенах театров, в бронзе и мраморе статуй, в полотнах картин, в камне сотен церквей и дворцов.

Красота и художественное творчество, по выражению Г. Петрова, – это не гаремная красавица – одалиска, обворожительные прелести которой доступны только нескольким счастливцам, привилегированным избранникам судьбы. Красота и художественное творчество должны, подобно солнцу, светить всем и всему: и горным вершинам, и улицам, по которым мы ходим, и мастерским ремесленников, и каждому дому. Искусство и красота – это не роскошь, не красивое украшение или ожерелье из блестящих камней на шее жизни в праздничные дни или в торжественных случаях. Они должны быть насущной потребностью жизни, как воздух, вода и хлеб. Они должны стать цементом, известью, песком и глиной – основным скрепляющим материалом при строительстве нашей жизни. Более того, искусству и красоте надлежит стать главными архитекторами созидания нашей жизни во всех её проявлениях.

Весь земной шар, полагает Петров, представляет собой громадную художественную студию, в которой как отдельные народы, так и всё человечество призваны создать благодаря данной им жизни огромное художественное произведение. Все люди в каждый миг своей жизни, на каждом рабочем месте, в любом своём занятии или службе должны быть художниками – творцами, носителями и распространителями красоты. Профессор на университетской кафедре, народный учитель в школе, сельский труженик на ниве за плугом, врач в больнице, рабочий фабрики, священник у алтаря, офицер и воин в казарме, министр, готовящий законы, отец и мать в семье, муж и жена в семейном браке – все, всюду и всегда, во всём должны быть художниками.

Красота должна появляться не только под кистью Рафаэля или долотом Микеланджело, под пером Данте и Шиллера, пальцами рук Бетховена, Моцарта и Листа. Её должны создавать и кисть маляра, и острое шило сапожника, и тяжёлый молот кузнеца и каменотёса, и, если угодно, щётка уборщицы. Всё должно быть красиво. Красивыми должны быть не только статуи на площадях и перекрёстках, но и сами площади, улицы и их покрытия, лестницы и светильники на них. Красивыми должны быть люди, их семьи, общественный быт, социальное устройство, государственные деятели и законы. Надо добиться, чтобы красивым было земледелие и положение земледельцев, труд и вознаграждение рабочих. Красота должна играть и переливаться разноцветными, сильными и прекрасными лучами во всех плоскостях жизни, как солнце в огромном многогранном бриллианте высочайшей пробы. От каждого взгляда человека, каждого его слова, жеста, выражения лица, его мысли, от каждого прикосновения его рук и пальцев в жизни должны исходить лучи красоты. Только тогда можно сказать, что красота есть в жизни. И тогда будут поняты слова великого Достоевского: «Красота спасёт мир».

Стремление расширить понятие красоты, вывести художественное творчество из тесных залов музеев и студий, чтобы сила творчества проникла во все поры жизни и стала, так сказать, достоянием улиц и площадей, отнюдь не значит – желание принизить искусство или каким-то образом развенчать красоту. Речь идёт не о том, чтобы низвести красоту и художественное творчество до низин или, может быть, низменных и грязных ям жизни, а, наоборот, чтобы низины и ямы жизни поднять до уровня искусства и призвать к служению красоте и насыщению красотой.

И Буда, и Сократ, и Иисус ходили именно по улицам и площадям. По самым заброшенным лачугам и селениям искали людские толпы, говорили с камнетёсами, рыбаками, земледельцами и работниками. Их проповеди от этого не теряли ни своей силы, ни достоинства, ни красоты. Так обстоит и с высоким художественным творчеством. Вынесенные на улицы и площади, искусство и красота не станут от этого уличными и площадными. Солнце и над болотами, и над грязными лужами всё равно остаётся солнцем. Все поры и клетки жизни необходимо насытить красотой. И каждый человек должен быть носителем, воплотителем, апостолом и распространителем красоты. Тем самым никоим образом не будут развенчаны гении искусства. Рембрандт, Роден, Донателло, Дюрер, Микеланджело не будут низвергнуты с их заслуженных пьедесталов. Напротив, возвысятся толпы, широкие массы народа до высот творчества гениев искусства. Все и каждый приобщится к духу красоты, пророками которой были все великие художники.

К земле «обетованной» шли все евреи, но вёл их пророк Моисей. Такими пророками обетованной, желанной и долгожданной «страны» красоты, вождями жизни, полной художественного творчества, являются гении искусства, великие художники. Французский художник Роден довольно удачно определил разницу между художниками, гениями красоты и людьми из толпы. Он сказал: толпа смотрит, а художник видит. Художники – это люди утончённой, чувствительной и впечатлительной натуры. Их душа особенно восприимчива к проявлениям как красоты, так и безобразного в жизни. Они – собиратели и распространители красоты. Они её пророки и апостолы.

Обычно считают, что духовный вождь еврейского народа Моисей взошёл на гору Синай и оттуда принёс скрижали, которые завещал человечеству, и что эти скрижали единственные. Но это не так. Человечество намного богаче. Гении многих народов своими творениями в искусстве оставили ряд новых скрижалей красоты.

Увеличительное стекло собирает рассеянное в атмосфере солнечное тепло и, собрав отдельные лучи в единый сноп, фокус, зажигает этими собранными лучами то, что попадёт под них. Так и великие художники, гении искусства. Они воспринимают, «собирают» отдельное понимание и ощущение красоты людьми своего народа и своего времени. И в своих произведениях: картинах, статуях, поэзии, музыке, прекрасных зданиях, – воплощают полноту этого ощущения красоты. А после этого их произведения овладевают умами, волей и чувствами толпы. Передают толпе свои настроения, своё мироощущение. Прививают толпе потребность в красоте.

Вот почему можно смело сказать, что великие художественные произведения гениев искусства являются скрижалями, завещанными человечеству вдохновением того народа, который выносил их в своём сердце. Так, Акрополь с Парфеноном и статуя Венера Милосская – это скрижали древних греков. «Моисей» Микеланджело и «Сикстинская Мадонна» Рафаэля – скрижали эпохи Возрождения. Картины Рубенса и художников его школы – скрижали Фландрии. Картины Хальса и Рембрандта – скрижали Голландии и т.д.

Творения великих художников открывают нам душу народа, сыновьями которого были гении искусства. И что самое важное, эти творения искусства показывают нам народы в минуты их вдохновения, в состоянии их наивысшего духовного напряжения, самого большого очарования, доступной их уму и сердцу красоты. Эта красота, пережитая и многократно выстраданная гениями народа, нас покоряет и восхищает. Она нас облагораживает, духовно очищает и освежает. Влечёт нас за собой к новым и новым высотам беспредельной, вечной красоты.

Толпа тупа, слепа и глуха. Люди из толпы признаются у Пушкина:

; «Мы сердцем хладные скопцы».

Толпа не жадна до красоты. Она не страдает от нечистот и мерзостей окружающей обезображенной жизни. Толпа без отвращения валяется в смрадной жизни, словно в грязной луже. Гении искусства приближаются к такой толпе и вопиют о мерзостях, в которых она тонет. Будят её одурманенное сознание. И когда взоры людей из толпы открываются, когда они сами отворачиваются от собственных мерзостей и пытаются избавиться от безобразий и смрада, тогда гении искусства с убедительной силой говорят толпе о красоте. Раскрывают тайну красоты. Зовут людей к красоте. Заливают толпу сиянием красоты, будто солнечными лучами. Отсюда становятся ясными как сущность искусства, так его цели и задачи.

Г. Петров убеждён, что великие художники, гении искусства и их дивные творения со времён древней Эллады до наших дней свидетельствуют о том, что художники не равнодушные зрители проявлений и событий жизни, которым безразличны зло и добро, безобразие и красота. Они не просто «увеселители» жизни, создающие только красивые линии, цвета, звуки и слова. Всё это для них является только необходимой формой, языком их речи. Но сама их речь всегда была пророческой. Была откровением новой и новой правды, всё более и более совершенной красоты. Они несли красоту людям и звали их к красоте.

Наглядным примером того, как пророчески гениальные художники понимали искусство, может служить каждое их произведение. В Лувре, в залах Рембрандта, висят две картины, которые на первый взгляд не имеют ничего общего между собой. На одной нарисована лавка мясника. На ней изображены большие и малые куски мяса. Другая картина «Христос с учениками в Эммаусе». Что может быть общего между ними? Многие могут сказать, что художника не волнует их содержание. Ему важно нарисовать красивые картины. И это будет ошибка. А между тем, они представляют собой две скрижали красоты. Эти две малые картины заключают в себе, если хотите, всю историю человечества и всю философию жизни людей. И в то же время страстный пророческий призыв к красоте.

Что происходило в Эммаусе? Христос был распят на Голгофе. Его ученики начали покидать Иерусалим. По пути они говорили об Учителе и его судьбе. Двое из них повстречали путника, которого они не узнали. Разговор с ним так их заинтересовал, что, прибыв в Эммаус, они попросили его разделить с ними трапезу и продолжить разговор. Путник согласился. И когда во время трапезы он как старший, взяв хлеб, благословил и переломил его, тогда открылись у них глаза, и они узнали Его. И они сказали друг другу после того, как Учитель ушёл: как мы по пути не узнали Учителя, по словам Его? Не горело ли в нас сердце наше?

Глядя на эту картину, понимаешь, что она является одной из самых драгоценных скрижалей, оставленных Рембрандтом человечеству. В ней представлена в завершённом виде философия голландской живописи. Голландцы упорным и тяжким трудом всю землю страны обильно напоили потом, превратив её в тучные нивы и пастбища. Наградой за это они хотят, чтобы и жизнь их была полна довольства. Чтобы, как говорится, дом их был полной чашей. Вот почему голландцы любят рисовать внутреннее убранство домов. На сотнях картин изображены целые связки и корзины цветов, горы рыбы, мяса, сыра и вина. Всего этого голландцы хотят и в жизни. Которая должна дать сытость, довольство и приятный отдых. Это первое, но не последнее желание. Сытость (мясо, рыба, сыр, хлеб, вино и цветы) не главное для них. Голландец над всем ставит человека. Не человека – героя, не человека – философа, не человека – гения, а просто человека.

Голландцы уважают и любят каждого человека. Поэтому музеи в Голландии полны картин – портретов. Портретов обычных людей – мужчин и женщин. На них торговец и доктор, пожарник и нищий, скиталец и униженный еврей, женщины, которые проверяют счета за детский приют. Голландцы хотят научить всех, кто смотрит их картины, находить интересным каждого человека. Рембрандт своими картинами страстно и убедительно говорить зрителям:

; «Интересен человек вообще. Но он является человеком только тогда, когда имеет нечто светлое, возвышенное, священное в своей душе. Когда в его сердце есть святыни, перед которыми он горит, как свеча из чистого воска. Когда в душе его есть светлые огни, которые зажигают и чувства, и мысли, и дела его. Когда в душе его горят такие огни, тогда он действительно человек, кем бы он ни был – художником, матросом, рыбаком, учёным доктором или работником. Но если сердце человека никогда и ни от чего светлого не горело и не горит, тогда, кем бы он или они ни были, это – просто большие или малые куски мяса различного сорта: говядины, свинины и т.д.»

Так и с народами. Общество, народы, всё человечество только тогда оправдывают своё имя, когда у них, подобно эммаусским ученикам «сердце горит», когда есть святыни, которыми живут и ради которых готовы умереть. Но если нет никаких святынь, если в них никогда и ни от чего не воспламенялось и не «горит сердце», тогда они не народы, а огромные или малые куски мяса.

Г. Петров отсылает читателя к словам Родена, сказавшего, что «великим художником может быть только человек с великой душой, человек орлиного полёта к высотам духа». Кто внимательно читал Гомера, Данте, Сервантеса, Шекспира, Гёте или Льва Толстого, тот не мог не заметить, что все их произведения отражают величие и биографию их душ, их мировоззрение. Точно также с картинами, статуями, даже со зданиями, стенами и окнами, созданными великими художниками. В красках, линиях, мраморе, гипсе, бронзе, стекле и камне заключена глубокая философия, великая и светлая мудрость жизни. Даны скрижали, заповеди, уроки жизни, заветы гения толпе.

Каждое произведение великого художника – будь то трагедия Эсхила, симфония Бетховена, колона храма Эрехтейона, картина Ватто «Праздник Цирцеи», детская голова из мрамора работы Донателло – всё это полно большого, глубокого, вечного и общечеловеческого смысла. Какую радость и наслаждение нам бы ни доставлял труд художника, всё-таки было бы печальной и даже преступной ошибкой думать, как, впрочем, многие и думают, что задачи и цель художника – красиво нас «забавлять». Радовать, веселить и умилять наши очи, слух, мысли и чувства приятными чертами, красивыми звуками и словами. Такое понимание унижает красоту и искусство. Обесценивает его, оскорбляет и оскверняет.

По пути евреев в Ханаанскую землю, согласно библейскому сказанию, некое облако указывало им направление. Когда южная ночь опускалась, как чёрное покрывало, это путеводное облако освещало цель, словно небесный огонь или «огненный столб». Сколь ни красив был тот огонь, какую бы картину ни представлял он на тёмном небесном своде, разве можно сказать, что он был дан евреям, чтобы радовать их? Облако вело евреев. Показывало им путь к желанной благословенной земле.

Всё человечество, все народы, каждый отдельный человек ожидали и ожидают свой «Ханаан» – желанную и радостную жизнь. И гении человечества: мудрецы – философы, великие учёные, вожди социальных реформ были нашими пионерами. Прокладывали или, по крайней мере, намечали новые, более короткие и лёгкие пути к «обетованной жизни». Между ними самыми доступными, самыми привлекательными и привлекающими подобные «огненные столбы» были и остаются гении искусства, настоящие светила художественного творчества.

Лев Толстой несколькими словами определил разницу между силой и влиянием, которые могут иметь учёные, философы, законодатели, с одной стороны, и художники, – с другой. Он говорил: «Учёный, философ доказывает, а художник показывает». Иными словами, мыслитель убеждает путём долгих рассуждений, аргументов и заключений, а художник даёт яркую картину, и вы, без каких-либо аргументов способны почувствовать ужас перед безднами жизни или загораетесь страстным влечением к светлым, солнечным высотам человеческого духа, образ которого художник с такой силой и красотой воплотил в своём произведении.

Григорий Петров обращает внимание на стоявшую перед всем человечеством в то время сложную задачу. Старые понятия, общественные теории, личные, семейные воззрения на жизнь, как старые обветшалые одежды, износились. Возникла необходимость их замены. Нужен орлиный взгляд, охватывающий всю человеческую жизнь, как в прошлом, так и в настоящем, чтобы понять и почувствовать, почему человечеству так много дано природой, а народы и люди имеют так мало. Где в прошлом человечества корни его несчастий? И какой путь ведёт к лучшему будущему?

Ответы на эти вопросы, по мнению Г. Петрова, наиболее наглядно и убедительно раскрывает история мирового искусства в тесном единстве с анализом прошлого жизни разных народов. Этот принцип лежит в основе его сочинения.

Начиная с древнейших времён, человечеством затрачены огромные усилия и громадный труд, чтобы создать народам светлую и радостную жизнь. Но как мало достигнуто! Повсюду народные массы живут в нужде и невежестве. Народы и люди в постоянной, в вечной злобе и борьбе между собой. Вопреки достигнутым успехам науки, философии, техники и политики, в жизни человечества есть многое, что необходимо улучшать. Чем это объяснить? Тем ли, что люди – от природы негодные существа, что в подавляющем своём большинстве они не способны к разумной и радостной жизни для всех? Тогда надо признать, что основная причина зла – ужасов и страданий жизни, её болей и недугов – следует искать в характере человеческого духа. И тогда зло и несчастье – непоправимы. Уксус всегда останется кислым. Негр останется чёрным, лёд – холодным. Точно также внутренняя непригодность, разлад людей, какими были, такими и останутся. Многие, видя медленное изменение жизни к лучшему, смотрят пессимистично на природу человека. Дух человечества считают бесплодной почвой, которая не сможет родить ничего путного. Поэтому на земле так мало доброго, радостного и разумного. Но ведь сельскохозяйственная наука уже доказала, что нет вообще непригодной, плохой почвы. Есть только плохая, негодная её обработка. Любая почва может быть плодоносной, если она умело обрабатывается.

История искусства, считает Г. Петров, убедительно показывает, что на протяжении тысячелетий дух народов постоянно подвергался унижению и насилию, их приучали к покорности, безволию, терпению и рабству.

Египет, Вавилон, Ассирия

В глубокой древности теряется начало истории Египта. Он видел и великую славу и пережил дни тяжких унижений и страданий. Жизнь невольно принуждала детей Нила и много думать, и сильно и глубоко чувствовать, на многих вещах и обстоятельствах учиться. Поэтому вполне естественно, что в Египте рано зародились и высоко развились наука и искусство, техника и производство, государственность и торговля. Египет стал колыбелью человеческой цивилизации. Это объясняется не какими-то особыми одарённостями египетского населения, не природными талантами, которых не было в то время у других народов. У природы нет народов – любимцев. Как отдельные люди, так в ещё большей степени целые народы имеют в себе большие возможности и зародыши различных талантов и дарований. Их проявление и развитие зависят от благоприятной среды и обстоятельств.

Географическое положение и условия Египта самым благоприятным образом способствовали тому, что именно здесь зародилась человеческая цивилизация. Здесь в один узел соединяются три части света: Африка, Азия и Европа. Громадный Нил представляет собой широкий путь и открытые врата к внутренней Африке. Индия, Персия Арабский мир, далёкий Китай могли иметь наиболее удобные сношения с Европой через Египет. И, наоборот, вся Европа того времени, все берега Средиземного моря, стремившиеся к сказочным землям Азии, прибывали в Египет. Он был своеобразной станцией, где встречались «поезда» всех торговых стран того периода. Из-за этого с незапамятных времён на Египет нападали народы и Африки, и Азии, и Европы. А в мирное время в Египте встречались, обменивались знаниями самые деятельные и предприимчивые люди древнего мира. Многие из них оставались там навсегда. Поэтому не удивительно, что здесь и возник культурный очаг.

Страну, простирающуюся длинной и узкой долиной вдоль течения реки, можно назвать творением Нила. Огромная пустыня Сахара, занимающая почти всю северную часть Африки, хотя и отступает перед Нилом, но делает это со смертоносной злобой и всегда готова захватить занятую им долину великой реки. Путешествуя по Египту, понимаешь, почему религия египтян учит о двух верховных богах-братьях: злом Сете, носителе смерти, и добром Озирисе, дающем всем и всему жизнь. Сет, бог смерти, был олицетворением пустыни Сахара, её мёртвых песков. Озирис, бог жизни, бог радости, любви и знаний, олицетворял собою Нил. Между Сетом и Озирисом, между Сахарой и Нилом велась и ведётся постоянная война. Где разливаются воды Нила, там Сахара отступает, появляется жизнь, земля расцветает. А где Нил отступает из-за недостатка воды, там пески сразу же засыпают и погребают жизнь. Зелень земли превращается в жёлтые пески и проглядывает смерть.

Понятно, почему египтяне почитали и боготворили Нил. Понятно также, почему они много и глубоко думали о смерти. Жизнь египтяне завоёвывали тяжёлым «египетским трудом». Смерть всегда висела над их головами, буквально стояла у порога их дома. Нужно было рассчитать, когда воды Нила придут и когда отступят. Нужно было запастись водой, проложить каналы. Сама жизнь заставляла египтян заниматься астрономией, инженерным делом и математикой. Вследствие этого наука получила развитие в Египте.

Климат в стране благодатный, плодородие почвы, орошаемой водами Нила, сказочное. А жизнь народа тяжёлая. Непрестанный, рабский, тяжкий труд этого народа вошёл в пословицы. А наверху, управляющий слой вёл безумную, изнуряющую население роскошную жизнь. Угнетение и насилие фараонов просто удушали народ. Власть фараонов дополнялась и жаждой власти, если не политической, то духовной, многочисленной касты жрецов. Дух народа, дух личности был угнетён, не раскрывал своих возможностей и не развивался. В одарённом, трудолюбивом, добром и мягким сердцем населения не пробуждалась ни жажда жизни, ни вера в жизнь. Миллионам людей в продолжение веков преднамеренно, искусственно прививали страх к жизни, вселяли в них тупое равнодушие и рабскую покорность перед несчастиями и бедствиями жизни. И философия, и религия египтян были превращены в средство уничтожения духа. Египетская мудрость учила, что истинным домом людей является гроб, а все наши дома на земле – лишь временные, случайные остановки, о которых не следует и задумываться и заботиться о них. Во время веселий и угощений в Египте, в самый их разгар и кульминационный момент, выносили мумию или тело какого-нибудь покойника. Чтобы не дать возможность людям даже на время освободиться от гнёта смерти. Священной книгой египтян была книга, которая так и называлась – «Книга мёртвых».

Заповеди Моисея, Евангелие христиан, Коран мусульман говорят о жизни: как сделать так, чтобы было лучше для всех. «Книга мёртвых» учила египтян обрядам, связанным со смертью, и погребению. Мудрость и святость Египта сосредоточила всё внимание и силы народа на смерти, на теле покойника, как подготовить и сохранить мумии. Превращение тела умершего в мумию, бальзамирование стоило очень дорого и составляло целую науку.

Боготворя Нил, египтяне боготворили и плодородие земли. Богиня плодородия у них была сестрой Озириса, её именовали Изида. Символически она изображалась в виде коровы. Отсюда символом божества был бык, которого называли Апис. Около древнего Мемфиса сохранились гробницы Аписов – мумий. И человеку стоит увидеть эти чудовищные постройки, чтобы испытать ужас от сознания того, как преступно тратились силы египтян, чтобы сохранить от разложения трупы умерших быков.

Истощённый физически, опустошённый духовно, египтянин шёл в храм, чтобы излить свою муку перед богами и получить успокоение. Там ему нужно было миновать два ряда таинственных статуй – зверей с человеческими головами (сфинксов). В храмах был полумрак. Святилища богов держались в темноте. Их мощные стены были без окон, низкие потолки просто удушали. Сами боги изображались с головами крокодила, ястреба, обезьяны, коровы, собаки, кошки и гиены. Всё это ещё больше угнетало дух египтян, обезличивало их. Отвлекало их духовно от живой действительности, от творческой работы и радостной жизни на земле. Лишало их силы в борьбе со страданиями и несправедливостью жизни.

Отсюда понимаешь, почему главными памятниками в Египте являются пирамиды – эти чудовищные нагромождения камней. До нашего времени сохранились не более ста пирамид, разной величины, в которых когда-то были установлены мумии фараонов.

Греки оставили в качестве памятников своего творчества Акрополь с Парфеноном – храм богини мудрости, римляне – Колизей. Средние века, жаждавшие чудес, – оставили храмы, высокие до небес. А Египет оставил пирамиды. Почему так произошло? Пирамиды были гробницами фараонов. Местом погребения царских мумий. Их сооружение стоило неисчислимых средств и сил.

Все пирамиды находятся на левом берегу Нила, на самой границе с пустыней. А каменные карьеры, где добывали строительный материал, располагались далеко на правом берегу. Какие невероятные усилия требовались, чтобы отколоть, а затем переместить эти горы из камня.

Известно, что пирамида Хеопса строилась 30 лет. Постоянно на ней работало сто тысяч человек, которых каждые три месяца заменяли. Значит, в течение года меняли четыреста тысяч рабочих, а за тридцать лет пирамида поглотила труд двенадцати миллионов человек. И это для того, чтобы построить гробницу умершему человеку! Стоит ли тогда удивляться, что в Египте – в этой благословенной и в то же время несчастной стране – миллионное трудолюбивое население не смогло создать разумную, здоровую и радостную жизнь? Египет именно потому и оставил памятниками своего искусства пирамиды, гробницы фараонов, мумии, что был сам большой общей пирамидой, где, подобно мумии, был высушен, крепко замотан и поистине погребён живой, творческий дух народа.

Перед многими огромными храмами и рядом с некоторыми пирамидами установлены особые, изваянные из камня, фигуры – сфинксы. Это загадочные изображения лежащего животного, но с человеческой головой. Наиболее известным является сфинкс у пирамиды Гизы. О его величине говорит размер носа сфинкса в два метра.

И так всё в Египте – в искусстве, в пирамидах, в храмах, статуях, сфинксах, созданных по указаниям фараонов и жрецов, – всё делалось с целью подавить, а не пробудить дух народа.

Всё было тяжёлым, перегруженным. Пирамиды были искусственно воздвигнутые горы, статуи были колоссами. Все статуи в неподвижных позах, с застывшими выражениями лиц, словно окаменелые. Все имеют в себе что-то от сфинкса. Сфинксы также лежат неподвижно. В их каменных лицах читается окаменевшая загадка. Они похожи на людей, сомкнувших уста и стиснувших зубы, чтобы через них не вырвался невольный крик или нежелательное слово. Напряжённо, до полного бесстрастия замерли лица сфинксов.

И кто может разгадать, какие мысли рождались и роились в голове египтянина под маской сфинкса? Кто решиться утверждать, что там не было великих мыслей? Кто, наконец, способен подсчитать, сколько великих мыслей, сколько пламенных стремлений остались не проявленными, скрытыми в тайниках извилин мозга и груди древних египтян!

О, эти проклятые пирамиды – гробницы мысли и великих чувств! Какую красоту человеческого духа, какое величие египтян они удушили, иссушив и превратив в мумии сотни поколений египетского народа! И верно замечено, что «египетским трудом» на протяжении тысячелетий были воздвигнуты невероятно огромные камни, но не выдвинута ни одна великая идея. Египтяне оставили человечеству вечные гробницы, но не породили ни одного завета для жизни.

И если население древнего Египта, в состоянии страшного рабского подавления, парализованное духовно, всё-таки сумело в то время высоко развить астрономию, математику, медицину, гидротехнику и земледелие и передать вавилонянам и грекам зачатки науки и философии, то какое огромное богатство духа могли бы получить эти народы от Египта, если бы его население не было так скованно и угнетаемо фараонами и жрецами?

Колыбелью цивилизации, подобно Египту, были Вавилонская и Ассирийская монархии, которые связывали Азию с Европой и Африкой. Начало их истории уходит в четвёртое тысячелетие до Рождества Христова. Ассирия занимала северную, а Вавилон – южную Месопотамию. Библейское сказание, говоря о рае, помещают его на это место. Геродот, посещавший Месопотамию, не находит слов, чтобы описать плодородие страны. В этой долине встречались племена, которые шли из Азии и Африки. Первые шли по направлению к морю и заселяли южную часть Месопотамии, образовав Вавилонское царство. Вторые заняли горную её часть, на которой возникло Ассирийское государство со столицей Ниневией.

Вавилоняне, жившие в устье двух великих рек в наиболее плодородной части Месопотамии, самой природой были предрасположены для торговли. Это народ прибыли и богатства, роскоши и удовольствий. Но и здесь были счастливые исключения, которые старались понять смысл жизни и разгадать загадки мира. Они изучали тайны неба, которое в этих местах покоряет необыкновенным сиянием звёзд, наблюдали за их движением. Заложили основы астрономии, хотя и понимали её как астрологию. Прокладывали каналы, строили шлюзы. Были искусными инженерами. Но большая часть населения занималась торговлей. Предавалась роскоши, купалась в наслаждениях, что приводило его к разврату. И если Египет оставил в памяти человечества, словно мрачную тень, «египетский труд», то Вавилон обычно ассоциируется с поговоркой «вавилонская роскошь и распущенность».

Ассирийцы обладали другим характером. Дети гор, где кишели львы и другие хищные животные, ассирийцы были народом мрачным, с тёмной душой, похожей на эти покрытые облаками горы. Кровожадные, с круглой, словно вылитой головой, они отличались жестокостью, злобой и бесчеловечностью. Если Египет можно было сравнить с «Прикованным к скале Прометеем», то Ассирию – не с «Освобождённым Прометеем» Эсхила, а с «Взбунтовавшимся, распоясавшимся рабом». Накопившиеся в течение веков злоба и обида с жаждой мести, были подобны вулканической лаве, пробивавшей кратер и уничтожавшей всё вокруг. Ассирийцы были народом – варваром. Они вершили только одно – воевали, при этом грабили, жгли, убивали, опустошали. Признавали только огонь и меч.

И эти два царства – соседи: народ жестокости и народ роскоши, часто воевали между собой. То один, то другой завоёвывали друг друга. Но вопреки огромной разнице в характерах, постоянной политической вражде, они в результате тесного общения между собой невольно влияли друг на друга, и вследствие этого в их культурах было много общих черт. От Ассирии и Вавилона, в отличие от Египта, осталось довольно мало памятников искусства. Не потому что их число было незначительным. А потому что они не сохранились из-за слабого строительного материала. Египет был богат каменными карьерами, строил из гранита, даже базальта. Ассирия и Вавилон всё создавали из глины и алебастра. Вот поэтому в большинстве случаев остались одни развалины. Но и они свидетельствуют о том, что всё было рассчитано на то, чтобы подавлять воображение простых смертных громадными размерами, внушать им страх и трепет, рабское благоговение и сознание своего ничтожества. Храмы и дворцы имели чудовищные размеры с огромными стенами и многочисленными колоннами. Это стоило баснословных средств и ещё больших затрат людского труда. И всё это было излишним. Страшно подумать, для каких целей народы в продолжение тысячелетий губили свои силы и средства. И стоит удивляться не тому, что человечество на протяжении веков так мало продвинулось к разумной и радостной жизни, а тому, что оно не озверело совсем, не одичало, как Месопотамия – когда-то рай на земле, превратилась в страну болот.

Человечество при всех обстоятельствах – и при чудовищном «египетском труде», и вавилонских разврате и роскоши, и ужасах ассирийской жестокости – духовно возвышалось. Как молодая трава, прижатая камнем, пробивает путь к солнцу, так и человечество прокладывало путь от состояния дикого зверя и тупости скота к вершинам человечности. И какими сказочными богатствами духа наполнилась бы наша земля, если бы душа человека, духовные силы народов, вместо угнетения и подавления, развивались и воспитывались художественно!

Те же Вавилон и Ассирия оставили тому ясные и убедительные свидетельства. Отличительными, своеобразными артефактами их художественного творчества до нас дошли крылатые быки и львы. Это – статуи в виде барельефов на стенах дворцов и храмов. Каково было назначение этих фигур? В чём их смысл? Почему художественный гений Ассирии и Вавилона создал фигуры крылатых быков и львов? Сказать, что это был просто каприз фантазии, значит признать свою собственную умственную ничтожность, признать, что мы не способны постигнуть работу духа древних народов.

Г. Петров поясняет, что и египетские сфинксы, и ассиро-вавилонские образы крылатых львов и быков, и кентавры греков Малой Азии, – это философские образы самопознания и самоопределения. Народы глубокой древности стремились познать себя, определить природу человека. Кто и каков есть человек? Египтяне отвечали на этот вопрос образом сфинкса. Через него они говорили: люди и народы, человечество – это сложная загадка.

С внешней стороны, по своим действиям и человек, и всё человечество представляют собой алчных животных. От зверей люди отличаются только большим человеческим разумом. Человек усмирил зверя с человеческой головой. Египет так «познал» человека, и так определял всё человечество. Человек был зверем, но придёт время, когда он перестанет им быть. Он уже выходит из зверя. Но пока вышла только голова, а сердце остаётся в груди зверя. Оно звериное. Но придёт время и для сердца, и время для ног. Человек полностью освободится от зверя в себе. В этом, если угодно, можно видеть скрижали, которые в качестве завета другим народам оставили египтяне. Мы сделали всё, что смогли. Духовной работой над собой извлекли от головы до шеи человека из зверя. Вы продолжите далее: освободите плечи, грудь, руки и сердце.

Ассирийцы пошли дальше египтян. Они не только хотели бы извлечь из зверя всего человека. Они хотели бы поднять его над землёй. Хотели бы взмыть, как орлы, над горными вершинами. К звёздам! К звёздам и солнцу! К радости и красоте! К истине и добру!

Но они поняли, увидели, какова их жизнь. Они не орлы духа, а тупоголовые, словно быки. Хищные, как львы. Но они мечтают о крыльях. В них зарождается недовольство самими собой. Появляется желание вырваться, убежать от самих себя. Они чувствуют влечение, но у них не хватает сил это осуществить. Именно это выражают крылатые львы и быки с человеческими головами. Означает ли это силу или бессилие? Ни то, ни другое. Это говорит только о рождении силы. После сфинкса – новый зов к освобождению от кожи зверя, но только более ясный. Созданный гением египтян образ сфинкса лежит неподвижно. А оставленный ассиро-вавилонянами образ крылатого быка или образ крылатого льва уже не лежит. Он встал на ноги. Не сдвинулся с места, но уже стоит. Хотел бы взлететь, но нет ещё сил. Вот почему крылатые львы и быки – это скрижали завета ассиро-вавилонян будущему человечеству. Они завещают: не спите духом, расправляйте свои крылья, готовьтесь к полетам.

Творчество Эллады

Со стороны Европы вратами к Азии и Африке была Греция. Эллины, за малым исключением, почти всегда и всюду видели море. Его безбрежный простор влиял на душу эллина, воспитывал его, приучал к широким горизонтам. Говорил ему о бесконечных далях и пробуждал желание достигнуть их. Море наполняло энергией эллина, манило его к себе. Заставляло чувствовать себя свободным. Если какие-то тяжкие обстоятельства начинали притеснять или душить эллина в его отечестве, он сооружал небольшой корабль, устанавливал на нём парус и вместе с десятком, а то и сотней такими же, как он, свободолюбивыми людьми, отправлялся в путь от острова к острову, к берегам Азии или Африки. Эллины заселяли острова Средиземного моря и берега Малой Азии. Проникали глубоко в чужие, далёкие страны. Вступали в контакты с местным населением, узнавали много нового. Обогащались знаниями, верованиями и обычаями.

Одарённые от природы греки, подобно пчёлам, собирающим нектар разных трав и цветов, доставляли всё это в своё отечество. Благодаря своему положению, Эллада становится наследницей всех духовных сокровищ, собранных тысячелетней культурной работой народов Азии и Африки. Собраны были и знания, и идеи, и смелые догадки о законах вселенной и сущности человека. Но всё было придавлено и стиснуто общим прессом духа и мысли, находилось под спудом. Развивалось медленно или не развивалось вообще. А в Элладе все семена идей и знаний находили благоприятную почву. Получали необходимый простор и свободу.

Поэты свободно исполняли свои песни на улицах и площадях. Сторонники Демосфена и Перикла выступали перед толпами о политике, об устройстве общин и государства, о новых законах и союзах, о войне и мире. Ксенофонт, Сократ, Анаксагор излагали свою глубокую философию. А массы народа слушали все это. Поэтому новые идеи и знания быстро распространялись по стране, будоражили мысль и душу народа. Творческое начало в греческом народе развивалось, активно работало и созидало. Вследствие этого греки, не будучи каким-то исключением человеческого рода, своим творчеством озарили Элладу, а затем и весь мир небывалым блеском своего гения.

По природе своей Греция не богатая страна. Население её не многочисленное. Государственная жизнь здесь начала развиваться на много позже, чем в Египте и Вавилоне. А как много дал гений Эллады человечеству! В поэзии – Гомера, Эсхила, Софокла, Сафо. Эллада создала философию, заложила основы всех её направлений. Именами гениев философии Фалеса, Анаксагора, Ксенофонта, Гераклита, Демокрита, Пифагора, Зенона, Парменида, Сократа, Платона, Аристотеля гордится всё человечество. Великие историки Геродот и Фукидит были греками. Самый великий оратор – грек Демосфен. Великие законодатели – Солон и Ликург – греки. Первым гражданином мира был грек Перикл. Образцы наивысшего искусства в области скульптуры, архитектуры и живописи опять-таки дали греки: Дедал, Феодор, Мирон, Поликлет, Полигнот, Иктин, Скопас, Каликрат, Пракситель, Лисипп. Венчает эти имена гениев вечного искусства человечества Фидий.

Небывалый пример всему человечеству и особенно малым народам, а также только начинающим свою политическую и государственную жизнь! Небольшая страна с небольшим населением за двести – триста лет обогатила всё человечество на все времена. Скрижали мудрости эллинов, их поэзии, скульптуры и архитектуры, подобно скрижалям Синая, никогда не потеряют своей ценности для человечества.

На вопрос: почему так произошло, почему именно в Элладе? – Г. Петров отвечает – Потому что здесь совершалась огромная творческая работа не в тесных рамках какой-то группы или касты, или класса избранных людей, а в среде всего греческого народа.

И трагедии Эсхила, и красноречие Демосфена, и мудрость Анаксагора и Сократа, и скульптуры Фидия – всё было доступно пахарю-земледельцу, каменщику, кузнецу, рыбаку и мелкой торговке на базаре. Солнце культурной мысли богато озаряло самые затемнённые уголки и низины Эллады. Она дала сказочно богатый урожай великого творчества. На скрижалях, оставленных Элладой всему человечеству на все времена, начертано:

; Мы на заре человеческой культуры достигли солнечных высот мысли и красоты. Вы можете и поэтому должны пойти дальше. Для нас ступенями подъёма были египтяне и ассиро-вавилоняне, которых мы превзошли. Вы, сегодняшние европейцы, вы славяне – болгары, сербы, чехи, поляки, словенцы, хорваты и другие, должны подняться ещё выше. Должны превзойти Элладу.

Время и страшные ураганы войн, обрушившиеся на земли греков, безжалостно разрушали и уничтожали произведения эллинского гения. Великое чудо архитектуры – Парфенон вместе с другими зданиями Акрополя уже давно торчит, словно обглоданный скелет. От сотен статуй, рождённых гением эллинской скульптуры, до нас дошли только несколько жалких, зачастую обезображенных безымянных единиц. По всем музеям мира не насчитать и десятка оригиналов, хотя и поломанных. То, что видим в музеях и знаем по рисункам – это, как правило, копии. От древнегреческой живописи, если не считать изображения на вазах и на стенах домов, открытых при раскопках, где видны работы скорее маляров, чем живописцев, не осталось буквально ничего.

Греческие историки упоминают имена великих живописцев Зевксиса, Парразия и Апеллеса, работы которых очень ценились. Известно, что своим искусством они удивляли даже друг друга. Но от их произведений не осталось ни одного, не остались и следа их кисти. Вот почему сегодня о древнегреческом искусстве можно говорить только как об искусстве греческой скульптуры и архитектуры.

В музеях Афин, Парижа и Лондона можно встретить вдохновенный, божественный гимн из мрамора телу человека в статуях Венеры, Апполона и Геркулеса. Они не могут не восхищать силой и красотой духа человека. Как быстро и как высоко может подняться человеческий гений, когда у него не связаны и не подрезаны крылья!

Человек впервые в Элладе после многотысячелетнего существования почувствовал себя человеком. Гордо поднял своё чело и свободно вздохнул. И открытым взором посмотрел вокруг себя: на мир, на жизнь, на других людей. Эллин понял силу и ценность человека. Поверил в его беспредельную творческую мощь и в красоту его духа. Испытал гордость за человека. И он стал пророком, апостолом и художником красоты человека. Художник – эллин любил человека, каждого человека. Любил его за то, что он – человек. Любил всего человека и всё в человеке. И как целое, и отдельные его части: и фигуру, и жесты, и движения, и положение головы и плеч. Потому художник с таким любовным вдохновением работал над каждой статуей. Независимо от того, кого она изображает: «Зевса» Фидия, метательницу диска «Дискобол» Мирона, «Копьеносца» Поликлета или «Кариатиду» храма Эрехтейона на Акрополе.

Художник-эллин был певцом человека. Чтил его красоту, служил ей как верный жрец. Но это была красота внешняя. Статуи были образцами красоты тела. И в этом надо видеть не слабость эллинского гения и жалкую односторонность, а его силу и огромную историческую заслугу.

Этот посыл приводит Григория Спиридоновича к особому пониманию сущности красоты. С его точки зрения, тайна красоты имеет три степени или три вида. Есть тайна красоты вещества, материи и тела. Это тайна внешней красоты мира. Есть тайна красоты духа, красоты мыслей, идей, чувств, воли человека. Тайна красоты не только человеческого тела, но и личности человека. Это вторая и более высокая степень красоты. И наконец, третья, и завершающая степень красоты – это красота гармоничной жизни общества, народов и всего человечества. Тайна этой третей степени не только не раскрыта полностью, но её решение даже не поставлено многими в повестку дня.

Вторая степень тайны красоты, красоты духа была понята и художественно истолкована гениями эпохи Возрождения, творчеством художников – от Чимабуэ, Джотто и Донателло до Леонардо да Винчи, Микеланджело и Рафаэля. Спусти лишь тринадцать – пятнадцать веков после первой проповеди Евангелия – этой великой апологии человеческого духа! Поэтому понятно, что эллины даже во времена Фидия и Парфенона не могли быть пророками красоты человеческого духа. Вечная, неоценимая заслуга древних греков перед всем человечеством состоит в том, что они смогли разгадать тайну красоты внешнего, видимого мира и воплотить эту разгадку в божественных творениях скульптуры и архитектуры.

Что такое красота? В чём её сущность? Каковы законы красоты? Понять не просто. Для понимания этого Г. Петров обращается к гениальным творениям эллинского искусства, хранящимся в Британском музее. В одном из его залов стоит колонна храма Эрехтейона с вершины Акрополя. Автор вспоминает своё первое впечатление, когда он увидел эту колонну. По его словам, он испытал нечто, похожее на «художественный шок». Впал в некое художественное оцепенение. Стоял, словно обессилев, не в состоянии оторвать от колонны своего взора. Она вызывала ассоциацию пламенной молитвы, высеченной из мрамора. Он готов был обхватить её руками, прижаться к ней, испить её красоту. Придя в себя, он мысленно задался вопросом: что в этой колонне так поражает и очаровывает? Ответ на этот вопрос содержится в гармонии, в дивном сочетании отдельных частей и деталей с единым изумительным, завершённым целым.

В этой колонне всё – и высота, и её толщина, и форма, и цвет мрамора, и каждый завиток капители – всё, всё находится в божественном сочетании. Глядя на неё, чувствуешь, что всё обаяние исчезло бы, если бы скульптор изготовил колонну хотя бы на один миллиметр тоньше или выше, придал бы ей другую форму или выбрал мрамор другого цвета. Тайна красоты колонны именно в совершенной гармонии, в безупречной пропорции частей, в полном сочетании размеров, формы и цвета. В этом кроется тайна любой красоты. В гармонии. В пропорциональности. И в сочетании мельчайших частей.

Все знают, что над вратами одного из сооружений Дельфийского храма была надпись: «Познай самого себя!»

Однако, к сожалению, мало кому известно, что на другой стороне была надпись, может быть, содержащая большую мудрость, чем первая: «Ничего сверх меры!»

Ничего более того, что требуется, ничего лишнего. Всё должно быть в меру, на своём месте и в своё время.

Обобщая, Г. Петров делает вывод, что и для нас, сегодня, в любви и вражде, в борьбе и труде, в политике и частной жизни – везде и всюду актуальна великая мудрость: ничего чрезмерного, ничего лишнего, ничего сверх меры!

Но кто знает меру, где и в чём она, сколько всего должно быть, чтобы не было лишним? Кто знает меру всего в этом мире? Человечество до сих пор не нашло на эти вопросы общепризнанных и бесспорных ответов. Важно, что гений древних греков указал правильный путь, следуя которым можно найти решение этой главной задачи жизни. Поскольку задача жизни – найти гармонию бытия, гармонию всего сущего. Понять эту гармонию и привнести её в нашу жизнь.

Г. Петров выражает уверенность, что наступит время, когда и в сердце человека, и в жизни людей и народов всё будет в совершенной гармонии. И тогда не будет ни страданий, ни злобы, ни проклятий. И каждый акт человеческой деятельности будет актом большой радости, как для самого себя, так и для других людей.

Вот путь, указанный эллинами всему человечеству! Они дали миру гениальные образцы такой гармонии, гармонии человеческого тела. Гениальный скульптор Поликлет достиг совершенства в работе. Его произведения были столь гармоничны, что стали «каноном», неизменным правилом для молодых ваятелей. Поликлет даже написал сочинение о пропорциях человеческого тела. Древние греки пришли к внутреннему ощущению законов гармонии и воплотили их в своих статуях. Эти статуи стали скрижалями Эллады. В них завет Эллады всему человечеству. Тем самым они как бы сказали всем людям и народам на будущие времена:

; «Мы поняли и почувствовали красоту внешнего мира, красоту материи. Воплотили её в самых прекрасных образцах человеческого тела. Первый этап преодолён, путь намечен. Вы, люди будущего, идите дальше. Поймите и почувствуйте красоту духа, красоту человеческой личности. Найдите её и воплотите в новых гениальных произведениях искусства».

Не менее гениальными были греки и в области архитектуры. Ряд очаровательных по своей красоте храмов, театров, особенно здания на вершине Акрополя, полны высокой поэзии, мудрости, благородства и чистоты духа. Их по праву также можно причислить к скрижалям, оставленным эллинами человечеству.

В личной и частной жизни греки отличались скромностью. Но общественные здания Эллада строила с благоговением и любовью. На их сооружение средств не жалели. Греки исходили из того, что общественные здания у всех на виду и должны стоять веками. Поэтому они призваны быть для народа вечной и живой проповедью красоты.

Г. Петров ссылается на мнение английского историка искусств Раскина, справедливо полагавшего, что здания страны, их характер показывают душу народа нагляднее и полнее, даже чем поэзия, музыка и живопись. По характеру зданий можно судить о том, чем люди той или иной страны, того или иного исторического периода жили или живут духовно, каковы их мысли и влечения, какова их душа. Эллада вложила все силы и красоту своего народного гения в сооружение храма девственно прекрасной Афины, богини мудрости. Парфенон – храм Афины на вершине Акрополя, вместе со зданиями вокруг него демонстрирует нам гений Эллады во всём его сиянии. Правы историки искусства, утверждающие, что на всём земном шаре не было, и нет иного сооружения, где красота, мудрость и величие были бы с такой силой воплощены в столь совершенных формах, как на небольшом холме афинского Акрополя. Для его сооружения Перикл пригласил самых известных греческих архитекторов, скульпторов и живописцев во главе с Фидием, руководившим всеми работами. И великие художники Эллады превратили Акрополь в единое произведение искусства. Здесь каждое здание, памятник, храм, лестница, колонна, фронтон были оригинальны и представляли собой нечто завершённое. Но в то же время, все вместе они составляли единое великое целое. Все здания были расположены так, что ни одно из них не стесняло другое, а только ещё более рельефно отражало свою собственную и общую красоту. В этом и была заключена тайна красоты Акрополя, который был настоящей короной на челе Эллады, её второй скрижалью. Этим заветом древние греки говорили будущим поколениям:

; «Если вы хотите, чтобы ваша личная, семейная, общественная, политическая и социальная жизнь не была безобразной и тяжёлой для вас, помните тайну красоты Акрополя, где ничто никогда ничего не притесняло, не заслоняло и не затемняло, а только ещё более ярко подчёркивало общую и частную красоту. Пусть и ваша семья, общество, и государство станут живыми Акрополями. Где ни муж, ни жена, ни родители, ни дети, ни какая-либо партия, ни какой-либо класс, ни один этнос, ни одна религия не ущемляет других, не притесняет и не затеняет их, а только взаимно и все вместе усиливают общую и частную красоту».

Рим, Византия, Средние века

Эллины познали красоту и поняли ценность человека. Пришли к убеждению, что люди и народы могут и должны быть художниками жизни. Они завещали другим народам строить личную, семейную, общественную и государственную жизнь так, как они создавали Акрополь с Парфеноном, храм мудрости и красоты, храм красивой мудрости и мудрой красоты.

Место греков на сцене истории занимают римляне, которые, вместо мирового Акрополя с алтарями мудрой красоты, воздвигли Колизей – чудовищную человеческую мясорубку. Скрижали Эллады, если не были разбиты, то были заброшены далеко и забыты надолго. Красоту и ценность личной жизни, достоинство человека римляне, холодные и жёсткие государственники, задушили своей государственностью.

Государственность признавалась и греками. Великий мудрец Греции Аристотель был убеждённым государственником. Он говорил, что без государства могут обойтись только звери или боги. Звери, потому что до государства не доросли, а боги – потому что вознеслись выше него.

Законы и государство необходимы. Но «ничего сверх меры!» Во всём должна быть мера. Государственность, как кора деревьев, как кожа на теле человека, охраняет людей и общество от разрушительного влияния вредных сил. Роль государства – чисто служебная. Ещё Кант сказал:

; «Никто, никогда и ни при каких условиях и обстоятельствах не должен смотреть ни на себя, ни на другого человека как на средство или орудие».

Римляне не поняли святости и неприкосновенности человека. Римляне ради государства забыли человека. Из государства сделали жестокого бесчеловечного идола. Сделали Молоха, которому принесли в жертву человеческую личность. Вместо древних тиранов Египта, Вавилона, Персии – Рамзесов, Навуходоносоров и Камбизов – пришёл новый тиран, холодный, мрачный безличный деспот – государство.

Как это произошло?

Когда Рим и римляне ещё не существовали, Италия была населена многими племенами. Были и города, то тут – то там существовала своя, иногда достаточно высокая культура. Там, где сейчас находится Флоренция, жили этруски – трудолюбивый, одарённый, с большими художественными способностями народ. Они имели свою архитектуру, живопись, скульптуру, свою развитую литературу. Стояли на более высокой ступени развития других италийских племён. Но не им было суждено объединить этносы на Апеннинах и овладеть миром. Этруски – прадеды позднейших флорентийцев, художников Возрождения, были трудолюбивыми и миролюбивыми. Людьми плуга, кисти и долота художника, но не меча. Народом меча были римляне. Они и завладели сначала Италией, а позже и всем тогдашним миром.

Небольшое, полу пастушеское, полу разбойничье племя – римляне, заселявшие устье Тибра, были окружены более сильными племенами. Они поняли, что их сила в сплочённости, в крепкой общине, в строгой и безжалостной дисциплине. И римляне, не жалея ни себя, ни соседние народы, начали ковать римское государство. Они были, словно маньяки в этом отношении. Для них государство было манией. Римская сила и слава стали их высшими святынями. Доблестным и прекрасным было только то, что помогало могуществу и величию Рима: военная храбрость, физическая выносливость, железная дисциплина, гражданское мужество, суровая и простая жизнь и т. д.

Ряд поколений создал особую породу людей – здоровых телесно, с сильной волей, гордых и властных. Сформировался народ воинов-завоевателей и управленцев- законодателей. Красота, искусство, живопись, статуи, литература для римлян стали излишними, даже вредной роскошью. Когда после покорения Греции в Рим доставили трофеи, среди которых было много статуй, Катон – этот хранитель нравов, мрачно произнёс:

; «Эти чужие статуи – более опасны вражеских войск».

В дальнейшем, в дни мировой славы Рима, когда он завоевал Грецию и греческие колонии и был переполнен сокровищами Греции, любимец Августа – поэт Вергилий писал:

; «Пусть другие народы искусно льют статуи из бронзы или высекают их из мрамора. Ты, римлянин, помни, что твоё назначение – управлять народами. – Tu reger imperio populus, romane, momento».

Рим был практиком, строителем, организатором и завоевателем одной страны за другой. Всё новые и новые народы входили в состав Римской империи. Их необходимо было связать, соединить с Римом. И римляне прокладывают дороги. Через Апеннины, через всю Италию, через Пиренеи, через Галлию и Германию, через Египет и в глубины Азии. Дороги строились надёжно, не на десятки, а на сотни и даже тысячи лет. Во многих местах римские дороги существуют до сих пор. Через реки Италии, Германии, Англии, Месопотамии перекидывались мосты. Прокладывались водопроводы. Сооружались новые города. В городах повсюду воздвигались храмы, общественные здания, театры, цирки, бани. Бани – дворцы, украшенные великолепными статуями.

Римлянин был влюблён в свою столицу мира. Он грабил весь мир, чтобы украсить свою столицу. Рим был переполнен произведениями искусства. Тысячи скульптур наполняли дворцы и бани. По улицам и площадям стояли сотни памятников, сотни фонтанов, десятки триумфальных арок и победоносных колонн. Но в большинстве своём всё это было не своё, а куплено или захвачено. Сам Рим жил только одной мечтой – всемирной властью. Римляне хотели воздвигнуть над всем миром один купол. Самые великие римские поэты были жрецами государственного Молоха. Следом за Вергилием Овидий восклицал:

; «Рим, управляй миром! Господствуй с гордой головой над всеми народами».

Наконец, Гораций призывал римлян:

; «Донесите грозное имя Рима до крайних пределов земли, чтобы все народы мира знали силу римского оружия!»

Мечты римлян превратить все государства мира в единую Римскую империю были запечатлены в архитектуре. Рим строит Пантеон – храм храмов, где предполагалось собрать всех богов всех народов. Здание венчает широкий купол, наподобие небесного свода. Но народы не шли добровольно под необъятный римский купол. Их приходились завоёвывать. И Рим не смущало насилие.

Вся международная политика Рима была настоящим государственным разбоем. Договоры с соседними государствами были средством их обмана и притеснения. Заключённые союзы служили приманкой для порабощения. Сообразно этому воспитывался и дух римлян, чтобы они, как волки, могли давить и поглощать всё вокруг себя. Для этого необходимо быть не только храбрым, но и безжалостно жестоким, иметь железные нервы, чтобы спокойно наблюдать, как льётся кровь, созерцать страдания, убийства и смерть. Вот почему римляне наряду с Пантеоном строят чудовищные человеческие мясорубки для многотысячной публики. Воздвигается Колизей, где в праздничные дни убивали или дикие звери рвали на куски десятки пленников или рабов. Это было обыкновенной людской забавой того времени. Смысл Колизея и многочисленных цирков и амфитеатров, сооружённых повсеместно, был страшен по своей сути.

Колизеи, цирки и амфитеатры с их гнусными оргиями и убийствами были особого рода воспитательными заведениями, которые можно назвать высшими академиями нравов. Здесь людей «поили» человеческой кровью. Прививали им массовое зверство. Приучали смотреть на смерть побеждённых как на нечто обычное и законное.

Колизей был символом Рима. Символом бесчеловечности и презрения к человеческой личности. Весь Рим как государство был одним большим Колизеем, где не львы пожирали людей, а римляне без жалости, без совести и стыда, пожирали целые страны и народы. Не враги римлян, а римский писатель оставил нам доказательства всемирного разбоя и грабежа римлян. У римского историка Тацита можно прочитать такие слова, наполненные глубоким негодованием:

; «Римляне – грабители мира. Они всё разрушили и всё ещё не довольны. Убивать, грабить и насиловать – это они называют своим правлением. Для них мир – пустыня, которую они оставляют после себя».

Другой историк Рима Саллюстий пишет:

; «Единственная и постоянная причина, из-за которой римляне воевали со всеми народами – это неодолимое желание власти и грабежа».

Знаменитый Цицерон вынужден был признать:

; «Все завоёванные нами области стонут. Все свободные народы ропщут. Все царства негодуют от нашего притеснения».

В таком государстве – Колизее разве могла быть речь о достоинстве, красоте и ценности человеческой личности, когда людей сотнями, тысячами открыто, всенародно, ради развлечений римлян, убивали безвинно, по праву силы и власти победителя? Постоянные войны истребляли молодое и самое сильное население. Жителей завоёванных территорий уничтожали, морили голодом, обращали в рабов и массово отрывали от родных мест. Греция, Малая Азия, Египет, Северная Африка, да и сама Италия могли обезлюдить. Оставшееся в живых население вырождалось морально. Циничная роскошь одних и вопиющая нищета других, разнузданное насилие сверху и рабское унижение внизу развращали и победителей-римлян, и побеждённых ими в других частях империи. По словам историка того времени, «весь римский народ превратился в грубое и гнусное животное, единственной целью которого было – хлеба и зрелищ – panem et circenses».

Возникла огромная держава, но выродились люди, разложился весь народ. Личность и сознание человеческого достоинства были уничтожены в Риме. Во главе народа – властелина мира – могли появляться такие чудовища насилия, тирании и распущенности, как Нерон, Каракала, Калигула, Комод и другие. И это потому, что римляне перестали быть людьми. Римский народ духовно погиб и превратился в огромную человеческую клоаку. Как государство Рим стал circus macsima – всемирной человеческой мясорубкой. Как народ Рим превратился в cloaca macsima. Потому Рим и пал. Он не мог не пасть.

Это страшный урок на все времена! Трагедию Рима необходимо помнить всегда. Колизей с узаконенным насилием и зверством превратил и собственный народ в грязную «клоаку максима».

Из глубины веков слышался голос Эллады: «Научитесь уважать человека. Человек выше государства. Человек выше всего. Человек – это всё».

«Глас вопиющего в пустыне», белая ворона Рима, мудрый Эпиктет, сам раб, говорил римлянам:

; « Вы сделаете огромную услугу государству и человечеству, если, вместо сооружения высоких зданий или бесконечного расширения за чужой счёт границ владений, приложите труд и искусство, чтобы возвысить душу ваших сограждан, расширить их понимание о достоинстве человека. Поскольку несравненно выше и лучше, если великий духом народ живёт в малых границах, нежели миллионы ничтожных людей владеют огромными областями».

Но Рим не слушал и не хотел слушать предупреждения. Ослеплённые величием Рима его властители и римляне не замечали процесса, в котором по мере роста государства шло умирание человека в нём. А это вело и к смерти государства.

Тысячу лет после Рима умирала в разложении и Византия. Тысячу лет средневековая Европа мучилась во мраке невежества, зверства и отчаяния. Нужны были новые усилия и гении, чтобы в течение веков трудом воскресить то, что Эллада завещала человечеству:

; Любовь к жизни и веру в человека.

Византия

Триста лет после Рождества Христова Рим ещё жил. Римская империя, как старое, коряжистое дерево, держалась и выглядела издалека ещё крепкой, но внутри уже была прогнившей. Она медленно умирала. Римский император Константин Великий перенёс столицу из Рима в Константинополь. Здесь рождалось новое государство, которое стало наследником Рима.

Рим ослабел, выдохся из-за нападений и опустошений со стороны варварских народов. А Константинополь рос и богател. Всемирная империя разделилась на две части – Римскую на западе и Византию на востоке. Римская вскоре окончательно была завоёвана варварами. Она перестала существовать. А Византия образовала новое государство, просуществовавшее после этого тысячу лет – до середины XV века.

Византия стала новым всемирным центром, соединившим запад, Европу, с востоком – Азией и Африкой. Правящей нацией здесь стали греки. Официальный язык был греческий. Цивилизация и культура носили греческий характер. Но греки Византии не были греками Эллады. Византия была с другим духом. Византия была старостью греков. Старостью со всеми её спутниками: усталостью, упадком творческих сил. Упадком любви к жизни, упадком веры в силы человека. Византия была старчески огрубевшей, даже жестокой, без крылатых мечтаний и без энтузиазма. Душа Византии была высушена, похожа на кожу старой женщины, проведшей долгие годы в развратной жизни. Византия вышла из Колизея и клоаки Рима. Она принесла оттуда все преступления и пороки, но без достоинства, мужества и твёрдости Рима.

Старчески алчная, сластолюбивая, предающаяся роскоши, мести и обману, Византия в политике была лукавым деспотом. В религии, в науке, в искусстве и философии – лицемерной и фальшивой.

Что могла дать миру такая страна? Какие скрижали могла она завещать человечеству? Какой след оставить в искусстве?

Во время царствования императора Августа, в бедной и отсталой провинции родился Иисус, принёсший в мир новую религию. С берегов Иордана разнеслись неслыханные до того слова:

; «Придите ко Мне все трудящиеся и обременённые, и Я успокою вас. Открою вам истину, и истина сделает вас свободными, даст вам совершенную радость. Вы не рабы. Вы братья, а закон жизни един: закон братской любви».

Христианство, подобно весенним рекам, разлилось повсюду. Властелин мира, Рим, увидел в новом учении опасного для себя врага и начал его преследование. Христиане вынуждены были скрываться в подземных катакомбах. Первые христиане, в большинстве своём – бедные граждане, рабы и мелкие ремесленники, – не могли взять в катакомбы ни архитектуру, ни живопись, ни искусство. Статуи для христиан были символом языческих богов. Живопись появилась в катакомбах, но какой она была? Словно подземное растение – вялой и бесцветной. Её техника была детской, скорее техникой маляров. А содержание – чисто религиозное: образы и символы, взятые из Библии и Евангелие. И это продолжалось в течение трёхсот – четырёхсот лет.

Новое искусство, призванное раскрыть тайну красоты духа, едва проглядывало в том мире. Предстояла большая, напряжённая и длительная работа духа, интеллекта, чувства и воли человека.

Рим пал. На его место пришла Византия. Но улучшения не произошло. Сменился тиран, притеснитель духа, но угнетение осталось. Оно приобрело другие формы.

Символом Рима был волк. Символом Византии могла бы быть лисица. Так же, как и Рим, Византия была державницей, даже ещё большей, чем Рим. Византия не только насильно притесняла личность. Она лукаво, словно лисица в курятник, проникала в душу человека и там пила его «кровь», высасывала его энергию. С претензией на высшую мудрость и святость Византия внушала людям мириться и терпеть все бесчинства и несправедливости жизни, слепо покоряться страданиям. Отравляла мысль людей неверием в жизнь и человека. С благочестивой и лицемерной набожностью Византия говорила о небе, отвлекая людей от земной жизни. Она без устали повторяла о вечной жизни после смерти, не давая людям возможности задуматься о бесценной важности каждого дня и часа, каждого мгновении их жизни здесь, на земле.

По глубокому убеждению Г. Петрова, Византия совершила самое главное ограбление в мире. Она ограбила души людей. Ограбила у людей вселенную, красоту мира и жизни, веру в радость бытия, веру в человечество, веру в красоту человеческого духа. И всё это под видом святости. Под видом высшей мудрости.

Возьмите искусство Византии. Оно было исключительно церковным, искусством храмов и богословия. Оно творило по заповедям и установленному порядку и образцам, в определённых тесных границах. Статуи считались соблазном. Само тело человека было признано греховным. Нагота была объявлена порочной. Новые скульптуры, за исключением бюстов императоров, не появлялись. Живопись была обречена обслуживать храмы.

Рисовали только иконы, а в иконах допускалось изображать только Бога-Отца, Иисуса Христа, Деву Марию и святых. Понимание святости было монашеским, аскетичным: враждебным телесной красоте, земным радостям. Поэтому лица святых рисовались худыми, строгими, суровыми, а их фигуры – длинными, слабыми и тощими. Не допускалось изображения на иконах ни неба, ни земли, ни солнца, ни природы, ни человека, ни животных. Всё это считалось недостойным. С икон взирали только небожители. И взор их был отрешённым и строгим. Как правило, направленным куда-то вдаль. Над землёй, над людьми и человеческой жизнью. Человек чувствовал себя перед ними, как на суде: беспомощным и виновным, одиноким, безвольным и слабодушным. В чём виновен? Виновен вообще. И жизнь ему казалась тупой, жалкой, ничтожной, непоправимой, не заслуживающей никаких усилий, никакой борьбы.

Византия воздвигла громадные и богатые храмы. Расходовала на них огромные средства. Материалом служили мрамор и золото, серебро и слоновая кость, драгоценные и полудрагоценные камни. В середине шестого века Юстиниан Великий построил в Константинополе знаменитый храм «Святая София». Светлый, воздушный, как небо, наполненный блеском своих драгоценностей.

Константинополь славился множеством своих церквей. Влияние Византии отразилось и на Италии. В Венеции, имевшей торговые связи с Византией, был построен храм «Св. Марка» в строгом византийском стиле. В южной Италии – Сицилии, в Палермо до сих пор сооружают храмы с византийскими элементами.

Так как Византия была захвачена турками, и храмы были превращены в мечети, то византийское искусство лучше всего сейчас изучать в Италии. Храмы Византии очаровывали своим великолепием, ослепляли блеском золота. Золотые одежды, золотые сосуды, позолоченные внутри стены, золото на иконах, на лицах Христа и святых. На иконах, изображавших святых, не было воздуха – весь фон икон покрывался золотом. Было роскошно, богато, нарядно и на вид красиво. Но всё это говорило о красоте и блеске на небе, о славе и радости небожителей. А земля была забыта. Человек оставался беспомощным и бессильным в земной жизни.

Старая, развратная лукавая Византия, царство евнухов, придворных кокоток и невежественных монахов, иссушила живую правду и живую радость, живую силу и живую красоту земли и человека. И словно мощи в золотом ковчеге, запечатала их в золотые рамки.

Византия отравила душу народа пессимизмом, искусственно прививала людям утомлённость и безволие духа.

В интерпретации Григория Петрова, отрава византийщины извратила, разложила духовную природу русского народа, принявшего христианство из рук Византии. В начале своей истории русский народ устами своего сказочного героя Святогора говорил, что он в силах и хотел бы перевернуть Землю. Но только не знает, в какую сторону. Не знает, как применить свою силу, ожидая, что кто-нибудь ему подскажет.

Минули столетия после Святогора, и великий русский писатель Л.Н. Толстой в одном из своих рассказов «Много ли земли нужно человеку» пишет, что человеку нужно только два – два с половиной аршина земли. Это в нём говорит византийщина. Весь земной шар как арена деятельности человека заменила земля для могилы, которой достаточно двух – двух с половиной аршинов.

Отравлены византийщиной и герои Достоевского. Их бессилие в борьбе со страданиями жизни, со злом в мире: принятие и даже оправдание страданий – всё это последствия отравления русской души византийщиной.

Лишние люди Тургенева, хмурые люди Чехова, идеализм русской литературы и интеллигенции, её оторванность от деятельной, созидательной работы, какое-то стыдливое уклонение от радостей жизни, а также политика русских властей и многое – многое ещё другое тёмное, больное, слабое, безвольное – весь этот цвет искусственной старости был привит нам византийщиной.

Тысячу лет просуществовала Византия. Тысячу лет она отравляла дух дыханием смерти. И вся русская культура до сих пор ещё во многих отношениях пропитана византийщиной. Мысль широких масс народа затуманена византийским мраком. Предстоит громадная воспитательная работа, которую когда-то совершили сильные люди эпохи Возрождения.

Средние века

Средние века обычно считают периодом переходным, промежуточным. Временем падения Римской империи и гибелью вместе с ней древней эллино-римской культуры, с одной стороны, и зарождением и расцветом новой общеевропейской, христианской культуры, с другой. Но если известно точно, когда под ударами варварских народов пал Рим, то никто не может точно сказать, когда и в какой стране Европы началась новая культурная жизнь.

Прогнивший Рим умирал давно. Пришлые в его земли варварские народы мстили за старое угнетение и за грабежи. Грубые, необузданные, они жадно набрасывались на сокровища и роскошь Римской империи. Сметались до основания целые города. Гибли музеи, библиотеки, памятники, дивные творения поэзии, живописи, ваяния, архитектуры. Происходили настоящие культурные землетрясения, истинные культурные катастрофы. Но всегда на том же месте начиналось новое строительство. Жизнь всегда сильнее смерти и разрушения. Пришлые народы-варвары попадали под воздействие культуры Рима. Она влияла на них даже своими обломками.

Мысль варваров пробуждалась. У них появлялась потребность более культурной жизни. И как из-под развалин разрушенных зданий появляются новые ростки, так повсюду в Европе стали появляться зачатки новых мыслей, новой философии, новой науки и нового искусства. Правда, всё это было слабым, развивалось медленно, росло неуверенно. Часто сбивалось с пути. Суеверие считали наукой и религией. Вместо астрономии изучали астрологию. Вместо физики и химии – алхимию. Ошибались, впадали в отчаяние и разочарование.

Страсти укрощались медленно. Часто вновь вспыхивали злоба, грабежи и убийства. Повсюду жизнь была тяжёлой, не редко страшнее смерти. Вожди народных масс также были порождением своего времени. Знали только одно грубое средство воспитания: угрозы, устрашения и мучения. Повсюду страх. Страх мучений и страданий здесь на земле и муки в аду. Люди средних веков жили в атмосфере постоянного страха. Они сознательно душили в себе вкус и желание жизни. Перестали верить в самих себя. Жили с верой в чудодейственную силу помощи свыше. Жадно отдавались религии. Строили громадные храмы, многочисленные башни которых, взмывали в небеса, словно руки, поднятые в молитвах. Молили о помощи. Молили о чуде. Чудо стало сущностью, и целью религии. Религия понималась как церковная алхимия и магия. Церковь стала вождём людей и народов. Взяла под свою власть и науку, и философию, и искусство.

Византия лукавством превратила религию в проповедника покорности страданиям и несправедливостям жизни. Не наученные, как бороться со своими страданиями, люди Средних веков были готовы до крайности ограничивать свои потребности, отказаться от радостей жизни. Причины были различные, но характер мировоззрения и общественные отношения и в Византии, и в странах Запада в Средние века были одни и те же: страх жизни и презрение к человеку. Жизнь была страшной, её ужасы непреодолимы, а человек был существом жалким. Всё это нашло отражение в искусстве Средних веков.

Главным его видом была архитектура, а её основными памятниками – храмы. Вся Европа в Средние века строила храмы. Их сооружали усилиями целых городов, целых областей. Иногда тот или иной храм строился всем народом. Строили его годами, десятилетиями и даже столетиями.

Храмы делали огромными, исключительно высокими. Как будто они должны были вместить жителей всех городов, всех областей, всей страны. Чтобы скрыться в них от жизненных лишений, как в замках скрывались от нападения врагов. Высота башни Амьенского храма во Франции, например, достигает 111 метров, ширина внутреннего помещения 66 метров, а его длина 143 метра. Таких храмов только во Франции несколько: собор «Парижской Богоматери», собор в Шартре, в Реймсе. Кроме того, соборы в Страсбурге, Трире, Кёльне, Марбурге, Кентерберийский собор в Англии, Миланский в Италии. Это всё храмы – великаны. Каждый из них имеет неповторимый, своеобразный характер в архитектурном рисунке. Хотя их общий стиль называется «готическим». Но готы здесь ни при чём.

Согласно утверждению Г. Петрова, первоначально это слово употребил Рафаэль, который под ним понимал безумство духа этого стиля, порождение грубого, варварского наследия в жизни. Рафаэль поэтому его не любил. Он говорил, что в Италии нет места для этого стиля. Что его используют только варвары, какие-нибудь готы, но никак не итальянцы. И действительно, Италия не приняла его. Имеется единственный готический храм на севере страны, в Милане. Но далее, внутрь страны, готика не пошла. Миланский собор итальянцы облекли в белый мрамор. Он стоит, словно прекрасная невеста, облачённая в кружевное платье тончайшей работы.

Когда приближаешься к готическому храму издалека, то видишь островерхие башни, словно стрелы, выпущенные в небо. А рядом с основной башней видны и другие поменьше. Все они вызывают ассоциацию земного плача, крика, мольбы о помощи к небесам. Как будто это протянутые к Богу руки миллионов людей. Приблизившись к храму, видишь, что вдоль его стен стоят каменные подпорки – контрфорсы. Стены так вытянуты кверху, что без подпорок, без «костылей» могли бы рухнуть. И это многозначительно. Показатель бессилия людей того времени, не способных без посторонней помощи твёрдо стоять на своих ногах. С карнизов на вас глядят, корча страшные рожи, какие-то безобразные чудовища. Их называют химеры. Они символизируют ужасы, которыми полна земная жизнь, избавиться от них человек может только на небе.

Войдя внутрь, видишь колонны, заполняющие всю огромную площадь храма. И от этого он кажется тесным. Как в жизни, где люди стеснённые различными преградами, бедами и препятствиями на пути. Своды храма и окна, заострённые, подобно стрелам, взывают к небесам о помощи. Смотришь на окна и удивляешься. Окон много, все больших размеров, а в храме полумрак. И в самый светлый день он не залит солнечными лучами. Объясняется это тем, что стёкла окон цветные, украшенные различными религиозными картинами. В большинстве своём они изумительно красивы, переливаются различными красками. Не оторвёшь от них глаз. Настоящая симфония! Они символизируют небесные откровения в человеке. В этом опять-таки присутствует мистика, ожидание чуда. Как будто человек – тоже пустой сосуд, а не живой источник, клокочущий внутри.

Когда смотришь на статуи внутри средневекового храма или снаружи, бросается в глаза непропорциональность фигур. Они чрезмерно узкие. И это не из-за неумения художников. Причина более глубокая. Душа людей была стеснена, сдавлена, словно каким-то прессом. Люди в своей духовной жизни не сопротивлялись давлению, а максимально сжимались, уходили в себя. Смотришь на эти скульптуры, и становится больно за страх средневекового человека перед жизнью. Понимаешь тогда, почему они и Христа рисовали и лепили распятым и никогда не рисовали его воскресшим. Они видели добро, истину и красоту только распятыми. Никогда не видели их торжествующими.

Вот почему в Средние века на иконах изображали, прежде всего «страшный суд», «муки ада», «путешествие смерти». Символом средних веков был не живой человек, а череп мертвеца. Основой мудрости были слова: «momento mori» — помни о смерти.

Все эти ужасы были тенью почившего Рима. Тенью задушенных Римом достоинства и свободы человеческой личности. Но дух человека можно придавить, надругаться над ним, но нельзя его уничтожить окончательно. Его не удушили, не отравили ни Рим, ни Византия. Через тысячу лет, задавленный в Средние века, дух человека вырвался из железной хватки Рима и показал такую силу и красоту, каких не видела и Эллада. Варвары давно перестали быть варварами. Постепенно они открывали и усваивали элементы эллино-римской красоты. Мрак Средних веков всё боле и более рассеивался. И наконец, сменился светлым утром эпохи Возрождения.

Эпоха Возрождения

Начиная с десятого века по всей Европе: во Франции, Германии, Англии, Фландрии победоносно наступает весна Возрождения. Но с особой силой, блеском и неповторимой красотой Возрождение проявилось в Италии. А из всех итальянских областей – наиболее ярко во Флоренции.

Почему именно в Италии Возрождение достигло высот своего расцвета? Для этого здесь была наиболее благоприятная почва. Во время могущества Рима она была переполнена сокровищами культуры всего древнего мира. Нашествие варварских племён с четвёртого по шестой век почти всё уничтожило и разрушило. Но и развалины учили многому. Они говорили о высокой в прошлом культуре. Разбитые колонны, поломанные скульптуры, куски уцелевшего пергамента будили мысль новых пришельцев в Италию. Её земля была буквально переполнена семенами искусства, науки и философии. Но как сами древние римляне, так и их потомки во всей Италии не были способны к художественному творчеству. Они были завоевателями, управленцами и организаторами. Раньше они держали мир с помощью меча, а позже в лице пап и папства они управляли через посредство церкви. В области искусства Рим, как имперский, так и папистский, был собирателем, покупателем и даже грабителем, но не творцом.

Местом высшего творчества была Флоренция – город, республика, область, которая ещё до возникновения Рима имела высокую этрусскую культуру. Этруски были людьми мирного труда, народом творчества. Они были вынуждены отступить перед римлянами, народом силы и меча. И в течение всех веков, пока раздавался звон меча, потомки этрусков молчали. Но вот пришло время для творчества, и Флоренция, наследница этрусков, возвысила свой голос. С блеском. Чтобы его услышали по всей земле, во все времена, пока живо человечество.

На земле не было другого города, за исключением Афин времён Фидия, Перикла и Софокла, который бы так блистал своим творчеством, как Флоренция. Флоренция означает цветущая. Вполне подходящее имя. Это действительно город наибольшего расцвета человеческого гения. Гений мировой поэзии Данте был флорентийцем. Галилей – флорентиец. Философ-математик Джордано Бруно, сожжённый папами, – флорентиец. Савонарола и Макиавелли были флорентийцами. Отцы гуманизма Петрарка и Боккаччо – флорентийцы. Чимабуэ и Джотто, творцы новой живописи, – флорентийцы. Брунелески – гениальный архитектор, был флорентийцем. Создатели новой скульптуры Гиберти и Донателло были флоренийцами.

Устанешь перечислять имена великих художников-флорентийцев, каждый из которых в своё время был знаменитостью: Беноццо Гоццоли, Уччелло, Гирландайо, Мазаччо, Боттичелли, Филиппо Липпи, Верроккьо и многие другие. Мировыми гениями были флорентийцы Леонардо да Винчи, Микеланджело. Хотя гениальный Рафаэль был родом не из Флоренции. Он родился в Урбино. Но по духу он был флорентийцем. Юношей он четыре года работал во Флоренции. Копировал фрески великого Мазаччо. Изучал творения Леонардо да Винчи. Сделал копию его «Тайной вечери». Одним словом духовно Рафаэль был сыном великой Флоренции.

И всё это дала Флоренция, город ткачей, каменотёсов, медиков, столяров и плотников, банкиров и торговцев. В нём проживало до ста тысяч жителей. При этом он был общиной с настоящим народным управлением. Военная и гражданская власть, как города, так и общины была выборной. При выборах партии вели ожесточённую борьбу. Много раз в результате внутренней борьбы проливалась кровь. Но народ не спал. Чувства кипели, мысль работала. И человек, имевший способности, мог свободно их проявить и найти поддержку в широких слоях населения. Флорентийцы – мясники, кузнецы, портные поручали самым известным художникам скульптуры, иконы, проекты храмов, и сами следили за их исполнением. Всенародно решали, где установить скульптуры, чтобы они могли лучше смотреться и освещаться.

Можно сказать, Флоренция дышала искусством. Была им наполнена. Она наполнила им и всю Италию, а через неё – и всё человечество. Флоренция и сейчас напоена красотой. Её монастыри, соборы, дворцы аристократии и общественные здания представляют собой богатые художественные музеи. Прекрасны здания, прекрасны лестницы в них, окна, двери, камины. Материал, из которого сделаны здания. А когда подумаешь о том, что по этим улицам и площадям, по бульварам вдоль реки Арно ходили Данте, Галилей, Савонарола, Медичи, Макиавелли, Леонардо, Микеланджело и солнечный Рафаэль, то в твоей груди и в сознании вспыхнут тысячи солнц. Но солнечной была не только Флоренция. С тринадцатого по шестнадцатый век всей Италией овладела «художественная лихорадка». Папы, дожи, герцоги Сфорца, Висконти де Эсте, города Милан, Венеция, Парма, Пиза и другие чуть ли дрались за художников. Художники ходили из города в город, из области в область. Семена искусства повсюду находили благоприятную почву. В разных городах возникали свои художественные школы, которые получали широкое развитие. В них имелись свои таланты, свои особенности в творческом выражении.

Так, в Падуе родился и работал художник Мантенья. В Умбрии, вблизи Флоренции, существовала своя школа живописи. Из неё вышел знаменитый Перуджино, учитель Рафаэля. Венеция дала десятки своих блестящих художников, запечатлевших дух этого города. Трое Беллини – отец и два сына, Кривелли и особенно Тициан и Веронезе – эти таланты Венеции с полным правом могут быть поставлены в ряд выдающихся художников всей Италии.

Когда человек впервые оказывается на улицах и площадях Флоренции, его охватывает чувство любви к жизни, ко всему окружающему на земле. Его поражает своей красотой гордость Флоренции – собор Santa Maria del Fiore. Его строительство началось в 1293 году Арнолфо дель Камбио, а купол был завершён в 1434 году гением Флоренции Брунеллески. Собор большой, высокий, но не устремлён стрелообразно в небеса. Его алтарную часть венчает лёгкий, воздушный купол. Это чудо архитектуры, созданное Брунеллески. И сегодня ещё удивляешься, как архитектор сумел установить его. Лёгкий купол Брунеллески является символом нового понимания мира: небо уже не придавливает своей суровостью землю, а, напротив, защищает её и согревает нежной лаской. Сверху под куполом оставлены окна. Они все круглые. Геометрически правильные круги. Они как будто символизируют откровение, что дух человека призван описать круг, чтобы вознестись с земли в небеса, к высшей степени красоты, и просветлённым вновь вернуться на землю, чтобы озарить землю вдохновением красоты.

Следует отметить ещё одну особенность архитектуры собора и воздвигнутой у его входа башни – баптистерия. И собор и башня – мраморные снаружи. Мраморные плиты: чёрные, белые и красные положены не вертикально, а горизонтально. Они сразу бросаются в глаза. Этому флорентийскому собору не нужны подпорки, контрфорсы Средневековья. Он стоит прочно и надёжно.

Все большие здания Флоренции имеют свою особую архитектуру. Все по-своему красивы. Красотой мужества, силы и веры. Каждое здание, словно крепость, и в то же время – произведение искусства, законченная поэма из камня. Их внешность, похожа на лица милых, близких приятелей, согревающих и ласкающих душу. Здания, особенно их нижние этажи построены из больших гранитных блоков. Снаружи они обычно не обработаны. В этом своя красота, если угодно, даже кокетство простоты. Линии каждого блока очерчены резко. Каждый имеет свою физиономию. Это стиль флорентийской демократии, где каждая личность имеет своё лицо, свою силу, свою ценность.

Отцом флорентийского искусства, а отсюда и искусства всей Европы, был великий Джотто. В молодые годы он был пастухом. Позже он подружился с Данте, разделял идеи Франциска Ассизского. Чтобы понять исключительное значение искусства Джотто, нужно видеть не его лучшие работы – фрески в Ассизи или в Падуе и в Риме, а в городском музее Флоренции. Стены музея, от пола до потолка, завешаны иконами, которые украшают православные церкви. Италия, разрушенная варварами, с XI века пользовалась услугами византийских художников-иконописцев. Музей полон иконами их работы. На них изображены худые лица и фигуры. Холодный их взгляд смотрит строго и обращён в даль. Ничего интересного, сказал бы иной зритель. Но присмотревшись внимательно, можно увидеть, как рождается гений новой жизни.

Учителем живописи Джотто был Чимабуэ, который учился у византийцев. Поэтому и его иконы были ничем иным, как подражанием византийским иконам. Однако каждая икона Чимабуэ становилась всенародным событием во Флоренции. При появлении его новой иконы флорентийцы приходили в такой восторг, что объявляли по этому поводу народный праздник. Прощали должников, выпускали заключённых за долги из тюрем. Икону в сопровождении многочисленной толпы проносили по улицам города, чтобы её мог увидеть каждый житель. В чём была причина такого отношения? На первый взгляд, икона ничем не отличалась от византийской. Но следует вглядеться в глаза Девы Марии. Они были полны нежнейшей любви и теплоты. А главное – смотрели вниз, на людей. Дева Мария видела их. И сердца флорентийцев трепетали от радости. Значит, мы не совсем прокляты и заброшенные. Небо не закрыто для нас. На нас можно смотреть с любовью. И Мадонна именно так смотрит на нас!

Это означало существенный поворот. Небо было повёрнуто к земле. А земля развернулась к небу. Ученик Чимабуэ, Джотто, пошёл ещё дальше. Он сделал не поворот, а настоящий переворот в искусстве. Совершил самую большую революцию. Не с бомбой и динамитом, а красками. Джотто до основания разрушил старое мировоззрение. Он разорвал золотой фон икон и дал небо, солнце, звёзды. Дал леса, море, реки, поля, животных – всю полноту человеческой жизни. Джотто вернул свет людям. Когда всматриваешься в горы и леса, в стада овец, в людей на иконах Джотто, видишь, что всё нарисовано неуверенно, по-детски. Но это сделано не от неумения. Не из-за отсутствия опыта. Здесь дело в большой тактичности, в художественной педагогике. Джотто хотел ввести землю и обыкновенных людей в храм, сделать их предметом искусства, и делал он это постепенно. Боккаччо, восхищённый искусством художника, писал: «Кисть Джотто была совершенной. Не было в природе предмета, который бы Джотто не сумел изобразить живым».

В знак благодарности своему вдохновителю Джотто с особой любовью и большим мастерством нарисовал на стенах храма в Ассизи, родине Франциска Ассизского, ряд картин из жизни святого. Кисть Джотто сняла запрет на изображение природы и человека. Художник своей палитрой создал гимн земле и земной жизни.

Другой художник Беноццо Гоццоли нарисовал на стенах Палацо Рикарди во Флоренции фреску «Волхвы идут поклониться Христу». Путешествие волхвов – это только повод. Здесь сама жизнь входит в храм. Торжественно. Открыто. На фреске нарисованы сотни фигур. Есть конница, есть пешеходы, воины, слуги, звери, собаки, птицы. На горе виден замок. Оттуда спускаются люди. Всё полно жизни. Этому художнику было поручено нарисовать икону в церкви Campo Santo в Пизе. И Гоццоли нарисовал «Уборку винограда Ноем». Библейский пророк идёт в сопровождении двух малолетних детей – символ смены поколения, – а за ними дочери Ноя на своих головах несут корзины, полные винограда.

И это не случайно. Почти все картины художников Возрождения, особенно во Флоренции, воспевают гимн жизни. На картинах можно видеть залы с богатой обстановкой, открытые окна, двери, сквозь которые просматриваются города и сёла, замки, поля, крестьяне, рыбаки, корабли у морского берега. Их любимые сюжеты – поклонение волхвов, поклонение пастухов, хор поющих, играющих и танцующих ангелов, введение Девы Марии в храм, рождение Иоанна Крестителя.

Когда земля и жизнь на ней вошли в храм, то из него они свободно перешли в частные дома. Живопись, скульптура, архитектура перестают быть только церковными. Герцоги, папы, епископы, графы, просто граждане стали заказывать портреты и картины. Интересно содержание картин «Весна», «Рождение Венеры», «Триумф любви», «Давид с головой Голиафа», «Юдифь с головой Олоферна», «Венера и Марс». А далее идут музыка, поэзия, философия, наука. Во всём – триумф жизни, гимн радости и света.

Родоначальниками новой скульптуры в Италии стали художники семьи Пизано: Николо Пизано, Джованни Пизано и Андреа Пизано. В Пизе, на старом кладбище Campo Santo сохранились римские мраморные гробницы и саркофаги с барельефами по сторонам. Николо Пизано внимательно их изучал, и под их влиянием вносил оживление в свои работы. В скульптурных работах пизанских мастеров было то, что в живописных Чимабуэ. Внешне фигуры Пизано ещё напоминали Средневековые, но в их лицах и движениях уже проглядывал луч Возрождения.

То, кем Джотто был в живописи, Гиберти стал в скульптуре. От его искусства остались две бронзовые створки дверей с барельефными группами баптистерия флорентийского кафедрального храма. Над ними Гиберти работал около сорока лет. Величайший в мире скульптор Микеланджело подолгу любовался ими. Ему принадлежат слова: «Если бы при входе в рай нужны были врата, то самыми подходящими были бы врата Гиберти». Поэтому их и называют райскими. Они действительно представляют собой настоящее откровение. Они являются скрижалями эпохи Возрождения. Огромная историческая ценность их в «благословении» мира. Бронзовые врата Гиберти – это мощная и красноречивая проповедь приемлемости земли и всего, что существует на земле. Они являются проповедью панкосмизма, радости бытия Вселенной. Во всяком фрагменте этого произведения Гиберти можно видеть не только библейских патриархов и пророков, но стой же любовью воссозданных птиц, зайцев, лисиц, волков и цветы. Микеланджело мудро назвал эти врата райскими. Если на земле когда-нибудь настанет время всеобщей гармонии, когда и в природе, и в людях исчезнуть страдания и когда каждый акт человеческой деятельности будет наслаждением, то путь к этому через врата Гиберти, через любовь к людям, к человеку, к звёздам на небе и каждой травинки на земле.

Г. Петров отмечает, что не случайно и Пизано, и Гиберти оставили потомкам свои великие произведения не в скульптурах, а в барельефах. Скульптура была не зрелой, не встала на ноги, она ещё не отделилась от стены. Время Пизано было детством скульптуры, а время Гиберти – её юностью. Далее следовала могучая и смелая молодость итальянской скульптуры – время Донателло. В его скульптурах лица людей выразительны. Черты лица, фигура, движения, жесты – всё на своём месте, всё флорентийское. Одна из его первых работ – статуя «Давида». В ней ещё заметно влияние древних мастеров – художников тела, а не духа. Дух Давида, его вдохновенное мужество перед Голиафом не ощущается. А здесь важен именно дух избранного сюжета.

Среди учеников Донателло самым успешным был Верроккьо, ставший позднее учителем гениального Леонардо да Винчи. Он был скульптором и живописцем одновременно. Он тоже создал скульптуру «Давида». Но она уже – совсем жизненная.

Третий этап итальянской, флорентийской скульптуры связан с именем гениального Микеланджело. И он создал мраморную скульптуру «Давида». Три великих флорентийских скульптора оставили три одноименные скульптуры. Это свидетельствует, по мнению Г. Петрова, о том, что дух Давида носился над Флоренцией. Люди поверили в самих себя и не боялись никаких тёмных сил. Смело глядели в глаза всякого зла и насилия. В творчестве Донателло этот дух с особой силой запечатлён в прекрасной скульптуре «Святого Георгия». Это – новая скрижаль Флоренции. Молодой воин стоит прямо, твёрдо, словно окаменевший. Видно, что никому не сдвинуть его с этого места. Его тяжёлый шлем опущен до земли. Георгий левой рукой опирается на него. Правя – свободно опущена. Ни копья, ни меча в его руках. Георгий не хочет ни на кого нападать, но он никого не боится. Он знает, что зло сильное, что борьба с ним тяжёлая и поэтому в его лице нет ни тени хвастовства, ни юношеской задиристости. Оно сосредоточено и серьёзно.

Глядя на это произведение Донателло или думая о нём, вы вспоминаете две картины других великих флорентийцев: Полайолло и Кастаньо. На картине Антонио Полайолло «Давид с головой Голиафа», находящейся в Берлинском музее, и картине Кастаньо «Портрет Филиппо Спанио» изображены высокие, худые и жилистые фигуры. Видно, что это люди с железной силой и тела, и духа. Они твёрдо стоят на ногах. Лица их спокойны, серьёзны. Полная самоуверенность. Люди во Флоренции сознавали силу и достоинство человека. Ценили её и проявляли её. И потому там появилось так много великих талантов, которые буквально ослепляют блеском своих творений. Но все они меркнут, как звезды при появлении солнца, перед сиянием трёх гениев: Леонардо да Винчи, Микеланджело и Рафаэля.

Три гения

В Лувре имеется специальный зал, посвящённый творчеству Леонардо да Винчи, где находятся картины Мона Лиза (Джоконда), Иоанн Креститель, Бахус, Святое семейство и Мадонна в пещере. Особое внимание привлекает первая, которая ярко раскрывает идею, психологию, душу искусства. Как известно, Мона Лиза изображена с таинственной, едва уловимой улыбкой. Но если внимательно вглядеться в лица на всех картинах Леонардо в музее, можно заметить ту же улыбку. Те, кто знал мать Леонардо, свидетельствовали, что улыбка Моны Лизы была улыбкой его матери Екатерины.

Это была и улыбка самого Леонардо – улыбка его души. Мудрец-художник понимал, как нелепо, бессмысленно и безобразно люди строят жизнь. С высоты своей мудрости глядел на глупости и мерзости с улыбкой, с сожалением и презрением. В этом Г. Петров видел путеводную нить для понимания самого великого произведения Леонардо, дошедшего до нас, – «Тайная вечеря». Почему Леонардо взял сюжетом своей фрески именно тайную вечерю, а не другое событие из жизни Иисуса Христа? Почему именно в неё вложил все силы своего гения? Что он хотел сказать этой картиной?

Эта фреска находится в Милане в старом монастыре Мария де ля Грация. На ней изображена большая комната. На её фоне три окна, через которые открывается далёкий простор. На переднем плане – длинный стол, на противоположной от зрителя стороне которого сидят все персонажи: двенадцать апостолов и Иисус Христос посередине. Он глубоко задумался. Как будто вспоминает проведённые три года в общении с учениками и думает о том, что произойдёт, когда Он покинет эту комнату. Согласно Евангелие, Иисус сказал ученикам: один из вас предаст Меня. С двенадцатью учениками Он особенно сблизился. Три года Он раскрывал им своё сердце, а сейчас «один из них предаст Его». Один из них! Вот от чего лицо Христа озаряет его улыбка.

Когда взбесившаяся толпа разбивала камнями скульптуру Сфорца – произведение Леонардо, художник стоял на площади со своим учениками и молчаливо наблюдал, как дикая орда уничтожает творение гения. Возвратившись домой, Леонардо с обычной увлечённостью занялся своими вычислениями. Ученики не могли сдержать себя, чтобы не спросить:

; «Прости нас, учитель, что отвлекаем тебя от работы. Но как сейчас ты можешь работать? Для кого?… Что сделала сейчас толпа с твоим любимым произведением?»…

; «Потому она и толпа, – с обычной своей улыбкой ответил Леонардо. – Она не знает ничего другого, кроме как разрушать и уничтожать, подобно тому, как глупые дети разбивают свои игрушки. А мы? Мы призваны творить. Поднимать толпу. Так что, давайте спокойно делать свою работу», – сказал с улыбкой он, продолжая свои вычисления.

Своей фреской «Тайная вечеря» Леонардо как бы говорит:

; «Здесь не толпа разбивает скульптуру, а «один из них» убивает живую Истину, предаёт её. И Истина, зная это, видя это, спокойно продолжает делать свою работу».

; «Идите и вы, говорит Леонардо тем, кто смотрит его фреску: христианам и не христианам, верующим и не верующим, идите и продолжайте дело этой Истины. Создавайте и творите даже тогда, когда ваши близкие разрушают ваше дело и вас самих предают. Ваша работа – создавать».

Здесь дело уже не в тайне красоты тела или какого-то предмета, как в творениях древнегреческого искусства. Здесь высшая тайна – тайна духа – красота человеческой личности.

Гений Леонардо исключителен. Обычные люди в сравнении с ним, подобны небольшим холмикам рядом с Монбланом. Но когда сравниваешь Леонардо с Микеланджело, то видишь, что он возвышается над ним, как Леонардо над обычными людьми. По признанию Г. Петрова, Микеланджело также не достиг вершины силы и красоты человеческого духа. Человек может подняться ещё выше.

В личной жизни Микеланджело много страдал. Его страдания начались, когда он был ещё в утробе матери. Незадолго до его рождения, конь, на котором ехала мать Микеланджело, испугался и долго волок её, повисшую на стременах, по земле. Из-за этого ребёнок родился неправильно развитым. Когда ему было 14 лет, один из завистливых его соучеников ударил Микеланджело по лицу, из-за чего он до конца жизни оставался со сплющенным носом. Гений искусства, страстный поклонник прекрасного, художник не отличался приятной внешностью. За всю жизнь ему не привелось испытать счастья взаимной любви.

Горячий патриот, Микеланджело был обречён видеть свою Флоренцию под чужой властью. Последние Медичи не походили на их знаменитого прадеда Козимо. Народ их ненавидел, и тираны призвали на помощь иноземную силу, французского короля Карла, и помогали ему овладеть прекрасной и гордой Флоренцией. Микеланджело вынужден был бежать из родного города. Огорчения и неудачи привели его к ранней внутренней изоляции. Он стал малообщительным, избегал людей. Был молчалив, а в редких разговорах резок. Лицо Микеланджело чаще выглядело мрачным, за что его считали человеконенавистником. Г. Петров полагает, что такое поведение художника объяснялось не выражением его злобы и неприязни к миру и людям, а отражением мук его сердца, последствием неудовлетворенной жажды любви. В сущности, Микеланджело до конца дней своих горячо любил людей, землю, жизнь со всеми её светлыми радостями, всю Вселенную. Все его разнообразные работы были настоящим гимном радостей жизни сильного и духовно красивого человека.

Мальчиком Микеланджело попал во дворец правителя Флоренции Лоренцо Медичи, где мог видеть лучшие образцы старого классического искусства. Первой юношеской работой художника была мраморная скульптура «Бахус». После этого появился бронзовый барельеф «Битва кентавров». Как первая, так и вторая работы были гимном телу человека, гимном его силе, здоровью и красоте. Это была дань художника учителям, гениям искусства древности. Их тайна, тайна красоты тела была полностью усвоена Микеланджело. Он познал тело в совершенстве. И пошёл дальше. Начал искать красоту и силу духа, чтобы воплотить их в своих творениях.

Его знаменитая Pieta – Дева Мария с телом мёртвого Христа на руках, находится в Риме, в храме Святого Петра. В целом и в отдельных своих деталях она создана с таким совершенством, с таким знанием анатомии, что на протяжении нескольких столетий служит образцом для скульпторов. Однако не только завистники Микеланджело, но и его друзья-почитатели с удивлением указывали ему на одну необъяснимую для них ошибку в скульптуре. На ней Дева Мария выглядит не старше 16 – 17 лет. Художника спросили:

; «Как он, знаток человеческого тела, мог допустить такую ошибку?»

Микеланджело на такой вопрос обычно загадочно улыбался. Но если настаивали на вопросе, художник с той же улыбкой отвечал:

; «Знаете ли… Дева Мария до смерти своего Сына провела в молитвенном мире души. Годы её не затронули».

Но сама улыбка Микеланджело выдавала, что ответ был просто отговоркой. Загадка молодого лица матери Христа была тайной души великого художника. Тайна, которую он не хотел раскрывать толпе, если она не чувствовала эту тайну в мраморе. Почему, несмотря на многочисленные замечания, он не изменил ничего в скульптуре? Потому, отвечает Григорий Спиридонович, что «Пиета» Микеланджело – это не только скорбь Матери над телом распятого Сына на Голгофе. В ней заключён символ всех распятий истины, добра, красоты всех времён у всех народов. Выражена мировая трагедия. Не только в людях, не только на земле, но и во всей Вселенной ведётся непрестанная борьба между хаосом и гармонией, между силами разрушения – злом и ложью и силами созидания, силами любви, истины и красоты.

Смысл «Тайной вечери» Леонардо в том, что тёмные силы вершат своё тёмное дело – зло, а вы люди добра и света делайте своё светлое дело.

«Пиета» мрачного Микеланджело более глубоко улавливает мировую трагедию. Вечно молодое лица Матери Христа говорит:

; «Зло и насилие могут убивать и убивают людей высшей красоты духа, как распяли Христа. Но все эти убийства представляют собой частное явление. Зло убивает отдельных людей красоты, но саму красоту зло бессильно убить. Вместо убитых своих детей красота рождает новых и новых. Лицо матери – самой жизни вечно молодо и вечно прекрасно».

В 1504 году художник создал скульптуру «Давида». До него два великих флорентийца уже изваяли свои прекрасные скульптуры этого библейского героя. Но перед «Давидом» Микеланджело они, как свечи перед солнцем. По желанию художника его скульптура была установлена на площади, где всегда множество народа. Она приковывает взгляды прохожих, словно говоря им: «Красота, истина и добро сильнее всех Голиафов. А вы не сдавайте без боя свои позиции силам зла и насилия».

В том же годы Микеланджело был призван в Рим папой Юлием II, который благоволил художнику и поручил ему не скульптурную работу, а расписать церковь – Сикстинскую капеллу. Когда художник завершил работу, то на её открытие пришли представители власти, науки и искусства. Здесь был и Рафаэль. Подлые льстецы, полагая, что Рафаэль был врагом Микеланджело, лукаво спросили гения красок:

; «Маэстро, что можете сказать о картинах скульптора?»

; «Я счастлив, что вижу такие творения, – ответил Рафаэль. – Счастлив, что живу в одно время с Микеланджело. Горд, что этот гений – сын Италии».

Он создал изумительную работу по качеству и по масштабам для одного человека. Невозможно передать словами её совершенство. Фреска сама по себе представляет дивную поэму в красках. Прекрасную и глубоко философскую. О каждой изображённой фигуре можно написать отдельную статью. Каждая из них – завершённый образ. Когда находишься в Сикстинской капелле, то не знаешь, куда обратить свой взор. Чувствуешь себя ребёнком среди великанов. Но душой овладевают восторженные чувства от того, что создал всё это человек, твой брат, который постиг, прочувствовал и воплотил эти дивные образы.

В центре свода первая картина – «Сотворение мира», а рядом – «Сотворение человека». Кто мог нарисовать такое? Тот, кого жизнь нещадно била и угнетала, кого силой принудили взяться за кисть. И что он нарисовал, прежде всего?… Излил из глубины души своей радость бытия. С помощью красок создал пламенный гимн миру и человеку.

Далее видим «Грехопадение», «Убийство Авеля Каином», «Потоп». Радость художника скоро прерывается. Люди, которых творческая сила привела в мир как будущих строителей, художников красоты, эти люди, подобно скотам, засорили землю. Возникла нужда бросить землю, как грязное бельё, в пучину потопа. «Ной после потопа» олицетворяет новую жизнь. Четыре картины передают трагедию жизни. Соединение пророков с рабами – это новая трагедия, трагедия человека и людей. Люди должны быть пророками. Порождать и нести в жизнь истину, добро, красоту, чтобы расширять и поднимать жизнь, а они сами надевают на себя оковы и хомуты. Ищут для себя узду и кнут. Корчатся, сжимаются; вместо того, чтобы расти, уменьшаются. Предназначенные возвыситься духовно, взмыть, словно орлы, высоко, они ползают, как черви. Связав пророков с рабами, Микеланджело с высот свода Сикстинской капеллы говорит человеку и человечеству:

; «Рождённые летать, не должны ползать!»

Через двадцать пять лет Микеланджело в той же Сикстинской капелле против входа нарисовал большую картину: «Страшный суд». В ней он выразил всё своё негодование мерзостями и ничтожеством людей. Глядя на эту картину, понимаешь сущность духа художника. И если Леонардо можно сравнить с заснеженным Монбланом, то Микеланджело – с кипящим вулканом. В центре этой картины находится фигура Христа. Она нарисована необычно. Его грудь, тело, руки, ноги выглядят мощными. Лицо без усов и бороды. Он, как в Pieta, – сама вечно молодая истина, которая возмущена, с негодованием набрасывается,… но не для того, чтобы наказать, больно ударить. Поднятая рука не сжата в кулак, а вытянута так, чтобы подхватить потонувших по своей воле в грязи, схватить их за волосы и с силой извлечь их из этой грязи. В этом – символ возмущения ничтожеством людей, но не символ гнева, злобы, желания мстить и наказывать.

Этот святой гнев Микеланджело с особой силой выразил в скульптуре «Моисей», которую по праву можно назвать самым великим произведением во всём мировом искусстве ваяния. Она находится в храме S. Pietro in vincoli в Риме, и создавалась для памятника папы Юлия II. Перед ней отчётливо понимаешь счастье творчества. Чтобы изваять такую мудрую красоту, скульптору стоило родиться и жить, какими бы ни были условия его жизни. Перед «Моисеем» так и хочется повторить слова Рафаэля: — «Я счастлив, что видел это творение». Микеланджело изобразил своего героя после того, как он сошёл с горы Синай. Там он пробыл сорок дней. В одиночестве, забыв и про сон, и про еду. Напрягая все свои духовные силы, вёл поиск пути свободной и светлой жизни для своего народа. Радостный Моисей спустился к своему народу. А народ, призванный дать человечеству Мессию, в дни отсутствия Моисея вспомнил Египет, вспомнил священного быка Аписа и сам изваял себе бога-тельца. Поражённый Моисей присел. В этой позе художник и изобразил его.

Общее впечатление от скульптуры такое, что кажется, будто перед вами на вершину скалы опустился старый, могучий орёл. Он радостно спускался на землю с огромной высоты с вестью о новой, светлой жизни. Но вдруг замер: внизу торжествовала и пировала мерзость и тупость человеческой жизни. Старый орёл вперил свой острый взгляд на происходящее.

Правой рукой Моисей сжимает скрижали, а во взгляде читается недоуменный вопрос: «Неужели для этих скотов – заповеди истины и добра!»

Таким было первое впечатление Моисея. Но глаза пророка мечут молнии. Они кричат: «Ничтожные существа! Низкие рабы! Освободил вас, чтобы вас не топтал скот. А вы сами ищите хомут, чтобы надеть его на себя. Звал вас на гору Синай, высоко в небо, а вы танцуете у золотого тельца, тупоголовое стадо! Как вы живёте? Чему радуетесь? Какому богу служите? О чём мечтаете? И вообще, мечтаете ли?

Но великий гнев великой души Моисея смешался с огромной любовью пророка к людям. В глубине его взора можно прочесть большую скорбь:

; «Мой народ, братья, что вы делаете? У вас впереди Ханаан. Позвал вас, чтобы вы вошли в него как народ-избранник. А вы? Как ваши души уничтожило долголетнее рабство?

Как бы то ни было, Моисей не теряет надежды. Плотно сжатые уста его выражают несокрушимую энергию и уверенность, что рабы всё-таки поднимутся до сознания пророчески служить жизни. Этой скульптурой Микеланджело словно говорит:

; «Пусть зло и мелочность пытаются превзойти или, по крайней мере, обезобразить добро и красоту жизни, но они всё-таки живут и развиваются. Всё-таки добро и красота идут вперёд!»

Искусство Рафаэля – другого гения Возрождения, Григорий Петров сравнивает с солнечным летним днём. Во дворце папы в Риме, в «зале печати» и в «ложах» стены и потолки покрыты картинами Рафаэля. В какой бы день – солнечный или пасмурный – не вошёл в эти залы, пишет Г. Петров, вас не покидает ощущение струящегося солнца сквозь стены и потолки. Столь солнечны его краски, линии, сюжеты. Солнечна и каждая изображённая художником фигура. Эта солнечность в живописи Рафаэля является отражением светлой солнечной души художника.

Он был самым молодым из своих великих современников. И прожил короткую жизнь: почти вдвое меньше Леонардо и почти втрое меньше, чем Микеланджело. Рафаэль умер в 36 лет. Его отец Джовани Санти был достаточно известным художником в Умбрии. Первые уроки мальчик получил у своего отца. Далее Рафаэль учился у знаменитого художника Пьетро Ваниуччи, прозванного Перруджино, и у великих флорентийцев: Мазаччо, Гирландайо и Леонардо да Винчи.

Когда Рафаэлю было 25 лет, папа Юлий II поручил ему расписать залы дворца в Ватикане. По-итальянски зал – Stanze, поэтому живопись Рафаэля часто называют «картины станце». В упоминавшемся «зале печати» художником нарисован ряд великолепных картин. Одна из них «Парнас» изображает вершину горы, залитую солнцем. На ней – гении поэзии всех времён и народов, а между поэтами – музы. Другая картина: «Афинская школа» – гимн философии. В центре картины Аристотель и Платон, которых окружают другие философы. Всего в этом зале пять картин, на которых изображены десятки персонажей в полный рост. И все они пленительны, как по идее, так и по исполнению. Одновременно с росписью этого зала художник работал над портретом папы Юлия II и картинами ряда мадонн. Он был перегружен заказами. Но всю красоту души он вложил в свои знаменитые мадонны. Самым великим живописным произведением с полным правом можно назвать его «Сикстинскую мадонну».

По выражению Г. Петрова, только этой картины достаточно, чтобы признать Рафаэля мировым гением. Точно так же, как «Моисей» Микеланджело в скульптуре, «Сикстинская мадонна» Рафаэля является самым великим произведением в живописи. В настоящее время она находится в Дрездене, в музее Цвингер. Из многих тысяч зрителей, утверждает Григорий Спиридонович, только единицы понимают огромное значение картины. Внешне она не представляет что-то особенное. Необходимо вглядеться в неё, духовно подняться до её смысла. «Мадонна» спускается с небес на землю с младенцем Христом в руках. Не идёт по облакам, а именно спускается с облаков на землю. В этом особенность мадонны Рафаэля – мадонны эпохи Возрождения. Сын этой эпохи – художник верил, что истина, красота, светлая жизнь могут и должны быть на земле. И у Рафаэля мадонна снисходит с неба на землю.

«Сикстинская мадонна» Рафаэля – последняя и в то же время самая драгоценная скрижаль эпохи Возрождения. В ней всё является пророческим, вдохновенным, прекрасным. Каждая мелкая деталь, каждый жест, поворот головы полны глубокого смысла. Картина воспроизводит видение папы Сикста, в котором мадонна с младенцем Христом на руках спускается с небес на землю. Папа смотрит вверх радостно и вопрошающе. Хочет верить и боится поверить… Чтобы вновь не быть обманутым. И он, сложив руки на груди, спрашивает взглядом:

; «Ты ли, Господи, идёшь? Вниз на землю? … К нам, в осквернённый и смрадный мир?… Так ли это? Иди, Господи! Иди. Спустись к нам и возвысь нас!»

Блаженная Варвара не спрашивает ничего, она – святая. Она знает, что Истина идёт на землю, и Варвара сияет от радости. На её устах улыбка блаженства.

Младенец Христос на руках своей Матери. Он прижимается к Ней, как будто хочет опереться. Его взор сильно озадачен. Он – живая Истина. Воплощённая Любовь. И Он идёт на землю. И чем ближе земля, тем неприветливее, отвратительнее, тем страшнее видится её образ. Словно от неприкрытой помойной ямы, от земли исходит зловонье лжи, предательства, ненависти, злобы и убийства. И первое движение Младенца – вернуться назад. Помните слова Христа в Гефсиманском саду:

; «Отче Мой, если возможно, да минует Меня чаша сия».

Но это только первая, быстро проходящая жалоба скорби. Далее мы знаем о твёрдом решении:

; «Впрочем, не как Я хочу, но как Ты».

И из Гефсиманского сада Христос взошёл на Голгофу. Продолжает свой путь на землю и младенец Христос.

Но ни папа Сикст, ни блаженная Варвара, ни даже младенец Христос не главные персонажи картины. Картина названа «Мадонна». В мадонне её основная мысль. Но что такое мадонна? Возьмите всё человечество, всех людей, которые были, есть и будут. Их миллиарды. Они образуют одну огромную пирамиду, широкую внизу и сужающуюся к верху к предельной точке. В основе живой общечеловеческой пирамиды – широкий пласт людей чёрного труда, чёрного бесправия и, при этом, людей глубокой умственной и нравственной темноты. Отсюда не следует ожидать света и огня. Напротив, они необходимы здесь, их нужно сюда принести. Выше идут пласты людей, которые хотя и слабо, но всё-таки видят лучи и свет. И чем выше поднимаешься по этой пирамиде, тем тоньше и уже живые пласты людей. Один из высших пластов занимают мыслители, философы и мудрецы, далее идут гении истины и любви – пророки. Их единицы. В их лице человечество поднялось на головокружительную высоту духа. Но и эта высота ещё не предел подъёма человеческого духа. Тысячи, сотни и даже единицы не могут удержаться на этой высоте. На этой высоте человечеству дано подняться только одной девственно чистой, совершенной душе. Эта душа – непорочная Дева, Мадонна, как её назвал западный христианский мир. Как свеча, она зажглась от чистого огня, и несёт этот духовный огонь вниз людям, на землю.

Постигнута и воплощённая в божественный художественный образ вторая тайна красоты – тайна красоты духа. Новый пророк новой красоты, Рафаэль, со своей скрижалью – «Сикстинской мадонной» – говорит:

; «История человека, общества, народов, всего человечества только тогда будет разумной, радостной и красивой, когда она будет историей мадонны. Не все люди и народы обладают одинаковой силой и одинаковой красотой духа, но все одинаково должны духовно исправляться, чтобы подниматься всё выше и выше, чтобы достичь доступную им высоту духа. Подняться, воспламениться самим и понести огонь другим, вниз, в тёмные низины жизни».

Италия в лице сотен своих художников, особенно трёх гениев искусства, по мнению Г. Петрова, довела до высокого напряжения дух народа. Она решила свою задачу, разгадала вторую тайну красоты – красоту духа. Далее идёт третья тайна красоты – красота жизни во всей её многообразной сложности. Но эта новая задача требовала усилий духа всего человечества. Это дело ряда новых поколений и даже новых народов. Поэтому искусство Италии после трёх гениев не продвинулось далее. Оно и не могло продвинуться. Каждая эпоха, каждый народ в конкретный исторический период – это своего рода определённый вид горного хребта, в котором всегда есть наиболее высокая вершина. После трёх гениев в Италии было много знаменитых художников: Караваджо, Андреа дель Сарто, Тициан, Веронезе, Гвидо Рени, Джорджоне и другие. Но они не принесли в искусство ничего нового. У них не было сил. Человечество до сих пор собирает свои силы для этого.

Испания, Фландрия, Голландия

Пиринейский полуостров до XVI века в культурном отношении ничем себя не проявил. В сравнении с другими странами Средиземноморья он был дальше от центров древней культуры: Египта, Вавилона, Эллады, Италии. Был глухой европейской провинцией. Испания представляла собой огромный котёл, в котором на протяжении веков варились народы с различным духом и не одинаковой кровью. Из этого котла вышли испанцы – народ с редко обострёнными чувствами и страстями. Вековая борьба с мусульманами сделала их религиозными фанатиками, нетерпимыми к чужой вере. Испания – страна резких цветов, резких контрастов и противоречий. Как испанские вина терпкие, насыщенные и сильные, так и дух испанцев, гениев этого народа отличается особой страстностью. Здесь – родина инквизиции и боя быков.

К XV веку Испания успокоилась. Владения испанских королей расширились с открытием Америки и её богатств. Пришло время расцвета Испании. В конце XVI века и первой половине XVII века страна дала ряд великих деятелей искусства. Более двух тысяч пьес написал Лопе де Вега. Его соперником был Кальдерон. В этот период жили и творили гениальный Сервантес, великие художники Херейра, Ривейра, Зурбаран, Веласкес и Мурильо. Появление таких великих талантов предвещало Испании важную роль в судьбах человеческой культуры. Можно было предполагать, что блеск, сила и красота Испании затмят значение и славу Эллады, Рима, Византии и Флоренции. Но действительность опровергла эти ожидания.

В Лондоне, в национальной галерее хранится мрачная картина, прекрасно выполненная Веласкесом, «Убитый воин». В чёрном гробу лежит убитый сильный, молодой воин. Он весь облачён в чёрное одеяние, и над ним навис чёрный мрак. Зловеще пламенеет светильник. Убитый воин – это символ народного духа Испании.

Государство, в состав которого входили земли нынешней Германии, часть Франции, Австрии, Италии, Бельгии, Голландии и только что открытой Америки, за сто – двести лет погибло. Высохло, как обгоревшее дерево, от огня инквизиции. Народный дух обуглился. Страна потеряла свои творческие силы. Испания – страна солнца, солнечной любви и солнечных песен, из-за давления, насилия, истязаний и преследований инквизиции и тупых деспотов-королей была превращена в убийственно мрачную гробницу.

Когда смотришь на картины великих испанских художников: Херейра, Ривейра, Зурбарана, то поражает их чёрный колорит, который, кажется, ползёт на вас, словно тёмный туман с полотен картин. На религиозных картинах преимущественно изображены мучения святых, страдания и распятие Христа. Всё в чёрных красках.

На других картинах этих художников нарисованы портреты кардиналов, игуменов монастырей, короля, членов его семьи, придворных и министров. Все они – руководители церкви и государства, а на картинах один мрак, мрак и мрак! В глаза бросается, что на портретах нет ни одного окна, ни дверей. Итальянские художники рисовали природу и в окнах, и в открытых дверях. У них можно увидеть сквозь арки, через двери и окна горы, море, поля, животных и людей. А у испанских – епископы, министры и короли, зажатые в стенах, словно в каких-то темницах, куда не может попасть Божий свет. Всё в чёрном цвете. Даже лица людей если не чёрные, то бледные, точно лица мертвецов. В музее в Берлине есть зал испанской живописи. Когда входишь в него, то первое впечатление, будто вошёл в подземную гробницу, где нет и не может быть солнца и дневного света.

Всё это – отражение страшного давления «испанского сапога». Бездушное притеснение испанских королей и ледяная жестокость церковной инквизиции так задушили Испанию, что у неё потемнело в глазах, в мозгу и в душе. Это не краски художников потемнели, не их палитры. Глаза художника не хотели видеть весёлых, радостных цветов, как тяжело озабоченный человек не хочет слушать весёлых звуков.

Но если вдруг заметите картину не в чёрном цвете, то она непременно будет в красном. Красный занавес спускается с потолка, красная скатерть на столе, красная лента через плечо, красный широкий пояс. Красное на чёрном, красная кровь, которая течёт по телу и по «душе Испании» из-за тяжёлого давления церковной инквизиции.

Это море чёрных красок, которое заливает картины испанских художников, бросается в глаза. Некоторые историки искусства пытаются упрощённо объяснять этот феномен. Будто бы «краски потемнели от времени». Примитивное и невежественное объяснение, полагает Григорий Петров. Почему тогда потемнели только картины испанцев, а не потемнели картины венецианцев и сотен других итальянских художников? Почему не потемнели красные краски на картинах испанцев? Почему, наконец, у тех же испанцев не потемнели краски на картинах «Святая Агнесса», «Святая Цицилия», «Видения святых»? В них столько света, столько ослепительного солнца! И этот свет вас ослепляет. Краски на них не потемнели. Почему? Потому что их персонажи изображены находящимися не на земле, где всё потонуло во мраке, а на небе. Ведь они – святые. Свет вокруг них небесный. Небесный свет и в видениях Антония, Франциска, Бонавентура.

Чёрные краски испанских художников – это траур по задушенному народному гению Испании. Если история Эллады и Флоренции была героической поэмой, то история Испании – это трагедия великого героического народа. Многоголовая гидра – органы королевского насилия и жестокая инквизиция задушили народную душу. Великие силы народного гения испанцев не могли проявиться во всём своём блеске. Героем Испании стал Дон-Кихот.

Одноименная книга Сервантеса – гениальна. Многие читатели её не ценят и не понимают. «Дон-Кихот», как и сама жизнь, весёлая комедия и в то же время тяжёлая трагедия. Дон-Кихот нелеп, смешон, никому не нужный человек. Его бьют, как не били ни одного литературного героя. Надсмехаются над ним. Но он не плохой человек. Напротив, он добрый, честный, великодушный. Защищает обиженных. Готов наброситься на любое зло и насилие. Он идеалист, но идеалист, чуждый жизни. Идеалист – мечтатель, фантазёр. Идеализм Дон-Кихота в смешном, в карикатурном, в безобразном. Это смешно и страшно одновременно. Благородное, прекрасное, «божественное» должно вызывать в людях восторг, благоговение, а в Дон-Кихоте оно вызывает смех и страх. Человеческая жизнь потому и трагична, что в ней божественное бывает комичным. Divina comedia est tragedia humana. Красота жизни изуродована, стоптана, сдавлена.

Художники Испании передают в красках эту «смешную» человеческую трагедию. В музее Прадо есть две замечательные картины: портреты Эзопа и Менипа – ученика Диогена. Они оба жили на две тысячи лет раньше Веласкеса. Почему художник вспомнил именно их и почему не создал образы более великих людей Эллады? – задаёт вопрос Григорий Петров. Образы Эзопа и мало кому известного философа Менипа – это повторение «Divina comedia – tragedia humana». Эзоп был великим литературным талантом, человеком трезвого ума, чувствительного сердца, острым на язык, с редкой фантазией и наблюдательностью. Одним словом, он был великой и прекрасной духовной силой. Но в то же время внешне Эзоп был уродлив. У него был горб, а социально он был рабом. Не смел открыто высказывать свои мысли. Должен был прятать их в иносказаниях.

Ещё печальней «смешная» история Менипа. Он был последователем Диогена. Возмущался излишеством людей, придерживался простой жизни, подобающей мудрецу. И в то же время, Менип был отвратительным ростовщиком, одалживал деньги под огромные проценты. Он повесился, не выдержав страданий, что один из его должников умер, не рассчитавшись с ним. Comedia divina – tragedia humana.

Этими двумя картинами Веласкес, по мнению Г.Петрова, хотел сказать, что судьба его родины, прекрасной Испании, подобна «divina comedia – tragedia humana». Прямо и открыто сказать он этого не мог. Вот почему он выразил это, как Эзоп, иносказательно.

Почти сорок лет Веласкес был придворным художником. Им нарисованы десятки портретов короля Филиппа IV, двух его жён, принцев, принцесс и герцогов. В то же время он с любовью и мастерски рисовал картины из жизни простого народа, среди которых можно увидеть «нищего», «продавца воды», «торговца овощами», «волынщика», «повара на кухне», «уличного мальчика». В музее в Мадриде находится знаменитая картина «Пьяница». Как сочетаются портреты короля, членов его семьи, дворец и уличные нищие и пьяницы?

Эти картины, как басни Эзопа. Наряду с портретами короля и его семьи, Веласкес нарисовал едва ли не десять портретов в полный рост придворных шутов, коней, идиотов во время развлечений. Король, королева, принцессы в различных ситуациях, но все с неизменной внутренней «позой». Они похожи на дегенератов, уродливы, бледные, с признаками малокровия, тощие фигуры. Лица вытянуты, лошадиные. Глаза мутные, тупые.

; «И эти люди управляют пол миром! – говорит с помощью своей кисти Веласкес-Эзоп. – А в мире царит нищета».

Такие же противоречия жизни, отсутствие гармонии можно увидеть и в произведениях Мурильо. Он обладал большим талантом, был человеком глубокой, поэтической натуры. Мурильо любил синие и голубые краски, цвета неба. Любил и солнце. У него было влечение к небу.

Во Флоренции, в галерее Питти, есть мадонна Мурильо, которую смело можно поставить после Сикстинской мадонны Рафаэля. Картина – необычайно проста: мадонна сидит, а на её коленях стоит младенец Христос. Но перед этой простой картиной можно стоять часами. У Мурильо младенец устремлён к миру, к жизни. Он тянется к красоте. Жаждет света, радости, общей гармонии, а в жизни … сокрыты угнетение, горе и страшная нищета внизу. Художником нарисованы святые, ангелы, залитые светом. Свет сильный, но не земной, а небесный. Поэтому и мадонны Мурильо обычно возносятся на небо, а не сходят на землю. А на земле Мурильо рисовал нищих, пьяниц и уличных мальчиков.

После Веласкеса и Мурильо со второй половины XVIII века большую известность приобрело творчество Франсиско Гойя. Капризные контрасты его картин, его метания выдают жажду гармонии и муки из-за её отсутствия. Художники Испании не смогли раскрыть тайну гармонии в жизни, тайну красоты бытия. Но их произведения показывают, что они мучительно чувствовали диссонанс в жизни, её противоречия. Резко подчёркивали эту дисгармонию жизни в самые мрачные годы государственной и церковной тирании.

Фландрия

Фландрия и Голландия были одним государством под общим названием Нидерланды. Население этой страны было трудолюбивым и предприимчивым. Города богатели. Идеи и чувства Возрождения, которые овладели всей Европой, нашли благоприятную почву в Нидерландах. Здесь появляются художники, которые определили новое направление в живописи.

Принято считать, что начало фламандской живописи положили братья Ван Дейки – Губерт и Ян. Ими нарисован ряд фрагментов иконостаса церкви в городе Генте. Самым знаменитым произведением признаётся хор поющих ангелов. Их лица, чувства, окружающая обстановка – чисто фламандские. Следом за этими художниками в произведениях других живописцев стали всё более ярко проявляться черты, характерные для фламандского изобразительного искусства.

Один за другим Ван дер Вейден, Мемлинг, Метсис вносят свой вклад в развитие фламандской живописи. Церковная иконопись всё больше уступает место картинам о повседневной жизни, пока, наконец, не появляются страстные певцы самой жизни, среди которых прежде всего следует назвать Рубенса и Давида Тенирса младшего.

Большую часть своей жизни Рубенс провёл в родном Антверпене. Здесь он и похоронен. В кафедральном соборе города хранятся самые лучшие его произведения. Рубенс был богато одарённой натурой. Работалось ему легко, свободно и вдохновенно. Краски его живы, образы сочны. Рисовал картины шириной и высотой в несколько метров. Нарисовал более двух тысяч полотен. Правда, ему помогали ученики. Они по его указаниям делали общие наброски, а он их дополнял и развивал. Но многие картины нарисовал самостоятельно.

На всех его картинах изображено много персонажей. И все они, кого бы ни изображали, старых или молодых людей или зверей, отличаются огромными размерами. Тела людей – будь то мужчины или дети, святые – все крупные, массивные. Когда увидишь много картин Рубенса, то возникает впечатление некоей оргии человеческого тела. Многие из картин изображают упитанные тела, нежно розовую кожу и повсюду процессии, свадьбы, пиршества, охота, торжественные встречи. Художнику мало изображать людей, он рисует львов, тигров, кабанов, слонов. У него деревья колоссальные, толстые, широколистные. По этой причине многие возмущаются и негодуют по поводу его искусства. Говорят, что его палитра напоминает мясную лавку, что его картины представляют собой вакханалию плоти и что Рубенс вообще груб и материален.

Эти заявления, с точки зрения Г. Петрова, свидетельствуют о непонимании творчества художника. Рубенс, когда хочет, умеет быть изящным. Кисть его тогда становиться нежной, подобно кисти Рафаэля или Караваджо. Например, в Британском музее есть картина Рубенса «Три грации». Их фигуры поэтичны и грациозны. Но это полотно – скорее кокетство кисти художника. Он как бы говорит, если бы захотел, то мог бы забавлять и тешить глаза публики. Но Рубенс – сын новой Европы. Своими произведениями он несёт светлое, радостное нестроение. Его картины настойчиво утверждают:

; «Земля и её творческие силы неистощимы. Посмотрите, каких великанов она рождает – зверей, деревья! Какими могут быть здоровыми, сильными и сытыми люди!»

Другим по стилю художником был Давид Тенирс. Он оставил около семисот картин, которые написаны его собственной рукой, без участия учеников. По размеру они не превышают метра, но на них изображено много фигур. На картинах можно видеть ярмарки, трактиры, базары, свадьбы, сельские праздники, кухни, казармы и т.п. Люди на них, обычно, едят, пьют, танцуют, играют в кости или карты. Лица персонажей грубые, словно деревянные. И веселье их тоже деревянное. И любовь деревянная. И вера, религия деревянные. Много пьяных лиц. Их жесты неприличны, любовь похожа на скотскую – похотливую. Часто можно увидеть на картинах драки.

Давида Тенирса и его последователей многие обвиняют в неприличной живописи. Говорят, что художники этого направления любят грязные, безобразные стороны жизни, что они люди с грубым вкусом. Французский король Людовик Великолепный приказал выбросить из Версальского дворца хранившиеся там двадцать картин Тенирса, сказав:

; « Уберите прочь с моих глаз эти безобразия, и чтобы я их больше не видел!»

Если бы Тенирс мог слышать эти слова, пишет Г. Петров, он был бы чрезвычайно доволен и мог бы ответить королю:

; «Действительно, на моих картинах изображены безобразные сцены из жизни. Но нужно выбросить эти «безобразия» из общественной жизни, убрать условия, которые делают безобразными лица и фигуры, веселье и любовь и даже веру народа».

Тенирс нарисовал девять картин на одну и ту же тему: «Искушение святого Антония». Художник представлял искушение святого Антония в виде соблазна монаха прелестями женщины. Но ни в одной из девяти его полотен нет соблазнительной женской фигуры. У Тенирса нарисованы страшилища: дьяволы, дьяволята, колдуньи, чудовища, похожие на рыб, птиц, звериные трупы и головы. Они кружатся в воздухе, закрывают Антонию небо. Пугают его.

Этими картинами художник говорит королям, герцогам, папам, епископам, всем, кто любит красоту и возмущается «безобразиями» в его картинах:

; «Вы любите красоту, тогда почему терпите безобразия даже в самом святом? Для себя вы создаёте музеи, а народу оставляете только трактиры! Вместо любви, у народа скотская похоть, вместо религии – грубые суеверия: дьяволы, колдуньи и различные страшилища и чудовища!»

Тенирс рисовал эти безобразия не потому, что они ему нравились, а потому, что он их ненавидел. Они ему были отвратительны. Он хотел привлечь к ним внимание. Он вёл борьбу с ними, хотел, чтобы они были удалены из жизни. Чтобы их заменила красота. По мнению Григория Петрова, Тенирс был великий народолюбец, можно даже сказать, первый демократ в искусстве. Он хотел гармонии в жизни. Не только в линиях и красках, в звуках и словах, а гармонию социальную и политическую.

Жажда гармонии в жизни фламандских художников и, прежде всего, Рубенса и Тенирса – это скрижали фламандского искусства.

Творчество Рубенса говорит:

; «Гармония на земле, гармония в жизни, гармония во вселенной возможна. Природа обладает безграничными творческими силами»….

А творчество Тенирса утверждает:

; «К сожалению, однако, этой возможной гармонии ещё нет на земле. Видите, какие безобразия нас окружают? Как вы их терпите? Это – позор, ужас и преступление. Необходимо избавить от них жизнь».

Необходимо. Но как? Первая гениальная попытка ответить на этот вопрос была сделана соседним с фламандским – голландским искусством во главе с великим Рембрандтом. Освободившись из-под владычества Испания, Голландия образовала независимую республику. Она зажила собственной самобытной жизнью и создала своё оригинальное голландское искусство.

История и жизнь Голландии развивались по особому пути, что наложило печать своеобразия на быт, психологию и творчество голландцев. Они вынуждены были сами создавать землю под своими ногами, отвоёвывая её у морской стихии. Огромных и многоэтажных зданий там не увидишь: их не выдержит болотистая и слабая почва. Дома строились в два или три этажа, а на каждом этаже часто по одной комнате. Здесь не могла развиться архитектура. Не было условий и для процветания скульптуры. Могла существовать только живопись, и то в виде картин малых размеров. Огромные полотна, подобные картинам Рубенса, здесь негде было даже выставить.

Голландия дала большое число великих художников, которые в сотнях малых картин дали совершенные образы великой ценности и красоты культурного труда. Тяжким был труд голландца. Упорным трудом и жестокой борьбой Голландия смогла обеспечить мирную, свободную и благополучную жизнь. Постоянно нужно было защищаться от страшных наводнений моря. На сотни километров люди сооружали насыпи, непрерывно их укрепляли. Они были для голландцев, словно крепостные стены. Бывшие болота голландцы превратили в прекрасные поля и пастбища. Вся Голландия стала школой труда, гимном труду. Поэтому голландцы любят свою страну, как своё произведение любит художник.

Они понимают труд не как наказание, а как свободное, вдохновенное, радостное и благородное творчество. Этим объясняется, почему на картинах голландских художников так много рыбы, мяса, вина, фруктов, цветов и красивых сосудов. В музеях Голландии можно увидеть сотни картин, на которых изображены мясные лавки, магазины овощей или рыбы, базары, обеды или просто столы, ломящиеся от различных яств. Но это, по мнению Г. Петрова, отнюдь не значит, что голландцы – грубые материалисты, которые не идет дальше еды. Их мечты не ограничиваются едой, а только начинаются с неё. Голландцы хотят хорошо питаться, чтобы хорошо работать. Голландские художники с особой любовью рисуют семейный очаг: «Семейный ужин», «Мать с ребёнком», «Хозяйка предлагает кружку пива», «Весёлая компания» и другие. Голландцы любят свою страну, её природу. Любят тихие каналы, пастбища со стадами животных, мельницы. Любят облачное небо, деревья, которые ласкает морской ветер.

Г. Петров отмечает, что все художники эпохи Возрождения любят природу. Ещё Джотто и другие итальянцы ввели природу в церковь. Но до голландцев природа только дополняла сюжет картин. В Голландии появились художники, которые рисовали только природу, а именно: Berchem Guip, Адриан ван де Вельде и, наконец, великие таланты Медерт Гоббема, Якоб Исаакс ван Рейсдал, и Паулюс Поттер. Их не случайно называют певцами, поэтами, психологами-толкователями голландских полей, каналов, мельниц. Первыми пейзажистами были именно голландцы. Пейзажи Гоббема и Рейсдала никогда не потеряют ни своей внешней художественной ценности, ни поэтической внутренней красоты. В музее Гааги есть картина Поттера «Бык», которая является гордостью не только голландской, но всей европейской живописи. Глядя на эту картину, вспоминаешь египетского быка Аписа и понимаешь, почему египтяне избрали быка символом божества. Бык – символ плодородия (производитель), но одновременно он и символ силы, мощи тела, символ труда. Своей картиной Поттер воспел гимн творческим силам природы и упорному труду человека. Г. Петров называет эту картину Поттера голландской скрижалью, призванной сказать всему миру:

; «Пусть в вашей стране труд народа будет таким же сильным и производительным и таким здоровым и красивым физически, как этот бык».

Но природа и труд, и сытость для голландца – это только фундамент, те сваи, которые он забивает под свои здания. А зданием для голландца является человек. Для него человек – превыше всего. Поэтому в музеях Голландии много портретов. Как отдельных лиц, так и групповые портреты. Голландия богата музеями. Каждый город имеет большие и богатые музеи. Не менее половины картин в них занимают портреты. Франц Хальс и Фандер Хелс – художники с мировым именем и оба – портретисты. Люди на их картинах живые, с ярко выраженными индивидуальными чертами. Бросается в глаза, что в их групповых и отдельных портретах изображены не знаменитые, а обыкновенные люди: граждане и гражданки, старые и молодые, женщины и мужчины.

Самым великим голландским художником был гениальный Рембрандт. Он с особой страстью рисовал портреты стариков и старух, нищих и презираемых в его время евреев. Всеми этими картинами голландские художники красноречиво говорили:

; «Древние эллины воспроизводили красивое и молодое тело. Придворные художники Европы рисовали портреты монахов, пап, герцогов и герцогинь. Но человек интересен сам по себе, любого социального положения и возраста. Вот почему Рембрандт рисовал групповой портрет фабричных рабочих, городской стражи, докторов. Все они посвящены человеку. И все эти картины стали драгоценными бриллиантами искусства. Так голландцы ценили и своими картинами учили ценить человека, каждого человека, даже если он – пьяница, попрошайка или скряга-ростовщик».

Портретная живопись голландцев – это вторая скрижаль, повторяющая великие слова:

; «Не презирайте ни одного человека, каким бы малым он ни был! Научитесь уважать человека!»

Рембрандт фон Рейн был сыном мельника и своей личностью воплотил всю силу и красоту народного духа Голландии. Высокий, с мощной грудью и сильными руками, но по-сельски огрубевшими, с умным, выразительным лицом. Сильный духом, с верой в собственный талант, Рембрандт первым из художников не ожидал заказов, а рисовал то, что ему хотелось. Он смело и радостно входил в жизнь. Одна из первых его работ была картина «Смеющийся человек».

Г. Петров считает, что впервые в живописном искусстве смех появляется в картинах голландцев. Упомянутая картина Рембрандта находится в музее Гааги. Он нарисовал её, когда ему было 23 года. Она выражает смех души художника, весёлой, светлой, как солнечный день. Рембрандт вошёл в жизнь с радостной улыбкой своей души, своих губ, своей кисти. Он мог бы сказать: «Творю, для меня это значит, живу, а живу, значит – творю».

Все события жизни Рембрандта, его мировоззрение и все его картины были тесно связаны, переплетены и слиты между собой. Чтобы понять картины Рембрандта, нужно изучить его жизнь. А чтобы понять душу художника, нужно изучить его картины.

Рембрандт нарисовал около сорока автопортретов. Почти каждый год по портрету. Страстный по своему характеру, горячий, зачастую не сдержанный, Рембрандт не мог скрывать своих чувств, которые он выражал в своих произведениях. Так что многие его картины можно трактовать как страницы его биографии. Он, например, любил рисовать библейского Самсона. И на его картинах Самсон – это сам Рембрандт. Самсон также олицетворял народ, из среды которого вышел художник. Наконец, Самсон в его трактовке означал истину, добро, красоту, с которыми вели борьбу ложь, зло и ничтожество.

Кисти Рембрандта принадлежит картина «Давид и Саул». На ней Саул изображён мрачным, злобным, с копьём в руках. А Давид игрой на арфе успокаивает озлобленную душу Саула. Интересно, что самого Давида нет на полотне. На первом плане изображена арфа, на которой играет рука Давида. Вся сила в музыке. Тихая музыка рассеивает мрачную злобу. Свет рассеивает тьму. Отсюда становится ясной манера Рембрандта-художника. Общий тон его картин тёмный. Но это не тёмная палитра испанцев. У Рембрандта всегда, часто даже и не заметно, откуда через темноту свет пробивает себе путь. Лучом света является и музыка Давида перед Саулом и Христос перед разуверившимися учениками в Эммаусе. Во всех этих картинах читается обращение сильного духа художника к малодушной толпе:

; «Темнота удушает жизнь, злоба омрачает человека, но входите в жизнь, подобно свету. Арфа Давида укротила ярость Саула. Так и свет разгонит тьму. Никакая тьма не победит его».

Германия, Франция, Англия

Новые, великие и светлые идеи пробивают путь постепенно. Новое мировоззрение рождается и формируется в головах отдельных людей с сильными умами. Затем медленно, часто при упорном противодействии они переходят к тесному кругу единомышленников. И наконец, входят в сознание широких масс народа. Так было в Европе и с новым мировоззрением эпохи Возрождения.

Средние века были временем глубокого упадка духа народных масс в Европе. Люди доходили до полного отчаяния. На смерть смотрели как на спасение от ужасов бытия. Но жизненный инстинкт оказался сильнее. И под влиянием новых веяний, шедших из Италии, жизнь в Европе начала оживать духовно. Люди начинали верить в силы человека. Снова стали думать, как сделать жизнь счастливее.

В Германии заря Возрождения занялась на сто-двести лет позднее, чем в Италии. Идеи и взгляды итальянского Возрождения здесь были переработаны в нечто своё, немецкое. В Германии началось реформирование и веры, и государственного управления. Явился Лютер с реформацией. Вспыхнули сельские восстания с лозунгами облегчить и улучшить жизнь народа.

Новое понимание жизни отразилось и на искусстве. Германия была богата храмами ещё со времён Средних веков. Поэтому не было нужды строить новые большие здания церквей. Вследствие этого архитектура не пошла дальше готики. В стране не было мрамора, как в Греции и Италии, поэтому здесь не было и скульптуры. Художественное творчество в основном проявилось в живописи.

Первые германские художники были учениками итальянских. Но довольно скоро они встали на собственные ноги. В течение ста лет германская живопись развилась, окрепла и достигла изумительной высоты. Дала гения немецкого искусства Альбрехта Дюрера, который ярко и сильно выразил германский дух. Гений художника был многогранен. Он рисовал картины религиозного содержания, бытовые картины, портреты. С любовью изображал животных. Любил аллегории. Кроме картин он оставил большое число гравюр, необыкновенно тонкие работы по дереву и меди. Тонкие линии его кисти и резца – отличительная черта работ Дюрера. На его портретах и гравюрах волосы на голове, веках, усах и бороде написаны так, что их можно, при желании, даже сосчитать.

В этом нашла отражение отличительная особенность немецкого духа. Немец, где бы он ни работал, всё делает точно, аккуратно, добиваясь совершенства, как в деталях, так и в целом. В этом, отмечает Григорий Петров, состоит преимущество немцев перед нами славянами. Нашей славянской слабостью является отсутствие выдержки, неспособность доводить всякое дело до блестящего конца, неумение или нежелание быть точными, исполнительными в мелочах.

Наиболее силён Дюрер был в искусстве портрета. Он с одинаковой любовью рисовал портреты германского императора Максимилиана и простого воина, головы мальчиков и девочек и апостолов, епископов, герцогов и селян на базаре, голову своего отца и уличных музыкантов. Во всех этих портретах, прежде всего, бросается в глаза, что Дюрер любит человека. Внимательно его изучает. Для художника каждый человек – живая, интересная книга, которую ему хочется понять и дать другим познакомиться с ней.

Любя и глубоко чувствуя человека, Дюрер одновременно любил и чувствовал природу. Его гравюры «Рождение Христа», «Святая евхаристия», «Дева Мария с обезьянами» исполнены чувства светлого духовного покоя. По своему духу Дюрер близок к великому Гёте, о котором один русский поэт говорил, что «он понимал язык деревьев и чувствовал, как растут травы». Общий дух Дюрера и Гёте проявляется в аллегорических картинах живописца. Например, в его знаменитой «Меланхолии».

На картине изображена глубоко задумавшаяся женщина. На её голове – венок победы, за спиной крылья. Женщина символизирует науку мудрости и человеческую мысль. Она увенчана лаврами, обладает крыльями и всё-таки задумчива. Рядом с ней находятся орудия промышленности, техники, химические и физические аппараты, счётные таблицы. В её руке циркуль. Накоплено много вещей, а яркий свет где-то далеко. Вся гравюра словно говорит: «Как много знаний, но в сущности, как мало знаем».

Невольно вспоминается «Фауст» Гёте. И становится ясно, почему Дюрер десятки раз рисовал образ Святого Иеронима. То на лоне природы, то в кабинете учёного между книг старый мудрец Иероним пытается разгадать тайны бытия. Не является ли Иероним прообразом Фауста Гёте?

Долгие годы Дюрер работал над рядом гравюр, посвящённых толкованию апокалипсиса. Это пророческая, полная мистических, таинственных образов книга. И художник в своих рисунках давал толкования, наглядные образы видений, которые содержатся в ней. Дюрер был предшественником великих немецких философов: Канта, Шеллинга, Гегеля и Фихте. Взяв самую таинственную книгу – Библию, он хотел осмыслить и внести разум в её образы.

После гравюр к апокалипсису Дюрер создаёт несколько гравюр из жизни Девы Марии и Христа. Их отличает нежность, поэтичность и глубокий реализм. В природе, фигурах и лицах людей, их одеждах и жилище, изображённых на этих картинах, видна сама живая действительность. Но нельзя не заметить некоторой странности – на гравюрах Дюрера и природа, и люди, и здания, и быт – чисто германские, времён самого художника, как будто Дева Мария и Христос жили не в Палестине полторы тысячи лет назад, а в дни жизни Дюрера.

Объяснить этот факт невежеством Дюрера было бы неправильным. Он был просвещённым человеком, дружил с гуманистом Эразмом Роттердамским, жил в Италии, был лично знаком с Рафаэлем и его друзьями. Он хорошо знал, что в Палестине другая природа и жизнь другая. И тем не менее изобразил Деву Марию в немецкой обстановки. Почему?

В этом заключён особый смысл, полагает Григорий Петров. В этом проявляется другая особенность германского духа: его трудолюбие в лучшем смысле слова. Потребность его применять полученные знания, воплощать их в жизнь. Триста лет после Дюрера, когда в Германии уже были великие философы и гениальные поэты, немцы начали говорить:

; «Пора спуститься на землю. Наши философы и поэты увлекли германскую мысль в заоблачные высоты философских поисков духа и поэтических мечтаний, а землю оставили не устроенной. Англия владеет морями. Франция и Россия подчинили своей воле сушу. Только мы, немцы, умничаем. Живём мечтами. Необходимо наполнить нашей интеллектуальной мудростью, как дрожжами, тесто жизни».

Дюрер за триста лет до этого выразил то же самое, но только более глубоко, более красочно и рельефно. Своими гравюрами «Мария и Христос» художник утверждал:

; «Эти святые образы, жизнь Девы Марии и Христа, заповеди Евангелие действительны не только для Палестины. Не в Вифлееме, не в иерусалимском храме, не у Пилата, а в вашем доме, во дворе, в городе, в храме, в суде, в законодательстве, всегда и везде необходимо внедрять чистоту и нежность Марии, светлую правду и мудрую любовь Христа».

Знакомый с живописью Германии того периода знает творчество талантливого немецкого художника Уде. Он создал ряд прекрасных картин, на которых Христос представлен то в современной сельской школе между детьми, то в мастерской современного рабочего. Основная мысль этих картин созвучна с гравюрами Дюрера. В них содержится скрижаль завета, оставленных германским гением миру:

; «Не мудрствуйте только о правде и добре, не радуйтесь только их красоте. А несите их в жизнь. Поселите их в городах и сёлах, в министерствах и мастерских, повсюду. Познайте красоту и обаяние поэзии, истины и добра. Почувствуйте, насколько бедна ими вся наша жизнь. И в каждой мелочи, в каждом мгновении жизни старайтесь воплощать красоту разума, сердца и воли».

В одно время с Альбрехтом Дюрером в Германии творили и другие талантливые художники, среди которых особую известность приобрели Лука Кранах и Ханс Хольбейн старший. Их произведения отличает прекрасный рисунок, хорошее знание человеческого тела и даже психологии людей. Но в них нет глубины и всесторонности Дюрера.

Дюрер возвышается над своими современниками, художниками Германии, словно вершина величественной горы. Его гений вместил в плодах его творчества всю полноту и красоту народного духа Германии. Благодаря его произведениям Германия внесла свой вдохновенный вклад в решение второй тайны красоты – красоты духа и, в общих чертах наметила путь решения третей тайны красоты – красоты жизни, гармонию жизни в её совокупной целостности.

ФРАНЦИЯ

Говоря об искусстве Франции, Г. Петров называет Париж хищником, который, подобно всякой столице, словно вампир, высасывает лучшие соки всей страны, облачаясь «в порфир культуры и блеска талантов», оставляя провинции «будничное одеяние». Всё сильное, характерное, талантливое во Франции привлекается в Париж из всей страны. А в остальной её части не остаётся ничего яркого, заметного и большого. Вся Франция, как большой сад, взращивает цветы талантливости, а Париж их срывает, собирая их в роскошный букет для своей трапезы. Вот почему, делает вывод Г. Петров, если хотите изучать искусство Франции, необходимо обратиться к сокровищам Лувра. В нём, наряду с образцами мирового искусства, собраны святыни искусства французского, которые выставлены в хронологическом порядке. Но надо признать, что знакомство с ними не вдохновит вас, холодная струя разочарования проникнет в вашу душу.

Многие произведения французских художников, хотя и показывают мастерство исполнения, но не трогают душу. Холодны их краски и образы. В чём причина этого?

Г. Петров полагает, что французская живопись отражает основную черту французов. В их характере больше внешнего блеска, чем внутренней глубины. Может быть, не случайно, указывает Григорий Спиридонович, два самых известных короля – французский и немецкий – получили прозвища: Людовик XIV Великолепный, а Фридрих Мудрый.

Французы по природе своей – рационалисты, скептики и революционеры. Именно Франция явилась родиной Рабле, Вольтера, Дидро. А Германия не отбросила религию, а преобразовала её, реформировала католическую церковь. Протестант Дюрер с любовью и верой рисовал религиозные картины. Во Франции не так. Там Рабле, ещё раньше, чем Вольтер, ядовито писал о религии. В результате внешне богатая и могущественная католическая церковь поручает для храмов и монастырей религиозные картины огромных размеров, а художники не имеют ни веры, ни уважения к католической церкви. Душа их холодна. Поэтому холодна их кисть, холодны и религиозные картины. Холодные и даже мёртвые многочисленные и огромные картины придворных художников, получавших заказы от королевской власти. То, что хотела писать свободная и вдохновенная кисть самих художников, было неприемлемо для королевской власти. Короли не знали правды жизни и не хотели скрижалей Синая. Их развращённое общим раболепством ухо жаждало лести. Настоящие таланты не становились придворными льстецами. А те художники, которые шли служить королю, не знали пути на «Синай». Они создавали не огненные скрижали, а красиво нарисованные холодные полотна.

Среди французских художников есть настоящие и большие таланты. Франция может гордиться братьями Нейн и Жаком Калло. Они были людьми с живой, отзывчивой и великой душой. Их мучили и возмущали ужасы и «дисгармония» жизни. Картины и гравюры братьев Нейн и Кало были не менее яркими, чем работы Тенирса. Но где могли быть востребованы их произведения? Интерес к гармонии жизни в тех условиях отсутствовал.

Во второй половине XVII века во Франции появляются два новых больших художника: Николай Пуссен и Клод Лоррен. Они оба учились в Италии, освоили технику и прониклись духом великих итальянских мастеров. Пуссен был приглашён королём Франции в Париж. Здесь он создал несколько прекрасных картин: «Воспитание Юпитера», «Пастухи Аркадии», «Диоген». Картины полны аллегории, которые, по мнению Г. Петрова, можно трактовать как протест против безумия и разорительной для народа роскоши дворцов. Глядя на картину «Воспитание Юпитера», на которой будущего верховного бога поят из глиняного сосуда козьим молоком, невольно вспоминаешь развращённую роскошь в воспитании будущего короля, и возникает мысль: «Ведь эта картина прямо обращена к владельцу царственных палат».

Не удивительно, что Пуссен не задержался надолго в Лувре. Через три года он возвратился в Рим, где и провел остаток дней своих.

Картины Клода Лоррена залиты ярким солнцем. Он рисовал морской берег, пристань, причалившие к ней корабли, развалины, залитые солнечными лучами. Но и этому художнику солнца не нашлось места на родине. Почти семьдесят лет он провёл в Риме.

Тон во французской живописи задавал любимец короля-Солнца Людовика XIV, карьерист и интриган Лебрен. Он рисовал огромные полотна, каждое из которых занимало целую стену дворца. Они изображали «победы», свадьбы, вступление Александра Великого в Вавилон, события царствования Людовика. Всё внешне напыщенно, царственно, театрально. А по содержанию – безжизненно и холодно. Лебрен был первым и пожизненным директором основанной им королевской академии искусства. За годы своей деятельности он подготовил десятки больших и сотни малых лебреновцев. Громадные залы Лувра и Версаля, наполненные полотнами этих художников, вызывают чувство художественного холода. Французское искусство этого периода напоминает холодную мраморную статую Галатеи, которая ждала своего Пигмалиона, способного её оживить.

Многолетнее царствование Людовика Великолепного придало Франции небывалый внешний блеск, но в то же время крайне истощило страну, подорвало благосостояние народа, вызвало озлобление интеллигенции и ослабило монархию. И хотя правящие верхи продолжали беззаботно свой непрерывный праздник роскоши и любовные забавы, старое здание монархии пришло в упадок. На исторической сцене появляется новый класс – буржуазия, богатый промышленный класс. Разбогатевшие парвеню подражали аристократии, предавались роскоши, хотели, чтобы искусство служило им, как раньше оно служило церкви и двору. Буржуазия поручала художникам картины и портреты, не жалея для этого денег.

При новых господах французское искусство вышло из храмов и дворцов. Стало более свободным и более жизненным. Старая Франция умирала. Над правящими верхами чувствовалось дыхание смерти. Искусство отражало жизнь со всеми недостатками и достоинствами исторического периода. Поэтому искусство Франции XVIII века с творениями таких художников, как Ватто, Буше, Ланкре, Фрагонар, с полным правом можно назвать искусством упадка, декаданса. Поэтому оно и не волнует чувства людей так, как творчество итальянцев, испанцев, фламандцев, голландцев и немцев. Там были великие порывы флорентийцев, их неугасимая жажда красоты духа, возмущение и негодование неурядицами жизни Тенирса, душевные муки Веласкеса и Мурильо. Был гимн Рубенса творческим силам земли, страстная вера Рембрандта в победу света над чёрным мраком. Мучительная скорбь и меланхолия Дюрера.

Самым известным портретистом Франции был Ла-Тур. Аристократы, министры, банкиры, артистки – все «верхи» тогдашней Франции считали вопросом самолюбия иметь портрет, нарисованный этим художником. А в его дневнике содержится следующая запись:

«Эти дамы и господа думают, что я стараюсь передать на полотне красоту их лица и блеск их тела. Но они не знают, что, вопреки их воли, я пытаюсь показать их духовное ничтожество в чертах лица и фигуры. Под внешним великолепием я воспроизвожу их внутреннее ничтожество».

То, кем был Ла-Тур в портретной живописи, в бытовой – в то время были Ватто, Буше, Шарден, Фрагонар, Ланкре и Грез. Их картины «Беседа в парке», «Пастушеская идиллия», «Завтрак на траве», «Урок любви», «Купающаяся Диана», «Омфала», «Венера» представляют собой, своего рода, высоко художественные этюды к одному общему полотну, которое создал Ватто с красноречивым названием: «Сад любви» или его же исключительное по красоте и нежной цветовой палитре произведение «Отплытие на остров Цитеры». Антуан Ватто был королём живописи своего времени. А его картина «Отплытие на остров Цитеры» – бесспорно, королевой среди картин его современников. Она хранится в Лувре. И можно сказать, является скрижалью своего времени. Глядя на неё, любуясь нежным ароматом этой картины, понимаешь восторг строгого критика того времени Дидро, который писал:

«Какая роскошь, богатство и разнообразие цвета! Какие нежные, тёплые, ласкающие чувства тона!»

Чтобы понять, почему это произведение носит такое название, следует иметь в виду, что оно написано во время гениального «пересмешника» Вольтера. Великим скульптором Гудоном (Houdon) создан чудесный бюст Вольтера, на устах которого играет саркастическая улыбка лукавого скептика. Наверняка, пишет Г. Петров, когда Ватто создавал свою картину, в душе его тоже был вольтеровский лукавый скептицизм. Согласно известному мифу, нимфа Цитера, стремясь удержать Одиссея на своём острове, превратила всех его сотоварищей в стадо свиней. Этим мифом мудрый Гомер предупреждал людей, что беспрестанные удовольствия и наслаждения, пьянство, обжорство, грубая греховная любовь превращают людей в животных – в настоящее стадо свиней. Вместо путешествия на высоты Синая современное художнику общество движется к острову Цитеры – таков внутренний смысл картины Ватто, которую по праву можно назвать скрижалью своего времени. Вместо Моисея – Цитера. Вождя-пророка заменили красивой весёлой нимфой. В этом – корни гибели дореволюционной Франции. Новое повторение трагедии жизни: comedia divina – tragedia humana.

АНГЛИЯ

Григорий Петров, говоря об искусстве Англии, на основе своего творческого метода убедительно показывает, что его своеобразие определяется особенностями формирования английского национального духа. История Англии, её население, государственный строй, характер жителей, их быт, пишет он, – всё несёт на себе печать своеобразия. Само имя «англосаксы» свидетельствует о смешении племён. Кроме того, на островах Британии и до прихода англосаксов было коренное население. Свою кровь влили и древние римляне. Всё это превратилось в одну нацию, здоровую, солидную, сильную и телом, и духом. Основной чертой англичан можно назвать развитую волю. Воля к труду, воля к строительству, к власти, воля к победе, к преодолению препятствий. Своеобразие английского гения отражает дух английской философии.

Русский народный гений породил Льва Толстого с его проповедью непротивления злу. В этом проявилась вся мягкость, женственность, уступчивость славянской и особенно русской души.

Англия же дала миру философию Дарвина с его учением о борьбе за существование, за преодоление препятствий в жизни, за выживание в этой борьбе сильнейших.

Будучи народом воли, англичане, подобно древним римлянам, основали великую державу. Они – прекрасные организаторы и мудрые политики. Английская политика, английское самоуправление, их умение согласовывать общественное благо с интересами и достоинством личности всегда вызывали удивление, зависть и подражание со стороны других европейских народов. Английское народное самоуправление стало чуть ли не главным искусством Англии. Именно в политике, в организации государственной жизни англичане проявили всю силу ума и весь жар своего сердца.

Англичане первыми в мире поняли великую истину Платона и Аристотеля о том, что политика – это высшая педагогика, высшая архитектура и один из видов искусства. Поэтому страна дала целую когорту великих политиков.

Англия дала миру Шекспира – гения литературы и театра. Англичане раздвинули стены театра, превратив всю страну в огромную сценическую площадку. Ведущие английские политики стали своего рода режиссёрами и драматургами английского державного театра.

Григорий Петров упоминает своих английских современников – крупнейших знатоков и ценителей искусства: Джона Раскина и Уильяма Мориса, начавших крестовый поход за освобождение искусства и художественного творчества от «гробниц», чтобы вывести его за стены музеев, театров и художественных академий. Они в своих произведениях обращаются к англичанам, чтобы все и каждый в своей работе, на службе и в делах был художником. И художественное творчество в Англии затронуло различные сферы жизни: от создания законов до производства кирпича. Но с другой стороны, считает Г. Петров, английский народный гений не проявил себя во всей полноте, а в начале двадцатого столетия в этой стране не появился ни один крупный талант в рассматриваемых областях искусства – ни в архитектуре, ни в скульптуре, ни в живописи. Англия не дала в них таких деятелей, которые бы оставили столь глубокий след в философии, науке, поэзии и политики, как Шекспир, Байрон, Бекон, Дарвин, Гладстон и другие.

Весьма примечательное объяснение этому явлению мы находим у Григория Петрова. Он предполагает, что в области архитектуры не проявился ярко английский народный гений потому, что силы творческого духа английский народ направил на созидание общественной жизни, государственного строительства, на выработку лучшего законодательства. А вместо скульптуры из мрамора и глины англичане предпочли «лепить» красивые живые фигуры с помощью хорошего питания, спорта и гигиены, придавая громадное значение физическому воспитанию граждан своей страны. Для подкрепления своего вывода Г. Петров ссылается на роман американского писателя немецкого происхождения Иенсена «Колесо». Его герой в молодые годы вселял блестящие надежды стать талантливым писателем. Но вдруг исчезает из поля зрения редакторов и публики. Оказалось, что он возвращается на свою родину, где упорным трудом создаёт новую промышленность. Этот край преображается, сотни тысяч рабочих получают возможность осознанно трудиться, выросло их благосостояние. Герой романа принял деятельное участие в организации разумной, свободной и справедливой государственной жизни.

Когда через много лет он вновь оказался в Америке и встретился с редактором, тот сразу же спросил его:

«Как Ваша литература? Написали ли что-то крупное? Что именно?»

«Я ничего не писал и не пишу», – ответил гость.

«Как? Вы… ничего? – Удивился старый редактор. – Но Вы были так талантливы. Подавали такие надежды! Что с ними стало?»

«Оправдал, оправдал все надежды, и Ваши и свои», – бодро ответил гость. Только я не писал, а работал, строил и организовывал жизнь. Пусть другие, кто не может организовывать и строить жизнь, описывают жизнь других, пусть пишут. А я жил! Жил сам и улучшал жизнь других».

Роман, по мнению Петрова, не открывает чего-то нового. Но он хорошо передаёт тот дух, который издавна направляет творческую энергию англичан и который может объяснить, почему Англия не дала великих архитекторов, скульпторов и музыкантов.

Из трёх видов пластического искусства сравнительно крупные таланты проявились в живописи. Довольно долго чужеземные таланты питали в Англии это направление искусства. Придворным художником королевского двора на протяжении многих лет был фламандец Ван Дейк – великий ученик Рубенса, написавший большую часть своих портретов в этой стране. Крупный немецкий художник Голбейн также долго жил и работал в Англии. Это искусство было привнесено в Англию, оно не выходило за пределы дворцов. Только в середине XVIII века здесь появляются талантливые живописцы Джошуа Рейнолдс и Томас Гейнсборо. Англичане также высоко ценят работы Уильяма Хогарта.

Английские музеи полны прекрасно выполненных портретных работ. Это свидетельствует о том, что в Англии, как и в Голландии, ценят человеческую личность. Кроме портретов английская живопись богата пейзажами. Красивые виды на море, поля, парки. Охота с изображением животных – коней, птиц, собак. Много картин, показывающих домашний очаг. Англичане много путешествуют, много работают, поэтому особенно ценят и любят тишину, покой, сельскую идиллию, семейные радости.

Русский поэт Лермонтов воспевает бурю, борьбу, сильные страсти. Это потому, что русская жизнь была чрезмерно инертной, сонной, неподвижной. У англичан наоборот: вся их жизнь полна борьбы. Бурь и потрясений им достаточно в жизни. В своём доме, в искусстве, в живописи, в книгах, в театре англичанин хочет отдыха для своего тела и души. Хочет тихих радостей. Хочет наслаждаться идилличными картинами, полем, рекой, мирным стадом, счастливым семейством.

В искусстве англичанин хочет улыбки. Безобидной, освежающей, как солнечный луч, улыбки. Вот почему в живописи этих «холодных» англичан, как ни у какого другого народа, так много добродушного юмора, тихой и тёплой ласки.

Особый государственный строй и своеобразное развитие жизни в Англии создали и особенный художественный вкус. Создали и новые взгляды на искусство. В условиях, когда во всём мире происходит переоценка ценностей, подчёркивает Григорий Петров, особенно важно понять и привнести в жизнь обобщающий смысл художественного творчества в соответствии с требованиями времени.

Искусство XIX — XX веков

Чем ближе к нам время, тем труднее давать завершённые определения происходящим явлениям и процессам. Всё разнообразие философских и общественных настроений XIX и XX веков всецело отразилось в искусстве. Началось время, которое можно назвать смутным. Во всех странах появились художники и поэты смутного и туманного. Каждый год на художественных выставках и в музеях нового искусства вы становитесь свидетелями ряда произведений, воспевающих «Туманное» или «Смутное».

Один из самых известных датских художников-пейзажистов Таулов рисовал туманность. Шведский художник, принц Евгений также художник туманности и смутных настроений. Тему туманности вы найдёте в картинах немецких, английских, французских и итальянских художников рассматриваемого периода. Эта – отражение настроения времени во всей Европе.

Во Франции, к примеру, у многих художников в самой манере их рисунка, в красках чувствуется туманность. Такие таланты первой величины, как Пюви де Шаванн и Евгений Карриер, которых с полным правом можно назвать поэтами палитры, были также художниками «туманного», хотя они и не рисовали туманность. Шаванн часто писал картины больших размеров. Многие его работы имеются в музеях Марселя, Лиона, Руана, Пуатье, Амьене. Но самые известные картины хранятся в Париже. Он расписывал стены зала в Пантеоне, в университете и в городском муниципалитете. И что бы ни рисовал Шаванн, аллегорию или картину из жизни Женевьевы – покровительницы Парижа, всюду его краски содержат какую-то грусть, меланхолию, словно покрытые какой-то вуалью.

Евгений Карриер был портретистом, и характерным для его творчества является то, что портреты, созданные им, напоминают какие-то неясные мечты художника или неясные образы людей в полусонном состоянии. Впечатление такое, будто смотришь на людей через прозрачную дымку городского смога. Картины выражают тихую грусть мягких людей смутного времени. От них веет усталостью духа с примесью сомнения и, может быть, даже отчаяния. Теми же настроениями наполнены сотни картин, носящих названия «По следам счастья», «Путь смерти», «Грех», «Война».

Почти невозможно описать картины замечательного художника Жана Франсуа Милле. Их нужно видеть. Они представляют собой своего рода музыку красок, движений, лиц и фигур. Музыку нежную, тихую, скрывающую глубокую грусть. Темы большинства его картин взяты из жизни близкого его сердцу крестьянства: «Девочка – пастушка», «Сбор колосьев», «Крестьянин, рубящий дерево, и смерть». И самая знаменитая картина художника «Анжелюс». Эта картина вскоре после смерти художника, умершего в нищете, была продана на аукционе за миллион французских франков. На ней изображена семейная крестьянская пара. Муж и жена весь день были заняты посадкой картофеля. Устали от тяжёлой работы. Чуть вдали виднеется сельская церковь. Слышен слабый колокольный звон, зовущий на благодарственную молитву радости, о которой Марии возвестил ангел. Крестьяне встают, в молитве склоняют головы, и, вероятно, шепчут:

«Ангел Господен возвестил радость Марии»…

Смотришь на эту картину и думаешь: «Давно, очень давно, две тысячи лет назад ангел возвестил Марии радость мира, но эта радостная весть ещё не дошла сюда». И таково обаяние кисти и красок крестьянского сына Милле, что перед его картинами, взятыми из жизни, в душе своей вы не чувствуете ни злобы, ни огорчения, ни обиды на кого бы то ни было, а только тихая грусть овладевает вами. И слёзы наворачиваются на ваши глаза. И тогда вы можете объяснить, почему туманные краски Карриера и Шаванна и едва уловимая дымка покрывает все картины великого Милле и его друзей – братьев барбизонцев: Руссо, Дюпре, Диаза, Коро, Добиньи и других. Невидимые миру слёзы великой души великих художников затуманили их очи, их краски, их кисти. Это был туман великой мировой скорби, навеянной жизнью, полной страданий и угнетения.

Но в жизни и в искусстве были люди и другого склада. Натуры тоже отзывчивые, впечатлительные, только более энергичные и буйные. Не мечтательные, не элегичные, а, по выражению Г. Петрова, боевые, драматические. Возмутительные несправедливости жизни, её дикие ужасы и безобразия эти люди встречают не воздыханием и грустью, а возмущением и призывами к сопротивлению. Таких художников Достоевский назвал бунтарями. Бунтарями против неправды, ненормальностей и страданий в жизни. Художники-бунтари, считает Петров, не менее мечтательны, чем Шаванн и Милле. Они мечтают о жизни как о царстве красоты. Они страстно желают общей радости, общей красоты, общей правды. Они верят, что на земле наступит время, когда и в человеческом обществе, и даже в природе всё будет находиться в совершенной гармонии. Когда исчезнут и слёзы, и страдания, и несправедливость и когда каждый акт человеческой деятельности будет актом радости и живым воплощением красоты.

Искусство XIX века богато на большие бунтарские таланты. Первым среди них можно назвать испанского художника Франсиско Гойя. Будучи придворным живописцем – любимцем короля за его глубокий и самобытный дар, Гойя имел многочисленные заказы от аристократии и церкви. Он не испытывал нужды, подобно Милле. Но его личная благополучная и счастливая жизнь не мешала ему видеть несправедливости жизни. Гойя рисовал прекрасные портреты короля и представителей высшего света. Как истинный католик он создавал дивные иконы храмов. Но весь жар своей души, все силы своего художественного воображения, всё обаяние кисти и совершенное мастерство живописца Гойя вкладывал в картины другого рода. Он пишет сцены и архетипы из народной жизни: «Уличный точильщик», «Продавщица воды», «Народные люльки», «Бой быков». Этими картинами он говорит:

«Смотрите, как и чем живут материально и духовно миллионы людей, которые составляют основу нации».

В других его картинах: «Суд инквизиции», «Дом сумасшедших», «Ужасы войны», с потрясающей силой раскрыты суеверия людей, человеческая глупость, жестокость, подлость, общественный смрад и несправедливость. От некоторых картин Франсиско Гойя просто стынет в жилах кровь.

Тонкие «эстеты» обычно с возмущением говорят об этой стороне творчества Гойи и подобных ему художников. Утверждают, что Гойя, Ропс, Виртц, Хогарт и их собратья по кисти и духу – люди болезненные, с извращёнными вкусами. Что они, якобы, наслаждаются смрадом и аномалиями жизни. Такие утверждения свидетельствуют о непонимании «утончёнными эстетами» творчества художников-бунтарей. Эти живописцы своими картинами показывают грубые проявления человеческой глупости не потому, что любят «уродства» жизни, а потому, что их ненавидят. Своими произведениями они бросают в глаза обществу смрад и бессмысленность жизни со словами:

«Как вы можете терпеть подобные явления? Всё это отвратительно и стыдно. Не мы оскорбляем ваши художественные вкусы, а вы своей духовной тупостью и грубостью жизни оскорбляете наше художественное чувство».

Творчество этих художников можно сравнить с зеркалом общественной жизни. Их можно было бы обвинить, если бы они клеветали на реальную жизнь, придумывали бы её ужасы и нелепости. Но поскольку они верно отражают в «зеркале» своей живописи человеческое уродство, то как говорит пословица:

«Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива».

Искусство не забава, не развлечение. Оно и не успокоительное средство для сна. Не прислуживает тем, кто хотел бы «забыться и уснуть», или желал бы от ужасов и безобразий жизни унестись в мир сладких грёз и красивых мечтаний. Задача искусства, утверждает Петров, не усыплять, а будить. Искусство – это творчество. Оно должно творить. Творить человека и человечность. Создавать всё то, что рождает, воспитывает в человеке самые добрые человеческие черты.

Но чтобы сотворить в человеке «человека», в нём, прежде всего, надо укротить зверя, или что ещё хуже – скота. Поэтому, повторяет Григорий Спиридонович, каждое искусство решает две задачи. Первая – пробудить в людях отвращение и нетерпимость ко всему ненормальному и безобразному в жизни. Вторая задача, несомненно, более высокая – развить в людях потребность и понимание красоты, жажду воплотить её в жизни.

У апостола Петра есть одно прекрасное изречение:

«Божий дух – един, но проявления его разнообразны». То же самое нужно помнить и о всяком искусстве, художественном творчестве, в чём бы оно ни проявлялось. Жажда красоты и гармонии в жизни – это тот Рим, к которому ведут все дороги. Кто бы по какому пути ни шёл, главное, чтобы он шёл к этому Риму. И когда люди идут не по пути в «Рим», а по пути «Содома и Гоморры», когда они строят не храм красоты, а смрадный вертеп и сумасшедший дом, то художники-бунтари вопиют, кричат, подобно стонущему у Толстого Ивану Ильичу:

«Не, нет, нет! Смотрите, что делаете? Кому служите? Как живёте?»

Своими гравюрами прославился Фелисиен Ропс – бельгиец, переселившийся во Францию и работавший в Париже. Его можно назвать единственным в своём роде художником. Техника этого живописца великолепна, его воображение неистощимо. Но направление его творчества односторонне. Ропс рисовал почти исключительно голое женское тело. Тело молодое, красивое, но чувственное и похотливое. Ропс нарисовал десятки сотен женских фигур. Но все женщины на его рисунках сладострастны, распущены и бессовестны.

Как правило, картины и гравюры Ропса не воспроизводят именно по этой причине. Поэтому имя живописца почти не известно широкой публике. Его картины Г. Петров называет пророческим негодованием великого художника тем, что «ароматный цветок человечества» – женщину, которая должна быть предметом вдохновенного творчества и воспитания, превратили в предмет торга и проституции. Своим искусством Ропс обращает человечеству свой упрёк:

«В вашей жизни везде и всюду господствует проституция: на улице, в семье, в искусстве, в науке, в политике и религии. Всё продажно. Всё проституировано, похабно, оголено и бесстыдно».

На родине Ропса – в Брюсселе есть музей, в котором выставлены произведения только одного художника – бунтаря Виртца. Он начинал с больших полотен, в которых хотел соединить глубину мысли Микеланджело с любовью к жизни, силой и сочностью красок Рубенса. Названия картин показывают отношение мастера к жизни: «Борьба ада против неба», «Торжество Христа». В дальнейшем Виртц переходит к частностям жизни. Он рисует небольшие картины, названия которых говорят сами за себя: «Голод», «Холера», «Глупость» и т.п. Находясь в его музее, невольно возникает чувство, что вы в музее ужасов. Об этом художнике была молва, что он страдал душевной болезнью. Творчество Виртца мрачное, тяжёлое, иногда мучительное и невыносимое. Но оно – порождение жизни. Он, словно малый Достоевский в красках. Он хотел бы видеть небо на земле. Виртц верил в триумф добра, правды и красоты. Поэтому и назвал свою картину «Торжество Христа». И что делать ему, если его зоркий глаз видит вокруг себя ужасы ада? Молчать? Но ведь великий Л. Толстой, видя бесчинства царской власти по всей России, назвал свою книгу «Не могу молчать!»

В искусстве XIX века можно насчитать десятки крупных талантов, сотни замечательно нарисованных картин и изваянных скульптур, вызывающих ассоциации ужасов, кошмаров и даже безумства произведений Виртца. Противники такого вида искусства, как правило, называют творчество этих художников тенденциозным. Но в основе своей данное определение ошибочно. Тенденциозность в искусстве, полагает Петров, бесспорно, является недостатком. Но упомянутых выше художников, никоим образом, нельзя назвать тенденциозными. По сути своей это понятие означает неискренность, искусственность, влияние извне. Тенденциозным можно назвать только то, пишет Петров, что создано искусственно, под внешним давлением, без любви. Такие творения, обычно, бывали неудачными и вредили авторитету художников. В качестве примера Григорий Спиридонович приводит творчество знаменитых французов: Давида, Греза и Родена. Хотя никто никогда не называл этих мастеров кисти и резца тенденциозными художниками, но у них были явно тенденциозные произведения.

Художником двух великих эпох Франции был Давид: революции и времени Наполеона. Его считали своим учителем несколько поколений французских художников. От его знаменитого портрета «Мадам Рекамье», находящегося в Лувре, невозможно оторвать глаз. Только этого произведения было бы достаточно, чтобы Давид приобрёл славу великого художника. И таких картин у живописца много. То же самое можно сказать о картинах «Барйера на трибуне» и «Смерть Марата». Обе картины совершенны по композиции. Барйер, будто живой, стоит в ораторской позе. На его лице запечатлено ледяное спокойствие, с тенью холодной жестокости. Такой человек не остановится ни перед чем, не побрезгует никакими средствами. Кто он? Фанатик какой-то идеи? Герой? Авантюрист? Смесь – всего понемногу.

Ещё более выразительно передано лицо только что заколотого Марата. Оно изуродовано, нравственно отупело. Не умственно, а именно, морально тупо. Для него вопросы совести не существуют. Люди этого типа без нравственного «обоняния». Давид был современником героев своих произведений, глубоко понимал их внутренний мир и с исключительным мастерством воплотил в своих полотнах.

Но у Давида есть и ряд слабых, «мёртвых» картин, нарисованных, будто бы, не его рукой. Фигуры персонажей на них деревянные, лица безжизненные. И созданы они в расцвете таланта художника. Чем можно объяснить такое? … Тенденциозностью. В них заметны излишество и искусственность. Для большей убедительности Г. Петров приводит немецкую пословицу: ein guter Mensch, aber schlechter Musikant, что означает – душою добрый человек, но музыкант плохой. О Давиде, полагает Петров, можно сказать обратное: художником он был великим, а душою человеком малым. На его глазах старая монархия Людовиков сменилась революцией, которую сменила империя Наполеона. Художнику, вероятно, были чужды политические бури. Ему хотелось быть первым «придворным» художником. Во время революции он рисует картины на революционные темы. А с приходом Наполеона вчерашний «республиканец» становится «певцом» императора. Но в его полотнах нет жизни, потому что они созданы без внутреннего переживания, а по соображениям внешнего порядка. Вместо искусства – театральная бутафория. И когда в одном зале Лувра на противоположных стенах видишь портрет «Мадам Рекамье» и коронацию Наполеона, то ясно понимаешь разницу между свободным, вдохновенным творчеством художника и творением тенденциозным.

В ещё большей степени заметна тенденциозность на больших полотнах знаменитого Греза. Он жил и творил в период заката эпохи Людовиков, которая была временем распущенности нравов. Художник прославился своими картинами, запечатлевшими красивые головки девушек и молодых женщин, лица которых сквозь вуаль притворной наивности ясно выражают лукавое кокетство. Грез рисовал эти головки с любовью и вдохновением. Поэтому они и выходили у него живыми. Но в этот период известный энциклопедист Дидро с возмущением писал о легкомысленности французского искусства и что художники призваны поднимать в своих произведениях серьёзные темы. Чтобы угодить авторитетному критику, Грез на некоторое время оставил свои «головки» и стал рисовать «благочестивые» картины: «Старик читает Библию своему семейству», «Отец проклинает блудного сына», «Покаяние блудного сына». И что из этого получилось? Картины напоминают жалкие литографии. Темы их искусственно навязаны художнику, поэтому вместо благочестивых картин вышли тенденциозные.

Ещё более яркий пример тенденциозности в искусстве можно увидеть в произведениях Огюста Родена – самого великого скульптора Франции XIX века. Он создал новую школу ваяния. Десятки его работ стали событием в мире искусства. Перед Пантеоном в Париже находится скульптура Родена «Мыслитель», а в люксембургском музее Парижа – единственное в своём роде его творение: «Творческая рука». Обе работы скульптора воплощают силу французского гения. Увидев однажды, вы не забудете их никогда.

Но в том же люксембургском музее есть статуи художника, которые буквально ничего вам не говорят и в которых нет ничего роденовского. С удивлением, пишет Петров, я прочитал в каталоге, что фигура голого мужчины тридцати лет, напоминающая молодого бычка, изображает «Иоанна Крестителя» Родена. Никакого Крестителя в скульптуре нет. Есть просто анатомически правильно высеченная из мрамора фигура голого человека. И как могло быть иначе? Роден, родившийся в Париже, выросший на его бульварах и в ателье Монмартра, что общего мог он иметь со строгим аскетом и проповедником покаяния? Пустынник Иоанн чужд духу парижанина Родена. Но художнику было поручено изготовить скульптуру «Иоанна Крестителя». Эту работу ему навязали. И статуя получилась мёртвой, пустой.

Отсюда, делает вывод Г. Петров, с определённостью можно сказать, что произведение художника может быть живым, настоящим творением искусства только тогда, когда оно, как ребёнок у матери, выношено под сердцем, когда оно обдумано, прочувствовано, когда выросло из духа самого художника и отражает его собственное настроение и переживания. Но если нет собственных переживаний, то работа будет не живым произведением искусства, а мёртвым ёлочным украшением.

Творчество Огюста Родена Г. Петров называет необыкновенным, полным своеобразия и яркой внешней выразительности. Достаточно увидеть две – три его скульптуры, чтобы научиться отличать руку мастера. Почти все работы художника оставляют впечатления незавершённости. Человеческие тела на его скульптурах, их головы, лица, будто бы освобождаются из мрамора, гипса, куска бронзы, выходя на белый свет. Смотришь на бюсты Бальзака, Гюго, Рошфора работы Родена, и кажется, что художник стоял перед стихией хаоса и говорил: «Да будет Бальзак! Да будет Гюго! Да будет Рошфор!» И благодаря этому из хаоса появлялась голова, лоб, лицо. Всё как-то резко очерчено, стихийно, грубо, но всё сильно и глубоко выразительно.

Перед творениями Родена чувствуешь две силы: силу стихии – материи и силу гармонии, искусства, силу художника. Благодаря его произведениям начинаешь понимать, что в жизни есть над чем работать, есть и те, кто творит красоту. Они представляют собой веру Родена в силу и радость стихии жизни, но одновременно вселяют веру в силу и мощь творческого начала в жизни человеческого общества.

Художественное творчество во многих странах Европы в XIX веке переживало серьёзный кризис. Великие идеи, новые идеалы, серьёзные мысли считались лишним, ненужным товаром и тяжёлым бременем. Их избегали. Красота была заменена роскошью. Роскошная риторика, вместо красивой мудрости или мудрой красоты. Жажда удовольствий, вместо мучительных поисков новой красоты. Это было время упадка, как говорили французы, декаданса. Именно поэтому настроения упадка широкой волной разлилось во всех сферах искусства.

Декадентство. На рубеже веков во всех европейских столицах и крупных городах устраивались бесчисленные художественные выставки. На некоторых из них выставлялись по две – три тысячи картин и скульптур. А результат? Результатом было то, что экспонатов много, а художественных произведений почти не было. Всё красиво, технически правильно. Но только темы все старые, избитые. По замыслу мелко, бледно и безлико. Ни одной глубокой мысли, ни одной живой творческой идеи. Какая-то убийственная духовная пустыня. Идейная нищета. Банкротство духа.

И так не только в живописи и скульптуре. То же в музыке и литературе. Во всех видах искусства. Нет творчества. Нет горения духа, нет мук, которые сопровождают поиски высшей красоты. Нет силы. На всём печать усталости, инертности, увядания, какая-то творческая беззубость. Для Европы, её творчества, как будто наступили новые Средние века. И в этом нет ничего странного. Это естественно и даже неизбежно. Настоящее Средневековье было переходным временем. Временем духовной «беременности» Европы. Но и тогда в более сильных людях кипела глубокая внутренняя работа духа. Шёл поиск новых путей жизни, более светлых, разумных, свободных и радостных. В наступившей затем эпохе Ренессанса потому и видим такой блестящий результат, что в недрах Средних веков зрела громадная, внешне не видимая, внутренняя духовная работа.

Идеалы силы и красоты Возрождения для человека новой Европы уже не достаточны. Новая Европа их переросла. Ей нужны новые горизонты, новые пути, новые идеалы. Для всего этого необходимы новые силы. Силы народных масс. Новой, всемирной красоты хотят не отдельные великие личности, а сами народы. Поэтому нужно, чтобы народные массы превратились в художников жизни, стали творцами радости, правды и добра на земле.

Но для такой огромной творческой, художественной работы народы Европы ещё не готовы. Массы ещё не способны, не подготовлены, духовно не созрели, не доросли. Необходимо дождаться времени их духовного оплодотворения. Вот поэтому нужно переходное время. Время не застоя и даже не затишья, считает Григорий Петров, а время, когда нальются зёрна колоса и наступит пора жатвы. Но в этот период появляются художники, которые в литературе, музыке и в пластическом искусстве вместо силы выдают бессилие, вместо мудрости – легкомыслие, вместо красноречия – риторику. Это течение и получило название декадентства, упадка. Оно стало духовной отравой молодёжи.

Преступность декадентства, полагает Г. Петров, его ложь и зло, идейная зараза состоят в том, что оно превращает искусство в красивую обёртку, в забаву, в усладу для глаз и ушей. Декадентство убивает душу художественного творчества. Поедает зёрна орехов, оставляя только скорлупу. Для него достаточно, чтобы только скорлупа была красивой. Один из защитников декадентства писал:

«Ценна форма, а не идея. Мы живём в период последних напряжённых поисков смысла жизни вне пределов прекрасного. Близко то время, когда наступит всеобщее признание смысла художественного произведения исключительно в его форме. Когда и самые упорные станут уважать форму как истинную суть искусства, а всё остальное – идеи, идеалы, содержание, отражение жизни – будет признано как ненужный балласт».

Хочется крикнуть духовным банкротам, заявляет Петров:

«Как вы смеете клеветать на гениев искусства? У Бетховена в «Героической симфонии» нет содержания, идей, идеалов? А в «Шестой симфонии» Чайковского? А во всём творчестве Моцарта? Вся музыка великих композиторов, разве это просто набор красивых сочетаний и звуков? Если вы сознательно играете словами, тогда вы просто не честны».

Современных декадентов, продолжает он, можно назвать софистами. Они не хотят признавать своей внутренней пустоты. А эту пустоту желают представить сущностью искусства. Г. Петров предрекает декадентству короткую жизнь. Оно обречено на умирание. Не к декадентам – они обречены на гибель – а к молодым художникам обращается Петров:

«Будьте чувствительными, наблюдательными и взыскательными в поисках смысла красоты и художественного творчества. Умейте ценить искусство в себе. Не опускайтесь вниз к лёгкому, а поднимайтесь к более ценному и более трудному. Человечество как таковое не умирает и не усыхает, а вечно обновляется и растёт. Не опускается сверху в могилу, а поднимается к небу, к солнцу, к высшей красоте».

И в жизни европейских народов старые идеалы уже преодолены, они устарели, потемнели, потеряли цвет, сморщились. Старое понимание красоты жизни не удовлетворяет людей. Необходимо искать новые идеалы, чтобы вслед за ними идти, как Моисей, к новому Синаю. Путь труден, он потребует новых молодых сил.

Но декадентство не сила молодости, а бессилие старости. И живая, талантливая молодёжь должна следовать не за декадентством, словно за путеводной звездой в царство чистого искусства, а бежать от него, как от разлагающегося при жизни старца. Декадентство отражает разложение. А молодёжи нужны новые идеи и новые идеалы. Декадентство представляет собой не только результат духовного обеднения части общества. Не в малой степени в его появлении вина лежит и на самих художниках. Великим художником может стать только человек великой души, великого духовного стремления, человек глубокого ищущего ума и великих мук совести.

Большое заблуждение, считает Петров, думать, что художнику достаточно иметь природный талант и познать технику искусства. Нет ничего дальше от истины, чем думать, что художник может быть невеждой, умственно неразвитым, нравственно распущенным. Справедливо сказал Пушкин в «Моцарте и Сальери», что злодей и гений не совместимы. Точно также можно утверждать, что не совместимы гений и глупость, невежество, лень и беспутство.

Долгое время пластическое искусство Франции обслуживало интересы церкви, затем – королевского двора и аристократии, и, наконец, оно стало буржуазным, имевшим целью удовлетворить запросы имущественных классов. Во всех этих случаях оно было заперто внутри помещений, зажато стенами. Было лишено воздуха и солнечного света. Это болезненно отразилось на внутреннем содержании искусства и на его внешней форме. Картины и скульптуры без конца повторяли одни и те же сцены из библии, истории, греко-римской мифологии. А краски на полотнах были в основном тёмно-серые, чёрные или коричневые. Редко на них можно было увидеть синее небо или ослепительный блеск солнца, зелёную траву и белый снег. Нужно было освободить искусство от душных стен, вывести его в поле, в лес, на берег моря и на вершины гор. На воздух, под открытое небо. Это и сделали смелые французские художники, названные позже барбизонцами.

Характерным свойством французского гения Г. Петров называет способность «изобретать идеи», жажду нового, неудовлетворённость достигнутым, неустанную и быструю работу мысли, живость чувств. Всё это, вместе взятое, выводит Францию в передовые ряды всех идейных движений. По этой причине Франция, хотя и не дала миру таких гениальных художников, как Рафаэль, Мурильо, Веласкес, Рубенс, Рембрандт и Дюрер, тем не менее, она, бесспорно, в последние сто лет стоит во главе всех художественных поисков. Именно во Франции началось освобождение живописи от удушливых и тёмных стен академических залов и мастерских художников.

В тридцатых годах XIX века несколько парижских художников, некоторые из них были уже хорошо известны, покидают Париж и уходят к «природе», в поле, лес, на берега реки, под палящие лучи солнца. В окрестностях французской столицы, в небольшом селе Барбизон, поселились семь живописцев, «плеяда созвездия семи», как их назвали позже. Ими были Коро, Руссо, Дюпре, Милле, Диаз, Добиньи и Труайон. Картины этих художников – настоящий праздник для глаз и души зрителей. Зал в Лувре, где выставлены их произведения, можно с полным правом назвать драгоценной шкатулкой, в которой каждая небольшая картина представляет собой огромный бриллиант невероятной ценности. Видеть эти картины-пейзажи – не только наслаждение, но и подлинное счастье. Они воспитывают, облагораживают, очищают душу.

Но такое совершенство творчества барбизонцев далось им нелегко. Оно стоило им большого и напряженного труда и душевных мук. Барбизонцы годами жили впроголодь. Их жёны с детьми не всегда имели кусок сыра. Но работали они неустанно. Рисовали целыми днями. Рисовали небо, воздух, облака, лес, поля, воду, мшистые болота. Рисовали и в хорошую погоду, и в плохую. Изучали природу во всём её разнообразии, её лицо и душу. И каждый из барбизонцев сохранял свой стиль, свой почерк, свою художественную самобытность.

Теодор Руссо – сын бедного портного, здоровый сильный, любил в природе силу, крепость и несокрушимость. В его произведениях видишь одинокие дубы, толстые, с раскидистыми ветвями и сочными листьями.

Камиль Коро по характеру был мягкий, мечтательный. И в своём творчестве он – лирик-поэт природы. Любил тихую водную гладь каналов и прудов. Обожал идиллию сельского утра, задумчивость вечернего отдыха. Порой кажется, что его картины воспроизводят сновидения о нимфах или дриадах.

Жюль Дюпре, наоборот, любил в природе движение, шум, борьбу. На его картинах ветер гонит облака по небу или волны по воде, или склоняет деревья.

Шарль Франсуа Добиньи был влюблён в мирный труд крестьян, в землю, которую, казалось, хотел обнять. Его полотна воспроизводят распаханные богатые нивы, склонившиеся под тяжёлыми плодами деревья, роскошные весенние цветы.

Констан Труайон рисовал сельских животных, стада коров и овец, свиней и собак – этих помощников и кормильцев сельского труженика.

Но сколь бы ни был великим живописцем каждый из них, всех их вместе взятых превосходит великий барбизонец Жан Франсуа Милле. Он рисовал картины сельского труда. Каждая такая картина – настоящая симфония из красок. И счастлив тот, пишет Петров, кто «слушал» эту симфонию, кто мог видеть картины Милле. Они успокаивают, наполняют душу тихой и чистой радостью. Будят в сердце красивую гармонию. Смотришь на них и невольно думаешь:

«Конечно, в жизни много человеческой глупости и гнусности, но при всём том, сколь прекрасна человеческая душа! Как тонко может она чувствовать прелести мира! Какую дивную красоту может понять и воспроизвести! Какое счастье быть человеком!»

В искусстве барбизонцев мы наблюдаем не только изменение техники живописи, не только расширение палитры и её тонов. Произошло расширение умственных и духовных горизонтов. Появились новые темы. Предметом художественного внимания стали новые социальные слои. Рождалось новое отношение к трудящемуся сельскому населению, к его труду, к земле, к животным и всему, связанному с землёй.

Возникает новая психология, новая философия, новое понимание жизни. И разве художники этой школы не являются учителями общества, пророками нового откровения жизни, духовными вождями человечества? Значение барбизонцев велико ещё и потому, что они открыли в живописи новые области творчества. Они любили природу, рисовали её во всём её разнообразии, их вдохновляла природа как единое целое. Но многое в природе оставалось незатронутым. И прежде всего, кисти барбизонцев осталось недоступным то, ради чего они покинули городские стены. Остался недоступным «воздух», «свет». Они были художниками леса, воды, полей, крестьян, деревни, животных, но не были художниками воздуха и света.

Искусство Франции – этой изобретательницы идей – не остановилось на творчестве Руссо, Коро, Дюпре и Милле. Оно пошло дальше. В стране появились художники, создавшие особую школу живописи, которая изучала приливы солнца, отражение тонов, освещение воздуха, изменение цвета в зависимости от движения воздуха и интенсивности света. Целыми днями, десятками раз они рисовали один и тот же фрагмент поля, стога сена, коров и людей, но в разное время суток. Казалось, им было безразлично, кого и что рисовать. Предметы были для них подобны манекенам. Художники учились рисовать воздух и свет. Они были пленеристами (plein air – открытый, чистый воздух). Основателем пленеризма считается Эдуард Мане, великий художник и человек постоянного поиска. Будучи автором многих прекрасных картин, Мане решает продолжить поиски барбизонцев. Первые его картины в этом стиле появились в 1863-1865 гг. Они изображают, как лучи солнца играют на лице человека сквозь листья деревьев, как зелень травы отражается на голом теле и т.п. На одном из полотен художника нарисован «завтрак», где часть людей одета, а другие голыми стоят на поляне и закусывают. Сочетание красок разнообразное и поразительное. Настоящая оргия цвета. Над картинами художника издевались, но он был непоколебим. В 1865 году он выставил две новые картины: «Избиение Христа бичами» и «Девочка с корзинкой». На выставку вызывали полицию, чтобы защитить картины от возмущённой публики.

За Мане последовали другие известные художники: Моне, Сезанн, Писсарро, Сислей, Ренуар и Дега. И они победили. Создали живопись более радостную по цвету, более праздничную и воздушную. Чтобы оживить переливы тени и передать колебание воздуха, его трепетание, некоторые художники начали рисовать не как обычно, линиями, а точками. Благодаря чему возникал эффект игры красок. Из-за такой техники живописи художников стали называть пункталистами.

Продолжением и дальнейшим развитием пленеризма стал импрессионизм. Его родоначальником также был Мане. Некоторые историки искусства смешивают пленеризм и импрессионизм, полагая, что это одно и то же явление. Но это не так. Импрессионизм, считает Г. Петров, значительно глубже пленеризма. Задача пленеристов показать один и тот же предмет при различном освещении. Импрессионисты же с помощью своей палитры передают настроение, своё впечатление от предмета живописи. Поэтому они и называют свои картины «impression», впечатление. Когда мы говорим: чёрная неблагодарность, зелёная зависть, тёмная личность, кислое лицо, сладкая улыбка, тупая голова, – это и есть импрессионизм на словах. Такие же своеобразные впечатления могут быть выражены и красками. Импрессионисты добились своим творчеством того, что их картины поражали зрителей необыкновенностью красок. Справедливости ради следует заметить, что некоторые из особо рьяных последователей этого направления в своей увлечённости забывали о чувстве меры. Теряли основное требование красоты – ничего лишнего!

С другой стороны, к импрессионизму, как и ко всякому новому движению, примазывались различные «измы»: то примитивизм, то кубизм и т.д. Зачастую их последователи даже не понимали внутреннего смысла новых поисков, делая акцент лишь на внешней броскости. На деле это оборачивалось фокусничеством, глупым примитивизмом, бесформенным смешением красок и смыслов, что и получило название декадентства.

В новых течениях искусства всегда есть элементы декадентства, упадка, духовного обеднения. Не редко всё дело сводится к технической стороне, к форме, а не к глубокому идейному поиску. Григорий Петров констатирует, что европейская культура девятнадцатого века страдала обнищанием, внутренним вырождением. Произведения самых талантливых деятелей культуры были полны внешней роскоши и изящных вымыслов, но их отличала бедность внутреннего содержания. По существу, на них лежит печать безжизненности и бессилия. Если и были некоторые из них внешне красивы, то их красота подобна бумажным или восковым цветам, произведениям искусственным, лишённым живой творческой природы.

Но было бы ошибкой думать, что вся культура Европы была обречена на умирание. Жизнь постоянно обновляется. Обновлялась и Европа. В недрах её души совершалась не всегда заметная огромная работа по оздоровлению и обновлению. Безыдейное, упадническое искусство, всевозможное декадентство – это всё явления старого, отжившего времени. В глубинах европейских народов, словно зёрна в земле, зрели зачатки нового могучего и яркого творчества. И в веке новом появляются новые явления культуры, новое всенародное искусство, которое ещё не проявилось в полную силу, но оно себя проявит. Его сила, его возможности уже чувствуются. Г. Петров делает вывод, что художественное творчество Европы не умерло, а меняет свои формы, накапливает силы для строительства новой, прекрасной, не сословной, а всенародной жизни.

Художественное творчество Германии в рассматриваемый период, по мнению Г. Петрова, оставляет смешанное, едва уловимое впечатление. В живописи себя проявили сотни талантливых мастеров. Многие из них приобрели европейскую известность, некоторые по праву стали гордостью Германии. Достаточно назвать такие имена, как Каульбах, Менцель, Ленбах, Клингер, Габриель Маркс, Макарт, Хофман, Уде, Гебхарди и Либерман. И всё-таки, о немецкой живописи не скажешь и половины того, что можно сказать о французской. Общий культурный кризис в Европе отразился на немецком искусстве, может быть, намного сильнее и чувствительнее, чем на каком-нибудь другом. Германия, страна философии в восемнадцатом веке, страна поэзии и науки в первой половине века девятнадцатого, стала страной мировой политики (Weltpolitik) и мировой индустрии. И это не случайно. После её разгрома Наполеоном среди немцев всё громче стали раздаваться голоса:

«Мы, немцы, достаточно предавались отвлечённым философским умозрительным и заоблачным поэтическим мечтаниям. Пришло время, когда от рассуждений и грёз необходимо перейти к действительности. Нужно не философствовать о красоте и правде, а поддерживать красивую, сильную и разумную жизнь».

И в стране началось строительство. Наиболее сильные умы и художественные таланты всецело занялись политикой, общественной деятельностью и производством. Началось строительство новой Германии, большой, сильной и разумной. Поэтому искусство живописи оказалось в тени. Оно не завладело вдохновением Германии. На первый план выходит архитектура и строительное искусство. Здания приобретают необычный характер и художественно своеобразный стиль. Строятся не только красивые храмы и дворцы, но и прекрасные театры, банки, музеи, большие магазины и частные дома. Вся Европа меняет свою архитектуру. Но что особенно интересно, во всех европейских странах проявилось нечто общее в архитектурном стиле: сочетание красивой простоты, необычайной мощи, своеобразие и некое внутреннее достоинство и благородство. В Германии список зданий, воплотивших черты «новой» архитектуры, значителен. Это и политехникум в Штутгарте, и техническое училище в Шарлоттенбурге, и Берлинская биржа, городской театр в Любеке, городские управы в Гамбурге и Лейпциге и т.д. Над входом театра в Любеке крупными буквами написано:

«Истине, добру и красоте».

Фасад здания напоминает самые лучшие здания Флоренции эпохи Возрождения. И то, что видишь на стенах этого театра, можно увидеть в зданиях городов Финляндии, в Петрограде, на Невском проспекте, в Чикаго, в Америке, в Гааге, в Голландии и других странах.

Столь же стихийна по духу и по форме скульптура Германии. Первое место в ней занимают памятники. Все они громадны по своему размеру. Примером служат новые берлинские памятники, а также колоссальный, прямо-таки циклопический памятник Бисмарку в Гамбурге. Все они тяжёлые, часто грубые, но от них исходит сила и мощь. Перед ними начинаешь понимать ницшеанский культ грубой силы.

Всё это, по мнению Г. Петрова, убедительно доказывает, что художественное творчество в Европе не умирало, оно изменило свои формы и перешло в другое качество.

Подобные явления наблюдались и в английской культуре. В оценке её своеобразия Григорием Петровым бросается в глаза, что он завышает моральные критерии английской политики. В частности, он пишет: «Политика Англии, хотя часто и называется коварной, но с моральной точки зрения она самая чистая». С этим утверждением вряд ли можно согласиться. Факты реальной истории колониальной политики «владычицы море» напрочь опровергают такое утверждение. Английская политика дала такие «морально прекрасные имена», пишет Петров, «как Кобден, Джон Брайт, Гладстон и др., которых не найдёшь в истории других народов. Это были политики совести». Этой «своеобразной» чертой английского характера он объясняет появление английского Библейского Общества, занимавшегося распространением Библии на разных языках по всему земному шару. Только в Англии, считает он, Библия имела и имеет сильное влияние в жизни. «Революция Кромвеля была совершена с Библией в руках, – пишет Г. Петров. – Первые переселенцы Англии ступили на американский берег с Библией в руках. На основе Библии они установили права человека, выработали и утвердили декларацию прав личности, которую французы позже положили в основу революционных законов».

Так-то оно так. Только наш автор почему-то в данном случае не вспоминает, была ли Библия в руках английских переселенцев, когда они почти поголовно уничтожали коренное население нового континента.

Г. Петров полагает, что Библия оказала огромное влияние на английское искусство. Но это не значит, что свои сюжеты оно брало только из Библии. Английская живопись богата портретами, картинами, изображающими природу, сценами сельской и семейной жизни. В ней много юмора. Заметна любовь к красивой обстановке и домашнему комфорту. Но при этом английское искусство внутренне серьёзно и нравственно строго.

Видный английский теоретик искусства восемнадцатого века Шефтсбери неустанно повторял: «высшая красота жизни – красота добра и правды». О том же в течение пятидесяти лет в десятках книг писал великий художественный критик Европы в девятнадцатом веке Джон Раскин – писатель-моралист, английский Толстой, как его называли. Именно благодаря Раскину англичане признали Уильяма Тернера великим художником. Его можно назвать младшим братом замечательного французского художника Клода Лорена, который первым начал рисовать солнце. Тернер создал культ солнца. Его картины были историческими, мифологическими, религиозными. Но на всех своих полотнах он непременно рисовал солнце. И действительно, на картинах Тернера прежде всего бросается в глаза солнце, не море, города, люди, а ослепительный солнечный свет.

Под влиянием Раскина, настойчиво утверждавшего, что искусство должно быть внутренне радостным, праздничным, светлым, возникла группа художников, создавших целое направление в искусстве. В неё входили Россетти, Бёрн Джонс, Браун, Уильям Морис и некоторые другие. Как и французские пленеристы, они восстали против коричневой, серой, асфальтовой палитры в живописи. Стали рисовать белыми, синими, жёлтыми, яркими красками. Но по содержанию художники этого направления были противниками распущенности, легкомысленности, наготы ради наготы, которые проникли в искусство живописи после Рафаэля. Поэтому они призывали к искусству времён до Рафаэля. Серьёзно изучали творчество Мазаччо и его последователей. Поэтому таких художников назвали «прерафаэлитами». Душой этой группы был Россетти. Его картину «Видение Данте» Петров называет «символом целомудренного отношения художника к искусству и красоте». Ещё более прекрасной он называет картину Б. Джонса «Царь Кофетуа и попрошайка», созданную на основе красивой легенды. В картине воплощена идея о том, что «жизнь – это бедная попрошайка, а каждый художник подобен царю Кофетуа. И от него зависит, как и чем он украсит бедную жизнь?»

Прерафаэлиты создали много прекрасных картин, смелых по замыслу и чудесных по исполнению о жизни Христа. В них выражена Тернерова жажда солнца, солнце не только над головой, но и внутри человека, народа, всего человечества.

Близок прерафаэлитам был самый известный художник девятнадцатого – начала двадцатого веков Уотс. Он рисовал большие картины-аллегории. Многие его полотна вызывают ассоциацию о том, что настоящий путь прогресса – в возвышении человека через любовь, которая и делает человека человеком.

И наука, и философия, и политика, и религия, и все виды искусства ценны только тогда, подчёркивает Г. Петров, когда они будят и укрепляют в человеке самые добрые человеческие чувства.

Русское искусство

На протяжении веков гений русского народа был скован византийщиной. Так продолжалось до Петра Великого. До него дух народа был изолирован от активного взаимодействия с духом культурного творчества Европы. Пробив «окно» в Европу, великий царь приобщил Россию к живой мировой культуре, и русский народ уже через сто лет дал Пушкина – солнце русской поэзии.

Отрава византийшины тяжело отразилась на всех сторонах жизни и деятельности русского народа, надолго задержала развитие творческих сил русского гения. Всё это отразилось и на зарождении и развитии русского искусства.

Русский народ по природе своей – большой художник. Его душа музыкальная и творческая. Он понимает и любит красоту. Но о русском искусстве, как о роде творческой деятельности, серьёзно можно говорить только после Петра Первого. В старой России пластического искусства, как такового, совсем не было, да и быть не могло. Скульптуры считались идолами. Живопись, как и в Византии, ограничивалась иконографией. Творчество здесь почти отсутствовало. Иконы рисовали по установленному образцу.

В архитектуре древняя Русь так же не могла проявить своего гения. Она была преимущественно деревянной. Часто горела, строилась вновь, снова горела. Вот почему старые русские иконы и древние русские храмы чаще всего рассматривают не как предмет искусства, а как предмет археологии. Произведения искусства, картины и скульптуры ещё во времена отца Петра Великого считали «опасными» для православной веры и русского народа. Лишь при Петре и последующих правительницах в России появляются первые художники, живописцы и скульпторы. Но они были иностранцами – французами и итальянцами. Только с середины XIX века русская живопись по-настоящему становится самобытной, приобретает своё лицо.

Художники Иванов, Перов, Крамской, Ярошенко, Николай Ге, Суриков, Левитан, Айвазовский, Куинджи, Шишкин, Дубовский, Верещагин, Трубецкой, Сомов, Малявин, Врубель, Репин и Виктор Васнецов – создают свою русскую школу живописи. Благодаря их произведениям русское искусство выдвигается в первые ряды художественного творчества.

Русский народный гений, полагает Г. Петров, ещё не выработал своей самобытной русской философии. Любая народная философия является проявлением зрелости народа. А мы, русские, сравнительно молодой народ. И русская философия станет делом будущего. Философскими по своему духу являются русская литература и русское искусство. Они полны глубоких, содержательных мыслей о человеке, о жизни, о вселенной. Гений русской литературы Ф.М. Достоевский всю жизнь мучительно пытался найти ответы на вопросы: Почему на земле существуют страдания? Откуда зло в человеке? Как преодолеть хаос бытия и добиться мировой гармонии?

Те же мысли, чувства, настроения содержатся и в произведениях русского искусства, отражающих чувство тоски, неудовлетворённости художников собой, жизнью и другими людьми.

Г. Петров сравнивает великие картины Брюллова «Последний день Помпеи» и Иванова «Явление Христа народу». По его мнению, в них поставлены две основные темы русского искусства. Картина Брюллова выражает ужас людей в момент гибели Помпей. Хаотические силы природы губят цветущую область и людей. Почему? За что? Каков смысл этого? Что делать? Где искать выход?

Картина Иванова изображает группу людей на берегу реки Иордан, слушающих пророка. Они спрашивают его: «Что нам делать?». Он отвечает: «Прежде всего, поймите, что живёте вы плохо. Почувствуйте отвращение ко лжи и неправедности, с которыми вы свыклись. Покайтесь! А когда захотите светлой и радостной жизни, идите к Тому, Кто идёт там, вдали, Он вас научит». Над этим произведением Иванов работал почти всю жизнь. Десятки лет он пытался осмыслить образ Христа, чтобы изобразить Его на полотне. Долго ему это не удавалось. Он понимал, что путь к гармонии жизни – в Христе, но воплотить эту гармонию в образе Христа он был не в состоянии. Этот образ художником изображён не чётко, идущим издалека.

Г. Петров отмечает, что ни в какой другой стране великие художники не рисовали так часто образ Христа, как русские. Не заказанные иконы для храмов, а картины по своей внутренней потребности. Кроме Иванова, к этому образу обращались: Крамской «Христос в пустыне», Репин «Искушение», Ге, Васнецов, Поленов.

На картине Крамского Христос сидит на камне, смотрящим вдаль. Его руки на коленях, на лице печать задумчивости и сомнений. Оно выражает сознание горьких противоречий от того, что есть в жизни, и что должно быть. Смотришь на картину, и понимаешь, каких тяжких душевных мук стоило художнику создать образ Христа.

Работая над картиной «Искушение Христа», Репин много раз хотел забросить кисть и оставить начатую картину. Одно полотно он изрезал, другое сжёг. Измучил свою правую руку до такой степени, что она стала неспособной рисовать. Выучился рисовать левой рукой, и в пятый, шестой, седьмой раз продолжал писать эту картину.

«Не могу оставить начатую работу, – не раз говорил художник. – Картина меня мучит, требует завершения».

Всё это ясно показывает, что поиск образа Христа был глубокой потребностью духа великих русских художников, что для них высшая красота и высшая поэзия жизни, прежде всего, была в красоте истины и добра, в красоте духа. И что они хотели бы видеть эту красоту воплощённой в жизни, в делах, в быте людей, русского народа и всего человечества.

Великие русские художники, а через них и гении всего русского народа, очевидно, всю жизнь мучились от сознания того, почему в жизни людей так много плохого, подлого, отвратительного, когда люди могут быть воплощением величия и красоты духа? Как избавить людей от гнёта мерзости и смрада? Как уподобиться светлому образу Христа?

Это и заставляло великих русских художников в муках решать трудную задачу воплощения живой истины и живой любви в своей палитре, в картинах, чтобы этот образ вселить в сердца людей. Это не муки Фауста, не жажда знаний. Это – нечто более высокое. Это – муки неудовлетворённой совести. Муки ненасытной жажды нравственной гармонии в каждом человеке и гармонии в отношениях между людьми, в обществе и во всём человечестве.

Названные картины Брюллова и Иванова, по словам Г. Петрова, являются показателем силы и бессилия, величия и слабости русского гения. С одной стороны, мы видим страх перед жизнью, сознание своего бессилия в борьбе со злом, неправдами и страданиями, которые встречаются человеку, недовольство собой, а отсюда и неизбежность скорби и беспокойства. С другой стороны, – жажда истины, добра и любви, ожидание светлой и радостной для всех жизни. В целом, русскому искусству и русской литературе характерны высокий идеализм в мечтаниях и порывах, глубокая внутренняя неудовлетворённость своей жизнью и деятельностью, недовольство собой и условиями жизни народа. В этом смысле русское искусство наиболее ярко отражает образ русской народной души. В нём каждая мелочь имеет глубокий внутренний смысл.

В зале Третьяковской галереи находится портрет Достоевского, созданный талантом художника Перова. С первого взгляда видно, что он нарисован художником-психологом. Лицо великого писателя на нём говорит о тайне личности и тайне его творчества на много больше, чем различные критические статьи и лекции. Портрет выразителен каждым штрихом, каждым мазком кисти. Это заставляет зрителя быть очень внимательным к каждой детали на портретах живописца.

В этом же зале можно увидеть портрет историка Погодина работы того же мастера. Погодин нарисован в халате. Другой портрет, написанный Перовым, изображает драматурга Островского. И Островский в халате! Далее обращает на себя внимание Перовский портрет Сергея Аксакова – отца славянофилов Константина и Ивана Аксаковых, автора книги «Датские годы Багрова». С. Аксаков также в халате!

В зале Репина – портреты отца русской музыки Глинки и великого композитора Мусоргского также нарисованы в халатах. Портреты пяти великих деятелей русской культуры и пять халатов. И в этом Григорий Петров видит определённый смысл, а именно: символ всей русской жизни. Символ бездеятельности, расслабленности, лености, небрежности и распущенности. И в таком халате – вся русская жизнь. В «халате» были русское хозяйство, русская промышленность и русская политика. В халате была и есть русская семья, русская мысль и русская совесть. В халате пребывала русская монархия, в нём была керенщина, в халате была и обанкротилась русская революция. Сам большевизм, по мнению Г. Петрова, является ничем иным, как настоящим арестантским халатом. Вся Россия в халате!

Трудно удержаться от соблазна, чтобы не продолжить этот неприятный перечень событиями последних десятилетий. Попытка воплотить в жизнь коммунистический эксперимент – это завёрнутый в идеологический халат обман русского и других народов. Страшные катастрофы Чернобыля, подводной лодки «Курск», идеологическая кампания перестройки и последовавший за ней развал великой страны, ельцинская лжедемократизация и грабительская приватизация, – всё это проявления той же халатности нашего народа. К сожалению, из всего этого не сделано нужных выводов. Катастрофа на Саяно-Шушинской гидроэлектростанции, многочисленные крушения российских самолётов, космической станции Фобос-грунт, взрывы оружейных складов, пожары по всей России в 2010 году являются грозным предостережением того, что зловещая цепь этой халатности не прерывается, она становиться для русского народа уже самоубийственной. При объяснении причин подобного рода техногенных катастроф называется человеческий фактор. Но что необходимо сделать, чтобы в максимальной степени избавить наш народ от подобного рода факторов? Нужно всем вместе и каждому в отдельности ежедневно, ежечасно везде и всюду освобождаться от халатности в отношении к своему делу: в семье с младенческого возраста приучать детей к этому, на улицах в поведении людей, во всех властных эшелонах, в учебных заведениях и на рабочих местах. Разве Вы не замечали за собой, уважаемый читатель, когда сделаешь что-то не до конца, небрежно или халатно, то это обязательно проявится отрицательно и чаще всего в самый не подходящий момент?

Можно ли в халате бороться со стихией? Можно ли преодолеть зло и страдания в жизни? Халат предназначен не для борьбы. Он скорее олицетворяет покорность злу, нежели борьбу с ним. И это символизирует трагикомедию. Имеются огромные силы, огромные возможности, а вместо победы – поражение. Вместо бурного творчества, вместо светлой, торжествующей радости, горькая скорбь и досадная обида от того, что великие силы великого народа ушли и уходят впустую!

Взять творчество одного из самых великих русских художников – Ильи Ефимовича Репина, продолжает Г. Петров. Им созданы прекрасные полотна: «Бурлаки на Волге», «Иван Грозный и сын его Иван», «Крестный ход в Курской губернии», «Царевна Софья Алексеевна в Новодевичьем монастыре в 1698 году», «Запорожские казаки пишут письмо турецкому султану», «Дуэль» и многие, многие другие. Но все картины Репина, полагает Г. Петрова, представляют собой вариации на одну и ту же тему.

К примеру, картина, изображающая бурлаков. По берегу реки, против течения, толпа голодных, измученных людей тянет караван судов. То, что мог бы сделать один ржавый паровой котёл или десяток лошадей, делают люди, превращённые в животных. С одной стороны, мечта Святогора перевернуть землю, а с другой, – бурлацкий хомут! Трагикомедия – погублена великая сила народная!

Картина с Иваном Грозным вызывает подобную же ассоциацию. Человек больших способностей, большого ума, начитанности, наделённый ораторским и литературным талантом, сильным характером, имевший все данные, чтобы стать настоящим солнцем для народа. Он мог быть предтечей великого Петра. Мог бы залить родную землю просвещением, благоустройством, благоденствием, а он залил страну кровью. В кровопийстве дошёл до того, что в раздражении убил собственного сына. Сокрушена, обезображена и сведена на нет великая сила!

Или картина о царевне Софьи. Кровная сестра Петра. Она могла стать ему сестрой по духу. Какие великие дела они могли бы совершить, если бы вместе строили новую великую Россию? Но Софья не думала о России. Ради личных амбиций она интриговала против Петра – и вот она в темнице. Снова великая сила раздавлена и обезображена.

«Крестный ход в Курской губернии» воспроизводит знойный летний день. Несут чудотворную икону. Народу собралось много. Восседающий на коне пристав с кнутом в руках поддерживает порядок. Каждый спешит вперёд к иконе и падает лицом на пыльную землю, чтобы над его головой пронесли икону. Нужно, чтобы религия возвышала дух народа, пробуждала достоинство человека, а здесь люди лежат лицом в пыли, ползают, как униженные рабы. Великое святое чувство погублено и уничтожено.

«Дуэль» вызывает подобные чувства. Были два молодых, храбрых и гордых человека. Один из них смертельно ранен. Умирая, протягивает руку своему врагу. Как обезображено, изуродовано понятие о чести и героизме! Кому и для чего принесена в жертву пролитая кровь?

Храбрые рыцари – запорожцы, защитники свободы и Христовой веры пишут письмо своему врагу – басурманину. Казацкий христианский совет пишет главе мусульманства. И что пишет? Ряд грубых ругательств и насмешек. Не огненные святые слова, а грубые непристойности. Г. Петров замечает по поводу этого монументального полотна:

«Картина Репина вызывает ассоциацию о том, что художник-сын стоит над телом немощной и несчастной матери-родины и думает о своём родном народе: Не ты ли легендарный молодец был и умным и сильным, с красивыми душевными порывами, и что стало с тобой!»

В произведениях Сурикова, художника-историка с сильным, сложным и разносторонним талантом, можно видеть десятки фигур. И каждый его персонаж – завершён, со своим характером, своими чувствами и переживаниями. Каждый штрих его картин говорит о том, что Суриков – отзывчивый и проницательный мастер. Умеет наблюдать, видеть и понимать. Но что он видел в истории русского народа? Что поразило его впечатлительную душу?

«Утро стрелецкой казни», «Боярыня Морозова», «Меншиков в Берёзове» — сюжеты картин выразительны. Казнь стрельцов, боярыня, отправляемая в ссылку, могущественный царедворец в ссылке. А другая его картина: «Покорение Сибири Ермаком», рассказывает о том, что народ выдвинул своего героя, но его не смогли уберечь, не помогли ему, не уберегли.

Другое его великолепное своей выразительностью произведение «Переход Суворова через Альпы» рассказывает о герое-полководце и многотысячной армии героических воинов, направленных к границам Италии и Швейцарии. Зачем? Во имя каких целей? И доблесть, и подвиги, и самые лучшие силы народа гибнут где-то на чужбине без пользы для своего отечества. И тут не вина народа. Он обладает великими духовными силами, готов их отдать во имя Родины. Но что делали и что сделали с этим прекрасным, бесценным душевным богатством народа?

Наиболее полным выразителем духа русского искусства, по мнению Григория Петрова, можно считать Виктора Васнецова. В этом глубоком мыслителе и художнике-психологе есть что-то и от Льва Толстого, и от Достоевского. Г. Петров полагает, что Васнецов сумел так выразить дух русского народа и его историю, как, может быть, не смогли этого сделать все другие наши художники, вместе взятые.

Во Владимирском соборе в Киеве на стене за алтарём находится знаменитая «Богоматерь» Васнецова. Это – русская Мадонна. Разные художники в Европе оставили тысячи Мадонн. Но настоящий образ Богоматери создали только три великих художника: гениальный Рафаэль, Мурильо и Виктор Васнецов. Мадонна Васнецова – это огромный вклад в сокровищницу не только русского, но и мирового искусства. Об этом произведении, как и о Сикстинской Мадонне, можно написать целую монографию. Г. Петров подчёркивает, что созданная глубоко верующим человеком «Мадонна» Васнецова – «русская» по своей духовной сути, именно Богоматерь. Её образ полон какой-то внутренней скорби и в то же время – тихой нежной ласки. Смотришь на неё и в душе испытываешь некую грусть, словно вернулся к своей матери после многолетней разлуки, утратив былую детскую чистоту своего сердца. И тебе становится стыдно и больно из-за своей небрежности и неискренности, ты не можешь поднять своей головы, чтобы посмотреть в глаза матери. Хочешь упасть перед ней на колени. А на голове своей чувствуешь, как нежное прикосновение материнской руки передаёт её горячую и всепрощающую любовь. И эта ласка отражается в твоей душе. Стыд и печаль проходят, в душе наступает мир. И кажется, что и ты, и все люди, весь мир и все мы – малые дети, грех которых Богоматерь знает, понимает, и которых, несмотря на это, любит. Любит, скорбя о духовной распущенности своих детей, любовью полной материнской нежности к бедным и нищим духом. Перед этим произведением Васнецова особенно ясно понимаешь, что самым мощным средством воспитания является не страх, не угроза наказания, не само наказание, а любовь, подобная материнской.

В том же киевском соборе, на его куполе, Васнецовым нарисован «Христос». Многие гениальные живописцы обращались к этому образу. Но мы, русские, без лишней скромности, можем сказать, что созданный Васнецовым образ является, может быть, самым удачным приближением к евангельскому Христу. Его Христос – это правда и любовь в их самом светлом выражении. Но ещё более удачно нарисован Васнецовым «Распятый Христос». Другого подобного произведения нет во всём мировом искусстве. Это единственный образ распятой истины и любви. Высшее достижение искусства. Христос Васнецова изображён в момент, когда Его оставляет дух, согласно Евангелие, когда Он умирает. Голова Его склонилась в сторону. Лицо передаёт вздох радостного облегчения, подобно тому, как облегчённо вздыхает измученный трудным подъёмом в гору путник, достигнув цели. Но эта радость Великого Учителя понятна. Он делал и делает великое дело. Путь труден, к новой светлой жизни пришлось преодолевать одиночество, предательство, страдание и даже смерть. Поэтому и светится Его измученное лицо, исполненное глубокой внутренней радости в минуты смерти на кресте, говорит зрителю:

«Свершилось. Учение Своё подтверждаю Своей смертью. Сейчас все силы ада не смогут одолеть Его дела».

Творчество Васнецова, по мнению Г. Петрова, представляет особый интерес для понимания духа русского народа, сущности русской народной жизни. Особенно ярко это показывает его картина «Богатыри» – громадное полотно, на котором изображены Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алёша Попович. Молодцы стоят на самом краю картины. Кажется, что ещё миг, и они переступят край рамки. Это символично. Они охраняют русскую землю на самой её границе. Грудью своей защищают Отечество. Богатыри Васнецова воплощают силу русского народа. Того народа, который создал огромное царство и который устами Святогора был способен перевернуть землю.

Эта картина в Третьяковской галерее располагается рядом с другим полотном «После боя». На нём все воины побиты, всё поле усеяно трупами. Стаи воронов носятся над ним. Погублена молодецкая (богатырская) сила.

Когда любуешься картинами русских художников, то отмечаешь про себя, что в русской живописи почему-то нет солнца. Три великих художника из Крыма отобразили три стороны красоты крымской природы. Айвазовский рисовал красоту моря. Куинджи – красоту лунной ночи. Бодаевский рисовал красоту гор. Но в их произведениях не найдёте красоты всей жизни, красоты солнца. Приятным исключением был Дубовский, картины которого залиты солнцем. В русских картинах изображается и весна, и лето, и осень, и зима, но на них нет солнца. Григорий Спиридонович считает, что причина этого в том, что солнца нет в душе русских художников. И герои Чехова тоже хмурые люди. Хмурое всё русское искусство. Взять Левитана – своего рода Чехова в русской живописи. Он великий пейзажист. Поэт природы. Но посмотрите названия его пейзажей: «Осень», «Осень», «Опавшие листья», «Догорающий день» – всё осень, осень, умирание, догорание, увядание. Или его же картины – «Над вечным покоем», «Над омутом», «Владимировка». Кладбище, омут, дорога на каторгу – это сюжеты русского пейзажиста. Как сказал русский поэт: «Наша песня – отчаянный, сокрушительный плач».

Г. Петров сравнивает два знаменитых памятника – два, бесспорно, великих произведения. Памятник Петру I Фальконе и памятник Александру III работы Павла Трубецкого. На памятнике Фальконе, иностранца, Пётр I, восседающий на коне, вздыбил его и устремлён вверх, как птица. Под задними ногами коня раздавлена змея, символизирующая народное невежество. И царь, и конь – в едином порыве, в стремлении вперёд и вверх.

Памятник Александру III Трубецкого воплощал не движение, а застой, мёртвую неподвижность. Как известно, он был разрушен по постановлению советского правительства, принятого по инициативе Ленина. Не многие поняли замысел этого скульптора. Идея памятника подвергалась острым нападкам. Только Репин называл его гениальным. И памятник действительно гениален. Громадный конь невероятной силы. Это символ самой России. На коне восседает тяжёлая, грозная фигура в мундире. Взгляд всадника тяжёл и туп. Весь его облик выражает какую-то окаменелость, неподвижность. Как будто на коне не живой человек, а истукан, придавивший коня тяжёлым надгробным камнем. Всадник так натянул узду, что конь подался назад и, кажется, ещё мгновение и хрустнут позвонки коня и лопнет его кожа.

В целом памятник воплощает насильственный застой, вынужденную неподвижность и символизирует скованность громадных сил народа. Задумайтесь над окаменевшей фигурой царя и коня, сдерживаемого уздой, призывает Г. Петров, и поймёте, почему чудовищно громадный русский конь «сорвался с узды», свалил на землю ездока и сам сломанный повалился на землю.

* * *

Не все могут согласиться с интерпретацией различных произведений мирового искусства, которая красной нитью проходит через всю книгу Григория Петрова «Искусство и жизнь». Но нельзя не признать оригинальности и бесспорной научной ценности предложенного им метода для искусствоведческого анализа. Этот метод позволяет его автору проследить поступательное развитие мировой художественной культуры как единого целого в её стремление выразить главную духовную ипостась человека – красоту его души, на разных этапах истории человеческого общества и в разных географических регионах.

В конце книги он пишет, что последние поколения человечества пытаются решить проблему третей тайны красоты. Понять и в художественных произведениях воплотить красоту души человека. Даже, если угодно, красоту его всемирной жизни как единого целого. Создать идею или образ не только красивого тела, не только духовной красоты отдельной личности, но и образ или идею красивых общественных отношений. Перелить красоту искусства в красоту самой жизни человека.

Г. Петров отмечает, что в последние годы на различных больших художественных выставках в Европе наблюдается одно интересное явление. Кроме картин, скульптур, проектов новых зданий появились образцы художественной мебели, посуды, одежды, ковров и т. п. На выставках произведений искусства можно встретить художественно оформленные жилые помещения, где каждая мелочь, вроде пепельниц, крючков для зеркала, дверных ручек и т.д. сделаны по эскизам того или иного известного художника. И в этом следует видеть не умаление художественного таланта, а напротив, возвышение ремесла столяра, каменщика, обувщика, портного до уровня художественного творчества. В этом Григорий Петров видел начало нового явления в мире. Люди начали распространять красоту во все уголки своей жизни и своего быта. У натур художественных появилась мысль перенести красоту из музеев и художественных мастерских во все сферы жизнедеятельности: в рабочие помещения, в столовые, на кухни, везде и всюду. Хотя начало было положено в создании удобства и комфорта людей богатых, но общий замысел, сама идея не теряла от этого своей ценности. Нужно только продолжать такое движение дальше, чтобы внедрять красоту во все сферы жизни человека.

Г. Петров считает, что тяжким общественным, народным и даже общечеловеческим преступлением будет – оставить какую бы то ни было сторону жизни запущенной, обезображенной и не прилагать усилий к тому, чтобы сделать её красивой и художественно совершенной. Но необходимо, утверждает он, чтобы в красивых домах жили здоровые, счастливые и красивые люди. Необходимо, чтобы школы, семьи, законодательство и все взаимные отношения между людьми были красивыми. А на выставках чтобы появились образцы красивых мыслей, красивых чувств, красивых действий – образцы красивой политики, красивых законов и т.д. и т.п.

Это насущная и неотложная задача и нашего времени. Передовые люди во всех странах должны понять это и добиться воплощения художественных образцов всех сторон подобной красоты, заразить этой красотой широкие массы людей, выработать у них потребность в красоте всех сторон жизни.

Вроде бы ясная задача. Но не все художники её осознают. А если и осознают, то не знают, как её решить. И в этом не их вина. Жизнь – чрезвычайно сложное явление. Не всегда легко сделать правильные выводы и оценки. Вследствие этого разные художники по-разному начинают относиться к жизни, по-разному понимают её красоту, по-разному пытаются воплотить её в действительности. В этом смысле художники всецело являются детьми своего времени. Создатели великих художественных произведений, художники разных стран сами представляют собой произведения великого художника, имя которому народ. Художники – плоть от плоти своего народа и своего времени. Они подобны большим блестящим каплям своего родного озера, реки, моря. Художник по сравнению с обычными людьми острее и сильнее ощущает настроение времени. Если общество, в котором живёт художник, бодрое, восторженное, наполненное радостным, оптимистичным настроением, то и творчество художника также живое, радостное, богато мыслями и чувствами. И наоборот.

Отсюда ясно, что любое художественное творчество в яркой художественной форме – это отражение и воплощение настроений, переживаний, стремлений не только художника, но и окружающей его среды. Творчество – это аромат всей народной души. Вот почему, если чего-то нет в народной душе, то оно не проявится и в творчестве художника.

Григорий Петров с сожалением отмечает, что современное ему человечество утрачивает творческий энтузиазм и ненасытную жажду к всесторонней красоте жизни. Большая часть человеческого общества вынуждена сосредоточить основное своё внимание на условиях жизни, которые вызывают у подавляющей массы людей недовольство. Их возмущают различные безобразия повседневной жизни. Поэтому душа народа излучает не энтузиазм для создания новой красоты, а страстный гнев к ненормальностям жизни. Старое понимание идеалов красоты жизни уже не удовлетворяет человечество. Оно потеряло свою ценность. А новое ещё не родилось. Не оформилось чётко в своей полноте. Но человечество нуждается в новом, более совершенном, сильном, увлекательном и прекрасном.

Но чего именно оно желает? И что должно быть? Это остаётся неясным. Идеал этой красоты ещё не сформирован. Человечество ищет его вслепую, часто делает это на ощупь. Постоянно ошибается. Бросается то в одну, то в другую сторону. Делает новые ошибки. Падает духом, иногда приходит в отчаяние. Затем вновь загорается верой в свои силы и снова начинает искать, искать, искать.