Новеллы мисс Браддон

РОМАНЫ МИСС БРЭДДОН.

_ Тщательно переработанный и частично переписанный, с фронтисписом и
Виньетка, красиво напечатанная, в прочном переплете из ткани с позолотой, корона
8vo, цена 6 долларов._


СЕКРЕТ ЛЕДИ ОДЛИ.
АВРОРА ФЛОЙД.
ПОБЕДА ЭЛЕОНОРЫ.
АРЕНДАТОР СЭРА ДЖАСПЕРА.
НАСЛЕДИЕ ДЖОНА МАРЧМОНТА.
ГЕНРИ ДАНБАР.
ЖЕНА ДОКТОРА.
ТОЛЬКО ОДИН КЛОД.
ЛЕДИ ЛИСЛ.
Змеиный след.
МИЛЯ ЛЕДИ.
КАПИТАН СТЕРВЯТНИКА.
ХИЩНЫЕ ПТИЦЫ.
Ральф, судебный пристав.
Наследство Шарлотты.

Дешёвое издание романов мисс Брэддон.

_ Уже готово, цена 2 шиллинга, в комплекте, формат 8vo, декоративная обложка.

СЕКРЕТ ЛЕДИ ОДЛИ.
ГЕНРИ ДАНБАР.
ПОБЕДА ЭЛИНОР.
АУРАРА ФЛОЙД.
НАСЛЕДИЕ ДЖОНА МАРЧМОНТА.
ЖЕНА ДОКТОРА.
ТОЛЬКО ОДИН КЛОД.
НАНИМАТЕЛЬ СЭРА ДЖЕСПЕРА.
СЛЕД ЗМЕИ.
ЛЕДИ МИЛЯ.
ЛЕДИ ЛАЙЛ.
КАПИТАН "СТЕРВЯТНИКА".
ХИЩНЫЕ ПТИЦЫ.
НАСЛЕДСТВО ШАРЛОТТЫ.
РУПЕРТ ГОДВИН.
БЕГИ НА ЗЕМЛЮ.
ФРУКТЫ МЕРТВОГО МОРЯ.
СУДЕБНЫЙ ПРИСТАВ РАЛЬФ.

ИСПРАВЛЕННОЕ ИЗДАНИЕ РОМАНОВ МИССИС БРЭДДОН.

_Удобный формат, 8vo, напечатано крупным, легко читаемым шрифтом, с
фронтисписом на тонированной бумаге, в красивом переплете из ткани, с позолоченным корешком,
с буквенным указанием цены, 3 шиллинга 6 пенсов за экземпляр.

Популярность и успех романов мисс Брэддон - факты, хорошо известные
каждому книготорговцу в королевстве. Оба в библиотечном издании на
Шесть шиллингов за произведение, а в Дешевом издании - по два шиллинга за
продажи произведений мисс Брэддон свидетельствуют о степени общественной
признательности, не имеющей прецедентов и аналогов. Книготорговцы
хорошо осведомлены об этом, а также о том, что покупатели часто
высказывают желание приобрести издание, более дешёвое, чем библиотечное,
и более удобочитаемое, чем дешёвое издание их любимого автора.
в соответствии с этим требованием, Издатели объявляют о выпуске салонного издания
романов мисс Брэддон, каждое произведение выдержано в превосходном стиле, напечатано на
хорошая бумага, четкий и легко читаемый шрифт, удобный тканевый переплет,
позолоченный корешок с надписью, представляющий собой не просто промежуточный выпуск, поскольку
речь идет о цене, но также и о самой существенной, самой аккуратной и
самой удобной серии книг, которую может приобрести самый привередливый из экономистов
. После первого месяца новое издание будет выходить ежемесячно,
каждый том будет содержать целый роман.

_Следующие тома уже готовы_:

СЕКРЕТ ЛЕДИ ОДЛИ.
ГЕНРИ ДАНБАР.
ВСЕГО ЛИШЬ КУСОК ДЕРЬМА.
НАСЛЕДИЕ ДЖОНА МАРЧМОНТА.
ЛЕДИ МИЛЯ.
АВРОРА ФЛОЙД.
ЖЕНА ДОКТОРА.
ПОБЕДА ЭЛЕОНОРЫ.
НАСЛЕДНИК СЭРА ДЖЕЙСЕРА.
Змеиный след.
Капитан Стервятник.
Хищные птицы.
Ральф Бейлиф.

Лондон: Уорд, Лок и Тайлер, Уорик-Хаус, Патерностер-Роу.




БИБЛИОТЕКА

ПОПУЛЯРНЫХ АВТОРОВ.

ЦЕНА ДВА ШИЛЛИНГА ЗА ТОМ.

_Каждый том напечатан на хорошей бумаге и крепко переплетён в
досках с льняной обложкой._


1 Шотландские вожди. _Джейн Портер._
2 Нравы на Майской ярмарке. _Автор «Кредо»._
3. Круиз «Дерзкого». _Капитан Армстронг._
4. Герой-моряк. _То же самое._
5. Маргарет Кэтпоул. _Кобболд._
6. Джон Стеггалл, цыган из Саффолка. _То же самое._
7. Стюарт из Данлита. _Достопочтенная миссис Нортон._
8 «Дикий овёс». _Сэр Л. Рэксолл._
9 «Брошенная». _Автор «Флирта»._
10 «Приключения французского детектива». «_Уотерс._»
11 «Привлекательный мужчина». _Миссис Троллоп._
12 «Мэриан». _Миссис С. К. Холл._
13 Жена оперного певца. _Миссис Грей._
14 Эмилия Уиндем. _Миссис Марш._
15 Жизнь красавицы. _Автор «Брошенной»._
16 Он был бы джентльменом. _Сэмюэл Лав._
17 Отец Дарси. _Миссис Марш._
18 Жених. _Автор «Брошенной»._
19 Моя милая кузина. _То же самое._
20 Леди Эвелин. _Миссис Марш._
21 Мэри Рок. _Перси Б. Сент-Джон._
22 Любовь и ревность. _Мрс. Троллоп._
Пип, 23 дня. _Баним (О'Хара)._
Мордонт-Холл, 24. _Мрс. Марш._
25 Признаний хорошенькой женщины. _Мисс Пардоу._
26 Молодой муж. _Мрс. Грей._
27 Нарушение обещания. _Автор «Брошенной»._
28 История кокетки. _То же самое._
29 Эми Мосс. _Перси Б. Сент-Джон._
30 Таинственные истории и т. д. _По._
31 Джек Брэг. _Теодор Хук._
32 Время мщения. _Миссис Марш._
33 Дочери. _Миссис Грей._
34 Ирландские истории и легенды. _Сэмюэл Лав._
35 Позор семьи. _Джерролд._
36 Двенадцать месяцев супружества. _Эмиль Карлен._
37 Жена игрока. _Миссис Грей._
38 Избранных невест. _автор книги “Брошенный”._
39 Фоторепортажей. _ Диккенс._
40 Пираты пены. Капитан Армстронг._
41 Солнечный Юг. _Ditto._
42 Опасности на море и суше. _Do._
43 стихотворения, полностью. _Поэ._
44 «Виновна или не виновна». _Миссис Гордон Смитис._
45 «Дочь друга Илая» и другие рассказы.
46 «Гарри Гамильтон, или Приключения на море и на суше».
47 Вдова Барнаби. _Миссис Троллоп._
48 Миранда. _Перси Б. Сент-Джон._
49 Уилмингтоны. _Миссис Марш._
50 Старый вдовий дом. _Миссис Грей._
51 Священники и вдовы. _Автор «Питера Приггинса»._
52 История о призраке из сельской местности: «Призраки Хинчбриджа». _Автор «Зелёной руки»._
53 Брак в горах. _Мейн Рид._
54 Деньги и нищета. _Бальзак._
55 Свадьба Милдред. _Автор «Киддл-а-Винк»._
56 Три скаута и пещера Каджо. Две истории гражданской войны в АМЕРИКЕ
Война.
57 Приключений мистера Уайлдерспина. _эндрю Холлидей._
58 эксцентричных персонажей. _Русселл._
59 Оплачено полностью. _Х. Дж. Байрон._
60 Ник из леса. _Р. Бёрд._
61 Лия, еврейская девушка.
62 Выведено на свет. _Автор «Глупой Маргарет»._

Лондон: WARD, LOCK, & TYLER, Уорвик-хаус, Патерностер-роу.




БИБЛИОТЕКА «БЕГИ И ЧИТАЙ».

ЦЕНА ДВА ШИЛЛИНГА ЗА ТОМ.

_Лучшая серия дешёвых популярных книг, изданных тиражом более
400 000 экземпляров._


1 «Беатрис, или Неизвестные родственники». _Мисс Синклер._
2 «Современное общество, или Триумф разума». _Мисс Синклер._
3 «Хижина дяди Тома». Иллюстрированная. _Миссис Стоу._
4 «Как он мог это предотвратить?» _Автор «Я размышляла».
5 Любить и быть любимым. _То же самое._
6 Звезда и облако, или Любовь дочери. _То же самое._
7 Я размышляла, или Секреты успеха. _А. С. Роу._
8 Фонарщик. _Мисс Камминг._
9 Современные флирты. _Мисс Синклер._
10 «Большой, большой мир». _Мисс Уэзерелл._
11 «Монах». _Миссис Шервуд._
12 «Одна». _Мэрион Харланд._
13 «Мэри Энн Веллингтон». _Р. Кобболд._
14 «Ида Мэй». _Мэри Лэнгдон._
15 «Таинственный брак». _Э. Грэм._
16 «Нелли из Труро». _Автор «Эстель»._
17 «Монахиня». _Миссис Шервуд._
18 «Дом отдыха». _Кэтрин Синклер.
19 «Верная до конца». _Автор «Я размышляла»._
20 «Мэри Баньян, или Слепая дочь мечтателя». _С. Рочестер Форд._
21 «Современные достижения». _Мисс Синклер._
22 «Записка». Автобиография. _Автор «Наоми»._
23 «Исповедница». Мисс Харди._
24 Джейн Резерфорд. Мисс Мэйн._
25 "Пилигримы Новой Англии". _автор “Наоми”._
26 Джейн Бувери. _К. Синклер._
27 Фрестон Тауэр. _автор книги “Маргарет Кэчпоул”._
28 Монастырь. _Мисс МакКринделл._
29 «Время и прилив». _Автор книги «Я размышляла»._
30 «Путешествие жизни». _Кэтрин Синклер.
31 «Сторож». _Дж. А. Мейтленд._
32 «Оглядываясь вокруг». _Автор «Я размышлял»._
33 «Рэйчел Коэн, или Дочь скряги». _Миссис Кемп._
34 «Английская гувернантка». _Рэйчел МакКринделл._
35 «Эмма де Лиссау». _Автор «Софии де Лиссо»._
36 «Разные цели». _Мисс Синклер._
37 «Хелен Бьюри, или Ошибки моей юности». _Эмма Дж. Уорбуаз._
38 «Долгий взгляд в будущее». _Автор «Я размышляла»._
39 «Школьница во Франции». _Мисс МакКринделл._
40 «Найтсдей». _У. Джонстон, член парламента._

Лондон: Уорд, Лок и Тайлер, Уорвик-хаус, Патерностер-роу.




ИЛЛЮСТРИРОВАННЫЙ ДОКТОР МАТЕМАТИКИ; США.





ПРОСЛАВЛЕННЫЙ ДОКТОР МАТЕМАТИЧЕСКИХ НАУК; США.

АВТОР
М. ЭРКМАНН-ЧАТРИАН,
_авторы “Мадам Т;р;се”, “Призывник”, “Блокада”,
“Ватерлоо”, “История крестьянина” и др._

ЛОНДОН:
УОРД, ЛОК И ТАЙЛЕР,
УОРИК-ХАУС, ПАТЕРНОСТЕР-РОУ.




ДОКТОР

ПРОСЛАВЛЕННЫЙ МАТЕМАТИК.




ГЛАВА I.


В маленьком лесистом городке Грауфталь, на границе Вогезов,
и в Эльзасе жил один из тех почтенных сельских врачей, которые
всё ещё носили парики, длинные сюртуки с квадратными фалдами, бриджи до колен и
ботинки с серебряными пряжками.

Этого достойного человека звали Франц Матус. Он унаследовал от своих предков
самый старый дом в округе, фруктовый сад, немного пахотной земли на
горе, несколько акров луга в долине, и если вы добавите к этому
скромному наследству яйца, молоко, сыр и время от времени тощую курицу,
которую добрые крестьяне посылали доктору из чувства благодарности,
то получите весь доход мэтра Франца: этого хватало
на его содержание и содержание его старой служанки Марты, а также его
лошади Бруно.

Маэстро Франц был любопытным типом старого _доктора медицины_,
_теолога_ или _философа_ старой немецкой школы. Его лицо
выражало нежнейшую кротость, совершеннейшее добродушие; его
главной страстью была метафизика. То же удовольствие, которое, как я полагаю,
вы испытываете, читая «Кандида» или «Сентиментальное путешествие»,
он испытывал, размышляя над «Теологико-политическим трактатом» Баруха
Спинозы или «Монадологией» Лейбница. Он также проводил эксперименты
физику и химию для собственного развлечения.

Однажды, бросив горсть ржаной муки в бутылку с водой,
через месяц или два он заметил, что его рожь породила
множество маленьких угрей, которые быстро произвели на свет
ещё больше. Математик, охваченный энтузиазмом от этого открытия,
сразу же сделал вывод, что если угрей можно создать из ржаной муки,
то людей можно создать из пшеничной муки. Но, поразмыслив ещё
над этим вопросом, учёный доктор решил, что это превращение должно
происходить медленно — постепенно; что из ржи получатся угри — из
угри, рыбы всех видов; от этих рыб, рептилий, четвероногих,
птиц и так далее, вплоть до человека, — всё в силу закона
прогресса. Он назвал это развитие «лестницей бытия» и,
изучив греческий, латынь и несколько других языков, взялся за написание
великолепного труда в шестнадцати томах под названием
«Палингенез — психологико-антропозоология», в котором объяснял
спонтанное зарождение, трансформацию тел и переселение
душ, цитируя Брахму, Вишну, Шиву, Исиду и Осириса, Фалеса Милетского,
Гераклит, Демокрит — короче говоря, все философы-космологи, как
древние, так и современные.

Он разослал несколько экземпляров этой работы в немецкие университеты, и что
было еще более удивительно, что большое количество философов приняли его систему;
ему были присвоены звания члена - корреспондента Хирургической
Институт Праги, Королевского научного общества г. Ттингена,
и ветеринарный советник Вюрцбургского конезавода.

Матеус, воодушевлённый этими знаками внимания, решил выпустить
второе издание своего «Палингенезиса», дополненное примечаниями на иврите
и сирийский для пояснения текста.

Но его старая служанка — женщина весьма здравомыслящая — сказала ему, что это
великолепное предприятие уже стоило ему половины его состояния и
что он будет вынужден продать свою лошадь, свой сад и свои луга,
чтобы напечатать свои сирийские заметки. Она попросила его немного больше думать о
земных делах и умерить свой антропозоологический пыл.

Эти разумные соображения сильно досаждали матушке Франц, но он не мог
не видеть, что добрая женщина права; он глубоко вздохнул и оставил
свои стремления к славе при себе.

Теперь все это случилось давным-давно. Математик; он вернулся к своему
привычному образу жизни; ранним утром он садился на лошадь, чтобы поехать
навестить своих пациентов; он вернулся поздно, измученный усталостью; в
вечером, вместо того чтобы запереться в библиотеке, он спустился в
сад, чтобы подрезать виноградную лозу, очистить деревья от гусениц и
нарезает салат-латук; после ужина - школьный учитель Жан-Клод Вахтманн,
Чемпион Гарды Кристиан тре и несколько местных сплетников
с опущенными прялками. Все они сели за стол, и
Они болтали о погоде, Матюс развлекал их новостями о своих
пациентах, а с наступлением ночи спокойно ложился спать, чтобы назавтра
продолжить.

Так проходили дни, месяцы и годы. Но этот мирный образ жизни
не мог утешить мэтра Франца за то, что он упустил своё
призвание. Часто во время своих дальних поездок, в одиночестве, посреди леса,
он упрекал себя за роковое бездействие: «Франц, — говорил он себе,
— Грауфталь — не место для тебя! Все те, кого Существо
существ сделало хранителями сокровищ науки, принадлежат
человечество. Что вы ответите этому Великому Существу, когда придет время для
отчета о себе? Не скажет ли Он
тебе громовым голосом: "Франц Мат, мы, я одарил тебя
самым великолепным разумом, я открыл тебе божественные вещи и
человек, я предназначил тебя с начала времен распространять свет
здравой философии; где твои работы? Напрасно вы пытаетесь
оправдаться тем, что вам необходимо ухаживать за
больным; эти вульгарные обязанности были созданы не для вас; другие бы так поступили.
занял твоё место. Уходи, Франц, уходи; ты не оправдал доверия,
которое я в тебя вложил, и я приговариваю тебя к повторному спуску по лестнице бытия!»

Иногда даже добрая душа просыпалась посреди ночи с
криком: «Франц! Франц! ты очень виноват!»

Его старый слуга в тревоге бросался к его постели, восклицая:

«Боже мой! Что случилось?»

«Ничего, ничего, — отвечал Матеус, — мне приснился плохой
сон, вот и всё».

Такое моральное состояние прославленного доктора не могло длиться вечно;
подавление его метафизических наклонностей было слишком сильным.

Однажды вечером, когда он возвращался в деревню на берегу
Цинсель, он встретил одного из тех разносчиков библий и альманахов, которые делают
они поднимаются даже на вершины гор, чтобы продать свои товары. Ma;tre
Франц не утратил пристрастия к изъеденным червями книгам; он спешился и
осмотрел товар лоточника. По чистой случайности у этого человека оказался
экземпляр "Антропо-зоологии", от которого он не смог избавиться
в течение пятнадцати лет; и, видя Математику; мы относимся к этой работе с искренней
отеческой любовью, он не преминул сказать ему, что ничто не продается лучше, чем
что все хотели прочитать эту книгу, что больше не было
ни одного экземпляра и что из-за такого большого спроса книга
с каждым днём становилась всё более редкой.

Сердце мэтра Франца сильно забилось, его рука задрожала.

«О, Великий Демиург! Великий Демиург!» — пробормотал он про себя. —
Я признаю твою бесконечную мудрость. Из уст простолюдинов ты
возвращаешь мудрецов к их обязанностям!»

Ма;тр Франц вернулся в Грауфталь в состоянии крайнего возбуждения: он
бесцельно бродил вокруг; на его разум нахлынула толпа бессвязных мыслей.
Должен ли он отправиться в Гёттинген? Должен ли он отправиться в Прагу? Должен ли он
переиздать «Палингенез» с новыми примечаниями? Или он должен осудить
современность за безразличие к антропозоологии?

Всё это мучило, терзало его, но средства казались ему слишком
долгими, а нетерпение не терпело отлагательств, и он решил последовать
примеру древних пророков — отправиться во вселенную и
проповедовать своё учение.




Глава II.


Когда Франц Маутс принял благородное решение просветить
мир озарился его собственным светом, и в глубины его души
вошло странное и необъяснимое спокойствие. Был канун дня святого Бонифация, около шести часов вечера;
яркое солнце освещало долину Грауфталь и выделяло на фоне ясного неба
неподвижные ветви высоких елей.

Добрый человек сидел в старом кресле своих предков, у
маленького окошка, и его взгляд скользил по безмолвному маленькому городку,
раскинувшемуся у подножия туманных гор.

Крестьяне косили траву на опушке леса; женщины, старая Марта
Она сама, вооружившись граблями, ворошила сено и пела
старинные деревенские песни.

Зинзель тихо журчал в своём галечном русле; низкий гул наполнял воздух;
длинные вереницы уток поднимались вверх по ручью, и время от времени они
то и дело поднимали гнусавый крик; птицы спали в тени деревьев
стены, на оглоблях телег и орудиях труда; пухлые дети
резвились и забавлялись на порогах коттеджей; и
сторожевые псы, зажав морды между лапами, подставляли себя
невыносимой дневной жаре.

Эта спокойная сцена невольно тронула сердце Матуса; безмолвные слёзы
покатились по его морщинистым щекам; он обхватил свою уже седую голову
руками и, опершись локтями о подоконник, заплакал, как ребёнок.

В его памяти всплыли нежные воспоминания. Это деревенское жилище,
обитель его отца, — этот маленький сад, деревья в котором он
выращивал, каждое растение, которое он сажал, — эта старая дубовая мебель,
потемневшая от времени, — всё напоминало ему о его мирном счастье, его привычках,
его друзьях, его детстве, и ему казалось, что каждое из этих
неодушевленные предметы трогательно просили его не покидать их
они упрекали его в неблагодарности и заранее выражали ему сочувствие
по поводу его одиночества в этом мире. И сердце Франца Маттео эхом отзывалось
на все эти голоса, и при каждом воспоминании слезы лились все сильнее
обильно из его глаз.

Затем, когда он подумал о бедном маленьком городке, для которого он был в некотором роде
единственным провидением; когда сквозь слёзы он посмотрел на каждую из
маленьких дверей, у которых он так часто останавливался, чтобы сказать слова
утешения, оказать помощь и облегчить человеческие страдания;
когда он вспомнил все руки, которые пожимали его, все взгляды, полные
привязанности и любви, которые благословляли его, — тогда он почувствовал тяжесть своего
решимости было чуть ли не больше, чем он мог вынести, и он не смел думать о
моменте своего отъезда.

“Что скажет Христиан Шмидт, - думал он, - жену которого я вылечил от
жестокого недуга и который не знает, как в достаточной мере выразить мне свою
благодарность? Что скажет Джейкоб Циммер, которого я спас от разорения, когда
у него не осталось ни гроша на починку сарая? Что скажет старая Марта,
которая заботилась обо мне с материнской нежностью, которая принесла мне мою
кофе со сливками каждое утро, которая чинила мне бриджи и чулки, и
которая никогда не ложилась спать, пока не укроет меня и не натянет хлопчатобумажный
ночной колпак до самых ушей? Бедная Марта! — бедная, бедная, старая добрая Марта! Только
вчера она вязала мне теплые чулки и убирала
дюжину новых рубашек, которые она сплела для меня своими руками! И что будет
Жорж Бреннер, услышав, что его дрова будут сожжены кем-то
другим, очень разозлится; он человек из породы псов, который не
прислушается к доводам и не отпустит меня».

Таковы были размышления Франца Мата; нас; и если бы его решимость
не была твердой, несокрушимой, столько препятствий сломило бы
его мужество.

Но когда солнце опустилось к Фальбергу и ночная прохлада
разлилась по дну долины, он почувствовал спокойствие и
спокойствие возродилось в его душе; его глаза с любовью поднялись к небу,
последние лучи сумерек освещали его вдохновенное чело; можно было подумать, что он
молча молится. Франц Мат; сша думал о
неисчислимых последствиях своей системы для счастья людей будущего,
и ничто, кроме прихода Марты, не могло прервать поток его возвышенных размышлений
.

Он услышал, как его старая служанка прошла на кухню, убрала грабли за
дверь и начала убирать тарелки, готовясь к ужину.

Эти звуки, знакомые его уху; шаги Марты, которые он
узнал бы из тысячи других; шум маленького городка, песни
мужчин и женщин, возвращавшихся с сенокоса, маленькие окна, в
которых один за другим загорались огни, — всё это снова тронуло
доброго человека; он не смел пошевелиться; он сидел, сложив руки и опустив голову.
наклонившись, он прислушался к этим смешанным звукам. “Прислушайся к этим
любимым звукам, - сказал он себе, - потому что, возможно, ты никогда их больше не услышишь
! — никогда!”

Внезапно Марта открыла дверь комнаты. Она не могла видеть своего хозяина и
позвала:

“Вы здесь, доктор?”

“Да, Марта, я здесь”, - дрожащим голосом ответила Маттиас.

“Благослови нас! почему ты сидишь в такой темноте? Я сбегаю за
светом.

— Не нужно. Я бы предпочёл поговорить с тобой так. Я бы предпочёл сказать тебе…
Подойди… подойди сюда и послушай меня.

Мафусаил не мог выговорить ни слова; его сердце бешено колотилось, и
он подумал: «Если бы я увидел её лицо, когда скажу ей то, что должен сказать,
это было бы невыносимо».

По тону голоса доктора Марта поняла, что услышит
печальные новости, и у неё подкосились ноги.

«Что с вами, доктор?» — спросила она. — «Ваш голос дрожит!»

«Ничего — ничего, моя добрая, моя милая Марта! — ничего». Сядь
сюда, рядом со мной; я должен тебе кое-что сказать…

Но слова снова замерли у него на губах.

После нескольких мгновений молчания он продолжил:

— Это расстроит тебя, но это нужно сделать.

Старая служанка в большом беспокойстве поспешила за лампой; когда она
вернулась, то увидела Матха; мы были бледны как смерть.

“Вы больны, доктор! - воскликнула она. - Я уверена, вам больно!”

Но у знаменитого Доктора было время собраться с мыслями.
Блестящая идея вспыхнула в его голове —

«Если мне удастся убедить Марту, всё будет хорошо, и это
станет явным доказательством того, что всё человечество не сможет противостоять
красноречию Франца Матуса». Полный этой уверенности, он встал.

«Марта, — сказал он, — посмотри мне прямо в глаза».

“Я смотрю на вас, доктор”, - ответил сбитый с толку старый слуга.

“Ну, вы видите перед собой Франца Мата; нас, доктора медицины из
Факультет Страсбурга, член-корреспондент Хирургического института
Праги и Королевского научного общества Германии; ттинген, ветеринарный
Член совета Вюрцбургского конезавода, а ранее, по поистине ужасному стечению обстоятельств, главный хирург отряда Шиндерханнес.
”

Здесь доктор сделал паузу, чтобы Марта успела в полной мере
оценить великолепие этих титулов. Затем он продолжил:

— Франц Матуш, единственный изобретатель знаменитого
Психолого-антрополого-зоологическая доктрина, которая потрясла мир,
поразила невежество, вызвала зависть и поразила вселенную
восхищением! Франц Маутнер, которому были доверены судьбы
человечества и космологической философии, основанной на трёх царствах
природы — растительном, животном и человеческом! Франц Матуш, который в течение пятнадцати
лет прозябал в постыдной праздности и чья возмущённая совесть
каждый день упрекает его в том, что он вверг будущее человечества
в опасности систем, софизмов школ и пагубного влияния
предрассудков!

Марта дрожала всем телом; никогда ещё она не видела своего хозяина в таком
восторженном состоянии.

Знаменитый философ, в свою очередь, с удовлетворением заметил замешательство своей
служанки. Он продолжил с удвоенным красноречием:

«Как долго, Матус, ты будешь взваливать на себя эту ужасную
ответственность? Как долго ты будешь забывать о возвышенной миссии, возложенной на тебя гением?
Разве ты не слышишь голоса, зовущие тебя? Разве ты не знаешь
что, чтобы подняться по лестнице бытия, человек должен страдать, и что страдать
- значит заслуживать? Невежество и софистика напрасно восстают против
ты? Марш—марш! Франц Мат; мы! Посейте на своем пути благодетельные зародыши
антропозоологии, и ваша слава, бессмертная, как истина, будет расти из века в век
укрывая под своей вечнозеленой листвой будущие поколения!
Именно для этой цели, Марта, ты должна упаковать мой саквояж сегодня
вечером; скажи Никелю, сапожнику, чтобы он починил седло Бруно; заплати вдвое больше
накормите бедное животное овсом, а я отправлюсь завтра до
рассвета проповедовать мое учение вселенной”.

Придя к такому выводу, Марта чуть не упала навзничь; она подумала, что
ее хозяин сошел с ума.

— Что, доктор! — запинаясь, произнесла она. — Вы хотите оставить нас — бросить нас? О,
нет! это невозможно! Вы — такой добрый — у вас здесь нет никого, кроме друзей!
Вы не можете так поступать!

— Так должно быть, — стоически ответил Матус, — так должно быть; это мой долг.

Марта больше ничего не сказала и, казалось, смирилась. Как обычно, она постелила
скатерть и подала доктору ужин. В тот день была птица с
рисом и фундуком на десерт; Мэт;мы — из семьи нибблеров —были
очень любили орехи. Его служанка удвоила свое обычное внимание; она
сама разделывала птицу и помогала ему выбирать самые нежные кусочки;
она наполнила его бокал до краев и посмотрела на него печальным взглядом
как будто с жалостью.

Когда с едой было покончено, она провела Маттиаса в его маленькую
спальню, сама заправила постельное белье и убедилась, что
его хлопчатобумажный ночной колпак был под подушкой.

Все было белым, чистым, аккуратно расставленным; фарфоровый умывальник на
подставке, кувшин с пресной водой в тазу, маленький блестящий стакан
между двумя окнами; книжный шкаф, содержащий _антропо-зоологию_,
в шестнадцати томах, некоторые латинские авторы и медицинские книги с тщательно
проставленными датами; повсюду можно было заметить внимательную заботу бдительной
домоправительницы.

Убедившись, что всё на своих местах, Марта
открыла дверь и пожелала своему хозяину «спокойной ночи» таким трогательным голосом,
что прославленный философ почувствовал себя уязвлённым. Ему хотелось бы
броситься на шею этой замечательной женщине и сказать ей:
«Марта, моя добрая Марта, ты не представляешь, как Франц Матус восхищается
твоим мужеством и стойкостью. Он предсказывает тебе блестящее будущее»
судьба!” Это то, что он хотел бы сказать; но страх перед
слишком патетической сценой успокоил его глубокое волнение, и он удовлетворился
снова мягко приказывая ей дважды покормить Бруно овсом и
разбудить его на рассвете.

Добрая женщина медленно удалилась, а прославленный доктор Математик,
счастливый этим первым триумфом, улегся в свою пуховую перину.

Он долго не мог сомкнуть глаз; он вспоминал все
события этого памятного дня и возвышенные последствия
антропозоологической системы; образы, призывы, прозопопеи, связанные
Они сменяли друг друга в его ясном сознании, пока наконец его
веки не опустились, и он не погрузился в глубокий сон.




Глава III.


Бледные лучи рассвета тускло освещали маленький городок Грауфталь,
когда Франц Матус открыл глаза; красный петух его соседки
Кристины Бауэр разбудил его своим утренним криком в тот момент, когда
Сократ и Пифагор возложили короны из нетленных цветов на
его голову.

Это счастливое предзнаменование сразу же привело его в хорошее расположение духа. Он натянул
бриджи и открыл окно, чтобы подышать свежим воздухом. Но судить о
каково же было его удивление, когда он обнаружил в нескольких шагах от двери Жан-Клода
Вахтманн, школьный учитель, расхаживает взад-вперед с газетой в руке и
делает поистине необычные жесты.

Что еще больше удивило Доктора, так это то, что на Жан-Клоде было
его просторное воскресное пальто, а на голове - огромная треуголка
и туфли с серебряными пряжками.

- Что ты здесь делаешь в такую рань, мама, тре Клод? - спросил он
.

“Я читаю”, - серьезно ответил школьный учитель, не отвлекаясь
от самого себя. “Я читаю сочиненное мной красноречие — что-то вроде
чтобы смягчить каменное сердце!»

Жест, поза и внушительный вид Жан-Клода
предвещали беду для Франца Матуса; он начал испытывать
смутное беспокойство.

«Мэтр Клод, — сказал он дрожащим голосом, — я не понаслышке знаю о ваших
талантах и выдающемся образовании; не будете ли вы так добры, чтобы
позволить мне взглянуть на эту речь?»

“Вы услышите это, доктор, вы услышите это, когда соберутся остальные
”, - ответил Клод Вахтманн, засовывая газету в большой
карман его черного пальто; “я хочу прочитать это на глазах у всех
Замечательная работа, плод моих трудов и моего глубокого горя».

Произнося эти слова, школьный учитель выглядел величественно, и
Франц Матус почувствовал, как бледнеет.

«Марта! Марта! — пробормотал он про себя, — что ты наделала? Не
удовлетворившись тем, что лишила меня мужества своими слезами, ты ещё
воспользовалась тем, что я спал, чтобы настроить против меня всю деревню!»

Увы! знаменитый Доктор не обманул себя; его вероломный
слуга передал записку с предупреждением, и весть о его отъезде
распространилась повсюду.

Вскоре появился Джордж Бреннер, дровосек. Он бросил свирепый взгляд
посмотрел в сторону дома Доктора и плюхнулся на каменную
скамью у двери; затем появился Кристиан, молотильщик, каждая деталь
выражая уныние; затем Катель Шмидт, сестра мельника; затем все
деревня, женщины, дети, старики, как на похоронах.

Матеус, спрятавшись за своими окнами, содрогнулся, увидев надвигающуюся
бурю. Его первой мыслью было противостоять этой невежественной толпе,
совершенно не имевшей представления о трёх
царства природы — заставить их покраснеть за свой узкий эгоизм,
продемонстрировав самым наглядным образом, что Франц Мат;ус был в долгу перед самим собой
для вселенной, и что его возвышенный гений не мог похоронить себя в
Грауфтале, не совершив ужасного преступления против человечества; но
впоследствии его природное благоразумие подсказало ему менее внушительный
проект, хотя и вполне законный и требующий такта для своего
исполнения. он решил тихонько пройти на кухню, прямо из кухни
в сарай, затем оседлать Бруно и сбежать через заднюю дверь.

Эта хитроумная уловка заставила доброго человека улыбнуться; он представил себе, как
маэстро Клод был ошеломлён, когда решил поймать зайца в его обличье,
когда тот уже убегал прочь с горы.

Он поспешно надел пару новых шерстяных чулок, своё большое коричневое
пальто и тяжёлые сапоги для верховой езды со шпорами, похожими на
часовые стрелки; затем он надел широкополую шляпу, которая придавала ему
почтенный вид, и с бесконечной осторожностью открыл дверь. Но,
пересекая кухню, он, к счастью, вспомнил об «Антропозоологии»
и поспешно вернулся, чтобы положить конспект в карман.

Знаменитый доктор сожалел, что не смог взять с собой
шестнадцать томов в кварто, но он хранил в своей голове все наработки
этой великой работы, а также примечания, заключения, ссылки и
масса неопубликованных и любопытных наблюдений, результатов его более поздних
исследований.

Наконец, бросив прощальный взгляд на свою драгоценную библиотеку, он прокрался, весь
дрожа, в конюшню, как пленник, спасающийся от рук
неверных.

Яркий дневной свет уже пробивался сквозь тусклые стекла
слухового окна, и вид Бруно придал ему смелости.

Бруно был сильной лошадью с массивной шеей и плечами, широкой грудью;
невысокой, крепкой, коренастой, с крепкими копытами; одним словом, достойным и
крепким скакуном для сельского доктора.

Увидев, как мэтр Матюс проезжает мимо на Бруно, каждый мог бы сказать:

«Вот едет самый лучший конь и величайший философ в
стране».

Франц Матт; по его блестящему и округлому брюшку мы поняли, что он
съел двойную порцию овса; следовательно, без каких-либо рассуждений о
вроде того, он надел свое большое кожаное седло в одной из кобур своего
в который он вложил копию своего синопсиса; затем, с поспешностью,
которая свидетельствовала о его сильном желании избежать красноречия Клода Вактманна, он
завёл лошадь в сарай, поднял засов и открыл откидную дверь.

Но гнев и раздражение доктора невозможно себе представить, когда
он увидел, что вся деревня собралась у двери: Жан-Клод Вактманн
во главе, Хьюберт-кузнец справа от него, а Христиан Бауэр
слева. Его почтенное лицо внезапно покраснело, а в обычно спокойных
и задумчивых глазах вспыхнуло благородное негодование.

Он резко вскочил в седло, крича:

«Дорогу!»

Но толпа не шелохнулась, и мэтру Францу даже показалось, что он
видит на их лицах насмешливые улыбки, словно они бросали ему вызов.

«Ну же, друзья мои, расступитесь, — сказал он менее решительно. — Я
иду навестить своих пациентов в горах».

Эта ложь, столь противоречащая его принципам, причиняла ему боль, но крестьяне,
знавшие о его доброте, не обращали на это внимания.

— Мы всё знаем, — воскликнула толстая Кэтрин, притворяясь, что вытирает слёзы
платком, — мы всё знаем! Марта всё нам рассказала — вы хотите покинуть
деревню.

Math; us собирался ответить, когда Жан-Клод Вахтманн одним
взмахом руки заставил всех замолчать; затем он занял свое место
перед доктором, чтобы покорить его своим видом, величественно
достал очки из футляра, прижал их к глазам
большой нос с серьезным видом разгладил бумагу, еще раз огляделся
чтобы привлечь внимание толпы, и начал читать
следующий шедевр произносится торжественным тоном, с паузами в запятых и
точными знаками и жестикуляцией, как у настоящего проповедника:—

“Когда великий Антиох, император Ниневии и Вавилона, задумал
амбициозный план покинуть свое царство, чтобы совершить завоевание
пяти сторон света, с преступной целью прикрыть
увенчанный лаврами, его друг Кинеас сказал ему: ‘Великий Антиох,
достойный отпрыск стольких царей, император Вавилона, Ниневии,
и о Месопотамии, стране, расположенной между Тигром и
Евфрат —великодушный и непобедимый воин! соблаговолите прислушаться к
трогательным словам вашего друга Синезия, умного человека, который
преклоняется перед тобой и может дать тебе только лучший
совет. Что такое слава, Антиох? — что такое слава? Пустой дым, как
густая тень, у которой нет ни малейшего тела, чтобы её поддерживать. Слава! —
бич человечества, несущий с собой чуму, войну, голод, позор и
опустошение! Что! О славный Антиох, неужели ты оставишь свою жену,
величественную царицу, исполненную добродетелей, и своих бедных детей, которые заламывают руки
и посыпают себя пеплом? Что! неужели твоя душа
настолько очерствела и извратилась, что ты готов броситься в бездну отчаяния?
люди, которые тебя обожают, эти женщины в зрелом возрасте, эти зрелые мужчины, эти
грудные младенцы и эти старики с белыми как снег локонами
о горе Ида, отцом которой ты, так сказать, являешься! Ты слышишь их
крики... их слезы... их...”

Он не мог продолжать; толпа, словно по общему согласию, внезапно
разразилась слезами; женщины рыдали, мужчины вздыхали, дети
кричали, и весь дом наполнился причитаниями.

В этот момент Клод Вахман приподнялся на
цыпочки и повел своим большим носом вправо-влево, чтобы убедиться, что
каждый выполнял свой долг. Он заметил маленького Жака Бурруса
неисправимого, который, взобравшись на амбарную лестницу, держал на руках старого
Математика; мы хватаем серого кота за хвост и заставляем бедное животное жалобно визжать.
Он сделал знак пальцем молодому негодяю, который, вспомнив его
инструкции, принялся плакать изо всех сил.

Клод Вактман наслаждался своим триумфом, потому что ничего подобного
раньше не случалось.

На лице Франца Матуса отразилось смятение, однако, когда он
услышал, как Киней говорит с великим Антиохом, на его лице появилась едва заметная улыбка
к его губам; он сделал шаг вперед, чтобы выставить голову Бруно
за пределы круга.

Жан-Клод поднял руку, и все замолчали, словно по
волшебству.

“Прославленный доктор Мэт; мы, - продолжал он, - в той же манере, что и
жители Вавилона...”

Но в то же мгновение Франц Маттис, не дожидаясь конца,
вонзил обе шпоры в Бруно, который понесся, как ураган, через
живые изгороди, сады, посевы, кустарники; давят капусту у одного,
репу у другого, ячмень у этого, овес у того — короче говоря, как
если бы, черт возьми, это было в нем самом.

Крики толпы преследовали его, но Доктор даже не повернул
головы и вскоре уже пересекал большой общественный луг.

Лицо Жан-Клода было бледным и желтым, как восковая свеча. Он поднял
длинные руки и закричал:

“Я не закончил! Я еще не читал отрывок из "Навуходоносора"
ради своей гордыни превратился в быка с орлиными перьями! Послушайте,
Жак — Герберт — Кристиан!»

Но никто не слушал; вся деревня гналась за Матусом,
кричала, шипела, лаяли собаки, как будто наступил конец света.

Очень скоро они увидели, как Доктор галопом вскочил на Фальберга; он
переплыл Цинзель вплавь и держался за шею Бруно,
фалды его пальто развевались в воздухе от скорости, с которой он ехал.

Наконец он исчез в лесу, и крестьяне в ужасе смотрели друг на друга
другой.

Жан-Клоду очень хотелось вернуться к продолжению своей прекрасной
речи, но все отвернулись от него, сказав—

«Что толку в ваших рассуждениях, если мы потеряли нашего Доктора? Ах, если бы
мы только подумали об этом, кто-нибудь мог бы удержать его за уздечку!»

Так прославленный доктор Франц Матус, благодаря своей
героической решимости, самообладанию и сильным ногам Бруно,
сумел вновь обрести независимость.




Глава IV.


Можно себе представить его радость, когда он увидел, что спасся от Жан-Клода и
всех остальных. Отдалённые крики деревни вскоре затихли,
уступив место безмолвию леса.

Затем добрый человек, восхваляя Бога за всё, что есть на свете, опустил уздечку на шею
Бруно и спокойно поднялся на холм Саверн.

Солнце стояло высоко, когда он добрался до дороги, но, несмотря на жару,
Несмотря на то, что пот стекал по его
спине, а Бруно время от времени останавливался, чтобы срезать несколько пучков травы
на обочине, прославленный философ ничего этого не замечал. Он
уже видел себя на сцене своего триумфа, переходя
из города в город, из деревни в деревню, побеждая софистов и
сея по всему миру благотворные семена антропозоологии.

— Франц Матуш, — воскликнул он, — ты воистину предопределён! Только тебе
была уготована слава сделать человечество счастливым и распространить
Вечный свет! Взгляни на эти обширные земли, на эти города, на эти фермы,
на эти деревушки, на эти хижины — они ждут твоего прихода! Повсюду
чувствуется потребность в новой доктрине, основанной на трёх царствах природы;
повсюду люди пребывают в сомнениях и неуверенности. Франц, я говорю тебе
это без тщеславия, но и без ложной скромности, Существо существ
пристально смотрит на тебя! Марш! марш! и твоё имя, как имена
Пифагора, Моисея, Конфуция и величайших законодателей,
будет повторяться от эха к эху до конца времён!»

Достопочтенный доктор рассуждал так со всей искренностью своей
души, спускаясь по склону Фальберга в тени
сосен, когда весёлые крики, раскаты смеха и скрипучие звуки
скрипки отвлекли его от глубоких размышлений.

Он находился примерно в двух лигах от Грауфталя, перед Капающей
Пивная "Пан", куда приходили жители Сен-Жан-де-Шу
съесть омлет с беконом и потанцевать со своими возлюбленными.
Там было несколько человек: косари без пиджаков и крестьянки из
по соседству в коротких юбках, кружась, как ветер, вокруг
беседки. Они поднимали ноги, топали и делали пассы, двойные пассы,
тройные пассы и кричали так, что сотрясались облака.

Куку Питер, скрипач, знаменитый Куку Питер, которого приветствовали во всех
пивных, пивоварнях и тавернах Эльзаса — добрый, весёлый
Куку Питер — сидел на бочке с пивом в углу сада,
в своём большом сюртуке, украшенном стальными пуговицами размером с
коронки, с румяными пухлыми щёчками и в шляпе
увенчанный петушиным пером. Он отбивал со всей силы локтями
старинный вальс в стиле кантри и образовал из себя целый оркестр
С капающей кастрюли. Вино, пиво и киршвассер лились рекой по столам, и
энергичные поцелуи, произносимые совершенно открыто, стимулировали всеобщее наслаждение.

Несмотря на все свои заботы о будущем мира и
цивилизации, Франц Матуш не мог не восхититься этим
приятным зрелищем. Он остановился позади беседки и от души рассмеялся,
увидев через окно, как они целуются и занимаются любовью.
ольховая изгородь. Но пока добрый человек предавался этим
любопытным наблюдениям, скрипач внезапно остановился на середине
фразы, вскочил со своего ящика и закричал звонким голосом:

— Ха! ха! ха! — доктор! Добрый доктор Франц! Эй, ты! Уступите мне дорогу,
чтобы я мог привести к вам изобретателя переселения душ и
превращения людей в картофель!»

Следует понимать, что прославленный философ совершил
опрометчивый поступок, поделившись своими психологическими, антропологическими и зоологическими
размышлениями с Куку Питером, который не боялся скомпрометировать систему
посредством неуважительных намеков.

“Эй, доктор Мэт, это мы!” - воскликнул он, выходя из своего убежища. “Вы пришли
как раз вовремя. Эй, ради веселья!”

И, подбросив шляпу в воздух, он перепрыгнул канаву, перелез через
частокол и схватил Бруно под уздцы.

Раздалось всеобщее "ура", потому что все присутствующие хорошие люди знали математику; мы.

«Заходите, доктор! Выпейте бокал вина, доктор! — нет, бокал
киршвассера — сюда, доктор!»

Один схватил его за воротник, другой — за руку, третий — за полу
пальто; они кричали, а женщины смеялись, пока бедный Франц не
знал, куда ему повернуться.

Бруно отвели в тень, дали ему овсяной каши, и через две
минуты спустя знаменитый философ уже сидел
между егерем Петрусом Бренцем и Тоби Мюллером, владельцем
"Капающая кастрюля". Перед ним танцевал Куку Петер, то на одной ноге, то на
другой, и обольстительно исполнял знаменитую попсу из Лютцельштейна
энергия, которая была поистине потрясающей.

“ Возьми мой кувшин, ” крикнул Тоби.

«Доктор, вы ведь выпьете из моего стакана, правда?» — воскликнула маленькая Сюзель.
И её губы, растянувшиеся в мягкой улыбке, обнажили маленькие белоснежные
зубки.

- Да, моя дорогая, - пробормотал добрый человек, глаза которого сияли
счастьем. - Да, с удовольствием.

Кто-то похлопал его по плечу.

- Вы уже позавтракали, доктор?

- Еще нет, друг мой.

“Hi, Ma;tre Tobie! Омлет с беконом для доктора!”

Наконец, через несколько минут, все вернулись на свои
места: молодые девушки, положив руки на стол и сцепив пальцы со своими
возлюбленными; старые отцы, сидящие перед своими
кружками пива, полные матери, прислонившиеся к грабовой изгородке. Куку Питер
Он снова подал сигнал к танцу, и вальс возобновился
с большим воодушевлением, чем когда-либо.

Знаменитый философ хотел бы начать проповедовать
прямо там, но он видел, что молодёжь, предавшаяся удовольствиям, была не в
состоянии слушать его слова с должным вниманием.

В перерыве между галопами Куку-Питер вернулся к столу,
чтобы осушить свой бокал, и воскликнул:

— Доктор Франц, у вас, должно быть, затекли ноги! Возьмите одну из этих хорошеньких
курочек, и отправляйтесь с ними обеими! Посмотрите на маленькую Гретель — как аккуратно она сидит
она создана для этого, какая аппетитная! Какая талия! Какие глаза! Какие хорошенькие
ножки! Гридель, иди сюда! Разве твоё сердце не подсказывает тебе?

Молодая крестьянка подошла, улыбаясь, и выглядела очаровательно в своей чёрной
шапочке и бархатном корсаже, расшитом блестящими блёстками.

— Чего ты хочешь, Куку Питер? — лукаво спросила она.

— Чего я хочу? — сказал скрипач, взяв её за подбородок, который был
круглым, румяным и гладким, как персик. — Чего я хочу? Ах! Если бы мне было
всего двадцать! Если бы нам было всего двадцать, папаша Матус!

Он положил руку на живот и вздохнул, как будто его сердце
разрывалось на части.

Гр;дель опустила глаза и робко пробормотала:

«Ты смеёшься надо мной, Куку Питер, — я знаю, что смеёшься, — ты смеёшься
надо мной!»

«Смеюсь! Смеюсь! — лучше бы ты плакала, моя милая Гр;дель. Ах! Если бы мне
было всего двадцать, как я говорил раньше, тогда я бы действительно смеялся, Гр;дель!»

Мгновение он молчал с меланхолическим видом, затем повернулся
к Мату; нам, который покраснел до самых глаз, и воскликнул:

— Это напомнило мне, доктор Франц, куда, черт возьми, вы направляетесь в такую рань
утром? Вы, должно быть, отправились в путь на рассвете, чтобы быть здесь до
полудня ”.

— Я собираюсь проповедовать своё учение, — ответил Мафусаил простодушным и
естественным тоном.

— Ваше учение! — воскликнул Куку-Питер, широко раскрыв глаза, — ваше
учение!

Несколько секунд он пребывал в недоумении, но затем, разразившись
хохотом, закричал:

— Ха! ха! ха! это хорошая шутка — хорошая шутка! Ха! ха! ха! Доктор Франц, я
никогда бы не подумал, что вы такой забавный!

— Над чем вы смеётесь? Разве я не говорил вам сотню раз
в Грауфтале, что рано или поздно мне придётся начать? Мне всё это кажется
вполне естественным.

— Но вы же не собираетесь так поступать?

— Конечно, собираюсь.

“Вы собираетесь объявить о вашем переселении душ, о вашем
превращении растений в животных, а животных в людей?”

- Да, и со многими другими, не менее замечательными вещами, о которых у меня не было
времени рассказать вам.

“Но, я говорю, вы, по крайней мере, положили немного денег в свой карман? Это
очень важная статья в проповеди”.

— Я! — воскликнул Мафусаил, охваченный благородной гордостью. — Я не взял с собой
ни ливра, ни крейцера! Когда владеешь истиной,
ты всегда достаточно богат.

— Ты всегда достаточно богат! — повторил скрипач. — Хорошая идея! Отличная идея!


Крестьяне собрались вокруг них и, не понимая этой сцены,
по лицу Куку Питера ясно поняли, что происходит что-то необычное
.

Внезапно скрипач пустился в пляс, весело помахал шляпой и воскликнул:

“Я согласен! Мне это как раз подойдет!” Затем, повернувшись к толпе,
пораженный своими странными выходками, он воскликнул: “Посмотрите на меня хорошенько, вы там!
Я — пророк Куку Питер! Ха! ха! ха! ты ни капли
не понимаешь, что это значит? И я тоже! Это мой учитель; мы
собираемся проповедовать по всей вселенной! Я пойду впереди! крин-крин!
крин-крин! крин-крин! Собирается толпа - мы объявляем о странствии
души —публика чувствует себя польщенной и — мы отправляемся! Мы хорошо едим, пьем
хорошо —спим здесь, гуляем там — и вперед, и вперед, и вперед!”

Он прыгал, он смеялся, он извивался, короче говоря, как будто в нем самом была чертовщина.

— «Папа Мафусаил, — закричал он, — я с тобой — я больше никогда тебя не покину!»

Знаменитый доктор не мог поверить, что он говорит всерьёз, но
у него не осталось сомнений, когда он увидел, как Куку Питер взобрался на его
бочку и громко закричал:

«Это чтобы ты знал, что вместо того, чтобы улететь на небеса, как в
В древние времена души мужчин и женщин возвращались в тела
животных, а души животных — в растения, деревья и овощи,
в зависимости от их поведения; и вместо того, чтобы прийти в этот мир
через Адама и Еву, как говорят многие, мы сначала были капустами,
редисом, рыбами или другими одно- или двуногими животными,
что гораздо проще и легче для понимания. Это знаменитый доктор Франц
Мафусаил, мой господин, открыл эти вещи, и вы окажете нам услугу,
если расскажете об этом своим друзьям и знакомым.

С этими словами Куку Питер спустился со своей бочки, помахал шляпой и
торжественно встал рядом с Матусом, воскликнув: «Учитель, я отказываюсь от всего, чтобы
следовать за тобой!»

Матус, смягчённый выпитым белым вином, пролил тихие слёзы.

«Куку Питер, — воскликнул он, — перед лицом небес я провозглашаю тебя своим
первым учеником!» Вы станете краеугольным камнем нового здания
построенного на трех царствах природы. Ваши слова нашли отклик
в моем сердце; я вижу, что вы достойны посвятить свою жизнь этому
благородному делу”.

И он расцеловал его в обе щеки.

Крестьяне были поражены этой сценой, однако, когда они увидели,
что скрипач убирает скрипку в сумку, послышался неясный ропот, и,
если бы не уважение к Францу, они бы очень рассердились. Знаменитый философ встал и сказал им:


«Дети мои, мы провели вместе много лет; я видел, как большинство из вас
вырастало на моих глазах; другие были моими друзьями. Вы знаете, что я
сделал для вас всё, что было в моих силах; я никогда не жалел ни сил,
ни времени, ни своего небольшого состояния, чтобы быть вам полезным.
тяжкий труд моего отца! Отныне вселенная требует меня; Я в долгу перед собой
перед человечеством; давай расстанемся добрыми друзьями и подумаем иногда о Франце
Мэт, мы, которые так сильно любили тебя!”

Слезы душили его, когда он произносил эти последние слова, и ему пришлось
сесть на лошадь, так сильно был потрясен добрый человек.

Все плакали и сожалели об этом превосходном враче — отце
бедняков, утешителе несчастных. Они смотрели, как он медленно уходит,
спрятав голову в ладони; никто не произнёс ни слова, не издал ни
звука, боясь усугубить его горе, и все чувствовали, что они
переживая невосполнимую утрату.

Куку Питер, в шляпе, сдвинутой на ухо, и с сумкой через
плечо, последовал за доктором с гордым, как петух, видом. Время от времени
затем он поворачивался и, казалось, говорил: “Теперь я смеюсь над всеми вами! Я
пророк! —пророк Куку Питер. —с выключенным, и выключенным, и выключенным мы
идем!”




ГЛАВА V


Глядя на Франца Матуша и его ученика, спускающихся по узкой тропе
Штайнбах через высокие ели, никто бы не подумал, что
эти два необыкновенных человека направлялись покорять мир.
Это правда, что в облике прославленного философа, важно восседавшего на Бруно, с
прямой головой и опущенными ногами, было что-то величественное;
но Куку Питер ни в коей мере не был похож на настоящего пророка. Его
весёлое лицо, толстый живот и петушиная бородка придавали ему вид
весёлого собутыльника, который культивировал прискорбные
предрассудки в пользу хорошего настроения и совсем не думал о
катастрофических последствиях своих физических аппетитов.

Это замечание не навело Матуса на какие-либо серьёзные размышления.
но он предложил себе подвергнуть своего последователя
психолого-антрополого-зоологическому режиму, внушить ему умеренность и,
короче говоря, проникнуться ведущими принципами его учения, чтобы
привести его в более желательное физическое состояние.

Куку Питер смотрел на это с совершенно другой точки зрения.

«Как бы люди удивились, увидев меня пророком!» — сказал он себе. — Ха!
ха! ха! этот забавный пёс всегда что-то замышляет! Что, чёрт возьми, он задумал
сейчас, проповедуя об этой трансформации тел и странствиях
душ? Что это значит? В «Страсбургском альманахе»
в следующем году об этом напишут! Они нарисуют меня на первой странице с моей скрипкой,
а внизу, большими буквами, чтобы каждый мог прочитать,
«Куку Питер, сын Йокела Питера, из Лютцельштейна, который решил обратить в свою веру
вселенную». Ха! ха! ха-ха! — из тебя выйдет толк, мой весёлый
пророк! Ешь за четверых, пей за шестерых и проповедуй умеренность
всем остальным! И кто знает? — когда ты состаришься, ты можешь стать
главным раввином странствующих душ, спать на пуховой перине, пусть
отрасти бороду и нацепи очки на нос! Хитрый негодяй, я
бы никогда не подумал, что ты займешь такое хорошее место!»

Однако, несмотря на это, в его голове
всё ещё роились сомнения; эти приятные надежды казались ему опасными; он предвидел
препятствия и смутно опасался.

- Послушай, ма, тре Франц, - сказал он, ускоряя шаг, - у меня уже четверть часа язык не поворачивается
заговорить; я очень хочу спросить
ты что-то вроде.

“Говорите, мой добрый друг, ” ответил Доктор. “ не стойте на
церемония. Вы уже чувствуете, что ваши благородные намерения поколеблены сомнениями?

— Именно так, и это меня беспокоит. Вы совершенно уверены в своих странствиях
душ, мэтр Франц? Потому что, по правде говоря, я не помню,
что жил до того, как появился на свет.

— Совершенно уверен! — воскликнул Матус. “Неужели вы воображаете, что я стал бы обманывать
мир, сеять разруху в семьях, волнения в
городах, беспорядки в сознании?”

“Я этого не говорю, доктор; напротив, я полностью поддерживаю
доктрину. Но, имейте в виду, есть много других, которые в это не верят,
и кто скажет: «Что, чёрт возьми, он имеет в виду, докучая нам своими
рассказами о душах, которые возвращаются в тела животных? — он что, считает нас
дураками? Души, которые путешествуют! — души, которые поднимаются и спускаются по лестнице
бытия! — души на четырёх ногах и души, которые прорастают листьями! Ха! ха!
ха! этот человек безумен! он безумен!» Я этого не говорю, мэтр Франц; это
другие люди, понимаете? _Я_ верю во всё; но давайте посмотрим, как
вы ответите другим.

— Что я им отвечу? — воскликнул Матюс, побледнев от негодования.

— Вот именно; что вы ответите этим неверующим — этим
бездельники?»

Знаменитый философ остановился посреди дороги,
приподнялся в стременах и закричал звонким голосом:

«Жалкие софисты! Последователи заблуждений и ложных учений! Ваши
придирчивые придирки, ваши схоластические тонкости ничего не дадут вам
против меня!» Напрасно вы пытаетесь затмить планету, которая сияет
на небесном своде, — планету, которая дарит вам свет и тепло, а
природе — плодородие! Несмотря на ваши богохульства, несмотря на вашу
неблагодарность, она не перестаёт изливать свои дары! Зачем мне это видеть
душа, которая внушает мне самые благородные мысли? Разве она никогда не
присутствует в моем существе — разве это не я сам? Отрежьте эти руки, эти ноги;
будет ли Франц Математизировать; нас таким образом меньше с интеллектуальной
и моральной точки зрения? Нет; тело — это всего лишь внешняя оболочка, душа
вечна! Ах! Куку Питер, приложи руку к сердцу, представь перед
собой это огромное здание, образ величия и гармонии, а затем
осмелься отрицать Существо существ, Первопричину этого великолепного
творения!»

Когда Мафусаил закончил свою импровизированную речь, Куку Питер посмотрел на него
хитро прищурив один глаз, он сказал:

«Очень хорошо, очень хорошо; вам только и нужно, что говорить с крестьянами в таком тоне,
и всё будет в порядке».

«Значит, вы верите в переселение душ?»

«Да, да! Мы затмим всех проповедников в стране; ни один из них
не может говорить так долго, как вы, не переводя дыхания;
другим приходится время от времени сморкаться или кашлять, чтобы уловить
нить их беседы; но вы — продолжайте! Это великолепно!
великолепно!”

К этому времени они добрались до пересечения Трех Источников, и
Доктор Мэт; мы остановились—

“Здесь есть три пути”, - сказал он. “Провидение, которое неустанно наблюдает
за судьбами великих людей, укажет нам на того, кому мы должны
следовать, и вдохновит нас на решение, последствия которого,
ибо прогресс просвещения и цивилизации неисчислим”.

“Вы правы, достопочтенный доктор Франц”, - сказал Куку Петер.
“Провидение только что шепнуло мне на ухо, что сегодняшний день Святой
День Бонифация — день, когда матушка Уиндлинг, вдова Уиндлинга,
содержателя таверны в Обербронне, каждый год убивает жирную свинью; мы будем
«Мы как раз успеем к чёрному пудингу и пенному пиву».

«Но мы не сможем начать проповедовать!» — воскликнул Мафусаил,
возмущённый чувственными наклонностями своего ученика.

«Наоборот, всё пройдёт хорошо. В трактире у матушки Уиндлинг
будет полно народу, и мы сразу же начнём проповедовать».

«Ты думаешь, там будет много людей?»

— Не сомневаюсь, что так и будет; вся деревня будет там, чтобы поесть жареного мяса.

— Ну что ж, тогда поедем в Обербронн.

Они отправились в путь, и около пяти часов вечера прославленный
Философ и его ученик величественно ступили на единственную улицу
Обербронна.

Оживление в деревне радовало Матуса, ведь больше всего
этот добрый человек любил сельскую жизнь. Аромат травы и цветов,
наполнявший воздух в сезон сенокоса; большие повозки, нагруженные
доверху, стояли у чердачных окон домов, а волы, отдыхая от
работы, вытягивали ноги, чтобы дотянуться до связок сена,
висевших на блестящих зубьях вил; косари отдыхали в тени,
чтобы освежиться; равномерное тиканье молотилок; облака
из вентиляционных отверстий; крики и смех молодых
девушек, резвящихся в амбаре; честные лица стариков с белыми и
костлявыми головами, склонившихся к окнам, в хлопковых кепках на лысых макушках;
дети, скрывающиеся из виду в глубине коттеджей, где мотки
льна висят у больших чугунных печей, а старухи поют младенцам
сон; бродящие собаки, лающие на прохожих; чириканье
воробьи, устраивающиеся на крышах или дерзко пикирующие
лежать на снопах в сарае — все это было жизнью и счастьем для меня.
Доктор Франц. На мгновение он подумал о возвращении в Грауфталь. Даже
Бруно поднял голову, и по всей дороге Куку Петера приветствовали радостные возгласы
.

“Ха! — а вот и Куку Петер пришел поесть кровяной колбасы! Теперь у нас будет
немного веселья! Хорошего дня, Куку Петер!”

“Хорошего дня, Карл! Хорошего дня, Генрих! Хорошего дня, Кристиан — хорошего дня, всего хорошего
хорошего дня!”

Он пожимал руки направо и налево, но все взгляды были прикованы к Матусу,
чья серьёзная внешность, добротная одежда и большая лошадь, лоснившуюся от жира,
вызывали глубочайшее уважение.

«Это пёс! Это священник! Это зубоскал!» — говорили они между собой.


Некоторые из них шепотом расспрашивали Куку-Петера, но у него не было времени
отвечать на их вопросы, и он поспешил за доктором.

Наконец они дошли до поворота, и Франц Матус
сразу же воспрянул духом, увидев постоялый двор вдовы
Виндлинг. Молодая крестьянка аккуратно белила
стены деревянного балкона. Между двумя дверями можно было увидеть превосходного
поросёнка, подвешенного на деревянной раме и разделанного от шеи до
хвоста; он был белым, он был красным, его вымыли, побрили и почистили; в
прекрасно, на это было приятно смотреть. Большая пастушья собака с длинной серой
шерстью слизывала несколько капель крови с тротуара. Окна
были старинной формы. В воздухе шелестели тополя. Огромная, обшитая досками
крыша покрывала дровяной склад, пресс-цех и двор, на котором кудахтала и клевала стайка
хорошеньких кур. На насесте голубятни
ворковала пара великолепных голубых голубей, выпятив свои
груди. Действительно, все придавало дому матушки Уиндлинг поистине
гостеприимный вид.

“Hallo! hallo! hallo! Ты, там! Ганс! Карл! Людвиг!—ты придешь
вон, бездельники? - крикнул скрипач, приближаясь. “ Что? разве вам не
не стыдно оставлять ученого доктора математических наук; нас за дверью?”

Дом был полон посетителей, и можно было предположить, что
приезжий контролер, главный гвардеец или даже заместитель префекта,
когда он прибыл, он так громко повысил голос и напустил на себя такой важный вид
он напустил на себя.

Слуга Никель в тревоге появился у внешних ворот,
крича: «Боже милостивый! Что за шум?»

«Что за шум, несчастный! Разве ты не видишь прославленного доктора
Математик; мы, изобретатель переселения душ, ждем, когда ты
подержишь его стремя? Поторопись!—отведи его лошадь в конюшню; но предупреждаю
я присмотрю за яслями, и если там останется хоть один атом
солома среди овса, ты ответишь передо мной за это своей головой!”

Затем Маттиас вышел, и слуга поспешил выполнить отданный приказ
он.

Знаменитый доктор не знал, что, чтобы попасть в главный зал,
нужно было пройти через кухню; таким образом, он был приятно
удивлён открывшимся его взору зрелищем. Они были в центре внимания
приготовления чёрных пудингов; огонь ярко горел в
камине; посуда на полках буфета сияла, как солнце; маленький
Мишель с удивительной регулярностью помешивал содержимое горшка; дама
Катерина Уиндлинг, закатав рукава до локтей, стояла перед
горшком, величественно держа большой половник, наполненный молоком, кровью,
луком и нарезанным майораном. Она медленно наливала, пока толстяк Соффайель,
ее слуга, открывал бурдюк, чтобы вкусная смесь могла
удобно наполнить его.

Куку Питер словно окаменел перед этой восхитительной картиной;
он открыл глаза, раздул ноздри и вдохнул аромат, исходивший от
кастрюль. Наконец, выразительным голосом он воскликнул:

“Боже мой! какое веселье у нас здесь будет! что за
пир!”

Дама Катерина повернула голову и радостно воскликнула:

“А! Милый Питер! Я ждала тебя! Ты никогда не забываешь вовремя прийти на
десерт.

— Забыть! Нет-нет, госпожа Катарина, я не способен на такую неблагодарность.
Они сделали мне слишком много добра, чтобы я мог их забыть.

Затем, подойдя к ней с серьёзным видом, он взял из её рук большой половник,
погрузил его в ванну и в течение нескольких секунд рассматривал смесь с
поистине психологическим вниманием.

Леди Катерина скрестила свои красные руки и, казалось, ждала его решения.
через минуту он поднял голову и сказал:

— При всём уважении к вам, госпожа Катарина, здесь нужно
добавить ещё немного молока; молока никогда не должно быть мало — оно придаёт блюду изысканность;
это, можно сказать, душа пудинга.

— Именно об этом я и говорила, — воскликнула матушка Уиндлинг. — Разве я не говорила
вам, Соффаэль, что немного больше молока не повредит?

— Да, госпожа Катарина, вы это говорили.

“ Ну, теперь я в этом совершенно уверен. Сбегай и принеси кувшин с молоком. Как
Как ты думаешь, Куку Питер, сколько черпаков налить?

Скрипач снова осмотрел смесь и ответил:

“Три черпака, госпожа Катерина, три полных черпака! Действительно, на вашем
месте я бы поставила четыре.

“Мы поставим четыре”, - сказала добрая женщина. “Это уж точно”.

В этот момент она заметила Мэта; нас, невозмутимых зрителей
гастрономического совета.

“ Ах, боже мой! Я не видела этого джентльмена! Этот джентльмен с
вами, Куку Питер?”

“Это мой друг, - сказал скрипач. “ ученый доктор Мат; мы,
из Грауфталя — мой близкий друг! Мы путешествуем ради собственного удовольствия и для того, чтобы нести свет цивилизации.


— Ах, доктор, прошу вас, простите меня! — сказала матушка Уиндлинг. — Мы по
уши в пудингах! Заходите и, пожалуйста, простите нас.

Знаменитый философ отвесил несколько низких поклонов, как бы говоря: “Не
и не думай извиняться”; но он все время думал: “Эта женщина
принадлежит к ордену Галлин;_,[1] плодовитая раса, от природы чувственная
и любящая хорошую жизнь; ”как и ее живые глаза, пухлые и румяные щеки, и
ее слегка вздернутый, хотя и крупный нос, достаточно доказал свою правоту.

[1] Это предписание включает домашнюю птицу.

Так думал Доктор, и, конечно же, он не ошибся; ибо
Матушка Уиндлинг в свое время вела свободную жизнь; о ней рассказывали истории
рассказывали — по сути, невероятные вещи; и, несмотря на ее
в сорок лет у нее все еще были очень приятные глаза.

Мафусаил вошёл в главный зал и, сев в конце
игрового стола, предался благоразумным размышлениям, пока Куку
Питер ополаскивал стаканы и приказывал Соффаилю принести бутылку
вольксхаймского, чтобы освежить прославленного доктора.

Пока слуга спускался в подвал, госпожа Катерина подошла к
скрипачу и, положив руку ему на плечо, сказала шепотом:

- Куку Питер, этот джентльмен - ваш друг?

- Мой близкий друг, дама Катерина.

- Красивый мужчина, - сказала она, глядя ему прямо в лицо.

— Ага! — сказал Куку Питер, глядя на неё тем же взглядом и с
странной улыбкой. — Вы так думаете, леди Кэтрин?

— Да, я считаю его настоящим джентльменом.

— Ха! Ха! — сказал Куку Питер. — Я тоже так думаю. У него есть
собственная земля, он учёный, первоклассный врач.

“ Врач, человек с состоянием, ” повторила дама Катерина. - Ты
не все мне рассказал, Питер, я вижу по твоему лицу. Что привело его сюда
?”

“Ha! какая вы хитрая, дама Катерина! - воскликнул Куку Питер, подмигнув.
“ты видишь вещи на любом расстоянии! Если я осмелюсь сказать все... Но есть
вещи...”

Он продолжал насухо протирать очки.

— Скажите мне, госпожа Катарина, мельник Тапиханс по-прежнему приходит к вам?

— Тапиханс! — воскликнула матушка Уиндлинг. — Не говорите мне о нём! Я смеюсь над
ним; он хочет жениться на моём доме, моём саде, моих двадцати пяти акрах
лугов, этот жалкий человечишка!

— Поверь мне на слово, он совсем не тот мужчина, который тебе нужен, — ответил
скрипач. — Мужчина, который тебе подойдёт, — это…

В этот момент толстый Соффаэль поднялся по лестнице из подвала, и госпожа Катарина
появилась, сияя.

— Верно, верно, — сказала она, беря бутылку. — Я сама
приду к джентльмену. Иди, Соффайель, и налей в кадку четыре добрых ковша
молока. Посмотри, в порядке ли я, Куку Питер, — у меня
волосы не в порядке?”

- Вы свежи, как роза, дама Катерина.

- Я действительно так выгляжу?

“ Да, и от вас пахнет, как блюдо с клубникой.

— Замолчи со своей чепухой! — закричала она.

Затем матушка Уиндлинг тщательно вытерла руки полотенцем, висевшим
за дверью, взяла бутылочку и, спотыкаясь, вошла в главную комнату,
как юная девушка.

Франц Матус сидел у открытого окна и наблюдал за работой старых
Пчёлы Баумгартена, чей улей стоял прямо перед ним; широкие полосы
солнечного света пронизывали цветущие розы, и прославленный
философ, погрузившись в лёгкую задумчивость, прислушивался к отдалённому жужжанию,
издаваемому насекомыми в конце дня.

В этот момент вошла матушка Уиндлинг, а за ней Куку Питер,
— весело, с тремя стаканами в руке.

— Располагайтесь поудобнее, доктор Матус, — воскликнул он, — вы устали,
день жаркий; дайте мне ваше пальто, я повешу его на этот крючок.

— Да, да, — сказала добрая женщина, — пожалуйста, чувствуйте себя как дома.
Куку Питер назвал мне ваше имя, и доктор математических наук США хорошо известен
в этой части страны — для меня большая честь принимать вас в нашем
доме ”.

Математик; юс, тронутый столь лестным приемом, поднял глаза, покраснев,
и ответил:

“ Вы очень добры, моя дорогая мадам; я сожалею, что не захватил с собой
экземпляр "Антропо-зоологии", чтобы отдать вам дань уважения и выразить
мою благодарность.

“О, мы любим мужчин с интеллектом!” - воскликнула матушка Уиндлинг. “_ Я_ люблю мужчин
высокого класса!”

Говоря это, она смотрела на него с такой нежностью, что добрый человек
почувствовал себя весьма неловко.

— Это не Тапиханс, человек без средств, мельник, — продолжила она, —
которому я с таким удовольствием служу. Но только для того, чтобы слышать скандальные
разговоры в деревне! Ходят слухи, что мы собираемся пожениться,
потому что он приходит сюда каждый вечер за своим бокалом. Боже
избавьте меня от желания иметь хоть что-то общее с таким ничтожеством! С меня
достаточно того, что я однажды осталась вдовой».

«Я в этом не сомневаюсь, — сказал Матус, — я в этом не сомневаюсь! Будьте уверены,
что эти слухи не повлияют на меня; это противоречило бы моим
философским принципам».

Затем скрипач наполнил бокалы, воскликнув:

— Ну же, госпожа Катарина, вы должны чокнуться с доктором. Ваше
здоровье, доктор Франц!

Матушка Уиндлинг не побрезговала волксхаймом; она выпила за здоровье
доктора Матуса, как настоящий гусар. Затем, без церемоний, она
Я снял с него пальто и вместе с широкополой шляпой повесил
на один из крючков на стене.

— Я должен позаботиться о том, чтобы вам было удобно, а я вижу, что вам не по себе.
Я не церемонюсь. Давай, Куку Питер, ещё по стаканчику, а потом я
пойду на кухню, чтобы посмотреть, как там твой ужин. Кстати, доктор,
вы должны сказать мне, что вам больше всего нравится — что-нибудь жареное, _фрикасе_ из
курицы?

— Уверяю вас, мадам, — ответил Матус, — у меня нет предпочтений.

— Нет-нет-нет, так не пойдёт. Наверняка вам что-нибудь нравится.

Куку Питер подмигнул ей, чтобы заверить, что он знает, какое
блюдо любит доктор.

«Хорошо, — воскликнула добрая женщина, — мы что-нибудь придумаем».

После этого она залпом осушила свой бокал, улыбнулась доктору Матусу
и вышла из комнаты, пообещав скоро вернуться. Куку Питер последовал
за ней, чтобы попросить её приготовить блюдо из клецек, которое
он очень любил и которое, как он полагал, должно было понравиться
знаменитому философу. Франц Матеус в приятном спокойствии
оставался у открытого окна. Он слышал голос матушки Виндлинг,
заказы, суета на кухне, хождение взад и вперед; он приписал
это внимание репутации, которую его великолепная работа уже
приобрела в мире, и поздравил себя с великодушием
он принял решение просветить вселенную.




ГЛАВА VI.


Наступила ночь, когда дама Катерина, яркая, приветливая и улыбающаяся,
снова появилась в главной комнате, неся великолепный медный подсвечник,
сияющий, как золотой.

Знаменитый доктор Матус, ожидая прихода крестьян,
выпил бутылку вольксхайма и обдумывал превосходную речь, основанную на
на разумных принципах мудрого и образованного Аристотеля; но
появление матушки Уиндлинг внезапно изменило направление его мыслей
впечатляющие и светлые идеи.

Она надела свою красивую нижнюю юбку в крупный цветочек, маленькую красную шелковую шляпку
фичу и воскресный чепец с широкими черными лентами, раскинутыми, как
крылья бабочки.

Знаменитый философ был ослеплён; он молча созерцал
полные руки, округлый бюст, ясные глаза и поистине
завораживающую живость вдовы.

Дама Екатерина быстро заметила это восхищённое выражение на лице доброго
Мужчина увлажнил глаза, и её полные розовые губы сложились в
нежную улыбку.

«Я заставила вас долго ждать, доктор, — сказала она, накрывая
стол белой скатертью, — да, очень долго, — повторила она, глядя на Матуса
мягким взглядом, проникавшим в самую глубину его робкой души.

«Будь осторожен, Франц, будь осторожен, — сказал он себе:
«Помни о своей высокой миссии и не позволяй этому соблазнительному созданию
очаровать тебя».

Но он почувствовал, как по спине пробежал неописуемый холодок, и
невольно опустил веки.

Дама Катарина сияла.

«Какой он робкий! — сказала она себе. — Как он краснеет! Ах, если бы я могла
придать ему немного храбрости! Ничего страшного, он ещё молод — и он очень
хорош собой. Всё будет хорошо».

В этот момент вошёл Куку Питер с тарелкой дымящихся
пудингов, от души смеясь и сияя самой весёлой улыбкой, которую
когда-либо можно было увидеть.

«Ах, доктор Франц! — воскликнул он. — Ах, доктор Франц, какой аромат! Какой
вкус! Вся кровь, жир с бекона и сливки! Подумать только, папа Мафусаил, я уже
съел половину эля, и это только раззадорило меня!»

С этими словами он поставил свое большое блюдо на стол с видом
обожания; затем, прислонившись к стене, развязал
снял галстук, расстегнул жилет, расстегнул три верхние пуговицы на
бриджах, чтобы чувствовать себя непринужденно, и глубоко вздохнул.

Толстуха Софайель последовала за ним с тарелками, крышками и большим хлебом из смеси
пшеницы и ржи, только что из духовки; она расставила все в аккуратном порядке, и
Куку Питер, схватив большой нож с роговой рукояткой, воскликнул:

- А теперь, дама Уиндлинг, сядьте рядом с Доктором. Ha! ha! ha! Счастливой
встречи!”

Затем, засучив рукава, он нарезал пудинг и, наколов на длинную вилку
кусочек, положил его на тарелку математички.

“Мастер Франц, - сказал он, - введи это в свой организм, а затем
скажи мне, что ты об этом думаешь”.

В тот же момент он заметил, что бутылка пуста, и издал
возглас удивления—

“ Соффаэль! Разве ты не знаешь, что чёрный пудинг любит плавать?

Служанка, стыдясь своей забывчивости, поспешила в погреб;
но на кухне она встретила Тапиханса и сказала ему шутливым тоном:

“Ага! Бедные тапиханы, бедные тапиханы! В доме поет кукушка; вам бы
лучше пойти поискать другое гнездо!”

Сразу после этого появился тапиханс, желтый и бледный, с заостренным носом, длинными
ушами, в хлопчатобумажной шапочке на макушке, с горбатой спиной и
засунув руки в карманы серого жилета, он появился в
дверном проеме.

- А! это вы, тапиханы? - воскликнул Куку Питер. - Вы пришли как раз вовремя
посмотреть, как мы едим.

Маленький человечек вышел на самую середину комнаты и несколько
секунд разглядывал собравшихся, но в основном знаменитого Доктора и
вдова, которая не соизволила даже повернуть к нему голову. Его нос
, казалось, заметно распух; затем, приоткрыв губы, он сказал:

- Добрый вечер, дама Катерина.

- Добрый вечер, - ответила она, проглатывая кусочек пудинга.

Мельник не двигался с места и наблюдал за Доктором, который
наблюдал за ним, думая: “Этот человек не может принадлежать никому, кроме лисы
вид — раса, склонная к грабежу и не отличающаяся особой деликатностью;
более того, на него нападает никогда не умирающий червь; его бледный цвет лица,
острые скулы и проницательный взгляд - плохие признаки ”.

Сделав эти наблюдения, он выпил бокал "вольксхайма", который
показался ему вкусным.

- Так вы еще не женаты, тапиханы? - воскликнул Куку Питер между двумя
набитыми кусками пудинга.

Маленький человечек ничего не ответил, но еще плотнее сжал губы.

- Еще кусочек пудинга, доктор, - сказала вдова, бросив на него нежный взгляд. - Еще
маленький кусочек.

— «Вы очень добры, моя дорогая мадам», — ответил прославленный философ,
заметно тронутый деликатным вниманием и добротой этого
прекрасного создания.

И действительно, дама Катерина наполнила его бокал и обратила на него свой самый
Она бросала на него льстивые взгляды и время от времени, положив руку ему на колено,
наклонялась к нему и шептала на ухо:

«Ах, доктор Франц, как я счастлива с вами познакомиться!»

На что добрый человек отвечал:

«И я тоже, моя дорогая мадам; поверьте, я глубоко признателен за ваше
сердечное гостеприимство. Вы действительно добры, и если я смогу внести свой вклад в ваше
благополучие, то сделаю это с величайшим удовольствием».

От этих коротких бесед Тапиханс побледнел; наконец, он
отошёл от того места, где стоял, и сел в углу комнаты, рядом с
Он подошёл к камину и, ударив по столу, пронзительно закричал:

«Кружку вина!»

«Соффаэль, принеси этому человеку кружку вина», — небрежно сказала вдова.

«Этому человеку!» — повторил мельник. — «Ты говоришь обо мне, матушка
Виндлинг? Может, ты меня не знаешь?»

— Я буду называть тебя Тапихансом, сколько тебе будет угодно, — резко ответила леди Катарина,
— но не приставай ко мне.

Тапиханс больше ничего не сказал, но выпил три кружки вина одну за другой,
стуча кулаком по столу и крича:

«Ещё кружку! — и смотри, чтобы принесли быстро!»

— Послушай, старина, — воскликнул Куку Питер, повышая голос, — ты
что, правда ещё не женат?

— А если и так, Куку Питер, что с того? — ответил мельник с
горькой улыбкой. «Мы не можем бродить по стране, как босоногие бродяги,
которым нечего есть в собственных домах; мы должны заботиться о своих
средствах, следить за тем, что у нас есть, возделывать наши земли и собирать
урожай. Мы хотим найти себе жён среди нас, но женщинам больше нравится
бросаться на шею первому проходимцу, который попадётся на глаза, — людям,
которых никто не знает от Адама и Евы или о которых слишком много известно;
люди, которые набивают свои кошельки за счёт бедных и дуют
в кларнет, чтобы заплатить за свой выстрел. _Ты_ кое-что знаешь об этом,
друг Куку Питер. Нам многое приходится терпеть, но у нас есть
утешение в виде возможности сказать: «Это мой луг, это моя мельница,
это моя виноградная лоза».

Куку Питер, на мгновение сбитый с толку, быстро обрел свою обычную
уверенность и ответил:

“Луга! мельницы! виноградники!—очень хорошо, Тапиханы, очень хорошо, но это еще не
все; вам все еще нужно презентабельное лицо; люди женятся на лицах; им нравится
чтобы они были пухлыми, румяными, свежими на вид — что-то в моём вкусе, — сказал он,
поглаживая себя по щекам и нагло закатывая глаза. — У женщин
не всегда всё под контролем!»

— Ха! ха! ха! — воскликнула матушка Уиндлинг, хлопая его по плечу. —
Как ты всегда меня смешишь!»

К этому времени Магнус, закончив трапезу, выпил ещё один стакан
вольксхайма мелкими глотками, вытер рот и медленно повернулся к
Тапихану.

«Друг, — сказал он ему, — внимательно выслушай меня:
когда речь идёт о лугах, садах или домах, нужно учитывать не
один женится, но расы — то есть семейства плотоядных,
плодоядных, травоядных, зерноядных, насекомоядных, всеядных
или других животных, перечисление которых заняло бы слишком много времени, —
должны быть приняты во внимание при рассмотрении использования жизни. Обратите внимание:
голуби не спариваются с канюками, лисы — с кошками, козы — с птицами;
ну что ж! То же самое должно быть и с мужчинами, потому что если вы рассмотрите этот вопрос с
психолого-антрополого-зоологической точки зрения, то обнаружите, что это единственный верный
метод, потому что он единственный универсальный.
что существуют как виды людей, так и виды животных. Это очень
просто: все мы произошли от одного животного, как я продемонстрировал в
двадцать третья глава восьмого тома моего "Палингенеза": прочтите это
работайте, и вы убедитесь в этом. Итак, мы должны смешивать и объединять
расы с разумным вниманием; это особая миссия человечества,
которое является общим местом встречи, слиянием всех типов, подчинённых
новой силе, которую я называю волей. Давайте продолжим аналогию:
например, раса оленей и раса зайцев могут образовать счастливую смесь,
в то время как союзы волков и овец не могли породить ничего, кроме
чудовищ, одновременно глупых и свирепых, трусливых и жестоких! Увы!
сколько таких печальных союзов мы видим в мире! Теперь никто не полагается
ни на что, кроме удачи, и это очень неправильно! Что касается вас, мой друг,
я не советую вам жениться. Ваше здоровье…

Но Тапиханс, побледнев от ярости, не дал ему договорить.

«Что! — взревел он. — Ты смеешь говорить, что я похож на волка?»

И, собравшись с силами, швырнул кувшин в Матуса. К счастью,
Знаменитый философ, по своему обыкновению, действовал быстро, так что
снаряд попал Куку Питеру прямо в живот и заставил его
издать болезненный стон.

Прежде чем Матус оправился от изумления, Тапиханс
открыл дверь и убежал. Госпожа Катарина бросилась за ним, схватила метлу и,
стоя на пороге, крикнула, обращаясь к улице:

— Мерзавец! возвращайся, если осмелишься! Мерзавец! Оскорблять благородных людей
в моём доме! Такого ещё не бывало!

Затем она вернулась в дом, подбежала к Матусу и попросила его выпить стакан
Он налил ему вина, окропил его виски холодной водой и всячески
утешал его.

Куку Питер вздохнул и жалобно воскликнул:

«Мой организм очень болен, очень болен! Соффаэль, мой дорогой Соффаэль,
поторопись и наполни бутылку, иначе я упаду в обморок».

Через четверть часа Мафусаил пришёл в себя и пробормотал:

«Этот человек, очевидно, принадлежит к породе хищников; он способен
вернуться с топором или каким-нибудь другим подобным орудием!»

«Только пусть он вернётся!» — воскликнула дородная вдова, угрожающе сжимая кулаки.
«Только пусть он вернётся!»

Но она напрасно это сказала, потому что Франц Матус
неотрывно смотрел на дверь, и страх, свойственный его робкому характеру,
сделал его слепым ко всем чарам госпожи Катерины.


Куку Питер, не найдя другого предлога, чтобы наполнить бутылку,
и чувствуя дискомфорт в желудке, предложил пойти спать.Все согласились с ним, потому что было уже поздно; в окнах директорской
комнаты было темно, и снаружи не доносилось ни звука.

Поэтому матушка Уиндлинг взяла со стола подсвечник и сказала:
Софайель закрыла ставни и попросила нас быть настолько любезными, чтобы
последовать за ней.

Они поднялись по винтовой лестнице в задней части кухни, и
повсюду Математика; мы видели порядок и разумную экономию; коридоры были уставлены
большими шкафами, и в этих шкафах, которые дама Катерина
позаботившись о том, чтобы открыть, он увидел высокие стопки тщательно сложенного белья,
скатерти с красной каймой, салфетки из конопли и льна. Дальше зерно
было разложено для просушки на широких столах; здесь были клевер, рапс, люцерна; в
другом месте — пшеница, ячмень, овёс; это был настоящий кладезь изобилия.

Наконец матушка Уиндлинг провела его в большую, хорошо обставленную
спальню, в которой стояли два комода, на крышках которых
они были уставлены великолепным фарфором Lun;ville и валериевым стеклом.
В ней также стояла кровать с балдахином высотой с Вавилонскую башню
и два красивых зеркала Святого Квирина.

Бросаю последний взгляд на Мэта; на нас и робко пожимаю ему руку—

— Надеюсь, вы хорошо выспитесь, доктор, — сказала она, опустив глаза,
— и вам не будут сниться плохие сны. Она улыбнулась и посмотрела на доброго мужчину.
Она подождала ещё несколько секунд, затем закрыла дверь и оставила прославленного
философа.

Куку Питер, по своему обыкновению, пошёл спать в амбар.




Глава VII.


В ту ночь Франц Матус не мог сомкнуть глаз; он беспрестанно ворочался
на своей перине, охваченный благородным энтузиазмом, и бормотал,
издавая торжествующие возгласы. Его героический побег из Грауфталя, чудесное
обращение Куку-Петера, гостеприимство матушки Виндлинг
не выходили у него из головы; он не чувствовал желания спать; напротив,
никогда ещё его разум не был таким активным, ясным, проницательным; но
от чрезмерного тепла постели он сильно вспотел; поэтому
ближе к утру он оделся и тихо спустился во двор
подышать.

Все было тихо; солнце едва освещало самые верхние листья тополей;
в воздухе царила глубокая тишина; Мат; мы, сидя на бордюре
лестницы в подвал, в безмолвии созерцали внешний вид этого
деревенского жилища и покой природы.

Большие мшистые крыши, длинные балки, пересёкшиеся из-за человеческой деятельности, высокие
фронтоны, тусклые световые люки; на заднем плане — открывающиеся ворота в сад
в полях, где уже начинало светать,
смутные и неразличимые очертания деревьев — всё это погружало доктора
в самые приятные размышления.

Постепенно дневной свет спускался с крыш, и тени
на дворе внизу становились всё длиннее; затем вдалеке — очень далеко — Мафусаил услышал пение жаворонка;
Затем петух высунул голову из окна курятника,
сделал шаг вперёд и расправил свои блестящие крылья на свежем утреннем воздухе;
от удовольствия у него взъерошились перья; он выпятил грудь
и издал пронзительный, долгий крик, который разнёсся по всему двору.
окрестные леса. Простуженные куры робко подходили к краю
лестницы, перекликаясь друг с другом, перепрыгивая с ступеньки на ступеньку,
чистясь клювами, кудахтая и смеясь по-своему; они
рассаживались вдоль стен, торопливо хватая червей, пьющих
утреннюю росу. Вскоре после этого голуби уже летали по двору
широкими кругами. Наконец яркие солнечные лучи проникли в
конюшню; овца тихо заблеяла, остальные ей ответили, и
Матеус открыл ставню, чтобы бедняжкам было чем подышать. Восхитительно
зрение тогда расширило сердце доброго человека; дневной свет струился сквозь
дрожащие тени длинными золотыми полосами освещали темные балки,
упряжь, висевшая на стене, ясли, ощетинившиеся кормом.
Ничто не могло сравниться по умиротворённости с этой картиной: большие волы
с полузакрытыми веками, опущенными головами и подогнутыми под грудь
коленями всё ещё спали; но красивая белая тёлка уже проснулась;
она положила свою синеватую, блестящую от влаги морду
на спину молочной коровы и посмотрела на Матуса своими большими глазами
удивлённые глаза, словно говорящие: «Что ему от нас нужно? — я никогда
его раньше не видел».

Там же была и тягловая лошадь, выглядевшая очень усталой и измотанной;
но это не мешало ей время от времени срывать клочок клевера,
который она ела, потому что больше ей нечем было заняться. Маленький чёрный козлёнок
взобрался на повозку, чтобы достать горсть ещё свежей травы;
но больше всего доктора поразил великолепный бык Глаан
. Он был гордостью и славой матери Уиндлинг

.. Доктор не мог налюбоваться его широкой блестящей головой, похожей на обрубок
Старый дуб, его короткие и блестящие рога, похожие на железные клинья; его мягкая и
гибкая пасть, простирающаяся от нижней губы до колен.

«О благородное и возвышенное животное, — сказал он себе с
волнением, — ты не представляешь, какие глубокие и восхитительные мысли
вызывает у меня твой вид!» Нет, вы ещё не достигли того
интеллектуального и нравственного развития, которое могло бы поднять вас на
уровень психологического, антропологического и зоологического восприятия;
но ваши формы не менее удивительны; своей гармоничной завершённостью
они свидетельствуют о величии природы; что бы ни говорили на эту тему,
материалисты — существа, не обладающие ни здравым смыслом, ни рассудительностью
— всё это было создано не за один день, а потребовались тысячи
веков, чтобы достичь такого эстетического совершенства. Да, переход от
минеральной к растительной форме, от растительной к животной
форме — неизмерим, не говоря уже о промежуточных формах;
от состояния чертополоха до состояния дуба и от состояния устрицы до состояния
быка — расстояние огромно. Поэтому, Франц Маутхаузен, восхищайся
в себе той внутренней силой, которую называют Богом, душой, жизнью или как-то иначе
другое имя, и которое неустанно работает над совершенствованием типов
и развитием индивидуальности в материи».

Он замолчал, погрузившись в безмолвный экстаз.

Пока Мафусаил размышлял вслух,
доски вентиляционного отверстия, через которое корм сбрасывали скоту,
бесшумно скользнули по пазам, и в отверстие просунулась круглая голова Куку
Питера. Можно легко
представить себе удивление скрипача, когда он увидел, как его прославленный учитель увещевает быка.

«Боже мой!» — сказал он себе, — «похоже, он хочет обратить его в свою веру!»

В то же время ему в голову пришла странная мысль.

«Ха! ха! ха! это была бы хорошая шутка, — воскликнул он. — Подожди немного, бык
тебе ответит!»

Он сложил ладони рупором у рта и проревел:

«О! о! о! великий доктор Матус, я очень-очень несчастен!»

При этих словах прославленный философ в ужасе отпрянул.

«Что это?» — пробормотал он, оглядываясь по сторонам широко раскрытыми глазами.
«Что… что я слышу?»

Но он ничего не видел: голова Куку Питера была скрыта под кучей соломы на
стойле, и этот превосходный ученик смеялся до упаду
были почти разорваны. Через некоторое время он продолжил, завывая:

«О! о! о! Я очень несчастен! Я был великим Навуходоносором. Я не думал
ни о чём, кроме еды и питья, и поэтому потерял своё место на Лестнице
Существ! О! о! о! Я очень несчастен».

Но доктор, хотя поначалу и был ошеломлён, узнал голос
скрипача.

«Куку Питер, — воскликнул он, — как ты смеешь осквернять самую возвышенную
философию? Неужели ты считаешь меня настолько глупым, чтобы верить в пустые
иллюзии?»

Куку Питер вышел из сарая, смеясь во всё горло.

— Ха! Ха! Ха! Какая шутка! Какая шутка, доктор Франц! Когда я увидел, как вы
разговариваете с быком, мне захотелось немного повеселиться.

Матеус сам не мог удержаться от смеха, потому что поначалу он был
озадачен.

“Я хорошо знал, - сказал он, - что души не могут вернуться назад в порядке
Природы; это невозможно — противоречит системе; поэтому мое удивление
это было здорово, и именно это заставило меня раскрыть ваш трюк. Человек
Душа не может существовать в теле животного; в нем не нашлось бы достаточного
места для мозга”.

Добрый человек долго забавлялся своим удивлением, и Куку
Питер сделал то же самое, держась за бока.

Они все еще смеялись, когда матушка Уиндлинг, в короткой шерстяной
нижней юбке в красную полоску, с обнаженными до локтей руками, все еще
свежая и полная изящества, она открыла дверь во двор и спустилась по
ступенькам. Она пришла покормить домашнюю птицу, ее фартук был набит горохом,
семенами проса и всевозможными злаками.

— Ах, доброе утро, доктор, — воскликнула она, увидев Матуса, — вы так рано встали!
Хорошо ли вы провели ночь?

— Очень хорошо, моя дорогая мадам, очень хорошо, — ответил Матус.

— Пойти ли мне разжечь огонь на кухне, госпожа Катарина? — прервал его
скрипач.

“ Да, идите, Куку Питер, я скоро вернусь. Вы увидите
Несколько прекрасных кур, доктор. Они настоящее благословение. Цыпленок! цып!
цып! цып! Трое из них откладывают каждый день такие яйца! Цып-цып!
цып-цып!—яйца величиной с твой кулак. Цып-цып! цып-цып-цып!”

Куры бросились вперёд, утки заковыляли, гуси поспешили с расправленными
крыльями, и все они кудахтали, кричали и крякали. Они
слетались со всех сторон: с хохолками, с перепончатыми лапами, большие и маленькие,
чёрные и белые, жёлтые и красные; все они боролись, прыгали,
восхитительно летали.

«Как это очаровательно!» — пробормотал прославленный философ. «О, Природа,
Природа, плодовитая мать! полногрудая богиня! оживление! божественное дыхание!
Твои богатства и разнообразие безграничны!»

Мать Уиндлинг попятилась, натянула уздечку и улыбнулась, приписывая себе
лучшую часть этих хвалебных речей.

“Разве мои куры не пухлые и не в хорошем состоянии?” - спросила она. “Я даю им самое лучшее
все. Посмотри на эту большую белую: она откладывала каждый день все эти
три недели. А вон та серая, с желтыми перьями вокруг
ее глаза - настоящее домашнее сокровище! Только представьте! Я ее видел
откладывает дважды в день, яйцо утром и еще одно вечером,
кроме тех, которые она прячет. Посмотрите на этого маленького черного петушка, совершенного маленького
демона! Позавчера он дрался и победил большого, на
из-за маленькой красной курочки, обычной маленькой мегеры, которая натравливала их
за уши! Держу пари, они снова собираются начать. Что я такого сказал! Вы
маленькие негодяи, может, вы прекратите? «Видали ли вы когда-нибудь подобное!»

Но все её крики были напрасны; две соперницы сцепились,
клюв к клюву, ощетинившись перьями на шее, вздымаясь одна над другой
другие, злобно клюющие, поворачивающиеся, прыгающие и преследующие друг друга с
невероятной яростью; к счастью, свежая горсть зерна заставила этих двоих
приостановить битву.

“Странно! - пробормотал Маттиас, - что эти галлинообразные животные, обычно
такие робкие, иногда движимы самыми свирепыми инстинктами!" Чего
не может сделать яростная и кровожадная страсть ревности!”

Матушка Уиндлинг, взглянув на него краем глаза, подумала:
«Бедняжка, ты думаешь о Тапихане! Но тебе нечего
бояться. Нет-нет! Этот парень слишком труслив, чтобы когда-либо прийти к
дом снова”. Наконец, опустошив ее фартук, и, глядя в математике;с
нежная улыбка, она спросила—

- Вы любите яичницу, доктор?

“Очень, моя дорогая мадам, особенно когда они варятся в скорлупе; тогда они
полезная и деликатесная пища”.

“Тогда мы сейчас же пойдем и заберем их; их наверняка хватит на
твой завтрак”.

Без малейших церемоний и колебаний она взобралась по лестнице, и,
хотя прославленный философ быстро отвернулся, он не мог не заметить
синие чулки пухлой вдовы, сквозь которые были хорошо видны её
крепкие икры.

Госпожа Катарина проскользнула на птичий двор через дверь под навесом
и вернулась сияющая от удовольствия, принеся с собой дюжину
яиц, которые она с торжеством продемонстрировала.

«Смотрите-ка! — воскликнула она, стоя на верху лестницы. — У меня
каждый день столько же. Какие яйца! Ни одна курица в деревне не несёт таких
красавцев! Помогите мне, доктор, — я не осмеливаюсь спускаться одна».

Добрый человек был вынужден поддержать лестницу и протянуть руки
даме Катерине, которая смеялась, притворялась, что боится, и всё это время
казалась совершенно непринуждённой. Матеус покраснел как рак.

“Спасибо, доктор”, - сказала она. “Я уверена, что белая курица отложила яйца за
поленница. Оттуда мне было видно яйцо, лежащее на каких-то кусочках
соломы. Мы должны послать Никель за ним.

Она взяла Доктора под руку, и так они вошли в дом.

Когда госпожа Катарина и Матус появились на кухне, Куку Питер,
сидевший на табурете перед очагом, изо всех сил дул
в длинную железную трубку, чтобы разжечь огонь; угли пылали,
ветки трещали, вода кипела в котле, на сковороде жарилась
великолепная котлета, распространяя вокруг себя восхитительный
приятный запах.

Мама Виндлинг остановилась на пороге и воскликнула:

«Ах ты, негодник Куку Питер! Я бы хотела знать, откуда ты взял эту котлету
?»

Ничуть не смутившись, Куку Питер указал на большой
дубовый шкаф.

«Он как кошка, всё видит! Но я думал, что положил ключ в
карман».

“Кому нужен твой ключ?” довольно серьезно ответил скрипач. “Я не знаю; с
кусочком соломы я могу открыть все замки в мире”.

- Ах, негодяй! - воскликнула добрая женщина, смеясь. - он кончит на
галерах!

Math;us возразил бы своему ученику, но Куку Питер
— перебил его он.

— Ма;тр Франц, — сказал он, — я люблю котлеты — это не противоречит
системе, любить котлеты; всё, что не запрещено, разрешено;
не так ли, мадам Катерина?

— Полагаю, что так; в любом случае, последнее слово всегда за вами! А теперь отойдите
с дороги и дайте мне сварить яйца. Если Доктор зайдет в лучшую комнату,
Я скоро буду у него; время сказать "Отче наш", и все будет готово. Ты,
Куку Питер, пойди напои лошадь Доктора: Никель ушел сегодня
утром включить воду на большом лугу.

“ С удовольствием, мама, с удовольствием.

Скрипач вышел, а знаменитый философ вошел в лучшую
комнату.

Никогда Франц Мат;юс не чувствовал себя более спокойным, более счастливым, более довольным
собой и природой. На свежем воздухе у него разыгрался аппетит; он слышал, как
в очаге потрескивает огонь, кошка мурлычет под столом, а дама
Катерина подметает перед своей дверью, напевая старую песню Карла Риттера
припев—

«Люби меня, и я буду любить тебя! Я буду любить тебя! Я буду любить тебя!»

Теперь он смотрел на старинные нюрнбергские часы, все жёлтые и
поъеденные червями, с фарфоровым циферблатом, расписанным яркими цветами, и
деревянная кукушка, отбивающая часы, и знаменитый философ
никогда не уставал восхищаться ее хитроумным механизмом; теперь он остановился перед
открыла окно и с нежностью посмотрела на маленький городок Обербронн.

Там, около зеленого желоба, в который стекал ручеек чистой воды
из поросшего мхом желоба, собрались молодые девушки деревни,
в коротких нижних юбках, с голыми руками и ногами. Они хлопали
посудой, кричали, перекликались и шумно болтали, а
добрый человек улыбался их простодушным манерам и изящным позам.

Бруно пил из корыта и время от времени поворачивал голову,
как будто приветствуя Матуса. Куку Питер щёлкал кнутом и что-то нежно
говорил распутным прачкам, которые смеялись над его красивыми речами;
но когда — несомненно, из мести — он захотел поцеловать самую красивую из
них, поднялся невероятный шум из криков и смеха; все они
набросились на него и стали бить его своими жуками и мокрым бельём.

Несмотря на эту яростную атаку, наглец не отпускал девушку:
он целовал её в шею, в затылок, в щёки,
радостно крича:

“О, как это здорово! бей! бей! Я смеюсь над этим! Мне это нравится!”

Все подходили к окнам и смеялись над происходящим; старухи
женщины визжали, собаки лаяли, а Куку Питер — красный, мокрый и запыхавшийся
повторял, задыхаясь:

“Еще один маленький поцелуй, во имя любви к странствию душ”.

— Ах, негодяй! — сказал Мафусаил. — Что за странный у меня ученик!

Наконец, увидев, что крестьяне с палками бегут к нему,
Куку Питер поспешно вскочил на Бруно, перепрыгнул через корыто с водой
и въехал в конюшню, крича:

“Какие хорошенькие девушки в Обербронне! Они сладкие на вкус, как
вишни и хрустящие, как фундук!”

Затем он попытался запереть дверь, потому что крестьянские парни были в ярости.

К несчастью, Людвиг Шпенглер, чемпион по гарде; сын Тре, чью возлюбленную
он поцеловал, прибыл почти сразу после него и просунул свою палку между
стена и дверь, и все они ворвались в конюшню.
Куку Питер, вопивший, как черт, и выкрикивавший— “Друзья!—мои дорогие
друзья, это была шутка, ничего, кроме шутки!”, был основательно избит.

Они вытащили его наружу, и удары палками посыпались на него, как
град.

«Сладкий, как вишня!» — кричал один.

«Хрустящий, как филберты!» — вопил другой.

«Я смеюсь над этим! — Мне это нравится!» — кричал Людвиг Шпенглер, нанося удар
всей силой своей руки.

Матеус, который был свидетелем всего этого, крикнул из окна:

— «Мужайся, мужайся, Куку-Питер! Прими это антропозоологическое испытание
с философским смирением; даже поблагодари этих молодых людей за то, что они
трудятся ради твоего нравственного совершенства! Я давно заметил, что ты
принадлежишь к семейству вьюрковых, сладострастной породе, питающейся
бутоны цветов и самые нежные плоды. После нескольких таких уроков,
как этот, я надеюсь, что вы откажетесь от этих чувственных принципов».

Бедный Куку Питер корчился и жалостливо смотрел на своего хозяина, как бы
говоря: «Хотел бы я быть на вашем месте с вашими антропозоологическими
принципами».

Однако короткая речь доктора вызвала у Куку
Благосклонность Петра; честные земляки, поражённые величественной физиономией
и жестами прославленного философа, собрались под окном,
и скрипач воспользовался этим моментом, чтобы сбежать, и
надежно заперся в конюшне.

Под взглядом Доктора собралось полдеревни; они образовали
круг и смотрели на него поверх голов и плеч друг друга, всем
не терпелось послушать его.

Представьте энтузиазм этого доброго человека; он хотел бы обнять их
всех; он не мог сдержать своего восторга.

«Франц, — сказал он себе, — час твоей проповеди настал;
ясно, что Существо Существ, Великий Демиург,
собрал эту многочисленную аудиторию для того, чтобы обратить их в свою веру
тобой. Ты был бы слеп, если бы не увидел в этом перст Провидения!”

Таково было его волнение, что несколько секунд он не мог произнести
ни слова; он высморкался, открыл рот; так велико было количество
аргументы сами собой пришли ему на ум, и он не знал, с чего начать
он хотел сказать все сразу.

Но наконец душа его успокоилась, и звенящим голосом он воскликнул:

«О, благородные жители Обербронна, привилегированные создания природы, скромные
и достойные сельские жители, вы не представляете, как глубоко я тронут вашим видом.
на вас; вы не знаете, какая слава вас ждёт, какие сокровища я
принесу вам!»

При слове «сокровища» в толпе поднялся шум; они
ожидали, что он сунет руку в сумку и выбросит деньги из
окна. Те, кто были дальше всех, немедленно попытались подобраться поближе,
и Катель горбун, который был в первом ряду, начал кричать;
бедная женщина, видя, как другие прокладывают себе дорогу перед ней, подумала, что они
лишат ее ее доли.

Это проявление интереса явно доставило удовольствие знаменитому
философу.

«Да, друзья мои, — продолжил он патетическим тоном, — я несу вам
сокровища мудрости, сокровища философии и добродетели!»

Толпа не была обманута.

«К чёрту вас и ваши сокровища мудрости! — закричал Людвиг
Шпенглер. — Вы, похоже, нуждаетесь в них гораздо больше, чем
мы!»

Математика; мы, тронутые негодованием, резко остановились, намереваясь
ошеломить этого грубияна большим апострофом, но маленьким
мельник Тапиханс, подойдя к окну, снял свою хлопчатобумажную шапочку и
сказал—

“Добрый день, Абрахам, что ты здесь делаешь? Ты хочешь сделать из нас евреев
?”

— Меня зовут не Абрахам, — воскликнул прославленный философ. — Я Франц
Матиус, доктор медицины Страсбургского университета, член-корреспондент
Академии…

— О, я вас хорошо знаю, — насмешливо перебил мельник. — Вы называете себя
Абрахамом Шпайзером, и не больше года назад вы продали мне
слепую лошадь, от которой я так и не смог избавиться. И, более того,
если я не ошибаюсь, вы, должно быть, раввин из Мармутье!

Едва он произнёс эти слова, как в толпе
поднялась суматоха.

«На раввина! — долой раввина! — на еврея!»

“Дети мои, вы обмануты! - воскликнул добрый человек. - ваши животные
инстинкты ослепляют вас; послушайте меня!”

Но никто не захотел услышать ни слова из того, что он хотел сказать. Старухи подняли
ручки от метел, мужчины - дубинки; некоторые огляделись в поисках камней; и
Математик; мы, бледные, переполненные эмоциями, неразборчиво бормотали. Внезапно,
повинуясь внезапному озарению, он развернулся на каблуках и убежал на
кухню.

Крики и шум за пределами дома усилились. Сама леди Кэтрин
была в ужасе.

— Боже мой! — воскликнула она. — Что вы наделали, доктор?

— Ничего, дорогая мадам, ничего, — выдохнул добрый человек, — это мельник,
это…

— Тапиханс? — ах, негодяй! негодяй! Он хочет разлучить нас; он
поднял всю деревню против нас! Но лети! — воскликнула она, засовывая в его карман
большую чёрную колбаску. — Лети! Мы ещё увидимся; ты
приедешь в другой раз!

Великому философу не нужен был этот совет; он уже
спешил через двор, бормоча:

«Да, да! Мы ещё встретимся на небесах!»

Он бросился в конюшню через заднюю дверь и увидел, как его ученик
затягивает подпругу на его лошади.

Куку Питер наблюдал за происходящим из окна, выходящего на
улицу, и, предвидя, чем закончится проповедь, пришёл оседлать
Бруно.

«Ага, мэтр Франц! — сказал он. — Вы как раз вовремя, я собирался ехать без
вас. Похоже, наше странствие душ не зайдёт в эту деревню».

— Давайте поскорее уйдём отсюда, — воскликнул Мафусаил, не зная, в какую
сторону повернуть.

— Да, я думаю, это лучшее, что можно сделать; эти нищие крестьяне
нам не ровня. Встаньте позади меня, потому что на этом
наши дела здесь закончены.

В то же время он вскочил на лошадь, и прославленный доктор
с удивительной ловкостью взобрался на неё позади него.

Куку-Питер тут же отодвинул засов, распахнул дверь и выскочил наружу,
словно спасаясь бегством.

Со всех сторон доносился ужасный шум, и Мафусаил тут же
получил три болезненных удара дубинкой, а Куку-Питер при каждом
ударе кричал:

— Ах! ах! ещё один психологический урок!»

Но прославленный философ ничего не сказал; он закрыл глаза и
прижался к своему ученику так крепко, что скрипач едва мог дышать.

Дама Катерина, стоя на пороге с яичницей в миске, испускала
жалобные крики, наблюдая за происходящим, отчаявшись в безопасности своего дорогого доктора
. Но когда она увидела, что его лошадь мчится во весь опор
сквозь гущу улюлюкающей толпы, добрая женщина
прижала руку к своему нежному сердцу, вытерла глаза краем ладони
надела фартук и вернулась на кухню, глубоко вздохнув.

— «Бедняжка, милый мой!» — пробормотала она. — «Да хранит его Господь!»




Глава VIII.


Проскакав галопом добрых полчаса, Франц Матус, не слыша ничего, кроме
стук копыт его лошади по дороге и пение птиц
на свежем воздухе он отважился открыть сначала один глаз, потом другой; и
увидев себя посреди густого леса, вдали от дубинок и
софистических умов достойных деревенских жителей, вздохнул, как человек, которого
зарубили после того, как повесили.

Куку Питер, со своей стороны, сбавил шаг Бруно и ощупал свои рёбра,
чтобы убедиться, что они целы. Убедившись, что всё в порядке,
он повернул в сторону деревни, которая
Его всё ещё было видно сквозь деревья, и он, простирая руки с
мольбой в голосе, кричал:

«Крестьяне Обербронна, пророк Куку Питер проклинает вас!»

«Нет, нет, не проклинай их, — пробормотал добрый доктор с
мольбой в голосе, — не проклинай их. Увы! несчастные не ведают, что
они творят.

“Тем хуже для них”, - ответил скрипач, выйдя из себя. “Я
проклинаю их до третьего и четвертого поколения! Ах ты, нищий, Тапиханс!
ты, нищий, Шпенглер! Я проклинаю вас обоих! Я презираю тебя, как пыль с моих
башмаков!”

Сказав это, он повернулся в седле и поехал дальше.

Бруно медленно шёл по тропинке к Эшенбаху. Солнце нагревало
песчаную землю; тысячи насекомых порхали вокруг кустов ольхи, и
их неясное жужжание было единственным звуком, который доносился до слуха. Это безмятежное
спокойствие природы незаметно подействовало на Матуса; он слегка склонил голову,
закрыл лицо руками и расплакался.



— Что с тобой, мэтр Франц? — воскликнул Куку Питер.— Ничего, друг мой, — ответил добрый человек приглушённым голосом. — Я
думаю о тех несчастных людях, которые преследовали нас; я думаю о
бесчисленные преобразования, которые им еще предстоит пережить, прежде чем они достигнут
нравственного совершенства; и мне жаль их за то, что у них такие плохие сердца. Я, который
сделал бы так много для них! — который стремился просветить их относительно их
будущих судеб! Я, который все еще люблю их всей силой своей
души! Они бьют меня, осыпают оскорблениями и неправильно понимают чистоту моих намерений
. Вы не можете себе представить, как мне это больно. Позволь мне поплакать
в тишине; эти тихие слёзы доказывают мне мою добродетель. О,
Мафусаил! Мафусаил! человек добродетельный! — воскликнул он, — плачь — плачь о своих ошибках
вашего вида, но не ропщите на вечную справедливость! Только это
делает вас великими и сильными. В свою очередь, лук, тюльпан, улитка и
заяц — и, наконец, человек. Вы не всегда были философами;
потребовалось много веков, чтобы преодолеть ваши животные инстинкты. Поэтому будьте снисходительны и
думайте, что если низшие существа причиняют вам вред, то это потому, что они не
достойны вас понимать».

«Всё это очень хорошо! Нас бьют, а вы жалеете этих
парней! — закричал Куку Питер. — Будь я проклят, если мы сами
не заслуживаем жалости!

“Послушай меня, друг мой”, - сказал Маттиас, вытирая глаза. “Чем больше я
думаю об этом, тем больше убеждаюсь, что иначе и быть не могло.
Безымянный пророк был отправлен в Беф-эль с условием, что он не будет ни пить,
ни есть; но, к несчастью, съев кусок хлеба, он был съеден
львом, и его кости были найдены между этим львом и ослом, который был
отдан ему. Джона был проглочен рыбой. Это правда, что он пробыл в желудке рыбы всего
три дня, но очень неприятно
проводить семьдесят два часа в таком стеснённом положении. Аввакум
был перенесен за волосы по воздуху в Вавилон. Представь, Куку
Петр, как сильно он, должно быть, страдал, будучи подвешенным за волосы
во время такого путешествия. Иезекииль был побит камнями. Точно неизвестно,
был ли Иеремия побит камнями или распилен надвое; но Исайя был определенно
распилен надвое. Амос был...

— Маэстро Франц, — внезапно воскликнул Куку-Питер, — если вы думаете, что придадите мне
смелости, рассказывая мне такие истории, то вы сильно ошибаетесь.
Я не стану скрывать от вас, что лучше разрежу себя пополам, чем вернусь
к своей скрипке и буду играть на ней до конца своих дней.

“ Давай, давай, не бойся. В наши дни пророки больше не подвергаются такому
жестокому обращению; напротив, им назначаются солидные пенсии - до тех пор,
пока они поддерживают, по крайней мере, существование души ”.

“А мы, которые содержим тысячи душ, заслуживаем пенсий в тысячу
раз больших!” - воскликнул веселый скрипач.

Разговаривая таким образом, прославленный философ и его ученик
спокойно шли по долинам Цорна. Матеус,
который больше всего на свете любил лесные чащи, забыл о
неблагодарности людей; едва слышный звук
Насекомое, погрызающее кору старого дерева, полет птицы в
шуршащей листве, неясное журчание ручья в овраге,
кружение мошек над неподвижными прудами — эти тысячи деталей
одиночества постоянно служили ему материалом для антропозоологических
размышлений.

Куку Питер насвистывал, чтобы развлечься, и время от времени прикладывался к
своей фляжке с киршвассером. Бруно часто заходил в Зорн
по самую седельную луку; в такие моменты мэтр Франц и его ученик держались
друг за друга, высоко поднимая ноги, чтобы не замочить их.
который, как они наблюдали, бежал под ними с бурным бульканьем.

Жара, однако, становилась невыносимой; ни малейшего дуновения воздуха не проникало в лес
. Куку Питер, спешившись, почувствовал, как пот
струится по его спине; Математик; мы, которые всю ночь не сомкнули глаз,
время от времени зевал, бормоча: “Великий—великий Демиург!”, не
точно зная, что еще он хотел сказать.

Так они добрались до ущелья, где поток разливался по
каменистому дну. Едва Бруно добрался до берега, как
проклятый зверь вытянул шею, чтобы напиться, и мэтр Франц, не
ожидая этого движения, чуть не выстрелил себе в голову. Куку Питер
быстро схватил его за полы сюртука, а затем негодяй разразился
таким громким смехом, что все соседние дома зазвенели от него.
— Куку Питер!

Куку Питер! — воскликнул возмущённый доктор. — Разве тебе не стыдно смеяться, когда я рискую утонуть?
Неужели это и есть твоя любовь ко мне?


«Я смеюсь, мэтр Франц, потому что вы сбежали. Если бы я вас не схватил,
вы бы сейчас барахтались в воде, как лягушка».

«Сегодня неудачный день, — ответил Матус, — если мы продолжим наш
— Я предвижу бесчисленные несчастья в этом путешествии!

— Многие, кроме тебя, уснули и свалились с
лошадей, — сказал Куку Питер. — Ложись на мох, хорошенько вздремни, и
к тому времени, как ты проснёшься, всё плохое уже пройдёт. Я пойду
приму ванну. Бруно не пожалеет об отдыхе, я уверен.

Этот совет слишком соответствовал собственным представлениям доброго Доктора, чтобы не
понравиться ему.

“Я одобряю этот приятный дизайн”, - сказал он. - Обопритесь мне на свое
плечо, у меня затекло. Сними с лошади уздечку. Иди прими ванну, моя хорошая.
приятель, иди искупайся, купание освежит твою кровь».

Пока он говорил, Франц Матус лёг у подножия
дуба и был искренне рад возможности вытянуть ноги среди
вереска. Вокруг него стрекотали сверчки. Время от времени на гальку с шумом набегала волна;
тогда он открывал глаза и видел,
Куку Питер раздевался — снимал ботинки.

Шум потока, шелест листьев навевали на него
смутные грёзы. Сквозь ветви деревьев пробивался свет.
он смутно различал небо, горные хребты. Наконец
его разум успокоился; те же звуки доносились до его слуха, но их
монотонность напоминала глубокую тишину. Добрый человек больше
не различал их — его тихое и ровное дыхание свидетельствовало о глубоком сне. Тогда,
возможно, его разум, освободившись от земных оков и возвращаясь на
многие века назад, бродил в облике зайца по бескрайним лесам
Галлии. Возможно, он снова увидел скромную крышу дома своих родителей в
Грауфтале и добрую старую Марту, оплакивающую его отсутствие.




Глава IX.


Знаменитый философ проспал три часа, когда Куку
Питер закричал— “Мама, тре Франц, проснись!— Вот паломники из Хаслаха
спускаются с горы; их больше, чем песчинок на
морском берегу; встань, учитель, и посмотри на них!”

Поднявшись, Мафусаил увидел, что его ученик
сидит на дикой вишне, собирая плоды, как дрозды, и
от души наслаждается этим; затем взгляд доброго человека
обратился к соседней горе.

Сквозь высокие ели, насколько хватало глаз, виднелась
огромная вереница босоногих паломников, их обувь шла в конце
их трости, некоторые несли провизию, свертки, фляжки и все
всевозможные вещи, необходимые для жизни.

Пожилая женщина в одиночестве шла впереди них, читая молитву посреди
всеобщего молчания, остальные отвечали —

“Помолись за нас! молись за нас!”

И этот крик, передаваемый из уст в уста, с вершин скал, на
краю ущелий, в долинах, напоминал
меланхоличное пение журавлей, парящих в облаках.

Знаменитый доктор был так тронут этим зрелищем, что не мог вымолвить ни слова,
но Куку Питер с высоты дерева указывал рукой на каждую деревню,
когда она достигала вершины Нидека.

«Вот и жители Вальша!» — воскликнул он. «Я узнаю их по соломенным
шляпам, коротким жилетам и широким штанам, доходящим до
подмышек; это весёлые ребята, совершающие паломничество, чтобы выпить
эльзасского вина. Те, кто идёт за ними в коротких штанах и
широких сюртуках с большими пуговицами, сверкающими на солнце, — из Дагсберга,
самая святая и бедная страна в горах; они идут
на ярмарку, чтобы поцеловать мощи святого Флорента. Вот идут жители Сент-Квирина
в коротких блузках и шапках, сдвинутых набекрень; смотрите, чтобы
в процессии не было драк! Все эти ребята из стеклянных цехов
и с фабрик любят напиваться и драться с немцами; это не
с ними, мама; тре Франц, не годится обсуждать переселение
души. Посмотрите на тех, кто сейчас спускается по ответвлению дороги в Рош-Плейт; их
называют Большими Джимами с горы; они присоединились к паломничеству в
посмотрите на их красивую одежду. Видите, как они прикрыли шляпы
платками и заправили брюки в сапоги;
они — аристократы из Абершвиллера, и они важно идут, задрав носы!
Но кто же, чёрт возьми, эти, что плетутся за ними?
Ах! Я узнаю их — это жители равнины, лотарингцы,
у них маленькие сумки, набитые грецкими орехами и беконом. Господи, какими усталыми
они выглядят! Бедные маленькие женщины, мне жаль их от всего сердца. Все эти
маленькие женщины с равнины свежи, как розы, в то время как женщины с
Например, в Ла-Упе горы такие же коричневые, как ягоды».

Добрый апостол находил что сказать о каждой деревне, а Мафусаил
погрузился в глубокую медитацию.

Наконец, примерно через час, показался хвост процессии;
он медленно поднимался на холм и вскоре миновал скалу Нидек,
за которой следовали разрозненные группы; это были больные и немощные в повозках.
Они, в свою очередь, исчезли, и всё снова погрузилось в тишину одиночества.


Тогда прославленный философ серьёзно посмотрел на своего ученика.
и сказал:

«Давайте отправимся в Хаслах — именно туда Существо Существ призывает нас.
О, Куку Питер, разве твоё сердце не говорит тебе, что Великий Демиург,
прежде чем привести нас на место наших триумфов, счёл нужным показать нам
огромное разнообразие человеческих рас в этой пустыне?
Осознаёшь ли ты, друг мой, возвышенное величие нашей миссии?»

— Да, мэтр Франц, я достаточно ясно понимаю, что мы должны отправляться в путь;
но сначала съешьте несколько вишен, которые я для вас собрал,
а потом мы отправимся в путь!

Хотя Математик не нашел в этих словах того энтузиазма, которого он мог бы
пожелать, он сел, зажав шляпу своего ученика между колен,
и с очень хорошим аппетитом съел вишню. После этого Куку Петер
привел Бруно, который подрезал молодые ветки на некотором расстоянии,
Когда Франц вскочил в седло, его ученик взял уздечку, и они проехали
песчаная дорожка, ведущая к плите Роша.

Солнце садилось за Лос-Сер, и длинные золотые лучи пронзали
верхушки высоких сосен. Матус много раз оборачивался, чтобы полюбоваться
Это было впечатляющее зрелище, но когда они въехали в лес, всё вокруг
потемнело, и копыта Бруно застучали под куполом огромных дубов,
как в храме.

Примерно через час, когда луна начала выглядывать из-за
листвы, они заметили в пятидесяти шагах под собой группу паломников,
тихо направлявшихся к ярмарке. Петер Куку с первого взгляда
узнал Ханса Адена, мэра Дабо, его осла Шимеля и его
маленькая жена сидела в одной из корзин, но он был совершенно ошеломлен
с удивлением увидел пухлого ребенка, тщательно завернутого и привязанного в
У другого осла, потому что у Ганса Адена не было детей, о которых он знал бы. Они
шли, как настоящие патриархи; мало-й;р;СЕ, с ее
шелковый платок повязан вокруг ее милое личико, смотрела на своего ребенка с
непередаваемая нежность; осел шел с уверенным футов вдоль края
уклон, шевелить длинными ушками, по крайней мере, звук, а затем, с
меланхолия воздуха, высокий Ханс Аден, одетый в свой длинный плащ, хвосты
чего биться против своих икр, треуголку на спине
голову и руки в задние карманы, медленно пошел, крича от
время—

“Эй! Шимель, привет!”

При виде этого, не дожидаясь нас, Куку Питер поспешил
вниз по тропинке, крича:

“Как поживаешь, мама, тре Ханс Аден?— как поживаешь?— куда, черт возьми, ты
собираешься так поздно?”

Ганс Аден медленно обернулся, и его маленькая жена подняла глаза, чтобы посмотреть,
кто это к ним обращается.

«А, это ты, Куку Питер, — сказал Ганс, протягивая ему руку,
— добрый вечер. Мы совершаем паломничество».

«Паломничество! — какая удача! — радостно воскликнул Куку Питер, — мы
тоже едем туда». Добросовестно! — отличная возможность возобновить наши
знакомый. Но зачем ты совершаешь паломничество, мама; тре Ханс
Аден? — у тебя в семье кто-нибудь болен?”

“Нет, Куку Питер, нет”, - ответил мэр Дабо. “Слава Богу, все
дома все в порядке. Мы хотим поблагодарить Святого Флорана за то, что он сподобил
нас ребенком. Вы знаете, что мы с женой прожили в браке пять лет,
но так и не обрели этого счастья: наконец моя жена сказала мне: «Послушай,
Ганс, мы должны совершить паломничество; у всех жён, которые совершают паломничество,
есть дети!» Я подумал, что в этом нет смысла. «Ба! — сказал я, — это
ничего хорошего, Т;р;се — и, кроме того, я не могу выйти из дома; сейчас как раз время сбора урожая
; Я не могу бросить все.’ "Ну, тогда я пойду одна", - сказала она
мне: ‘Ты неверующий, Ханс Аден, и ты плохо кончишь!’ "Что ж,
тогда иди одна, Т; р;се, - сказал я ей, - и мы посмотрим, кто из
нас прав!’ Хорошо! —она ушла; и представьте, Куку Питер, всего через девять месяцев
после этого появился ребенок!—большой, толстый ребенок; самый прекрасный мальчик-младенец
горы! С тех пор все женщины Дабо хотели
совершить паломничество ”.

Куку Питер с особым вниманием выслушал эту историю; внезапно
он поднял голову и сказал:

“И сколько времени прошло с тех пор, как дама Тер; р;се отправилась в свое паломничество?”

“В этот день было два года назад”, - ответил Ханс Аден.

- Два года! - воскликнул Куку Питер, побледнев и опираясь на
дерево. “ Два года!

“Что с тобой такое?” - спросил Ханс Аден.

— Ничего, ма, тре Ханс, ничего; это слабость, которая появляется у меня в ногах
всякий раз, когда я слишком долго сижу.

В то же время он посмотрел на малышку Тер; р;се, которая опустила глаза и стала
красной, как вишня. Она казалась застенчивой и взяла ребенка, чтобы отдать ему.
он схватил ее за грудь; но прежде чем она успела развязать застежки, Куку Петер
подошел, воскликнув:

“Ах, мама, тре Ханс Аден!—как тебе повезло! Все проходит успешно с
вы!— Вы самый богатый господин горы; у вас есть поля и
лугопастбищные угодья, и вот Святой Флоран посылает вам самого красивого ребенка в
мире! Я должен хорошенько рассмотреть этого малыша, — сказал он, снимая
шляпу перед мадам Терез. — Я обожаю всех малышей!

— Не церемонься, Куку Питер, — гордо воскликнул мэр. — Любой
может его увидеть — это не оскорбление!

- Поцелуй его, мсье Куку Питер, - тихо сказала дама Тьерри.
— поцелуй его, разве он не красавец?

- Красавица! - воскликнул Куку Питер, и две крупные слезы медленно скатились по
его красным щекам. — Красавица! — какие кулаки! какая грудь! какое смеющееся
лицо!”

Он поднял ребёнка и посмотрел на него широко раскрытыми глазами; можно было
подумать, что он никогда не отдаст его обратно; мать отвернулась, чтобы
вытереть слезу.

Наконец весёлый скрипач сам положил малыша в
ящик, осторожно приподняв подушку, прежде чем уложить его на неё.

- Послушайте, дама Т;р;се, - прошептал он, - детям нравится держать голову высоко
не забывайте об этом.

Затем он застегнул ремешок и засмеялся вместе с хорошенькой маленькой мамой,
в то время как высокий Ханс Аден стоял в нескольких шагах, нарезая ореховый прутик на
свисток.

Матх; мы, которые были отсталыми из-за крутизны пути, теперь присоединились к
его ученику.

— Доброе утро, добрые люди! — воскликнул прославленный доктор, приподнимая свою
широкополую шляпу. — Да благословит вас Бог!

— Аминь! — ответил Ганс Аден, возвращая свою ореховую трость.

Дама Терезе слегка наклонила голову и, казалось, была поглощена чем-то очень важным.
восхитительные грёзы.

С четверть часа они шли молча; Куку-Питэр
шёл рядом с осликом и с удовольствием смотрел на ребёнка,
а мэтр Франц, погружённый в свои мысли,
думал о событиях, которые готовились к этому дню.

— Вы всё ещё путешествуете по стране, как раньше, месье Куку
Питэр? — робко спросил Т;р;з. — Ты никогда не отдыхаешь?

— Я всегда в пути, госпожа Т;р;з;с, — всегда доволен! Я как птица,
которая на ночь садится на ветку, а на следующий день улетает
туда, где собирают урожай.

“Вы ошибаетесь, месье Куку Питер”, - сказала она. “Тебе следовало бы откладывать
что—нибудь на то время, когда ты состаришься - такой достойный, такой честный
человек; подумай, каково это - впасть в нищету!”

“Чему быть, того не миновать, дама Т; р;се. Я считаю, этого достаточно, чтобы зарабатывать себе на жизнь
изо дня в день, когда у меня нет ничего, кроме моей скрипки. Кроме того, я
не тот, за кого вы меня принимаете, взгляните на меня; я пророк! Знаменитый
доктор Мафусаил скажет вам, что мы открыли переселение душ
и собираемся проповедовать истину во вселенной».

Эти слова вывели мэтра Франца из задумчивости.

“Куку Питер прав”, - сказал он. “Час близок, судьбы
вот-вот свершатся! Тогда прославятся те, кто вырастил виноградную лозу и
посеял доброе семя! На
земле произойдут великие перемены; слова истины будут передаваться из уст в уста, и
имя Куку Питера будет звучать подобно имени величайших пророков!
Нежность, которую этот дорогой ученик проявил при виде
младенчества, возраста слабости, кротости и простой чистоты, является доказательством
его душевной доброты, и я без колебаний предсказываю ему
величайшую судьбу!»

Дама Т;р;се посмотрела на Куку Питера, который скромно опустил глаза,
и было очевидно, что она рада услышать так много хорошего
об отважном скрипаче.

В этот момент они вышли из леса, и их взору предстал город Хаслах с
его остроконечными крышами, извилистыми улочками и церковью того времени
Эрвина. Тысячи смущенных голосов поднялись в воздух. Все
дома были освещены, как на празднике.

Они молча спустились с горы.




Глава X.


Около девяти часов вечера прославленный философ и его новая
спутники въехали в древний город Хаслах.

Улицы были настолько запружены людьми, повозками и скотом, что стали
почти непроходимыми.

Высокие дома с зазубренными фронтонами нависали над суматохой, бросая
свет из своих маленьких окон на возбужденную толпу. Все эти
паломники из Эльзаса, из Лотарингии и с гор, словно муравьи,
собирались у постоялых дворов и гостиниц; другие
расселись вдоль стен, третьи — под навесами или в амбарах.

Звуки волынок, глухое мычание быков, топот лошадей
цоканье копыт, лотарингский диалект и немецкий язык создавали невероятную
путаницу. Вот о чём стоило поразмыслить Матусу!

Именно тогда Ганс Аден и дама Терезе обрадовались, что встретили
Куку Петера; что бы они делали без него в такой
суматохе?

Радостный скрипач раздвинул толпу, крича: «С вашего позволения!»
останавливаясь в самых трудных местах, ведя Шимеля под уздцы,
советовал Матусу не заблудиться, подбадривал Бруно, стучался в двери
гостиниц, чтобы попросить ночлег. Но, несмотря на всё сказанное о маленьком
Т;р;з, мэр и прославленный философ, он был повсюду
. Он отвечал

: «Идите дальше, добрые люди, и да поможет вам Бог!»

Он никогда не терял мужества и весело кричал

: «Вперёд! — Не волнуйтесь, госпожа Т;р;з, не волнуйтесь; мы всё равно найдём свой уютный
уголок. — Ага, мэтр Франц! Что вы на это скажете?
Завтра мы приступим к проповеди. — Ма;тре Ганс Аден, позаботься об этой
повозке! — Пошли, Шимель! — Эй! Бруно!»

Остальные были почти в оцепенении.

Ма;т, увидев, что жители Хаслаха продают сено, солому и
ко всему прочему, бедные паломники, измученные усталостью, ощущали, как его душа
угнетена скорбью.

“О, черствые и неверующие сердца! - воскликнул он про себя. - Разве вы не знаете,
что этот дух наживы и торговли заставит вас спуститься по
Лестнице Существ?”

К сожалению, никто не возражал против него, и несколько человек в Windows даже
посмеялись над его простотой.

— Ради всего святого, мэтр Франц, — воскликнул Куку-Питер, — не произносите перед этими людьми никаких
антропозоологических речей, если не хотите, чтобы вам пришлось
провести ночь под звёздами, а то и похуже!

Что касается госпожи Терез, то она пожала руку отважному скрипачу, к его явному
удовольствию.


Несмотря на своё возмущение, прославленный философ не мог не восхищаться необычайной предприимчивостью жителей Хаслаха. Здесь
крепкий мясник, стоя между двумя свечами, продавал три, а то и четыре
разных вида мяса. На эти разные виды мяса, все совершенно свежие,
было приятно смотреть, в то время как хорошенькие служанки с
маленькими корзинками в руках, с открытыми глазами и слегка вздёрнутыми
носами выглядели более свежими, более пухлыми, более румяными, чем стейки, висящие
на крючках в мясной лавке. Здесь кузнец с голыми руками
и грязным лицом работал со своими помощниками в задней части
кузницы — стучали молоты, дули мехи, искры летели на ноги
прохожих; а дальше Конрад-портной спешил закончить к ярмарке
новый алый жилет для помощника мэра — его чёрный дрозд в плетёной
клетке насвистывал мелодию, под которую он ритмично водил
иголкой. Великолепные торты всех размеров были выставлены на
витринах пекарен, а аптекарь в этот день
выставил в витрине две большие стеклянные бутылки, одну наполненную красной,
другую - голубой водой, а за ними лампы, создающие превосходный эффект.

“Как велик мир!” Математик сказал себе: “Каждый день цивилизация
совершает новый прогресс! Что бы ты сказала, моя добрая Марта, если бы увидела такое
зрелище, подобное этому? Вы бы не поверили своим глазам; вы бы не смогли
никогда не могли предвидеть триумф вашего мастера на такой огромной сцене! Но
истина сияет повсюду вечным блеском и побеждает зависть,
софистику и пустые предрассудки!

Маленький фургон, толкаемый и перегоняемый с улицы на улицу, наконец,
подъехал к старому доброму трактиру Якоба Фишера и Куку Питера
издал возглас радостного удивления.

Лампа висела над дверью, освещая весь фасад
дома, от вывески с Тремя розами до гнезда аиста на
самой верхней точке фронтона.

— Маэстро Франц, — воскликнул Куку Питер, — вы любите сырные тарталетки?

— Почему вы спрашиваете? — удивился добрый человек такому вопросу.

— Потому что матушка Якоб три дня назад испекла кугельхофы и сырные тарталетки
давно. Это единственное, о чём она думает; это то, что можно назвать её
философской идеей, когда приближается ярмарка. Папа Джейкоб думает только о том,
чтобы разливать вино по бутылкам и курить трубку за магазином; и когда
его жена звонит, он позволяет ей звонить, зная, что ничто её не остановит;
потому что она как курица, которая собирается нестись, — чем больше её гоняют,
тем больше она шумит. Но вот мы и здесь. Как много людей!— Пойдёмте,
мадам Терез, вы можете сойти. — Мастер Ганс Аден, подойдите и подержите Шимеля за
уздечку, пока я пойду и попрошу дядю Якоба принять нас.

Они стояли перед трактиром, вокруг них кружилась толпа.
Они видели, как пьющие неуверенно поднимались и спускались по ступенькам; звенели стаканы
, звенели банки; голоса требовали пива, кислой капусты, сосисок;
служанки, которых гости, проходя мимо, трепали за подбородок,
издавали смешливые возгласы; мама Джейкоб гремела тарелками и
мисками, а папа Джейкоб поворачивал кран в погребе.

Куку Питер вошёл в таверну, пообещав скоро вернуться. И действительно,
через несколько секунд он вернулся с самим мэтр Жакобом,
крепкий мужчина с веселым лицом и рукавами рубашки, закатанными до локтей.

“Бедный мой, - сказал он, - ничто не доставило бы мне большего удовольствия, чем быть полезным
услужить тебе. Но все комнаты заняты; у меня ничего не осталось, кроме сарая
и хлева; посмотри, подойдет ли тебе что-нибудь из этого.

Куку Питер огорченно посмотрел на маленького Т;р;се, а затем
на людную улицу.

— Если бы это касалось только меня, мэтр Якоб, я бы сразу согласился; бедный
скрипач-дьявол привык спать на соломе. Но взгляните на эту
добрую маленькую мать, на это бедное дитя и на этого доброго доктора Матуса,
сливки философской мысли! — воскликнул он душераздирающим голосом.
— Ну же, папа Джейкоб, поставь себя на место этих людей!

— Что я могу сделать, Куку Питер? — ответил трактирщик. — При всём
желании я не могу освободить свои комнаты; я не могу предложить вам…

“Ах, месье Куку Питер, не стоит так беспокоиться из-за нас
” - затем сказала дама Т;р;се. - “Нам не так трудно угодить, как вам
подумай”.

“Вы принимаете сарай, дама Тх;р;се?”

“Почему бы и нет?” - воскликнула она, улыбаясь. “Многие другие были бы рады найти
убежище посреди этой суматохи — не так ли, Ханс Аден?”

Куку Питер, обрадовавшись, что она это сказала, не обратил внимания на то, что
высокий Ганс Аден мог ответить. Как только госпожа Терезе согласилась на
сарай, он поспешил в сад в поисках сухих дров.

«Спасибо, папа Якоб!» — крикнул он.

«Смотри, не подожги сарай», — сказал хозяин.

«Не бойся, папа Якоб, не бойся!»

Ночь была тёмной; очень скоро яркий и приятный огонь
осветил балки и черепицу пристройки.

Ах, это была не красивая спальня в Обербронне с двумя сундуками
из панталон и хорошей перины, в которую утопаешь по уши.
черные балки тянулись от этажа к этажу до самого верха крыши; а на
стороне улицы четыре дубовых столба укрывали вас от ветра. Никаких
Зеркал Святого Квирина там не было видно, но вдоль
стены были двери хлева; а в дальнем конце сарая - свиньи, поднимающие свои
уткнулись мордами в доски своего хлева, пожелали вам “Доброго вечера”.

Мэтр Мафусаил с удовлетворением напомнил себе, что другие пророки
до него жили в подобных местах.

«Добродетель, — серьёзно сказал он, — живёт под соломенной крышей. Давайте
радуйтесь, друзья мои, что мы не живем во дворцах”.

“Очень хорошо, - сказал Куку Питер. - Но давайте устроим все так, чтобы не
ложиться спать в грязи”.

Затем все принялись за работу: Ханс Аден взобрался на приставную лестницу и бросил
в окно несколько связок соломы; Математика; нас распрягли
Шимель и Бруно; Дама Тх;р;се достали провизию из рюкзака!

Куку Питер следил за всем: он давал корм животным, расстилал для них
подстилку, вешал упряжь, пробовал вино и никогда не терял
вид ослиной корзины, в которой спал ребенок.

Очень скоро все было готово, и они удобно уселись на
охапки соломы приготовились к ужину.

Похожие сцены происходили на улице Тоннле Руж; у каждой группы
паломников горел свой костер, отблески которого отражались на
окружающих домах.

За шумом незаметно последовала глубокая тишина; все эти достойные люди,
изнемогая от усталости, беседовали друг с другом вполголоса, как в
кругу своей семьи. Так было с Куку Питером, Гансом Адэном, Дамой
Терез и Матусом: можно было подумать, что они были знакомы
другой на долгие годы, когда они сидели у камина и
бутылка переходила из рук в руки; они чувствовали себя как дома.

“После вас, дама Т;р;се”, - сказал Куку Питер. “Отлично, это маленькое вино из
Эльзаса!— Где его выращивали, мама, на ферме Ханса Адена?”

“В Экерстале”.

“Знаменитое место! Подайте мне ломтик ветчины.

- Вот он, месье Куку Питер.

“Ваше здоровье, мама, тре Франц!”

“Ваше, дети мои! Какая прекрасная ночь!— какой мягкий воздух! Великолепно
Демиург предвидел, что у его детей не будет убежища для
их голов! О Великое Существо! ” воскликнул добрый человек, “ Существо из Существ! прими
благодарность, которая исходит из искреннего сердца! Не за нас одних
следует благодарить Его, мои дорогие друзья; но за эту бесчисленную толпу
существа прибыли издалека с благородной целью заплатить Ему
их почтение!”

“ Мама, тре Франц, ты неудобно сидишь; возьми эту связку соломы.

“Это будет очень кстати, Куку Питер; мне и так вполне удобно”.

Корзину Шимеля поставили у стены, и Куку Питер, каждый
на мгновение приподнял покрывало, чтобы посмотреть, крепко ли спит малыш
. Бруно и Шимель спокойно жевали свою порцию; и
Когда мерцающие лучи огня падали на столбы, окна,
увенчанные жёсткими пучками соломы, повозки и тысячи других предметов,
находившихся в тени, — когда они освещали спокойную и задумчивую голову прославленного
доктора, нежное лицо Терезы или весёлые черты Куку
Питера, — вся эта сцена напоминала старинную картину из Библии.

Около одиннадцати часов Матеус попросил разрешения пойти
спать; высокий Ганс Аден уже растянулся у стены и
крепко спал; госпожа Тереза ещё не спала, как и Куку Питер,
и они продолжили свой разговор вполголоса.

Прежде чем погрузиться в сон, матушка Франц услышала голос глашатая
повторяющий в тишине: “Одиннадцать часов —одиннадцатый час!” затем шаги
проходя по улице, собака залаяла и загремела цепью; он открыл
глаза и увидел тень ушей Шимеля, движущуюся по стене, как
крылья ночного мотылька.

Слуги «Трёх роз» заперли двери на засов и засмеялись в
коридоре; это были его последние впечатления.




Глава XI.


Дневной свет золотил столбы сарая, когда
Математика; нас разбудили звонкие крики смеха.

“Ha! ha! ha! Смотрите, смотрите, дама Че;ре;се! ” воскликнул Куку Питер. - Посмотри на
маленький негодяй! Разве он не хитер? Не так ли? Он рожден, чтобы быть повешенным! — ха!
ha! ха! — он определенно рожден для того, чтобы быть повешенным!”

Ма;тр Франц, повернув голову в ту сторону, откуда доносились эти
радостные возгласы, увидел своего ученика возле шпалеры, примыкающей к
«Трём розам». Эта шпалера, увитая деревьями, была увешана
великолепными персиками. Куку Питер протягивал один из этих персиков
ребёнку, сидевшему в корзинке на спине Шимеля. Ребёнок протянул свою маленькую ручку.
Он протянул руки, чтобы схватить его, и весёлый скрипач подошёл и отвёл его назад,
смеясь до слёз, пока они не потекли по его щекам.


Дама Терез с другой стороны смотрела на младенца с нежной
улыбкой; она казалась очень счастливой, но в её взгляде была смутная меланхолия.
Ханс Аден серьёзно наблюдал за происходящим, покуривая трубку и

опираясь локтем на ограду.Ничто не могло быть более очаровательным, чем эта утренняя картина;
в чертах Куку-Петера было столько неподдельной веселости, добродушия и нежности,
что мэтр Франц сказал:
он сам: “Какое честное лицо! как по-детски он забавляется! Как
он счастлив! какое беззаботное сердце! Он лучший мальчик, которого я когда-либо знала! Как
жаль, что его чувственные инстинкты и безудержная любовь к фляжке часто
выводят его за рамки приличий!”

Пока эти мысли проносились в его голове, добрый человек встал и
стряхнул солому со своей одежды; затем он подошёл, снял шляпу и
поприветствовал достойных людей, пожелав им «доброго дня».

Госпожа Терез ответила простым кивком головы, настолько
она была рассеянна; но Куку Питер закричал:

“Мама, тре Франц, посмотри на этого красивого ребенка! какой он забавный! Скажи нам,
к какой расе он принадлежит!”

“Этот ребенок принадлежит к семейству буллфинч”, - без колебаний ответил Мэт; мы
.

“За семью буллфинч!” - воскликнул Куку Питер, захваченный врасплох
. — Честное слово, не хочу вас обидеть, мэтр Франц, но я думаю, что у него
есть очень веские антропозоологические основания принадлежать к семейству
вьюрковых.

Ганс Аден докурил трубку, положил её в карман и сказал своей
жене:

— Пойдём, Тереза, пойдём, пора идти на ярмарку, пока там не стало слишком
многолюдно.

— Вы идёте с нами, мэтр Франц? — спросил Куку-Питер.

— Конечно, а где Бруно?

— В конюшне, вам не нужно его брать.
Дама Терез собирается купить



всякие вещи, но для этого нам придётся оставить и Шимеля. Этих объяснений было достаточно для Матуса, и они все отправились в путь.Весь город был полон людей; повозки и скот были
убраны по приказу мэра. Из окон свисали гирлянды,
улицы были усыпаны листьями и цветами, а на рыночной площади
возвышался великолепный алтарь; но больше всего прославленного
философом был приятный аромат мха и свежесобранных цветов,
и гирлянды, развевающиеся в воздухе при каждом дуновении ветерка.

Он восхищался также молодыми крестьянками в головных уборах и
с телами, усеянными блестящими блёстками; старухи, которые
украшали алтарь вазами и подсвечниками, были ещё более
великолепны, потому что на них были старинные костюмы из жёлтого или фиолетового
шёлка с цветочным узором и расшитые золотом чепцы — самые роскошные костюмы, которые он когда-либо видел.

«Месье Франц, — сказал Куку-Питер, — в старину они работали лучше».
времена. Я помню, что у моей бабушки было платье, принадлежавшее
её бабушке, и оно было ещё новым; в наши дни всё стареет
за четыре-пять лет.

— Кроме правды, друг мой. Правда всегда молода: то, что Пифагор сказал две
тысячи лет назад, так же верно, как если бы он сказал это вчера.

— Да, это как со старыми скрипками, — ответил Куку Питер. — Чем больше на них играешь,
тем лучше они звучат, пока не потрескаются. Их можно
починить, но если постоянно вставлять новые детали,
от старой скрипки ничего не останется, и музыка станет хуже.

Болтая таким образом, наши добрые люди прибыли на ярмарку. Толпа
была уже велика: в ушах звенела тысяча беспорядочных звуков, свистков,
флейт и
детских свистулек; на деревянных прилавках под
открытым небом были выставлены посуда, деревянные мечи, куклы, зеркала и
нюрнбергские часы; голоса продавцов, зазывающих покупателей, заглушали друг друга.

Куку Питер хотел бы сделать подарок даме Т;р;с;
он постоянно шарил в своих пустых карманах, думая, как бы ему
раздобыть немного денег. На мгновение ему пришла в голову мысль вернуться к
трактир и продажа седла и уздечки Бруно первому попавшемуся еврею
который случайно проходил мимо; но Ханс Аден остался позади, и другому
в его голову пришло вдохновение.

- Мама, тре Франц, - сказал он, - возьми Шимеля под уздцы, я сейчас вернусь
.

Затем он поспешил к Хансу Адену и сказал ему:

— Господин мэр, я забыл свой кошелёк в трактире, а у моего
достопочтенного господина и у меня деньги в седельной сумке Бруно; одолжите мне десять
франков, я вам их потом верну.

— С удовольствием, — сказал Ганс Аден, слегка скривив лицо, — с
удовольствием, — и дал ему десять франков.

Куку Питер, теперь гордый, как петух, взял даму Тэрси под мышку
и повел ее к самому красивому стойлу.

“Дама Т; р;се, - воскликнул он, - выбирайте все, что вам нравится. Вы возьмете это
шаль, эти ленты, это фичу? — Вы возьмете весь магазин? Не
сомневайся”.

Она не хотела брать ничего, кроме простой розовой ленты,
но он заставил ее взять великолепную шаль.

“О, месье Куку Питер, - сказала она, - дайте мне ленту”.

“Оставьте себе и ленту, и шаль, дама Т;р;се! Сохрани их из любви ко
мне, - тихо воскликнул он. - Если бы ты только знала, сколько удовольствия это доставляет
мне!

Он купил также сахарную собачку для ребенка, потом немного золоченого фундука, потом
маленький барабан — и действительно, не прекращал покупки, пока не истратил свои десять франков
до последнего сантима. Затем Он явился во всей своей славе; и когда
К ним присоединился Ханс Аден, ему было приятно видеть, что Куку Петер
проявил такое внимание к своей жене.

Что касается философа, то вид этого огромного собрания странным образом
возвысил его; он хотел начать проповедовать и каждую минуту восклицал:

«Ку-ку, Пётр, я думаю, пора проповедовать. Посмотрите на эту толпу — какой
великолепный повод для провозглашения учения!»

“ Не думай об этом, мама, дорогой Франц, не думай об этом ни на минуту! Вот
проезжающий мимо жандарм — он сразу же схватит тебя; только шарлатаны
имеют право проповедовать на ярмарке.

Таким образом, они трижды обошли рыночную площадь. Дама
Она купила всё, что нужно для хозяйства: щётку для мытья посуды,
несколько оловянных ложек, нож и другие подобные вещи; Ганс Аден
купил косу, которая звонко звенела, несколько деревянных башмаков и
гребенку.

К десяти часам корзины Шимеля были полны вещей; толпа
Их становилось всё больше и больше, и они поднимали клубы пыли; вдалеке
доносился вихрь вальса.

По пути к «Трём розам» они прошли мимо «Мадам
Хутте», и до их ушей донеслись такие весёлые звуки, что сам высокий Ганс
Аден остановился, чтобы посмотреть на это зрелище.

Над будкой развевался флаг; девушки и юноши толпились у двери;
красивые платья коксбергских женщин с косами, украшенными
лентами; платья женщин из Бурен-Грёделя с шёлковыми
платками, свисающими с шеи, их красные юбки, их
хорошо сидящие белые чулки и туфли на высоком каблуке; горцы в
широкополых шляпах, украшенных дубовым листом; эльзасцы в
треугольные шляпы, пальто с квадратными фалдами, алые жилеты и короткие
бриджи представляли собой восхитительную картину. Толпа потянулась к
этому месту.

Дама Терезе почувствовала непреодолимое желание потанцевать; её рука дрожала на
руке Куку Питера, который нежно посмотрел на неё и прошептал:

«Дама Терезе, потанцуем?»

«Мне бы хотелось, — пробормотала она, — но ребёнок — я не могу его оставить; и
кроме того — что скажет Ганс Аден?»

“ Ба! — не волнуйтесь, дама Се, вальс скоро закончится. Ребенку нечего бояться
он так крепко спит!”

“Нет, месье Куку Питер, я не смею! Хансу Адену это бы не понравилось”.

Они обсуждали этот вопрос в такой манере, и дама Тер;р;се
возможно, уступила бы, когда зазвонили церковные колокола, и это было
больше не о чем думать.

— Вот и третий удар, — сказал Ганс Аден, — давайте вернёмся в
таверну, а то опоздаем.

— Не нужно, господин мэр, — ответил Куку Питер, — вы можете идти
отсюда. Я отвезу Шимель обратно, а мы будем ждать вас к ужину. — Вы
окажете нам честь и примете наш ужин, мэтр Ганс Аден и мадам Терез?

Ганс Аден считал месье Куку Петера очень хорошим человеком, а мадам
Она взяла из корзины Шимеля шаль, которую он купил для неё; она
накинула её на себя и при этом нежно посмотрела на доброго скрипача,
у которого на глаза навернулись слёзы. Затем она взяла на руки своего ребёнка,
с которым не хотела расставаться, тем более что благословение святого
Флорана могло принести ему только добро, и, когда всё было готово, процессия двинулась дальше.
Они расстались перед церковью.

Куку Питер пошёл по нижней дороге, чтобы не встречаться с верующими на
улице Тонне-Руж.

Мафусаил мрачно последовал за ним, рассеянно глядя по сторонам и
вспоминая свои неопровержимые доказательства. Звон колоколов сотряс
воздух; яркое солнце, бросавшее свои лучи на движущуюся толпу, - все это
изумило доброго человека; и надежда на скорую проповедь заставила его увидеть
все с приятной точки зрения.

Они проходили мимо садов на склоне холма; время от времени
время от времени они слышали ружейный выстрел и видели клубящиеся клубы дыма.
в воздухе; шум толпы незаметно стих, и свежая трава
заменила уличную пыль.


Обернувшись у фонтана, куда пригоняли городской скот, чтобы он
попил, он увидел охотников, егерей в зелёных мундирах и множество

крестьян, соревнующихся за приз — овцу.Мишень была установлена на противоположной стороне холма перед
большим дубом; стрелки, стоя за садовыми перилами, пробовали свои ружья, ставили
игроки, взявшие полный контроль, покачали головами; одни делали ставки, другие бросались
приняли позы, как будто играли в кегли; и
каждый считал себя умнее того, кто промахнулся.

Франц Матус, которого всегда заставлял дрожать звук выстрела, поспешил
на Акации-лейн, уединённость которого после стольких бурных сцен
обладала странным очарованием. Все жители Хаслаха были в церкви.

При последнем ударе церковных колоколов выстрелы повторились;
прелюдия органа доносилась издалека. Ма;тр Франц и его
ученик свернули на улицу Тонне-Руж перед «Тремя
розами».




Глава XII.


Когда Куку Питер привел Шимеля в конюшню, Ма;т, уставший от
прогуливаясь по ярмарке, зашел в трактир. Прославленный
философ был далек от ожидания великолепной картины, представшей его взору
от одного конца главной комнаты до другого тянулся стол
покрыта белой льняной тканью с красной каймой; было накрыто более сорока
на каждой обложке лежала чистая жесткая салфетка для пальцев,
сложенные в форме лодки или митры; все они выглядели почти новыми,
и как будто их только что вынули из пресса для белья. Кроме того,
в каждой упаковке была бутылка хорошего эльзасского вина, и через равные промежутки времени
В больших бутылках с водой, прозрачных, как хрусталь, отражались окна,
небо и окружающие предметы.

Добавьте к этому, что вымытый за ночь пол был посыпан мелким
песком; что воздух свободно циркулировал через полуоткрытые окна; что
запах жареного мяса клубами доносился из маленького окошка, ведущего в
кухню; звяканье тарелок, “тик-так”
жаркое, потрескивание огня в очаге - все это вместе взятое
предвещает грандиозный пир по тридцать су с человека; и вы можете себе представить, с
с каким удовольствием мистер Франц уселся за один из маленьких столиков,
вытер пот со лба и стал ждать, когда подадут обед.

Ни одна живая душа не нарушала тишины столовой, ибо всем было хорошо известно,
что в этот торжественный
день в "Трех розах" соберется большая толпа гостей и что никто не удостоится никакого внимания, если просто зайдет туда
за кружку-другую вина.

На какое-то время прославленный философ предался
наслаждению этим восхитительным отдыхом; затем он достал из кармана сюртука
краткое содержание своей «Антропозоологии» и начал искать текст
достойный такого случая.

Мать Джейкоб, услышав, как открылась дверь, выглянула в
маленькое кухонное окошко и увидела серьезного мужчину, читающего
книга, на мгновение задержалась, созерцая его; затем она сделала знак
своему толстому слуге Орчелу подойти к ней и, указав на прославленного
философ, сидевший, облокотившись на подоконник, в задумчивой
позе, спросил ее, не похож ли он на старого пса Захариаса, который
умер пять лет назад.

Орчел заявил, что это был он сам. Маленький Кейтел, который в тот момент
присмотревшись к сковороде, она бросилась посмотреть, что происходит; она не смогла
с трудом подавить возглас удивления. В кухне поднялся сильный шум
Каждый по очереди заглядывал в маленькое окошко и бормотал:
“Это он!” — “Это не он!” Наконец, мать Якоб, внимательно посмотрев на
него, велела Катель пойти и присмотреть за кастрюлей, а сама,
пригладив седые волосы под чепцом, вошла в столовую.

Знаменитый философ был так поглощён своими мыслями, что не услышал,
как открылась дверь, и матери Якоб пришлось спросить его, чего он хочет,
чтобы привлечь его внимание.

— То, чего я желаю, моя добрая женщина, - серьезно сказал Маттиас, - то, чего я желаю
ты не можешь дать мне. Только тот, кто видит нас и управляет нами с высоты
небес, Тот, чья неизменная воля является законом вселенной, может один
даровать мне, в этот высший момент, вдохновение, о котором я прошу
Он. Я говорю вам истинно—истинно, готовятся великие события. Пусть те, кто
чувствует себя виноватым из-за слабости или невежества, унизят
себя! — пусть они увидят свои недостатки, и они будут им прощены!
Но пусть софисты, гордые, нечестивые и неспособные к благородству
и благородных чувств, и, я говорю, даже какой-либо справедливости — пусть
софисты и сенсуалисты, которые, погружаясь всё глубже и глубже в материализм,
доходят даже до того, что отрицают бессмертную душу, принцип человеческой
морали и человеческого общества, — пусть трепещут: между нами
навсегда пролегла глубокая пропасть!»

Мать Джейкоб, которая упрекала себя за то, что последние три года не присоединялась к процессии
, думала, что мама Франц читает в ее
сердце.

- Боже милостивый! - воскликнула она в тревоге. - Я вижу свои недостатки; я хорошо знаю, что
мне следовало участвовать в процессии, но наш дом нельзя оставлять на произвол судьбы.
сама. Я обязана позаботиться об этом сама, и особенно о том, чтобы присматривать за
кухней.

“Кухня!” - крикнула Мэт;нам. “Неужели ради кухни ты пренебрегаешь
великим вопросом трансформации тел и переселения
душ? О, моя добрая женщина, ты достойна сожаления! Зачем ты копишь
напрасные богатства ценой своей бессмертной души? Для своих детей? — У вас
их нет. Значит, для себя?—Увы! жизнь длится всего мгновение, и вы
едва ли можете наслаждаться ею. Для ваших наследников?—Есть ли какая-либо необходимость в развитии
в них любви к бесполезным земным благам, из которых проистекают
алчность, скупость и жадность, которые слишком часто заставляют нас желать смерти
тем, кто нам ближе всего?»

«Этот человек знает всё, — подумала матушка Якоб. — Он знает, что у меня
нет детей; он знает, что мой негодяй-племянник, покинувший
карабинеров, только и ждёт моей смерти, чтобы унаследовать всё, чем я владею; и
он знает, что я уже три года не хожу на процессию. Он
пророк!”

Так рассуждала мать Джейкоб, когда процессия тронулась. Среди всеобщего безмолвия поднялся великий
крик; затем раздались звуки
слышались звуки церковного органа и пение. Затем, внезапно, раздалось пение
рыночная площадь: алтарь Святого Флорана, который несут молодые девушки, одетые
в белое, крест, знамя, парящее в воздухе, кюветы
соседи в парадных одеждах, вдали появляются певчие в красных колпаках
затем шумная процессия. Но вместо того, чтобы свернуть на улицу дю
Тонне-ле-Руж, согласно древнему
обычаю, установленному самим Сен-Флораном, обошёл Хаслах, и долина наполнилась
тихим журчанием, которым восхищался прославленный философ.
гора: “Молись за нас!—молись за нас!” Это было похоже на мощный порыв
ветер в лесу смешался с оглушительным звоном колоколов; это было
что-то необъятное.

“О, величественное и великолепное зрелище, поистине достойное человека!” - воскликнули Математик и мы.
“Восхитительная встреча людей, объединивших свои различные мысли в одной единственной
мысли, их души - во вселенской душе! О, благородный и трогательный образ
будущего!— Что же тогда будет, когда вся истина
прозвучит на весь мир; когда, воспарив на крыльях трансцендентальной
логики и взмыв к небесам, человечество увидит лицом к лицу,
существо из Существ, Великий Демиург! На какую безграничную высоту
энтузиазма не поднимутся люди, раз их даже сейчас так далеко увлекло
простое предчувствие истины!”

Говоря таким образом, знаменитый философ все больше и больше оживлялся.
Но мать Джейкоба уже давно покинула столовую и
ходила от двери к двери среди своих соседей, рассказывая, что пророк
приехала к ней домой, что этот пророк все знал, что он рассказал
она все о себе — что у нее нет детей, что ее племянник Ери
Ганс, возжелавший ее собственности, и что время близко!—что он знал наши
самые сокровенные мысли и творил чудеса!

Орчель и Катель тоже покинули свои посты и последовали за матерью
Джейкоб следовал по пятам, поддерживая, подтверждая и приукрашивая все, что она говорила.

Они бы оставили все гореть, если бы Куку Питер, по
наитию свыше, не зашел на кухню и не увидел
заброшенные котлы. В священном ужасе он поливал жаркое, заглядывал
в кастрюли, снимал пену с бульона, помешивал соусы, заново заворачивал
жаркое, клал хлеб в суп, вынимал _k;chlen_ из
Он вынул из печи и расставил все блюда в правильном порядке, зовя, крича и
старательно работая. Но никто ему не отвечал. Наконец, через пол-
часа, не в силах больше ничего делать, он спустился во двор, чтобы
умыться, потому что не хотел появляться в таком виде перед
маленькой Терезкой.

В тот же момент прибыли мать Джейкоб и ее соседи; и, обнаружив, что
все приготовлено по очереди и разложено в идеальном порядке, готово к подаче
, добрые женщины воздели руки к небу и воскликнули— “А
чудо!”

Услышав шум на кухне, Куку Питер немедленно вернулся;
и каково же было его удивление, когда мать Джейкоб, подведя его к маленькому
окошку, указала ему на Матуса и рассказала о чуде, которое
совершил этот добрый человек!

Он был готов разразиться бурным смехом, но
внезапно он схватился за бока и втянул щёки.

«Ах!» — воскликнул он, — «возможно ли это? Значит, вот что я видел!»

Все соседи столпились вокруг него и стали расспрашивать, что он видел. Тогда
Куку Питер серьёзно рассказал, что, проходя мимо кухонной двери, он
увидел белую фигуру — что-то вроде ангела, — который поворачивал вертел.

“Я видел это так же ясно, как вижу вас”, - сказал он матушке Джейкоб.

И все добрые женщины посмотрели друг на друга в немом изумлении. Ни
ни у кого из них не хватило смелости ответить ни слова; они вышли на цыпочках
не производя ни малейшего шума, и весть о чуде быстро распространилась
по всему Хаслаху.

Когда пришло время подавать ужин, матушка Джейкоб едва ли
посчитала себя достойной прикоснуться к крышке одной из кастрюль; она
то и дело поворачивала голову, воображая, что ангел стоит у неё за спиной, и двое её
слуг были так же встревожены.

Таким образом, Куку-Петер, чтобы обеспечить торжество своей доктрины,
обманул весь город Хаслах и втянул своего учителя,
прославленного доктора Франца Матуса, в новую череду
необычайных и удивительных приключений.




Глава XIII.


Ровно в полдень шествие закончилось. Кюре, певчие,
бидлы, женщины, дети, горожане и паломники смешались
все вместе вернулись в Хаслах - одни, чтобы сесть за хороший ужин, пропитанный
белым вином, пивом и кофе; другие, чтобы съесть свои припасы на
на углу фонтана или на каменной скамье возле трактира.

Знаменитый философ почувствовал, что пришло время проповедовать.

Куку Питер, войдя в столовую, сказал ему:

“Учитель, сядь во главе стола; я встану по твою
руку". ”чтобы поддержать учение".

Франц Маттис сел на место, указанное ему его учеником
во главе стола, напротив окон.

Комната очень быстро заполнилась толпой людей, приехавших со всех
частей Эльзаса и Лотарингии — все достойные крестьяне, которые поселились в Трех
Розы и не пожалел тридцати су за хороший обед. Там были
также несколько альпинистов, среди которых были дама Тер; р;се и Ханс Аден;
они сели справа от Куку Питера, который взял в
левую руку большой разделочный нож и вилку с роговой ручкой, чтобы нарезать
сочленения.

Когда подали суп, ужин начался в молчании.

Дама Терез, державшая ребёнка на коленях, казалась очень счастливой, находясь
рядом с Куку Питером, который заботился о ней с величайшей нежностью и угощал
её самыми вкусными блюдами.

Теперь, когда весть о Матусе и его чуде распространилась по Хаслаху,
Люди со всех сторон спешили к «Трём розам» и заглядывали в
столовую через окна, требуя показать им пророка. Мать
Джейкоба, стоя на пороге, рассказывала им обо всём, что произошло, и
слуги, оставшись одни, едва успевали подавать ужин. Катель
бегала вокруг стола, расставляя блюда, убирая тарелки и
заменяя опустевшие бутылки, а Орчел приносил посуду с кухни.

В столовой становилось всё оживлённее; гости, не подозревавшие о
высокой миссии прославленного философа, болтали друг с другом.
безразличные вопросы — ярмарка, сбор урожая, грядущий сбор винограда. Они
ели, смеялись, пили, подзывали слуг, которые носились вверх и вниз по
винтовой лестнице с блюдами с зауэр-фри, савлоями, копчеными сосисками,
жареные бараньи ножки, утки, плавающие в собственном соусе, и маленькие
поросята, покрытые красивой золотисто-желтой корочкой.

В разгар этого радостного оживления мэтру Францу показалось, что он услышал
эти пророческие слова: «Честь! Слава! Честь великому Мафусаилу!
Вечная слава изобретателю странствий душ! Слава!
слава! честь! слава! Честь великому Математику; нам! Вечная слава
изобретателю переселения душ!” И в немом экстазе он откинулся на
спинку стула, уронил вилку и прислушался к этим далеким
голоса; но, по правде говоря, это было всего лишь действие экерстальского вина и
шумный гул комнаты.

Было около двух часов, и наступило время десерта —
тот момент, когда все говорят одновременно и никто не слушает, когда каждый
считает себя остроумным, и сначала один, а потом другой смеются,
не понимая почему.

В этот момент прославленный доктор встал из-за стола
и серьёзно начал объяснять превращение тел и
переселение душ. Он говорил спокойно и сказал:

«Справедливость — это закон Вселенной; с начала времён
существование подчинялось закону справедливости; всё было создано им, и
ничто из созданного не было создано без него. Это была жизнь, и
жизнь была волей; и воля оживила материю, откуда появились растения, откуда появились
животные, откуда появился человек!

«Был человек, посланный Небесами, по имени Пифагор: он пришёл в
мир, и мир не понял его — его учения не были
поняты!»

Так говорил прославленный философ, и все присутствующие в
изумлении внимали его мудрости. Но среди них был старый
анабаптист по имени Пелсли, богобоязненный человек, и этот почтенный человек был
возмущён учением прославленного философа. Итак, подняв один из
своих пальцев с вдохновенным видом, он воскликнул:

«Дух говорит прямо, что в грядущие времена некоторые
отступят от веры, следуя заблуждениям и дьявольским доктринам,
которых обучали самозванцы, полные лицемерия, с помутнённой
преступлением совестью!»

Произнеся эти слова, он снова замолчал. Все почувствовали,
что он имеет в виду Франца Матуса.

Знаменитый философ побледнел, услышав, как вокруг
него поднялся ропот. Куку Питер покраснел, как раскалённый уголь.

Но, быстро собравшись с силами, мэтр Франц ответил:

«О, самозванцы и неверующие, неужели вы действительно отрицаете, что правосудие должно
быть законом мира? Разве все существа не были равны до того, как некоторые
продвинулись по заслугам? Если бы они не существовали до рождения, то почему все
различия между ними? Почему один должен родиться растением, другой —
человеком или животным? Почему один должен родиться богатым, другой —
бедным, глупым или умным?
Где была бы справедливость Бога, если бы все эти различия

не были следствием достоинств или недостатков в предыдущих жизнях?
Анабаптист, вместо того чтобы сдаться под натиском этого

непревзойдённого аргумента, снова поднял свой длинный тощий палец и сказал:«Бегите от дерзких и ребяческих басен и упражняйтесь в благочестии
. Благочестие полезно для всех, ибо оно обещано
средства для настоящей и будущей жизни. То, что я говорю вам, — несомненная истина,
и она достойна того, чтобы быть принятой со всем смирением, ибо то, что позволяет
нам переносить невзгоды и оскорбления, — это наша надежда на живого Бога, который является
Спасителем всех людей, но в первую очередь верующих».

При этих словах собравшиеся, казалось, были сильно встревожены, и
Мафусаил увидел, что на него снова смотрят угрожающе. Знаменитый
философ, оказавшись в таком критическом положении, воздел глаза к небу
и воскликнул:

«Существо из существ! О великий Демиург! Ты, чья могущественная воля и
Неизменная справедливость, управляющая всеми душами, соизволь — соизволь просветить этот разум,
затуманенный пеленой заблуждений и предрассудков!»

Но анабаптист Пелсли, разъярённый этим, воскликнул:

«Разве не ты, Дух Тьмы, стремишься затуманить наш
разум? Разве не написано: "Если кто-либо учит доктрине, отличной
от этой, и не принимает доктрину согласно благочестию, он возгордился"
с гордыней, и он ничего не знает; он одержим злым умом, который
вовлекает его в вопросы и словесную борьбу, которые порождают
зависть, споры, скандалы и дурные подозрения?”

Знаменитый доктор не знал, что ответить, когда Куку Питер
вступил в спор, потому что он продавал Библии и альманахи и
знал о Священном Писании столько же, сколько анабаптист.

“Но, - воскликнул он, ударив кулаком по столу и глядя на
Анабаптиста горящими глазами, — но “нет ничего скрытого, что могло бы
не будет обнаружено ничего тайного, что не могло бы быть обнаружено; ибо то,
что вы сказали во тьме, будет обнародовано при свете, и
то, что вы шептали в кабинетах, будет провозглашено из
на крыше дома!’ Тогда я говорю тебе, Пелсли, какой ты лицемер! — "Ты можешь
различать лик неба и земли; но как это тебе удается
не разглядеть на этот раз? И почему даже о себе самом не судите, что
правильно?”

Едва Куку Питер договорил эти слова, как в доме поднялся сильный шум
и все посмотрели друг на друга, спрашивая:

— В чём дело? Что означает весь этот шум?

Теперь это была старая Маргредель, парализованная жена Никеля Шулера,
ткача, которой рассказали о чудесах, совершённых
прославленный философ, пришёл, чтобы исцелиться. Бедную женщину, сидящую в
своём большом кресле, с которого она не вставала два года, несли на
плечах четверо паломников. Толпа теснилась вокруг неё, крича:

«Мужайся, Маргредель! Мужайся!»

Маргредель печально улыбнулась, потому что верила в пророка и уже чувствовала,
как в ней пробуждается жизнь.

Когда она подошла к «Трём розам», матушка Якоб, которая видела, как она
приближается, открыла наружные створчатые двери, а затем и двери большой столовой.

Бедная Маргредель, какой она стала из-за болезни, предстала перед ними бледной,
исхудавшая, умоляюще поднявшая тонкие руки и кричащая:

«Спасите меня, мистер Пророк! — соизвольте взглянуть на свою смиренную служанку!»

И толпа теснилась в коридоре, у окон и даже
в комнате, повторяя те же слова. Смятение было крайним.

Видя это, Куку Петр пожелал спастись бегством, ибо он не
верил в чудеса учения и боялся быть
побитым камнями, если его учитель не вылечит бедную женщину.

Знаменитый философ, однако, не испытывал никаких сомнений, а был
настолько уверен в своей миссии, что сразу сказал себе, что
Существо из Существ послало это несчастное создание, чтобы
дать ему возможность представить вселенной блестящее доказательство истин
антропозоологии. Преисполненный этой уверенностью, он встал и направился
к Маргредель, которая смотрела на него широко раскрытыми глазами.
Толпа расступилась перед ним, и матушка Франц, оказавшись перед
паралитичкой, посмотрела на нее с большой нежностью и сказала ей: в
посреди глубочайшей тишины—

“Женщина! веришь ли ты в Существо Существ — в Его бесконечную
доброту?”

Подняв глаза к небу, Маргредель ответила слабым голосом:

“Бог, который видит все сердца, знает, как истинно я верю”.

“Ну, тогда, ” твердо воскликнул Маттиас, “ вера спасла вас! Встаньте — вы
исцелены!”

При этих словах, исходивших из его души, все присутствующие затрепетали до
до мозга костей. Маргредель почувствовала, как необычайная сила
проникает во все её члены; она сделала усилие, встала, а затем упала на колени,
рыдая, у ног Матуса.

«Я спасена! — воскликнула она. — Я спасена!»

Было трогательно видеть эту бедную женщину у ног доброго человека.
к её ногам, который, ласково улыбаясь ей, поднял её и поцеловал в
в сморщенные щёки, сказав:

«Всё хорошо, всё хорошо; возвращайся в своё жилище».

Что она и сделала, плача:

«Мои бедные дети! Мои бедные дети! Я больше не буду вам обузой!»


Затем мэтр Франц повернулся к гостям и спокойно сказал:

«Такова была Божья воля — кто осмелится отрицать силу Божью?»

Эти слова поразили всех присутствующих, и сам Куку Питер
был настолько потрясён увиденным и услышанным, что в замешательстве
не мог подняться со стула и дрожащим голосом воскликнул:

«Учитель! Я недостоин развязывать шнурки на твоих ботинках! Учитель! Ты
великий пророк, истинный пророк! Сжалься над своим бедным учеником
Куку Питером — чувственным и несовершенным человеком, который сомневался в тебе!»

Анабаптист остался при своём мнении; он разорвал на себе одежду и вышел из
комнаты, крича:

“И в тот день Он воздвиг лжепророков, которые совершали великие
чудеса и вещи поразительные, вплоть до совращения, если возможно,
самих избранных!”

Но толпа не слушала его и не переставала восхвалять Матрена
Франца за чудеса, которые он совершил.




ГЛАВА XIV


Именно так прославленный доктор Маттиас, зная силу
воли, продемонстрировал величие Бытия Существ.

Маргредель вернулась к себе домой, и толпа провозгласила чудо
по всему Хаслаху. Ее соседи и те, кто видел ее впоследствии
сидя у ее двери, сказали:

- Это не Маргредель ли, парализованная, сидит на пороге своего дома и греется
на солнышке?

Кто-то ответил: «Да, это она». Другие сказали: «Нет, это кто-то другой, похожий на
неё». Но она закричала: «Это я! Пророк из «Трёх роз»
вылечил меня!»

Люди со всех сторон спешили к «Трём розам»; они покидали
церкви, чтобы увидеть и услышать пророка.

Франц Матус стоял у одного из окон столовой, наблюдая за этим
зрелищем и испытывая неописуемое удовольствие.

«О великий Демиург, — воскликнул он про себя, — я благодарю Тебя! Я благодарю Тебя
за то, что Ты позволил мне дожить до этого дня!» Франц Матуш теперь может
умереть; он увидел триумф антропозоологии!»

Тем временем анабаптист Пелсли отправился к мэру Хаслаха, чтобы
обличить прославленного философа.

Месье Джордж Бреннер, мэр, сидел за столом в окружении
своих друзей, весело отмечавших Светлое воскресенье, когда
вошел анабаптист.

Анабаптист спокойно и правдиво рассказал о поразительных
обстоятельствах, которые имели место.

«Эти люди, — сказал он, — познав Бога, не прославили Его как Бога
и не возблагодарили Его; но они сами себя ввели в заблуждение
своими тщетными рассуждениями, и их бессмысленные сердца наполнились
тьмой. Они лишились рассудка, приписывая себе
имя мудрецов; они перенесли честь, которая по праву принадлежит
нетленному Богу, на образ тленного человека и на
фигуры животных, четвероногих и пресмыкающихся; поэтому Бог
предал их желаниям их сердец, порокам и нечистоте;
так что, погрузившись в это, они обесчестили свои собственные тела,
поставили ложь на место Божьей истины и воздали творению
обожание и верховное поклонение, вместо того, чтобы воздавать их
Творец, благословенный во все века!”

Так говорил анабаптист Пелсли; и мэр, ударив кулаком по столу
перед ним воскликнул:

“Что вы мне говорите? Возможно ли такое?”

“Подойдите и убедитесь сами”, - ответил анабаптист.

Мэр встал и оставил жену, детей и друзей в очень дурном
расположении духа, ибо с тех пор, как процессия вернулась, он не мог
отдохни хоть минуту, и несколько человек уже поговорили с ним
о чудесах — не о чудесах Маргредели, а о том, что было
сотворено на кухне матушки Джейкоб.

Добравшись до улицы дю Тоннле Руж , он столкнулся с большими трудностями в
процессия, такая огромная толпа людей, кричащих:

«Слава! Честь пророку!»

Вдалеке у окна можно было увидеть прославленного доктора,
окружённого Куку Питером, высоким Гансом Адэном и всеми гостями из
«Трёх роз», которые красноречиво обращались к толпе.

Однако мэру удалось пробиться сквозь толпу, и
Куку-Питер внезапно увидел, как он поднимается по ступенькам
паба.

Это стало ужасным потрясением для храброго скрипача, потому что он сразу понял, что
учение вот-вот подвергнется большой опасности.

Маэстро Франц всё ещё говорил, когда в столовую вошёл мэр,
и тогда анабаптист, указывая на прославленного философа, обвинил
его в следующем:

«Поскольку благодаря вам, господин мэр, мы наслаждаемся глубоким миром, и
поскольку благодаря вашему мудрому предвидению было отдано несколько весьма полезных распоряжений,
мы обвиняем этого человека в том, что он является главой мятежной секты,
привносящей раздор и беспорядки в этот город, в том, что он проповедует ложные
учения и творит чудеса».

Пораженные, услышав это обвинение, произнесенное громким и торжественным голосом,
Услышав этот тон, Франц Матус обернулся и, увидев мэра, повязавшего свой
официальный шарф, пришёл в ужас.

«Кто дал вам право творить чудеса и проповедовать на
публике?» — спросил мэр.

Знаменитый философ сначала не мог ответить, но через
несколько секунд собрался с духом и сказал с глубоким негодованием:

«С каких это пор для того, чтобы учить истине, нужно разрешение? О, ужасное
осквернение, достойное самого сурового наказания и
порицания на все времена! Если бы Пифагор, Сократ, Платон и многие другие
нужно было разрешение преподавать их доктрины? Разве за ними не следовали
их ученики, окруженные уважением, восхищением и энтузиазмом
целых народов?”

Сбитый с толку этой тирадой, мэр несколько мгновений смотрел на хорошего человека
, а затем сказал:

“Вам повезло, что у нас нет общей тюрьмы, иначе я
немедленно отправил бы вас туда, чтобы научить говорить с
уважением к судье, носящему шарф. Я даю тебе двадцать минут, чтобы
убирайся из этого города, и если ты останешься здесь еще хоть на секунду,
Я прикажу отвести вас в Саверн вместе с двумя жандармами.

Все гости в изумлении переглянулись, а Куку Питер,
повернувшись к анабаптисту, который, в свою очередь, восторжествовал, сказал ему:
тон презрительного красноречия—

“Сказано: "Они доставят тебя к магистратам для пыток",
и ты будешь изгнан из-за правосудия”.

И присутствующие, не менее возмущённые, чем ученик Матуса,
набросились бы на анабаптиста, если бы не присутствие мэра.

Однако прославленный философ успел прийти в себя, и
его сердце разрывалось от боли при мысли, что он вот-вот потеряет
плод стольких усилий и жертв, он решил защищаться.

— Господин мэр, — сказал он с напускным спокойствием, — господин мэр, я с большей
уверенностью попытаюсь оправдаться, зная, что вы
уже несколько лет управляете этой провинцией. Вы можете без труда убедиться, что я
пробыл в Хаслахе не больше одного дня и что этот анабаптист
не застал меня ни спорящим с кем-либо, ни собирающим людей
ни в церквях, ни в храмах, ни в общественных местах. Он не
может доказать ни одно из выдвинутых против меня обвинений. Это правда,
и я признаюсь вам, что служу Богу Пифагора, надеясь на
Него, как надеется сам анабаптист, и зная Его, как знает Его он.
Ради этого я непрестанно тружусь, чтобы сохранить свою совесть
свободной от упреков; и поскольку это повелевает мне распространять свет среди всех
возможные средства я избрал с этой благородной целью, оставив
кров моих отцов, моих друзей и все, что мне дороже всего на свете
, чтобы выполнить свои обязанности. Позвольте мне тогда остаться в этом месте ещё на
один день — большего я не прошу — чтобы обратить весь город в истинную веру
антропозоологии».

- Тем больше причин, по которым вас следует немедленно отослать, - перебил
мэр. “ Вместо двадцати минут я не дам вам больше
десяти. Повернувшись к анабаптисту, он сказал: “Пелсли, - сказал он, - иди и приведи
жандармов”.

При этих словах Франц Маттиас почувствовал, что его заячья натура берет верх.

— О, господин мэр, господин мэр! — воскликнул он, и его глаза наполнились слезами.
— Потомки будут сурово судить вас!

Он молча вышел из комнаты.

Несколько мгновений все присутствующие были опечалены этой сценой. Куку
Питер печально оглядел стол и не знал, что делать.
выбранный курс. Внезапно он выпрямился и громко воскликнул:

“Потомки будут строго судить вас, господин мэр! Тем хуже для тебя.

Сказав это, он сдвинул шляпу на ухо, скрестил руки за спиной
вернулся и величественно вышел через ту же дверь, что и мама Франц.

После ухода Куку Петра поднялся большой шум. Иаков
Фишер, человек чувственный и от природы жадный до денег, вспомнил, что
Куку Питер и Матус жили в пристройке, что они дали
Бруно два мешка овса и что они не только сами обедали у
по тридцать су с каждого, но Ганс Аден и Th;r;se тоже ужинали за
их счёт.

Поэтому он поспешил за Куку Питером, крича:

«Стой! Стой! Ты не можешь уйти вот так, не заплатив».

Все последовали за хозяином, охваченные любопытством и желая узнать, что будет дальше.
Что будет дальше.

Поднявшись по ступенькам во двор, они увидели, как мэтр Франц выходит из
пристройки, ведя Бруно под уздцы, а за ним Куку Питер,
с седлом, саквояжем и другими вещами, спешит подготовиться к
отъезду, опасаясь, что их могут задержать
они.

Якоб Фишер издал возглас негодования и прыгнул вниз
перепрыгивая через четыре ступеньки за раз.

“Ты не уйдешь так просто!” - закричал он. “Я задержу эту лошадь в качестве
гарантии”.

И, переполненный гневом, он попытался остановить Бруно; но Куку Петер,
грубо оттолкнув его, схватил палку из-за двери конюшни и
воскликнул:

“Отойдите! Между нами с тобой нет ничего общего!»

Якоб Фишер вцепился в уздечку, и Матеус мягко сказал:

«Убери свою палку за дверь, мой дорогой ученик, — убери эту палку
на место».

Куку-Питер, казалось, не хотел подчиняться, но, когда он
увидел, как толпа спускается по ступенькам во двор, он вспомнил
психологические уроки Обербронна и сдался.

Почти в тот же миг несколько человек окружили лошадь,
знаменитого философа и его ученика. Каждый рассказывал о
случившемся по-своему, и Мафусаил был глубоко огорчён,
слушая все эти крики, речи и объяснения, потому что если одни
одобряли, то другие сильно обвиняли его в том, что он хотел уйти, не заплатив.

Среди толпы были Якоб Фишер и его жена, большой Орчел и
маленькая Катель, Ганс Аден и дама Терезе, Каспер-Зибель, сын
кузнеца Людвига-Зибеля, Пассауф, жандарм, в своей большой
жандармской шапке, анабаптист Пельсли и мэр в трёхцветном
платке. Поднялся большой шум.

Наконец мэру удалось добиться тишины, и Якоб Фишер
изложил суть дела.

— Эти люди, — сказал он, — должны мне за ночлег в пристройке, за четыре
ужина по тридцать су и за два кормления овсом; всего семнадцать
франков. Если они уедут, где они будут? Я ничего о них не знаю. Куку
У Питера никогда не было ни су. Я требую, чтобы лошадь была оставлена в залог”.

Математик; мы ответили —

“Во все времена пророков снабжали съестными припасами и напитками в
домах их хозяев, которые считали себя счастливчиками, имея
возможность принимать их; и когда их двери были закрыты от
они отряхнули пыль со своих ног и отправились восвояси
в другое место. И я говорю, что таких упрямых сердцем людей очень
жаль: лучше бы им никогда не появляться на свет,
поскольку они не делают ничего, кроме как причиняют нам боль своим
злодеяниями».

Несмотря на это красноречивое обращение, ни мэр, ни Якоб Фишер
не выглядели убеждёнными; напротив, трактирщик повторил
сумму счёта: столько-то за лошадь, столько-то за прославленного
философа и его ученика, столько-то за их гостей; всего семнадцать
франков.

Мэр, видя, что шум нарастает, сказал:

«Якоб, возьми лошадь и оставь её в залог. Им придётся идти
пешком, вот и всё».

Хозяин гостиницы мгновенно выхватил уздечку из рук Матуса, и
бедняга, совершенно не готовый к такому повороту событий, чуть не упал.
но он вцепился в шею Бруно и, обхватив его руками, зарыдал
как ребенок.

— Бруно! - воскликнул он. - Мой бедный Бруно! “Они хотят разлучить тебя со мной — тебя,
товарища по моим трудам — тебя, моего лучшего, моего единственного друга! О, не будь
таким жестоким! Бруно! мой бедный Бруно! что будет с тобой вдали от твоего
хозяина? Они плохо с тобой обойдутся — им будет плевать на твои долгие
заслуги!»

Слезы седовласого старика тронули всех присутствующих.

«Это жестоко, — говорили они между собой, — отбирать у этого бедного старика
его лошадь. Он не бесчестен — посмотрите, как он плачет; это всего лишь
добросердечные люди, которые так любят животных!”

Несколько женщин, пришедших, как и остальные, со своими детьми на
руках, поспешили уйти, потому что не могли вынести этого зрелища.

Куку Петер, стоявший позади Бруно, удрученно опустил голову; он обвинял себя
в том, что был причиной всего, и две крупные слезы скатились по его красным щекам.
Госпожа Терез тоже плакала, и, пока все стояли в нерешительности, не зная, как помешать
хозяину забрать лошадь, эта добрая маленькая женщина проскользнула за спину
Куку-Пьера и незаметно сунула ему в руку тридцать франков.

«Возьмите это, месье Куку-Пьер, ради моей любви», — прошептала она.

Куку Питер положил деньги в карман жилета и зарыдал пуще прежнего
затем, через несколько мгновений, подняв голову, он воскликнул:

“Мама, тре Джейкоб, я не должен был так думать о тебе!— Я должен был
думал, ты доверишься честному человеку! Но раз уж так вышло,
вот твои деньги — и немедленно отпусти эту лошадь, или я размозжу тебе голову
раскрою!

Он снова схватил палку, стоявшую за дверью конюшни, и все
были бы рады, если бы он избил этого жалкого трактирщика.

Ку-ку Питер даже отплатил Гансу Адену, бросив на него такой нежный взгляд
взгляд, от которого она смутилась до глубины души; он также поцеловал
ребёнка, которого она держала на руках. Затем громким звонким голосом он
крикнул:

«Вперёд, мэтр Франц! вперёд! Мужчины — негодяи!»

Матюс вскочил на лошадь, Куку-Пьер распахнул ворота на
поле, и мэр почувствовал себя спокойно, только когда они исчезли в
Савернском лесу.

В городе поднялся большой шум; позвали пророка, и
толпа потребовала чудес!




Глава XV


Невозможно описать уныние Франца Матуса и его
ученика после того, как они покинули Хаслах.

Куку Питер больше не мог сдерживать свой гнев; на каждом шагу он
размахивал палкой и восклицал:

“Негодяй-анабаптист! негодяй-мэр! негодяй Якоб Фишер! Ах, вы
негодяи! если бы вы только были здесь, я бы заставил вас танцевать! Я бы не оставил
ни волоска на ваших головах! Изгнать столь достойного человека!—человека, который творит
чудеса!— человек, который для двадцатого поколения значит больше, чем все вы!
Бандиты! бродяги! вам повезёт, если я встречу вас раньше или
позже!

Так говорил Куку Питер, время от времени оглядываясь, чтобы
убедиться, что за ними не следуют жандармы.

Знаменитый философ не проронил ни слова, но погрузился в свои
размышления. Лишь намного позже, когда они добрались до деревни
Тиффенбах, расположенной в одном из горных ущелий, добрый
человек, казалось, пришёл в себя. Затем, приподняв свою широкополую шляпу
и вытерев пот со лба, он сказал с
необычайным спокойствием:

«Дорогой ученик, мы прошли через очень суровое испытание; давай вернёмся
и возблагодарим Демиурга, который, как всегда, укрыл нас под своей сенью.
Напрасно софисты преследуют нас своими оскорблениями, напрасно они множат их.
препятствия и засады на нашем пути; всё это лишь для того, чтобы
лучше продемонстрировать защиту Существа Существ, которое возлагает на нас
самые светлые надежды».

«Вы правы, доктор, — ответил Куку Питер, — когда люди могут творить
чудеса, как мы, им нечего бояться. Не пройдёт и шести месяцев,
Я снова въеду в Хаслах в епископской шапке на белом коне; у меня будут два
мальчика-певчих, которые будут нести подол моего одеяния, и другие, которые будут курить благовония
у меня под носом; но пока что, я думаю, не будет вреда, если
мы узнаем, куда направляемся».

“Пусть это не огорчает тебя, мой дорогой друг, - ответил знаменитый
философ. “ Перед нами всегда найдется достаточно места. Если мы не
до сих пор не добились успеха, то это потому, что нам нужен более обширный театр! Вы
должны заметить, что Провидение привело нас, в некоторой степени вопреки
нашим склонностям, к большим городам; давайте отправимся в Саверн!”

“За Саверна! — думай, что делаешь! В Саверне полно адвокатов
и жандармов!»

Добрый апостол сказал это, потому что оставил свою жену в Саверне,
не говоря уже о многочисленных долгах перед пивоварами и трактирщиками в целом
по всему городу; но прославленный доктор не прислушался ни к одному из этих
возражений.

«Жандармы созданы для воров, — сказал он, — а не для философов;
пойдём вперёд, Куку Питер, пойдём вперёд; каждое мгновение нашего
существования принадлежит человечеству».

Они проехали по тихой улице Тиффенбаха; большинство
жителей были на ярмарке в Хаслахе, и маленькие домики с
закрытыми дверями, их маленькие сады, окруженные разрозненными
частоколы и их уединенные, поросшие мхом колодцы имели меланхоличный вид, очень
отличающийся от праздничного веселья и оживления.

Куку-Питер выглядел задумчивым.

«Скажите мне, мэтр Франц, — сказал он, — могут ли раввины жениться?»

«Несомненно, друг мой; это даже их долг, возложенный на них Моисеем, для
продолжения рода».

«Да, но главный раввин Переселения душ?»

«Почему бы и нет?» Брак в порядке вещей; я не вижу в нем ничего предосудительного
”.

Куку Питер сразу же пришел в себя.

“Доктор, ” сказал он, - мы были напрасны, беспокоясь сами. Первое, что
мы сделаем, добравшись до Саверна, - это зайдем к моей жене; она, должно быть, скопила
что-нибудь за пять месяцев.

- Твоя жена! - крикнул я.

“Эх! — да; моя жена, Гредель Бальцен, вышла замуж за Куку Петера раньше, чем
мэр и пастор города”.

“Ты никогда мне этого не говорил”.

“Потому что ты никогда не спрашивал меня об этом”.

“И вы не живете вместе?”

“Нет, она слишком худая... Мне нравятся полные женщины ... Я ничего не могу с этим поделать ... это во мне заложено”.

“Но тогда почему ты женился на ней?”

«Тогда я ещё не знал, что мне нравится; я был в возрасте невинности,
и эта девушка уговорила меня. В конце концов — вот как это было; видя, как она с каждым
днём становится всё тоньше и тоньше, я сказал себе: Куку Питер, ты
не из той же расы, из вас выйдет плохая смесь; тебе лучше взять
убирайся сам. Поэтому я взял все, что было в шкафу, и ушел.
Совесть превыше всего; было бы слишком больно
стать родителем худых детей; Я пожертвовал собой ”.

Это признание удивило прославленного философа; но он был тронут
деликатностью своего ученика, и более всего его замечательными
антропозоологическими чувствами.

— Друг мой, — сказал он, — я не могу не одобрить ваш поступок.
Если, однако, ваша жена была несчастна…

— Ба, мэтр Франц! она была только рада избавиться от меня. Мы могли бы
никогда не соглашалась! когда я говорил «белое», она говорила «чёрное», и такие вещи
всегда заканчивались применением палки. Кроме того, чего ей не хватает?
Она служит у пастора Швайтцера, одного из моих старых страсбургских товарищей,
с которым я работал в пивной, а он изучал
теологию. Сколько раз я водил его в погреб! Мартовское пиво!
крепкое пиво! пенящееся пиво! мы обошли все бочки по кругу. Ха! ха!
ха! Я не могу удержаться от смеха, когда думаю об этом! Но вернёмся к моей жене;
она получает двенадцать франков в месяц на питание и проживание, и ей нечем заняться
но присматривай за домом, чини белье, готовь суп и читай
детям по главе из Библии каждый вечер, пока пастор
курит трубку и пьет пиво в казино. Какая женщина
не была бы счастлива, ведя такую жизнь, особенно учитывая, что пастор
вдовец и больше никогда не женился?”

“Конечно, - рассеянно ответила Мэт;мы, - конечно; она, должно быть, очень
счастлива”.

К этому времени они дошли до конца деревни, и прославленный
философ увидел группу женщин, жестикулирующих вокруг какого-то предмета
, лежащего на земле.

Мельник, невысокий мужчина с отвисшими щеками, в серой шапке на голове,
белый от муки с головы до ног, стоял, прислонившись к двери, и говорил
с необычайным воодушевлением.

Несмотря на шум мельницы и журчание воды,
протекающей через шлюз, было слышно, как он восклицает:

«Пусть идут к чёрту! Это не моё дело!»

Мама; тре Франц и Куку Петер пошли посмотреть, в чем дело. Когда они
подошли на несколько шагов, женщины отошли, и Маттиас увидел старую
цыганку, лежащую у стены и, по-видимому, при смерти.
Эта старуха была такой морщинистой и дряхлой, что ей могло быть
сто лет; она ничего не говорила, но молодой цыган, стоявший на коленях
рядом с ней, умолял мельника принять её в его амбар.

Приход Матуса несколько умерил гнев этого человека.

«Нет, нет, — сказал он более спокойным тоном, — старуха может умереть, и все
расходы по её похоронам лягут на меня».

Знаменитый доктор, опечаленный этим зрелищем, подошёл к двери
и, наклонившись к мельнику, мягко сказал ему:

«Друг мой, как ты можешь отказать в приюте этому несчастному созданию?
Подумайте, что она может умереть из-за отсутствия помощи. Каким бы упрекам
вы не подвергали себя в окружающей стране! Приди, позволь себе
быть тронутым молитвой этого бедного ребенка ”.

- Господин лекур, - ответил мельник, снимая шапку, - если бы они были
Христиане, я бы не отказался; но язычники — я этого не выношу!”

“Какое значение имеют их философские взгляды?” - воскликнула матушка Франц. «Разве
мы все не братья? Разве у нас не одни и те же желания, одни и те же страсти,
одно и то же происхождение? Поверь мне, мой достойный человек, дай этому
несчастное создание, и ты исполнишь свой долг, и Существо из
Существа вознаградят тебя за это”.

Все женщины встали на сторону Мата; мы и мельник, опасаясь спровоцировать
скандал, открыл свой амбар; но он сделал это с таким количеством проклятий в адрес
этих бродяг, которые заставили мир поддерживать их, пока они
жил и похоронить их, когда они умрут, что ему не причитается никакой заслуги за
его благотворительную деятельность.

Куку Питер заметил всё это, засунув руки в карманы и не
сказав ни слова; но когда Мафусаил поклонился добрым женщинам и поехал дальше,
он вдруг спросил:

“Мама, тре Франц, ты веришь, что эта старая женщина очень больна?”

“Боюсь, что так”, - ответил добрый человек, качая головой. “Я боюсь, что она
не переживет эту ночь”.

- И все же вы видели, как она встала без посторонней помощи, когда амбар открыли
для нее.

“Это правда, и я до сих пор этому удивляюсь”, - ответили математики. “У этих
у цыган, должно быть, очень тяжелая жизнь! Это происходит из-за трезвого и примитивного
образа жизни, который они ведут среди лесов. Они ничего не знают о
чрезмерном употреблении пищи, ни о пьянстве, ни о труде, которые так вредны для
других людей. Так жили наши прародители».

Куку Питер не смог сдержать улыбки.

“Матушка Франц, - сказал он, - при всем моем уважении к вам, я достаточно знаю о
цыганах, чтобы знать, что они никогда не брезгуют вкусной едой, и
что они пьют гораздо больше бренди, чем мы. Что касается работы, вы
правы; им больше нравится ничего не делать, чем приносить пользу
человечеству; не то что нам, которые работают на будущие поколения. Вы
знаете, что я думаю об этой старухе?

— Что ты о ней думаешь, друг мой?

— Я думаю, что она больна не больше, чем ты или я; что, перепробовав всё
осмотрев двери в городе, чтобы убедиться, что они хорошо заперты, эта старая
обманщица, поняв, что взять нечего, притворяется больной, чтобы
попасть на мельницу. Ночью она и мальчик, который с ней,
тихонько встанут, прокрадутся в птичник, свернут шеи
курам, индейкам и уткам, а завтра, ещё до рассвета, она
исчезнет! Вот что я думаю.

— Как ты можешь так думать? — воскликнул прославленный
философ. — О, Куку Питер! Куку Питер! это очень неправильно — так думать
подобные идеи направлены против целой расы мужчин, потому что у этих мужчин кожа
немного желтее нашей, губы толще и глаза ярче!”

- Нет, мама, тре Франц, это потому, что все они без исключения принадлежат к
семейству лисиц, - серьезно ответил Куку Питер.

“Но смогут ли они изменить свои дурные инстинкты?” — воскликнул Мэт
с удивлением обнаружив, что смущен собственной системой. “Разве не все люди
способны к совершенствованию? Следует ли считать их дикарями? Несомненно, у них есть
животный инстинкт, который присущ им от природы, но
Великий Демиург наделил их при рождении высшей способностью — нравственным
чувством, — которое позволяет им отличать добро от зла и
бороться с инстинктами, несовместимыми с человеческим достоинством».

«Всё это было бы хорошо, — сказал Куку Питер, — если бы я не знал эту
старую цыганку. Не зря её товарищи называют её Чёрной
Сорокой; чем старше она становится, тем больше ей нравится чужое имущество.
Я уверен, что после её смерти Существо Существ отправит её обратно
с искривлёнными пальцами в качестве награды за её добрые дела».

— Но если это так, давайте вернёмся в деревню и предупредим
мельника.

— Ба! Какой смысл нам вмешиваться в дела, которые нас не
касаются? Кроме того, во-первых, я не уверен, что она не
больна; во-вторых, этот мельник ничуть не лучше её, потому что он
самый большой вор, которого я знаю. Если Черная Сорока сворачивает
шеи своим птицам, она переломала кости многим другим. Нам не нужно
беспокоиться об этом, мама; тре Франц. Я только хотел сказать вам
что эти цыгане другой расы, чем мы; и все же эта справедливость
нужно сделать так, чтобы они никогда не нападали на людей на дороге; они любят
есть и пить за чужой счёт, и, честное слово, в этом отношении
они не отличаются от некоторых других людей!»

Пока шёл этот разговор, прославленный философ
и его ученик продвигались всё дальше и дальше в лес. Куку
Пётр был уверен, что знает дорогу, и каждую минуту ожидал увидеть
дом егеря Йориха, одного из его старых товарищей, где он
предполагал переночевать. Но прошло больше часа, а ничего не было видно.
На мгновение у него возникли сомнения по поводу направления дороги, но
он ничего не сказал Матусу на этот счёт. Пройдя ещё
полчаса, тропа становилась всё уже и уже, и он уже не сомневался, что
сбился с пути. Было около семи часов; колючки и шипы
цеплялись за одежду Матуса и его ученика; наконец, тропа
совсем исчезла и затерялась среди высоких
кустов.

— Послушайте, мэтр Франц, — сказал тогда скрипач, — вы уверены, что
знаете эту дорогу?

— Эту дорогу! — воскликнул Матус, резко остановившись, — я
совсем её не знаю.

— Тогда мы в затруднительном положении, а я позволил вам вести меня! Что же нам
делать?

— Давайте вернёмся, — сказал добрый человек.

— Но у нас осталось не больше получаса светлого времени, а
мы прошли две лиги от Тиффенбаха; напротив, давайте продвигаться
вперёд — всё вперёд; мы должны куда-то прийти.

Затем они молча посмотрели друг на друга в полной растерянности.
С вершин сосен перекликались дрозды;
заходящее солнце отбрасывало жёлтые блики на листву;
слышался приглушённый рёв ручья в долине. Они простояли так несколько минут
не обменявшись ни словом, когда Куку-Питер воскликнул:

«Послушайте, мэтр Франц, вы ничего не слышите?»

«Да, я слышу голоса внизу», — сказал добрый человек, указывая на
долину.

«И мне кажется, я чувствую запах дыма», — ответил Куку-Питер. «Принюхайтесь, доктор».

«Думаю, это так», — сказал прославленный философ.

— Теперь я в этом уверен, — воскликнул ученик, — мы недалеко от
угольного склада. Откуда дует ветер? — Туда, вперёд!

Они едва прошли пятьдесят шагов в указанном направлении, как
вошли в глубокую долину, прямо напротив того места, где расположилось табор цыган.
Они готовили еду на склоне холма.

«Эй, — крикнул Куку Питер, — мы не будем голодать на ужин, мэтр Франц, — мы
не будем голодать на ужин!»

Они подошли к цыганам, которые очень удивились, увидев человека на
лошади в глубине этой уединённой местности.




Глава XVI.


Чем ближе Франц Матуш подходил к цыганам, тем больше его поражала
их радостная и по-настоящему философская внешность. Было ясно,
что они мало заботились о мнении окружающих и получали удовольствие
только от самих себя. У некоторых одежда была слишком велика,
одежда других была слишком мала; прорех на штанах было гораздо больше, чем целых
но это не мешало им вытягивать
ноги с определенным благородством действий или смотреть вам в лицо, как
если бы они были покрыты великолепной вышивкой. Почти у всех
у женщин на спине были дети в чем-то вроде мешка, который они несли
перекинутый через плечо. Они спокойно занимались своими делами: одни
подкладывали дрова в огонь, другие раскуривали трубки от раскалённого угля; третьи
снова набивали карманы хлебными корками, морковью и
репу в котел. Было удивительно живописно наблюдать за этим
остановка посреди леса. Синий дым клубами стелился по
долине, а вдалеке лягушки, веселившиеся среди
ряски, начинали свой меланхоличный концерт.

“Ешьте и пейте, достойные люди!” - воскликнул Мат;ус, снимая свою
широкополую фетровую шляпу и приветствуя их. “Все плоды земли
созданы для человека. Ах! как я люблю видеть, как создания Небес процветают и
расцветают перед лицом Великого Демиурга! Как я люблю видеть, как они
растут в силе, мудрости и красоте!

Цыгане с подозрением посмотрели на прославленного философа, но
едва они увидели Куку-Петера, как несколько из них вскочили,
крича:

«Куку-Петер! Эй! Это Куку-Петер, пришёл отведать нашего супа!»

«Именно за этим я и пришёл», — сказал весёлый скрипач, пожимающий руки
всем вокруг. «Добрый вечер, Вольф, добрый вечер, Пфайфер-Карл! Привет! Это
ты, Дэниел? Как дела? А ты, мой маленький Соловей, как давно
у тебя этот птенец? Боже мой! как всё растёт и множится!
Давай посмотрим, правильный ли он: чёрные глаза, вьющиеся волосы. Очень хорошо!
как и должно быть, и никто не может сказать ни слова в возражение, Соловей.
Цыгане с голубыми глазами всегда кажутся мне чертовски подозрительными; они
как кролики в норе, которые на вкус как капустный лист».

«Ха! ха! ха!» — закричали цыгане, толпясь вокруг него. — «Куку Питер
всегда шутит!»

Пока разворачивалась эта небольшая сцена, Мафусаил привязал Бруно к одному из
соседних деревьев; когда он обернулся, Куку Питер склонялся над
котлом.

«Сегодня в супе нет мяса», — сказал он, качая головой.

«Нет, — ответил Соловей, — мы постимся в честь святого
Флорана».

“О!” — сказал Куку Питер. “Немного терпения, немного терпения;
отряд еще не весь в сборе”.

Затем повернулся к Мат;нам:

- Никаких церемоний, ма; тре Франц, - крикнул он, - садись к огню,
и чувствуй себя как дома. И вы, присутствующие, не позволяйте своим рукам блуждать по
карманам знаменитого философа”.

— Вы принимаете нас за воров? — спросил молодой цыган, одетый в длинное
пальто, доходившее ему до пят.

— Напротив, Мельхиор, я считаю вас самыми честными людьми во
вселенной; только у вас кривые пальцы, и, несмотря на это,
к ним всегда что-то прицепляется”.

Математик; мы медленно приблизились и внимательно посмотрели на цыган.

“Подобно добродетельнейшему Аристиду, - сказал он серьезным тоном, - будучи объектом
партийной ненависти и жертвой неблагодарности моих сограждан, я
пришел посидеть у очага в чужой стране и потребовать
от вас священных прав гостеприимства. Счастлив тот, кто живёт в
одиночестве, перед лицом необъятного неба и бескрайних лесов; он
не видит там торжествующего порока и униженной добродетели; его сердце не
испорченный эгоизмом и иссушенный завистью. Счастливее всех тот, кто
верит в вечную справедливость, ибо он не будет разочарован, но
получит награду за свои труды, за свое мужество, за свою добродетель!”

Так говорил добрый человек; затем, усевшись у огня, он
казалось, погрузился в бездну размышлений.

Изумлённые цыгане переглянулись и шепотом спросили, кто
этот человек и что он имел в виду, говоря то, что сказал.

Тогда Куку Питер принялся рассказывать им о далёком прошлом.
странствия прославленного философа и перипетии
его путешествия; но они ничего не могли из этого понять. Пфифер-Карл,
трубач, спросил:

«Что он хочет делать? Зачем он путешествует по миру?» Если у него
есть собственный дом и земли, и всё, что ему нужно, почему он не
останавливается дома? Или, если он любит путешествовать, почему он не
продаёт одно из своих полей, чтобы покрыть расходы на дорогу?

Эти достойные люди ни в малейшей степени не могли понять, что значит
быть пророком; они смеялись над объяснениями Куку Питера и, как
Знаменитый доктор не пошевелился, сидя на своём месте, и не
услышал их. Куку-Питер закончил тем, что сам посмеялся над ними.

«Ха! ха! ха! негодник ты, Пфифер-Карл!» — воскликнул он, хлопая тромбониста по
плечу. — «Ты не дурак — это не ты будешь работать
на благо будущих поколений! Ха! ха! ха! — всё равно забавная идея!»

Цыгане настойчиво уговаривали его снова взять скрипку и пойти с
ними на ярмарку, потому что они не раз ходили с ним по кругу в
Эльзас, и знал, что его везде хорошо принимали. Но он не
отказался от доктрины.

— Нет, — сказал он, — я пророк, и я останусь пророком; я
давно не играл никакой музыки. Кроме того, если бы я узнал, что
кто-то другой занял моё место Великого Раввина, я бы в отчаянии рвал на себе
волосы. Нет, нет — я хочу, чтобы обо мне говорили; я хочу, чтобы
имя Куку Питера было таким же известным, как имя Пифагора.

«Когда где-то появляется дурак, о нём всегда говорят больше, чем обо всех
разумных людях в стране», — сказал Пфайфер-Карл.

«Да, — смеясь, ответил Куку-Питер, — но дураки нового типа встречаются редко.
Они похожи на шестиногих овец. Их хорошо кормят, и их показывают за деньги,
в то время как остальных ведут остриженными. Хотел бы я, чтобы у меня была нога посередине
спины — я бы разбогател; люди приезжали бы со всех концов
земли, чтобы увидеть меня ”.

Тем временем котел продолжал дымиться и начал издавать очень
приятный аромат. Они собрались вокруг костра, и Соловей,
вымыв свою миску в ближайшем ручье, предложил её
Куку Питеру. Тот отказался, сказав, что слишком хорошо поел, чтобы пить
морковный суп. Мафусаил вышел из круга и сказал, что ему хочется спать;
Зачерствевшие корки хлеба, плавающие в чистой воде, не пробуждали в нём аппетита.

Ночь была тёмной. Куку Питер закурил трубку и наблюдал, как цыгане
ели свои порции, передавая котелок из рук в руки, и каждый
по очереди пил из него.

Мэтр Франц сел на вереск. Некоторое время добрый
человек смотрел на тёмную долину; он прислушивался к шуму
далёкого водопада, который, казалось, иногда затихал, а затем
медленно усиливался, как шум бури. Вся долина отзывалась на
этот торжественный голос; листья шелестели, птицы щебетали, деревья покачивали
своими чёрными кронами.

Вдруг молодая цыганка запела горную песенку, в которой говорилось:

«Прочь, цыгане, прочь! Смотрите, смотрите! Солнце встаёт за лесом! Берите
свои сумки и идите по большой лесной дороге в деревню. Это
длинный путь до деревни; вам нужно отправиться в путь пораньше, чтобы прийти туда
утром».

Этот детский голос затих в огромной долине — ему ответило эхо
издалека — очень издалека, более нежным тоном. К ребёнку присоединились несколько женщин,
Они сидели у костра, сплетя руки на коленях,
и пели хором; затем мужчины присоединились к песне, которая
постоянно прерывалась словами: «Прочь, цыгане, прочь».

Голова Матуса незаметно склонилась; наконец он растянулся на
мохнатом мху и погрузился в глубокий сон.




Глава XVII.


На следующий день Матус проснулся рано; на землю падала густая роса,
медленно пропитывая его коричневую шинель; воздух был неподвижен, а долина
окутана туманом.

Цыгане уже проснулись и готовились отправиться в путь
еще до рассвета; они нагрузились своими котлами,
тромбонами, валторнами и большим барабаном; женщины расставили
их сумки на плечах; дети устроились на спинах
своих матерей. Смутный шум дождя, падающего на листья
только деревья нарушали тишину леса.

Куку Питер, мокрый, как утка, не покидал своего места у огня; он
помешивал картофель в золе и казался меланхоличным.

“Что ж, - сказал ему Пфайфер-Карл, - если ты хочешь пойти с нами, решайся
”.

“ Нет, я должен ехать проповедовать в Саверн.

“Тогда удачи тебе, товарищ, удачи тебе!”

Соловей тоже пожал ему руку. Затем весь оркестр двинулся в путь
своей дорогой. Оно медленно удалялось по высокому лесу; бледные лучи освещали
горизонт, в воздухе струился дождь; цыган это не угнетало
но они продолжали смеяться и разговаривать между собой.

- Счастливого пути тебе, - крикнул Куку Питер.

Некоторые обернулись и помахали шляпами, и вскоре все они исчезли
в лесу.

Затем Куку Питер заметил знаменитого философа, который прятался
под опущенными полями своей широкополой шляпы.

— Эй, мэтр Франц! — воскликнул он. — Благословение Существа Существ
сделает нас сильнее, мудрее и прекраснее.

— Да, мой добрый друг, — ответил Мафусаил, — каждый день добавляет новые испытания и
новые достоинства нашему славному предприятию.

Он сказал это таким мягким и смиренным тоном, что Куку-Питер почувствовал,
что это его тронуло.

“Доктор, - сказал он, - подойдите сюда и попробуйте мою картошку; она такая же мучная,
как каштаны”.

“С удовольствием, с удовольствием”, — ответил добрый человек, усаживаясь
рядом со своим учеником.

“ Цыгане - достойные люди, ” сказал он, беря картофелину. - они так не думают.
вместо того, чтобы собирать пустые богатства, они живут изо дня в день, как
птицы в небе, и предпочитают свою независимость всем ложным благам
мира. Разве вы не заметили, мой добрый друг, с каким философским
весельем они едят свой морковный суп? Воистину, их образ жизни не так
неприятен, как можно было бы предположить.

— Вы правы, мэтр Франц, — сказал Куку-Питер. «Не далее как в
прошлом году я три месяца путешествовал с этим самым оркестром; мы играли
танцевальную музыку на всех ярмарках в Эльзасе; иногда мы ночевали в
в амбаре, иногда под открытым небом, и я обещаю вам, что мы не
жили на буковых ветках и сосновых шишках, как белки; каждый день у нас были яйца,
колбасы и бекон в изобилии!»

«И кто же дал вам всё это добро?»

“О!” - воскликнул Куку Питер, смеясь, “в то время как мы играли нашу музыку в
на одном конце деревни, и все женщины этого места были далеко в
дэнс, Соловей, Черная Сорока и еще двое или трое проскользнули за дом
через сады и в дома: если они находили кого-нибудь дома, они сообщали
их судьба; но если поблизости никого не было видно, они проворно пользовались хлыстом
сняли лен с камина, бекон с дымохода; они
наложили руки на масло, яйца, хлеб и вообще опустошили всю посуду
шкафы, содержимым которых они набили свои большие карманы — ибо
у них всегда есть карманы в нижних юбках, — а затем отправились в
лес. Ha! ha! ha! Матушка Франц, - весело воскликнул достойный апостол, - вы
видели бы вы лица крестьян, когда они возвращались домой! Ха! ха! ха!
какие рожи они корчили! какие рожи они корчили! и как они
издевались над своими жёнами! Ха! ха! ха!

“Как вы можете смеяться?” - воскликнула матушка Франц. “Разве вы не знаете, что
вели очень преступную жизнь?”

“О! Я не имею ко всему этому никакого отношения, доктор. Я только и делал, что играл
на скрипке. Если бы цыган поймали, кто мог бы сказать что-нибудь против меня
”

“Но вы вкусили плоды их грабежей: разве вы не можете
отличать справедливое от неправедного?”

— Конечно, я могу — и причина, по которой я ушёл из группы, заключалась в том, что моя
совесть упрекала меня; каждый раз, когда я ел что-нибудь из этих вкусностей,
голос внутри меня кричал: «Думай, что делаешь, Куку Питер, думай, что
«Будь осторожен, а то тебя могут принять за вора и посадить в тюрьму!»
От постоянных предупреждений этого внутреннего голоса я впал в уныние,
и мне казалось, что полиция вот-вот меня схватит. Ярмарка
закончилась, приближалась зима. Однажды, когда начал падать снег,
я взял скрипку под мышку и, несмотря на уговоры
Соловья, Пфифер-Карла и всей компании, которые хотели, чтобы я остался с ними,
вернулся в Саверн.

Матеус больше ничего не сказал, но изменил своё мнение о цыганах
и даже пожалел, что съел их картошку.

Солнце взошло и залило ярким светом долину между горами;
пора было отправляться в путь, и Мафусаил снова сел на Бруно.

Куку Питер взял Бруно за уздечку и поднялся по дороге, ведущей на
холм, чтобы выбраться из тумана, окутавшего долину.

Птицы пели свои радостные утренние песни. Ночь рассеялась,
и воздух стал более свежим и пронизывающим; тропинка из Хаслаха
снова стала видна среди кустов, и Ма; тре Франц, теперь более заметный
он непринужденно поздравил своего ученика с тем, что тот расстался с
цыгане.

По мере того как они углублялись в лес, солнце становилось все теплее и проникало
сквозь листву; и пока Бруно прогулочным шагом следовал за
по узкой, окаймленной мхом тропинке Куку Питер собирал спелую ежевику,
которой были усыпаны кусты. Его рот почернел от фруктов, и
он весело свистел в ответ птицам. Сойки стаями носились среди
подлеска, и не раз веселый скрипач бросал в них свою палку
они были так близко.

До девяти часов все шло хорошо, но когда наступила полная дневная жара,
и на крутые склоны Дагсберга, на которые нужно было взбираться, навалилась непреодолимая
тоска. Они не встретили ни души; вокруг них не было ничего,
кроме шелеста сосен. Обширные пастбища в
долинах, где слышался отдалённый звон колокольчиков и
пение молодых пастухов — то тихое, то пронзительное, — пробуждали эхо:
Всё напоминало ему о Грауфтале, о его старой Марте, об отсутствующих друзьях;
и из его груди вырывались тяжёлые вздохи. Куку Петер, вопреки
своей привычке, был задумчив, а Бруно печально повесил голову.
Воздух, словно с сожалением вспоминая о более счастливых временах,

много раз заставлял их останавливаться, чтобы перевести дух, и только к
пяти часам вечера они добрались до долины Зорн,
у подножия Верхнего Бюрра. Затем небо прояснилось; над ними вилась
дорога из Лотарингии; длинные вереницы повозок, крестьянские мужчины и женщины,
с большими корзинами на спинах, полными овощей,
проходили мимо; треск кнутов и звон упряжных колокольчиков
делали картину приятной и, казалось, возвещали о близости Заберна,
маленький городок, известный своим белым хлебом, колбасами и пенящимся пивом. Они
увидели его на выходе из долины, и Бруно, почуяв, что
скоро будет отдых, пустился в галоп. Добравшись до первых домов,
Мафусаил сбавил темп.

«Наконец-то, — сказал он, — мы достигли конца нашего пути —
судьба вот-вот свершится!»

После этого мэтр Франц и его ученик с гордостью вошли на старинную
улицу Таннер, и, по правде говоря, по мере их продвижения по ней
наблюдалось необычайное оживление. Молодые и старые лица улыбались
они стояли у всех витрин, в корнетах, в треуголках и
в хлопчатобумажных шапочках; всем было любопытно на них посмотреть; завсегдатаи
казино вышли на балкон с бильярдными киями или газетами в
руках; дети, возвращающиеся из школы, с ранцами в руках
вернувшись, последовал за ними; сами гуси, гулявшие по улицам и
болтавшие между собой на безразличные темы, вдруг издали
торжествующий крик и сразу же улетели на площадь Единорога.

«Видишь ли, Куку Питер, — сказал прославленный философ, — что за
наше прибытие производит сенсацию; повсюду нас принимают с новым энтузиазмом
! Если пастор одолжит нам свой храм всего на день или два,
мы уверены, что обратим весь город. Тогда самым простым способом будет
начать обсуждение и предложить всем высказать любые возражения, которые
могут прийти им в голову. Тогда с высоты кафедры я буду обличать их
громовым голосом, я буду оплакивать заблуждения века, я буду
наводить спасительный ужас на неверующих, софистов и, прежде всего,
на равнодушных — этих общественных прокажённых, этих никчёмных созданий, которые
ни о чём не думают, ни во что не верят и сомневаются даже в собственном существовании!
О, нечистая раса! Раса гадюк, предающихся чувственным удовольствиям, вы
затрепещете! Да, вы затрепещете от голоса Франца Матуса,
исполненного истинного энтузиазма; вы будете повержены здоровым
ужасом и встанете перед ним на колени! Но Франц Матуш не
жесток, и если вы только признаете преображение тел и
странствие душ, если вы только позволите вере проникнуть в
глубины ваших иссохших сердец, вам всё будет прощено!

Несмотря на душевное волнение, мэтр Франц ясно видел, что
происходило вокруг него. Вид людей в чёрных мантиях,
идущих к зданию суда, заставил его задуматься, а когда на
площади Ликорн за ними последовал своего рода городской стражник в
большой шляпе с полями и с тростью под мышкой, трусливая натура
прославленного философа сразу дала о себе знать, и он вспомнил,
что у него нет паспорта. К счастью, они добрались до улицы
Капуцинов и оказались перед домом священника.

— Стой! — крикнул Куку-Питер. — Вот наша гостиница!

- Благодарение Небесам! - воскликнул Маттиас. - У нас сегодня была долгая пробежка.

Он слез с седла, и Куку Питер, без малейших
колебаний, повел лошадь в конюшню.

В этот момент в доме послышался голос пастора Швейцера
восклицающий:

“Двенадцать луидоров! двенадцать луидоров! Ты сошел с ума, Саломон; тощая
корова, у которой даже свежего молока нет”.

- Мне предлагали за нее столько же, месье Швейцер.

“Тогда бери, бери, мой мальчик, и спасибо, что отдал мне
предпочтение”.

“Пастор торгует скотом?” - спросил Маттиас.

— Он немного разбирается во всём, — ответил Куку Питер, улыбаясь, — он
такой достойный человек — вы увидите.

Они пересекли зал, и разговор между пастором и евреем
стал более оживлённым.

— Давайте разделим разницу, — сказал один.

— Вы меня разыгрываете, — воскликнул другой, — десять луидоров, ни сантимом
больше!

Куку Питер остановился на пороге, и Мафусаил, заглянув через плечо своего
ученика, увидел одну из тех высоких комнат прежних времён,
украшенных дубовой мебелью, дубовыми панелями, огромными шкафами,
массивными столами, при виде которых сердце радовалось. Он сразу же сказал: «Здесь
они хорошо едят, хорошо пьют и хорошо спят! — да пребудет благословение Господне
на всех добродушных людях!»

Маленький толстячок сидел в кожаном кресле, его живот
занимал всё пространство между подбородком и ногами, а на румяном лице
отражалось добродушие. Рядом с ним стоял высокий грубиян в блузе, с
кривым носом и огненно-рыжими волосами.

“Добрый день, пастор!” - крикнул скрипач.

Маленький человечек обернулся и разразился громким смехом.

“Спасибо, Питер!” - воскликнул он. “Ha! ha! ha! откуда он взялся? Я должен был
спросить: "Куда он направляется?" — негодяй!”

И, отодвинув кресло, он развёл руки и попытался
прижать Куку-Питера к своему жирному животу. Это было трогательно —
словно два пасхальных яйца, пытающиеся обнять друг друга, и
у Матуса на глаза навернулись слёзы, когда он увидел их попытки. В конце концов
они оставили свои попытки, и Куку-Питер, повернувшись к Матусу,
закричал:

— Пастор, я представляю вам прославленного доктора Матеуса, лучшего человека в
мире и величайшего философа во вселенной!

— Добро пожаловать, добро пожаловать, месье! — сказал пастор Швейцер, пожимая руку Матеусу.
Франц протянул руку. “Садитесь. Я рад познакомиться с вами”.

Затем он отослал еврея и поспешил на кухню, крича:

“Gredel! Gredel! а вот и Куку Питер!”

Гредель, готовившая ужин, бросилась к двери в
гостиную; трое или четверо подростков заковыляли за ней, крича:
болтает и требует кусочки хлеба с джемом.

“Добрый день, Гредель”, - сказал Куку Питер, целуя жену в обе щеки.
“У тебя все хорошо, моя маленькая Гредель?”

“Да, ни на что не годный, я вполне здорова”, - ответила она, полушутя,
наполовину серьезно. - Ты вернулся, потому что у тебя не осталось ни су, я
полагаю?

- Ну же, ну же, Гредель, будь благоразумна; я всего лишь проезжаю через этот город;
это не стоит того, чтобы портить мне жизнь.

Дети ухватились за фалду пальто скрипача и стали звать его
“Нет, спасибо, Питер”, чтобы вытянуть из него что-нибудь; и пастор
весело потер руки.

Когда Куку Питер полностью уговорил свою маленькую жену, которая, в конце концов, была
не такая уж и худенькая, и когда он поцеловал детей, одного за другим
другой, и прошептал им, что его дорожный сундук набит
«Как хорошо», — Гредель вернулась на кухню, а Куку Питер, а также
пастор и Матус устроились перед бутылкой старого вольксхаймского вина.

В доме царила праздничная атмосфера; дети пели, свистели
и выбегали на улицу, чтобы посмотреть, как прибудет обещанный
дорожный сундук; куры, которым Гредель
выкручивал шеи, пронзительно кричали; Куку Питер
рассказывал о своих далёких странствиях, о своём титуле «великого раввина» и о
своих будущих перспективах; прославленный философ восхищался собой в процессе
эти чудесные истории; стаканы наполнялись и опустошались как будто
сами собой; и толстый живот пастора Швайтцера весело трясся при
рассказе о бесчисленных приключениях его старого товарища.

— Ха! ха! ха! — хорошая шутка! — воскликнул он. — Ты никогда не изменишься, Куку
Питер! — ты никогда не изменишься; никто не смешит меня так, как ты!

Наступила ночь, и тени от соседних домов
расползлись по большой гостиной, когда Гредель зажгла
свечи. Она собиралась подать ужин и быстро расстелила скатерть
накрывала на стол, накрывала и расставляла тарелки в надлежащем
порядке. Куку Питер посмотрел на нее с восхищением; никогда еще он не видел ее
такой свежей, пухленькой и привлекательной; он был поражен собой за это
не успев до этого оценить всех достоинств своей жены, он внезапно
поднялся, словно охваченный энтузиазмом, обнял ее
за талию и закружился с ней в вальсе, восклицая:

“ Эй, Гредель! эй!— Поехали!

— Не валяй дурака! Не валяй дурака! — закричала она.

Но он не обратил внимания на её слова и продолжал кружить её
и выкрикивать:

“Привет, Гредель! поехали!” Наконец, он звучно поцеловал ее в
шею и воскликнул—

“Ты моя маленькая Гредель, всегда моя хорошая маленькая Гредель, самая красивая
маленькая Гредель, которую я когда-либо встречал в своей жизни!”

Затем он вернулся на свое место, серьезно скрестил ноги и выглядел
очень довольным собой за то, что он сделал.

Дети с криками вбежали в комнату—

“Нонон Куку, Питер, чемодан не привезли!”

“Правда?” - спросил он. “Это очень странно, очень странно; но подождите еще немного
это обязательно произойдет, совершенно обязательно произойдет!”

Эти справедливые обещания не удовлетворили их, но вид некоторых
Яблочные оладьи, тарталетки и горячие галеты, которые Гредель ставила на
стол, вернули им хорошее настроение. Перед математикой; мы с Куку Питером
заняли свои места, они расселись вокруг стола, подложив под подбородки
салфетки; и когда вечеринка была организована, и
священник торжественным тоном поблагодарил Бога за множество прекрасных вещей,
которые Он послал в мир для использования Своими детьми, это было
восхитительно слышать, как все они одновременно восклицают: “Аминь!”

Ужин прошел весело. У всех был хороший аппетит. Гредель помогла
дети; Куку Петер наполнил бокалы и предложил, во-первых,
здоровье мамы; тре Франц — затем пастора Швейцера.
знаменитый философ прославлял переселение душ, а
пастор с нежной благожелательностью восхвалял свое потомство. Фриц
собирался стать священником; его не интересовало ничего, кроме Библии; он был
высокоинтеллектуальным ребенком. Вильгельм обещал быть превосходно подготовленным к
коммерции; а Людвиг не мог не стать генералом, потому что с утра до ночи играл
на флейте. Математика; сша не противоречили бы
философские взгляды хозяина; но он считал, что все они,
без исключения, принадлежат к семейству пингвинов, примечательных своими
короткими крыльями, большим желудком и ненасытным аппетитом.

Для прославленного философа было очень приятным видеть, что
его предвидение подтвердилось, когда подали десерт; эти малыши
затем с удивительной жадностью принялся за крем, пирожные и тарталетки. Фриц
раздавал печенье, Вильгельм засовывал изюм в карман, а маленький
Людвиг выпивал вино Гредель каждый раз, когда она поворачивала голову, чтобы улыбнуться
Куку Питеру.

В конце трапезы пастору принесли пенковую пастилу, и,
слушая обращение матушки Франц, которая просила
воспользовавшись храмом для провозглашения своего учения, закурил;
затем, откинувшись на спинку кресла, он выпустил несколько затяжек
выпустил дым в воздух и с предельным спокойствием ответил:

“ Выдающийся философ! вами движет по-настоящему трогательный
философский пыл, и мне было бы очень приятно оказать вам
услугу. Но что касается храма, об этом не может быть и речи; я
я не могу противостоять такому неотразимому
красноречию, как ваше; это слишком много для человеческой слабости. Но,
слава богу, у нас в Саверне есть казино — то есть место,
где собирается элита общества: адвокаты, судьи, прокуроры, все
хорошо информированные люди, которым ничего не останется, кроме как
послушать вас и воспользоваться вашими советами. Если вы хотите…

— Это само Существо Существ вдохновило тебя на то, чтобы
привести меня в это место! — воскликнул Матус, перебивая его. — Здесь
нельзя терять ни минуты; Вселенная слишком долго пребывала в сомнениях и
неопределённости».

«Сдержите своё нетерпение, прославленный философ!» — ответил пастор.
«Во-первых, не мешало бы начистить ваши сапоги. Я
прекрасно знаю, что возвышенный разум не утруждает себя такими деталями,
но начищенные сапоги не повредят вашему красноречию». Кроме того, Гредель
почистит ваше платье, чтобы вы могли соответствовать ораторскому
декоруму, рекомендованному Цицероном; к тому времени я надеюсь закончить с
трубкой, и мы отправимся в путь.

Эти разумные соображения заставили Матуса умерить своё
нетерпение. Куку Питер принёс ему пасторский халат и
тапочки; Гредель начистил его сапоги и отряхнул коричневое пальто; Ма;тр
Франц побрился, как привык делать в Грауфтале; наконец,
надев чистую рубашку в соседней комнате и завершив все свои
приготовившись, знаменитый философ и пастор отправились в путь
вместе направились к казино.

Куку Питер, оставшийся с Гредель, проводил их до двери со свечой
в руке и пожелал им всяческой удачи.




ГЛАВА XVIII.


Проходя мимо старинной улицы Капуцинов, Массачусетс, тре Франц почувствовал настоящее
удовольствие от того, что сменил рубашку и побрился; его разум был
наполненный неопровержимыми аргументами, и луна в некотором роде опередила
его, чтобы проводить в казино.

Смущенный ропот возвестил, что маленькая часовня Сен-Жан полна
верующих; на улице не было слышно ни звука; все женщины
были на богослужении, а все мужчины в трактире.

Маэстро Франц и пастор некоторое время шли молча, с удовольствием вдыхая
свежий вечерний воздух, такой приятный после сытного обеда;
наблюдая за быстрым светом, который вырывается из быстро открывающейся и
закрывающейся двери, за фонарем, движущимся посреди темноты, за появляющейся тенью
за хорошо освещенными оконными стеклами - короче говоря, те смутные впечатления от
ночи, столь полной мечтательной тайны и невыразимого очарования; но вскоре
воодушевленный своими антропо-зоологическими размышлениями, знаменитый
философ ускорил шаг.

— Постойте, мой дорогой месье, постойте, — сказал пастор. — Вы
бежите как заяц. Дайте мне перевести дух.

— Все ли гости собрались? — спросил Мафусаил.

— Пока нет, пока нет; спешить некуда. Что бы сказали,
если бы судьи, адвокаты и прокуроры пошли пить и играть
в полдень? Это было бы неподобающе; они должны подождать,
пока пабы не закроются, и подавать пример благопристойности».

Так говорил пастор, что не помешало Ма; тре Францу Мат;нам
продвигаться вперед большими шагами, под напором новых
воодушевленный, бормочущий себе под нос— “Мужайся, Франц! Не слушай
советов ложной мудрости и трусливой любви к покою; придирчивый
Извилистые пути софистики не собьют с толку ваш разум и не помешают
вашему триумфальному шествию».

Пастор рассмеялся над его поспешностью.

«Куда вы торопитесь, мой дорогой месье, куда вы торопитесь?» — воскликнул он
на пороге казино. «Разве вы не видите, где мы?»

Оглядевшись, матушка Франц заметила высокие окна, светящиеся в
темноте, за которыми мелькали фигуры танцоров
красные занавески.

“Именно здесь, - подумал он, - вот-вот произойдет возрождение человечества
!”

Он был очень тронут этой великолепной идеей, но еще больше его взволновала
волнение, когда пастор, открыв дверь, увидел большую комнату
, освещенную большим количеством ламп. Значительное количество людей
были уже в сборе. Некоторые читали газеты; месье ле
Нотариус Крейцер играл в пикет с месье Юристом
Свибель; благородный барон Пипельназ, откинувшись в большом кресле,
серьезно обсуждал дела страны; и молодой заместитель
Паплер болтал и смеялся с очаровательной мадемуазель Олимпией,
молодой девушкой за стойкой с закусками. Это было великолепное зрелище, такое
как Ма; тре Франц не мог припомнить, чтобы видел много лет; и
когда, проходя мимо одного из зеркал в золотой оправе, он увидел себя
стоя посреди комнаты в коричневом пальто, коротких бриджах
и клетчатом жилете, он мысленно поблагодарил пастора за то, что тот велел начистить его
ботинки и почистить сюртук.

Посетители казино повернули головы и заулыбались при виде
хорошего человека; они приняли его за крестьянина из Верхнего Эльзаса, который заблудился
его путь в высших сферах, и его вид восхищения был приятным
чтобы они посмотрели; но когда пастор предложил ему сесть и заказал два
бокала пива, они подумали, что это, должно быть, какой-нибудь деревенский священник, и каждый из них
вернулся к своей прежней позе.

Прекрасная Олимпия позвонила в колокольчик, и были поданы два бокала пива
на блестяще раскрашенном лакированном подносе.

Можно представить, как Мафусаил, должно быть, удивился такому великолепию.
Хрустальные шары украшали лампы, а стулья были
покрыты бархатом, мягким, как шерсть ягнят. Поэтому,
несмотря на свои твёрдые убеждения, он не мог не почувствовать нечто вроде
робость, естественная для тех, кто оказывается в присутствии
великих мира сего.

«Ну что, достопочтенный философ, вы хотите, чтобы я объявил о начале вашей
речи?» — спросил жизнерадостный пастор.

«Пока нет, — ответил мэтр Франц почти шёпотом, и румянец
покрыл его почтенные щёки, — пока нет. Я ещё не совсем подготовил своё
вступление».

«Чёрт возьми!» У вас будет время подумать об этом. Если позволите, я просмотрю
эту газету, а когда вы будете готовы, вам останется только сказать
мне.

Матеус утвердительно кивнул и достал из кармана «Краткое содержание».
его «Антропозоология».

В благоразумии этому доброму человеку не откажешь: напротив, его робкая
натура в ходе последовательных превращений приучилась
настораживаться, и можно сказать, что при определённых
обстоятельствах он спал с открытыми глазами. Поэтому всё время, пока он
просматривал «Краткое содержание», он внимательно наблюдал за всем, что происходило в
комнате, и даже прислушивался к тому, что говорили справа и
слева.

Каждую минуту появлялись новые лица: то господин Стоффель, сборщик налогов,
с его двойной золотой цепью и безделушками; теперь Хоспос, аптекарь, чей
громкий голос был слышен в вестибюле; теперь месье Сейпель,
генерал гвардии, все швы на его мундире расшиты серебром.
Все эти джентльмены на мгновение остановились у барьера и произнесли
несколько оживлённых речей в адрес прекрасной Олимпии, которая покачала головой и
улыбнулась с бесконечным изяществом. Затем они сели и попросили принести
газеты.

Разговор стал более оживленным и переключился на бал, который должна была устроить
мадам де Су-Пре, и на имена тех, кто должен был на нём присутствовать
упоминалось. Это должно было стать грандиозным развлечением в конце
сезона. Был приглашён шеф-повар из Страсбурга. Господин генерал
значительно улыбнулся. Когда ему упомянули о куропатках и перепелах,
он не сказал ни «да», ни «нет». Затем последовали откровения. Из карманов жилета
были извлечены пригласительные билеты!

«Ах! — _ты_ едешь, мой дорогой друг! Я в восторге!

— И я тоже!

Мы обменялись поздравлениями. Но что окончательно убедило меня в том,
что я не ошибся, так это известие от благородного барона Пипельнаца о приближающемся
прибытие господина префекта из Совета по надзору. Тысяча
тайных связей между этим путешествием и балом госпожи субпрефектессы
была обнаружена. Не было никаких сомнений в том, что господин префект
собирался быть на балу. Какое событие! Все приглашённые
смотрели друг на друга в каком-то экстазе. Быть на одном балу с
Господин префект! Ужинать за одним столом с господином префектом
!

Те, кто еще не получил пригласительных карточек, продолжили игру,
громко восклицая: «Три короля! три туза!»
он ничего не слышал об этом разговоре. Сам пастор выглядел очень
серьезным и с неослабевающим вниманием читал свою газету; но они не могли
скрыть своего замешательства, которое ясно читалось на их
лицах. Они были глубоко огорчены и заслуживали большого сочувствия.

Собирались небольшие компании близких друзей, чтобы выпить пунша и глинтвейна
вино. Со всех сторон не говорили ни о чем , кроме грации мадам ла
Су-Пр;ф;т и несравненная элегантность её ужинов. Благородный
барон Пипельназ, мэр города, рассказал о приёме, который он намеревался устроить
чтобы представить господину префекту. В течение двадцати лет господин барон кланялся
ему у дверей мэрии, но при столь лестных обстоятельствах
он предложил пойти и встретить его в полном официальном костюме и даже хотел
вручить ему короткую поздравительную речь.

Появление прокурора Китцига прервало этот приятный
разговор. Он был одним из старых товарищей пастора Швейцера по
Страсбургскому университету, и каждый день они вместе играли в
“Юкер”. Светское общество смеялось над вульгарными манерами прокурора
Китциг, который не знал, как подобает вести себя в соответствии со своим положением, и разговаривал
на равных со всеми, с кем ему случалось встретиться, однако никто не осмеливался делать это
ему в лицо. Маэстро Китциг занимал высокое положение в Саверне.
Кроме того, кто мог быть уверен, что в какой-то момент у него не возникнет
какое-нибудь небольшое дело с господином прокурором? Поэтому все
улыбались господину прокурору, который отвечал кивком или парой
многозначительных слов.

«Вы очень добры, господин прокурор. Вы слишком добры, господин
прокурор».

“Ha! ha! ha! Какой фарс!” прошептал пастор на ухо Math;us: “Что за
фарс! Вы когда-нибудь видели что-нибудь подобное в Грауфтале?”

Но прославленный философ ничего не ответил. Он узнал в
Ма; тре Китциг - представитель породы собак, к которому зайцы испытывают
особое почтение.

Через несколько мгновений месье прокурор присоединился к своему другу
Швейцеру, пожал ему руку и поклонился Матусу.

«Ну что, Карл, — сказал он, усаживаясь, — сыграем сегодня вечером в
«Юкер»? Я буду рад этому».

«Я готов, Мишель».

“Представьте себе, — продолжала мама Китциг, - я ничего не делала с пяти часов”
но послушайте свидетелей, и Бог знает, не приедут ли другие с
ярмарки!”

“С ярмарки в Хаслахе?” - спросил пастор, глядя на нас.

“Да, там творятся замечательные вещи. Два негодяя
взбудоражили население сверху донизу своими зажигательными
проповедями. Они посягали на законы, мораль и религию — даже совершали
чудеса! Это дело для суда присяжных.

— А если они попадут в руки правосудия?

— Они не выйдут из моих рук раньше, чем через двадцать лет.
галеры, - ответил Китциг, с величайшим безразличием поглощая понюшку табаку
. “ Но мы сейчас не имеем к этому никакого отношения. Карты — и
грифельная доска!”

Никогда Франц не занимался математикой; он оказался в таком ужасном положении. Его
первым побуждением было осудить себя и защитить доктрину перед
народами; но при этой мысли у него волосы встали дыбом на затылке.
Он посмотрел в сторону двери и остался неподвижен.

Со своей стороны, пастор чувствовал себя не слишком-то в своей тарелке. Однако у него хватило присутствия духа
, чтобы сказать—

“Позвольте мне представить вам доктора Мата; мы, из Грауфталя, возвращаемся из
«Научное собрание в Беле».

— Ах, — сказал прокурор, тасуя карты. — На обратном пути в
Грауфталь — он, должно быть, проезжал через Хаслах?

Маэстро Франц подумал, что ему следовало бы упасть навзничь, но, к счастью,
его язык, так сказать, сам собой вернулся на место.

— Прошу прощения, господин прокурор, — сказал он, — я приехал через Молсхайм.

— Ах! досадно, мы могли бы получить от вас кое-какую полезную информацию,
— сказал мэтр Китциг.

Затем он сдал карты, и игра началась.

Какое положение для мэтра Франца! в момент, когда он мог получить больше всего
великолепный ораторский триумф и провозглашение системы, чтобы быть
обязанным хранить молчание — отрицать доктрину— скрываться
как преступник! Ибо чем больше он думал о том, чтобы сдаться, тем больше
его естественные инстинкты противились такому поступку, и в своей
беде он закричал:

“О бедная Математика; мы! — бедная Математика; мы! — до каких крайностей ты доведен! Попасть
на галеры в твои годы! Бедный Мафусаил! Чем ты провинился,
что заслужил такую печальную участь? Разве ты не пожертвовал своим покоем,
своими самыми дорогими привязанностями ради счастья человечества? Бедный Мафусаил!

Его сердце разрывалось, и всё его существо дрожало, но у него не было сил,
чтобы сдаться: он боялся.

Когда после того, как была сыграна первая партия, мэтр Китциг рассеянно сказал ему,
что он, должно быть, обязательно проезжал через Хаслах, так как
дорога из Молсхайма проходила сразу за этой деревней, он снова
отрицал это — решительно отрицал, говоря, что проезжал позади
Хирхланда, и давая ложное описание маршрута и
красоты природы, описывая огромный круг вокруг Обербронна,
Эшенбаха и вообще всех мест, через которые он проезжал.

“Вы выбрали очень длинный и окольный путь?” - заметил прокурор;
затем игра продолжалась без перерыва.

Время от времени матушка Китциг отпускала едкие замечания по поводу
трудности горных дорог, опасности проповедовать новое
доктрины, и прославленный философ трепетал до мозга костей
его кости. Так прошёл этот вечер, который должен был решить судьбу
Франца Матуса, ход развития цивилизации
и счастье будущих поколений; он прошёл в самый жестокий из
мучения. В то время как вокруг доброго человека царила радость, в то время как благородный барон
де Пипельназ цвел в своей гордыне, а все эти вульгарные существа
они тешили себя самыми радужными надеждами: он, такой хороший, такой
справедливый, такой великодушный, не думал ни о чем, кроме бегства — отправиться и
обогатить Америку сокровищами своей науки! “Вот, - подумал он,
- доктрины свободны; не нужно бояться ни прокуроров, ни жандармов;
Каждый может творить чудеса, как ему вздумается!»

Наступил полночь, и многие завсегдатаи казино
Он уже удалился, когда прокурор Китциг встал и, глядя на
прославленного философа, сказал:

«Конечно, мой дорогой месье, вы ошиблись; вы, должно быть,
вышли на дорогу позади Хаслаха и прошли через деревню?»

Франц Матуш, словно охваченный гневом, в третий раз
с клятвой заявил, что не понимает, о чём идёт речь, — что он никогда
так не поступал!

Его чувства наверняка выдали бы его, если бы у него не было самого
честного лица в мире. Но как можно было предположить, что этот добрый
Папаша Матус, доктор из Грауфталя, был тем ужасным реформатором,
великим грешником, который задумал дерзкий план по сотрясению
вселенной? Такая мысль не могла прийти в голову никому другому, поэтому мэтр
Китциг довольствовался тем, что посмеялся над странным возбуждением этого достойного человека
и пожелал ему «доброго вечера».

Пастор и мэтр Франц ушли последними, и когда они
оказались на улице, доктор, почувствовав всю силу своей слабости,
разрыдался. Напрасно месье Швейцер пытался утешить его добрыми словами.
слова — он не мог простить себе; и если бы хозяин не поддержал
его, он не смог бы сделать ни шагу, настолько он был подавлен
от волнения у него так сильно задрожали все конечности.




ГЛАВА XIX.


Когда Франц Мат; мы и пастор добрались до дома, там все уже
спали. Пастор, оставив Матуса у двери гостиной,
пошёл на кухню и через несколько минут вернулся с зажжённой свечой.

На смену волнению доброго человека пришло спокойствие; он механически последовал
за хозяином, который провёл его в маленькую спальню на втором этаже,
выходящую в сад при доме.

Верхушки деревьев мягко бились в окна; постельное бельё на
кровати было удивительно белым, а старая дубовая мебель, казалось,
приветствовала его с наивной фамильярностью. Но в своей печали
прославленный философ не заметил ни одной из этих деталей и сел,
издав глубокий вздох.

— Послушайте, мой дорогой месье, — сказал пастор, — забудьте о мелких неприятностях,
связанных с философской карьерой; хорошенько выспитесь, и завтра вы будете
таким же свежим и бодрым, как если бы одержали самую блестящую победу.

Он пожал руку мэтру Францу, поставил свечу на стол и
спокойно отправился отдыхать после трудов.

Когда шагов пастора больше не было слышно, и тишина
ночи воцарилась по всему дому, Маттиас, облокотившись на подлокотники,
на столе, обхватив голову руками, сидел, наблюдая за горением
свечи с неописуемо удрученным видом; он думал о
ничего, и все же ему было грустно — грустно, как будто Великий Демиург покинул
его!

Около часа дня он услышал детский плач в соседнем доме, и
мать пытается утихомирить это нежными словами. Этот детский голос, такой слабый
и мягкий — голос матери, еще более нежный — тронул сердце доброго человека
, и слезы увлажнили его глаза. Когда ребенка наконец успокоили,
молчание стало более глубоким, и матушка Франц, превозмогая усталость,
в конце концов заснула, уткнувшись лбом в стол.

Когда он проснулся, в окнах уже брезжил рассвет, и
свеча, вставленная в подсвечник, горела красным пламенем.
Все события ночи вернулись к нему в память. Он встал и
открыл окно.

Птицы уже щебетали в саду; несколько рабочих с
кирками на плечах болтали, проходя мимо ворот, их голоса на
в этот ранний час шум слышен от одного конца улицы до другого.
Продавцы молока из Дагсберга с большими жестяными бидонами под мышкой
сидели на соседних столбах, а слуги в коротких юбках
и с голыми руками они приходили один за другим покупать молоко для своих домов.
Все эти достойные люди выглядели здоровыми, и это было приятно видеть. Служанки
останавливались поболтать о крестинах, свадьбах и
отъезд рекрутов; торговцы открывали свои лавки и
вывешивали товары у дверей. Каждое мгновение происходило что-то новое;
затем спускался горный воздух, такой свежий и чистый, что грудь
распирало от удовольствия, и она как будто дышала сама по себе.

Матушка Франц, вдохновленная этим веселым зрелищем, начала смотреть на вещи
с более приятной точки зрения; он был, по сути, поражен
самого себя за свои беспочвенные страхи, ибо никто не мог запретить ему
преподавать доктрину, основанную на высочайшей морали и самой здравой логике.
Требовалось совсем немного, чтобы он всерьез решил донести на
себя прокурору; но его благоразумие подсказывало ему, что он мог бы, в
во-первых, быть запертым в тюрьме в ожидании расследования доктрины,
и это разумное размышление охладило его энтузиазм. “Франц Мат; мы”, - сказал он
- “Ты одержим слишком большим психологическим пылом.
Несомненно, было бы восхитительно претерпеть гонения и мученичество
за непреложную истину; это было бы _ very_ восхитительно — но какой цели это послужило бы
? Если вас посадят в тюрьму, кто будет проповедовать антропозоологию другим
Человеческий род? Это не под силу Куку Питеру, человеку маловерному
и от природы склонному к плотским утехам. Тебе будет
лучше уйти — тобой движет мудрость! Прежде всего, Франц, берегись
своей необычайной дерзости — истинное мужество состоит в
победе над своими страстями!

Когда прославленный философ пришёл к этому моральному пониманию
самого себя, он решил немедленно отправиться в Страсбург,
не теряя ни минуты. Поэтому он надел широкополую шляпу и
спустился на цыпочках в холл. Но когда он проходил мимо двери
маленькой комнаты под лестницей и на мгновение заколебался, не зная,
повернуть ли направо или налево, голос его ученика окликнул его
из интерьера—

“Кто там?”

“Это я, друг мой”.

“А, это вы, доктор?”

В это же время Мафусаил услышал, как кто-то встал с постели, и Куку
Питер в рубашке появился на пороге.

«Какого чёрта ты так рано встал?» — воскликнул весёлый скрипач.

«На то есть веская причина», — ответил Мафусаил. «Ты не знаешь, что я
вчера в казино узнали, что нас преследуют!”

- Преследуемый! - воскликнул Куку Питер, сдвинув ночной колпак на затылок
. “ Преследуемый — кем?

“От жандармов”.

“За что?”

“За проповедь учения”.

“Доктрина! Ах, эти негодяи! Я понимаю, как это бывает: они боятся
потерять свои места; потому что, если бы мы были хозяевами, именно мы
были бы раввинами ”.

“Вот именно! Они угрожают нам галерами”.

Куку Питер стоял с широко открытыми глазами и ртом. В то же время
голос из глубины комнаты крикнул:

“Во имя всего Святого, спасайся, Питер! — Лети!”

— Не волнуйся, Гредель, не волнуйся, — сказал скрипач. — Бедняжка,
как она меня любит! Мы сейчас же уедем. На галеры! Ах,
негодяи! — Куда мы пойдём, мэтр Франц?

— В Страсбург.

— Да, пойдём в Страсбург. Гредель, встань и приготовь нам завтрак.
Возвращайся в свою комнату, ма, дорогой Франц, через пять минут я буду готов.

Знаменитый философ вернулся в свою комнату, и Куку Питер
вскоре вернулся к нему, застегивая подтяжки.

- Моя жена уже на кухне, мама, тре Франц, - сказал он. - Я пойду и
оседлаю Бруно, и меньше чем через час мы отправимся.

Математик; мы, однако, вернулись через несколько минут, чтобы рассказать ему
о том, что произошло прошлой ночью. Куку Петер с удовольствием узнал
что их разыскивают в окрестностях Хаслаха.

“Хорошо!” — сказал он. - “Хорошо! Нам не нужно спешить, но мы можем спокойно позавтракать
”.

Вместе они спустились на кухню и обнаружили, что Гредель готовит стейки
на решетке и готовит кофе.

Серые утренние сумерки разливались по кухне, огонь
трещал, тысячи сверкающих искр взлетали вверх по черной трубе,
и мэтр Франц сидел, мрачно созерцая эту сцену и думая о
Грауфтале.

Через четверть часа Куку Питер вернулся и доложил,
что Бруно с видимым удовольствием съел свой овёс. Затем,
повернувшись к жене, он сказал: «Дай мне свой лучший нож, Гредель,
я хочу его».

«Что ты с ним будешь делать?» — спросила она.

— Сейчас увидишь, сейчас увидишь.

Как только он взял нож, он встал на каминную полку и
схватил копчёную колбасу толщиной с его руку, висевшую в дымоходе,
разрезал её пополам, затем сделал то же самое с ветчиной и, казалось, был очень доволен.
довольный своей работой.

«Если нам придётся уйти в лес, мэтр Франц, — сказал он, — мы
не будем питаться мачтой, как святой Антоний».

«Ах! Это не ты, негодяй, умрёшь от голода! — воскликнула его
жена. — Ты сначала заложишь свои штаны!»

«Как хорошо ты меня знаешь, Гредель!»— как хорошо ты меня знаешь! — воскликнул весёлый
скрипач, нежно целуя её.

Затем он вышел, чтобы сложить свои пожитки в рюкзак.

— Это правда, доктор, — спросила Гредэль, как только он
отошёл, — что вы хотите сделать его главным раввином в странствиях?
души? Дело в том, что он рассказал мне так много историй, что я не могу сейчас
верить всему, что он говорит ”.

“Да, дитя мое, это правда, - сказал добрый человек. - твой муж,
несмотря на его веселый юмор и природную легкость характера, имеет
доброе сердце; Я люблю его, и он сменит меня в управлении
душами”.

- О! - воскликнула она. - Я знаю, что он хороший парень и честный, но
он такой легкомысленный — он доставил мне немало беспокойства, этот негодяй! Я не могу
все равно не любить его, потому что в нем есть свои хорошие стороны, если только можно
ухватиться за это.

— Хорошо сказано, хорошо сказано, дитя моё! — сказал Мафусаил, тронутый наивным ответом Гредель.
— Куку-Питер ещё окажет тебе честь; о нём будут говорить в
далёком будущем.

Гордая этим, Гредель поспешила накрыть на стол в
столовой, и, когда Куку-Питер вернулся, они плотно позавтракали
хлебом с маслом, кофе и стейками. Месье Швайцер,
услышав звон бокалов, поспешно спустился вниз в одних штанах и,
увидев собравшихся за столом, громко расхохотался.

«Очень хорошо! — очень хорошо!» — воскликнул он. «Я рад, что вы снова в своей тарелке!»


Ма;тр Франц сразу же объяснил ему, что собирается уехать.

«Что ж, мой дорогой месье, — сказал пастор, усаживаясь, — несмотря на
то, что я был бы рад задержать вас здесь подольше, я
не могу не одобрить вашу осмотрительность. Китциг наверняка вас вычислит,
и вся его привязанность ко мне не помешает вам оказаться втянутым в
весьма неприятную историю. Раз так, давайте выпьем вместе.
Гредель, вот ключ от маленького погребка; принеси бутылку
из-под дров”.

Все ели и пили с хорошим аппетитом. Мама; тре Франц сожалел, что
расстаться с такими достойными людьми; но около шести пришло время расставаться.
Добрый человек обнял пастора; Куку Питер поцеловал свою жену, которая пролила
слезы при расставании с негодяем. Их вывели во двор, где
Бруно ждал. Когда мы сели в седла, пастор Швейцер горячо пожал
ему руку, и Гредель не могла оторваться от Куку
Шея Питера. Наконец они уехали, получив благословения и добрые пожелания
от всей семьи.




Глава XX.


Мэтр Франц и его ученик быстро проехали через город.
маленькие домики, разбросанные по обочинам, быстро сменяли друг друга
другой, с амбарами, конюшнями и деревянными ступеньками с развешанным бельем
на них — румяные дети, просящие милостыню, и старые любопытные женщины, высовывающие
свои кивающие головы из верхних окон. Через четверть
часа они были в деревне, дышали вольным воздухом, проходили
между двумя рядами каштанов, слушали пение птиц,
и все еще думая о достойном пасторе Швейцере, который так хорошо их принял
, о мягкосердечной маленькой Гредель, которая так много плакала,
провожая их взглядом.

Когда дымящиеся крыши Саверна и шпиль церкви
исчезли за горой, Куку-Питер наконец стряхнул с себя
глубокую задумчивость, в которой пребывал, и, откашлявшись два-три раза
, серьёзно запел старую балладу «Граф Герольдсек»:
жёлтый карлик, сторожащий самую высокую башню,
спасение прекрасной Иты, томящейся в плену в Верхнем Бёрре. В голосе Куку-Петера было что-то меланхоличное,
потому что он думал о своей
маленькой Гредель. Бруно шагал в такт, и Матусу казалось, что
Слушая этот древний язык, он погрузился в туманные и смутные воспоминания. После
последнего куплета Куку Питер перевел дыхание и воскликнул:

«Какую веселую жизнь вели эти графы Герольдсеки!
Бродили по горам, похищали девушек, дрались с мужьями,
пили, пели, пировали с утра до ночи! Какое славное существование!
Сам король не годился им в кузены!»

— Несомненно, несомненно, графы Жерольдсек были великими и могущественными
дворянами, — ответил Магнус. — Их власть простиралась от графства
Бирр до Зенгау и от Нижнего Мундата до Бассиньи в Шампани;
Самые дорогие драгоценности, самые красивые гербы, самые роскошные гобелены
украшали их великолепные замки в Эльзасе и Лотарингии; самые изысканные вина
хранились в их погребах, многочисленные рыцари скакали под их
знаменами, толпы дворян и слуг прислуживали им при дворе, а также
несколько монахов, которых они очень уважали. К сожалению,
вместо того, чтобы практиковать антропозоологические добродетели, эти благородные персонажи
убивали путников на дорогах, и Существо Существ, устав от
их грабежей, низвело их до уровня животных».

— Ах! — воскликнул Куку Питер, смеясь, — мне кажется, что я, должно быть, когда-то
был одним из тех добрых монахов, о которых вы только что говорили. Я должен
попытаться выяснить это, когда в следующий раз поеду в Герольдсек.

— Как вы собираетесь это сделать?

— Я поднимусь в замок, и если я когда-то был одним из тех добрых
монахов, то сразу же найду дорогу в подвал.

Осуждая чувственные наклонности своего ученика, Мафусаил втайне
смеялся над его весёлым нравом. «Никто не может быть совершенным, — говорил он себе.
— Этот бедный Куку Питер думает только о том, как удовлетворить свои физические потребности».
аппетиты; но он такой славный малый, что Великий Демиург
не обидится на него; он даже, я думаю, посмеется над идеей о
монахе и его доказательстве в подвале Герольдсека!» И прославленный
философ покачал головой, словно говоря: «Он никогда не изменится! Он
никогда не изменится!»

Так болтая, они тихо шли вдоль Зорна.
Больше часа они шли по другой стороне дороги, чтобы
находиться в тени деревьев, потому что солнце было высоко, а жара
была невыносимой. Насколько хватало глаз, вокруг не было ничего, кроме
бескрайняя равнина Эльзаса, колышущиеся поля ржи, пшеницы и овса;
горячий воздух был наполнен ароматом высокой травы. Но взгляд невольно обратился
к реке, под сень старых ив,
опускающих свои длинные ветви в воду, и возникла мысль о том,
какое это было бы наслаждение — искупаться в свежих и чистых волнах!

Ближе к полудню Франц Матус и его ученик остановились у родника,
окружённого ольхой, немного в стороне от дороги. Они расседлали
Бруно. Куку Питер поставил флягу с волхвом в родник, чтобы охладить его; он
Затем он достал провизию из своего вещмешка и лёг рядом со своим
хозяином между двумя рядами овса, которые полностью защищали их от
дневного зноя.

После усталости и дорожной пыли приятно
отдохнуть в тени, послушать журчание воды в траве, понаблюдать за
тысячами насекомых, пролетающих над головой весёлыми вереницами, и
почувствовать, как вокруг шелестят огромные золотистые колосья.

Бруно прогуливался вдоль изгороди; Куку Питер с неописуемым удовольствием приподнялся на
локтях, прищёлкнул языком и теперь и
затем подарил фляжку Математику;нам; но это было только для проформы,
ибо прославленный философ предпочитал родниковую воду лучшему вину,
особенно в такую жару. Наконец веселый скрипач покончил с едой,
сложил перочинный нож и воскликнул с довольным видом:

“Все идет хорошо, мама; тре Франц; ясно, что Великий Демиург защищает
нас — ясно как день! Мы далеко от Саверна; и если этот нищий
прокурор схватит нас сейчас, я немедленно соглашусь, чтобы меня повесили. Давайте
теперь сделаем последний глоток из фляжки и отправимся в путь; ибо если мы прибудем
слишком поздно, ворота города будут закрыты”.

Сказав это, он вернул свой вещмешок на место, вручил уздечку Мату; мы,
и прославленный философ, оседлав Бруно, отправились
вперед, полные мужества и уверенности. Сильная жара миновала,
тень от соседних холмов начала ложиться поперек дороги, и
бриз с Рейна освежил воздух.

Однако в каждой деревне Куку-Пьер вспоминал, что у него
осталось три франка из тридцати, которые дала ему мадам Терез, и
заходил в ближайший винный магазин. Повсюду он встречал знакомых.
и нашёл предлог, чтобы предложить или принять бутылку. Но он напрасно
умолял своего господина зайти в трактир,
потому что Мафусаил,
видя, что таким образом они никогда не доберутся до места назначения,
остался на лошади у дверей, в окружении крестьян, которые собрались, чтобы посмотреть на него. Самое большее, что он мог сделать, — это
принять стакан через окно в знак дружбы с
многочисленными друзьями своего ученика.

Наконец, ближе к вечеру, они увидели древний город
Страсбург. На их лицах уже читалось оживление.
проезд; каждую минуту им встречались экипажи, возчики, ведущие своих лошадей под уздцы
, таможенники, вооруженные острыми железными щупами,
колющие посылки, и прилежные люди, набитые призывниками.

Вдали появилось множество огней, которые повторились в
темном потоке Иля. Но когда они перебрались через
мост, прошли через многолюдный и шумный караул и извилистые
укрепления, когда они вошли в город с его старыми домами,
чьи фасады разрушались, а тысячи окон сверкали на солнце,
Свет висячих ламп; лавки с шёлковыми тканями, кондитерские и
библиотеки, освещённые, словно волшебными фонарями; двери, забитые
товарами, извилистые улочки, прячущиеся во тьме; когда все эти
предметы представали перед их взором, какие трогательные мысли возвращались в
память доброго доктора!

Здесь он провёл счастливейшие годы своей юности; здесь была пивная «Герон»,
куда он каждый вечер, покидая аудиторию для лекций по медицине,
приходил покурить трубку и выпить пинту пива в компании Людвига,
Конрада, Бастьена и многих других весёлых товарищей. Там-то и
сеньор серьезно рассуждал о своем предмете Бурхен; что
хорошенькие официантки ходили вокруг них, смеялись с одной, отвечали
подмигивают другому и отвечают на приказ своей хозяйки словами: “Иду
сейчас, мадам”. Ах, счастливые дни, как они теперь далеки! Что стало с
вы, Конрад, Вильгельм, Людвиг, отважные любители выпить, какими вы были? —что
стало с вами за эти сорок лет? А вы, Гретхен, Роза, Шарлотта,
что с вами стало? — вы, такие свежие, такие грациозные, такие деятельные, которые
всегда беспокоились о маленьком Франце, сидящем с таким серьёзным видом в углу
за столом, спокойно куря и потягивая пиво, подняв глаза к
потолку, возможно, уже мечтая о своих возвышенных антропозоологических
открытиях? Что стало с тобой, молодость, изящество, красота, беззаботная
жизнь и безграничная надежда? Ах, ты далеко-далеко! А ты, бедный
Матеус! состарился, твои волосы поседели, у тебя не осталось ничего, кроме
твоей системы, которая поддерживает тебя.

Так размышлял добрый человек, и сердце его билось, а толпа,
транспорт, магазины и здания вокруг не могли отвлечь его
от воспоминаний.

Иногда, однако, вид места, мимо которого он проезжал, менял
течение его меланхолических размышлений: там, у таможни, под
крыша этого высокого дома, отражавшаяся в реке и смотревшая вниз на
проплывающие лодки, была его чердачной комнатой, его маленькой, заляпанной чернилами комнатой
стол, его кровать с голубыми занавесками в нише, и он, Франц
Матеус, молодой человек, опершись локтями на старинный фолиант, лежащий на
столе перед одинокой свечой, изучает принципы учёного Парацельса, который
помещает душу в желудок, и глубокомысленного Ла Каза, который помещает её в
сухожильный центр диафрагмы; о благоразумном Эрнесте Платнере,
который делает так, чтобы он втягивался в лёгкие вместе с воздухом; о возвышенном
Декарте, который помещает его в шишковидную железу, — обо всех этих великих мастерах
человеческой мысли.
Да, он снова увидел всё это и мягко улыбнулся,
потому что с тех пор в его памяти хранилось столько драгоценных фактов, столько научных открытий!

«Ах, — сказал он себе, — если тело истощается и становится
слабым, то разум развивается с каждым днём. Вечная молодость
души, которая не может состариться и совершенствуется с каждым днём
преображения!»

Ещё дальше находилось жилище Луизы — доброй, невинной Луизы, — которая
пела, наигрывая простую мелодию, в то время как он, Матус, сидя на табурете у её
ног, часами смотрел на неё, бормоча: «Луиза, ты правда
любишь меня?» И она отвечала: «Ты же знаешь, Франц, что я люблю тебя».
О, милые воспоминания! Неужели всё это было лишь сном?

Добрый человек поддался очарованию этих далёких воспоминаний;
ему казалось, что он всё ещё слышит, как в тишине жужжит прялка Луизы,
когда голос Куку-Питера разрушил его очаровательные иллюзии.

— Куда вы идёте, мэтр Франц? — спросил он.

— Туда, куда нас зовёт долг, — ответил Матус.

— Да, но в какое место?

— Туда, где лучше всего распространять учение.

Они дошли до улицы Аркад и остановились под фонарём.

— Вы не голодны, мэтр Франц? — спросил Куку Питер.

— Немного, друг мой.

— Как и я, — сказал ученик, почесывая ухо, — Великий Демиург
должен послать нам ужин.

Мафусаил посмотрел на Куку-Питера; тот не выглядел
шутливым, и это заставило Мафусаила самого стать серьезным.

Более четверти часа они наблюдали за людьми, проходящими
через торговые ряды — продавцами, рекламирующими свой товар, хорошенькими девушками, останавливающимися
у витрин, студентами, позвякивающими шпорами по тротуару, и
похлопывая хлыстами для верховой езды, серьезные профессора пробираются сквозь
толпа с пачками книг подмышками.

Наконец Куку Питер сказал:

— Я думаю, мэтр Франц, что Существо Существ в данный момент
забыло о нас. Полагаю, нам не повредит, если мы заработаем несколько су
в пивных, вместо того чтобы ждать, пока Он пошлёт нам ужин. Если
ты умел петь, я бы сказал, пойдем со мной; но сейчас я пойду
войду один, а ты можешь подождать меня у двери.

Это предложение показалось Математику очень унизительным для нас, но, не зная,
что ответить, он смирился и последовал за своим учеником, который
поднялся по Гранд-рю и достал из сумки свою скрипку.

Ничто не могло быть печальнее, чем добрый доктор, переходящий от
паба к пабу и наблюдающий через окно, как его
ученик танцует то на одной ноге, то на другой, чтобы поддержать
доктрину. Он был вынужден напоминать себе о своей высокой миссии,
и сказать себе, что Существо из Существ хотело испытать его мужество
прежде чем вознести его к высшему опыту славы; он не преминул
презирать богатые склады, великолепные экспозиции, роскошь и
богатство вокруг него, плачущее про себя...

“Vanitas vanitatum, est omnia vanitas! Ваша гордыня подобна праху, о великие
обитатели земли! Вы исчезнете, как тени, и будете такими, как будто вас
никогда не было!”

Все эти возвышенные истины мало что значили, и, вдобавок к
несчастью, Бруно был сильно склонен заходить в каждую гостиницу, в которую попадал.

Они остановились перед более чем двадцатью тавернами, и к девяти часам
у Куку Пьера в кармане оставалось всего пять су

«Доктор, — сказал он, — дела идут плохо; вот три су, если вы
хотите выпить; а я пойду куплю буханку хлеба, потому что
мой желудок пустеет с каждой минутой».

«Спасибо, Куку Пьер, спасибо!» — очень печально ответил добрый человек. “Я
не хочу пить; но послушай меня. Теперь я вспоминаю, что Жорж Мюллер,
владелец отеля "Херон", взял с меня обещание никогда не останавливаться ни в каком другом
доме, кроме его. Это было в последний день нашей совместной работы, нашей учебы
с этим покончено. Жорж Мюллер, видя, что я и мои товарищи заплатили
все наши долги, пожал нам руки и предложил остановиться в его гостинице, если
случайно кто-нибудь из нас вернется в Страсбург. Обещание, которое я помню так же хорошо,
как если бы оно было дано сегодня, и мой долг - сдержать свое слово”.

“Как давно это было?” - спросил Куку Питер, и его лицо озарилось
надеждой.

“Тридцать пять лет назад”, - простодушно ответил математик.

“Тридцать пять лет!” - воскликнул Куку Питер. “И вы думаете, что
Жорж Мюллер все еще там?”

“Без сомнения. Я заметил его вывеску, когда проходил мимо; ничего не изменилось”.

— Что ж, тогда пойдём к «Цапле», — сказал ученик с унылым
видом. — Если там ничего не добьёшься, то и терять нечего!
Да поможет нам Великий Демиург!




Глава XXI.


На соборе пробило девять часов, когда Франц Матус и его
ученик остановились перед пивоварней «Цапля». Большой двор, затенённый
липами, был полон народу; цыганский табор аккомпанировал
шуму своей дикой музыкой. Каспар Мюллер, пивовар, в
рубашке с короткими рукавами, ходил от стола к столу, пожимал руки и обменивался
шутливые приветствия с выпивающими; и все эти фигуры, серьёзные и
комичные, скрытые в тени или отчётливо видимые при неясном свете,
представляли собой поистине странное зрелище.

Однако прославленный философ вместо того, чтобы предаться своим
привычным размышлениям о сходстве рас, смотрел на всё это
тусклым взглядом. Глядя на его вытянутую шею и
свесившиеся ноги, можно было бы сказать, что он отчаялся в учении и в будущем
будущих поколений.

«Ну же, мэтр Франц, — сказал ему Куку-Пьер, — смелее! Идите в свою
дом друга Жоржа Мюллера; он не может вас не узнать — тогда,
ура! Если мы только сможем найти ночлег, завтра мы
обратим мир!”

Математик; мы механически повиновались; он вышел, застегнул коричневую шинель
и дрожащими шагами направился во двор, бросая нерешительные
оглядывает все группы, не зная, к кому обратиться.

Вскоре Каспер Мёллер заметил, что он бродит под крышами, как
беспокойный дух; лицо доброго человека, искажённое печалью,
очень заинтересовало его. Он подошёл к нему и спросил, что ему нужно.

“Месье, - ответил Маттиас с низким поклоном, - не будете ли вы так добры
сказать мне, где я могу найти Жоржа Мюллера?”

“Жорж Мюллер? Он мертв уже пятнадцать лет!”

“Боже мой! Возможно ли быть более несчастным, чем я?” - воскликнул
добрый человек задыхающимся голосом.

Он снова поклонился и направился к воротам, но пивовар, тронутый
печалью, прозвучавшей в этом возгласе, задержал его и, отведя в сторону,
сказал с добротой:

— Простите, месье, вы, кажется, в чём-то нуждаетесь. Могу ли я
оказать вам услугу, которую вы ожидали от Жоржа Мюллера?

— Это правда, — ответил Матеус, и его глаза наполнились слезами, — я
нуждаюсь. Я пришёл попросить ночлега у Жоржа Мюллера,
одного из моих старейших и самых близких знакомых. Хотя я не видел его
пятьдесят лет — с тех пор, как закончил учёбу, — я
уверен, что его сердце не изменилось и что он бы меня
принял.

— Я в этом не сомневаюсь, — ответил пивовар, — и
я, его сын, не откажу вам, будьте уверены.

— Вы сын Жоржа Мюллера! — воскликнул Матеус. — Вы, должно быть, совсем ещё мальчик.
Значит, Каспер, которого я так часто качала на коленях! Ах! Мой дорогой ребёнок,
как я рада снова тебя видеть! Я бы не узнала тебя с
такими большими усами и румяным лицом!

Каспер не мог не улыбнуться простоте доктора, но, увидев,
что вокруг них собирается толпа выпивох, он повёл его в большую,
тогда ещё пустую, столовую, чтобы точнее узнать,
как обстоят его дела. Метрдотель Франц, не стесняясь, сообщил ему,
при каких обстоятельствах он покинул Грауфталь, и познакомил его с бесчисленными перипетиями своей антропозоологической

странствия; и Каспер Мюллер, фамильярно положив руки на
Плечи доктора, воскликнул:

“Вы хороший и превосходнейший человек! Разве твое имя не значится в
книге регистрации моего рождения?”

“Несомненно, - ответил знаменитый философ, - я был у матушки Жорж
в качестве свидетеля”.

“Эх! какая необходимость в дальнейших объяснениях? - перебил пивовар.
— Вы останетесь в моём доме на ночь, это понятно. Я распоряжусь, чтобы вашу
лошадь отвели в конюшню, и пришлю к вам вашего ученика.

Сказав это, он покинул Мата, чтобы отдать распоряжения.

Едва Куку Питер присоединился к знаменитому доктору в главной
столовой, как вошла Шарлотта, одна из прислуги в доме,
сообщить им, что все готово. Несмотря на эти приятные новости,
Франц Маттиас не мог избавиться от чувства глубокой меланхолии. Ему казалось
что Великий Демиург, вместо того чтобы оставить его прибегать к
Жорж Мюллер, возможно, сам дал бы ему все необходимое для
философского существования, тем более что исключительно ради своей славы он
покинул Грауфталь, не взяв с собой ни единого су.

Но Куку-Питер, удивлённый тем, что нашёл такое хорошее место для отдыха,
вместо того чтобы спать под звёздами, был поражён
всем: размерами гостиницы, лестницами с
красивыми медными перилами, количеством комнат; и когда Шарлотта
провела их в чистую комнату и он увидел на круглом столе
уже дымящийся ужин, в том числе половину фаршированной индейки,
его благодарность выразилась в полной мере. «О Великое Существо! — воскликнул он. — Существо из Существ! Теперь
проявилась твоя безграничная сила и бесконечная мудрость! Какой пир для
бедняги философы, которые ожидали, что им придется спать на улице!”

Он произнес эти слова таким выразительным тоном, что Шарлотта
мгновенно прониклась к нему симпатией; но знаменитый Доктор
ничего не ответил, потому что был по-настоящему подавлен и грустно размышлял о
философская карьера.

Размышляя о том, что величайший философ современности, преемник
Пифагора, Филолая и всех мудрецов Индии и Египта,
прославленный Франц Мат; мы из Грауфталя, вместо того, чтобы быть принятыми
населением с энтузиазмом, вместо того, чтобы с триумфом передвигаться по дорогам
усыпанный пальмами, он рисковал остаться лежать на улице и
умереть от голода, он впал в глубокую меланхолию, и пока ел, с горечью
прокручивал в уме события своего путешествия; избиение, которое он получил
в Обербронне, попытку Якоба Фишера схватить Бруно, угрозу
о прокураторе Саверна и предложении Куку Питера пойти
и петь в пивных. Это последнее обстоятельство ранило его
до глубины души, и время от времени на его глаза наворачивались крупные слёзы,
потому что он видел себя, как Велизарий, протягивающим руку
благотворительность на углу улицы.

Куку Питер сначала не обратил внимания на его расстроенный вид, но
к концу трапезы он заметил это и заплакал, ставя на стол
свой стакан—

“О чем, черт возьми, ты думаешь, мама; о математике; о нас? Я никогда не видел тебя
такой раньше!”

— Я думаю, — ответил добрый человек, — что человечество недостойно
знать возвышенные истины антропозоологии. Мне кажется, что люди поражены
прискорбной — и я должен сказать, умышленной — слепотой, ибо если
они слепы, то только потому, что сами этого хотят. Напрасно мы
мы пытались заставить их прислушаться к голосу справедливости. Напрасно мы
пытались смягчить их сердца красноречием и убеждением. Напрасно мы
жертвовали нашими самыми дорогими привязанностями, покидали кров наших отцов, наших
друзей, наших…

Он не смог договорить; его сердце все больше и больше распиралось от
перечисление этих бедствий закончилось тем, что он заглушил свой голос; и, поклонившись
уронив голову на стол, он разрыдался.

В этот момент Каспер Мюллер, закрыв пивоварню, поскольку было
одиннадцать часов, вошел в комнату с бутылкой старого "вольксхайма" в каждой
рука. Его поразило, в каком расстроенных чувствах пребывает доктор.

«Боже мой! — воскликнул он, останавливаясь на пороге, — что случилось?
Я шёл, чтобы чокнуться со старым другом моего отца, а
нахожусь в полном расстройстве!»

Куку Питер уступил ему своё место и рассказал о положении дел.

«И это всё?» — воскликнул Каспер Мёллер. — Неужели вы дожили до своих лет, мой дорогой
месье, и не узнали, что такое мужчины? Если бы я мог оплакивать
всех негодяев, которым я оказывал услуги и которые отплатили мне
из-за неблагодарности мне потребовалось бы шесть месяцев, чтобы сделать это! Давай, давай, не унывай
взбодрись! Что за черт! Вы находитесь среди хороших и заслуживающих доверия друзей.
Приходите, выпейте чашечку этого старого вольксхайма — это поднимет вам настроение”.

Говоря таким образом, он наполнил бокалы и выпил за прославленного
здоровье философа. Но Франц Матус был слишком глубоко потрясён, чтобы так
быстро прийти в себя; несмотря на великолепие волчьего логова,
несмотря на добрые речи хозяина и ободряющие слова Куку Питера,
его душу продолжала терзать неопределённая печаль. И только когда
Позже, когда Каспер Мюллер заговорил о
старых добрых временах, он, казалось, пришёл в себя. С каким удовольствием
превосходный старик вспоминал черты прошлого,
простоту нравов, сердечную привязанность старых жителей
Страсбурга, простую и патриархальную семейную жизнь! Стало очевидно,
что все его чувства, вся его душа, всё его сердце были в
том далёком прошлом.

Куку Питер, опершись локтем о стол, мрачно курил свою
трубку; Каспер Мёллер улыбался, слушая рассказы доброго человека; а Шарлотта,
усевшись за печку, она невольно заснула, склонив голову
медленно-медленно, а затем, через определенные промежутки времени, рывками приходя в себя.

Был почти час дня, когда Каспер Мюллер попрощался со своим гостем, и
Полусонная Шарлотта проводила Куку Питера в соседнюю комнату,
и смогла немного отдохнуть после утомления.

Оставшись один, мэтр Франц поднял занавеску на окне и
несколько минут смотрел на пустынные и тихие улицы города.
Фонари гасли — луна бросала бледный свет на дымоходы;
неописуемое чувство одиночества и грусти охватило его
душу; ему казалось, что он один на свете! Наконец он лег в
постель, бормоча молитву, и, когда заснул, прекрасная долина
Грауфталь вернулась к нему: он услышал шелест листвы,
и черный дрозд, поющий в тенистых сосновых аллеях. Это был
прекрасный сон!




ГЛАВА XXII.


Крики торговцев овощами разбудили Франца Матуса рано утром.
Город всё ещё был окутан туманом с Рейна, и по тротуарам с грохотом
проезжали тяжёлые машины.

Как это отличалось от его маленькой деревушки Грауфталь, такой спокойной, такой
мирной в своей сосновой долине! Где едва слышный шелест листвы,
пение птиц и весёлое щебетание соседей на
порогах их маленьких домиков почти не нарушали утреннюю
тишину! Как отчётливо слышались там малейшие вздохи,
мельчайшие звуки посреди тишины! Как сладко было
мечтать о Великом Демиурге, пока старая добрая Марта не принесла ему
тапочки!

Долго лежал прославленный философ, опершись локтем о подушку,
Он представлял себе это домашнее счастье, эти безмятежные горные
пейзажи с тропинками, наполовину скрытыми в вереске, тихое журчание
Зинзеля в каменистом русле, рыбака, возвращающегося вдоль берега
реки с длинным удилищем и большой сетью на плече, браконьера, мокрого от
росы, с коротким ружьём под мышкой, возвращающегося на рассвете, лесоруба в
его прокуренной хижине с топором за поясом. Сам Жан-Клод Вахманн,
в своей маленькой треугольной шляпке и с большим носом, показался ему
привилегированным существом природы, наслаждающимся огромным — неисчислимым — счастьем!
в то время как он, бедный изгнанник, без очага и крова, отвергаемый со всех сторон,
не имея даже камня, на который можно было бы преклонить голову, считал себя
самое несчастное, самое отверженное из всех существ в мире! Ах! если бы ему
не предстояло выполнить эту высокую миссию! — если бы он не был предопределен от
начала веков для разрушения софистики и предрассудков!
Но сама эта миссия — какую горечь, какое несчастье, какой обман
если бы она не навлекла на него! Увы! бедная Математика; мы! как он мог этого добиться
это? Куда ему следует направиться, покинув пивоварню? Что ему следует делать на
вечером того же дня?

Погрузившись в эти мысли, добрый человек оделся и, медленно
спускаясь по лестнице, вошёл в главную столовую. Когда он вошёл,
все окна были открыты, слуги поливали и подметали пол.
Мадам Мюллер наполняла фруктами и ломтиками хлеба маленькие корзинки своих детей,
перед тем как отправить их в школу. Это была
сцена оживления, которая почти заставила его забыть о трудностях,
связанных с преобразованием Вселенной. Более того, Каспер Мюллер и Куку Питер, сидевшие за
одним из маленьких столиков в комнате, весело поприветствовали его, и он
Настроение слегка улучшилось.

«Доброе утро, мой дорогой месье! Как прошла ваша ночь?»

«Вы как раз вовремя к завтраку, мэтр Франц!»

«Присаживайтесь, доктор. Кэтрин, это тот джентльмен, о котором я вам рассказывал».

«Очень рада вас видеть, месье, и познакомиться с вами. Мой муж много хорошего о вас рассказывал».


Так был принят Доктор. Ему пришлось занять свое
место за столом, и Шарлотта быстро появилась с двумя кофейниками
кофе и горячим молоком.

По этому поводу прославленному философу пришлось еще раз отметить следующее
чувственный дух его ученика; ибо, когда Шарлотта разлила кофе,
Куку Питер закричал:

«Дайте мне побольше кофе — я скажу вам почему».

Матеус сделал ему знак, чтобы он сдерживал свою жадность, но это не
помешало ему снова закричать:

«Дайте мне побольше молока — я скажу вам почему».

— Очень хорошо, месье, очень хорошо, — ответила Шарлотта, наполняя чашку до
краёв, затем поставила кофейники на стол и стала ждать, когда
Куку Питер объяснится.

— Ну, чего ты ждёшь, моя дорогая? — спросил весёлый скрипач.

- Чтобы ты сказал мне, зачем тебе понадобилось много кофе и очень много
молока.

“А! Это потому, что я всегда кладу в свою чашку много сахара”, — ответил он
.

Все рассмеялись над этим ответом, и математик не рискнул высказать никаких
возражений.

Во время завтрака, который прошёл весело, у прославленного философа не было
времени размышлять о своих будущих проектах; но к концу трапезы,
когда он вспомнил, что приближается время отъезда, и всё ещё не
знал, куда ему идти, лицо доброго человека снова стало очень серьёзным.

Каспер Мюллер, казалось, читал его насквозь.

“Доктор, - сказал он, - вы должны дать мне обещание”.

“Ах, мой дорогой друг, все, что в моих силах сделать для вас, я сделаю с
величайшим удовольствием”.

“Очень хорошо; тогда это понятно. А теперь послушай меня. Если тебе придется
остаться здесь подольше, я прошу тебя воспользоваться моим столом и
жильем.

Отец Франц сделал жест, как будто собираясь встать, но Каспер Мюллер,
положив руку ему на плечо, сказал:

“Выслушай меня — тогда ты мне ответишь. Человек в большей или меньшей степени ничего не значит
в моем доме”.

“И двух тоже нет”, - добавил Куку Питер. “где хватит на троих
там хватит и на четверых”.

Но Каспер Мюллер не обратил внимания на это замечание и продолжал:

“У меня есть ваше обещание. Теперь, если бы вы посоветовались со мной по поводу ваших грандиозных
проектов, я бы сказал вам откровенно, что на вашем месте я бы вернулся
в Грауфталь.

Отец Франц посмотрел на хозяина увлажнившимися глазами, но ничего не ответил.
В его сердце явно боролась великая решимость.

— «Я должен отправиться в Грауфталь, — решительно повторил Каспер Мюллер, — во-первых,
потому что там я смогу принести больше пользы, чем где-либо
ещё; во-вторых, потому что люди не стоят тех усилий, которые вы
они либо не понимают, либо не хотят понимать вас, и
Бог всегда может просветить Своих детей, когда Ему это угодно; и,
наконец, на вашем месте я бы подумал, что заслужил право
на отдых.

Каспер Мюллер говорил твёрдым голосом; каждое его слово шло от
сердца. Маэстро Франц то бледнел, то краснел. Он закрыл лицо
двумя руками и закричал:

«Вы думаете, я сделал достаточно для человечества? Что потомки не будут
упрекать меня? Что я выполнил свой долг?»

«Достаточно! Какой философ может похвастаться тем, что сделал столько же, сколько я?»
вы?—за то, что выполняли его обязанности, как вы, — за то, что пожертвовали
всем ради его учения? Ну же, мой дорогой и достойный друг, не проливай слез
когда человек ведет себя так, как ты, ему не о чем плакать.
Свидетельство вашей собственной совести - это все, что вам может понадобиться, чтобы
поддержать вас ”.

Эти добрые слова смягчили страдания матушки Франц; у него потекли слезы
они лились безудержно, как из родника; он чувствовал себя побежденным
удачей и разумным советом честного человека. Но Куку Петер,
видя, что он вот-вот потеряет свое место главного раввина, ударил его
кулаком и закричал—

“Но _ Я_ говорю, мы обязательно завоюем вселенную! Лучший момент - это не
время, которое нужно выбрать, чтобы бросить игру. И место главного раввина
Мне было обещано — ведь ты действительно обещала мне это, мама; тре Франц, ты не можешь
отрицать это!”

Мат;ус ничего не ответил; у него не было ни сил, ни мужества сделать это; но
Каспер Мюллер, положив руку на плечо достойного человека, сказал
ему:

“У меня есть место для тебя, товарищ — место, которое подойдет тебе гораздо больше
чем место главного раввина. У меня есть вакантное место кладовщика — сорок франков
в месяц, жилье, питание и щедрость клиентов. А?—что
ты сказал?

Толстое круглое лицо Куку Питера расширилось от удовлетворения.

- Ах, ма, тре Каспер, ты умеешь выставлять людей со слабой стороны!

“Значит, вы отрекаетесь от сана главного раввина?” - воскликнул пивовар.

“Ну ... поскольку матушка Франц...”

“Нет, нет! вы должны решить этот вопрос для себя сами”.

“ Тогда, полагаю, ” воскликнул Куку Питер, вставая, “ да здравствует подвал! Мое
надлежащее место там.

Как только его ученик отрекся от учения, прославленный
философ вздохнул свободнее; и, подняв руки, он сказал:

“Существо из Существ решило; Да свершится Его воля!”

Это были его единственные слова сожаления, ибо при мысли о том, что он должен
вернуться в Грауфталь, радость, столь же великая, сколь и полная, снизошла на
глубины его души — это радость, которую невозможно описать никакими словами. С таким же пылом, с каким
он покидал свою деревню, теперь ему захотелось вернуться в нее.
жена пивовара присоединилась к Касперу Мюллеру, объяснив ему, что он
нуждается в одном или двух днях отдыха, но это было невозможно.

“ Я должен идти, ” сказал он, расхаживая по комнате. - Я должен идти. Не пытайтесь
задерживать меня, моя дорогая леди; я был бы огорчен, отказав вам в чем-либо.
Судьбы свершились! Куку Петер, иди и оседлай Бруно; вперед,
Куку Петер, чем скорее ты это сделаешь, тем лучше. Ах, мой дорогой друг, если бы ты
знал, какой груз ты снял с моей груди! За последние два дня
Я едва дышал; каждый шаг, уводивший меня все дальше от Грауфталя
переполнял меня печалью. Но я возвращаюсь! — слава Богу, я возвращаюсь
возвращаюсь к этому!”

Ма;тре Каспер, видя, что он так решительно настроен, больше не пытался его отговаривать
. Он вышел с Куку Питером и помог ему оседлать лошадь
. Ма;тре Франц последовал за ними и ходил вокруг, не в силах скрыть своё
нетерпение. Наконец, увидев, что все готово, добрый человек бросился
горячо обвил руками шею матери Каспера, восклицая:

“О благородное сердце! достойный сын Жоржа Мюллера! Я никогда не забуду тех
услуг, которые вы мне оказали. Пусть Существо из Существ прольет Свои благословения
на вас и на вашу семью!”

Он также обнял даму Кэтрин, затем Куку Питера, который рыдал. Наконец
он с необычайной проворностью вставил ногу в стремя, когда почувствовал,
что кто-то потянул его за полу плаща, и в то же время Куку-Питер
что-то сунул ему в карман.

— Что ты делаешь, друг мой? — спросил мэтр Франц.

- Ничего, доктор, ничего; только немного денег, которые дал мне мой новый хозяин
. Теперь, когда вы больше не пророк, вам понадобятся деньги. Но
помните, что ваша дорога лежит через Брумат, Васселон и Саверн; вы
должны остановиться на Корн д'Абонданс; и вы не должны позволять себе быть
обманутый домовладельцами, доктор, вы слишком хороши.

Во время этого разговора Мафусаил наблюдал за своим учеником с невыразимой нежностью.


«О, Куку Питер, Куку Питер! — воскликнул он, — каким человеком ты был бы, если бы
несчастные плотские инстинкты не имели над тобой такой власти! Что
доброта сердца! Какая естественная простота! Какой дух справедливости! Ты
был бы совершенством!”

Они еще раз обнялись и снова заплакали.

Наконец Доктору удалось сесть в седло, и он уехал,
повторяя—

“Да вознаградит вас всех Существо из Существ! Пусть Он осыплет вас своими благодеяниями
! Прощайте!”




ГЛАВА XXIII.


Франц Мат; мы следовали указаниям Куку Петера, останавливаясь в
разных гостиницах, которые он назвал по пути следования, и оплачивали дорогу, как подобало
человек, который больше не путешествовал в интересах цивилизации. Он
Они миновали Васселонн, Мармутье, Саверн и на следующий день добрались до
равнины Фальберг, которая спускается к Грауфталь.

На рассвете мэтр Франц спустился с горы;
красный петух Кристины Баунер пропел утреннюю песню, и добрый человек
при этом знакомом звуке заплакал от радости. Бруно шёл вперёд
пешеходным шагом и тихо ржал, словно говоря:

— Месье, вот ваша деревня; разве вы не узнаёте эти маленькие тропинки,
эти высокие кусты дрока, эти огромные деревья? А вон там,
эти соломенные крыши, влажные от тумана в долине? Это ваша деревня! Ах,
месье! как я рад снова его видеть!

И добрый доктор всхлипнул; он бросил поводья на шею лошади
и закрыл лицо обеими руками, не в силах сдержать слёзы.
Затем он убрал руки и молча посмотрел на меня. Серый утренний свет, белые
облака, покрытые мхом скалы, кустарники, запах растений,
ветерок — всё говорило его душе, и чем ближе он подходил, тем больше
восхищался этой страной. Всё казалось ему прекрасным, как будто он
видел это впервые, — дружелюбным, как будто он прожил с этим
тысячу жизней.

«Боже мой, — сказал он, — как хорошо, что ты позволил мне снова увидеть мою страну,
мою любимую страну! Я не знал — по правде, я не знал, — как сильно я любил эту страну,
эти деревья, эти домики, журчащий Зинзель,
высокие колышущиеся сосны — я никогда не знал до
этого — нет, я никогда не знал до этого, — как всё это необходимо для моей
жизни!»

Узкая тропинка расширилась, повернула и вернулась, словно чтобы показать ему всю
красоту пейзажа и мягко провести его к дому.
Через час он вышел на песчаную просёлочную дорогу возле деревянного
мост в начале деревни. Копыта Бруно застучали по
мосту, и превосходное животное заржало погромче.

Грауфталь все еще спал; только красный петух Кристины Баунер
закукарекал громче. Матеус посмотрел на маленькие окна,
широкие навесные крыши, слуховые окна, забитые соломой, решетки
подвалов. Какая приятная свежесть исходила от реки! Новая жизнь
уже текла в жилах доброго человека. Наконец он оказался у своей
двери, вышел, бросил взгляд через ограду своего маленького
сад и увидел росу, сверкающую перламутром на великолепных кочанах его капусты.
Как все было свежо, спокойно и безмолвно!

Он постучал в ставень окна - подождал. Бруно заржал. Каков был бы
результат? Он прислушался; кто—то шел по комнате - задвижка
была поднята — сердце мамы; тре Франц пустился вскачь! Ставни были распахнуты,и Марта — добрая старая Марта — в ночной рубашке высунулась наружу.«Ах, боже мой! Это доктор! Ах! — неужели?»
И быстро — очень быстро — добрая женщина поспешила открыть дверь.
Матеус, сидя на скамейке у двери своего дома, плакал, как блудный сын.


КОНЕЦ.