Судьбой начертано

    А вы когда-нибудь задумывались над тем, как по-особенному может пахнуть воздух? Он может пахнуть скошенной травой, тлеющими листьями, может быть наполнен ароматом цветов или запахом слежавшейся хвои, весенней свежестью, озоном после грозы, даже бензином или выхлопными газами автомобилей, парфюмом идущей впереди тебя девушки, оставляющей позади себя стойкий шлейф. И много чем другим. Но воздух еще может пахнуть местом. Да, именно местом. Только так я могу характеризовать момент, когда совсем случайно обонятельные клетки поймают едва заметные нотки чего-то знакомого, и говорю: «Пахнет Константиновкой». Дотошный скажет, что мы просто встречались когда-то с этим запахом, а сейчас молекулы того же вещества витают в воздухе. А я отвечу, что у него нет воображения. Как можно так скучно жить? Может быть, охарактеризуете мне еще каждую молекулу? Единственное, с чем я согласен, так это с тем, что и правда все эти ощущения из прошлого. В прочем, увлекся. Вообще места закрепляют в нашей памяти не только ароматы, но и цвета, звуки. На сотню увиденных за лето закатов ты не отреагируешь так, как на сто первый. Именно в нем – вон там, справа, вверху, чуть выглядывая из-за перистого облака, похожего на голову лошади, - солнечный луч нарисовал тот оттенок, который ты видел в **** году на горе, смотря, как и сейчас, на запад. Не знаю, сколько всего должно совпасть, чтобы разум так отреагировал и сразу выстроил ассоциацию, но все же так иногда происходит. И это крайне приятное чувство. Оно позволяет тебе еще раз погрузиться в те моменты, где ты был счастлив (а может быть и нет), но главное, в моменты, которые были важны. Позволяет окунуться с головой в воспоминания, в прошлое, еще раз переосмыслить все то, что когда-то тогда произошло. Но дотошный прав: если бы мы однажды не пережили тот момент, то сейчас бы ничего не ощутили. И сейчас иногда, вдыхая полной грудью воздух или смотря на горизонт, я вспоминаю те времена и места, когда все это случилось впервые. И одним из моментов в моей жизни случился именно тогда…

    Это было начало шестидесятых годов прошлого века. Я был совсем ребенком, в период с пяти до семи лет, в общем до школы, я проводил около половины года вместе с дедушкой, Макаром Степановичем, или как его называли, когда он наведывался в деревню, Степанычем. Он был лесником и охранял заповедник в одном из регионов Центральной России. Несколько сгорбленный и хромой на одну ногу (последствие Великой Отечественной войны) и вообще угрюмый и мрачный на вид, Степаныч был душой любой компании. Столько песен, сколько наизусть знал он, не знал, наверное, больше никто. Во всяком случае я таких людей не встречал. Да и щедрый он был, и последней горстью табака из махорки, и последней самокруткой, и последним куском хлеба из кармана мог поделиться. Даже если видел человека впервые. Правда те, кто видели впервые его, вряд ли могли подумать о доброте душевной угрюмого старика и обычно обходили стороной. А лесником он стал совсем недавно, как говорил Валерий Игнатич, лесничий, кавалер ордена славы, «Возникла потребность, Степаныч. Никому кроме тебя не доверю. Выручай». Но дед, кажется, как будто бы всю жизнь ждал этого предложения, и согласился не раздумывая. И вот уже пятый год он следил за порядком в лесу.

    И вместе с ним я проводил очередные месяцы на территории заповедника, обычно с апреля по сентябрь. Родители мои жили в областном центре и были очень заняты. Я шестой ребенок в семье, старшие братья уже окончили школу и учились на механиков, сестра Галя вышла замуж в прошлом году, а двое младших сестер пока еще ходили в школу, и вот им уделялось большое внимание. Я же, пока не дорос до семи лет, часто оказывался среди вековых елей.

    В то время я не мог понять, как мне повезло. Только сейчас, с высоты прожитых лет, я осознаю, какой вклад внесло мое нахождение в заповеднике в детстве. Хотя, признаться честно, даже будучи ребенком, я никогда не был против вновь оказаться вместе с дедом. Сейчас же считаю проведенное с ним тогда время одним из главных событий в своей жизни с точки зрения становления себя как человека, как гражданина. Именно тогда, в те далекие годы, мне судьбой были преподнесены такие роскошные подарки, как возможность слышать, наблюдать, вдыхать, проживать, отмечать, запоминать, которые впоследствии привили мне любовь к великой России, ее природе и богатствам, ее простору и вольности, ее безграничной красоте и духовности, ее щедрости и благородству, ее людям и их жизням.

    Чтобы не раскрывать всех карт, назовем заповедник Юго-западным, а деревню, откуда родом была вся моя семья, Константиновкой. И среди этих земель прошла весомая часть моего детства. Юго-западный заповедник, как я уже отметил, простирался в полосе умеренных широт, это была Средняя, Центральная Россия. Он раскинулся на сотни гектаров и представлял собой огромный лесной массив, но с неоднородным рельефом. На востоке была равнинная местность, а на западе холмистая, с каменными отрогами. Сердцем заповедника было озеро, которое мы с дедом именовали Большим, так как оно соединялось ниже с еще одним, меньшего размера. Ему мы, соответственно, дали название Малого. Питание озера получали из ручьев и двух речек – Каменки и Лесной, которые летом можно спокойно было перейти в брод. В холодное же время приходилось пользоваться деревянными мостами, а зимой переходить по льду. Зимы тогда были суровее и лед вставал еще осенью, а сходил весной. В прочем это время я обычно проводил в городе с семьей. И вся эта вода, закованная в реки и ручьи, как в сосуды, питала смешанные леса. Преимущественно это были ели, возраст некоторых был равен не одному веку, и березы, эти стройные русские красавицы, тянущиеся к солнцу. Я заставал их во времена рождения, когда на ветвях распускались почки, во времена бурной летней жизни, когда берега Большого озера утопали в сочной зелени, и во времена их заката, когда леса горели красным золотом и от этого великого пожара негде было укрыться.

    И среди всей это красоты я многому научился, не без помощи дедушки, конечно. Он научил меня ловить рыбу (скажу сразу, Степанычу разрешалось ловить рыбу для личного пользования, к тому же редких видов в озере и речках не водилось) и вязать крючки, ориентироваться на местности по знакам природы и разводить костер, заботиться о братьях меньших и разбираться в грибах и ягодах, наконец он научил меня многим песням, которые сам знал. Когда он делал обходы заповедника, то брал меня с собой.

    И вот однажды, это был конец апреля, мы возвращались с дедушкой из очередного обхода. Было еще достаточно прохладно, так как я был в шапке, но идеально ясно. Солнце светило по-весеннему и грело слабо, но лазурное небо не могло не радовать глаз. Был небольшой ветер, еще холодный. Мы шли вдоль каменистого берега, который был выстлан сухим прошлогодним камышом (хотя скорее всего, это было не камыш, а какое-то другое, похожее на него растение). В этом месте вглубь озера уходили несколько каменистых гряд на несколько метров, и они были заполонены шумными чайками с коричневыми головами и красным клювом и спокойными серыми утками, который своими плоскими и широкими клювами перебирали перья и пух. Некоторые из них в поисках пищи погружали под воду головы и шеи, оставаясь на плаву в вертикальном положении – хвостом и перепончатыми лапками кверху. Так они могли находиться достаточно долго, затем они выныривали, а через несколько секунд снова погружались под воду. Чуть дальше от берега размеренно и грациозно плавали несколько белых лебедей. На протяжении всей жизни я питал к этим птицам особые чувства, однако едва ли, если бы представилась такая возможность, смог быть дотронуться до них. Но это было легко объяснить, в раннем детстве меня очень напугали их собратья гуси, которые, когда мы с бабушкой гуляли, бросились ко мне, при этом раскрывая грозно клюв и противно шипя. И вся эта картина запомнилась мне на всю жизнь: кричащие чайки, мерно плавающие лебеди, греющиеся на камнях под апрельским солнце утки, и запах большой воды. Где бы я ни был впоследствии, на берегу моря, Ладожском озере или иных водоемах, перед моими глазами всегда всплывает тот весенний день.

    И на всем нашем пути дедушка держал меня за руку, чтобы я не поскользнулся на влажным камнях. Идти по земле было тоже не лучшим решением, она была мокрая, солнечные лучи еще не успели подсушить ее, и земля прилипала к подошвам, делая их тяжелыми, как будто поднимаешь вместе с ногами, привязанные к ним гири. Подойдя к его домику, а вернее сказать сторожке, на видимое расстояние – она была на небольшой опушке – дед остановился и остановил меня. Что же его так привлекло? Я стал всматриваться и заметил сидящего на жерди забора человека. Дедушка то ли в силу своей профессии, то ли от рождения, обладал такой способностью, первым замечать все, даже если это все было неприметным на первый взгляд. Когда мы подошли ближе, я смог его внимательнее разглядеть. Это был мужчина лет сорока пяти-пятидесяти на вид, со смуглой кожей, однако славянской внешности. Его карие глаза глядели устало, но почему-то внушали доверие. Некоторые пряди волос уже были с проседью, а лоб бороздили глубокие морщины. В одежде его не было ничего примечательного. Человек встал и в знак приветствия наклонил голову, приставив одну руку к груди. Дедушка сделал ответный жест. Он очень недоброжелательно относился к людям, забредавшим на территорию заповедника, потому что чаще всего это были охотники. Поэтому и сейчас он первым делом подумал так.

- Охотник? – немного глядя исподлобья спросил он.

- Нет, старик, что ты. Я…В прочем это долгая история.

    Он не успел договорить, Степаныч перебил его, обращаясь ко мне. Видимо, дед сразу понял или же поверил словам мужчины, что тот не охотник. Когда эта деталь становилась проясненной, Степаныч сразу добрел на глазах.

- Ванька, - обратился он ко мне, - сбегай-ка в дом да затопи печь, не гоже нам тут на воздухе мерзнуть. Поставим чай.

    Сторожка, хотя все же дед Степаныч предпочитал называть это домом или избой, была небольшой с двумя окошками с северной и восточной стороны, поэтому если утро было ясным и солнечные лучи пробивались сквозь ветви елей, то непременно проникали внутрь. Но в пасмурные дни в сторожке было темно, поэтому керосиновые лампы могли гореть весь день. В избе была дедова кровать – вполне себе настоящая – и маленькая моя, которая была сооружена дедушкой из старой скамьи и еще каких-то досок. Спали мы на примитивных матрасах, которые Степаныч сделал из куриных перьев и зашил их в мешки. Но на них было очень удобно и мягко спать, я обычно засыпал быстро. Правда, когда я в прошлом году заболел и мне пришлось лежать две недели, дед отдал мне и свой «матрас», так как от постоянной «лежки» мне уже становилось жестко. Было очень мило наблюдать, как этот угрюмый старец ухаживает за мной, по сто раз на дню меняя влажные тряпки и готовя свои волшебные отвары, запах которых наполнял, кажется, все вокруг. Он знал практически все о травах, почках, коре и других частях растений, из которых можно готовить целебные настойки, растирки. И они ставили меня на ноги. На стене висело обычно ружье, а также старая казачья нагайка (не знаю, откуда она у него взялась), а под потолком – пучки и связки тех самых трав и листьев. В центре же комнаты стояла печка-буржуйка и совсем маленький столик, за которым Степаныч читал мне в более раннем возрасте сказки. В прочему это было редко, так как чаще всего он пел свои бесконечные песни или рассказывал истории (придумывал он их или нет, я не знаю). Печку же мы использовали не только для обогрева, но и для нагрева воды и пищи, все-таки чаще дед готовил на улице, разводя костер из собранного валежника. И именно эту буржуйку мне сейчас и следовало затопить, что нагреть избу.
 
    Пока я возился с печкой, дед с нашим новым гостем тоже зашли внутрь. В избе становилось теплее.

- Представляешь, Ванёк, Маруся ущипнула Петра Иваныча, - дед засмеялся.

     Гость улыбнулся:
- Да, я постучался в дверь, никто не открыл, тогда я сел на пороге. Слышу, кто-то ткнул меня в спину и тихо дышит. Оборачиваюсь, и легкая оторопь берет меня. На меня смотрят чьи-то глаза. А это ваша косуля решила познакомиться со мной. Я ее не заметил, когда пришел. Захотел погладить, так она и щипнула, - сказал он, показывая мне палец на левой руке, - Так как говоришь тебя зовут, Ванькой? А я Петр Иваныч, можно дядя Петя.

    Он протянул мне руку, и мы поздоровались.

- Это лань, а не косуля, - ответил я, несколько стесняясь нового человека.

    Лань Маруся была обитателем заповедника, как и многие другие лани, однако однажды мы нашли ее недалеко от сторожки. Она была ранена. Дед выходил ее, и с тех пор Маруся часто наведывалась к нам в гости.

- Буду знать, юный натуралист, - подмигнул мне дядя Петя.

    Несмотря на приподнятое настроение, царившее в избе, почему-то мне показалось, что дядя Петя чем-то расстроен. Виной всему были его глаза, они выдавали все. Тогда я еще не знал фразы, что глаза являются зеркалом души, однако что-то подсказывало мне, что я прав. Глаза были наполнены печалью. Я навсегда запомнил это лицо.

- Петр Иваныч путешественник, - пояснил мне дедушка.

- Правда? – невольно вскрикнул я.

    Рассказы и сказки о путешествиях всегда были моими любимыми. Странствия по разным землям казались мне неимоверно интересными, сам дух путешествий завораживал меня. Когда-то мне мать привезла из города и подарила книгу «Водители фрегатов», об отважных мореплавателях прошлых веков. Она читала мне ее, а я представлял, что когда-нибудь сам отправлюсь в далекое плавание и открою неведанную землю.

- Не совсем, Ваня, не совсем, - ответил Петр Иваныч.

- Как же так? – удивился дед.

- Это долгая история. Не думаю, что кому-то интересно, - гость потупил взгляд, - К тому же я надолго не задержусь. Отогреюсь чаем и в путь.

- Исключено, - утвердительно отрезал дед, хлопнув ладонью по столу. - Скоро начнет темнеть. Переночуете, а завтра отправитесь, куда надо. Но все же позвольте спросить, кто вы и куда путь держите?

- Я обычный плотник из Алексеевки, это на западе. И сейчас я странствую по стране.

- Без какой-либо цели?

- От чего же? Моя цель побывать в каждом уголке нашей страны.

- На это же уйдет не одна жизнь, - парировал дед Степаныч.

- Значит увижу столько, сколько мне суждено увидеть.

- И долго вы путешествуете уже?

- Шесть лет.

- Позвольте, в одиночку?

    Петр Иваныч кивнул.

- А как ты оказался здесь, Петя?

    Дед решил перейти на «ты».

- На самом деле я специально сюда пришел.

- От чего же? Ты же не охотник, что тебе нужно в заповеднике?

- Я слышал, здесь очень красиво. Разве мог я обойти столь прекрасные края стороной?

- Но это охраняемая земля.

- Не переживай, Степаныч. Я ей не наврежу. Да и кто узнает, что я здесь был. В прочем если хочешь, то можешь сдать меня, куда нужно, за незаконное проникновение на охраняемую зону.

- Не надо, деда, - вступился я за дядю Петю, - он же путешественник, что он может сделать плохого?

- Спасибо тебе, человек, - улыбнулся он мне, потрепав по голове.

   На самом деле все понимали, что этот разговор бессмыслен.  Никто никого сдавать не будет, а у Петра Иваныча дурных намерений нет. Но я тогда поверил в эту беседу.

- Полно тебе. Раз ты так хочешь повидать эти земли, то пускай будет по-твоему. Я верю тебе. Но все же зачем тебе эти путешествия? Разве у тебя нет дома, нет семьи?

- В этом и дело. У меня нет семьи, - немного помолчав, дядя Петя добавил. - Теперь нет. Я родился в год октября, когда страна переживала суровые времена, на Брянщине. Эти края навсегда останутся в моей памяти. Помните, «шумел сурово брянский лес»? Эти леса всегда шумели, но были ласковы к своим детям. Отец мой был военным, поэтому в середине двадцатых мы переехали на Дон, а после под Ленинград. Возможно, с тех самых времен я и полюбил переезды и переходы. Я видел и смешанные леса, и великие степи, и непроходимые болота, и вольных казаков, и более сдержанных северных людей. С постоянными переездами я не мог выучиться, поэтому и стал работать руками. «Учись всему», - говорил мне отец, - «тогда не пропадешь». Поэтому я научился и строгать, и печь хлеб, и косить, и трактор водить, и лес валить. Потом я познакомился с Варей, молодой красавицей, дочерью председателя колхоза. Мы уже думали о свадьбе, но наступил июнь сорок первого, и об этом пришлось забыть. Меня призвали на фронт, и больше я ее не видел. Потом, когда я вернулся, оказалось, что она уже два года как замужем за другим парнем и больше не живет в деревне. Я был глубоко опечален и не мог найти себе места. «Еще раз влюбиться? – спрашивал я себя, - Да никогда». У меня не было мысли, что я не вернусь с фронта. Я стремился вернуться и жениться на своей возлюбленной. Только этой мыслью я и жил все это время. Но чему быть, того не миновать. Я был твердо убежден, что больше никогда не смогу полюбить. Я перебрался в город, устроился на завод. И однажды в одно апрельское утро я встретил ее. Ольга. Ее глаза были синие, как озера. Она была моложе меня и только что закончила медучилище. А познакомились мы вообще необычно. После медучилища она устроилась работать медсестрой в больницу, куда я совсем скоро попал с воспалением легких. И как-то она зашла ко мне в палату ставить укол. Увидев это юное создание, я сказал: «Девочка, а не могла бы ты позвать сестру?» Она смутилась. «Я и есть сестра», - ответила она, краснея. И тогда уже покраснел я. Как можно было понять, что эта молоденькая девушка, даже девочка, уже медсестра? Почему-то наличие белого халата на ней не сказал мне ни о чем. Я выписался, а спустя некоторое время мы поженились. Ей едва исполнилось восемнадцать. Чуть позже мы переехали на Псковщину. С того дня я и стал работать плотником, а Оля медсестрой. Через год у нас родился сын, такой же белокурый и голубоглазый, как ты, Ванька, – он поглядел на меня, а потом продолжил. –  Его мы назвали Сашкой. И все у нас ладилось, и жили мы счастливо. Но однажды мне написала моя тетя, Агафья Никитична. Она тяжело захворала и просила меня, как единственного родственника, приехать. Жила она на Урале. Я отправился к ней. К сожалению, ей уже ничем нельзя было помочь. Она скончалась. И когда я уже собирался выезжать обратно, мни принесли записку. Из Алексеевки. Писала наша соседка, Зоя Дмитриевна, что жила напротив нас. «Оля и Саша пропали. Приезжай». Меня чуть удар не хватил, я выбежал на улицу и помчался прямиком на вокзал, даже не помню, как я добрался до туда. Я взял билет на первый поезд и поехал. Как же долго тянутся время и расстояния, когда необходимо обратное! Я приехал и увидел вместо дома пепелище. Но они ведь «пропали», а не погибли, так говорила Зоя Дмитриевна. Я кинулся к ней. Слава богу, она была дома. Было трудно дышать, словно что-то душило изнутри, я стал задыхаться. Она принесла мне воды. «Что с ними? Где они?» – со свистом выдавил я из груди. Она накапала в воду каких-то капель. «Пойдем» - ответила соседка. Она вывела меня из дома. Я шел, держась за ее руку и смотря под ноги. «Вот» - ответила она. Я поднял глаза, и увидел крест с табличкой. Мы были на кладбище. «Ты же сказала, что они пропали! Ты сказала!» - кричал я, отдергивая руку и топая ногами, - «Это не они! Где они!?». - «Успокойся. Послушай, зачем мне тебя обманывать?» - «Что произошло? Они же пропали». – «Все так и было. Когда я писала тебе, никто не знал, где они. Но потом их нашли». - «Мертвыми?». Зоя Дмитриевна кивнула. «Расскажи мне все». - потребовал я. Она рассказала. Наш дом был крайним в деревне, а сама деревня недалеко от города. В городе ночью из тюрьмы сбежали двое заключенных и как-то оказались у нас в Алексеевке. По пути они убили старого мельника и с его керосинкой в руках пришли в деревню. Потом между ними началась перепалка и один из них обронил керосинку. Загорелась трава, а затем пламя перекинулось на наш двор и дом. Тогда один из них решил разбудить хозяев. Но второй поспешил скрыться в кустах за ручьем. Пламя продолжало разгораться, первый барабанил кулаками в дверь. Оля проснулась, Сашка плакал. Татуированный мужик напугал ее, когда она открыла дверь, и она захлопнула ее. Тогда он выломал ее ногой и силой вытащил мою жену на улицу. «Там мой сын!» - кричала она. Преступник зашел в горящий дом, вынес Сашу, отдал ей на руки. Оля плакала. «А теперь беги, женщина, - сказал он ей, приставив нож к горлу, - но не в деревню, а в лес». Вероятно, он боялся, что если она пойдет к соседям, то расскажет обо всем, что впоследствии наведет на след милицию. Оля послушала его. Трудно молодой девушке с ребенком на руках не послушать мужика, который угрожает тебе ножом. Она ринулась в лес. Сашка плакал. Преступник скрылся. Ты спросишь, откуда я это знаю? Их все равно потом нашли через два дня, тот, первый, все и рассказал. Тогда-то Зоя Дмитриевна и написала мне письмо, где сообщила, что мои жена с сыном пропали. Как же я ненавижу этого злодея! На что он рассчитывал, когда посылал Олю в лес? Думал, что никто не найдет их? Или что она не выберется к людям и не расскажет? Думал спастись.  Да, он не тронул ее и не убил, но отправил на верную гибель. Женщину с ребенком. Ночью! В лес! Занималась гроза, пошел дождь. Только Бог видит, что с ними там было, что они чувствовали, где плутали. Нашли их на второй день после происшествия. Мертвыми. Такое вообще может только присниться. Кажется, никто не верит тому, что я рассказываю, но… Оля попала в один из капканов, которые я расставлял накануне отъезда. В тот год расплодилось много волков, которые периодически забредали в Алексеевку и вырезали скот. Когда ее нашли, она уже не была похожа на человека. Ее тело и тело моего годовалого сына были истерзаны. Волками. Степаныч! – с мольбой в глазах Петр Иваныч обращался к деду. - Ты понимаешь? Моя жена и сын попали в мой капкан на волков и были загрызена… волками. Когда я узнал об этом всем, я захотел умереть на месте, исчезнуть навсегда, затеряться среди неведомого. Так зло посмеяться надо мной, как это сделала судьба, не мог посмеяться никто. Мои ноги подкосились, я упал на землю и долго не мог подняться. Ноги не слушались меня. Зоя Дмитриевна позвала двоих мужиков из деревни, они отнесли меня к ней в дом. Потому что моего дома не было. Я потерял все в тот день. Я потерял себя. Тогда я принял решение, что больше ни дня не останусь в этой проклятой деревне. Когда-то мы с Олей мечтали, как однажды поедем на море, а затем к ее тетке в Москву. Она мечтала увидеть Волгу. Я и сам мечтал увидеть эти места. И я твердо решил, что пока не побываю в каждой области и крае нашей страны, то не смирюсь. Когда мы встретимся на небесах – да, да, не смотрите на меня так, мой отец хоть и был военный, но очень набожный человек – то я непременно расскажу Оле обо всем, что видел. Расскажу, что не предал нашу общую мечту. Хотя и не уберег ее и Сашку… Наверное, так судьбой начертано.

    Петр Иваныч замолчал. Я видел, как он пустил скупую мужскую слезу. Кажется, он и сам был не рад, что рассказал нам об этом. Кто знает, сколько раз ему приходилось рассказывать эту историю. А может быть, мы стали первыми, кто услышал ее?

- Сколько же лет прошло с тех пор? – спросил дедушка.

- Шесть.

- Значит ты и путешествуешь шесть лет.

- Да. Я не смог оставаться там. А идти больше мне было не к кому. Дома нет, родственников нет. Так и скитаюсь по стране. Много чего повидал за это время. И людей разных. Кто привечает и дает переночевать, кто прогоняет и проклинает. Мне приходится задерживаться в некоторых местах, так как нужны деньги. Нахожу работенку, скапливаю немножко и дальше в путь к новым местам. Много чему научился. В одном городке я работал вместе с кузнецом, в Вагановке – на мельнице. И так далее. Знаете, а ведь меня однажды тоже чуть волки не съели. Да. Гляди, - сказал он мне.

    Петр Иваныч засучил штанину и на левой голени я увидел шрам.

- Оказался я как-то на среднем Дону один в лесу под вечер. Пришлось мне залезать на дерево. Отгонял этих серых разбойников до утра, хорошо, что спички были в кармане. Но один все-таки цапнул.



    Утром я проснулся и вышел на порог. В воздухе пахло свежестью и большой водой с озера. Петр Иваныч сидел на земле и гладил Марусю, что-то нежно нашептывая ей. Все-таки он нашел к ней подход. Она упиралась мордой в его живот, а он ласково трепал ее за ухом. Сейчас дядя Петя улыбался как ребенок. Заметив меня на пороге, он подошел ко мне.

- Ну что, Ванька, прощай. Спасибо тебе. Береги деда, он у тебя мировой человек. Или, может быть, ты с нами пойдешь? Степаныч обещал показать мне всю красоту.

- Конечно, я тоже пойду.

- Тогда собирайся, - он похлопал меня по плечу, продолжая улыбаться.

    Меня поразила сила духа этого человека. Несмотря на пережитые беды, он оставался верен себе и своей мечте, которая придавала ему сил. Он не озлобился на мир, на растерял веры в людей, сохранил в сердце доброту и ласку.

    Эта история также повлияла на мои взгляды. Я понял, что Россия — это не только бескрайние просторы и горящие золотыми кострами осенние леса, но и в первую очередь люди, сильные люди, с их судьбами и историями. Каждый человек – это книга, которую можно попытаться прочесть, а можно не притронуться к ней. Точно так же, как не существует одинаковых книг, не существует и одинаковых людей.

    Я оделся, и мы пошли «путешествовать». На протяжении всей дороги Петр Иваныч озирался по сторонам, как будто стараясь запечатлеть каждый пейзаж.



    А через полгода, когда я был уже в городе у родителей, ко мне в комнату зашла мама и положила на стол книгу. «Дерсу Узала» - прочел я на обложке. Я раскрыл ее, а внутри лежала фотография Петра Ивановича на фоне гор. Перевернув ее, я прочитал на обратной стороне «Ваньке. Сихотэ-Алинь. Дядя Петя. На добрую память».