Письмо барону А. Дельвигу, 1820 г. , декабрь

Письмо NN
1820 г. декабрь/середина декабря 1824 г. — первая половина декабря 1825 г. Михайловское.

Письмо вводится в состав переписки лишь в одной редакции (из дошедших до нас трех - собственно письмо, печатный прижизненный текст и черновик его).
„Письмо к Дельвигу“, содержащее описание путешествия Пушкина по Крыму в 1820 г. было опубликовано сперва в „Северных Цветах“ на 1826 г., затем в качестве приложения к поэме „Бахчисарайский Фонтан“ (3-е изд. 1830 г.) и в „Поэмах и повестях Александра Пушкина“, 1835 г..

Письмо Дельвигу
 
Путешествие по Тавриде прочел я с чрезвычайным удовольствием. Я был на полуострове в тот же год и почти в то же время, как и И. М.<Муравьев-Апостол>. Очень жалею, что мы не встретились. Оставляю в стороне остроумные его изыскания; для поверки оных потребны обширные сведения самого автора. Но знаешь ли, что более всего поразило меня в этой книге? различие наших впечатлений. Посуди сам
Из Азии переехали мы в Европу (из Тамани в Керчь) на корабле. Я тотчас отправился на так названную Митридатову гробницу (развалины какой-то башни); там сорвал цветок для памяти и на другой день потерял без всякого сожаления. Развалины Пантикапеи не сильнее подействовали на мое воображение. Я видел следы улиц, полузаросший ров, старые кирпичи — и только. Из Феодосии до самого Юрзуфа ехал я морем. Всю ночь не спал; луны не было, звезды блистали; передо мною, в тумане, тянулись полуденные горы... «Вот Чатырдаг», — сказал мне капитан. Я не различил его, да и не любопытствовал. Перед светом я заснул. Между тем корабль остановился в виду Юрзуфа. Проснувшись, увидел я картину пленительную: разноцветные горы сияли; плоские кровли хижин татарских издали казались ульями, прилепленными к горам; тополи, как зеленые колонны, стройно возвышались между ними; справа огромный Аю-даг... и кругом это синее, чистое небо, и светлое море, и блеск, и воздух полуденный...

В Юрзуфе жил я сиднем, купался в море и объедался виноградом; я тотчас привык к полуденной природе и наслаждался ею со всем равнодушием и беспечностию неаполитанского lazzaroni - бездельника). Я любил, проснувшись ночью, слушать шум моря, — и заслушивался целые часы. В двух шагах от дома рос молодой кипарис; каждое утро я навещал его и к нему привязался чувством, похожим на дружество. Вот все, что пребывание мое в Юрзуфе оставило у меня в памяти.

Я объехал полуденный берег, и путешествие М. оживило во мне много воспоминаний; но страшный переход его по скалам Кикенеиса не оставил ни малейшего следа в моей памяти. По Горной лестнице взобрались мы пешком, держа за хвост татарских лошадей наших. Это забавляло меня чрезвычайно и казалось каким-то таинственным восточным обрядом.

Мы переехали горы, и первый предмет, поразивший меня, была береза, северная береза! Сердце мое сжалось: я начал уж тосковать о милом полудне, хотя все еще находился в Тавриде, все еще видел и тополи и виноградные лозы. Георгиевский монастырь и его крутая лестница к морю оставили во мне сильное впечатление. Тут же видел я и баснословные развалины храма Дианы. Видно, мифологические предания счастливее для меня воспоминаний исторических; по крайней мере тут посетили меня рифмы. Я думал стихами. Вот они:
***
К чему холодные сомненья?
Я верю: здесь был грозный храм,
Где крови жаждущим богам
Дымились жертвоприношенья;
Здесь успокоена была
Вражда свирепой Эвмениды:
Здесь провозвестница Тавриды
На брата руку занесла;
На сих развалинах свершилось
Святое дружбы торжество,
И душ великих божество
Своим созданьем возгордилось.
Чадаев, помнишь ли былое?
Давно ль с восторгом молодым
Я мыслил имя роковое
Предать развалинам иным?
Но в сердце, бурями смиренном,
Теперь и лень и тишина,
И, в умиленье вдохновенном,
На камне, дружбой освященном,
Пишу я наши имена.
1820 г.

В Бахчисарай приехал я больной. Я прежде слыхал о странном памятнике влюбленного хана. К ** поэтически описывала мне его, называя la fontaine des larmes - фонтан слёз). Вошед во дворец, увидел я испорченный
фонтан; из заржавой железной трубки по каплям падала вода. Я обошел дворец с большой досадою на небрежение, в котором он истлевает, и на полуевропейские переделки некоторых комнат. NN почти насильно повел меня по ветхой лестнице в развалины гарема и на ханское кладбище.
Но не тем в то время сердце полно было: лихорадка меня мучила.

Что касается до памятника ханской любовницы, о котором говорит М., я об нем не вспомнил, когда писал свою поэму, а то бы непременно им воспользовался.

Растолкуй мне теперь, почему полуденный берег и Бахчисарай имеют для меня прелесть неизъяснимую? Отчего так сильно во мне желание вновь посетить места, оставленные мною с таким равнодушием? или воспоминание самая сильная способность души нашей, и им очаровано все, что подвластно ему?

Пожалуйста не показывай этого письма никому, даже и друзьям моим (разве переписав уже), а начала в самом деле не нужно.
__________
Примечания:

- иллюстрация: фото мыса Фиолент, грот Дианы, руины храма утрачены

- Дом герцога Ришелье в Гурзуфе, где жила семья Раевских с Пушкиным, Муравьёв-Аростол посетил через месяц после отъезда Раевских. "Мы увидели перед собою огромный замок, в каком-то необыкновенном вкусе: это дом Дюка Ришелье... Замок этот доказывает, что хозяину не должно строить заочно, а может быть и то, что самый отменно хороший человек может иметь отменно дурной вкус в архитектуре. Огромное здание состоит из крылец, переходов с навесом вокруг дома, а внутри из одной галереи, занимающей все строение, исключая четырех небольших комнат, по две на каждом конце, в которых столько окон и дверей, что нет места, где кровать поставить. В этом состоит все помещение, кроме большого кабинета над галереей под чердаком, в который надобно с трудом пролезть по узкой лестнице".
(И.М. Муравьев-Апостол). Путешествие по Тавриде в 1820 годе. СПб., 1823)

- Геродот писал, что в горной местности на полуострове, вдающемся в Понт, между Керкинитидой и Херсонесом Скалистым до Керченского пролива (в Крыму) жили тавры. «Живут тавры грабежом и войной», заканчивает Геродот.

- Однако, раскопки горного поселения тавров Уч-баш показали использование древними таврами черешни, алычи, вишни. В поселениях и могильниках степных скифов были также найдены остатки груш, яблок, грецких орехов и черешни.
В средние века устройством чаиров занимались в основном остатки христианского населения (армян, готов, греков). Однако с переходом на оседлость эту традицию постепенно переняли и крымские татары, особенно после массовой эмиграции христиан в Российскую империю около 1780 года: часть оседлых христиан перешла в ислам, чтобы остаться на своих местах.

- Чаир — тип традиционного садового хозяйства в горном и предгорном Крыму, совмещающий многофункциональность (сад, сенокос, пастбище и лесозаготовки), гармонию с природой (учёт местных особенностей климата и рельефа), а также общественное использование членами всего селища на протяжении нескольких поколений и даже столетий. долину горного ручья перегораживали рядами плетёных запруд с целью задержания плодородного ила, который образовывал несколько рядов террас на склоне горы или холма.
Наиболее благоприятными для чаиров считались горные склоны на высотах до 700 м над уровнем моря, с которых в низину скатывался холодный воздух. Долину горного ручья перегораживали рядами плетёных запруд с целью задержания плодородного ила, который образовывал несколько рядов террас на склоне горы или холма - это начальный этап устройства чаира.

- Таврский царь (или цари) присутствовал (присутствовали) на совете племён перед вторжением персов. Тавры (юг Крымского п-ва) и скифы (север Крыма и т.д.) не были в союзе: так тавры отказали скифам в помощи против персов.

- По Геродоту, эллинов и мореходов, попавших к ним в плен, тавры приносили в жертву своей богине Деве, упоминаемой древними греками в мифе об Ифигении. Пленников ударяли дубиной по голове и сбрасывали в море или, по другим сведениям, закапывали в землю. Захваченным в бою врагам отрубали головы и выставляли их вокруг дома на высоких шестах в качестве охранителей.

- Миф об Ифигении: в каменистой Авлиде в бухте (у современного города Вати) находился сборный пункт греческого флота, отправлявшегося против Трои. Но неожиданно начался продолжительный штиль, и тогда Агамемнон, сын Атрея, в храме Артемиды (богини охоты) принёс в жертву свою старшую дочь Ифигению, чтобы боги послали ему благоприятные ветра. Вторым крупным сборным пунктом рядом с Авлидой был город Гирия.

- О жертвоприношениях тавров Деве упоминал и Аммиан: Деву также называли Орсилохой, жертв закалывали, а их головы прибивали на стены храма «как вечные памятники славным деяниям».

- Письмо Дельвигу от декабря 1820 г., без N - впечатления о поездке (к сожалению, в перечне писем Пушкина пока не обнаружено, но обнаружено в другом источнике).

- По позволению вашего превосходительства А.С.Пушкин доселе гостит у нас, а с генералом Орловым намерен был возвратиться в Кишинев; но, простудившись очень сильно, он до сих пор не в состоянии предпринять обратный путь. О чем долгом поставляю уведомить ваше пр-во и при том уверить, что коль скоро Александр Сергеевич получит облегчение в своей болезни, не замедлит отправиться в Кишинев. (А.Л.Давыдов — генералу И.Н.Инзову, из Каменки, 15 дек. 1820 г.)

- До сего времени я был в опасении о г. Пушкине, боясь, чтобы он, невзирая на жестокость бывших морозов с ветром и метелью, не отправился в путь и где-нибудь при неудобствах степных дорог не получил несчастия. Но, получив почтеннейшее письмо ваше от 15 сего месяца, я спокоен и надеюсь, что ваше превосходительство не позволит ему предпринять путь, поколе не получит укрепления в силах.
(И.Н.Инзов — А.Л. Давыдову, из Кишинева, 29 дек. 1820 г. И.А. Смирнов. Дело о Пушкине (1820). Одесса. 1899, стр. 9).

- Кто-то из знакомых, неожиданно встретясь с Пушкиным в Киеве, спросил, как он попал туда. «Язык до Киева доведет»,— отвечал Пушкин, намекая на причину своего удаления из Петербурга.
(П.И.Бартенев).

- Об одном из приездов Пушкина в Каменку сохранился рассказ, который мне передавали со слов старшей дочери и жены В.Л.Давыдова: "Пушкин приехал в какой-то странной повозке; весь запыленный, с порывистыми движениями, живою речью, он показался встретившей его девочке совершенно необычным, и та бросилась от него, крича, что привезли сумасшедшего.

- В Каменке, как известно, Пушкин окончил «Кавказского Пленника» и писал его, по рассказам гг. Давыдовых, в бильярдной, растянувшись на бильярде. Работал он, не отрываясь от бумаги, и однажды был такой случай: Пушкина позвали обедать; он велел лакею принести рубашку, чтобы переодеться к обеду, а сам продолжал писать; лакей принес рубашку, Пушкин пишет; лакей в выжидательной позе стоит с рубашкой, Пушкин не обращает на него внимания и пишет, пишет.

- Пушкин в Каменке, по-видимому, не отличался большою аккуратностью; по крайней мере, сохранилось предание, что Вас. Львович Давыдов по уходе Пушкина запирал двери, чтобы никто из прислуги не разбросал листков с набросками и стихами его.
(А.М. Лобода. Пушкин в Каменке. Киевск. Унив. Изв., май, отд. II, 90).

- Михайло Орлов женится на дочери генерала Раевского (Е.Н.), по которой вздыхал Пушкин.
(А.И.Тургенев — кн. П.А. Вяземскому, 23 февр. 1821 г. Ост. Арх., II, 168).