Глава 17. Жизнь в осаде

   Сон отказывался приходить. Ночь -  самое подходящее время для невеселых воспоминаний и Ивар продолжал вспоминать картинки прежней жизни.


   Грузия, три года назад.
   "Боже мой, -  вскрикнула Ирина, - ты живой..."


   Она отворила дверь, прежде чем он успел вставить ключ в замок. На лестнице было темно, как в пещере, ни фонари, ни звезды не проглядывали сквозь черный прямоугольник окна.
   Ивар вступил в пахнущую керосином темноту квартиры и закрыл дверь.


   Ирина, тихонько плача, стояла у стены. Последние полтора  часа, после того как стемнело, она прислушивалась к каждому шороху на лестнице и узнала его по шагам.


   "Ты слышал стрельбу?" - обняв его и вся дрожа, спросила она…


   Когда Ивар почти дошел до их дома, какой-то кретин выпустил очередь из автомата. Так что, он не только "слышал", но и поневоле принял участие. В том смысле, что бросился на землю, при первом же выстреле.


   Он уже перешел на левую сторону улицы и выбрался из полоски чахлых деревьев, что отделяла соседний дом от дороги, когда  из бешено несшейся машины раздалась автоматная очередь.


   Лицом вниз Ивар повалился на землю, позади и на него шлепались куски отбитой
штукатурки, на чьем-то балконе звякнуло стекло. "Бутылка или банка", - со странной рассеянностью подумал Ивар.


   Машина пронеслась мимо, её мотор бешено ревел, но не мог заглушить пьяные вопли: "Сакартвелос  гаумарджос!" (Да здравствует Грузия.) "Сакарт..."


   "Идиоты", - буркнул Ивар поднимаясь с узкой, пахнущей говном полоски асфальта под домом. Он надеялся, что не попал прямо в кучу, но в темноте не проверишь.


   Метрах в пятнадцати позади него возбужденными голосами перекликались
другие прохожие, вынырнувшие из укрытий и возвращавшиеся на большую дорогу, которая шла от метро в микрорайон.


***

   
Сегодня он возвращался домой поздно из-за пресс-конференции, начавшейся
позднее обещанного. Сукины дети из МИДа разъезжались по домам на машинах
и их не колыхало, что обычным людям придется  рисковать задницей, пробираясь  домой по темным улицам.


   Было около девяти, когда он покинул скупо освещенное здание министерства и отправился домой. Как он и предвидел, двери ближайшей станции метро "Площадь Ленина", нынче гордо переименованной в "Площадь Свободы", были закрыты. Ивар вздохнул, мысленно настраиваясь на часовую ходьбу по продуваемым холодным ветром улицам, которые, слава Богу,  ещё не совсем опустели.


   Когда он перешел мост Бараташвили, все желтые уличные фонари остались в центре, и он вступил в "черную  зону" города. Ивар решил не "срезать" путь, а подниматься по главной дороге. Его диктофон и фотоаппарат могли бы привлечь  нездоровый интерес, догадайся кто-нибудь, что он тащит их в черной спортивной сумке из искусственной кожи. Нынче народ воздерживался от прогулок по темным улицам.


   Впрочем, почти все ходили теперь с громадными сумками или мешками, так
что он не выделялся из общего правила. Народ занимался добычей пропитания,
что-то продавал, что-то покупал, но все стремились унести свою ношу с дороги
до наступления темноты.


   Он шел домой ровным шагом, не слишком быстро, чтоб не подумали, что он спешит, а, значит, боится, но и не медленно, будто он ищет приключения. Другие темные тени двигались в том же направлении, сохраняя дистанцию метров в пятнадцать. Люди не разговаривали, даже если шли по двое или по трое.


   Ивар часто возвращался домой на "11-ом номере", то есть, пешком, но лично ни разу не видел, чтобы кто-то попытался ограбить этих молчаливых путников - а что у них отнимешь, булку хлеба и килограмм яблок со дна грязного мешка? Богатые ездили на машинах, а кто носил что-то подороже убирались домой  до темноты. Автобусы драли по семь шкур за билет и тоже предпочитали светлое время суток.


    Гораздо опаснее было нарваться на молодых "шутников", готовых изнасиловать женщину или подстрелить кого-нибудь, просто так, ради забавы.


   Пятиэтажные дома вдоль дороги стояли темные, как осажденные крепости,
не было слышно ни голосов, ни музыки, то здесь, то там тускло горела
керосиновая лампа или мерцала свеча. На "ничейной земле" между домами,
высились вонючие мусорные кучи. Возле них крутились и изредка ссорились бродячие собаки.


   Груды прокисшего мусора скапливались неделями, пока кто-нибудь не выходил и не поджигал их, освобождая место для новых отложений. До сожжения казалось, что можно подцепить заразу только от одной вони, а после - дым резал горло и пах палеными кошками.


   На полдороге домой метро снова открылось - дали электричество на подземную линию. Ивар как раз проходил мимо станции и скачками спустился вниз по эскалатору, чтобы не пропустить последний поезд.


   На платформе плотные шеренги усталых, помятых  людей прислушивались к звукам из туннеля. Электронные часы у въезда в туннель давно  "перебежали" и показывали только десятичную точку.


   Иногда метро "надувало" пассажиров: за вход деньги брали, а потом объявляли, что поезд отменили, у касс начинались шумные разборки с проклятиями и обещаниями вышибить стекла, если не вернут деньги. На этот раз, подрагивая и неестественно медленно из-за низкого напряжения, поезд подкатился к платформе.


   Ивар глубоко вздохнул, когда выбрался из вагона, переполненного угрюмыми лицами и запахом пота. В цепочке пассажиров-муравьев, тяжело топавших по металлическим ступеням мертвого эскалатора, он поднялся на поверхность.


   Ощущая на спине чужие взгляды, Ивар повернул на тёмную улицу,  что вела к его дому. Теперь он шел неровно, изображая пьяного, который принял на грудь достаточно, чтобы причинить неприятности, но не так много, чтобы обратиться в беспомощную жертву. Возле метро, где располагался импровизированный базар и коммерческие ларьки, всегда вертелось жулье, наркуши и, черт знает ещё какой сброд.


  Этой слегка шатающейся походкой Ивар преодолел последние пятнадцать минут темноты и едва не нарвался на пулю прямо возле дома.


***

   "Я так волновалась", - сквозь слезы повторила Ирина. После первого "У-у-у"
она плакала беззвучно.


   "Да что со мной сделается?" -  устало отозвался Ивар, как будто ничего не могло произойти только по одной причине:  потому что это был он.


   Конечно, он бравировал. Здесь могло случиться всё, что угодно и когда угодно. Да вот, прямо перед их подъездом целые сутки валялся труп, прежде чем его увезли. Когда это было? Две недели или месяц тому назад?


   Он не помнил точно, когда, только он и Ирина куда-то собрались пойти.
На лестнице Ирина выглянула в окно:
   "Смотри, прямо у гаражей покойник!" - воскликнула она, хватая Ивара за руку.

   "О, это кто-то нажрался", - отмахнулся Ивар, даже не посмотрев в окно.


   "Нет, я боюсь..."


   Ивар высунулся в окно. "Да нет же, это пьянчуга", - авторитетно повторил он.


   Когда они вышли на улицу, у него поубавилось уверенности. Ивар осторожно подошел поближе. Тело лежало на спине, одна рука неловко подвернута,  другая
вытянута в сторону, будто схватив что-то в пыли. Лицо и грудь измазаны почерневшей кровью.


   "Эй, ты посмотри", - крикнул Ивар соседу, высунувшемуся в окно, - здесь, кажется, жмур валяется..."


   Маленький мальчик, возвращавшийся домой с тремя булками хлеба в руках,
ответил за соседа: "Ночью,  когда я занимал очередь, он уже лежал".


   "Мы вызвали милицию, - добавил сосед сверху, - они ответили, что нет бензина,
чтобы приехать..."


   Метрах в двадцати от трупа пацаны пристраивали колесо к поломанной детской  коляске, а девчонки что-то чертили желтым мелом на асфальте. Они уже не боялись зловещего соседства и потеряли к нему интерес.


  ***


   "Да что со мной сделается?" - повторил Ивар, стараясь успокоить жену.
   Стрельба застала его врасплох, и он даже не успел испугаться, так быстро всё произошло. Сейчас нервное возбуждение, усталость и запоздалый страх смешивались в какое-то неприятное чувство.


   Он прошел в ванную, вымыл руки и тщательно осмотрел одежду в желтом свете керосиновой лампы. В дерьмо он, к счастью,  не попал.


   Ивар перенес лампу обратно в кухню и установил так, чтобы их профили не проецировались на задернутые шторы, когда они сядут за стол. Лучше не давать
никому повода прицеливаться  в тебя.


   Они ели бобы, которые Ирина сварила на зеленой керосинке - похожем на
трубу с ножками аппарате, импортированном из Ирана. (В детстве Ивар видел
отечественные примусы и керогазы, но, по-видимому, секрет их изготовления был утерян, сейчас всё импортировали.)

 Затем Ивар достал из шкафа "Рояль", бутылку 90-процентного спирта, тоже импортированного из Ирана, где алкоголь был запрещен. Он выпил "наперсток" чистого спирта, Ирина разбавила свой наполовину водой.


   "Хорошо", - выдыхая после стопки, сказал Ивар.


   Они болтали, жевали хлеб с ветчиной и черпали ложками "лобио", красные бобы, из тарелок.


   Ивар чувствовал как спирт, прожегши путь почти до табуретки, теплой волной растекается по рукам и ногам.

   Затем они закурили модные в Грузии "Мальборо".


   "Опер опять спрашивал о твоей работе", - промолвил Ивар. - Он сегодня  крутился в редакции".

   "И что ты ответил?"
   "У тебя, мол, частные ученики", - Ивар говорил, наблюдая как сигаретный дым
плавает в свете керосинки. - Строго говоря, это так и есть".


   Ивар налил себе ещё одну стопку спирта.
   "Ты думаешь, они знают…" - Ирина не окончила вопроса.


   "Наверное, тебя видели в посольстве. Эта "крыса" туда лазила".


   Ирина знала об этом. "Крысой" был маленький мужичек, с рыжей бородой,
придававшей ему патриархальный и мирный вид. На деле это был вредный,
профессиональный стукачек с вежливо-садистическими наклонностями.
  В посольство он заперся на интервью с одним из учеников Ирины, кстати, военным атташе.


   "Что он ещё хотел?"


   "Обычная болтовня. Приглашал к себе в офис, посочувствовал, что без работы, мне трудно было бы выжить в такое время..."


   "То есть, угрожал?"


   Ивар ухмыльнулся:
   "Нет, нет, всё как в дружеской беседе, ни оскаленных зубов, ни угроз. Так сказать, намекнул, что меня ждет, если не поумнею".


   
*
   Сон отказывался  приходить. Ну что ты поделаешь, Ивар просто не мог спать
в эту ночь. Он ворочался на постели, снова курил, держа сигарету за окном и
выпуская дым в узкую щель, жадными глотками пил минеральную воду.
Если бы оставался коньяк, он выпил бы коньяку тоже.


   Он не допил сегодня с друзьями. Если выпьешь немножко, коньяк веселит и
успокаивает, и ты с чистой совестью идешь в постель и засыпаешь. Если закачаешь чересчур много алкоголя в систему, то одуреешь и заснешь даже на валунах,  как на пуховой перине. Но, не дай Бог остановиться посередине!


На тебя нападет неугомонное возбуждение и никакое средство в мире - кроме того же самого коньяка - не поможет тебе заснуть. Осовевшим ты будешь, но вот спать - ни в какую.


   Коньяку не оставалось ни капли, и у Ивара не было другого выхода, как "додумать" эту ночь до конца. Опыт подсказывал, что с восходом солнца он задремлет и проснется  где-то часов в двенадцать, опухший и в дурном настроении.


***