Ворота в чаще

Ворота в чаще


Как это было для него


     День был ветреный, это я помню хорошо. Даже вышло какое-то грозное предупреждение метеобюро. Не оставляйте машины под рекламными щитами, и всё в таком роде. Интересно, кто-нибудь когда-нибудь принимает их всерьёз? Я – никогда. Беспечность у меня в крови, этим многое объясняется. В том числе и случившееся в тот день.
     С чего всё началось? По прошествии лет трудно восстановить всю последовательность событий и ещё труднее – дать им понятные объяснения. Дело не только в несовершенстве памяти, но и в том, что я сегодняшний и я тогдашний – абсолютно разные люди. Что-то из околонаучных теорий про полное перестроение организма за семилетний цикл. В таком случае… в таком случае я стал с тех пор трижды другим человеком. Это как оценивать поступки своего прадеда и пытаться дать им логичное истолкование на основе собственного жизненного опыта. Провальное начинание.
     И всё-таки, нужна какая-то точка отсчёта. Пожалуй, ею стало утро, когда Павлик высказал идею про Большой Поход. Он, оказывается, уже давно мечтал вытащить нас всех – то есть меня, Жоржа и себя – на природу, и не какую-нибудь там жиденькую прилизанную природу ближайших пригородов, а настоящую, дикую. Чтобы дух захватывало от красот, и прочее, и прочее.
     Идея была встречена без большого энтузиазма. Выезд за город ассоциировался у нас с Жоржем с чем-то давним, замшелым и немодным, с чем-то из времён юности наших родителей. Обычно мы предпочитали зависать на квартирах знакомых или в каких-нибудь модных барах. Ну или не очень модных, как пойдёт. Но чтобы вот так взять и дружно отправиться чёрт знает куда, где, может, и мобильная связь бывает по праздникам… нет, задумка Павлика нам совсем не понравилась.
     Почему же мы всё-таки согласились? Ещё один вопрос, на который я нынешний затрудняюсь ответить, с молчаливым удивлением оглядываясь на себя тогдашнего. В самом деле, что мешало мне, или Жоржу, или нам обоим воспротивиться идее и послать Павлика ко всем чертям? Конечно, он был нашим негласным лидером, но отнюдь не из тех, кому не принято перечить. И во многих других случаях мы прямо высказывали ему всё, что думаем. Но в этот раз – с удивительным единодушием согласились отправиться в Большой Поход. Который тогда, конечно, так не назывался и даже таким не мыслился. Просто небольшая авантюра, чтобы проветрить мозги, думали мы. Уже потом, когда всё было позади, мы стали между собой говорить про Поход, и само слово это произносилось медленно, с придыханием и уважением.
     Собирались мы, по нашим понятиям, тщательно, продумывая каждую мелочь. В пути планировалось провести целый день, с небольшим привалом на обед. Сейчас, сквозь призму пережитого, само намерение кажется безрассудным. Трое городских парней, с самой базовой физической подготовкой, редко проходившие больше трёх тысяч шагов в день, задумали идти пешком целый день по пересечённой и лесной местности. Но тогда никакого диссонанса у нас не возникло. Подумаешь, десять часов! Скука, да и только, и кого этим можно напугать?
     В общем, думаю, вы уже представили себе всю нелепость данного предприятия. Прибавьте сюда необходимость встать в пять утра, чтобы успеть на самую раннюю электричку, неверно подобранную обувь, которая потом знатно сотрёт нам ноги, прокуренный вагон, злое перешёптывание пенсионеров, почему-то с первого взгляда невзлюбивших нашу троицу, едва не пропущенная нужная станция, – и картина станет более-менее полной. Хотелось спать, рюкзаки с непривычки тянули спину, навигатор отказывался показывать маршрут… короче говоря, день обещал быть замечательным. 
     Сам путь до места Х запомнился мне лишь в самых общих чертах. Тропинка, которая, как уверял Павлик, была обхоженной туристской тропой, несколько раз совершенно терялась в зарослях, и нам с немалым трудом удавалось её отыскать. Комары с радостным гулом сотнями вились над нашими головами, и хвалёное средство против них помогало плохо. Кроме того, лес был гораздо более влажным, чем мы предполагали, и длина наших резиновых сапог оказалась явно короче необходимой. Уже на полдороге малодушное желание повернуть назад овладело мною и Жоржем. Мы не высказывали его вслух – но не из-за страха перед Павликом, а из нежелания показаться рохлями. Однако, когда до цели нашего похода оставалась пара километров, этот довод уже потерял свою силу.
     – Я больше не могу, – откровенно заявил Жорж и встал посреди того, что называлось тропой. – Ноги сейчас отвалятся… или растворятся.
     Павлик сделал раздражённый жест рукой. Вот, интересно: только сейчас заметил, что называю его Павликом, хотя тогда подобная фамильярность, даже заочная, была немыслима. Нам бы и в голову не пришло назвать Павла как-нибудь иначе. Даже Паша проскальзывал очень редко, в минуты особенного душевного размягчения. Но время стёрло штрихи, и тогдашнее наше отношение к Павлику оказалось совершенно заслонено поздним, снисходительным. В какой момент произошёл перелом? Трудно сказать, однако во время Большого Похода он ещё даже не намечался.
     Итак, Павлик сердито махнул рукой.
     – Хватит ныть! – отрезал он. – Одно последнее усилие, и мы на месте.
     – На месте… на каком месте? – осмелился задать я вопрос и тоже остановился. – Что мы вообще знаем об этом месте? Ну, кроме слухов и старых легенд.
     Павлик нахмурился. На корабле, кажется, намечался бунт.
     – Значит, так, – ледяным тоном сказал он. – Если вы сдаётесь, так и скажите. Я вовсе не нуждаюсь в вашей компании, чтобы дойти до цели. А легенды – легенды, конечно, есть. Их не может не быть, когда речь идёт о подобном месте. Не хотите увидеть легендарное своими глазами – вас никто не держит.    
     Стоит ли говорить, что мы спасовали перед этой решительной тирадой. Оставшееся расстояние преодолевалось в полном молчании. Когда же наконец Павлик торжественно простёр руку и сказал «Пришли», нашим глазам действительно предстало любопытное зрелище. Посреди небольшой прогалины, образованной излучиной лесного ручья, стояло сооружение, которое неподготовленного путника вполне могло бы напугать. Высокие каменные ворота, точнее – арка от них, на редкость хорошо сохранившаяся, с резными изваяниями каких-то странного вида воинов, застывших в защитной стойке. Свод, потемневший от времени, но почти не повреждённый, вздымался над головой метра на четыре. Кусты, бурно разросшиеся у подножия, почти скрывали нижнюю часть арки. Она стояла одинокая, крепкая, неподвластная действию природы, и было в ней какое-то одухотворённое величие. Мы невольно загляделись на странное это сооружение, сразу забыв обо всех превратностях путешествия.
     – Ну, что я говорил? – довольный произведённым эффектом, спросил Павлик. – Оно того стоит.
     Мы молчали, и молчание наше было одобрительным. Арка действительно стоила усилий, потраченных на её достижение. Правда, вряд ли кто-либо из нас мог объяснить, чем же именно так ценна эта странная архитектурная причуда.
     – А всё же, – спросил спустя некоторое время Жорж, когда мы вдоволь насмотрелись на арку, – кому это могло понадобиться? Ворота в таком месте…
     Павлик скорчил серьёзную мину – как и всегда в тех случаях, когда чувствовал себя умнее и образованнее других.
     – Ворота – единственное, что сохранилось, – менторским тоном пояснил он. – Раньше тут была целая усадьба. Семнадцатого века… или восемнадцатого… точно не помню. В общем, хозяева предпочли построить дом на опушке леса. Потом что-то у них приключилось с крестьянами… произошёл бунт. Усадьбу сожгли, все постройки, кроме этих ворот, тоже. Затем всё вокруг заросло лесом. Во время войны тут даже засел вражеский отряд. Но его, понятно, быстро выбили. Потом лет на пятьдесят все об этом месте забыли. И только недавно оно снова появилось на картах.
     История Павлика, хоть я и слушал её вполуха, врезалась мне в память. Но вовсе не из-за таланта рассказчика и не из-за красочных подробностей. Просто именно в тот момент, когда наш “предводитель” закончил говорить, заросли с противоположной от нас стороны арки зашевелились, и на прогалину вышла другая группа искателей приключений. Во главе её шла Она.
     Да, бывают такие моменты, которые в самых мельчайших деталях, словно высококачественная фотография, запечатлеваются в нашей памяти. События, голоса, звуки, случайные движения, взгляды, – всё то, на что обычно не обращаешь особого внимания, вдруг оказываются необыкновенно значимы. Ты не делаешь над собой никаких усилий, но действительность словно сама записывается на плёнку сознания. Потому-то проходная история Павлика и запомнилась мне так хорошо. Его самоуверенный высокий голос оказался смягчён и подчёркнут появлением Той, что изменила мою жизнь.
     Конечно, время не замедлилось и не остановилось, законы физики остались в силе. Но для меня те мгновения, те первые секунды растянулись в минуты. Я смотрел и смотрел, не пытаясь понять, не анализируя, просто отдаваясь отрадному чувству, заполонившему меня. Она была одета по-походному, в брезентовый плащ, прорезиненные штаны и высокие сапоги как раз той длины, что была необходима. За плечами у Неё был внушительных размеров рюкзак. За собой Она вела – или такое создалось у меня впечатление – нескольких людей. Впрочем, эти другие люди мне были совершенно неинтересны: всё моё внимание сосредоточилось на Ней. Заглавные буквы здесь – вовсе не стремление обожествлять, скорее, попытка передать то странное состояние, когда всё вокруг будто отступает, туманится и теряет чёткость границ. Речь Павлика, за минуту до того столь ясная и так хорошо отпечатавшаяся в моём мозгу, стала совершенно неразборчивой. Не смогу с уверенностью утверждать, продолжал ли он говорить или уже умолк. Да и какое это могло иметь для меня значение? Павлик, Жорж, лес кругом, старинные ворота с воинами, – всё было лишь зыбью. На первый и единственный план вышла Она.
    – Вот мы и на месте, – впервые долетел до меня Её голос. – Ворота Судьбы, кажется? Красиво смотрятся.   
    Стоит ли говорить, что самые обыкновенные эти слова, как и любые слова, которые бы Она произнесла, прозвучали для меня – избитое до потери пульса выражение – волшебной музыкой. Впрочем, нет, неправда. Я слишком плохо воспринимаю ритм, чтобы слова сложились для меня в мелодию. Скорее уж фраза, сказанная ею, была похожа на волшебное заклинание: смысл до меня почти не дошёл, но сами звуки казались исполнены особого, потустороннего содержания.
     Беспечность у меня в крови – этим можно объяснить случившееся дальше. Не слушая и не слыша больше Павлика, я сделал несколько больших шагов по направлению к Ней и оказался прямо под древней аркой. Движение это не осталось Ею незамеченным. Она подняла глаза и впервые посмотрела прямо на меня – впервые узнала о том, что я существую.
     О, теперь-то мне совершенно ясно, что выглядел я в тот момент нелепо. Одетый не по погоде и обстоятельствам, с растрёпанными влажными волосами, с маленькой сумкой через плечо, смешно контрастировавшей с Её внушительным рюкзаком, идущий зачем-то напролом через заросли, в которых утопали ворота… да, положительно я предстал перед Нею не в лучшем своём виде. Нас разделяло шагов десять, и удивление, проступившее в Её взгляде, было слишком заметным. Лишь тогда я спохватился и замер на месте, мысленно обругав себя за излишнюю ретивость. Она же, убедившись, что странный молодой человек не намерен больше приближаться, вернулась к прерванному было разговору:
     – Думаете, получится сделать красивые фото?
     Тут я уже додумываю, потому что губы Её шевелились, рука указывала на арку, спутники Её держали наготове фотоаппараты, и именно такого рода фраза подошла бы к ситуации. Однако восприятие моё решительно исказилось, и, вполне возможно, сказано было нечто иное. Я стоял как болван, широко расставив ноги и уставившись на Неё. Павлик позади меня тоже что-то сказал, видимо, неприятное, но его я также не расслышал. А девушка (всё же придётся использовать это пошлое слово), кинув ещё один недоумённый взгляд в мою сторону, решила, наверное, что мало ли на свете странных людей и не на всех нужно реагировать. В общем, на меня она больше не обращала внимания и вместе со своими спутниками занялась поиском лучшего ракурса для фотографий.
     Следующие полчаса стали одними из самых мучительных за всю мою жизнь. Пришлось взять себя в руки, вернуться на тропинку и даже сделать вид, что ничего особенного не произошло. Сейчас я с трудом понимаю, зачем так нужно было делать. Конечно, существуют “приличия”, которым почему-то принято следовать. Но нельзя сказать, чтобы я в то время был этими приличиями сильно обременён. Если девушка мне нравилась, я не видел ничего зазорного в том, чтобы подойти и познакомиться. С любой другой – только не с Ней. В тот день посреди леса, возле старой забытой арки, я вовсе не походил на человека, умеющего легко заводить знакомства. Представить страшно, что Она могла обо мне подумать. Мои же мысли крутились с бешеной скоростью…
     Да, мысли мои крутились, но ни одна толком не оформлялась. Я что-то делал, говорил с Павликом и Жоржем, кажется, фотографировал и фотографировался (и те фото даже где-то валяются). И в то же самое время другая, большая часть моего существа словно пребывала на другой планете. Заметили ли мои дружки это полуприсутствие? Может быть, но мне было не до них. Я всё пытался поймать Её взгляд, снова заглянуть в зелёные бездонные глаза. И снова – наложение времён. Тогда, возле ворот, мне ещё толком не удалось рассмотреть их цвет. Поэтому так: мне хотелось снова встретиться с Ней взглядом. Однако девушка, угадав, очевидно, моё желание, старательно избегала зрительного контакта. Помню, меня в тот момент это страшно угнетало
     Время пронеслось незаметно. Я вздрогнул, когда Её голос возвысился над другими и произнёс: “Ребята, пора двигаться обратно. В темноте здесь будет грустновато”. Что же делать? Разве можно было позволить Ей просто уйти? А с другой стороны, разве недостаточно того, что я и так выставил себе перед Ней не в лучшем свете? Откровенно говоря – свалял дурака. Побеги я сейчас за Ней, попробуй взять какой-то контакт, не испортит ли оно всё окончательно? А не побеги – то не потеряю ли я шанс всей своей жизни? Быстрее, быстрее, нужно на что-то решаться!..
     И тут словно само провидение решило мне подсобить. Она сама – шагом быстрым, уверенным, шагом опытной путешественницы – подошла к нам троим. Я замер в недоумении… нет, неверно, то было больше похоже на оцепенение страха. Она… так близко… что можно протянуть руку и коснуться Её (о чём, конечно, я и помыслить не мог). Почему вдруг решила Она подойти? Ведь не ради меня – разве возможно такое?
     – Молодые люди! – голос уверенный, но мягкий. – Вы ведь с той стороны пришли?
     Мы недоумённо переглянулись.
     – Ну… с той, – ответил Павлик.
     – И долго пришлось идти?
     – Да не то чтобы…
     – Очень долго, – выдохнул Жорж, ничего уже не страшась. – Мы устали, как… как… как собаки.
     Видимо, лучшего выражения он не нашёл.
     – Дорога была нелёгкой, – нехотя согласился Павлик. – Но мы ничуть не пожалели.
     – Но назад вам по ней идти не стоит, – сказала Она, блеснув зелёными (теперь уже я это знал) глазами. – Скоро станет совсем темно. Лучше пойти другим путём, вместе с нами, – рука Её, одетая в чёрную перчатку, указала на Её спутников. Кстати, меня зовут Сюзанна.
     Вы имеете полное право рассмеяться. Нет, серьёзно, я совсем не обижусь. Наткнись я сам на такое имя в каком-нибудь любовном романе, непременно бы рассмеялся. Оно ведь… древнееврейское, кажется, хотя мне всегда казалось французским, потому, наверное, что ему самое место в куртуазных историях, в которых французы мастера. Но наткнулся я на него не в романе, а в самой настоящей из всех непридуманных историях – в собственной жизни. И, как вы, конечно, догадались, не рассмеялся. Даже Павлик – и тот смог подавить смешок.
     – Очень приятно, – и он коротко представил нас. – Только не думайте, что мы боимся темноты.
     – О, я вовсе так не думаю, – улыбнулась Она. – Но разумный человек ведь выберет дорогу попроще и покороче. Особенно, когда уже проверил себя.
     Да, в людях Сюзанна разбиралась, это я сразу понял. Кто бы ещё смог так тонко и ненавязчиво польстить самолюбию Павлика, одновременно признав и его интеллектуальные способности, и физическое развитие? Наш вожак воссиял. Для вида он ещё поломался немного, но довольно быстро согласился присоединиться к Сюзанне и её компании.
     Выбор оказался верным. Не прошло и сорока минут, как ровная тропинка без каких-либо заметных препятствий вывела нас к автобусной остановке. Пожалуй, пропущу список тех мысленных проклятий, которые я послал по адресу Павлика, когда выяснилось, насколько более лёгкой мог быть наш путь к воротам. Проклятия эти, впрочем, были мною посланы много позже того момента, когда мы вышли к остановке. Нет, не Павлик был предметом моих размышлений в те минуты, отнюдь не Павлик. Удивительная девушка со сказочным именем безраздельно властвовала над моим разумом. И когда пришла пора прощаться, я, до той поры не сказавший с ней ни единого слова, вдруг разразился целым предложением:
     – Очень приятно было, Сюзанна, с вами встретиться, особенно… особенно в таком месте.
     Не знаю, зачем я приплёл тут место. Оно, конечно, было необычно, у него имелся свой шарм, но… не в месте было дело.
     – О, я рада стараться, – рассмеялась она и помахала рукой. – Увидимся ещё… может быть.
     Да, мы виделись с ней ещё – много раз после. Но та первая встреча, первый взгляд, первые слова, сказанные друг другу, – всё это мне запомнилось точнее и яснее иного. Впереди была целая жизнь. Жизнь, которую нам было суждено провести вместе.


 Как это было для неё


     Коля не раз просил меня вспомнить как следует тот день, с которого всё началось. Он говорил, что важно помнить первое, самое первое впечатление, что с них, с этих впечатлений, начинается всё остальное. Я ему верю и честно стараюсь каждый раз припомнить детали того знаменательного похода, только вот вспоминаются они неважно. Нет, правда, я ведь не историк и не мемуарист. Я даже дневника никогда не вела. Иногда, конечно, находило желание зафиксировать на бумаге мимолётные черты прошедшего дня, но не более того. И тот самый день вспоминался мне поэтому весьма смутно… хотя это ещё полбеды. Хуже то, что при каждой новой попытке восстановить последовательность тех далёких событий, память выдавала разные версии. И я отнюдь не могу быть уверена, что последняя из них – наиболее верная. Скорее уж наоборот…
     Итак, тот самый день. Помню, что он был прохладным и пасмурным. Рано утром, когда я проснулась, всё за окном было затянуто белёсым туманом. Настроение у меня было… вот это, кстати, я помню хорошо… оно было неплохое, с переходом в хорошее. Такое, знаете, приятное настроение, когда от предстоящих событий радостно на сердце. Мне предстояло вместе с группой знакомых совершить интересный поход к одному странному архитектурному памятку – идею подкинул мне Дима. Дима вообще был на редкость изобретателен в этом отношении, знал все интересные места в области и за её пределами, мог запросто придумать маршрут на любой вкус. Незаменимый человек, когда намечался какой-то движ.
     Почему меня так привлекла идея добраться до «ворот в чащобе», как пафосно назвал их Дима? Возможно, то было простое любопытство, или желание увидеть что-то новое, или азарт молодости, которого в то время у меня имелось с лихвой. А может быть, я предчувствовала, предвидела… нет, вряд ли, конечно. Умение предугадывать будущее – это моя тайная и давняя мечта, однако женская интуиция, о которой принято отзываться в комплиментарных выражениях, меня всегда последовательно игнорировала. Нет, я положительно ничего не ощущала, когда собирала в то раннее туманное утро вещи, не считая сонливости и лёгкой головной боли, назойливо напоминавшей о недобранных часах. Коля не раз заявлял мне потом, что он проснулся в тот день с чувством странной уверенности, будто нечто важное должно вот-вот совершиться. Врал, как пить дать. Ну или сам себя в этом убедил, что тоже за ним водится. Так или иначе, я ничего подобного не чувствовала, ни о каких судьбоносных встречах не думала и была полностью сосредоточена на том, чтобы не забыть взять всё необходимое.
     О, эта способность организовывать и организовываться, сколько минут моей невозвратимой жизни она отняла! Когда кажется, что вот уже, всё уложено, упаковано и застёгнуто, обязательно вспомнится что-то жизненно важное, ещё не упокоившееся в сумке или рюкзаке. А вечные поиски какой-нибудь мелочи, которая только что лежала под рукой и уже неведомым образом испарилась! А необходимость решать, что из уже тщательно отобранных вещей придётся оставить, ибо все вместе они категорически отказываются умещаться в чемодан! Нет, краски даже самого талантливого художника тут были бы бессильны…
     Впрочем, в этот раз мне предстояла лишь небольшая, по меркам некоторых других моих приключений, прогулка, которая не должна была продлиться дольше нескольких часов. Тем не менее, собиралась я со всей серьёзностью. Спрей от комаров, крем от мошкары, непромокаемые перчатки, термос, фотоаппарат… сейчас уже и не упомнить всего. Но главное, конечно, – карта местности. Да, да, это ведь было ещё в те времена, когда навигаторы являлись большой редкостью. У кого-то они были, но две наши компании в тот день двигались к Воротам без этой дополнительной помощи.
     Что до моих спутников… тут ещё один провал, и очень глубокий. Я так часто и так много ходила в самые разные походы и экспедиции, что конкретный состав именно той группы хоть убей не вспомню. Нас было восемь или девять, примерно пополам девушек и парней, а меня выбрали главной в силу опыта и умения ориентироваться на местности. Среди этих людей, впрочем, не было никого из близких друзей, иначе моя забывчивость была бы и вовсе непростительна. Кажется, был там Слава, была Вероника и какой-то совсем пришлый молодой человек с младшего курса. По странной случайности у меня не сохранилось ни одной фотографии того похода, хотя телефоны с камерами тогда были уже почти у всех. Знак ли это, что определённые события должны оставаться покрытыми лёгким флёром тайны? Возможно.
     Мы добирались до места старта на автобусе, таком, знаете, старом автобусе, прямиком из советских времён. В нём нещадно работала печка, и за три часа поездки мы сильно взмокли. Народу было немного, всё дачники да ещё какие-то смутно припоминаемые мною личности неопределённой внешности и рода занятий. Надо сказать, что я всегда с известным скепсисом относилась к этой общественной прослойке и старалась держаться подальше от её представителей. Однако частые разъезды не позволяли порой ограничить взаимодействие с ними.
     Но когда мы, наконец, вышли из автобуса, настроение моё сразу улучшилось. Стояла немного прохладная, но ясная погода, в воздухе чувствовался аромат зрелого, набравшего силу лета, нам предстоял интересный и несложный маршрут, – чего ещё, спрашивается, было желать? И я не желала, нет, я вполне уверена, что в тот конкретный момент никаких желаний и требований к жизни у меня не было. Редкий случай!
     Мои подопечные, как я их про себя окрестила, вели себя замечательно. Никаких споров, пререканий, на редкость послушная и организованная группа. Не то чтобы у меня был большой опыт в качестве проводника, но кое с какими не слишком приятными людьми дело иметь приходилось. А тут – тишь и благодать. Лес был немного влажным, над болотцами деловито кружились стаи комаров, которые, почуяв наше приближение, начинали с назойливым писком преследовать нас; но тут репелленты брались за дело, и полчища москитов нехотя ретировались. Мы шли довольно быстро, уверенно продвигаясь к цели. Минимум разговоров, максимум сосредоточенности на процессе. Именно такой подход всегда мне импонировал.
     Думаю, мы добрались до поляны, на которой стояли Ворота (почему-то я всегда с тех пор пишу их с большой буквы), максимум минут за тридцать. Собственно, поляной это место можно было назвать лишь условно, то было скорее небольшое поле, заросшее, давно заброшенное, но ещё не поддавшееся напору наступающего леса. Если верить Диме – а верить ему можно было больше, чем какому-нибудь путеводителю, – некогда ворота представляли собой часть военного укрепления, выстроенного для защиты от набегов диких племён. Вообще, я мало интересовалась военной историей, но Дима умел рассказывать очень увлекательно. В общем, со временем, когда диких племён стало мало, а потом и вовсе не стало, укрепления оказались не нужны и довольно быстро пришли в запустение. Стены обветшали и рухнули, а ворота, как самая крепкая часть сооружения, остались стоять посреди постепенно зараставшего поля. Уж не знаю, почему им не нашли какого-то иного применения. Видимо, место сочли неудачным – или проклятым.
     А вообще, сами Ворота не производили особенного сильного впечатления. Нет, конечно, древняя архитектура, красиво, величественно. Свод высокий, наверное, метров пять, если не больше. Изображения каких-то то ли вождей, то ли королей по бокам. Но в целом – ничего такого, от чего бы дух захватывало. Хорошо помню, как, выйдя из леса, я остановилась, огляделась и, обратившись к своим спутникам, сказала:
     – Это было совсем нетрудно. Вот и Ворота, о которых я говорила. Их в народе называют Воротами Счастья, кажется.   
     А может, Дима называл их как-то по-другому. Помню только, что название было какое-то до ужаса романтичное.
     В то же время, говоря это, я краем глаза наблюдала за группой из трёх молодых людей, стоявших с противоположной стороны ворот. Они пришли туда раньше нас, и присутствие их меня отнюдь не обрадовало. Терпеть не могу популярные туристические маршруты, толпы народа, шум и толкотню. И когда в месте, где не ожидаешь никого встретить, натыкаешься на такие вот группы, остаётся неприятный осадок. Я чуть заметно нахмурилась, совсем немного, только для себя. Но в этот момент один из непрошеных гостей (именно так я их мысленно тогда нарекла, хотя какая, простите, я была хозяйка?) повёл себя необыкновенным образом. Он сделал шаг в сторону, отделился от двух своих спутников, задрал голову и стал с преувеличенным вниманием изучать свод ворот. При этом он делал какие-то странные пасы руками, как будто пытался передать некое сообщение. «Уж не сумасшедший ли он?» – мельком подумала я. Встретиться с умственно нездоровым человеком в таком месте было бы малоприятным приключением. Впрочем, если передо мной и был умалишённый, вряд ли он был буйным. Застыв на одном месте, на небольшой площадке перед воротами, он ещё выше задрал голову, в то же время делая плохо скрываемые попытки посмотреть на меня. Выглядело это… странно. Не менее странное впечатление производил он сам – худой, какой-то невнятный, одетый явно не для долгого похода. И в то же время было в нём нечто трогательное. Да, именно так, трогательное. Нечто, затронувшее какую-то очень потаённую, на большой глубине запрятанную струну моего существа. В тот момент я этого ещё не осознала, ведь мне нужно было играть взятую на себя роль.
     Да, играть роль – именно то, что мне всегда плохо удавалось. Нет, я была весьма и весьма убедительна, по крайней мере, сейчас мне кажется именно так. Но чем лучше и убедительнее я играла, тем больше мои мысли отвлекались и от Ворот, и от моих спутников, и от того, о чём я говорила, и всё больше концентрировались вокруг этого забавного визави. Он же даже не пытался скрыть, какое впечатления я на него произвела. Всё время, что мы провели у ворот, Коля не спускал с меня глаз. Его приятели, кажется, даже начали подсмеиваться над ним. Я же испытывала лёгкое щекочущее чувство удовольствие от столь явного и решительного поклонения. Никогда раньше на меня не смотрели так.
     Но вот были исчерпаны все возможные темы, связанные с Воротами, отсняты все требуемые фотографии, и стало пора собираться домой. Троица напротив нас, так и обменявшись с нами ни словом, тоже заторопилась. И тут только меня осенило, что они пришли с другой стороны, а значит, и уходить нам предстоит в противоположных направлениях. Этого никак нельзя было допустить. Не знаю, почему я так решила и чем в тот момент руководствовалась. В жизни не бегала за мужчинами и не делала первых шагов. Но именно тогда, у Ворот, я поступила вопреки своим принципам. Подойдя к троим друзьям и подчёркнуто не смотря на Колю (который тогда был для меня, конечно, безымянен), я спросила:
     – Прощу прощения, вы будете уходить длинным путём?
     Главный в их группе – Павел, кажется (с ним Коля потом почти не общался), – посмотрел на меня несколько свысока и кинул небрежно:
     – Длинным? Что вы называете длинным?
     – Насколько мне известно, с той стороны идти около двух часов.
     – Так и есть, – вступил в разговор второй, вихрастый молодой человек с жеманным лицом. – И мы чертовски устали.
     – Вовсе нет, – попытался возразить Павел.
     – Не стоит спорить, – спокойно взяла я разговор в свои руки. – Световой день кончается, лучше вам не идти длинным путём. Присоединяйтесь к нам. Будем знакомы, меня зовут Сюзанна.
     В детстве я стеснялась своего имени. То было время, когда подобная вычурность не слишком приветствовалась. Вокруг меня были одни Маши, Пети и Саши, и на их фоне я казалась себе каким-то сказочным существом, по прихоти родителей оказавшимся в обычном людском мире. Частенько я ловила на себе удивлённые взгляды других детей, некоторые откровенно смеялись, когда я называла себя. Лишь много позже пришло ко мне умение принимать своё имя как должное и, более того, гордиться им. Древнееврейские корни, многие века, через которые оно прошло, приятное ощущение изначальности, звучавшее в этих трёх слогах, – нет, теперь уж я ни за какие коврижки не согласилась бы стать Машей! Да и времена изменились, необычность стала модной, и на фоне различных Аннелизабет и Ангелин я уже перестала выделяться.
     Впрочем, в тот момент все трое наших новых знакомых были приятно удивлены, узнав, как меня зовут. А Коля – тот и вовсе казался очарованным. Смею думать, однако, что дело было далеко не только в имени. Он настолько погрузился в созерцание меня, что забыл представиться, и Павлу пришлось сделать это за него. Зато, когда зашла речь о том, каким всё-таки путём им возвращаться, Коля самым решительным образом сказал:
     – Конечно мы пойдём короткой дорогой! Это самое разумное решение. 
     О, в тот момент я ликовала! Никогда бы не подумала, что мне нужен столь небольшой, столь незначительный повод, чтобы возрадоваться. Но на протяжении всего обратного пути в животе у меня летали даже не бабочки, а целые птеродактили. Я ни разу не оглянулась – ещё бы! – но отлично знала, что он смотрит на меня, что моя спина для него подобна свету маяка в бурном море… Наверное, кому-то это может показаться смешным, глупым, наивным. Но ведь мне было тогда двадцать два! И хотя я считала себя опытной и всё пережившей женщиной, на деле, конечно, это было совсем не так… Многое, очень многое мне ещё предстояло узнать. И тот день ощущался точкой исхода, средоточием силы, простиравшейся вперёд, в мерцающую лазурь будущего.
     Когда мы пришли на остановку, Коля решился. До того момента он лишь односложно отвечал на вопросы, которые я бросала через плечо как бы невзначай, а тут словно ощутил прилив решимости. Подойдя ко мне и протягивая мне руку, он сказал:
     – Я очень рад… с тобой… с вами познакомиться. Чудесная получилась прогулка.
     – Я тоже рада, – о, лёгкости моего тона позавидовала бы любая актриса! – Как-нибудь ещё встретимся… надеюсь.
     Да, нам суждено было встретиться, именно там и тогда. Впереди была жизнь, в общем-то обычная жизнь, с её радостями и превратностями, с потерями и приобретениями, жизнь, которая стоила того, чтобы пройти её рука об руку. Но то – уже совсем другая история, которую, возможно, расскажет кто-нибудь другой. А мой вклад в неё на этом завершён. Я умолкаю и передаю слово тем, кто следует за мной.    


Как это было на самом деле


     Идея построить ворота посреди леса пришла эпатажному архитектора Теодору Иванову (с ударением на второй слог, конечно) во время путешествия по Греции в 1898 году. Осматривая многочисленные достопримечательности этой богатой на древности страны, Иванов был поражён тем, как много руин и заброшенных строений, не слишком примечательных внешне, имеют за собой многовековую историю. Ключевой чертой характера архитектора была протестность. Если люди ждут от сооружения истории – они обязательно придумают её даже в том случае, когда никакой истории нет. Почему бы тогда не дать им возможность обмануть самих себя? Иванов был в восторге от своей идеи. Вернувшись в Россию, он немедленно приступил к её реализации. Проект был разработан за каких-нибудь три недели. Ворота в псевдороманском стиле – с соблюдением всех необходимых пропорций и деталей предполагалось поставить в достаточно отдалённом от человеческого жилья месте, чтобы было поменьше слухов и пересудов. Со временем, рассуждал Иванов, предприимчивые путешественники обязательно обнаружат сооружение и создадут легенды, которые начнут переходить из поколения в поколение.
     Для строительства были специально наняты рабочие из отдалённых губерний, которые, даже если бы и проболтались (а с них была взята подписка о неразглашении), не сильно бы повредили плану предприимчивого архитектора. Строительство заняло около двух месяцев. По прошествии этого времени посреди дикого болотистого леса воздвиглось монументальное творение изобретательного и игривого разума. После этого Иванов с чистой совестью подписал акт приёмки работ и предоставил своё творение природе и времени.
     План сработал как нельзя лучше, правда, сам архитектор об этом уже не узнал, так как спустя пару лет скоропостижно скончался, подавившись куском жареного леща. Трагическая и бессмысленная смерть эта вызвала лишь один скромный некролог в не самой популярной петербургской газете – экспериментальную архитектуру в те времена не слишком-то ценили. Ворота, однако, довольно быстро стали популярным местом паломничества. И хотя события последующих лет не слишком способствовали пешему туризму, легенда о таинственном сооружении посреди леса не могла не обрастать всё новыми версиями и подробностями. Поэтому нет ничего удивительного, что Сюзанна и Николай излагали их “историю” столь различно.
     Что касается того дня, когда произошла их знаменательная встреча, то был он на редкость тихим, солнечным и тёплым. Бушевавшая несколько дней до того буря исчезла без следа, небо было чистым и глубоким, без малейшего облачка, короче говоря, погода идеально способствовала задуманному походу. Будь оно иначе – никто бы никуда не отправился: и Сюзанна, и Павел были на редкость здравомыслящими людьми и не повели бы свои группы через лес по неизученному маршруту, если бы условия тому не максимально благоприятствовали.
     Маршрут, избранный Павлом, был лишь немного длиннее того, которым шла Сюзанна. Был ли он труднее? Объективно – ненамного, но сказался уровень подготовки Николая и Георгия. Недостаток опыта подобных предприятий привёл к тому, что оба они довольно быстро выбились из сил и не могли сколько-нибудь адекватно оценивать пройденное расстояние. Неудивительно, что они начали выказывать недовольство, однако переубедить Павла было делом нелёгким. Раз за что-то взявшись, он не привык отступать.
     Павел привёл своих приятелей к воротам, как и обещал, однако никакого особого впечатления это архитектурная шутка Иванова на них не произвела. Они попросту плохо разбирались в предмете. Объяснения своего предводителя слушали из вежливости, красоту ворот не оценили. И лишь появление Сюзанны внесло некоторое оживление, мало, впрочем, похожее на гром среди ясного неба или внезапное просветление, каковым оно запомнилось Николаю. Да и Сюзанна не обратила на человека, с которым ей предстояло провести жизнь, должного внимания. Она в то время вообще не смотрела на мужчин (предпочитая, чтобы они смотрели на неё). Если бы Николай не оступился на покатом склоне ложбины, в которую со временем всё глубже погружались ворота, и не вынужден был, во избежание падения, сделать несколько неловких телодвижений, а потом и вовсе замереть на последней черте равновесия, Сюзанна вряд ли бы кинула на него повторный взгляд. Однако случайности многое определяют в человеческих судьбах. Неловкая поза, в которой застыл Николай, вызвала невольную улыбку у девушки. Вполне возможно, что именно эта улыбка стала началом всего.
     Однако начало – всего лишь начало, и, хотя оба они придавали первому шагу преувеличенное значение, вряд ли он стал определяющим. Сюзанна предложила трём молодым людям присоединиться к её компании и дойти до автобусной остановки вовсе не потому, что испытывала какие-то особые чувства к Николаю в те первые часы. Конечно, многие последующие годы, проведённые рядом с ним, приучили её думать, будто бы с самого их знакомства она разглядела в Николае нечто безусловно необходимое и самодостаточное. На самом деле произошло это гораздо позже – и происходило постепенно. А в тот день сподвигла её обратиться к Павлу и его спутникам простая вежливость. Находиться в одном пространстве с кем-то незнакомым и не перемолвиться с ним хотя бы несколькими словами казалось ей недопустимым. И тем более логичным было предложить им пойти более простой и уже известной ей дорогой.
     Что же произошло на автобусной остановке, какие слова были сказаны на прощание? Это может показаться странным, но ни Николай, ни Сюзанна ничего друг другу не говорили. Нет, необходимые этикетом формулы они применили, выразили надежду как-нибудь ещё раз сходить в такой же поход, но обращали их к другим спутникам, а между собой обменялись лишь беглыми взглядами. Стоит признать, что мимолётность эта была поважнее тех многозначительных слов, которые они могли бы произнести (и впоследствии были уверены, что произнесли).
     Несколько раз в течение последующих лет, многих лет, плавно перетёкших затем в десятилетия, они думали о том, чтобы вернуться на место первой своей встречи, но так и не сделали этого. Несомненно, оба они опасались (втайне друг от друга), что это предприятие принесёт куда больше разочарования, чем радости. Местам, имеющим для нас особенное значение, мы склонны придавать ореол значимости, но реальное возвращение в них чаще всего развеивает его.
     В данном же случае и само место просуществовало недолго. Спустя год после встречи Николая и Сюзанна была проведена экспертиза, согласно выводам которой ворота в чаще не представляли архитектурной ценности, а потому, ввиду их плохого состояния, было принято решение о сносе. Лесной массив, в котором стоял этот памятник чувству юмора архитектора Иванова, порядочно проредили, облагородили и превратили в лесопарк. Повсюду повешены таблички с занимательной информацией, в которых, однако, о некогда стоявших тут воротах не упоминается ни словом. Впрочем, от этого новое место отдыха нисколько не потеряло. Все, кто там побывал, уезжают довольными и активно делятся впечатлениями в положительных отзывах.