Лицо

Лицо.




Ободранная комната. Решётка
Кровати ржавой (жили алкаши).
Этаж девят, и в понедельник чёрный
Он был таким, когда Союз — рушим.

Весна. Март-месяц. Мне почти три года.
Я перебрался поездом сюда.
В вот эту к л е т ь .
                Не «Молодёжной моды»
Квартиру у трамвая, господа.

Шкап в стену вбит, три секции в котором,
Ютится тумбка, что она — «развод»,
Стол с ящиком, истёрто-полирован,
И девяност второй — снаружи — год.

Снаружи год... Такой вам и не снился,
В него соседи ели голубей,
Что, думал я, летучие лишь мыши,
Зря потроха голубьих их кровей.

«Московской» выпитой бутылкою зелёной
Пуст холодильник холле во втором,
Наклейка: перед Ним — Она, Он — чёрный,
Что, не скажу, Ей делая, — на нём.

А в комнате — плакат, где — диадема
Жемчужная обвила злато влас,
И зрит — лицо, на шосткинскую «Свему»
Снимавшееся, снятое — не раз.

Я не любил ещё Серёжу Ивина,
Вослед Толстому, будучи сам — толст,
Сонм литер золотых «ИРИНА ЦЫВИНА»
Собою снизу украшает холст.

Ирина Цывина... Не зная, я — «ЦывИна»
Читал, умея... Кто же, кто она?
Прекрасная, волшебница, богиня,
Тут, где — едино, только не война...

Вверялись адреса ей, телефоны,
Которых... одним словом, больше нет,
И сколько Робин Крузо жил на острове,
Свои раздвадцатьвосемь с лишним лет.

И прочее... Какие-то цитаты
Карандашом отцовским помню я
По ней:

«Лучше умереть, когда хочется жить,
чем жить, когда хочется с м е р т и »

«Я клоун, коллекционирующий
Юности мгновенья»

«Я говорю твоей еврейской маме
Спасибо, что не сделала аборт»

et cetera.

Вот так мы жили. Я, Ирина Цывина,
Что не было тогда ей тридцати,
И все. Ей любовался я. Красивая.
Пять лет, как — в прошлом. Господи, прости.

А тот плакат — я очень мрачной осенью
Однажды сжёг, на клочья разорвав.
И в реку диски выбросил Высоцкого.
Конец, ребята. All you need is LOVE.




29.10.2024.