Часть третья. Германская война

Глава 1.Улитка на горном склоне
После дождя земля липла к башмакам, солнце блестело где-то за деревьями. Одетые, что называется, “бедно, но чистенько”, мы с графиней шли по лесной дороге. В заплечном мешке я тащила трубки для солдат и пачки табака, штопальные иглы, какую-то мазь, по словам Миледи, сделанную из растертых в порошок семян и предназначенную для умягчения гнойных ран – словом, набор маркитантки, но также две пары пистолетов и небольшой запас пороха и пуль для нас двоих.
-Главное, пересчитать телеги в обозе, - рассуждала графиня, выбирая место посуше, куда поставить ногу.
-Телеги то зачем? – отозвалась я, поправляя сбившуюся лямку.
-Поживешь с моё – узнаешь зачем! А пока слушай тётю Шарлотту!
Она с удвоенной энергией зашагала вперед, отважно преодолевая препятствия. Догнав ее, я сказала:
-От размера обоза зависит, как далеко они собрались?
-Умна, - бросила она, не оборачиваясь. – А впрочем, они могут и не отягощать себя обозами, подкармливаясь за счет населения. С точки зрения католических полководцев, солдат, который не отбирает у крестьян кур, гусей и прочее добро – это неправильный солдат.
-Хм, гугенотская армия сейчас делает то же самое, можете не сомневаться, - ответила я.
-Остановимся на этом пригорке, здесь посуше.
Повинуясь ее приказу, я опустила мешок и растянулась на траве. Тут же на мое плечо вместо мешка навалилась графиня, которая нуждалась в отдыхе после длительного перехода.
-Скорее бы повстречаться с кем-нибудь из них, - сказала я. – Как думаете, смогу я завалить солдата из пистолета?
-Не дай бог, Мадлен. Пистолеты – это на крайний случай. Наше главное оружие в том, что мы выглядим безобидно. Честная маркитантка – и ее безмозглая служанка. – При этих словах святая Каролина с опаской покосилась на меня.
-Из пистолета ты можешь выстрелить только один раз, ну, еще раз из второго пистолета. Притом с близкого расстояния, - продолжала она.
-Конечно, ведь тащить в мешке мушкет было бы довольно неудобно. Мы бы сразу спалились.
    -А знаешь ли ты, что в здешних землях бывают ружья, которые можно носить под одеждой?
    -Ну уж это наверняка свистёж! Я могу представить, что кто-нибудь сделает мушкет в два или три раза меньше обычного. Но как вы спрячете под одеждой фитиль?
    -А ну, осмотри свой пистолет, мадмуазель! Где там фитиль?
    Она была права. Я раньше не задумывалась о таких вещах, просто знала, что из пистолета стреляют, взводя курок и потянув пальцем за крючок, тогда как мушкет надо устанавливать с помощью сошки и поджигать фитиль. Мне никогда не приходило в голову, что мушкет может быть таким же легким в обращении, как пистолет, хоть я и знала, что с крупными предметами работать всегда проще. Каждый видел часы на башнях, а попробуйте сделать их маленькими, такими чтобы их можно было бы носить с собой… Еще не родился тот мастер, у которого это получится. Так почему огромные ружья до сих пор менее совершенны, чем маленький пистолет?
    -Такие ружья называются samopal, - продолжала объяснять Миледи. – На каком-то из местных языков это означает – ружье, которое стреляет само. Еще в 1518 году император Максимилиан издал указ, запрещающий носить такие ружья, но как ты понимаешь, это никого не остановило.
    -В таком случае, не мешало бы и нам обзавестись этими ружьями.
    -Фи! Таким оружием пристало пользоваться разве что какому-нибудь Бризмону! Потому что оно идеально подходит наемным убийцам!
    Кто такой Бризмон, я не знала. Но святой Каролине лучше знать, поэтому я продолжала внимать ее мудрости:
    -Если враги от тебя на расстоянии выстрела из ружья, ты лучше не стреляй в них, а беги, - говорила она. – Ведь застрелить из мушкета ты все равно сможешь не больше одного врага. Вот если бы ружье могло делать сто выстрелов подряд…
    -Все бы перебили друг друга. Хорошо, что такого ружья никогда не будет.
    -Как знать…
    Словно отвечая ее мыслям, откуда-то донеслась пальба, да такая плотная, словно сто дровосеков враз стучали своими топорами. Подхватившись с земли, Миледи сделала мне знак, чтобы я молча следовала за ней, и мы устремились в направлении стрельбы.
    Когда мы вышли из леса, нашим глазам открылось широкое поле, над которым возвышался холм, поросший травой. У подножия холма выстроился воинский отряд, над которым развевалась хоругвь с изображением пресвятой Девы Марии. Плоская вершина горы была занята другим войском, над которым клубился серый дым. Именно эти солдаты стреляли, сменяя друг друга с устрашающей частотой. Стоило бойцам первой шеренги разрядить мушкеты, как они тут же бежали в тыл, уступая место следующим, и так раз за разом. Из-за этого добрые католики внизу не решались атаковать, ведь им пришлось бы под огнем подниматься в гору.
    -Однажды двадцать пять портных вступили в бой с улиткой, - насмешливо продекламировала Миледи, вместе со мной наблюдая за происходящим. – В руках у каждого из них была иголка с ниткой. Но еле ноги унесли, спасаясь от врага, когда завидели вдали улиткины рога!
    Действительно, издалека войско еретиков, ощетинившееся с флангов длинными пиками, напоминало улитку. Позже я узнала, что это построение так и называют – караколь, улитка. А большинство добрых католиков держало в руках шпаги, которые при некотором воображении можно было сравнить с портновскими иголками. И не терпелось же им наколоть на них врагов!
    Желая закрепить свой успех, еретики мерным шагом двинулись вниз. Это было большой ошибкой вражеского полководца. Спускаясь
    по горному склону, то и дело натыкаясь на какие-нибудь мелкие овражки, заросли кустарника и прочие особенности рельефа, солдаты не смогли удержать идеальный строй, грозная “улитка” начала превращаться в бесформенную толпу, и тут уж “портные” взяли свое – набросились на растерявшихся супостатов да заработали своими иглами.
    -Жми! – в восторге заорала я. В нашей деревне всегда кричали что-нибудь подобное, если наблюдали со стороны какое-нибудь состязание. Однажды в Париже, в театре, я выкрикнула то же самое, в наиболее драматичный момент, окружающая публика начала коситься на меня, но поскольку вид у нашей компании был самый забубенный, тогда дело дальше осуждающих взглядов не пошло. Сейчас же Миледи смотрела на меня не менее выразительно, чем все парижские зрители, вместе взятые, я вспомнила, что по ее замыслам мы с ней не должны были привлекать большого внимания, только было уже поздно. Солдаты заметили нас.
    Впрочем, поскольку мы с ней были двумя маркитантками, ничего страшного пока не произошло. Следовало только играть свою роль. Мы устремились навстречу судьбе, изображая радость о предстоящих удачных сделок – вернее, Миледи изображала, а я была и в самом деле рада победе католиков.
    Нам предстояло пройти с пол-лье по полю, чтобы оказаться в непосредственной близости к торжествующим воинам, и пока мы шли, я разглядела, что уцелевшие от окончательного разгрома супостаты держат над головой точно такое же католическое знамя с изображением пресвятой Девы Марии, на оборотной стороне которого вышит геральдический ястреб, точь-в-точь как на печатке Луизон.
    -Сантьяго и съерра эспана! – закричал их предводитель. Должно быть, ругал своих людей за то, что они не умели удержать строй, потому что при этом кличе они снова начали сбиваться в каре, как еж в клубок.
    -Святой Дени – радость наша! – на чистейшем христианском языке отвечали “портные”, устремляясь в атаку.
    Это сподвигло нас с графиней прибавить шагу – стало ясно, что перед нами французы, с которыми мы по крайней мере будем говорить на одном языке. Выбрав какого-то раненого, у которого камзол был порван ударом штыка и бок кровоточил, но он больше беспокоился о своей лодыжке, которую вывихнул, неудачно перепрыгнув через канавку, Миледи со всей любезностью, на какую была способна, предложила ему опереться на мое плечо и воспользоваться одним из ее чудодейственных снадобий.
    К слову сказать, это не было чистым шарлатанством. Минувшие несколько месяцев вся наша компания принуждена была провести в одном из здешних городков, стены которого осаждали шведские войска Густава-Адольфа. Ни деньги, которые, кажется, еще водились у графини, ни ее высокое положение в обществе не стоили и куска хлеба. Тогда святая Каролина поступила на службу в местную лечебницу. Разумеется, мы трое – я, Луизон и Мартон, - помогали ей чем могли. Каждый день видеть человеческие страдания было тягостно для всех нас, кроме, разве что Мартон, которая умудрялась посреди стонов и воплей, истекающих гноем ран, ампутированных конечностей и прочих прелестей быта думать о черных усах какого-нибудь очередного кавалера, быть легкой, как щебечущая птичка, прислуживая графине по вечерам.
    -Она мудрее всех нас, - как-то заметила Луизон. – Она подобна Левконое из стиха Горация. “Ты гадать перестань: нам наперед знать не дозволено, Левконоя, какой ждет нас конец. Будь же мудра, вина цеди. Долгой надежды нить кратким сроком урежь. Мы говорим, время ж завистное мчится. Пользуйся днем, меньше грядущему верь.”
-Ventrebleu!- заметил воин, пока я тащила его с поля битвы. – Чертовски приятно встретить соотечественниц вдали от родных мест!
-Мы в осаде тоже с нетерпением ждали, когда же появится католическое войско и прогонит еретиков, - отозвалась я. – Только их заявилось целых два, и они подрались друг с другом.
-Простой девице вроде тебя простительно рассуждать таким образом, мадемуазель! Ты что же, хочешь, чтобы эти проклятые испанцы, кровь Христова, захватили всю Европу? Хвала небесам, у кардинала Ришелье побольше мозгов, чем у тебя! Конечно, надо помочь шведскому королю, чтобы он успешнее колотил Габсбургов. Только это надо делать, не привлекая излишнего внимания, потому что, ты ведь права, святая матерь церковь не слишком это одобряет. Вот кардинал и отправил сюда наш…
-Месье, вы служите кардиналу? – вмешалась в разговор Миледи.
-Я это называю “ограниченный контингент”, от латинского слова contingens — соприкасающийся, смежный. Потому что мы соприкасаемся с врагом нашими шпагами, смежны с войсками Густава-Адольфа, и ограничены нашим малым числом в своих возможностях!
Лагерь французского “ограниченного контингента” представлял собой два ряда белых палаток, между которыми сейчас тут и там сновали солдаты в нарядных мундирах. По большей части это были парни годами не старше меня, которые, несомненно, еще недавно пахали землю в своих деревнях, пока вербовщики не сманили их, посулив богатую воинскую добычу и прочие золотые горы, а главное – возможность променять скучную жизнь на славные деньки воли и приключений. Я была такой же, когда отправилась в Париж. Среди них я мельком заметила какую-то девчонку в большущем белом чепце, но глазеть на последние новости моды мне было некогда. Сообразно с нашим ремеслом маркитанток, принялись мы с Миледи предлагать табак и курительные трубки, лекарства да штопальные иглы, не забывая при том украдкой косить глазами по сторонам, хотя и не по душе мне было шпионить за французами и католиками. Я выжидала удобного случая, чтобы остаться с Миледи наедине и спросить, что она думает на сей счет. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы я не услышала, как один из парней говорит другому, показывая на меня:
-Гляди-ка, Жан – не все немки противные с лица; младшая маркитанточка очень даже хороша собой…
-У тебя в голове гнилая солома вместо мозгов, если ты не можешь различить от немки девчонку из Берри! – возмутилась я.
Парни встретили мои слова взрывом хохота:
-Ну что, братец Фанш, славно она тебя огорошила? Эй, красавица, у вас в Берри все такие острые на язык?
-Не все, есть и телепни, вроде вас! Вот я могу каждого отличить по говору – ты из Ангулема, ты из Лиможа, ты из Пуату, а ты и вовсе бретонец! Ну, что нового в родных краях? Ришелье еще не всех обобрал своими налогами? По прежнему ли в Париже пекут пироги с сыром из козьего молока?
Так мало-помалу у нас завязался разговор. Все они оказались славными ребятами: и тощий Пьер, и толстый Поль, и рыжий Жан, и даже бретонец Фанш, который вообще-то оказался вовсе не бретонцем, а пикардийцем, но это было уже не важно. Мы наперебой задавали друг другу вопросы, почти не слушая ответов, и так оно шло, пока я не присмотрелась получше к девчонке в белом чепце. Слишком уж размашистые и неуклюжие у нее были движения, слишком широкие плечи и большие руки, а главное – слишком грубое для девушки лицо. Рука моя сама собой потянулась к пистолету, который мне до той поры удавалось скрывать на дне мешка:
-Друзья, среди вас затесался содомит! Отойдите-ка в сторону, чтобы я вас случайно не зацепила!
После непродолжительной свалки у меня из руки вывернули пистолет, который при этом с оглушительным грохотом разрядился от потрясения, пуля ушла куда-то вверх и в сторону, и, должно быть, через недолгое время безобидно упала в траву. Держась за подбитый мною глаз, зубоскал Жан насмехался над кем-то:
-Что, Жером, хлебнул страху? Эта дикая кошка не потерпит в лагере соперниц!
-Каких там соперниц? – возразила я, с трудом переводя дыхание после потасовки. –С первого взгляда видно, что это парень, переодетый в девчонку.
Незадачливый Жером сорвал с себя чепец и бросил на землю:
-Говорил я вам, что с этим дурацким маскарадом ничего не выйдет!
Но Жан не желал так легко сдаваться:
-Тебе ведь предстоит провести всего лишь нескольких безмозглых стражников, а не эту глазастую чертовку…
Тут уж я не могла остаться в стороне:
-Рассказывайте все, черти вас дери! Я и так уже наполовину поняла…
Так я и узнала, что войско вторую неделю стоит в бессилии у ворот града, именуемого Катсбург, а внутри Катсбурга уже третий день томятся в темнице несколько пленных солдат-французов, захваченных в недавней вылазке, и что хуже всего, завтра в полдень им всем предстоит отдать богу душу под плетью катсбургского палача – прямо на городских стенах, на виду у бессильных товарищей, если только знатное начальство, наш полковник де Кабарье и швед фон Юленшерна, не согласятся отступить, принеся торжественную клятву никогда более к стенам города не подступать. Начальство же наше такой клятвы давать не желало, как и поворачивать стопы не солоно хлебавши, но и проломить стены крепости не могло, поэтому пустило дело на самотек.
Жестокосердие катсбургского магистрата мне не показалось удивительным. Ибо, как я уже говорила, довелось нам с подругами провести несколько месяцев в осаде в городе, именуемом Грэмбах, и ведомо нам было, что за четыре дня до осады надменный град Катсбург, погреба которого ломились от снеди и вина, закрыл ворота перед женами и детьми Грэмбаха, а бургомистр Катсбурга, Гетц фон Штакенберг, произнес на сей счет глумливую речь, которая сводилась к тому, что оказать гостеприимство он согласен, но с условиям, что Грэмбахские бабы за то сослужат службу Катсбургским молодым жеребцам, в ответ на что, разумеется, бургомистр Грэмбаха ответил горячими, но совершенно непечатными словами, телеги с беженцами вернулись в Грэмбах, и вскоре оказались вместе с нами в тяжелой осаде.
…На войне каждый солдат знает – любого из его товарищей смерть может повстречать во всякую минуту, и посмертная слава умягчит горечь утраты. Иное дело – смерть друзей от рук палача. С ней нельзя примириться, в бессилии наблюдая со стороны. В особенности же сам способ казни, столь позорный и мучительный, до крайних пределов разжег сердца моих новых друзей, так что, не желая разделить с начальством его равнодушие, стали они думать и рядить, каким побытом одолеть катсбургскую спесивость, и пришло им в голову, что самая могучая крепость не устоит перед хитростью. Благо, сил у контингента не хватало не только на прямой штурм, но и на то, чтобы полностью замкнуть кольцо осады, и окрестные крестьяне продолжали продавать горожанам дары полей, а значит, можно попробовать подойти к городским воротам в селянском обличье, по-свойски разобраться со стражниками, а там уж дело само как-нибудь пойдет. Для придания же маскараду достоверности, порешили хотя бы одного из солдат переодеть в девичье платье, дабы он внушал простодушным часовым больше доверия, и по жребию выпала сия малопочетная роль бедолаге Жерому, на что он, всячески проклиная судьбу, и вынужден был согласиться. Когда я дослушала до этого места, у меня уже было готовое решение:
-Да не случится никогда во французской армии такого бесчинства, как мужчина в платье женщины, или женщина, надевшая платье мужчины! Вы же этим самого Кальвина перегугенотили, потому что и он бы до такого не додумался! Чем делать из солдата фальшивую девушку – не лучше ли послать на штурм Катсбурга настоящую девушку? Если не тянуть дела, как кота за хвост, то мы с вами еще до вечера возьмем город, благо, моя госпожа сможет на это время обойтись без меня…
Стоило мне вспомнить Святую Каролину, как я убедилась, что и она про меня не забывает, ибо вдруг почувствовала, как она ухватила меня за плечо и потащила за собой с такой силой, что я чуть с ног не свалилась, а ведь меня сбить с толку нелегко.
-Ты с ума сошла! – шипела она мне на ухо. – Даже если вам удастся снять часовых у ворот, в городе вас ждет вооруженный гарнизон, который и нашинкует вас в капусту.
-А вот здесь вы бы могли и помочь,  а именно, вложить в голову полковника мысль, что не худо поддержать нас атакой всего отряда, - ответила я. – Благо по любому настал момент снять личину маркитанток, и пора вам потрясти перед носом Кабарье – тем вызвав у него изрядное потрясение - своими тайными паролями, подписными грамотами от Ришелье и что там у вас еще за корсетом. Эх, сударыня, неудачно вы себе выбрали служанку. Надо было брать с собой Мартон, она бы точно не вышла из роли, только рано или поздно вам пришлось бы тащить ее на себе, потому что при звуках стрельбы не долго бы она удержалась от обморока. Или взяли бы Луизон, она бы в обморок не грохнулась, только при виде испанских солдат вспомнила бы, что она, как никак, не Луизон, а донья Беатриса, и к вечеру у них был бы подробный отчет про ваши последние шаги…
В таких случаях Святая Каролина умеет решать быстро, успевая взять в расчет и то, и сё: и солдат, успевших проникнуться моими речами, и бравого полковника Кабарье с его раной в боку и вывихнутой лодыжкой, и далеко-идущие перспективы службы Ришелье, и положение дел в Катсбурге.
-Черт с тобой, бешеная! – услышала я. – Ступай на штурм Катсбурга, ступай хоть к черту в зубы.
-Вот и поладили! – облегченно вздохнула я. – Если для меня все кончится хорошо, я с вами поделюсь награбленным.
... Час спустя наша кампания уже двигалась по дороге к городским воротам. Одеты мы были так, что не отличишь от местных поселян. Через мое плечо был перекинут ремень с двумя подвешенными корзинками, полными яблок. Остальные тоже тащили на себе что-нибудь, отчего шаг у нас всех неспешный, как и подобает крестьянам.
-Только чур, насмерть часовых не убивайте, - сказала я. – Ведь они против нас все равно что безоружные – мы справимся без ножей.
Я видела, как Жером кивнул, соглашаясь со мной, а кто-то за моей спиной все повторял слова молитвы, должной охранить воинов в час битвы. Вот и городские ворота… Жан показал стражнику что-то, напоминавшее кошель с деньгами, будто хотел уплатить дорожную пошлину, стражник машинально потянулся к этой приманке, тут же получил от Жерома по голове, да так, что сразу свалился в обморок, завязалась у нас драка с его сотоварищами, с городской башни, заметив неладное, нас осыпали градом пуль, но из нашего лагеря уже скакали к раскрытым воротам бравые драгуны, и так был взят город Катсбург, и спасены французские пленные, а что до судьбы горожан – она зависела от милости полковника Кабарье и шведа Юленшерны, а в какой-то мере и от милости каждого нашего солдата, ибо бывают на войне минуты, когда никакое начальство не властно над воином.
А я была в таком восторге от моего первого сражения – ведь все прежние мои битвы назвать можно только драками да стычками! – что, как видите, ничего толком не запомнила, да и своего обещания сложить к ногам графини какую-нибудь военную добычу не исполнила. Но она за то не была на меня в обиде.

Глава 2.Чертова мельница

Полдень следующего дня застал нас с графиней в дороге. Такова уж судьба маркитантки или шпионки – вечно быть в пути, в поисках товаров или сведений.
Одинокая мельница, расположенная чуть в стороне от деревни, поднимала к небу одно из своих крыльев. Издалека она показалась мне похожей на великана, который решил помахать рукой солнцу, да так и замер на месте. Из самой же деревни до наших ушей доносился какой-то зловещий шум. В двух или трех местах показались языки пламени, и вряд ли то были праздничные костры. А совсем близко, в лесу, птички щебетали – так, будто не происходило ничего особенного!
-В деревне ландскнехты, - каким-то чужим, незнакомым мне голосом сказала графиня. Я только кивнула, будто она могла видеть меня, идущую чуть позади нее. Не знаю, что она при том думала, но приказа повернуть обратно не последовало, так что мы продолжали идти через поле пыльной тропой, ведущей к деревне. Когда мы были в двух-трех десятках шагов от мельницы, навстречу нам с гиканьем и посвистом вылетела стая всадников на ражих конях. Иные из них тащили на крупах, в притороченных мешках, какие-то крестьянские перины и прочую утварь, за плечами других развевались, как пелерины, куски шелка и бархата, нацепленные в горячке грабежа. Здесь можно было увидеть белое свадебное платье, ставшее обивкой седла, и цепь с шеи священника, наброшенную на шею ландскнехта. Все эти подробности я успела разглядеть за считанные мгновения, пока графиня не втащила меня за руку внутрь мельницы. Было уже поздно, нас успели заметить. Несколько человек круто развернули коней, спешились и вбежали следом за нами.
У меня в голове как-то сам собой сложился план действий на ближайшие секунды. Будто в обмороке, я грохнулась на пол – со стороны я, должно быть, напоминала безвольную тряпичную куклу – а когда руки солдата обхватили меня, ожила, и мои зубы вцепились в его горло. Видели, как опытная собака рвет зубами жертву? Вот и я тоже это видела, и теперь воспользовалась чужим опытом; цапнув от души, с круговым движением головы, я постаралась отпихнуть его подальше. Солдат шарахнулся, крича от ужаса. Откуда-то из полумрака, из-за сваленных в кучу мешков муки святая Каролина разрядила два своих пистолета. Уцелевшие солдаты, бросая на наш произвол своих раненых, пулей вылетели из помещения, захлопнули за собой дверь и тут же подперли снаружи чем-то тяжелым. Видно, у них был немалый опыт в таких делах – я услышала, как кремень бьет об огниво, высекая искры.
Это было для нас не так уж страшно – окно в верхней части мельницы оставалось раскрыто настежь. Сплюнув на пол чужую кровь, я белкой метнулась туда, попутно доставая пистолеты. Головой моей полностью завладела мысль, что надо расчистить путь к отходу, а прыгать из окна лучше, пока под ним не появились поднятые вверх штыки. Второпях я наугад выстрелила через окно, отбросила опустевший пистолет и птичкой перепорхнула подоконник. В левой моей руке был второй пистолет, а в правой – нож из башмака.
Поросшая мелкой травой земля казалось такой далекой сверху, и вдруг оказалась слишком близкой, так что я в своем полете не успела принять нужное положение и со всего размаху грохнулась грудной клеткой. Телом моим овладела парализующая боль. Я понимала, что во время боя лежать на животе без движения – верная смерть, и все же не могла пошевелиться. Громадный рыжеусый немец шагнул ко мне, и в руке его была занесенная для удара сабля.
Ба-бах! На груди немца расцвел кровавый цветок, мародер зашатался и упал. С большим трудом я повернула голову и увидела в проеме окна Миледи. Она будто сидела на подоконнике, свесив ноги внутрь дома, спиной к улице, и в таком положении, удерживаясь икрами ног за подоконник, вполоборота свесилась наружу, держа ружье в вытянутой руке. Как я потом узнала, ружье она выхватила у кого-то из раненых солдат, но не желая тратить выстрел, отступала до самого окна, а тот кого я укусила, и его приятель поднимались за ней, выбирая удобный момент.
В следующий миг графиня повторила мой полет из окна, приземлившись намного удачнее, помогла мне подняться и принялась отступать, осторожно поддерживая меня за плечо и заслоняя от пуль, при том угрожая врагу моим пистолетом. Оставшиеся разбойники, убедившись, что мы с графиней зубастые, с бранью вскочили на коней и помчались догонять свой отряд. К тому времени я уже пришла в себя и теперь могла идти рядом с Миледи без ее помощи.
В деревне мы нашли догорающие дома, порубленные тела местных жителей, виселицу, на которой болтались мужчина, женщина и ребенок, брошенный впопыхах скарб и все прочее в таком же духе.  Говорят, немецкие крестьяне все как один мечтали о бунте. Например, несколько лет назад один деревенский шляпник, по имени Фадингер, по всей Верхней Австрии устроил такого шороху, что усмиряли его с великими трудами. Оттого имперские солдаты стремились не столько грабить, сколько навести побольше страху на свое же население, и это им прекрасно удавалось. Мне бросилась в глаза большая тряпичная кукла с деревянной головой и паклевыми косичками, валявшаяся на спине и глядевшая в небо большими стеклянными глазами.
-Когда-то у меня была точно такая же, - задумчиво сказала графиня. – Ее звали Иветта. Внутри у нее был зашит изумрудный камень, но это тайну я не открыла даже Катрин. В роду де Бейль он переходил от матери к дочери. Но мне пришлось уступить его одной змее. Вот бы отыскать – я бы его тебе подарила.
-И то верно, - отозвалась я. – Когда я лежала там, под мельницей, родная мать не могла бы сделать для меня больше, чем вы.
Возвращались через лес, мы услышали чьи-то протяжные стоны. Мы пошли на звук, и я увидела толстого Поля, которые привалился к дереву, зажимая руками рану на животе. Как оказалось, после событий на мельнице разбойная ватага в лесу повстречала случайный французский разъезд, и произошла короткая стычка, силы были слишком не равны, нашим удалось оторваться, а вот Полю не повезло. С первого взгляда на его рану все было ясно.
Мы с графиней как могли успокоили Поля, обволокли его ласковыми, лживыми словами, на которые мы, женщины, так горазды. Потом отошли в сторонку и вытянули на удачу по одной из двух соломинок. Жребий выпал графине, и я поняла по ее лицу, как сильно она этому не рада. Тогда я поняла, что я должна сделать.
Вернувшись к Полю, я обняла его, так что он совсем успокоился, на минуту забыв про свою боль, на лице его появилась выражение надежды. Он так ничего и не заподозрил, когда я приложила к его голове пистолет и одним выстрелом вышибла мозги.
-Что это ты сделала, Мадлен? – упрекнула меня Миледи. – По жребию это должна была сделать я.
-Такие дела – не для святых, - ответила я.
…Мартон бросилась графине навстречу, как верная собака встречает хозяйку:
-Моя госпожа, я так беспокоилась за вас! Сколько стрельбы я за эти два дня наслушалась!
-Ну что ты, Мартон! Мы просто немножко прогулялись. Разве мы с Мадлен какие-нибудь дуры шальные, чтобы под пули лезть?
Больше всего на свете я хотела забиться в какое-нибудь укромное местечко и как следует выспаться. До моих ушей донеслось, как Мартон украдкой шепчет графине:
-У этой противной Мадлен все платье в крови!
-Да это просто бутылка вина разбилась. Хмельное такое вино, от него у всех голова набекрень… Ничего не бойся, Мартон!