Тифани

(Осторожно, присутствуют нецензурные фразы)

По ночной улице,
сверкающей от ливня, в свете желтых фонарей, семенила псина. Шерсть ее, свалявшаяся в дреды из земли, говна и черт знает еще чего, волочилась по асфальту. Размера она была среднего, масти неузнаваемой, а посему человечьи взгляды она на себе ловила лишь косые, да и то вскользь. На одной, продуваемой осенним ветром, автобусной остановке, сидела пьяненькая барышня той же масти, что и псина, ибо света фонарей не хватало, чтобы последнюю получше разглядеть. Барышня бормотала себе под нос пьяную несусветицу, однако тварь дрожащую заприметила и окликнула. Псина подняла нос, до этого опущенный к лужам, типа она там что-то могла вынюхать, и повернула косматую башку в сторону алкашки. Хрюкнув и поморщившись учуяла откровенный запашок водяры. Но все же решилась приблизиться к дурно пахнущей: авось та костью куриною швырнет или чем получше. А "та" усмехнулась и по синим мешкам, под ее глазками, потекли слезы... Ну, беспречинные такие слезы, алкашеские. Псина подошла ближе и заглянула в лицо барышне. У обоих блеснуло в глазах - проехала машина с включеными противотуманками. Собачью душу сильно смущал духан от этой алкашки, а пьяную бабу не смущало ничего. Она протянула руку и потрепала уличную псину за длинные куски грязи, которые когда-то были ушами. Хозяйка кусков грязи тряхнула головой от удовольствия, а потом и вся, ощетинившись, затряслась... На барышню хлынул смрадный поток нечистот. "Вот сука мокрая, как я, опосля троих ***в, шо мне как-то насовали!" - рука барышни отпрянула и сама она поднялась с лавки и отряхнулась. С колен шлепнулась на земь порожняя полтораха из-под джин-тоника. С водяры то алкашка начинала свой распрекрасный вечер, а продолжила коктЭйлем. Псина не отходила, улеглась под лавку, у ног. Сердобольная алкашка вновь разместила свой костлявый зад на лавке и наклонилась к собаке: "Ты не горюй, у меня тут ниче жрать нету, а вот дома..."

Она опять протянула руку и просунула ее сквозь дреды из грязи. Псина легла на спину, давая доступ к впалой утробе своей. На пузе шерсти было меньше и барышня почувствовала тепло собачьего тела, а под пальцами билось живое сердце:

"Пошли, дохлятина, суп у меня есть! Видишь одни мы нонче, гроши просить неу кого"

И они пошли: чуть протрезвевшая, на шатких ходулях своих "духмяная" женщина и не менее зловонная уличная псина. Дождь все лил, лужи соединились в поток, фонари тускло светили, покачиваемые осенним ветром, а эти все шли, не обращая внимания ни на что. Для них было главным, что их сейчас двое. Вот пьяная остановилась и блевотина соединилась с дождевым потоком. Собака ринулась было лакать, но особо ничего съестного в рвоте не обнаружилось. Она снова присоединилась к алкашке. У подъезда старого пятиэтажного дома обе попытались стряхнуть с себя воду и хоть немного - грязь, затем вошли в двери. Восемь бетонных ступеней собака преодолела с усилиями: было ясно, что ее суставы утратили подвижность, алкашка тоже с трудом поднялась на первый этаж и подошла к своей квартире. Ох, что это была за дверь! Чудо-дверь! Лет тридцать тому назад, оббитая светло-серым дермонтином и гвоздями, с крупными, блестящими шляпками, сейчас заставляла с отвращением отводить взгляд любого живого существа, проходящего мимо. На нее даже мухи не решались сесть! Ошметки замусоленного дермонтина и ватина под ним, висели клочьями, гвозди покрылись каким-то "многовековым" вонючим жиром, а вокруг места, где должен быть врезан замок - зияла прямоугольная дырень. В косяк двери и в саму дверь вбиты две толстые скобы, на которых висел амбарный, заржавленный замок. Барышня с остановки долго шурудила худыми "клешнями" в полах пальто, которое когда-то было цвета фисташки и, обнаружив толстый ключ, полый внутри, вставила-таки его в замочную скважину. На этаже, кроме квартиры алкашки, было еще две двери. Одна - красного дерева, с золотым номерком на ней и современным звонком, другая - обычная, деревянная, окрашенная в темно-синий цвет. Вот именно эта дверь заскрипела и приоткрылась. Из-за нее высунулось заспанное, старческое, все в морщинах, лицо: "Надька, прыйшла?! Шурик був, искал тэбэ, злый-прэзлый! Передав, шо мешок з товаром у Мони, шобы ты забрала и пэрэбрала там усе! И шо в цю субботу тоби йты на товкушку!" Дверь закрылась и послышался звук запираемого замка. Алкашка вздохнула, и указала собаке пройти вглубь своего жилища. Если бы псина умела говорить, у нее точно отнялась бы речь... Бардак присутствовал в квартире пьянчужки необычайный. Во входном коридоре, длинною метров пять, по над стеною были свалены серые тюки, непонятно с чем. Полы, ранее крытые казенным линолеумом, сплошь засыпаны мелким мусором. Остатки линолеума лежали тут же, передвигаясь, как им заблагорассудится, под каждым шорканьем ноги человека, ступавшего по ним. Стены еле держали на себе шелуху от синей краски, некогда покрывавшую их. Закопченый потолок, с гирляндами черной паутины, в жалком состоянии мебель, засиженные мухами и тараканами окна - все кричало о том, что здесь жила не просто хозяйка, а тварь безликая, безразличная ко всему и к себе, в том числе. Но сейчас "тварь" обнаружила в себе нечто похожее на человеческие чувства. Что сподвигло эту отвратную барышню приласкать уличную псину, да еще и накормить - одному богу известно! Но сейчас она уже зачерпнула половник супа и щедро налила в миску, с отбитой эмалью. Затем поставила ее на пол и уселась рядом. Уличная псина не решалась подойти. Она ошарашенно глядела то на человека, то на миску с супом и все же победил голод. Алкашка молча и задумчиво наблюдала за животным, а потом вдруг произнесла: Тифани, это ты?! Псина вздрогнула, но особо не отреагировала. Тогда барышня взяла собаку в охапку и потащила в ванную. Не стану вдаваться в подробности, скажу только, что из крана текла лишь холодная ржавая вода, а ранее раскисшее и теперь уже задеревеневшее хозяйственное мыло, со своей обязанностью не справлялось. Псина терпеливо стояла в ванной, пока вода смывала с нее нечистоты города. Дреды местами отваливались, оголяя искусанную паразитами, раздраженную собачью шкуру. При виде старых, портняжных ножниц, животное зажмурилось. Собака дрожала и поскуливала, но держалась стойко. После съеденного супа по телу расходилась нега и псина готова была терпеть это купание и стрижку - хоть вечность. Остатки массажной расчески удалили остатки колтунов. На алкашку смотрела белоснежная лайка, только почти лысая. Ее глаза слезились, а выпирающие ребра и позвоночник заставили сжиматься до боли сердце пьянчужки. "Тифани! Шесть лет тебя не было! Тифани моя!"- причитала женщина. Она укутала собаку одеялом, отнесла на диван, легла рядом с нею и обняла. Всю ночь, барышня просыпались от того, что псина поскуливала, вздрагивала и шевелила лапами во сне. Женщина гладила собаку и успокаивала: "Все будет хорошо, Тифани, все будет хорошо!" На утро женщина и собака общались долго, неторопливо. Надька рассказывала Тифани свою судьбу, о которой та не ведала, потому что пропала одним летним днем. У барышни с автобусной остановки шесть лет назад была семья... Две девочки-дочки, прекрасный муж... Случилось несчастье. Женщина лишилась собаки, а потом и семьи. Со временем, от пьянок, рассудок ее помутился, жизнь стала в тягость, а родственники все отвернулись... БОМЖ с блошиного рынка пожалел ее и научил приорговывать вещами с мусорок. Так и жила Надежда без надежды. А тут ночью, в свете желтых фонарей... Псина молча вылизала барышне все лицо и принесла в зубах..веник...