Пионы

– Если ты меня сейчас не впустишь!…

Ветер гоняет мокрые гнилые листья по промерзлым тротуарам, палит, до испарины душит солнце, или дождь стучит, скучно, бесконечно, всегда его сопровождают эти последние её слова.
Сначала, лет пять, помнилась интонация, которыми они были произнесены, сейчас же глубокая черная могильная яма, которая последовала за ними, стоит перед глазами неизменно, и неизменно же эти слова наполняют всю голову, чем бы он ни был занят. Уже не в ушах стоит этот раздирающий, раздражающий, её голос, а страшной сутью этих нескольких слов пропиталась вся бытность, вся его жизнь.

Вот эту фотографию достает он по воскресеньям. Посмотрит-повертит и опять в тетрадь.
Взял привычку, как и она, хранить глупые мелочи, от которых больно в груди и щиплет в носу.
-Помянем…, – эх…, – можно с ней поговорить но уже все сказано за эти десять лет, прошедших после того страшного, но неминуемого дня. Он был неминуем для неё, именно такой, а не в теплом добром окружении уважаемой старости - это было ясно. Но все, кто любил её, пытались его отсрочить, а она как бы отталкивалась, отмахивалась, отвергая эту помощь и губя, травя себя, вопреки принесенным ей жертвам.
И когда она лежала в белом, как незамужняя, окруженная розовыми цветами и черной мутной толпой, детская еще грудь, затянутая в сетку платья, казалось, вздымалась, и она вдыхала запах пионов и воска, желая встать, но не зная, как.
И глаза её, удивительно темные и византийские, закрылись, под черными ресницами, уже навсегда.