Последняя прогулка зверёнка

Александр Папченко

Последняя прогулка зверёнка.
               
Полу-фантастический рассказ



Вначале колокольчики звенели... Динь-динь…

А затем мачеха подслушала разговор феи с Золушкой и подвела часы и Золушка предстала на балу перед всеми в безобразных обносках.
Где вы видели такого короля, который согласился бы женить своего единственного сына, на замухрышке? Это так подумала мачеха. И действительно. Я тоже таких королей встречал только в сказках.

Поэтому сейчас я вам рассказу, как там всё у них на самом деле устроено. Там, по ту сторону сказки, где живут феи и гномики. Так я подумал.
Кстати, кто-нибудь видел настоящего гномика? Никто. Это потому, что настоящие гномики прозрачные. А почему? Закон природы - чем меньше верящих в гномиков, тем прозрачнее те становятся. Отдельные гномичьи экземпляры доходят до такой исключительной прозрачности, что кажется это уже и не гномик, а одна только его душа светится.

Итак, когда часы пробили двенадцать и Золушка в своих обносках сбежала из дворца, то в действительности события развивались как? Все знают, что гонцы королевские рыскали по всему свету, искали её, пока, как вы помните не наткнулись на усадьбу Мачехи. Там Золушке удалось напялить туфельку на ногу своей сводной сестры. И та отправилась во дворец. Принц увидел её некрасивое лицо и женится отказался. После короткого разбирательства, во дворец доставили Золушку.

Тут уже Король, как увидел это немытое в обносках создание, то есть Золушку, наотрез отказался идти в тести:
- Мон ами! Дофин! Вы хотите лицезреть отца в фамильном склепе? - поинтересовался вежливо король у принца.
Принц отказался смотреть на мертвого папу в склепе.
- В таком случае вы женитесь на этой... которую первой доставили. Которая вся в фестончиках и розочках. А на этой.... которая вторая, вы женитесь только через мой труп!
Король был глуп, как и положено быть сказочной царственной особе.
Но прежде чем окончательно удалиться, он на всякий случай заявил:
- Внимание! Удаляюсь в свои в покои. Заранее лягу. Чтобы не падать посреди залы. Это не по королевски валяться на полу. Всё. Результаты принятого вами решения, пусть доложит мне дежурный генерал. Если успеет до моей кончины.
И король окончательно удалился.
В зале дворца сгустилась тишина. Последний раз такая случалась, когда замок посещала королевская теща.
 - С одной стороны я не могу убить папу. Я не из какого-то там раннего средневековья, когда это было принято… - наконец промямлил наследник престола, - Хотя с другой стороны, даже в позднем средневековье случались подобные казусы.
Но не успел он договорить, как назначенная на роль невесты принца, закричала:
- Ура! Я счастлива ваше высочество быть вашей навек!
И кинулась принцу на грудь. Все тоже бросились поздравлять принца. Грохнули фейерверки, затем раздался лязг, писк и возгласы восторга.
Все забыли про настоящую Золушку.
И я проснулся. В поту. Писателям тоже снятся кошмары. В виде сказок и прочей чертовщины. Ничего не поделаешь. Профессиональная деформация. Или усталость.
Итак, я проснулся.  Проснуться можно везде. В постели дома или на даче. Или на пляже. На даче вас разбудит будильник. А на пляже жара вас разбудит. Можно проснуться от грозы или щекотки. А можно проснуться просто в июле. В поезде. На второй полке. Проснуться от звона мелодических хрустальных колокольчиков. Динь-динь-динь-динь!!!
Вот и я проснулся от их перезвона. Поезд стоял на полустанке. Я выглянул в приоткрытое окно - утро, туман, и поодаль небольшой домик стрелочника. У домика, на скамеечке сидела печальная девочка, лет двенадцати. В затрапезном платье и фартуке. Но в хрустальной туфельке. В одной. Как Золушка во сне.
Я привстал, чтобы получше её разглядеть. Но мне что-то мешало. Словно между мной и девочкой, сидящей у домика, струилось пространство.  Я протёр глаза, но нет, изображение всё равно струилось... Я пригляделся и понял - между мной, домиком, и девочкой на скамейке стоит поезд. Но не современный, а старинный.  Квадратные окна, вагонная древняя дверь – такие я видел в кино. Где-то впереди торчал закопченный тендер паровоза. На соседнем пути стоял полупрозрачный музейный экспонат и мешал мне смотреть….
Про парусник-призрак "Летучий голландец" все слышали, а про поезд призрак мало кто слышал. А еще меньше тех, кто видел. И вот сейчас этот таинственный поезд, стоял передо мной.
Чушь, какая-то! Я вновь потряс головой. И опять проснулся. Или не проснулся, а переместился в другой, соседний сон, который снился параллельно.
- Это не сон! – раздался чей-то довольно писклявый голос.
Но мне так хотелось верить, что это сон! Если не сон, то я болен? Но я ведь не болен! Поэтому я моментально придумал своему сну продолжение. Про то, что врут, будто в собачьих ящиках под железнодорожными вагонами когда-то жили собаки. Или их там возили. Чепуха. Потому что никакая самая дрессированная собака не уживется в компании Сильвестра - продолжим развивать сюжет этого сна.
Поскольку такого нудного и вспыльчивого поездного гнома как Сильвестр, еще поискать. Нудным он был от рождения. А нервным стал, под влиянием Марка. Они там, в ящике, ездили вместе. Парочка гномов.
    Например, Сильвестр утверждает, что любой свихнется и-за такого попутчика, как Марк. А вот он, Сильвестр с ума не сходит из-за Марка. Поскольку притворяется глухим.
Конечно, все знают про домовых, живущих на чердаках, в подвала, трюмах самолетов. А вот историю про Астроянова, который время от времени превращаясь в муху, грелся на гравитационных обмотках внутреннего контура космической станции "Абигейл" мало кто знает.
Нет! Что касается космической станции, то всё было по-другому. Было так. Космолетчик Клим Астроянов страдал именно потому, что не мог превратиться в муху.
- Вечно мне достаются всякие феномены. Возись потом с ними! – опять раздался возмущенный довольно писклявый голос.
Под воздействием этой писклявости мои сны стали истончаться. Или это мне так казалось? Во всяком случае сон про космическую станцию начал таять первым.
Вернулся предыдущий, про поездных домовых Марка и Сильвестра.
И вот еще колокольчики. Теперь их звон оглушал!
Я закрыл уши руками. Стало тише. Конечно, это же поездные-домовые со своими молоточками! Это они. Те, что живут в собачьих ящиках под вагонами. Там у них всё маленькое: кровати, стулья, столы и прочая мебель. Всё у них там такое маленькое, потому что и сами поездные маленькие. И ужасно прозрачные. Потому, что в них мало, кто верит. Чем меньше в них верят, тем прозрачнее они становятся. Может быть сейчас только я и верю в них, оттого они колышутся на ветру, словно листики осины…
Но задача у поездных-домовых не маленькая. На каждом полустанке, где поезд притормозит, Марк и Сильвестр, в форме железнодорожных служащих, выпрыгивают из своего собачьего ящика и принимаются тщательно пересчитывать вагонные колеса. Постукивая по ним стеклянными молоточками. Раз, два, три... сорок девять, пятьдесят. Отсюда звон!
Пересчитывают Марк и Сельвестр колеса, потому что во время движения всё может случиться. Вдруг кто-то колесо украдет? Да и фиг бы с ним, с тем колесом. Вон их в длинном поезде сколько много. Одним больше, одним меньше! Но тут какая незадача - каждое колесо издает свой звук. Одно колесо, например, ноту «ми» первой октавы! А другое «фа». А третье вообще «си»! Гармония! И что будет, если колесный оркестр станет неполным? Оркестр разгарманизируется! Так и до железнодорожной катастрофы недалеко!

Динь-динь-динь-динь! Динь! Сельвестр и Марк иногда так заигрывались, что просыпались пассажиры. Бывало, вспыльчивый Марк восхитится каким-нибудь четырнадцатым колесом, если считать с головы поезда по правой стороне. Четырнадцатым в сочетании с пятнадцатым, и давай по ним колотить.
— Какой звук! — восхищается Марк. – Вы чувствуете, это колесо от Уральского вагоностроительного! А? Уральской выпечки блинчики! Много разных желез в этом колесе. Поэтому "си", как "си" а не какая-то там "до". Высокий стиль!
— Это "си-би-моль". И не нужно изображать из себя Стефенсона. Джорджа: — Возразит недоверчивый Сильвестр, забывая, что притворяется глухим. - Вот помню я стучал по РУРу...
А Марк ему на это:
— РУРом у вас теперь называется Дарницкий вагоноремонтный?
— Вы мне не верите?! — и Сильвестр бывало со всей злости, так врежет молотком по тридцать четвертому колесу, что аж стаканы с чаем у проводников на полках из подстаканников выпрыгивают.
 - Дзинь-дзинь-дон! – звенели молоточки.
- Довольно нести чушь! – опять раздался писклявый голос.
- Куда нести? – хотел было я спросить, но не смог, так как стал задыхаться. Мне отчаянно не хватало воздуха. И я окончательно проснулся. Вздохнул полной грудью.
Прижался потным лбом к окну. Там, немного поодаль, на лавочке у станционного домика всё же сидела девочка лет двенадцати. Значит она не приснилась мне? Сидела в затрапезном платье и хрустальной туфельке. Едва я разглядел девчонку, как она встала и прихрамывая побрела ко мне.
Не знаю почему, но это меня напугало. Я отшатнулся от окна. Спрыгнул с полки и бросился в коридор. Вагон был плацкартный и вдоль всего прохода свисали неподвижные ступни и руки спящих пассажиров. Это было похоже на склад манекенов. Дышать! Я вновь задохнулся. Широко раскрытым ртом я цедил воздух, по капельке, тонкой струйкой и не мог надышаться.
Я брел по коридору среди босых ног и рук, а там, за стеной вагона, снаружи, прихрамывая меня сопровождала девочка. Минуя каждое окно я вновь натыкался на её пристальный гипнотизирующий взгляд.
Что ей нужно? Этой спятившей Золушке в хрустальной туфельке? Может она побирающаяся внучка стрелочника? Деревенская дурочка?
А еще колокольчики. В их ритме была гармония, но я не улавливал её. Они просто оглушали меня! А еще я задыхался!
Пошатнувшись, теряя равновесие, я невольно ухватился за чью-то пятку, загораживающую мне путь. Неожиданно та поддалась и вслед за ней с верхней полки соскользнуло худосочное мужское тельце, в полосатой пижаме. Мужик удержался ногах, постоял немного с закрытыми глазами в проходе и полез обратно на свою вторую полку.
 «- Лунатик, он что ли?» - подумал я.
Если бы не эти колокольчики, не их надоедливый, вселяющий ужас звон? Если бы не эта жуткая девочка? Если бы воздуха больше!
Проводник! Я распахнул служебное купе - проводник усталая женщина в форме, тоже спала, уронив голову на столик. И тогда, рискуя совсем задохнуться я выбежал в тамбур и рванул входную дверь. Конечно! Закрыта!
Какое-то мгновение девочка стояла перед входной дверью с той стороны вагона, потом развернулась и пошла прочь. Шаг, второй, третий, зачем-то считал я… Прихрамывая, эта странная Золушка отошла метров на десять, и остановилась. А затем вдруг лихо развернувшись на пятке босой ноги, так запустила с другой, свою хрустальную туфельку! Та прилетела в стеклянную входную дверь за которой я стоял. Посыпались осколки. Я прикрыл лицо руками. И вместе со всем этим дребезгом словно лопнула перепонка – меня окатило сырым рассветным воздухом. Я вздохнул полной грудью. Я дышал и дышал, словно про запас. Впитывая ароматный сырой туман и не мог насытиться…
- Довольно дребезга! – заявила пискляво девочка. Так вот кто пищал всё это время!
- Как это, довольно?! – откуда то из-под вагона раздались голоса Марка и Сильвестра. Значит всё-таки они мне не приснились? Или что со мной происходит?
- Вы что композитор, чтоб командовать?! – ехидно поинтересовались поездные – домовые из-под вагона.
- Да!  – нахально заявила девочка, - Прекращайте гвалт.
-  Действительно композитор? А так сразу и не скажешь… – не унимались поездные. Но перезвон стих.
-  А вы что застыли? – это она уже мне. – Пошли! Вам-то уж точно пора.
Как во сне, а может быть это и в самом деле был сон, бывают же такие реальные сны, что не отличишь от действительности, я кое-как протиснулся сквозь отверстие в разбитом окно входной двери тамбура и спрыгнул на песок. Только тут я вспомнил, что забыл обуться – мелкие камешки больно врезались в ступни, отвыкшие от не асфальтированной земли.
- Привыкнете! Пойдем! – и девочка не оглядываясь зашагала прочь. Она почему-то не сомневалась, что я последую за ней.
- А мы как же?! – крикнули ей вслед Марк и Сильвестр.
- Продолжайте брякать! – не оборачиваясь разрешила им девчонка.
И перезвон возобновился. Впрочем, по мере удаления от поезда, он затихал.
Туман, предрассветный туман. И воздух плотный и сырой. И проселочная дорога. Обычная, пыльная. Впрочем, пыль была теплая. Ступать по ней было приятно. Где-то попискивали птички…
Мы миновали домик стрелочника… Хотя, может там жил не стрелочник, а домик под завязку был набит мелкими вредными девочками, которые по одной выскакивали оттуда при приближении очередного поезда и пугали пассажиров?
Я должен был думать о том, зачем, куда и почему оказался на этой проселочной дороге и зачем плетусь за незнакомой писклявой девчонкой, но я не думал. Я не мог сосредоточиться. Я лишь отмечал про себя: вот худосочные кустики и деревца, обрамляющие дорогу. Они путались в белесом тумане. А вот пыльная трава на обочине, а вот…
Вот туман начал понемногу рассеиваться. Наконец-то, солнышко!
Девочка замедлила шаг и оглянулась. Я тоже оглянулся. Никакого поезда не было, хотя от железной дороги мы недалеко отошли. Я не слышал, как он отъезжал. И звона колокольчиков тоже не было. И тут девочка остановилась.
- Значит так! – заявила она, окинув меня взглядом с головы до ног: - Во-первых! Пропади пропадом ваша Золушка. Вы мне ею все мозги проели. Хотя должна признаться, это я провалилась в ваш бред. Неосторожно вляпалась. Во - вторых  – я действительно композитор. Точнее - ученик композитора, стажёр, но тоже кое-что умею. В–третьих, композитор, это не тот, кто сочиняет музыку. Точнее и музыку тоже, но это не главное. Композитор это тот, кто согласует гармоники в пространстве. Чтоб они, взаимодействуя образовывали материю… Космолет не построю, но… – тут она посмотрела на меня и безнадёжно махнула рукой. – Понятно?
- Да! –  я на всякий случай кивнул.
- Всё-всё-всё состоит из волн. Есть волны широкие, как на море. А есть узенькие. А есть такие невозможно узенькие, что сами становятся материей, объектом… Вы не пробовали объяснять теорию относительности средневековому крестьянину?  Вот и я не буду вам объяснять это. Пусть всё объясняет учитель. Или вы поняли?
Я на всякий случай опять кивнул – девочка казалась совершенно невменяемой. С такими лучше во всём соглашаться.
- Ничего вы не поняли. Теперь главное – с вами припадки не случаются? Эпилепсия там, или еще что? В вашем каталоге этого нет, но бывают досадные сбои.
- Вроде не случаются.
- Тогда скажу прямо – вы умерли.
От такого заявления, я опешил. Девочка явно была не в себе. Эти лохмотья, хрустальная туфелька. И как она ею вышибла окно. Всё говорило о том, что у неё с головой не всё в порядке.
Стараясь не делать резких движений я попятился…
- Все будет хорошо… - пробормотал я, лихорадочно вспоминая, как следует себя вести с нервными больными, - Вы только не волнуйтесь. Вам нельзя волноваться…
Если на этом полустанке останавливаются поезда, значит будет следующий поезд. Нужно лишь его дождаться. И я медленно, чтобы не спугнуть девчонку зашагал обратно. Но та увязалась следом. Я слышал ее шаги. Я бы побежал, но было как-то неловко здоровому мужику убегать от малявки.
- За вами уже прилетел вертолет. Санитарный.
Заявила девчонка.
- Зачем? – спросил я на ходу. Я где-то слышал, что помешанным нельзя перечить. Что лучше всего для них, незамысловатая умиротворяющая беседа.
 - У вас оторвался тромб… Да погодите же! Я вам всё объясню.
 - Как же я умер, если я вот он! Иду по дороге, вас слышу, слышу как птички поют… и я жив. Только вы не нервничайте, пожалуйста.
- Все биологические создания умирают. Вы это знаете. Вот и вы тоже. Теперь вы не молекулярный объект. Теперь вы конструкция иного порядка. Волнового, что ли… Хотя это тоже лучше к учителю. Я лишь стажёр. И по идее вы имеете право отказаться со мной работать. Потому что вы мой первый экземпляр. Ну так как, продолжим разговор или позовем более опытного товарища?
Я остановился. Обернулся.
- Продолжим, - промямлил я. Мало ли кем окажется другой, более опытный товарищ? Может быть ещё безумнее этой девчонки. Сейчас выскочит откуда-нибудь из кустов….
Если это и был сон, то кошмар самого высшего класса.
Я не сдержался и спросил:
- Что же у вас ко всем… - поперхнулся я, подбирая нужное слово, -… усопшим стажёров посылают?
- Нет. Но к вам именно меня. Моё имя отчество Алевтина Александровна. А то вы детский писатель и привыкли фамильярничать. Тыкать…  Замечу, что мне надоело подстраиваться под вашу манеру общения. Поэтому попрошу ко мне обращаться по имени отчеству. Что еще, Александр Николаевич? Сумма составляющих вас гармоник распалась и соединилась в новую комбинацию…. Короче, вы более не биологический объект. Или я это уже говорила? Не важно. Вы теперь построены на других принципах. Волновых. Может вы этого ещё не чувствуете, потому что вы в коннекторсе... Простите, в чистилище, но потом почувствуете, если всё пройдет гладко. Думаю, сейчас для вас и такое объяснение сойдет.
- Сойдет, сойдет, - послушно согласился я чтобы поддержать фантазии явно больного ребенка. – Итак, я скончался, и я в чистилище…
- Это ваша дорога, по которой мы идем. Вы должны по ней идти. Кстати, дорога, это не моя композиция – моего учителя. Такие вещи мне еще не доверяют созидать. Вы бессмертны и неуязвимы. В некотором смысле.
- Как это в некотором?
 - Потом поймёте, - Алевтина Александровна опять посмотрела на меня оценивающе: - Итак, вы прожили жизнь, как прожили. Все точки в ней, запятые, сомнения, хорошие и плохие дела и поступки всё учтено. Каждый смятый вами лист подорожника, выброшенный котёнок… – Алевтина Александровна подняла глаза к небу, словно вспоминая, - ну, в общем в этот каталог входят все ваши противодействия энтропии, а также потакания ей. Распад – созидание… Это понятно?
Я кивнул головой на всякий случай.
- А вон и ваш зверёнок! – вдруг воскликнула Алевтина Александровна, - Вон видите черное пятно? – она указала куда-то в сторону от дороги, -  А я то думаю, что-то зверёнка нет, неужели напортачила?
Я присмотрелся. Очень далеко, среди густых пшеничных пространств действительно вспыхивала и гасла черная, отсвечивающая на солнце черная точка. На золотистом пшеничном фоне, эта обсидиановая точка смотрелась красиво и выпукло, словно запятая на оранжевом знамени…
- Это ваш пёс? – спросил я.
- Нет. Это ваш, ваш зверёнок!
Бред или сон неожиданно стал обретать черты жутковатой реальности. Еще не смея осознать происходящее и не смея поверить, что это мне не снится, я устало присел на обочину.
- Я что действительно скончался? – неуверенно поинтересовался я.
- Да. – Просто ответила Алевтина Александровна.
- И это не сон.
- Нет.
- И я в раю?
- Или в аду. Не нужно делить неделимое. Именно сейчас вы в чистилище, назовём это место так: – Алевтина Александровна помолчала: -  А вы что правда детский писатель? Были?
И это слово «были» резануло меня больше, чем непонятный зверь в пшеничных зарослях…
- Правда. – я судорожно сглотнул.
- Я тут пропустила некоторые данные вашей биографии… – Алевтина Александровна покраснела. – Но, не по своей вине! По крайней мере мне теперь понятен эта ваша фантазия про королевский двор и сбрендившую Золушку.
Алевтина Александровна еще что-то говорила, но я не слушал. «Были» - страшное слово опрокинуло сознание, и чтобы вновь обрести способность говорить и думать мне понадобилось некоторое время. Впрочем, я отыскал лазейку – быть может это «были» часть моего сна? И зверь тоже, его часть? Сна, или болезненной фантазии полоумной девочки. Эта мысль меня приободрила.
-  Простите, а куда делась железная дорога? И эти чудики? Звонари?
- Никогда её здесь не было. Там, где она сейчас, на Земле, вас там сейчас откачивают. Даже медицинский вертолет пригнали, по такому случаю. Впрочем, это я уже говорила. Но не откачают. Наверное, вы важная персона в своей детской литературе? А гномики… Марк и Сильвестр звякают там же молоточками.
- Стоп! – сказал я. - Так мы не на Земле?! Не на планете Земля? Голубой, третьей от Солнца…
 - Нет. Что касается вашей Земли - сейчас учитель как раз гармонизирует Венеру. – с умным видом затараторила Алевтина Александровна, - Раньше человечество жило на Марсе. И во что вы его превратили! Пустыня. Вот и Землю превратите. Есть большая вероятность. Поэтому учитель гармонизирует Венеру для переезда. На всякий случай. Там такая чрезвычайно сложная композитура…
У меня закружилась голова.
 - Помолчите немного Алевтина Александровна. Пожалуйста.
- Понимаю. Вам нужно подумать. Сейчас у вас будет великолепная возможность побыть в тишине, а то у меня опять этот феномен с «Абигейл» чудит. Я га пару минут отлучусь на космическую станцию…
Алевтина Александровна подняла руки к небу, поднялась на цыпочки и распалась, я так бы это назвал, на малюсенькие цветные точечки. Это было похоже на фотографию, которая при большом увеличении разлетается на пиксели. Это цветное облако, сохраняющее контуры девочки, подняло лицо к небу и вдруг скользнуло ввысь, обратившись в тонкую серебристую ниточку. Затем точку. И исчезло. Я не эту тишину просил, но пусть будет хоть такая. Мне нужно было собраться с мыслями.
Где-то в траве трещали кузнечики, ветер шевелил листву, на дороге по которой я пришел отпечатались следы. Одна пара следов. Моя. Словно девочка летела над дорогой, не касаясь её ступнями.
Солнце, солнце оно было одно, и того же спектра что и земное. Всё было как на Земле. Боже, что со мной? Девчонка врёт? Она больна? Или просто фантазирует? Но разбитое окно! Я видел собственными глазами этот её трюк с туфелькой. Или я все-таки сплю? И всё это мне снится? Может быть я действительно болен и происходящее бред?
Мне стало плохо… В ушах шумело. Давление? Да такой я слабак. Хорошо, что не паническая атака. А то вот ведь таблеток с собой нет. Ползай тут в судорогах по этому проселку, задыхаясь от ужаса! Я стал на четвереньки. Я ткнулся лицом в дорожную пыль. Чтобы почувствовать, что я жив, что я есть. Затем мне стало стыдно. Вдруг кто увидит меня в таком виде, что он подумает? Я привстал. Захватив пригоршню пыли, я просыпал её себе на шею. Я чувствовал, как песчинки скатывались под футболкой меж лопаток, вдоль позвонков. Такие настоящие. Как я мог повестись на бредни, какой-то девчонки. Не на Земле! Старый я осел, позволил одурачить себя, словно мальчишку! Как мне теперь вернуться? Ведь в карманах пусто, денег нет. Деньги и документы остались в поясной сумке на вагонной полке в поезде.
В полном смятении я уселся на обочину, и не успел отряхнуться как в той стороне дороги куда я направлялся, раздались шаги. Из-за поворота показался мужчина. Экипированный в мятую, кое-где рванную военную форму. И тоже босой.  С замурзанным до невозможности, лицом, на котором блуждала растерянная улыбка. На левом виске и его груди темнели бурые пятна. К этим пятнам, он нежно прижимал котенка. Простого серого котёнка.
«Реконструктор заблудившийся? Любят они переодеваться» - подумал я. У меня друг был реконструктор. Я его часто встречал в разновременной одежде.
- Привет! – сказал он мне, - Давно сидишь?
- Привет! Не очень.
-  Со своим композитором уже встречался? Вот мне попался полковник. Приколись! Одни команды. Вот и марширую теперь… мы идем. Говорит, брось котёнка, пусть сам дорогу свою ищет. Но как бросить? Заклюют вороны. Вот и ищем общую дорогу.
Это не реконструктор, я нервно сглотнул:
- Как же ты с ним здесь? Оказался?
- И на старуху бывает…  Артой разнесло дом. Пользуясь моментом я привстал перед броском, а мне в ноги вот это чудовище. Котёнок. Я его подхватил на руки, дурак. Жалобно так кричал. Мелкий же. Мамку наверно убило. Не подхватил бы его, может жив остался. А так, я его подхватил, разогнулся – и нас одной пулей. Сквозь него, меня.
Котенок жалобно мяукнул…
- Вот такая она композиция! – Боец почесал котенка за ухом. – Никогда не думал попасть в рай… Или в это… в чистилище. Я то не особенно религиозный.
- А берцы где оставил?
- Что? – боец покосился на свои босые ноги: -  Взрывной волной, сорвало… – нахмурился боец, -  уже потом, когда котёнка поднял… ну, потом уже сорвало берцы с ногами вместе. Здесь то гляди – всё новое дают. Даже ноги. Может и берцы дадут.
Видно было, что об этом боец говорить не хотел, но я всё-таки спросил:
– А как же те, которые твои противники? Где они?
Боец помолчал….
-  Какие уж здесь противники. Не знаю. У каждого своя дорога. Как говорил мой полковник-композитор.
Боец вздохнул, кивнул на прощание и бодро зашагал себе прочь не оглядываясь.  И вновь тишина…
А как же недописанная повесть? Вспомнилось вдруг. Там у меня девочка на крыше сидит, оглядывает окрестности в бинокль. Так и останется недописанной? Сидеть этой девочке Яне на крыше годами. И Валька! Валька, это птичка воробей с оторванным крылом. Не забыл ли я её покормить перед отъездом? Прибилась, как-то зимой – поселил у себя.
Я откинулся на спину. Упал в полынь. Надо же! Здесь тоже полынь. «Здесь» - следовательно я согласился, что я не на Земле? Не хочу! Я свернулся калачиком и кажется забылся…
Это странное состояние, когда некоторые предметы исчезают – деревья, дорога… Слова тоже теряют значение. Только пронзительный вязкий запах полыни на котором я покачиваясь плыву, словно на волнах…  И я забылся.
Астронавт Клим Астоянов вдруг почувствовал, что на космической станции "Абигейл" он не один.
Это было странное ощущение. Странное, потому что никаких реальных подтверждений ему не было. Никаких шагов или звуков. Впрочем, на станции всё время что-то где-то попискивало, пощелкивало. Напичканное сложнейшей аппаратурой грандиозное сооружение не могло не шуметь. Но то что Клим ощущал сейчас не имело никакого отношения к этим привычным звукам.
Клим вздохнул и вышел из каюты.
Вообще-то ребята рассказывали всякое. Честно говоря, на всех станциях сочинялось множество жутких историй об одиноком стажере, повстречавшимся с каннибалом инопланетянином, или стажёркой въехавшей на мобле в гравитационную ловушку. И вообще этих дурацких баек расплодилось столько, что говорят по отдельным особенно удачным вракам талантливые сочинители созидают отменные образы.
В пустынных коридорах станции... было пустынно. И это было нормально. Правильно. Кому же быть в коридоре станции?
И в тот же миг, Клим отчетливо услышал что-то. Звук! Да, теперь он сомневался - это был низкочастотный дребезжащий звук, то усиливающийся, то ослабевающий. Клим повертел головой.
И тут он увидел её. Нечто! Это был объект, покрытый слюдой, с ножками, хоботком. Биологический! Но откуда здесь биологический объект?! Объект взлетел. И переместился на потолок.
- Муха!?- не поверил своим глазам Клим. Но откуда на станции облученной вдоль и поперек всем, чем только можно, мог оказаться посторонний объект?! Да еще биологический?
 – Стоять, пилот Пиркс! – крикнул писклявый голос.
Клим попятился. И бросился в свою каюту. И на её пороге наткнулся на девочку в серебряном комбинезоне.
- Вы?!!  - изумился Клим. - Простите, Алевтина Александровна, но там муха!
- И что? Вы же не пилот Пиркс! Не помню в вашем творчестве такого субъекта. Ребята вас разыграли, а вы…. Какой же из вас будет космолетчик? Вам давно пора научится генерировать пространство, ловить волны, а не торчать на этой выдуманной вами железяке изображая из себя непонятно что.
Разнос продолжался, но я не дослушал. Клим Астоянов начал таять, космическая станция растворяться…
Я очнулся. Я уселся в полыни.
«И всё то она знает… Нахваталась из интернета.  А вот про Морозовского она точно не знает. Спрошу о нём! Вот и проверим!» - решил я.
Возникшая передо мной из ничего Алевтина Александровна, теперь уже в серебристом комбинезоне, вся в ремешках и кнопочках вдоль и поперек, усмехнулась.
 - Очухались?
- Маленько… Куда отлучались?
- Я же сказала - на «Абигейл». Видите ли, чтобы перемещаться в пространстве не нужны материальные объекты. Но Астоянов, как и вы писатель. Только научный – фантаст. Он феномен наш. Чистилище прошел, обрел волновую структуру, и казалось бы вот перед тобой океан, но не может перестроиться. Цепляется за свою материальную оболочку. Станцию вот построил, как в своих книжках. Экипаж в анабиозе, кнопки и рычаги придумал. Для него это и есть рай. Что-ж… Вы извините. В ваше сознание опять вклинились чужие гармоники. Больше этого не повторится. Это кажется второй раз вам бредится Астоянов?
- Астроянов? Да во второй!
- Только он Астоянов. Мечтает быть косморазведчиком, а от мух бегает! И, кстати, Морозовский, это ваш издатель из Петербурга, который обманул вас. Обещал издать книгу и не издал.
- Черт возьми…- промямлил я.
-  Так ругаться у нас не принято. – заметила строго Алевтина Александровна.
- Значит я тоже могу при желании жить в своей книжке?
- Если вы написали такую. Вы написали такую?
Я сменил тему разговора:
-  А кто этот боец, который с котенком?
  Валентина Александровна помолчала: - Солдат. Всё топает, топает, топает… Он меня, как-то картошку печь учил. А котёнок у него не растет. Странно?
- Нет.
И мы пошли.
 - Лучше скажите, а зачем вы детский писатель?
- Так получилось.
- Это потому что у вас своих детей нет?
- Это потому, что наткнулся на замечательного детского писателя. Он мне помог немного, так и пошло. А дети… в жизни так бывает.
- А почему вы пишите в основном про девочек?
- А потому, что тот писатель написал добрую сотню книг и в основном про мальчиков.
- Понимаю - выбора не было. От безысходности.
- И это тоже… Знаете я же детдомовский, потом интернатовский и мне все эти мальчики изрядно поднадоели.
- Ну-ну… - недоверчиво протянула Алевтина Александровна.
- Да и к тому же девочки у меня получались лучше. Ну, так мне казалось.
- Читала я всё.
- Всё? – внутренне съежился я, - У меня там такие есть…
- … взрослые тексты, вы это хотели сказать?
- Ну… - замялся я.
- Чтобы генерировать энтропию, их у вас очень мало. Проходят по категории эксперимента. А потом вам же стыдно за те тексты? Да? Хотели бы вы, чтобы их не было совсем? Хотели… Это вам в плюс.
- И на том спасибо.
- Это ничего, что в этом вашем рассказе о нашей прогулке никто не стреляет, не взрывается?
- Зато начало получилось бойким.
- Это да. Но к этой странице читатель уже соскучился. Разве нет? Сами же только об этом и думаете – чтобы не скучно. Ваши читатели в основном дети, а им беготню подавай. Нет?
- Думаю… - признался я. – Но только это не детская книжка. И вообще не книжка.
- Спасибо, что Кольку в первой части трилогии не убили. – Вдруг заявила Алевтина Александровна.
  - Не смог.
- Честно?
-  Пожалел парня. Привык я нему.
 - Это хорошо, но этого мало, если за вами следует зверёнок…. Вон там! – она указала пальцем.
В стороне от дороги, теперь уже гораздо ближе, всего метрах в пятидесяти, шевелилась пшеница. И время от времени в ней проскальзывала черная маслянистая тень. А я про него забыл….
- Это как пёс? Или дракон? Что тут у вас происходит?
- Это ваша звериная часть. Она всю жизнь жила в вас. Такая абстрактная, духовная. Её глазами не видно и не пощупаешь. Ну, это филоматика третьего уровня – для вас сложно. Зато теперь, когда вы скончались ваш зверёнок материализовался. Не в том смысле, а… В общем обрел реальность. И вот… Его размер зависит от человека. Чем аморальнее был человек, чем подлее, тем крупнее и хитрее его зверёнок.
- Как-то я за собой не замечал особых преступлений… я имею в виду, грехов.
- Врете вы всё. Конечно, замечали, но прощали себе. В каждом человеке поселяется зверёнок. Не сразу. В детстве в человеке его нет. Это потом он заводится, с возрастом… А вот ребенок живёт в человеке с рождения. Зверёнок и ребенок живут в человеке рядом. В рамках духовных категорий. Если вы по жизни на стороне ребенка, не обижаете его, помогаете ему, он становится сильнее, а зверёнок слабее… Они сражаются между собой внутри за вас. Вы это должны знать. Все же вы образованный, взрослый человек. Теперь, когда вы умерли они обрели реальность. Но они ищут вас. И обязательно найдут. Чтобы окончательно сразиться за вас. И тут уж кто победит.
- Про ребенка и зверя в человеке я слышал. Такую философскую концепцию. Где-то читал, но не думал, что это так реально.
 Алевтина Александровна вдруг остановилась и закричала: - Реально – не реально! Здесь всё реально! Что только вы в своей жизни не делали?! У-у-у! И вас же никто не любит! Это реально. Никто! Вы только вдумайтесь! Вам не страшно?! Вы одиноки. Но вам плевать! Да? У вас ведь был ребенок, но вы испугались. Был! Оправдывались всякой ерундой – знал–не знал!
Такой разъярённой Алевтину Александровну я еще не видел:
- Какой еще ребенок? Не было у меня ребенка. Падчерица в первом браке была…
- Я не об этом. У вас был свой ребенок. А вы пишите книжки, и вам кажется, что этого довольно. Любовь, только любовь, противостоит зверю. Вы даже свои книжки не перечитываете. Не любите… Да, вы никого не любите. И вас никто. Хотя вот дедушка вас любил.
- На каком основании вы разговариваете со мной в таком тоне? Малявка! – Вспылил я; - Какой дедушка? Какой ребенок у меня был?
- Мой псевдоним «Кнопка», если уж вам неймётся обзываться. А вообще я композитор, поэтому манеру диалога выбираю, ту, которая может принести наибольшую вам пользу! – стальным тоном произнесла Алевтина Александровна, - Что касается дедушки - вам было четыре или пять лет и ваш старенький дедушка с вами возился. Любил вас. Хотя мог бы сдать в детом. То, что вы никого не любите это факт, не требующий доказательств. Вы холодны как … как… кусок льда.
- Не надо! Любил я одну девочку классе в восьмом. Очень любил.
- Ах, да! Верно. Ну, занесем это в плюс. Любили, значит вам есть о чём писать.
- Действительно, про любовь писать трудно. Вот я и беру крупицу той любови, из памяти, и вставляю при необходимости в повесть. Что вы на меня так уставились? Писатель всё берет из жизни. Я много еще чего беру из жизни – работу на заводе, на почте, в химчистке… К чему вся эта болтовня?
-  К чему?
Мы невольно замолчали, потому что на встречу нам, из-за поворота показалась женщина. В цветастом платке и сереньком платье. Среднего роста. Лет сорока. С уставшим лицом. Она как-то странно, очень пристально посмотрела на меня, и мы разминулись…
Через некоторое время Алевтина Александровна спросила:
- Не узнали?
- Нет… – протянул я, чувствуя подвох. – А должен был?
 Я оглянулся, но женщина уже скрылась за поворотом.
- Это ваша мама, в том возрасте, когда вы её должны бы помнить.
Я растерялся.
- Не торопитесь её догонять – её уже там нет.
- Она всё время болела. Мы почти не виделись. Она лежала в больнице. И умерла, когда мне было лет восемь или девять.
- Оправдались? А когда она навещала вас в интернате? Вы узнавали её издалека по фигуре. И она вас любила. И любит. До сих пор. Мне противно с вами разговаривать.
- Наконец-то будет тихо… - проворчал я.
 Какое-то время действительно мы шагали в полной тишине. Птички звенели в поднебесье, да кузнечики тренькали в траве…
-  Мне просто необходимо привести вас к зеркалу.
- Мама моя в раю значит?
 - Не знаю…
Вдруг мне на плечо плюхнулась птаха.
Я едва не смахнул её от неожиданности.
- Это Валя. Уезжая, вы забыли её напоить. И она умерла. От жажды. Она вас тоже любила. И любит.
- Как я мог забыть напоить Вальку?
Воробейка теребила мне клювом волосы за ухом, попискивала, заискивала.
Раздался топот. Обгоняя нас пронесся чернокожий мальчишка, босой в невообразимых отрепьях. За ним тяжелой трусцой семенил в серебристом костюме мужчина.
 - Здравствуйте! – Поздоровалась с ним Алевтина Александровна.
 - Привет, композиторам! – замедлил шаг мужчина.
Африканский мальчишка тоже сбавил ход…
 - Откуда путь держим?
  - Засыпало парня в кобальтовом конголезском руднике. Теперь вот не верит, что попал в рай. У них там рай другой, говорит.
- Что же вы бегаете, вы же сам композитор!
- Забыл! Не поверите. У них там намазанный зеленым илом дядька сидит на болоте в камышах и всех посылает на богатую кобальтовую жилу, или куда-то еще… А я не хочу зеленкой мазаться и в болото! А ведь этот марафонец в будущем изобретатель трансграничного х-квантового множественного перехода. Если догоню конечно…
- Не догоните! - Алевтина Александровна смерила скептическим взглядом запыхавшуюся фигуру мужчины, потом повернулась к мальчишке: - Эй, тебя как звать?
- Тибюрс! – неохотно отозвался мальчишка.
- Девчонок боишься?
- Еще чего…
Тогда Алевтина Александровна подошла к мальчишке и взяла за руку:
- Я богиня кобальта!
 - Ну да… - не поверил Тибюрс.
- Ап! – сказала Алевтина Александровна и у ног мальчишки образовалась приличная груда каменьев.
Тибюрс уставился на каменья с нескрываемым изумлением. Потом, кажется хотел плюхнуться на колени перед Алевтиной Александровной.
- Это лишнее, - сказала та. – Лучше попроси Владислава Сергеевича, помочь оттащить камни с дороги. А то пока будешь бегать туда – сюда потырят их.
- Это уж точно – украдут.
- Я помогу, - с радостью согласился Владислав Сергеевич. – Мы куда-нибудь их оттащим. Спасибо, Алевтина Александровна.
- Изотоп кобальт-60 обладает очень сильной радиоактивностью!
 - Я помню! Еще та зараза… - Владислав Сергеевич поморщился.
Оставив двух озабоченных людей перебирать камни в поисках кобальта, мы отправились далее.
Мы шли проселком. А неподалеку, метрах в пятидесяти от дороги шевелилась пшеница – там, среди налитых колосьев, то отставая, то опережая нас брел мой зверь. Ждал чего-то… И вселял в меня страх.
Как я мог забыть маму? Я ведь действительно узнавал её даже по фигуре. И мчался навстречу. Мы бродили по городку. И тогда я был счастлив. Это я помню, что был счастлив, а вот лица её не помню. И даже фигуры не помню. Забыл. Как это получается с людьми? Почему?
Наш интернат стоял на отшибе, у въезда в городок. На шоссе, что вело от железнодорожной станции Терещенская в наш городок, первая автобусная остановка стояла на въезде в городок.
Все первоклашки и даже второклашки по субботам независимо от погоды сбегали из интерната и … да, там был небольшой сквер, скорее негустые заросли, и вот в этих зарослях слонялось бесцельно человек сорок младшеклашек. В однообразных сереньких пальто, они были похожи на воробьиную стайку. Все ждали автобуса со станции. И едва на горизонте появлялся толстобокий его силуэт, все замирали…. Вот автобус подъезжал к остановке. В лязгом распахивались двери и напряжение достигало апогея. Младшеклассники пялились на фигурки спускающихся по ступеням граждан в надежде разглядеть силуэт своей мамы. Иногда, некоторым везло. Но не часто.
Я остановился. Оглянулся. Смеркалось. Очень далеко, в полукилометре позади нас светились две красные точки. Зверь наконец перестал скрываться в пшенице.
- Зверёнок вышел на дорогу - значит зеркало скоро, – Заметила Алевтина Александровна.
- Он что же так и будет преследовать меня всё время?
- Зачем? Нападёт, выбрав момент, когда мы приблизимся к экрану.
Воробейка, моя Валя, вскарабкалась мне на макушку и там тревожно попискивала.
- Еще раз повторяю! В каждом человеке на Земле живет зверёнок и ребенок. Если вы обижали ребенка, живущего в вас - он хирел. И не мог защитить вас от зверёнка. И тогда человек превращался в нелюдя. Ребёнок, который живет в человеке изначально очень силен. Сильнее зверёнка. Но со временем обстоятельства жизни, поступки человека, робость или предательство, или эгоизм и прочие мерзости делают его ребёнка слабее, а зверя сильнее.
- Это я уже слышал… – оглядываясь на краснеющие позади глаза чудовища, заметил я. Мне показалось, что они приблизились. И это тревожило. – Ну хорошо – вон он зверь. А где же ребёнок?
- Ждет вас и вашего зверёнка у экрана. – Алевтина Александровна покосилась на меня: - Ну это, что-то типа зеркала такого... Вы обязательно придете туда. И там они сразятся за вас.
- А если зверь победит? Попаду в ад? В котел жариться на огне?
- Ад? Сейчас я вам покажу, что такое ад. Вон они наши кадавры пасутся!
Алевтина Александровна остановилась и развела широко руки. Пространство между её ладоней обрело объем. Это было похоже на голографический экран, каким я его себе представлял. На этом экране я увидел чудесный берег океана, золотистый пляж, пальмы… Под пальмами расслаблено загорали граждане и гражданки. Только вот детей не было.
- И это ад? – изумился я.
- Да.
В кадр попала небольшая вилла. На балконе, в шезлонге, разбросав ноги наслаждался солнышком толстячок.
- Какой же это ад? Скорее уж рай.
- А, еще писатель! – Возмутилась Алевтина Александровна: - Время самый беспощадный палач. У времени нет жалости. Снисхождения. Не забывайте – эти… эти кадавры… – произнесла Алевтина Александровна таким тоном, словно выругалась, -  не болеют, не стареют – они просто потребляют пространство и материю. Тем самым способствуя распаду, деградации. Те, которых вы наблюдаете, это недавно попавшие в ад. Они еще не понимают, что их ждет вечность. Они даже покончить с собой не могут. Во что же они превратятся через тысячу лет? О смерти они молить будут, как об избавлении. Или вы хотите посмотреть на тысячелетних? Не советую.
- А если они, устроят бунт? И, почему кадавры? Это кажется из Стругацких?
- Кадавры и есть… Мертвецы устроят бунт? Против кого? И зачем? У них всё есть, о чем они мечтали на Земле. Исполняются все их биологические желания. Выход – в творчестве! Но для этого им следует много преодолеть внутри себя. Впрочем, это вопрос к учителю.
- Учитель, это Бог? – поинтересовался я.
Алевтина Александровна развернулась и некоторое время шла спиной вперед внимательно разглядывая меня. А потом очень серьезно сказала: - Вселенная - Бог.
- Как это?
 - Помните в бытие третьем? Это радость сотворчества... – озабоченно поглядывая мне за спину произнесла мой стажер: - Сложно объяснить. Сами поймете. Если преодолеете чистилище.
Затем, продолжая смотреть мимо меня на дорогу, она взмахнула руками и изображение ада исчезло.
Я оглянулся – мерцающие в ночи красные угольки воспаленных глаз зверя заметно приблизились. Кажется, я уже услышал топот его лап. Или что там у него вместо лап? Стало как-то не по себе.
Впереди, там куда убегала дорога, темнел лес…
- Мы пойдем через лес?
- Нет. И это не лес. Такая форма цивилизации....  Вы должны понимать - зверёнок хочет вернутся в вас. А ваш ребёнок и вы, не должен ему позволить этого. – Алевтина Александровна застыла вдруг, прислушиваясь: - Так! Всё! Кардиолог второй клинической, Георгий Павлович, отключил вас от ИВЛ.
И Алевтина Александровна растворилась. Просто исчезла. А я по инерции шагнул и врезался лбом во что-то твердое и скользкое. Зеркало! Я не заметил, когда оно возникло. Кажется, мгновенно. Я запрокинул голову.
Зеркало возвышалось надо мной словно исполинская слюдяная скала, вершина, которой утопала в предвечерних закатных облаках. И тянулось справа-налево прорезая пространство от горизонта до горизонта. Не перепрыгнуть, не обойти. Я прикоснулся к его тепловатой скользкой поверхности. По ту сторону этого странного полупрозрачного зеркала просматривался лес и убегающая дорога… А в нём самом отражался зверь на дороге в десяти шагах позади меня. Затем поверхность зеркала деформировалась, и в нём постепенно проявился гигантского размера лопоухий мальчишка с мечом в руке.
«Такой гигантский мальчик, пожалуй, справится со зверем. Если конечно он не конченный трус», - немного приободрился я.
 Прижавшись спиной к зеркалу, я ждал приближения зверя. Почему-то мне не было страшно. Казалось бы, страх должен парализовать меня, но нет. Быть может потому, что всё случившееся со мной сегодня было так неправдоподобно, так походило на галлюцинацию, что, наверное поэтому я не воспринимал происходящее как реальность… Даже несмотря на все доводы и фокусы Алевтины Александровны, во мне ещё теплилась надежда, что вот сейчас я проснусь и увижу мелькающие пейзажи за окном поезда, услышу перестук колес, побрякивание чайной ложечки в пустом стакане на столике… 
Тем временем зверь подошел. Точнее, подкатился ко мне, и остановился метрах в трех.
Теперь я мог разглядеть его подробнее. Ростом с очень крупного пса, хотя ничего общего с собакой. Просто ком шерсти. Из-под взлохмаченной грязной челки необычно плоской головы мерцали огромные красные глаза. Пасти у чудовища кажется не было. Зато лапы представляли собой безобразные осьминожьи щупальца, с присосками… А еще от него мерзко пахло. Просто воняло.
- Вот так зверёнок… - ошеломленно пролепетал я.
- Подвинься – вдруг раздался мальчишеский голос позади меня. Я оглянулся. Мой зеркальный мальчишка-защитник, выступил из зеркала на дорогу и одновременно с этим невероятно уменьшился в размере. Теперь он был ростом мне по плечо.
Я опешил. Все-таки иметь в помощниках гиганта как-то спокойнее. А тут мальчишка. Ребёнок.
- Вы видели меня, каким хотели видеть. Теперь видите каков я в реальности. Ничего не поделаешь. Об этом лучше заботиться при жизни… Меньше грешить! – зло проворчал мальчишка, и сделав выпад, неожиданно ловко воткнул остриё меча в лохматую шкуру зверя. И кажется пронзил его насквозь, пригвоздив того к земле. Чудовище взревело, но вместо того чтобы броситься на мальчика, оно рванулось ко мне. Мальчишка не удержал меч. Тот отлетел в сторону.
- Не позволяйте ему захватить себя! Берегитесь! – закричал мальчишка.
Я отпрыгнул в сторону. Валька, моя воробьишка порхнула в сторону.  Щупальце зверя прихлопнуло пыль на том месте, где я только что стоял.
Мальчишка вскочил, поднял с земли меч и размахнувшись нанес им удар по зверю. Шерсть, упругая словно войлок, приняла удар на себя без видимых последствий. И в следующее мгновение, совершенно не обращая внимания на моего защитника, зверь прыгнул мне в ноги. С немыслимой ловкостью его щупальца ловко охватили мою щиколотку. И приклеились присосками. Я попробовал оторвать щупальца от ноги. Но то безобразно расплющившись моментально охватило мою голень.
 - Вот гадская гадина! – закричал мальчишка, и мечом с ожесточением стал рубить щупальца чудовища. Но после первого же удара, многочисленные присоски щупалец приклеились к мечу, и вырвав его из рук мальчишки, отшвырнули его метров на пятьдесят в сторону.
Пасть зверя распахнулась вдоль всей своей плоской головы, если только можно было назвать головой это бесформенное образование. Широченная пасть распахнулась обнажая кровавое нутро. По её краям торчали остренькие многочисленные зубки. Похожие на молнию-застежку. Зубы щелкнули перед моим лицом. Я едва успел отстраниться.
Тут подоспел мальчишка. Он вцепился в чудовище и стал руками отрывать его от меня. Но силы были неравны.
Зверь уже охватил щупальцами мой живот. Грудь. Мне стало трудно дышать. Липкие скользкие присоски впились мне в щёки. Пасть чудовища опять распахнулась. Я разглядел там, во рту зверя, черный клюв.
- А-а-а-а! – закричал мальчишка. И вместе с его криком раздался ужасный грохот. Меня что-то довольно крепко треснуло по затылку. Я, с трудом отдирая от себя присоски оглянулся. Это на нас обрушилось гигантское зеркало. Мальчишка стоял широко расставив ноги и смотрел, как на него сыплются бесконечные стеклянные осколки. Или это все-таки было не стекло?
Осколки сыпались на траву, на меня, на зверя. Они просто были повсюду. Большие и маленькие. И в каждом из них отражался он – мальчишка.
И в этот момент хватка зверя ослабла. Присоски щупалец отпустили меня. И зверь стал стекать или сползать, словно кисель с меня на землю. К моим ногам.
 Я опустил взгляд. Медленно обретая объем материализовалась фигурка Алевтины Александровны. Она, оседлав зверя, держала в руке осколок зеркала. Острый край которого был глубоко воткнут в голову чудовища. И в этом осколке отражался мальчишка, мой защитник.
Зверь взвыл. Дернулся в предсмертной судороге, и ловко извернувшись воткнул свой безобразный осьминожий клюв девочке в живот. Алевтина Александровна отпустила стеклянный осколок, в котором отражался мальчишка и соскользнула со зверя в траву. Тот поскуливая пополз в сторону, волоча за собой многочисленные щупальца, стремительно испаряясь будто снег на солнце … И окончательно растаял, превратившись в небольшое черное облачко праха, которое развеял ветерок.
Алевтина Александровна, что-то говорила. Я склонился над ней.
- Жили в Брянске? – спросила она.
- Жил. Полгода. В командировке. – Признался я.
В Брянске! Я вспомнил девушку Таю, с которой познакомился там. Её лицо.
- У нас будет ребёнок, - однажды сказала она.
- А вы сбежали. А я могла бы быть вашей дочерью на Земле. У вас была бы своя дочь. – Сказала Алевтина Александровна.
- Я не знал… Я… Я знал. Но я не был готов…  -  замямлил я.
 Алевтина Александровна через силу улыбнулась,
 - Наконец-то, вспомнили…Но зверя таки убил ребенок, который жил в вас. Пусть и с моей помощью.
Она говорила все тише, бессвязнее.
- Аля, ты моя дочь… - произнес я, но она кажется уже не слышала. И потом это получилось так натужно и фальшиво, что самому было противно себя слышать.
Она еще говорила что-то, но всё тише. И таяла. Пока наконец вовсе не исчезла. Вот и мятая трава распрямилась, там, где она только что лежала.
 Осколки гигантского зеркала тоже исчезли, словно их никогда не было. Выждав немного мальчишка сказал:
- Между собой мы её зовем Кнопкой. Вот уж никогда не подумал бы, что она способна на такое. Но в любом случае коннекторс вы преодолели. То есть чистилище. И я вам больше не нужен, Александр Николаевич. Нашелся ребенок, который победил вашего зверя. Прощайте, наконец.
И мальчишка моментально растворился в воздухе.
Некоторое время я был один. Затем вернулась моя воробейка. Уселась мне на плечо.
Дорога уходила в лес. Густой. Здесь внизу уже стемнело. Лишь верхушки деревьев освещало солнце.
«Мне туда, в лес?» - подумал я.
– Это не лес. Я же говорила. Это иная форма цивилизации.
-  Алевтина Александровна, вы? – Я обрадованно заоглядывался.
- Не знаю.
- Вы живы?
- Не знаю…
 - Второй раз не умирайте, пожалуйста, Алевтина Александровна!
И вдруг я почувствовал необычную свободу. Всё тяжелое, всё то, что было во мне, кости, мысли, мышцы стало освобождаться.  Все трудное, что мучило меня, из-за чего я не спал, или страдал, раздражался, болел, поблекло и утратило остроту, словно выцвело…
Это трудно объяснить. Невозможно объяснить. Всё во мне словно разъединялось, расширялось. Между частями моего тела образовались удивительные пустоты. Я глянул на руки – они обрели невозможную прозрачность.  И в то же время, все части организма что-то удерживало, не позволяя им окончательно распасться окончательно. Нет, это не те слова!
Я стал настолько прозрачен, что сквозь меня просвечивал закат. А еще пролетали частицы. Или что это? Я не мог это определить, или оценить, или осознать, что они значили. Что они такое! Только понимал, что они всё-таки имеют значение и свой пока непостижимый мне смысл. Будто это чьи-то мысли, или чья то радость, или рассуждения… Но, что это значило в действительности я не мог осознать. Я ничего не мог осознать, кроме того, что я теперь не один. Что нас огромный океан. Мы все здесь соединённые потоком энергии. И я тоже здесь. Я часть этого потока. И это наполняло меня радостью.
Я летел над верхушками освещенных солнцем деревьев. Деревья переговаривались меж собой, но язык их был мне одновременно и понятен и не понятен. Кажется, это были некие формулы. Или химические соединения? Был бы я не детским писателем, а химиком, я бы точнее определился.
Я коснулся рукой верхушки ближайшего дерева над которым пролетал. Дерево мне что-то сказало. Я не понял, что, но только почувствовал радость, в его словах. Может быть это было приветствие.
Ничего, я еще научусь. Научусь понимать язык Бога.

Александр Папченко

Екатеринбург.