Пуговица Дантеса

Правильно было бы писать д’Антес, но я пишу Дантес и я думаю, что вы согласитесь со мной.

Я расскажу вам, как Дантес убил Пушкина. Это не была дуэль, это было убийство.

Потому что на дуэли противники имеют равные шансы, а когда совершается убийство, у жертвы шансов нет, тогда как сам убийца ничем не рискует.

Судите сами.

Когда началась дуэль между Пушкиным и Дантесом, стреляться было решено с двадцати шагов, сближаясь по пяти шагов с каждой стороны. Дуэлянты должны были по сигналу секундантов начать двигаться друг навстречу другу, но не далее «барьеров», между которыми расстояние было всего лишь в 10 шагов, и стрелять тогда, когда сочтут нужным, но, дойдя до барьера, обозначенного шинелями секундантов, они должны были остановиться. То есть стрелять можно было раньше, или подойдя на самое близкое расстояние в 10 шагов. После того, как дуэлянт сделал свой выстрел, он должен был оставаться на позиции, хотя мог повернуться боком и прикрыться рукой.

Пушкин к дуэли относился в данном случае чрезвычайно решительно, он выговорил минимальное расстояние для стрельбы и, разумеется, собирался стрелять только после того, как дойдёт до самого барьера. То есть не с двадцати начальных шагов, а с десяти, которые останутся, когда оба дуэлянта подойдут к барьеру.

Пушкин полагал, что он не промахнётся. Он намеревался убить Дантеса.

Но следует отметить, что ранее он высказывался вполне определённо в том духе, что он понимает, что может погибнуть сам, и этого не боится. Он также сказал, что ему мало убить Дантеса, ему необходимо ещё и опозорить Геккерена. Вот к чему он страстно стремился. Он имел не одного врага, а двух – самого Дантеса и его приёмного как бы отца, точнее вовсе не отца, а родственника совсем иного свойства, то есть человека, ставшего родственником через постель, как это бывает между супругами.

Итак, дуэль.
 
Тот, кто выстрелил раньше, имел то преимущество, что он мог бы ранить или даже убить соперника, что увеличивало его шансы. Но в случае промаха он оказывался в худшем положении, ведь он не мог бы стрелять, пока противник не выстрелит в ответ. Если первый раунд не даст результатов, теоретически (но не в этом случае) возможно было бы примирение или второй раунд. Пушкин решительно высказался, что примирение невозможно, и у него были для этого предельно веские причины. Секунданты знали об этом. Дуэль должна была продолжаться, таким образом, до тех пор, пока один из дуэлянтов не погибнет, или не будет приведён в такое состояние, что не сможет стрелять. Этим человеком должен был стать Пушкин. Шансы на то, что погиб бы Дантес, были ничтожны. Только если бы Пушкин был предупреждён обо всех обстоятельствах дела. Но он их не знал.

Вот что сообщает нам история. Дантес выстрелил, не доходя одного шага до барьера. То есть как раз тогда, когда, как он, зная намерения Пушкина, мог предполагать, Пушкин ещё не успеет выстрелить. Трудно промахнуться с одиннадцати шагов. И Дантес не промахнулся. Пушкин упал, сражённый пулей. Но он был ещё жив. Дантес собирался покинуть позицию, но Пушкин потребовал, чтобы его соперник вернулся на место, чтобы он тоже мог сделать свой выстрел. Он имел на это полное право. Пушкину подали другой пистолет, поскольку в ствол его пистолета набился снег при падении. Он прицелился и выстрелил. Дантес упал.

«Он убит?»  - спросил Пушкин. По другой версии он воскликнул «Браво!»

«Нет, ранен в руку», - ответил секундант Дантеса д’Аршиак.

Впоследствии оказалось, что Пушкин ранен в низ живота, рана смертельная. К тому же он потерял очень много крови.

Когда его привезли домой, долго не могли найти врача. Наконец, прибыл врач, который уже перед этим успел осмотреть Дантеса, к которому его вызывали по причине ранения в руку. Почему же только в руку? Ведь рукой он прикрывал тело, пуля пробила только мягкую часть руки, то есть не кость. Что же было дальше с пулей? И почему Дантес упал? Разве от ранения в руку падают? Не странно ли?

Вот что пишет по этому поводу Жуковский, который называет Дантеса Геккереном по имени усыновившего его барона:

«Геккерен упал, но его сбила с ног только сильная контузия. Пуля пробила мясистые части правой руки, коею он закрыл себе грудь, и, будучи тем ослаблена, попала в пуговицу, которою панталоны держались на подтяжке».

Пуговица от панталон? Защитила от пули? Мягкие ткани руки ослабили её полёт?! Серьёзно?!

Вот уже почти двести лет историки повторяют эту чушь, и делают вид, что верят в неё, или, может быть, и в правду верят?

Неужели можно поверить в такое? Я говорю не о малости вероятности, что пуля попала в пуговицу. Хотя на мундире в этом месте никаких пуговиц нет, но Дантес уверял, что это была пуговица от панталон. Ну, предположим. Маловероятно, но в это как раз поверить не сложно.

А вот в то, что пуговица от панталон может остановить пулю, выпущенную с расстояния десяти шагов, пусть даже и пробившую перед этим мягкие ткани руки, в это поверить совершенно невозможно. Немыслимо. Что за пуговица такая?

Встречается также утверждение, что это была пуговица от мундира. Но это опровергается. На мундире пуговицы в этом месте нет. Да и в утверждении Дантеса на суде было сказано именно про пуговицу от панталон. То есть даже не металлическую, а костяную, я полагаю. Давайте будем чуть серьёзнее. Может ли пуговица остановить пулю?

Диаметр пуговицы столь мал, что нет, не может.

Даже если предположить, что это была медная пуговица, она не разлетится на куски от пули, но она и не остановит пулю. Она вместе с пулей войдёт в тело, или, если удар не строго по центру, то чуть отклонит полёт пули, но не спасёт того, на чьём она мундире.

Кроме того, пуговицы на мундирах выпуклые, так что надо, чтобы пуля попала строго в центр, чтобы пуговица сработала. А с обратной стороны у пуговицы петелька, которая может сработать как острие, помогающее пробить тело. Да, собственно, не важно. Пуговица мала, её диаметр всего лишь в 2 раза больше диаметра пули. Следовательно, она ослабит давление лишь в четыре раза, а общий импульс будет тот же. Если пуля способна раздробить кость, тогда такую пулю пуговица не остановит.

Пушкин и Дантес стреляли из одинаковых пистолетов, в них были одинаковые пули, в них был одинаковый запас пороха. За этим следили секунданты. Иначе и быть не могло.

Если пуля Дантеса раздробила тазовую кость Пушкина, то как могла пуговица остановить пулю Пушкина? Дантес стрелял с одиннадцати шагов, Пушкин – с десяти. Пуля Пушкина никак не могла быть менее убийственной, чем пуля Дантеса.

Как же так случилось, что пуля Дантеса раздробила Пушкину тазовую кость, а пуля Пушкина, пущенная с более близкого расстояния, была остановлена костяной пуговицей от панталон?

Почему мы верим в эту чушь?

В общем если учесть импульс пули, то пуговица – не преграда, она не спасёт дуэлянта от смерти. Ну а если, как пишет Жуковский, речь идёт о пуговице от панталон, тогда, сами понимаете, это должна быть костяная пуговица, которая разлетится на куски. Или, может быть, перламутровая? Она ещё менее крепкая. Роговая? Тем более. Если, конечно, Дантес не использовал медные пуговицы диаметром от пяти сантиметров и выше, плоские, толщиной не менее трёх миллиметров, а то и больше, то есть совершенно невозможную пуговицу, ведь тогда, конечно, пуля пистолета 19 века не пробила бы такую с позволения сказать «пуговицу». Этакий пятак времён Екатерины Второй. Он на иллюстрации. Но могла ли быть такой пуговица от панталон? Невозможно! Чушь!

Ну, если Дантес положил под мундир такую монету, она могла его спасти, случайно. Но тогда так и следовало сказать, мол под мундиром был екатерининский пятак. Не пуговица. А ведь речь идёт именно о пуговице, да ещё пуговице от панталон. Что же за панталоны такие, которые надо застёгивать на пуговицы величиной с екатериненский пятак? Так не бывает!

Но ведь так не было сказано!

Может быть, это был портсигар? Он, наверное, мог бы остановить пулю. Или нательный крест какие носили попы, шириной в два пальца и высотой в ладонь.

Но, пардон, пуговица?!?

И если Дантес, действительно, имел такую монету на груди, какая приведена на картинке, то он должен был бы честно сказать, что там была медная монета, толщиной около 5 мм. Подкладывать под мундир такую монету означает преднамеренно применять меры против пули. Но ненадёжные. Ведь он не мог знать, куда полетит пуля! Нет, невозможно! Позору не оберёшься, а гарантии не даёт никакой.

Или надо было обложиться такими монетами по всему телу.

И вот тут, кажется, истина промелькнула своим краешком!

Почему Дантес через своего приёмного «отца», а на самом деле доминанта в гомосексуальных связях, просил отсрочки дуэли сначала на 24 часа, затем на две недели? Двадцать четыре часа объясняются его занятостью по службе, а две недели для чего?

Когда Пушкин объявил свой вызов, оба Геккерена, молодой и старый, тряслись от страха как осиновый лист! И оба они старались как могли успокоить Пушкина, убедить его, что между Дантесом и Натальей Пушкиной не было ничего серьёзного.

Пушкин стрелял отменно. Рука его была сильна, он, готовясь к дуэли с графом Фёдором Толстым, постоянно носил тяжёлую трость, чтобы рука не теряла силы и не дрожала, когда ему придётся держать пистолет на вытянутой руке. И он легко мог бы держать пистолет без дрожи в руке. С расстояния в 10 шагов он убил бы Дантеса. И даже с большего расстояния. И никакая «пуговица» не спасла бы Дантеса.

Итак, первая дуэль сначала отсрочена на 24 часа, затем на две недели, и, наконец, отменена вовсе. Поскольку за этот срок вопрос дуэли был улажен тем, что Дантес признался, что якобы влюблён в старшую сестру Натальи Николаевны, Екатерину Гончарову, и даже попросил её руки. Пушкин не поверил, что свадьба состоится. Это объявление о желании жениться удивило всех – весь Петербург, так же, как и саму Екатерину, и более всех – Наталью Николаевну. Но свадьба состоялась. О дуэли уже и речи быть не могло. Однако, похоже, что Дантес усиленно готовился к дуэли. Своим особым способом.

Дантес некоторое время разыгрывал влюблённого в Екатерину. Но через некоторое время он стал вести себя предельно нагло. Он возобновил свои ухаживания за Натальей Пушкиной, и дело дошло до того, что были тайные свидания, объяснения, шантаж (он угрожал застрелиться на её глазах, если она не уступит), и многое другое, что пересказывать просто противно.

Итак, Дантес, который ужасно боялся дуэли, теперь, войдя в семью Пушкина, вдруг стал решительно напрашиваться на неё! Что-то кардинально изменилось! Куда-то исчезла трусость Дантеса? Как вы полагаете, что могло так изменить ситуацию?

Конечно, Дантес всё это время мог бы посвятить тренировкам в стрельбе. Но вряд ли только это обеспечило бы такую резкую перемену его взглядов на то, насколько для него опасна дуэль.

Тогда что же? Ведь Дантес вёл себя настолько нагло, что фактически дуэль стала неизбежной даже при том, что Дантес стал родственником Пушкина, членом семьи!

Оскорбление, нанесённое намеренно, было столь велико, что у Пушкина не осталось выбора. Даже если бы он покинул Петербург, все решили бы, что он – рогоносец, Наталья Николаевна не честна. Но даже и это было невозможно, Пушкин был связан и долгами, и необходимостью продолжать работу над историей Петра Первого, и подготовкой журнала «Современник», за счёт которого надеялся расплатиться с долгами. Ему было невыносимо оставаться в Петербурге, где Наталья Николаевна продолжала открыто флиртовать с Дантесом, а он с ней, они снова вели себя как «пара».

Пушкин мог бы чуть ранее спокойно покинуть столицу, но не теперь. И всё же его письмо Геккерену не является безусловным вызовом на дуэль. Пушкин всего лишь требовал прекратить ту ситуацию, которая сложилась. Его письмо – не вызов на дуэль.

Почему-то историки делают вид, что Пушкин вызвал на дуэль Дантеса. Почему не прочитать внимательно текст письма? Где там вызов? Его нет! Это Дантес вызвал Пушкина.

Но ранее Пушкин вызывал Дантеса.

Историки почему-то соединили два разных события воедино. Сначала Пушкин вызвал Дантеса, но Дантес женитьбой на свояченице Пушкина эту дуэль предотвратил. Через три месяца Пушкин пишет письмо, полное негодования, но пишет в достаточной мере корректно, так, что если бы извинения были бы принесены, дуэли бы не было. Это письмо не было вызовом на дуэль.

Господа, ВТОРОЕ ПИСЬМО ПУШКИНА НЕ БЫЛО ВЫЗОВОМ НА ДУЭЛЬ.

На этот раз Дантес вызвал Пушкина. На этот раз он не только не боялся дуэли, он её инициировал. 

Вас не удивляет, что Дантес, который вовсе не намерен был жениться ни на ком, никогда, и даже писал своему партнёру по подлости Геккерену о том, что опасается флиртовать с девицами, так как это может привести к свадьбе, и поэтому он предпочитает лишь романы с замужними дамами, которые не опасны в этом плане, этот самый Дантес принёс свою свободу в жертву обстоятельствам, чтобы только избежать дуэли, женился на сестре Натальи Пушкиной, которую он вовсе не любил? Да, не любил, он продолжал ухаживать за Натальей Пушкиной, это доказано, и вдруг этот самый Дантес на дуэль просто напрашивается! Своей наглой выходкой, когда требует от Натальи стать его, бросить Пушкина и скрыться с ним, уехать, бросив не только мужа, но и детей, угрожая иначе застрелиться тут же на её глазах! Конечно же Наталья Николаевна не согласилась и конечно же он отнюдь не застрелился. А когда Пушкин пишет гневное письмо – но всё-таки не вызов! – тогда Дантес сам посылает вызов Пушкину! Он попросту устраняет врага, соперника.

Пушкин узнаёт, что Дантес устроил в доме Полетики свидание с Натальей наедине, где угрозами самоубийства добивался от неё всех мыслимых уступок. А ранее Геккерен умолял Наталью Николаевну быть помягче к Дантесу, предлагал ей бежать с ним, бросив мужа и детей.

В гневе Пушкин пишет Геккерену-старшему оскорбительное письмо, в котором, в целом, оскорблениями является высказанная ему в лицо правда о его роли сводника в этом деле.  Но Пушкин применяет слова «по-видимому» и подобные, давая возможность Геккерену оправдаться. Он всего лишь просит прекратить это. Требует, гневно, решительно, но в письме нет вызова на дуэль. В ответ он получает уже желанный им вызов на дуэль между ним и Дантесом.

Дантес, который трусливо просил отсрочки, теперь сам вызывает Пушкина на дуэль.

Если бы Дантес струсил и в этом случае, он мог бы и не вызывать Пушкина на дуэль, но он вызвал. Он стремился к дуэли. Куда подевалась его трусость?

Внимательно прочитаем письмо Пушкина. Оно не содержит такого текста, который не оставил бы возможности примирения. Так что Пушкин даже в этом письме на самом деле допускал, что ему будут принесены извинения, что ситуация исправится, что Дантес оставит, наконец, в покое его жену, и займётся своей. 

Вот дословно последние слова в письме Пушкина:

«Итак, я вынужден обратиться к вам, чтобы просить вас положить конец всем этим проискам, если вы хотите избежать нового скандала, перед которым я, конечно, не остановлюсь. Имею честь быть, барон. Ваш нижайший и покорнейший слуга».

«Вынужден … просить положить конец» - это возможность примирения!

Здесь нет указания на невозможность мирно разойтись! Напротив, здесь есть просьба, чтобы Геккерен и его «сын» Дантес оставили его, Пушкина, супругу в покое. Он «просит» положить конец проискам. Не требует, а просит.

Также там такие фразы: «Я вынужден признать, барон, что ваша собственная роль была не совсем прилична. Вы, представитель коронованной особы, вы отечески сводничали вашему сыну. По-видимому, всем его поведением (впрочем, в достаточной степени неловким) руководили вы. Это вы, вероятно, диктовали ему пошлости, которые он отпускал, и нелепости, которые он осмеливался писать».

И так далее. Тут есть слова «вероятно», «по-видимому», «вынужден признать». «Не совсем прилична» - это вовсе не то же, что «совсем неприлична». Пушкин – литератор, он излагал свои мысли предельно точно. Лучше всех других современников. А это письмо Пушкин редактировал и переписывал несколько раз. Существует два варианта письма – более раннее и более позднее. То есть Пушкин думал над каждым словом. Над каждым словом.

То есть Пушкин, разрываемый гневом, находит всё-таки смягчающие слова!

Если бы Геккерен был, как и ранее напуган перспективой дуэли, ему достаточно было бы написать: «Вы сомневаетесь в своих обвинениях, и правильно делаете. На самом деле я никак непричастен к этому, а если что-то в моих действиях позволило меня подозревать, уверяю вас, вы заблуждаетесь! В отношении же действия моего сына, я лишь напомню вам, что он является законным супругом вашей свояченицы, так что видеться с вашей супругой, являющейся родной сестрой его собственной жены он, полагаю, имеет полное право. Если дамы решают пригласить его на разговор или иные невинные развлечения, то едва ли можно ставить ему в вину то, что он не отвергает это приглашение со стороны своей свояченицы. Однако, поскольку вы просите, чтобы эти встречи прекратились, я вновь попробую повлиять на своего сына и умолять его вести себя более скромно по отношению к вашей уважаемой супруге, хотя, уверяю вас, никаких причин для вашего беспокойства в этой области нет, и не могло быть. С тем остаюсь вашим покорным слугой, барон Геккерен».
 
Если бы Геккерен написал такой ответ, дуэль, скорее всего, не состоялась бы. Да что там? Не состоялась бы точно!

В особенности, если бы Дантес перестал видеться с Натальей Пушкиной, что было, на мой взгляд, обязательным для любого порядочного человека, каковым Дантес, безусловно, не являлся.

Итак, дуэль, которой Дантес и его «отец» ранее ужасно боялись, произошла исключительно вследствие согласованных действий обоих этих негодяев, и по их сценарию, ровно в те сроки, которые они для неё определили. Не тогда, когда Пушкин вызвал Дантеса в начале ноября, а через три с лишним месяца, когда…

Что мы должны написать после слова «когда»?!?

Что-то кардинально изменилось.

Что именно?!?

Делайте со мной что хотите, но я напишу «Когда оба были готовы к этому страшному событию!»

Так что позвольте предположить, что эти три месяца Дантес использовал, ну, допустим, для тайных тренировок по стрельбе, чего Пушкин не делал, но этого было мало. Мало, потому что Пушкин мог выстрелить первым!

Да, этого явно мало, да и это было бы вовсе не подлость. И никакие тренировки по стрельбе не могли бы столь кардинально изменить отношение обоих Геккеренов к этой опасной дуэли.

Дантес умирать не хотел, он жизнь любил. Геккерен обожал своего Дантеса так сильно, что он тоже сошёл бы с ума от мысли, что тот подвергается смертельной опасности. Он не находил места себе, когда Дантес попросту мучился от потешной болезни, которую подхватил, занимаясь соблазнениями различных замужних дам, чего он делать не прекращал никогда, не смотря на легенду о его страстной любви к Наталье Пушкиной. Любящие так не поступают.

Так что же изменилось? Неужели Дантес мог знать, что его жизнь спасёт пресловутая пуговица?

И вот вам второе подозрение, которое лежит на поверхности. Оно состоит в том, что Дантес применил некий вид бронежилета, который надел под обычную форму кавалергарда.

И это подозрение очень основательно. Во-первых, нечто подобное стало как раз в этот самый период предлагаться. В газетах того времени печатали.

Серена Витале сообщает: «Старые документы говорят, что в 1835 – 1836 годах кавалергарды пробовали различные бронежилеты», изобретённые доктором Папандопуло-Врето». Сама Серена Витале отвергает эту гипотезу по той причине, что если бы пуля попала в шею или в плечо, тогда пришлось бы расстегнуть мундир и тогда выяснилось бы, что Дантес одел такую защиту от пуль, и тогда его опозорили бы, он был бы обесчещен.

Это «пришлось бы» никак не является доказательством того, что этого не было. Не могу согласиться с дамой, которая не дала себе труда задуматься о баллистике. Не женское это дело – мысли о баллистике. А я вот задумался.

Был бы опозорен, но был бы жив. Если бы он был ранен в шею, показывать корсет было бы не обязательно. А давайте-ка подумаем, как могло бы развиваться дело, если бы, действительно, Дантес был бы ранен так, что ему пришлось бы расстегнуть мундир?

Давайте просто представим, как могли развиваться события.

Предположим, пуля попадает в Дантеса. Но не убивает. Ведь он в корсете. Почему Серена Витале так уверена, что Дантесу необходимо было бы показать секундантам своё ранение?

Потому что она впадает в ошибку. Она представляет себе это событие изолированно, оторвано от других событий, которые должны были бы иметь место тут же, здесь и сейчас.

Предположим, Пушкин стреляет первым, и Дантес ранен. Но не смертельно. К нему бегут секунданты, но он останавливает их словами: «Стойте! За мной ещё остался выстрел!».

Такое следовало из правил. И вот легко раненый Дантес стреляет в Пушкина, на котором никакого корсета нет. В результате он убивает его наповал или же ранит очень тяжело. К кому бегут в этом случае секунданты? К Пушкину! Если кто-то из них бежит к Дантесу, тогда Дантес может их остановить: «Со мной всё в порядке, позаботьтесь о господине Пушкине». После этих слов Дантес садится в свою карету и покидает место дуэли. Далее он прибывает домой и снимает корсет. Так должны были бы развиваться события. Так что Дантес вовсе не обязан был показывать свой корсет. И аргументы Серены Витале ничтожны. Они ошибочны. Кроме того, на дуэли не было врача.

На дуэли не присутствовал врач. Подумайте об этом. С какой стати Дантес, который не мог быть раненым тяжело, вдруг стал бы расстёгивать мундир? Ведь на дуэли не было врача.

Похоже, Серена Витале не учла важного обстоятельства. Дантес ожидал, что будет присутствовать тот, кому потребуется гораздо более серьёзная помощь, и поэтому он легко сможет уклониться от осмотра, покинет место дуэли в своей карете.

Но у Пушкина кареты не было. Пришлось Дантесу уступить свою карету.

Дантес не поехал в той же карете. Он предпочёл добираться домой другим путём.

Человек, в которого с десяти шагов попала пуля – в грудь! – этот человек уступает свою карету. Настолько он был невредим. В такой степени здоров, что не захотел даже ехать в своей карете вместе с тяжело раненым Пушкиным. Для него гораздо важнее было поскорее скрыться от секундантов. Ни о чём вам это не говорит?

Серена Витале думает, что Дантес не мог иметь корсета или кольчуги потому что иначе он был бы опозорен. Чепуха. Он понимал, что никто не заставит его снять мундир.

И потом… а разве он не был опозорен? Думаете, что солдаты и офицеры того времени не понимали, что «пуговица от панталон» не может защитить от пули, как и мягкая часть руки?!

Они же не идиоты.

Понимали, конечно! Они не столь глупы, как гражданские судьи, разбиравшие дело Дантеса. Но никому из них не пришло в голову выступить с опровержением этой нелепой идеи. Никто не хотел мараться. Поскольку каждый это понимал, и все ожидали, что найдётся разумный человек на заседании в суде, который укажет им, что пуговица пулю не остановит.

Интересно, верил ли сам Жуковский в ту чушь, которую он написал? Очень интересно!

Сейчас бы, наверное, сделали следственный эксперимент. Ну или хотя бы попросили показать на манекене, как была расположена рука, где именно была эта пуговица от панталон. Посмеялись бы над этой теорией.

Думается, что Дантес прикрыл грудь чисто на моторике. Несмотря на то, что на нём был корсет, он в последнюю минуту испугался. Этот жест он сделал просто бессознательно. К тому же присутствующие ожидали чего-то подобного. Обычно дуэлянт после своего выстрела может прикрыться пистолетом. Слабая защита, но сердце прикрыть можно. Самый важный орган. Но прикрывать грудь рукой? Что это за глупость? Это можно понять лишь психологически. Рука от пули не спасёт. Но если на вас направят ствол пистолета, вы об этом думать не будете, вы, по-видимому, тоже прикроетесь рукой. Чистая психология.

Можно было бы повернуться боком. Но если вы в корсете, это не имеет смысла.

Грудь легче прикрыть только той частью руки, которая ниже локтя. А много ли там мышц? Особенно у столь изящно сложённого молодого человека как Дантес? Это вам не современный культурист какой-нибудь! Да и если пуля прошла через мягкие ткани руки, не задев кости, это очень лёгкое ранение! Пуля прошла навылет, хирург сделал лишь перевязку. Куда же она полетела дальше? В пуговицу? А дальше? Неужели отскочила? Куда? Обратно в руку? Вы верите в это? Или осталась там, поверх пуговицы, под мундиром?

Может быть, наивного Жуковского может убедить пуговица от панталон? Но не меня!

Врач, который осматривал Дантеса, сообщил, что он ранен ТОЛЬКО В РУКУ.

Как-то не соотносятся два факта.

ПЕРВЫЙ - от выстрела Дантес упал.

ВТОРОЙ - на теле Дантеса не было ничего, что следовало бы показать врачу. То есть не было раны.

ВНИМАТЕЛЬНО ПРОЧИТАЙТЕ И ПОДУМАЙТЕ. Дантес был у врача, но показывал ему только руку, потому что на его теле не было никакой другой раны. Но он упал от выстрела. Упал.

Представьте себе, какой силы был удар пули о его грудь, если он упал. И представьте себе теперь, могло ли так получиться, что на теле его, не считая руки, не было никаких ран? Никаких, ничего такого, что следовало бы показать врачу! Хотя он ведь показывался врачу! И врач не спросил его: "А что у вас с тем местом, куда угодила пуля на вылете из руки? Покажите!"

Не было раны, не потребовалось обеззаразить её, даже примочек от синяка не потребовалось.

Если бы пуля попала в обычную пуговицу, как минимум, потребовалась бы перевязка груди! Хотя бы пуля вместе с пуговицей поранили бы кожу и мякоть, они могли бы быть остановлены ребром, но это маловероятно. Ребро бы было сломано или пробито. БЫЛО БЫ КРОВОТЕЧЕНИЕ. Или пуля могла пройти меж рёбер, или даже скользнуть по рёбрам и попасть в лёгкие или в сердце.

Грудь Дантеса не была повреждена! Это место не было объектом интереса врача! Там не было ничего не только опасного для здоровья, но не было и ничего такого, что могло бы заинтересовать врача-хирурга. Совсем ничего!

И это наводит на очень серьёзные подозрения. А то, что Дантес был выслан с позором из России лишь подтверждает то, что, по-видимому, все офицеры понимали, в чём тут дело!

Дворяне-офицеры ВСЁ ПОНИМАЛИ, но молчали, потому что зачем говорить о том, что понятно и без слов?

Наконец, чтобы развеять сомнения, я обратился к Википедии, чтобы посмотреть, что за пуговицы были у кавалергардов времён Николая Первого. И вот что открыла мне первая же строка соответствующего раздела:

«При Николае I мундиры и шинели сначала делались по-прежнему весьма узкие, особенно в кавалерии, где офицерам приходилось даже носить корсеты»

Читайте статью «Униформа русской армии».

КОРСЕТЫ.

И носили корсеты именно в кавалерии, где служил Дантес.

ДАНТЕС МОГ НОСИТЬ КОРСЕТ, и он знал, что такое корсет.

Дантес приударял за женщинами, корсет имел предназначение сделать фигуру стройнее, это именно то, что требовалось Дантесу. Корсет – это как раз то веяние моды, которое Дантес не мог бы пропустить. Корсеты были в кавалерии, Дантес был в кавалерии.


Итак, без сомнения, Дантес был знаком с понятием «Корсет», поскольку их как раз в то время носили как раз в тех видах войск, где он служил.

Даже если он носил под мундиром просто корсет из китового уса, то это, конечно, могло защитить его от пули полностью!

Корсет из китового уса – это вам не пуговица.

А что должен был сказать сексуально небинарный кавалерист, в ответ на то, что остановило пулю? Признаться, что он стройности ради носил корсет? И что пошёл в этом корсете на дуэль?

А то не понятно?

Кому?

А если ему хватило ума и подлости воспользоваться специальным снаряжением от Папандопуло-Врето, тогда он и вовсе не рисковал быть убитым. То есть риск был бы только в том случае, если бы Пушкин стрелял и попал бы в голову. Но Пушкин в принципе не стал бы стрелять в голову, конечно, он целил в грудь, в сердце!  И, конечно, Дантес предвидел это. Он не мог надеть каску, но никто не мешал ему надеть корсет или даже упрочнённый корсет. Корсет от грека Папандопуло-Врето.

Если бы Пушкин, не доходя до барьера, выстрелил бы первым, он бы вышел из дуэли победителем, но только в том случае, если бы стрелял в лицо, или в шею. Но он не сделал этого. Почему? Бог весть. Опытный киллер так бы и сделал, но Пушкин был всего лишь разгневанным поэтом.

По этой причине Дантес никому не дал осмотреть свою рану, он тут же отбыл домой, где, разумеется, переодевшись, он пригласил врача-хирурга, чтобы тот осмотрел и перевязал его РУКУ.

Только руку. Только.

Зная, что на нём прочный корсет, Дантес выстрелил первым, так как понимал, что не многим рискует.

Зная, что на нём будет прочный корсет, Дантес перед дуэлью вёл себя так, чтобы дуэль состоялась. Получив письмо от Пушкина, Геккерен, который дрожал за жизнь Дантеса, как осиновый лист, на этот раз с лёгким сердцем (если оно у него было) отпустил своего товарища по койке на дуэль, зная, как мало Дантес рискует. Наверное, он взял с него обещание выстрелить раньше Пушкина. Раненый Пушкин, конечно, целился в грудь, в центр композиции, чтобы попасть наверняка. Сил у Пушкина оставалось немного, им двигала, по-видимому, только ярость супруга, на чью жену столь бессовестно посягает этот молодой прохиндей, делая это нагло на глазах у всей столицы.

Понимая, что наличие корсета не украшает его, Дантес не подошёл к Пушкину, чтобы оказать ему помощь, а поспешил скрыться с места дуэли, которое я назвал бы местом преступления.

Предполагая именно такое развитие событий, Дантес уже более не только не опасался дуэли, он напрашивался на неё, тогда как впервые услышав о дуэли, он был смертельно напуган.

То, что произошло, следует назвать убийством.
 
По-видимому, во Франции не считалось подлостью явиться на дуэль в корсете, в кольчуге или в бронежилете, и не предупредить об этом секундантов.

Никола Фуке носил кольчугу, когда опасался нападения. Что ж, это было ещё в семнадцатом веке. Так что Дантесу были известны методы защиты себя. На случай дуэли в том числе.

Дантес не мог не знать этого факта.

Предполагаю, что Геккерен умолял со слезами Дантеса надеть этот корсет-бронежилет. Далее была придумана нелепая байка про пуговицу, которая не была предъявлена. Поскольку пуговица от мундира не подходила под место, куда попала пуля Пушкина, была придумана байка о пуговице от панталон.

Бронированной?!?

Дантес рассказал часть правды. Пуля наткнулась на препятствие. Это только и было правдой. А истина состояла в том, что пуля наткнулась на более серьёзное препятствие, чем костяная пуговица от панталон.

Итак, мы знаем, на что потратил эти три месяца Дантес. Он заказал у Папандопуло-Врето бронированный корсет. Возможно, он заказал не один, а два таких корсета. Может быть даже он где-то в уединённом месте надел такой корсет на чучело или на деревянный чурбан, и выстрелил в него с расстояния в 10 шагов. Возможно, такой опыт можно было проделать в конторе Папандопуло-Врето, чтобы убедиться в высоком качестве товара. После этого отношение Дантеса к дуэли с Пушкиным резко изменилось, как и отношение к этому Геккерена-старшего. Оба они вздохнули с облегчением. Но Пушкин уже успокоился. Ведь Дантес стал родственником семейства Пушкиных. И тогда Дантес предпринимает ещё более активную атаку на Наталью Пушкину. Он провоцирует её, он требует от неё предоставить ему высшие доказательства её покладистости, здесь и сейчас, иначе он застрелится на её глазах. Крики, скандал, Наталья покидает гостеприимный дом Полетики, где подстроено это свидание тет-а-тет. Скандал доходит до Пушкина. Пушкин переписывает с ранее написанного, но не отправленного черновика письма Геккерена новый вариант, с учётом изменившихся обстоятельств и, наконец, отсылает это письмо с требованием семейству Геккеренов оставить Наталью Николаевну в покое. Это не вызов, это последний шаг к мирному разрешению конфликта, ведь Пушкин обещал императору не вызывать Дантеса на дуэль, не уведомив об этом самого Николая Первого. Он и не вызывал. Вызвал Дантес. Вызвал без страха. Ведь у него имелся бронированный корсет. И он знал, что ему не придётся расстёгивать мундир, ведь он ответным или упреждающим выстрелом убьёт Пушкина, или нанесёт ему смертельную рану, что позволит ему отклонить предложение осмотреть его собственные раны.

Так оно и случилось. По сценарию. По преступному сценарию.

Когда умирает человек, погибает целый мир – мир, который был в его сознании, мироощущении, чувствах.

Со смертью Александра Пушкина погибла целая Вселенная.