Цветы в ноябре

   Что там на улице — дождь или снег, мне всё равно. Да и какая разница, ведь это ничего, в общем-то, не меняет. На душе хмарь, тоска и предчувствие того, что вот-вот должно произойти что-то ужасное, неотвратимое, ранее неведомое и непоправимое. А ещё жуткий, панический страх смерти, сопровождающийся отчаянным сердцебиением, едким, липким потом и острой нехваткой воздуха. Сделать глубокий вдох не получается. Тугой комок за грудиной незримым барьером не даёт наполнить лёгкие.

Распахиваю окно. В комнату врывается гул и запах шумного, живущего своей жизнью, равнодушного к чужим проблемам города. Серость, гарь, шипение автобусов и назойливые сигналы машин. Капли на лице… Что это — дождь, снег или колющие жаром искорки солнца? А может, слёзы? Не ощущаю разницы. Вокруг всё тусклое, нудное, неприглядное. Хочется забраться на подоконник, взмахнуть руками, как крыльями и взлететь. Но какое-то внутреннее чувство, помогает сохранить остатки разума, останавливает и рисует чёткие картинки последствий прыжка с седьмого этажа: серый асфальт, а на нём моё распластанное тело с раскинутыми в разные стороны руками. Да, именно руками, а не крыльями.

Когда это всё началось, сказать сложно. Может, полгода или год назад. Время заблудилось в событиях. Далёкое, уже обвитое паутиной, кажется близким, а близкое, наоборот, расплывчатым и невнятным, без мелких деталей и смыслов. А, может, ещё раньше — лет пять назад, когда даже в приятных жизненных моментах, непонятно почему, я начал чувствовать привкус горечи: в ласковых словах — ложь, в добродетели — корысть, в глазах, смотрящих с нежностью — укор.
 
Исчез азарт встреч с друзьями, пропало упоение новыми фильмами, книгами и едой. Всё стало безликим, пресным и ненужным. Даже жена как-то резко, в один момент, стала чужой: жёсткой, холодной и вечно раздражённой. И это в сорок-то с небольшим. А что будет потом? Может быть, она такая только со мной, а там, с кем-то, другая? Исчерпает лимит нежности — и, опустошённая, домой.
А потом она вообще ушла навсегда. Спокойно и тихо, наверное — к нему. Собрала вещи, швырнула на полку под зеркалом ключи и, прошептав: «Надоела унылость», хлопнула дверью. Как будто и не было восемнадцати прожитых вместе лет. Хотя, если из этих восемнадцати выкинуть взаимные упрёки, обиды и всё, что не связано с любовью, останется лет шесть, а то и меньше. На удивление, мне тогда было всё равно, а через какое-то время, когда окончательно выветрился запах её духов и взгляд перестал натыкаться на прицепившиеся к тапкам, носкам, кафелю и умывальнику волнистые ниточки её длинных русых волос, то на какое-то время стало совсем хорошо. Но ненадолго. Жизнь снова погрузилась в серые, угрюмые тона без малейшего намёка на просвет.

Я допил вторую бутылку коньяка. Голова стала тяжёлой, и, чтобы не плюхнуться лицом в блюдце с нарезанным колечками лимоном, мне пришлось поддерживать её обеими руками, упёршись локтями в стол. И тогда я догадался, что со мной произошло: где-то внутри погас последний крохотный уголёк, поддерживающий тепло моей души. Из-за чего это произошло, сказать трудно. Возможно, всё больше понимая жизнь, я постепенно лишился веры в то, что с детства считал незыблемым, а может, стал острее воспринимать даже мимолётные тяготы, смирился с неизбежностью и прекратил сопротивляться их напору. А главное — я перестал чувствовать любые радости и не обращаю на них внимания, принимая как данность.

Я иду по чёрно-белой улице и смотрю по сторонам. Самое паршивое время года — конец осени, а конкретно — хлюпающий грязью ноябрь. Вроде уже и красная жилка термометра сползла ниже нуля, и выпал снег, и дети принялись лепить снеговиков, а тут бац — и летящие с неба невесомые снежинки на глазах превращаются в капли дождя. И всё меняется. На дорогах чернота и слякоть. Газоны, едва прикрыв неряшливость нетронутым зазимком, обнажаются желтизной пожухлой травы. Но главное — это тоска, которая передаётся мне от природы, а вместе с ней — леность и упадок сил.

Большущий раскрытый зонт из плащовки я увидел издалека. Он напомнил те, что стоят у столиков в летних кафе, только не такой яркий. Между серых пятен спешащих на трамвайную остановку прохожих я разглядел под зонтом у скамейки молодую женщину и стоящий перед ней этюдник. Я подошёл ближе. Женщина вглядывалась вдаль и, разглядев что-то едва уловимое и понятное только ей, касалась кистью закреплённого на этюднике листа, ровно укладывая краску мелкими мазками. Она рисовала цветы.
«Цветы в ноябре?» — я недоумённо проследил за её взглядом. Но никаких цветов не увидел. Лишь небольшой сугроб, чуть просевший и истерзанный тяжёлыми каплями нежданного дождя.

Женщина, стояла полубоком и, казалось, не замечала меня, хотя я находился совсем рядом и бесцеремонно разглядывал её. Она отложила кисть, взяла со скамейки холщовую сумку, достала термос и налила в его пластмассовую крышку-стакан кофе, источающий густой аромат. Женщина отошла от этюдника на пару шагов и с прищуром посмотрела на картину, потом повернулась ко мне и, улыбнувшись, сказала:
— По-моему, неплохо. Что скажете?

Теперь я мог хорошо рассмотреть художницу. Возраст навскидку определять не умею, но показалось, что ей лет тридцать пять — сорок. Прядь светлых волос выбилась из-под натянутой на лоб вязаной шапочки. Чуть изогнутые брови, прямой нос. Оттенок красной помады на влажных губах, по уголкам которых мелкие скобочки едва заметных морщинок. Но вот глаза!.. Глаза были наполнены сплошными противоречиями: взрослая серьёзность и детское озорство, лёгкая грусть и безмерная радость, абсолютная безгрешность и откровенное бесстыдство.

Я замер. Лёгкий, едва уловимый запах весны проскользнул между нами. Тот самый запах солнечного марта, когда потерявший уверенность снег безвольно превращается в рыхлую кашу, а глубокие проталины освобождают набравшую сочность землю. Тот самый запах доверия, нежности, жизни и любви, который я не чувствовал очень давно.
— Глеб, — я протянул ей руку.
— Ксения, — женщина коснулась моей руки тонкими, чуть покрасневшими на холоде пальцами, но рука её при этом была трепетно-тёплой.
— Хотите кофе?

Она протянула мне свой стакан, над которым по-прежнему витал серебристый, душистый пар. Горячий кофе прокатился по телу пробуждающей волной. Я посмотрел по сторонам: улицы залиты солнечным светом, поют сигналами жёлтые машины такси, воркуют моторами красно-белые автобусы, заливаются свирелью звонки шуршащих по рельсам трамваев. За одно мгновение мир стал на удивление добрым и цветным!

Через неделю мы с Ксенией поехали на городской пруд. Она — рисовать, а я — кормить ещё не улетевших на зимовку уток. Со слов Ксении, в это время года там сказочно красиво: вода в пруду бирюзовая, кустарники фиолетовые, а перья уток переливаются цветами сочной летней радуги. Я, конечно, в это не очень верю, но всё же попробую повнимательней приглядеться…

23.11.2024