Сполохи. - VIII. Маска

Ромас больше часа сидел на скамейке сквера и пил большими глотками пиво. Общение с изящной бутылкой  походило на гипнотический процесс. За этим, казалось, обычным для среднестатистического горожанина процессом наблюдал сухощавый пожилой господин, также одиноко сидящий на соседней  скамейке. Ромас  делал смачные глотки, облизывая губы, подносил «подружку» близко к глазам, словно всматривался куда–то в её глубь, немного  отстранял от себя, и словно в наказание постукивал донышком бутыли о колено то правое то левое.
Солнышко грело, требовательно чирикали воробьи и любовались ухоженностью улицы Весенней  стаи голубей. Сквозь действо, происходящее на площади перед драмтеатром Ромас, наконец, заметил знакомую фигуру артиста Люпкина – тот спешил;  полы его длинного серого пальто отлетали вызывающе – шумно. Ромасу пришло на ум сравнение – Люпкин полами, как веслами, проторяет себе путь в мир искусства, оставляя позади серые будни с обыденными заботами и хлопотами; он встал со скамьи и устремился за Люпкиным, крича ему в спину:
– Постой! Лю–у–у! Лю–у!
Артист Люпкин прислушался, остановился.
– Лю–у! Жду тебя больше часа! Где ты завис?
– Дружище! Прости! Обстоятельства! Я был уверен, что ты без меня справишься. Твоя Розалия ведь с любым договорится. Старые связи – самые надежные. Старый гипноз – самый доброкачественный. Шутка! – сказал Люпкин, – Нас ждут великие дела! С костюмерами я тебя, братец сведу, дальше сам…
Ромас знал всю труппу театра и даже бухгалтера театра, с другими работниками как–то не приходилось пересекаться. Они долго бродили по коридорам драмтеатра, то поднимались, то спускались вниз по белым мраморным ступеням. Наконец,  уткнулись в полуоткрытую дверь с запахами непроветриваемых старых одежд, перебиваемых запахом столярного клея и лака.
– Дверь здесь почти всегда открыта, костюмерная плохо проветривается,– сказал Люпкин, усилив громкость на слове «проветривается».
Из–за многоэтажного ряда костюмов выскользнула девушка и, закрывая собой проход, крикнула:
– Нельзя! Стойте!– узнав Люпкина, лицом зарделась и руки из положения птицы – заступницы опустила.
– Андрей Вениаминович! Вы ко мне?
– Ну не к платьям же! –  по–доброму отшутился  и тут же присел на скамеечку у входа, пригласил Ромаса присесть.
– Ты знаешь, Олечка, кто это? Это драматург. Хочет с тобой пообщаться. Долги на меня запишешь! – встал и  полами длинного пальто, как веслами заработал, пробираясь  к выходу.
Ромас,  долго держал непреднамеренную паузу. Олечка именно по этому признаку определила значимость его фигуры в стенах Мельпомены, быстро подобрала камуфляж.

Эту Обитель Ромас уже давно не посещал, хотя именно здесь, по мнению Розалии, находились наиболее значимые интеллектуальные ресурсы города. Розалия ни один раз подсказывала путь, которым требовалось идти Ромасу в целях  просветительской деятельности и для прославления Сибири. Коридоры гуманитарного института  шумели  как муравейник. Простосердечные и помпезные, суровые и смеющиеся – население жило своей отстраненной и значимой жизнью, уверенно создавало  новые законы правильного бытия  на долгие годы не требующие ни пересмотра, ни корректировок.
Он ходил степенно среди этой разноцветной  массы, стараясь не привлекать внимания, словно выжидал кого–то. Из дверей аудитории вышел широкоплечий мужчина,  по строгой одежде, по всему виду он отличался от участников, хлынувшего на Ромаса говорливого потока. Он – этот мужчина, поравнявшись  с мирно созерцающим  рекламные  доски Ромасом,   поднял глаза на него, зорко вгляделся, остановился и протянул  руку.
Доцент  Уматов Олег Александрович всегда предельно трепетно относился к бывшим однокурсникам, менее удачливым и в профессии и в личной жизни.  Бесславное время – время не наработанных  навыков и непризнанных способностей для него ушло, кажется, безвозвратно. Он занял свое место – свою законную нишу, гордился этим и заслуги приписывал только себе. А ведь когда–то он сомневался в своей удачливости – остро завидовал, искусству риторики Ромаса, также как и остальные сокурсники, признал за обладателем редкого дара полное  превосходство и лидирство. Ромас был поставлен  на высший никем не оспариваемый пьедестал почета, однако местная преподавательская элита не  Ромасу предложила работу на кафедре культурологии, а именно Олегу Уматова. Думаете: Почему? Поговаривали, что ставку на Ромаса сделала Розалия Бедросовна – начальница департамента Культуры и национальной региональной политики. Впоследствии так и оказалось – она руководила его Будущим.
Ромас руку пожал, не церемонясь особо, спросил:
– Дружище! Где  Мистер Симеон Зубин лекции читает? Подскажи.
– Два дня уже его не вижу. Расписания нет. Он звонит декану рано утром и предлагает тему. Мы срочным порядком собираем аудиторию.
– Как же быть? Хочу быть в курсе. Он же большой педант. И вдруг – самотек.
– Три недели лекции были в одно время, сейчас, говорят, набирается информации для итоговой – заключительной лекции в рамках программы интеграции научного потенциала в мировое научное сообщество.
Ромас, выслушав наукоемкий ответ, оспаривать помпу не стал, озаботился временными рамками.
– Как же Вы мне сообщите время? Где мне сидеть и выжидать. У меня задание от Розалии. Не могу не выполнить.
Доцент Уматов очень хотел помочь Ромасу, поэтому попросил его дождаться, сам ускоряясь и приговаривая в ритм шагов «так–так–так» засеменил по коридору кафедры «Истории и культуры России». Ромас, понаблюдав за удаляющейся крепкой фигурой доцента,  скоротечно подумал – «где же я закомуфлируюсь для такого случая?». Стало неловко за  инициативу. Она показалась ему глупой и  несвоевременной. Но зуд противоборства унизительной сцене присутствовал и он понял, что не сможет перечить внутреннему справедливому возмездию и даже простому упрямству.
«Где собака зарыта? Почему ко мне перестала попадать нужная информация? Словно искривилось  пространство и поэтому траектории движения информационных потоков изменились».  Неожиданно пришел ответ: «Розалии перестали докладывать; старушка перестала быть интересной для мироздания.» Пока он обосновывал догадку,  вернулся  доцент Уматов.
– Сказали на кафедре, что мистер Зубин к главному культурологу местного масштаба приглашен в гости. Сегодня, точно, его не будет.
Ромас с доцентом распрощались. В сквере перед обителью культуры, казалось, по–особенному блистали молодостью и задором белоствольные березки, чирикали воробьи, втискиваясь в стайки голубей и задирались на  наглых служителей спорных и обширных территорий – ворон. Ромас шел сквозь ровный строй деревьев и размышлял о наставнице Розалии, решил зайти навестить тетку. Квартира Розалии больше походила на частный музей, только захламленный и неухоженный. Иногда Ромас предлагался в уборщики, но Розалия начинала этим злоупотреблять и служитель искусства надолго исчезал.
Ромас зашел в подъезд, постоял в раздумье на площадке второго этажа, достал из сумки парик, надел его. Порылся некоторое время в сумке. Спешно открыл флакон с клеем, вылил несколько капель на  зажатые в ладони усы. Попытался приклеить одной рукой. Не получилось – усы, зацепившись за молнию куртки, упали на грязный  с проблесками мрамора пол. «Ах, черт!». Ромас заторопился поднять. Кто–то опять им руководил. Когда усы водрузились на нужное место,  не раздумывая, Ромас всей ладонью нажал на  кнопку   обшарпанного рыжеватого звонка.
Дверь долго не открывалась. Ромас знал, что за Розалией закреплен социальный работник, но Розалия дальше порога Надежду не пускала; выпроваживала сразу же, как только та передавала в руки покупки. Убирать приглашала из фирм клининговых услуг  только одну комнату. Было старушки что скрывать. Трехкомнатная сталинская квартирка в центре города вмещала такое количество антиквариата и предметов  искусства, что глаза  у посетителей могли бы подвигнуть на греховный промысел. Услышав знакомый голос с ударением на первое слово – «Кто там?», Ромас весь выпрямился, ответил: «Розалия Бедросовна! Это я!». Дверь открылась. 
– Сим?Сим? – сказала громко старушка и начала опускаться на пол, продолжая держаться за ручку распахнутой двери. Ромас кинулся ее придержать, та еще громче закричала – Симе–он!

Оставив на попечении социального работника пришедшую в себя Розалию, Ромас торопился на встречу с Людмилой Григорьевной. Он на ходу придумывал совершенно безобидную уловку для объяснения  шутовского поведения со старушкой Розалией.
Уже оказавшись в просторной прихожей Людмилы Григорьевны, он расслабился и вымученно решил: как получится – так и ладно. Она смотрела на Ромаса строго.
– Розалия позвонила. 
– С ней все в порядке?– выдавил Ромас комок. Он всегда являл собой оплот добропорядочности,  и никто из людей искусства не мог бы уличить или хотя – бы представить его в ином качестве.
– Спросила мое мнение о Вашем здоровье. Я сказала то, что знаю.
Ромас не стал уточнять: что имела в виду Людмила Григорьевна, пошел по направлению указующей руки хозяйки,  пристроился в кресле.
– Бес попутал: пошутил и, кажется, напугал. Хотел повеселить: парик надел и усы приклеил.
– Наследственное! – констатировала с грустью Людмила Григорьевна. Она сняла очки, покрутила их в руках, вздохнув, отправилась на кухню. Вернулась в гостиную и, протирая вафельным застиранным полотенцем очки, задала себе вопрос, словно и не было гостя рядом. – Сказать или пока не говорить?
– Наследственное? О чем это Вы?
Ромас знал, что Розалия упомянула его в своем завещании, как главного  наследника ее культурных ценностей, а также литературных трудов и слова Людмилы Григорьевн навеяли опасения.
– Меня это меньше всего касается, но Розалия – моя подруга. Я рада, что ей стало гораздо лучше. Твоя шутка сделала великое дело, дружок!
– Конечно, конечно, я на это и рассчитывал.
– Просила Вас сегодня же зайти.
– А почему не мне звонила?
Людмила Григорьевна, надев очки, присела в кресло напротив Ромаса.
– У Вас больше морщинок на лбу как – будто стало?
Ромасу порылся в сумке; рука словно воткнулась в гнездо, он подхватил это гнездо и с брезгливой гримасой на лице вывалил улов на колени.
– Хотите шутку повторить со мной? – спросила Людмила Григорьевна и замерла, следя за движениями гостя.
– Вы думаете – она меня простит?
– Ну, это сугубо Ваши проблемы.
Позвонили в дверь. Людмила Григорьевна встала и ничего не говоря отправилась в прихожую. Посмотрела в глазок, повернувшись  в сторону гостиной, развела руки – нет никого. Снова звонок в двери и детский голос: Я – Кузелоп!
Ромас встал с места и пошел в прихожую, успел спросить хозяйку: «кто это?», получил тихий ответ: «Кузелоп». Людмила Григорьевна опередила Ромаса: смело отодвинула защелку и открыла дверь. На нее с широкой улыбкой смотрел Алеша;  он вытягивал шею, пытаясь всмотреться в то, что пряталось за спиной солидной  тетки, но продолжал  держать за руку немного смущенного деда, его большие голубые глаза были полны любопытства.
–Заходите, уважаемые! – хозяйка еще шире распахнула двери.
– Ничего, если внук побудет в вашей квартире,  пока я буду переносить цветы?
– Конечно! – сказала Людмила Григорьевна и бросилась освобождать пространство прихожей, вовлекая в процесс Ромаса. Открыла темнушку, чтобы спрятать в нее ненужные вещи; откуда–то сверху начал вываливаться  пакет, Людмила Григорьевна  подняла руки вверх, удерживая пакет, но из пакета начали шумно вываливаться на нее и под ноги газетные стопки. Не успели осознать несчастье  гости, как повалились и начали рассыпаться другие  пакеты. Людмила Григорьевна, не выдержав натиска, упала. Гости бросились ее спасать, мешая друг другу.
– Вот несчастье – то! Дочь предрекала такое, но это же – моя жизнь, как с таким богатством распрощаться! Оно же денег стоило, а сколько полезного материала.
Алеше это несчастье нравилось: он, не обращая внимая на взрослых, ходил по бумажным горам, то и дело  приседал, всматриваясь в фотографии и заголовки.
– Я знаю: в таких газетах много козявок водится. Дайте мне банку, я их собирать буду!    Людмила Григорьевна услышав это, возмутилась.
– Какие козявки?
– Вы их не видите, а я вижу; их много–много. Я целую банку этих козявок могу набрать. Дедушка ночью полетит на Луну и там козявок выпустит. 
Ромас, прислушиваясь к детским разумениям,  полюбопытствовал: – Интересно: как ты, малыш, их себе представляешь? – присел рядом с Алешей на стопки газет, – можешь нарисовать?
– Нарисую,– сказал Алеша, поискав глазами удобное место.
Ромас сходил в гостиную, порылся в сумке, вернулся в прихожую с ручкой и тетрадью, подал Алеше. Взрослые, почти не дыша стояли по стойке «смирно» и наблюдали за рукой Кузелопа, выводящей зигзаги. Прочертив линией почти всю площадь листа, он перевернул лист и продолжил на этой стороне вести линию. Получив подобие хвоста, начал рядом с первой линией выстраивать вторую и так вернувшись на первый лист, подрисовал вторую ломаную линию.
– Видите? Вот и ухо. Козявка эта все слышит. Она все ваши буквы заглотила и все держит у себя в кишках.
– Да, очень похоже на пищеварительную систему,– сказала Людмила Григорьевна.
– И на самый древний организм – паразит, – сказал Ромас.
Дед Алеши хитро улыбнулся. – Мне с натуральными козявками и день и ночь приходится дружить!
Услышав это, внук возмутился: – дед, ты с козявками не дружишь, ты же их у меня крадешь и сам в космосе змеям скармливаешь.
– Вы ночевать здесь остались? – в дверях стояла Павлина, укутанная в теплый шарф.
– Извините – просительно вымолвила Людмила Григорьевна, придерживая обеими ладонями рук голову, – видите какой образовался кавардак. И что с этим делать?
Кузелоп встал с газетной стопки  навстречу бабушке.
– Это все нужно увезти на дачу и там солнышку отдать. Дедушка будет делать колобки, а бабушка в печь укладывать. 
– Леша, некогда нам лепить колобки.
– Ну, тогда сделаем прямо здесь много–много колобков.
Павлина, прервала фантазий внука, вытянув его с газетных куч и, попрощавшись, вышла из квартиры.
– А любовь ты нарисовать  можешь? – выкрикнул Ромас, но в ответ услышал только хлопок закрывающейся двери. Это задание осталось для самого интервьюера.
Алешина самостоятельность и уверенность на каждого из взрослых навеяло разные размышления. Людмила Григорьевну подсказки Алеши убедили в необходимости исключения разных угроз – она решилась просто выбросить архив, как хлам. Ромас  попытался домыслить Алешину модель неизвестного мира, высказал восторг:
– Это же будущий Человек Мира!
Людмила Григорьевна подвела свой итог общения с Алешей:
– Новое дерзкое поколение видит как–то иначе, может и приборы скоро не нужны будут. – Вспомнила о намерениях,–  Что–то мы совсем про цветы забыли. Наверное, высшие силы подсказали: не в прихожей их нужно ставить, а сразу к свету. Ромас, доброе дело сделай – помоги перенести цветы от  соседей!