Фенька-финтиклюшка и Алка-всем давалка

               
       И что за люди в деревне нашей! Иной раз, прям, зла никакого не хватает на них! Ну, скажите на милость, из каких таких соображений, они прозвища обидные всем поголовно приклеивают. Вот, к примеру, взять двух неразлучных подружек-хохотушек. Девушки, правда, сейчас на выданье уже, но прозвища у них с детства, прямо скажем, никак к ним не личат. Ни с какого бока. Одна из них, зовётся, знамо дело, за глаза, Фенька-финтиклюшка, а подругу ейную, так ту еще лохмаче обзывают -  Алка-всем давалка.

     С Фенькой, в общем, всё понятно. Её кто-то с раннего детства финтифлюшкой этой  наградил. За то, что больно вертоголовой и неугомонной была. Легкомысленной и хитренькой. Видать, заезжий еще тот грамотей был, чтобы слово такое мог знать. А деревенским, то ли, по незнанию, то ли, несподручно  его правильно было выговаривать, а, скорей всего, не расслышали толком. И получилось у них - финтиклюшка. Фенька-финтиклюшка, так  и  обзывали деваху до недавних пор.

    В детстве Фенька-финтиклюшка  рыжей-рыжей была. С круглым, смешным личиком. И личико это будто кто-то взял, да обсыпал, смеха ради, вдобавок огромным количеством веснушек, с облезшей, от солнца, носопыркой. И даже веки с ресницами у Феньки тоже были рыжими. Худая, длинноногая, она, в общем-то, может и подходила под прозвище своё. А подружка ее неразлучная, она то, за какие грехи получила своё, прямо скажем, совсем уж обидное прозвище – Алка-всем давалка?

     Полная противоположность Феньке, Алка была крепко сбитой, если не сказать больше, девочкой. Черноволосая, с красивыми черными бровями на симпатичной, полненькой мордашке. Была на целую голову ниже подружки своей, но, точно, в два раза ширше ее в талии. С молодых ногтей своих Алка добросовестно несла нелегкое бремя верной защитницы своей худосочной подружки-финтиклюшки. Она смело бросалась на выручку, если той грозила хоть малейшая опасность. И не важно, один ли перед ней стоял Фенькин обидчик, или целая ватага пацанов, она, сдвинув свои красивые бровки, грозно вопрошала:

    - Ну, и кому из вас первому дать?

    Она считала ниже своего достоинства уточнять, куда, зачем, или чего дать хочет, надеясь, что тот отлично понимал, о чем речь идет. И не дай бог, если находился доморощенный остряк, который нагло усмехнувшись, произносил:

    - Чур, пацаны! Я первый! Мне, мне дай!

    Ой! И каким же дурачком, этот давешний остряк-самоучка оказывался. Давешний, потому как в сию минуту, он уже в пыли уличной барахтался, получая увесистые тумаки, от сидящей на нем, девчонки. В ее арсенале присутствовали, кажись, все мировые приёмы единоборств и боёв кулачных. О которых она, правда, за жизнь свою короткую, конечно же, и слыхом не слыхивала.

    Слезла с парнишки и, переведя дух, вопросы наблюдавшим пацанам стала задавать:

    - Ну? И кому еще дать? Кто смелый? Подходи, чего трусишь.

    Увы, желающих, обычно, почему-то, не находилось. А вот прозвище  приклеить к девчонке оказалось гораздо безопасней для себя. Можно даже с приличного расстояния громко прокричать:

       - Вон идёт наша Алка! Алка – всем давалка!

       И дёру вовремя дать. Да так, чтоб пятки в жопу втыкались.  Дабы, не дай бог, не догнала, и не дала Алка просителю, чего он просит. А получали видать многие из деревенских пацанов от нее. Почему и надолго закрепилось прозвище за девчонкой – Алка-давалка.

    Годы пролетели незаметно и вот Феня и Алла доросли уже до девушек, про которых в деревне говорят:

    - Гляди-кась, как времечко то пролетело. Вон и девки наши выросли незаметно. Впору замуж выдавать. Заневестились.

    Они и впрямь за последние годы похорошели. У Фени фигурка стала как у тех танцовщиц-балерин, что иногда в фильмах показывали в местном клубе. Волосы стали темней, и даже веснушки куда-то сбежали с её симпатичного личика. Зеленые глаза с поволокою, почему-то, стали частенько задерживаться на лицах вчерашних обидчиков.

    Даже Алка-всем давалка, уже давненько перестала давать парнишкам деревенским свои коронные уроки борьбы и кулачного боя. Потому как, стала теперича настоящей деревенской красавицей, будто сошедшей к нам с картин художника Кустодиева. Тот, что любил писать пышнотелых русских купчих в разных позах и одеяниях. Не потерявшая с детства свои пышные и округлые формы тела, с длинными черными косами до пояса, Алла была полной противоположностью своей подруге, Фене-Федосье.

    Вот идут они, как всегда на пару, по вечерней деревенской улице. Подружки, не разлей вода, Феня и Алла. И видом своим будто специально ставят деревенских парней перед непростым выбором. Ну и как мы выглядим сейчас? Пяльтесь, пяльтесь, на нас. Не запрещается даже сравнивать и втайне восхищаться нами. Нам, ни чуточки, не жалко. А у вас выбор есть. Может, кому-то приглянется длинноногая, стройная и рыжая бестия Феня. А может, кому-то больше нравятся вот такие пышечки, как Алла.

     - И куда вы, девоньки, на ночь глядя, отправились?

     Это две старушки: бабка Спиридониха с бабкой Настасьей на скамеечке возле дома сидят. Видать, по несколько зубов всё же остались у старушенций во рту, коли семечки пощелкивают, да на проходящих людей, что мимо них по улице идут, внимание обращают. А когда те отойдут подальше, то сам бог велел, им каждого надобно обсудить непременно:

   - Я ведь, что слыхала, кума. Петька то, в прошлу ночь опять дома не ночевал. Вишь, и сейчас опять в другу сторону попёрся. Никак снова с Нюськой снюхался.

   - И не говори, кума. И чего мужикам дома, под боком у жены, не спится. Всё чего-то выкобеливаются. Думают, страмцы, что у чужой бабы, будто бы, она завсегда слаще.

   - Так оно, так, кума.

   - Здравствуйте, бабульки! Кому сидим? Кому косточки на этот раз перемываем? Пошли лучше в клуб с нами. Говорят, там танцы сегодня намечаются обалденные. Потанцуете, тряхнёте стариной, молодость вспомните. Ухажеров, если сильно повезёт, можете закадрить там. Если, конечно, сумеют ваши старички  доплестисть до клуба самостоятельно.

   - И-и-и милые! Отплясались мы и оттанцевались теперича. Укатали сивку горки наши, алтайские. Да и танцульки то свои мы устраивали в молодости тогда не в клубе ентом, а где-нибудь на стоянках, что в логах вкруг деревни нашей. Где  робили днями, там и ночки свои ночевали.

    - А вы бы, Феня, не ходили в клуб сегодня. Ну их к чомеру, танцульки эти. Как бы чего не вышло там. Ведь туда только что Пашка Расторбаев со своей гоп-компанией прошли. Вдрызг пьянёхонькие все. А у Пашки в руках магтофон. Видать купил в городе недавно. Песни похабные на всю улицу орут из него. А они, вдобавок, еще горланят тошней того, вроде как подпеть силятся.

   - А ты, бабка Настасья, разве, не видишь, с кем я иду? Это же Алла, а её, то, кулаки, Пашка хорошо помнить должен. Не раз ему пендюлей в детстве навешивала. Да и я ему морду разок прилично расцарапала. Долго потом разрисованным ходил.

   - Ой, девоньки. Всё равно с опаской идите. Вы, вон какие баские у нас, что ты Феня, что Аллочка-пухляночка. Точно, фулиганы эти вас мимо себя не пропустят. Обязательно привяжутся к вам.

    - Как привяжутся, так и отвяжутся.

    Девушки уже далековато отошли, а кумушки, всё да потому, глядя им во след, продолжали их обсуждать. Скорей, даже не их, а истории их появления на свет божий:

    - Вот, кума Настасья, я всё диву даюсь, отчего у Матвея с Ариной Фенька такая рыжая уродилась. Ведь сами то они оба темненькие, а эта, будто подсолнух в огороде расцвёл невзначай.

    - А я, кума, слыхала от Арины, а ей будто бы бабка её рассказывала. Что был у них в роду, когда-то давным-давно, рыжий-рыжий предок и от него, мол, через одно-два поколения, нет-нет, да и появляются такие, как наша Фенька, рыжики.

    - Это хорошо, что Матвей у Арины не ревнивый, а то вовек бы не миновать греха. Устраивал бы кажен раз, когда выпимши, скандалы бедной женщине. И ведь смотри, кума. Федька, то, с Ванькой, у них черненькие потом пошли, как и полагается.

   - А подружка её, Алка, ты, глянь как разботела. А Филька-отец, да и Стеша, мать её, как травинки-ковылинки в поле. Тоже, знать, в породе полные были. Ну, да бог с ними, пусть живут, какие уж народились.

   Подойдя к клубу, девушки поняли, что танцами в этот вечер и не пахнет. На входной двери клуба висел огромный амбарный замок. А на клубном крыльце, под единственной электрической лампочкой, на длинной лавке расположилась, как выразилась давеча бабка Настасья, вся Пашкина гоп-компания, человек, этак, пять-шесть. Сам Пашка сидел в центре, на коленях у него был портативный, кассетный магнитофон. Первый в деревне, поэтому гордость Пашкина, прямо-таки, зашкаливала.

   - А вот и первые девочки-красоточки к нам пожаловали. Сегодня культурное заведение, как видите, на замке. Завклубом наш не вернулся с района. Но Пашка сегодня, как никогда, добрый, будем танцевать под мой новый музон. Но сначала я предлагаю послушать песню, которую я посвящаю нашим гостьям. Нашей очаровательной Феньке-финтиклюшечке и, не менее прекрасной, Аллочке-давалочке.

   Театральным жестом Пашка надавил на клавишу своего, недавно приобретённого, музыкального сокровища. Раздался хриплый голос певца под гитарные аккорды. Конечно же, пел Владимир Высоцкий. Запись была, прямо скажем, неважнецкая, но слова песни разобрать можно было без особого труда:

                Что же ты, зараза, бровь себе побрила,
                Ну, для чего надела, падла, синий свой берет!
                И куда ты, стерва, лыжи навострила -
                От меня не скроешь ты в наш клуб второй билет!
                Знаешь ты, что я души в тебе не чаю,
                Для тебя готов я днем и ночью воровать, -
                Но в последне время чтой-то замечаю,
                Что ты мне стала слишком часто изменять.

  Пашкины собутыльники ржали, не забывая подобострастно заглядывать преданными, пьяными глазками в сторону своего предводителя. А зря. Песня продолжалась, и когда певец дошел до слов:

                Рыжая шалава, от тебя не скрою:
                Если ты и дальше будешь свой берет носить -
                Я тебя не трону, а в душе зарою
                И прикажу залить цементом, чтобы не разрыть.

    Алла, Аллочка, с детским прозвищем Алка-всем давалка, несмотря на свою полноту, мигом оказалась напротив кайфующего Пашки и со всей своей моченьки, залепила… Да, нет, не пощечину, а по-мужицки, с правой, да в ухо Пашке. Да так, что не ожидавший удара, парень вмиг слетел с лавки и на пол шмякнулся. А новенький магнитофон отлетел от хозяина еще дальше. Живучим оказался аппарат, коли допел до конца песню:

                А настанет лето — ты еще вернешься,
                Ну, а я себе такую бабу отхвачу,
                Что тогда ты, стерва, от зависти загнешься,
                Скажешь мне: «Прости!» — а я плевать не захочу!

   - Это тебе за финтиклюшку и давалку! Ни хрена не поумнел ты, Пашка, за  последнее время. Как был пьянью несусветной и баламутом – таким и остался. Пошли, Феня, танцы закончились. И не вздумайте провожать нас, мальчики.

    Пока Пашкины кореша поднимали с пола своего полуоглохшего предводителя, пока сдували пылинки с поднятого магнитофона, девчонок и след простыл, растаяли они в ночной мгле. Потирая зашибленное ухо, Пашка прокричал:

    - Ну, уж нет. Это вам так даром не пройдет. Кто не трус, пошли за мной, пацаны. Мы их успеем перехватить у поворота.
               
      Не успели девушки проскочить глухой, тёмный переулок. Оставалась какая-то сотня метров, до освещенного фонарем на столбе, перекрестка, как перед ними из темноты появилась знакомая шатия-братия.

    - Ба! Кого мы видим! Какая неожиданная встреча! – Пашка пытался выдавить из себя искреннее изумление.

   - Не придуривайся! Я же сказала, что провожать нас не нужно. Без сопливых пьяниц как-нибудь обойдёмся.

   - А я вот, давалка, так не думаю. Сейчас ты у меня ответишь и за моё ухо и за поцарапанный магнитофон. Ты хоть знаешь, коза, сколько он стоит? Так, хватайте её, пацаны, и тащите вон в те кусты. А ты и ты займитесь этой шалавой рыжей. Она не в моём вкусе.

    - Ах, ты пьянь подзаборная! Я, видите ли, не в его вкусе! Да я с тобой на одном гектаре … не сяду!

    - Тише, тише, подружка моя. Так ты, музыкальный подонок, как я поняла, в кустики меня затащить велел? Так я и так согласная, без свидетелей. Пойдём, хотя… погоди, малость.

   Алла вплотную подошла к опешившему, от ее предложения, Пашке, и изо всех сил своих вдарила коленом меж Пашкиных ног. Попала, по всей видимости, весьма удачно и точно. Согнувшись в три погибели, несостоявшийся насильник, взвыл от боли. Многострадальный магнитофон вновь оказался на земле. Хозяин даже несколько раз умудрился наступить на него, крутясь в своём замысловатом танце, сопровождая его громкими стонами, вперемежку с матами.

   - Ну, что, мальчики. Кто еще желает со мной в кустики пойти, развлечься?

   Опешившие Пашкины собутыльники молчали как истуканы. Стояли и как завороженные, во все глаза уставились на своего поверженного, всего лишь одним ударом, предводителя.

    - В последний раз спрашиваю, есть ли кто  из вас, кто желает меня? Кому мне еще из вас дать? Молчите. Значит, нет желающих? Тогда пошли, подружка моя, до дома, до хаты. А вам счастливо оставаться. Да, а тебе, Пашенька, советую, что-нибудь холодненькое прикладывать туда. Говорят, помогает.

    Вот какое интересное дело получается. Девчонкам, так тем, вроде и интереса особого не было, разносить событие той ночи по деревне. А пострадавшему, тем более. Но, буквально на следующий день, половина деревни только и судачила о том, как Алла умудрилась изнахратить добро Пашкино. Да с такими подробностями, что просто жуть берёт. Пашка, так тот, не выдержав такой славы, по-быстрому собрался и укатил куда-то. Как говорит, на заработки, за рублём длинным.

    А девушки наши, как ни в чём, ни бывало, продолжают жить, в кино и на танцы ходить, по-прежнему.

   - И куда же, вы, девоньки, намылились на этот раз сквозануть?

    Это бабки Спиридониха с Настасьей вопрос проходящим мимо них девушкам задают, со своего наблюдательного поста, что на лавочке у дома.

   - Так, всё туда же, бабульки. В клуб, на танцы. Никак не можем женихов себе подыскать. Может в этот раз повезёт.

   - Ох, ты родненькая моя дитятка, пышечка моя, ненаглядная. Да кто ж к тебе из наших охламонов, не побоится, теперича, прислюниться то к тебе. Ведь что люди то про тебя и подружку твою в деревне говорят.

    - А что говорят?

    - Страсти говорят. Будто ты, деточка, сумилась Пашке – алкашу, той ночью всё добро его напрочь оторвать и в разны стороны выкинуть.

   - Да ты что! Так и говорят?

   - Да, милая. Так и говорят. И еще… - тут бабка Спиридониха перешла на шепот.

    - Что Пашка уехал из деревни ни на какие там заработки. А на восстановление струмента своего, что ты ему изувечила.

    - Боже мой! Какое несчастье! Не верь, ты бабка, сплетням всяким. Стыдно ему стало, вот и рванул из деревни. Попутно магнитофон отремонтировать. Жалко. Совсем новеньким был.

    - Ну, ладно, бабули, пойдём мы. Уже музыку слыхать, значит, танцы начались. Как бы соперницы всех наших ухажеров не разобрали.

    Долго смотрели вслед девушкам две старушки-подружки. Смотрели и молчали, думая, скорей всего, каждая, о чём-то своём. Скорей всего, о полузабытой, своей молодости, что пришлась на тяжелые, военные и послевоенные годы. А может и о том, что жизнь их как-то уж совсем незаметно и быстро к концу своему приблизилась.

    - Я тебе так, кума Настасья, скажу. Хорошими девками выросли, Феня и Алла. Эти себя уж точно, ни в жисть, никому в обиду не дадут.

   - Твоя правда, кума. Пусть сложится у них в жизни так, как им самим хочется.

    Вот и, позвольте на этом, закончить сей, незатейливый рассказ о двух простых деревенских девушках, со смешными, детскими прозвищами: Фенька-финтиклюшка и Алка-всем давалка. Пожелаем и мы им всего самого доброго и светлого в их начинающейся жизни.
   
                *** картинка взята в интернете, в свободном доступе ***