Знаменитый доктор Матеус

Авторы: Эммануэль Акерман и ко.
ГЛАВА I.


В маленьком лесном городке Грауфталь, на границе Вогезов
В Эльзасе жил один из тех почтенных сельских врачей, которые
всё ещё носили парики, длинные сюртуки с квадратными фалдами, бриджи до колен и
туфли с серебряными пряжками.

 Этого достойного человека звали Франц Матеус. Он унаследовал от своих предков
самый старый дом в округе, фруктовый сад, немного пахотной земли на
горе, несколько акров луга в долине, и если вы добавите к этому скромному
наследству яйца, молоко, сыр и время от времени тощую курицу,
которую добрые крестьяне посылали доктору из чувства
благодарности, то получите весь доход мэтра Франца: этого было
достаточно
на его содержание и содержание его старой служанки Марты, а также его
лошади Бруно.

Мэтр Франц был любопытным типом старого _доктора медицины_,
_теологии_ или _философии_ старой немецкой школы. Его лицо
выражало нежнейшую кротость, совершеннейшее добродушие; его главной страстью была метафизика. То же удовольствие, которое, как я полагаю, вы могли бы получить от чтения «Кандида» или «Сентиментального путешествия», он испытывал, размышляя над «Теологико-политическим трактатом» Баруха Спинозы или «Монадологией» Лейбница. Он также проводил эксперименты
физику и химию для собственного развлечения.

Однажды, бросив горсть ржаной муки в бутылку с водой, он заметил, что через месяц или два из его ржи появилось несколько маленьких угрей, которые вскоре породили множество других.  Матеус, охваченный энтузиазмом от этого открытия, сразу же сделал вывод, что если угрей можно вырастить из ржаной муки, то людей можно вырастить из пшеничной. Но, поразмыслив ещё немного над этим вопросом, учёный доктор решил, что это превращение должно происходить медленно — постепенно; что из ржи получатся угри — из
угри, рыбы всех видов; от этих рыб, рептилий, четвероногих,
птиц и так далее, вплоть до человека, — всё в силу закона
прогресса. Он назвал это развитие «лестницей бытия» и, поскольку изучал греческий, латынь и несколько других языков, решил написать грандиозный труд в шестнадцати томах под названием «Палингенез — психологико-антропозоология», в котором объяснял самозарождение, трансформацию тел и переселение душ, цитируя Брахму, Вишну, Шиву, Исиду и Осириса, Фалеса Милетского,
Гераклит, Демокрит—в общем, все космологические философов, как
древние и современные.

Он прислал несколько экземпляров этой работы в немецких университетах, и что
был более удивительно, многие философы приняли его системы;
титулы были дарованы ему член-корреспондент хирургическое
Институт Праги, Королевского научного общества Геттингена,
и ветеринарный советник Вюрцбургского конезавода.

Матеус, воодушевлённый этими знаками внимания, решил выпустить второе издание своего «Палингенезиса», дополненное примечаниями на иврите
и сирийский для пояснения текста.

Но его старая служанка — женщина весьма здравомыслящая — сказала ему, что это
великолепное предприятие уже стоило ему половины его состояния и что
он будет вынужден продать свою лошадь, свой сад и свои луга, чтобы напечатать свои сирийские заметки. Она просила его подумать немного о
земных делах и умерить свой антропозоологический пыл.

Эти разумные соображения сильно огорчили мэтра Франца, но он не мог не признать, что добрая женщина была права. Он глубоко вздохнул и оставил свои честолюбивые мечты при себе.

Теперь все это случилось давным-давно. Матеус вернулся к своему
привычному образу жизни; ранним утром он садился на лошадь, чтобы поехать
навестить своих пациентов; вернулся поздно, измученный усталостью; в
вечером, вместо того чтобы запереться в библиотеке, он спустился в
сад, чтобы подрезать виноградную лозу, очистить деревья от гусениц и
нашинковывает салат-латук; после ужина - школьный учитель Жан-Клод Вахтманн,
Чемпион гард Кристиан и несколько местных сплетников
с опущенными прялками. Все они сели за стол, и
поболтали о погоде, Матеус развлек их новостями о своих
пациентах; и с наступлением темноты он спокойно отправился спать, чтобы продолжить работу
на следующее утро.

Так проходили дни, месяцы и годы. Но этот мирный образ
существования не мог утешить мэтра Франца в том, что он упустил свое
призвание. Часто во время своих дальних поездок, в одиночестве, посреди леса,
он упрекал себя за роковое бездействие: «Франц, — говорил он себе, —
Грауфталь — не место для тебя! Все те, кого Существо Существ сделало хранителями сокровищ науки, принадлежат
человечество. Что вы ответите этому Великому Существу, когда придёт время дать отчёт о себе? Не скажет ли Он вам громовым голосом: «Франц Матеус, Я наделил тебя величайшим разумом, Я открыл тебе божественное и человеческое, Я предназначил тебе с начала времён нести свет здравой философии; где же твои труды?» Напрасно вы пытаетесь
оправдать себя тем, что вам необходимо ухаживать за больными; эти
низменные обязанности не для вас; другие бы справились.
занял твоё место. Иди, Франц, иди; ты не был достоин доверия,
которое я в тебя вложил, и я приговариваю тебя к возвращению на лестницу бытия!»

Иногда даже добрая душа просыпалась посреди ночи с криком: «Франц! Франц! ты очень виноват!»

Его старый слуга в тревоге бросался к его постели, восклицая:

«Боже мой! в чём дело?»

«Ничего, ничего, — отвечал Матеус, — мне приснился плохой
сон, вот и всё».

Такое моральное состояние прославленного врача не могло длиться вечно;
подавление его метафизических наклонностей было слишком суровым.

Однажды вечером, возвращаясь в деревню по берегу Зинзеля, он встретил одного из тех торговцев Библиями и альманахами, которые добираются даже до вершин гор, чтобы продать свой товар. Мэтр Франц не утратил вкуса к изъеденным червями книгам; он спешился и просмотрел товар торговца. По чистой случайности у него оказался экземпляр «Антропозоологии», которым он не мог распорядиться в течение пятнадцати лет, и, увидев, что Матеус с большим интересом рассматривает эту работу,
из отеческой любви он не преминул сообщить ему, что лучше этой книги ничего не продаётся, что все хотят её читать, что больше не осталось экземпляров и что из-за такого большого спроса книга с каждым днём становится всё более редкой.

Сердце мэтра Франца сильно забилось, рука задрожала.

«О, великий Демиург! Великий Демиург! — пробормотал он про себя. — Здесь
я признаю твою бесконечную мудрость. Из уст простолюдинов ты
возвращаешь мудрецов к их обязанностям!»

Мэтр Франц вернулся в Грауфталь в состоянии крайнего возбуждения:
Он бесцельно бродил по улицам; множество беспорядочных мыслей теснилось в его голове.
Должен ли он поехать и поселиться в Гёттингене? Должен ли он поехать в Прагу? Должен ли он
переиздать «Палингенез» с новыми примечаниями? Или он должен осудить
современность за безразличие к антропозоологии?

Всё это мучило, терзало его, но средства казались ему слишком долгими, и, не в силах больше ждать, он решил последовать примеру древних пророков — отправиться во вселенную и проповедовать своё учение.




Глава II.


Когда Франц Матеус принял благородное решение осветить мир своим собственным светом, в глубины его души проникло странное и необъяснимое спокойствие. Был канун дня святого Бонифация, около шести часов вечера; великолепное солнце освещало долину Грауфталь и выделяло неподвижные ветви высоких елей на фоне ясного неба.

Добрый человек сидел в старом кресле своих предков у
маленького окошка, его взгляд блуждал по безмолвному городку, раскинувшемуся
у подножия туманных гор.

Крестьяне косили траву на опушке леса; женщины, среди которых была и сама старая Марта, вооружившись граблями, ворошили сено и пели старинные деревенские песни.

 Зинзель тихо журчал в своём галечном русле; низкий гул наполнял воздух.
Вереницы уток плыли вверх по течению и время от времени издавали
пронзительные крики; куры спали в тени стен, на оглоблях повозок и
на сельскохозяйственных орудиях; пухлые дети резвились и
развлекались на порогах домов, а сторожевые псы, зажав
морды между лапами, предавались
невыносимая дневная жара.

Эта спокойная сцена невольно тронула сердце Матеуса; по его морщинистым щекам
потекли безмолвные слезы; он обхватил свою уже седую голову
руками и, опершись локтями о подоконник, заплакал, как ребенок.

В его памяти всплыло множество нежных воспоминаний. Это деревенское жилище,
обитель его отца, — этот маленький сад, деревья в котором он
выращивал, каждое растение, которое он сажал, — эта старая дубовая мебель,
потемневшая от времени, — всё напоминало ему о его безмятежном счастье,
о его привычках, друзьях, детстве; и ему казалось, что каждое из этих
Неодушевлённые предметы трогательно взывали к нему, чтобы он не покидал их,
упрекали его в неблагодарности и заранее сочувствовали его одиночеству в этом мире. И сердце Франца Матеуса отзывалось на все эти голоса, и при каждом воспоминании из его глаз ещё обильнее текли слёзы.

Затем, когда он подумал о бедном маленьком городке, для которого он был своего рода единственным провидением; когда сквозь слёзы он посмотрел на каждую из маленьких дверей, у которых он так часто останавливался, чтобы сказать слова утешения, оказать помощь и облегчить человеческие страдания;
когда он вспомнил все руки, которые пожимали его руку, все взгляды, полные
нежности и любви, которыми его благословляли, — тогда он почувствовал, что тяжесть его
решения почти невыносима, и не осмеливался думать о том моменте, когда он
уйдёт.

«Что скажет Кристиан Шмидт, — подумал он, — чью жену я вылечил от
тяжёлой болезни и кто не знает, как выразить мне свою благодарность? Что скажет Джейкоб Циммер, которого я спас от разорения, когда
у него не осталось ни гроша на починку сарая? Что скажет старая Марта,
которая заботилась обо мне с материнской нежностью, которая принесла мне
кофе со сливками каждое утро, которая чинила мне бриджи и чулки, и
которая никогда не ложилась спать, пока не укроет меня и не натянет мой хлопчатобумажный чепец до ушей?
ночной колпак. Бедная Марта! — бедная, бедная, добрая старушка Марта! Только
вчера она вязала мне теплые чулки и убирала
дюжину новых рубашек, которые сплела для меня собственными руками! И что скажет
Джордж Бреннер, услышав, что его дрова будет жечь кто-то другой
? Он будет очень зол; он из породы псов, которые не
прислушиваются к доводам и не отпустят меня».

Таковы были размышления Франца Матеуса; и если бы его решение не было твёрдым, нерушимым, столько препятствий сломили бы его мужество.

Но когда солнце опустилось за Фальберг, и ночная прохлада окутала дно долины, он почувствовал, как в его душе воцарились спокойствие и безмятежность; его взгляд с любовью устремился к небесам, и последние лучи заката озарили его вдохновлённый лоб; можно было подумать, что он безмолвно молится. Франц Матеус размышлял о
неисчислимых последствиях своей системы для счастья будущих людей,
и ничто, кроме прихода Марты, не могло прервать поток его возвышенных
размышлений.

Он слышал, как его старая служанка вошла на кухню, убрала грабли за
дверь и начала доставать тарелки и блюда для ужина.

Эти звуки, привычные его слуху; шаги Марты, которые он узнал бы из тысячи других; шум маленького городка, песни мужчин и женщин, возвращавшихся с сенокоса, маленькие окошки, в которых одно за другим зажигались огни, — всё это снова подействовало на доброго человека; он не смел пошевелиться; он сидел, сложив руки и опустив голову.
Наклонившись, он прислушался к этим смешанным звукам. «Прислушайся к этим
любимым звукам, — сказал он себе, — ведь, возможно, ты больше никогда их не услышишь! — никогда!»

 Внезапно Марта открыла дверь в комнату. Она не видела своего хозяина и
окликнула его:

 «Вы здесь, доктор?»

 «Да, Марта, я здесь», — ответил Матеус дрожащим голосом.

 «Благослови нас!» почему ты сидишь в темноте, как что? Я буду работать и получить
света”.

“Нет необходимости. Я предпочел бы говорить с вами так. Я бы предпочел рассказать
ты... Подойди— подойди сюда и послушай меня.

Матеус не мог вымолвить больше ни слова; его сердце бешено колотилось, и
он подумал: «Если бы я увидел её лицо, когда скажу ей то, что должен сказать, — это было бы выше моих сил».

Марта по тону голоса доктора поняла, что услышит
печальные новости, и у неё подкосились ноги.

«Что с вами, доктор?» — спросила она. — «Ваш голос дрожит!»

«Ничего — ничего, моя добрая, моя дорогая Марта! — ничего». Сядь
сюда, рядом со мной; я должен тебе кое-что сказать…

Но слова снова замерли у него на губах.

После нескольких мгновений молчания он продолжил:

— Это расстроит тебя, но это нужно сделать.

Старая служанка в большом волнении поспешила за лампой; вернувшись, она увидела, что Матеус бледен как смерть.

«Вам плохо, доктор, — воскликнула она, — вам больно, я уверена!»

Но прославленный доктор успел собраться с мыслями. В его голове мелькнула блестящая идея—

«Если мне удастся убедить Марту, всё будет хорошо, и это
станет явным доказательством того, что всё человечество не сможет противостоять
красноречию Франца Матеуса». Полный этой уверенности, он встал.

«Марта, — сказал он, — посмотри мне прямо в глаза».

— Я смотрю на вас, доктор, — ответил сбитый с толку старый слуга.

— Что ж, перед вами Франц Матеус, доктор медицины Страсбургского
университета, член-корреспондент Пражского хирургического института
и Королевского научного общества Гёттингена, советник по ветеринарии
Вюрцбургского конного завода, а ранее, по поистине ужасному стечению обстоятельств,
старший хирург отряда Шиндерханнеса.

Здесь доктор сделал паузу, чтобы Марта успела оценить всё
великолепие этих титулов. Затем он продолжил:

 «Франц Матеус, единственный изобретатель знаменитого
Психолого-антрополого-зоологическая доктрина, которая потрясла мир,
поразила невежество, вызвала зависть и привела Вселенную в
восхищение! Франц Матеус, которому были доверены судьбы
человечества и космологической философии, основанной на трёх царствах
природы — растительном, животном и человеческом! Франц Матеус, который в течение пятнадцати
лет прозябал в постыдной праздности и чья возмущённая совесть
каждый день упрекает его в том, что он доверил будущее человечества
опасным системам, софизмам школ и пагубному влиянию предрассудков!

Марта дрожала всем телом; никогда еще она не видела своего хозяина в таком
состоянии энтузиазма.

Знаменитый философ, со своей стороны, с удовлетворением отметил замешательство своего
слуги. Он продолжал с удвоенным красноречием—

“Как долго, Матеус, ты будешь брать на себя эту ужасную
ответственность? Как долго ты будешь забывать о возвышенной миссии, возложенной на
тебя гением? Разве ты не слышишь голоса, зовущие тебя? Разве ты не знаешь,
что для того, чтобы подняться по лестнице бытия, нужно страдать, и что страдать — значит заслуживать? Невежество и софистика тщетно восстают против
Вы? Маршируйте — маршируйте! Франц Матеус! Сейте на своём пути благотворные семена
антропозоологии, и ваша слава, бессмертная, как истина, будет расти из века в век,
укрывая под своей вечнозелёной листвой будущие поколения!
Именно с этой целью, Марта, ты должна собрать мой саквояж сегодня вечером; скажи Никелю, сапожнику, чтобы он починил седло Бруно; дай бедняге Бруно двойную порцию овса, и завтра на рассвете я отправлюсь проповедовать своё учение во вселенную».

 При этих словах Марта чуть не упала в обморок; она подумала, что её хозяин сошёл с ума.

— Что, доктор! — заикаясь, проговорила она. — Вы хотите оставить нас — бросить нас? О,
нет! Это невозможно! Вы — такой добрый — у вас здесь нет никого, кроме друзей!
 Вы не можете так поступать!

 — Так должно быть, — стоически ответил Матеус, — так должно быть; это мой долг.

 Марта больше ничего не сказала и, казалось, смирилась. Как обычно, она накрыла на стол и подала доктору ужин. В тот день это была курица с рисом и миндалем на десерт; Матеус, из породы обжор, очень любил орехи. Его служанка удвоила свои обычные заботы; она
Она сама разделала птицу и помогла ему отломить самые нежные кусочки;
она до краев наполнила его бокал и посмотрела на него с грустью,
словно из жалости.

Когда трапеза закончилась, она проводила Матеуса в его маленькую
спальню, сама поправила постель и убедилась, что его ночная рубашка
лежит под подушкой.

Всё было белым, чистым, аккуратно расставленным: фарфоровый умывальник на подставке, кувшин с чистой водой, маленький столик между двумя окнами, книжный шкаф с «Антропозоологией».
в шестнадцати томах, несколько латинских авторов и тщательно датированные медицинские книги; повсюду можно было заметить внимательную заботу бдительной домохозяйки.

 Убедившись, что всё на своих местах, Марта открыла дверь и пожелала своему хозяину «спокойной ночи» таким трогательным голосом, что прославленный философ почувствовал себя уязвлённым. Ему хотелось бы
броситься на шею этой замечательной женщине и сказать ей:
«Марта, моя добрая Марта, ты не представляешь, как Франц Матеус восхищается
твоим мужеством и стойкостью. Он предсказывает тебе блестящее будущее»
судьба!” Это то, что он хотел бы сказать; но страх перед
слишком патетической сценой успокоил его глубокое волнение, и он удовлетворился
снова мягко приказываю ей дважды покормить Бруно овсом и
разбудить его на рассвете.

Добрая женщина медленно удалилась, а прославленный доктор Матеус,
счастливый своим первым триумфом, улегся в свою пуховую перину.

Он долго не мог сомкнуть глаз; он вспоминал все
события этого памятного дня и возвышенные последствия
антропозоологической системы; образы, призывы, прозопопеи, связанные
Они сменяли друг друга в его ясном сознании, пока наконец его веки не опустились, и он не погрузился в глубокий сон.




Глава III.


Бледные лучи рассвета тускло освещали маленький городок Грауфталь,
когда Франц Матеус открыл глаза; красный петух его соседки
Кристины Бауэр разбудил его своим утренним криком в тот момент, когда
Сократ и Пифагор возлагали на его голову венки из вечных цветов.

Это счастливое предзнаменование сразу же подняло ему настроение.  Он натянул штаны и открыл окно, чтобы подышать свежим воздухом.  Но судите сами
Каково же было его удивление, когда в нескольких шагах от двери он увидел, как Жан-Клод
Вактман, школьный учитель, расхаживает взад-вперёд с бумагой в руке и
делает поистине невероятные жесты.

Ещё больше доктор удивился, увидев, что Жан-Клод был одет в своё большое воскресное пальто,
огромную треугольную шляпу и туфли с серебряными пряжками.

— Что вы здесь делаете так рано утром, мэтр Клод? — спросил он.

«Я читаю, — серьёзно ответил учитель, не отрываясь от чтения, — я читаю сочинение, написанное мной самим, — что-то в этом роде».
чтобы смягчить каменное сердце!»

 Жест, поза и внушительный вид Жана-Клода
предвещали беду для Франца Матеуса; он начал испытывать смутное беспокойство.

 «Месье Клод, — сказал он дрожащим голосом, — я знаю о ваших талантах и выдающихся познаниях; не будете ли вы так любезны показать мне эту речь?»

— Вы услышите это, доктор, — вы услышите это, когда соберутся остальные, — ответил Клод Вахман, убирая бумагу в большой карман своего чёрного сюртука. — Я хочу прочитать это перед всеми.
Замечательная работа, плод моих трудов и моего глубокого горя».

 Школьный учитель произнёс эти слова с величественным видом, и
Франц Матеус почувствовал, как бледнеет.

 «Марта! Марта! — пробормотал он про себя, — что ты наделала? Не
остановившись на том, что своими слезами лишила меня мужества, ты ещё и воспользовалась тем, что я спал, чтобы настроить против меня всю деревню!»

 Увы! Знаменитый доктор не обманул себя: его вероломный слуга передал записку с предупреждением, и весть о его отъезде разнеслась повсюду.

Вскоре появился Жорж Бреннер, лесоруб. Он бросил свирепый
взгляд на дом доктора и плюхнулся на каменную скамью у двери; затем
пришёл Кристиан, молотильщик, с выражением уныния на лице; затем
Катель Шмидт, сестра мельника; затем вся деревня, женщины, дети, старики, словно на похороны.

 Матеус, спрятавшийся за своими окнами, содрогнулся, увидев надвигающуюся бурю. Его первой мыслью было выступить перед этой невежественной толпой,
совершенно не имеющей представления о простейших вещах, связанных с тремя
царства природы — заставить их краснеть за свой узкий эгоизм,
продемонстрировав самым наглядным образом, что Франц Матеус в долгу перед собой
перед вселенной, и что его возвышенный гений не мог похоронить себя в
Грауфталь, не совершив ужасного преступления против человечества; но
впоследствии его природная осмотрительность подсказала ему менее впечатляющий план.
проект, хотя и вполне законный, и требующий такта для его реализации.
исполнение: он решил тихо пройти на кухню, из кухни
в сарай, затем оседлать Бруно и сбежать через заднюю дверь.

Эта хитроумная уловка заставила доброго человека улыбнуться; он представил себе,
как удивился мэтр Клод, решив поймать зайца в его обличье,
когда тот уже убегал прочь с горы.

Он поспешно надел пару новых шерстяных чулок, своё большое коричневое
пальто и тяжёлые сапоги для верховой езды со шпорами, похожими на
часовые стрелки; затем он надел широкополую шляпу, которая придавала ему
почтенный вид, и с бесконечной осторожностью открыл дверь. Но, проходя
через кухню, он, к счастью, вспомнил об «Антропозоологии» и поспешно
вернулся, чтобы положить конспект в карман.

Знаменитый доктор сожалел, что не может взять с собой шестнадцать томов в
четвертом формате, но в его голове хранились все разработки этого
великого труда, а также примечания, следствия, ссылки и множество
неопубликованных и любопытных наблюдений — результаты его более поздних
исследований.

Наконец, бросив прощальный взгляд на свою любимую библиотеку, он
в страхе прокрался в конюшню, словно пленник, спасающийся от рук
неверных.

Яркий дневной свет уже проникал сквозь тусклые стёкла
окон, и вид Бруно придал ему храбрости.

Бруно был сильной лошадью с массивной шеей и плечами, широкой грудью;
невысокой, крепкой, ширококостной, с крепкими копытами; одним словом, достойным и
крепким скакуном для сельского доктора.

Увидев, как мэтр Матье проезжает мимо на Бруно, каждый мог бы сказать:

«Вот едет самый лучший конь и самый великий философ в
стране».

Франц Матеус по его блестящему и округлому брюшку понял, что тот
съел двойную порцию овса, поэтому, не рассуждая, он надел на него большое кожаное седло с одной из кобур
в которую он вложил копию своего синопсиса; затем, с поспешностью,
которая свидетельствовала о его сильном желании избежать красноречия Клода Вахманна,
он завёл лошадь в сарай, поднял засов и открыл откидную дверь.

Но гнев и раздражение доктора невозможно было себе представить, когда
он увидел, что вся деревня собралась у двери: Жан-Клод Вахманн
во главе, Хьюберт, кузнец, справа от него, а Христиан Бауэр — слева. Его почтенное лицо внезапно покраснело, а в обычно спокойных
и задумчивых глазах сверкнули молнии благородного негодования.

Он резко вскочил в седло, крича:

«Дорогу!»

Но толпа не шелохнулась, и мэтру Францу даже показалось, что он
видит на их лицах насмешливые улыбки, словно они бросали ему вызов.

«Ну же, друзья мои, расступитесь, — сказал он менее решительно. — Я
иду навестить своих пациентов в горах».

Эта ложь, столь противоречащая его принципам, причиняла ему боль, но крестьяне,
знавшие о его доброте, не обращали на это внимания.

«Мы всё знаем, — кричала толстая Кэтрин, притворяясь, что вытирает слёзы
платком, — мы всё знаем! Марта всё нам рассказала — вы хотите уехать из
деревни».

Math;us собирался ответить, когда Жан-Клод Wachtmann, с одной
махнув рукой, наложил молчание на всех; затем он посадил себя
в глазах у врача, чтобы справиться с ним, судя по его виду, величественно
вынул очки из их дело, прижал их вниз по его
большой нос, сглаживаются его бумаги с грубым воздуха, еще раз посмотрел
вокруг него, чтобы привлечь внимание толпы, и начал читать
следующий шедевр торжественным тоном, останавливаясь на запятых и
полный останавливается, и жестикулировал, как очень проповедник:—

“Когда великий Антиох, император Ниневии и Вавилона, задумал
амбициозный план покинуть свое царство, чтобы совершить завоевание
пяти сторон света, с преступной целью прикрыть
увенчанный лаврами, его друг Кинеас сказал ему: ‘Великий Антиох,
достойный отпрыск стольких царей, император Вавилона, Ниневии,
и о Месопотамии, стране, расположенной между Тигром и Евфратом
Великодушный и непобедимый воин! соблаговоли прислушаться к
трогательным словам твоего друга Синезия, умного человека, который
преклоняется перед тобой и может дать тебе только наилучший совет. Что такое слава, Антиох? — что такое слава? Пустой дым, похожий на густую тень, у которой нет ни малейшего тела, чтобы её поддерживать. Слава! — бич человечества, несущий с собой чуму, войну, голод, позор и опустошение! Что! О славный Антиох, неужели ты оставишь свою жену,
величественную царицу, исполненную добродетелей, и своих бедных детей, которые
ломают руки и посыпают себя пеплом? Что! Неужели твоя душа
настолько очерствела и извратилась, что ты готов броситься в бездну отчаяния?
люди, которые обожают тебя, эти юные девушки, эти зрелые мужчины, эти младенцы у груди и эти старики с седыми, как снег на горе Иде, волосами, для которых ты как бы отец! Ты слышишь их крики, их слёзы, их…

 Он не смог продолжить; толпа, словно по общему согласию, внезапно разразилась слезами; женщины рыдали, мужчины вздыхали, дети кричали, и весь дом был наполнен стенаниями.

В этот момент Клод Вахманн приподнялся на цыпочки и повел своим большим носом
справа налево, чтобы убедиться, что
каждый из них выполнял свой долг. Он заметил маленького непослушного Жака Бурруса,
который, забравшись на лестницу в амбаре, держал за хвост серого кота старого
Матеуса и заставлял бедное животное жалобно мяукать.
 Он показал пальцем на маленького негодника, который, вспомнив
наказ, закричал изо всех сил.

Клод Вактман наслаждался своим триумфом, потому что ничего подобного раньше
не случалось.

 Лицо Франца Матеуса выражало ужас, но, когда он услышал, как
Киней говорит с великим Антиохом, на его лице появилась едва заметная улыбка
Он поднёс руку к губам и сделал шаг вперёд, чтобы вывести Бруно за пределы круга.

Жан-Клод поднял руку, и все замолчали, словно зачарованные.

«Достопочтенный доктор Матеус, — продолжил он, — точно так же, как и жители Вавилона…»

Но в тот же миг Франц Матеус, не дожидаясь конца,
всадил обе шпоры в Бруно, который помчался как вихрь,
продираясь сквозь изгороди, сады, посевы, кусты, давя
капусту в одном месте, репу в другом, ячмень в третьем, овёс в четвёртом —
одним словом, как будто в нём сидел чёрт.

Крики толпы преследовали его, но Доктор даже не повернул головы.
вскоре он уже пересекал большой общественный луг.

Лицо Жан-Клода было бледным и желтым, как восковая свеча. Он поднял свои
длинные руки и закричал—

“Я не закончил! Я еще не прочитал отрывок из "Навуходоносора"
из гордости он превратился в быка с орлиными перьями! Послушай,
Жак—Герберт—Кристиан!”

Но никто не слушал; вся деревня гналась за Матеусом,
кричала, шипела, лаяли собаки, словно наступил конец света.

Очень скоро они увидели, как Доктор галопом вскочил на Фальберга; он
переплыл Цинзель вплавь и держался за шею Бруно, тот
фалды его пальто развевались в воздухе от скорости, с которой он ехал.

Наконец он исчез в лесу, и крестьяне смотрели на одном
другой в ужасе.

Жан-Клод сильно хотел вернуться в продолжение своей прекрасной
дискурс, но все повернулись к нему спиной, говоря:—

— Что толку в твоих рассуждениях, раз мы потеряли нашего Доктора? Ах, если бы
мы только подумали об этом, кто-нибудь мог бы удержать его за уздечку!

Так прославленный доктор Франц Матеус, благодаря своей
героической решимости, самообладанию и сильным ногам Бруно,
сумел вновь обрести независимость.




Глава IV.


Можно себе представить его радость, когда он увидел, что спасся от Жан-Клода и
всех остальных. Отдалённые крики деревни вскоре затихли и сменились
тишиной леса.

Тогда добрый человек, восхваляя Бога за всё, опустил уздечку на шею
Бруно и спокойно поднялся на холм Саверн.

Солнце стояло в зените, когда он вышел на дорогу, но, хотя жар
обжигал его затылок, пот стекал по спине, и Бруно время от времени останавливался, чтобы срезать несколько пучков травы у обочины, прославленный философ ничего этого не замечал. Он уже видел себя в театре своих триумфов, путешествуя из города в город, из деревни в деревню, побеждая софистов и распространяя по всему миру благотворные семена антропозоологии.

«Франц Матеус, — воскликнул он, — ты воистину предопределён! Только для тебя это было
Вам уготована слава сделать человечество счастливым и распространить
вечный свет! Посмотрите на эти обширные земли, на эти города, на эти фермы,
на эти деревушки, на эти хижины — они ждут вашего прихода! Повсюду
чувствуется потребность в новой доктрине, основанной на трёх царствах природы;
повсюду люди пребывают в сомнениях и неуверенности. Франц, я говорю вам
это без тщеславия, но и без ложной скромности, Существо существ
присмотрелось к вам! Маршируйте! Маршируйте! И ваше имя, как имена
Пифагора, Моисея, Конфуция и величайших законодателей,
будет повторяться от эха к эху до скончания времён!»

 Так рассуждал достопочтенный доктор со всей искренностью своей души, спускаясь по склону Фальберга в тени елей, когда весёлые крики, раскаты смеха и скрипучие звуки скрипки отвлекли его от глубоких размышлений.

 Он находился примерно в двух лигах от Грауфталя, перед Капающей
Паб «Пан», куда жители Сен-Жан-де-Шу приходили
поесть омлета с беконом и потанцевать со своими возлюбленными. Там было много
людей: косари в рубашках с короткими рукавами и крестьянские девушки
соседи в коротких юбках, кружащиеся, как ветер, вокруг беседки
. Они поднимали ногу, топали и делали пасы, двойные пасы,
тройные пасы и кричали так, что облака раскалывались.

Куку Петер, скрипач, знаменитый Куку Петер, которого приветствовали во всех пивных, пивоварнях и тавернах Эльзаса
хороший, веселый
Куку Питер —сидел на бочке с пивом в углублении сада,
в своей большой На нем была сюртучная куртка, украшенная стальными пуговицами размером с
коронки, с румяными, пухлыми щеками, а на шляпе красовалось
петушиное перо. Он изо всех сил отплясывал старинный деревенский
вальс и изображал из себя весь оркестр «Капающего котла». Вино, пиво и
киршвассер лились рекой, а страстные поцелуи, которыми они
обменивались, вызывали всеобщее веселье.

Несмотря на все свои заботы о будущем мира и
цивилизации, Франц Матеус не мог не восхищаться этим
Приятное зрелище. Он остановился позади беседки и от души посмеялся над
нежными поцелуями и любовными утехами, которые он наблюдал сквозь
изгородь из граба. Но пока добрый человек предавался этим
любопытным наблюдениям, скрипач внезапно остановился на
полуфразе, вскочил со своего ящика и закричал звонким голосом:

«Ха! ха! ха! — доктор! Добрый доктор Франц! Эй, там! Уступите мне дорогу,
чтобы я мог привести к вам изобретателя переселения душ и
превращения людей в картофель!»

 Следует понимать, что прославленный философ совершил
неосмотрительно делиться своими психологическими, антропологическими и зоологическими размышлениями с Куку Питером, который не боялся скомпрометировать систему неуважительными намёками.

«Эй, доктор Матеус! — воскликнул он, выходя из своего убежища, — вы как раз вовремя. Давайте повеселимся!»

Подбросив шляпу в воздух, он перепрыгнул через канаву, перелез через ограду и схватил Бруно за уздечку.

Раздалось всеобщее «ура», потому что все присутствующие знали Матеуса.

«Входите, доктор! Выпейте бокал вина, доктор! — нет, бокал
киршвассера — сюда, доктор!»

Один схватил его за воротник, другой — за руку, третий — за полу сюртука; они кричали, а женщины смеялись, пока бедный Франц не растерялся и не стал искать, куда бы ему повернуться.

 Бруно отвели в тень, дали ему овса, и через две минуты прославленный философ уже сидел между Петрусом Бренцем, егерем, и Тоби Мюллером, хозяином «Капающего котла». Перед ним танцевал Куку Питер, то на одной ноге, то на другой, и играл знаменитого Хопсера из Лютцельштайна с соблазнительной энергией, которая была поистине поразительной.

«Возьми мой кувшин», — воскликнул Тоби.

“Доктор, вы ведь выпьете из моего стакана?” - воскликнула маленькая Сюзель.
И ее губы, раздвинувшиеся в мягкой улыбке, обнажили маленькие белоснежные
зубки.

“Да, моя дорогая”, - заикаясь, пробормотал добрый человек, глаза которого сияли от
счастья. “Да, с удовольствием”.

Кто-то похлопал его по плечу.

“ Вы уже позавтракали, доктор?

— «Пока нет, друг мой».

«Привет, метрдотель Тоби! Омлет с беконом для доктора!»

Наконец, через несколько минут все вернулись на свои места: девушки, положив руки на стол и
обнявшись со своими возлюбленными; старые папаши — перед кружками с пивом,
толстые матери — у грабовой изгороди. Куку Питер
снова подал сигнал к танцу, и вальс возобновился с большим воодушевлением, чем когда-либо.

 Знаменитый философ хотел бы начать проповедовать
прямо там, но он видел, что молодёжь, предавшаяся удовольствиям, была не в
состоянии слушать его слова с должным вниманием.

В перерыве между галопами Куку Питер вернулся к столу, чтобы
опорожнить свой бокал, и воскликнул:

— Доктор Франц, у вас, должно быть, затекли ноги! Возьмите одну из этих хорошеньких курочек, и отправляйтесь с ними обеими! Посмотрите на маленькую Гредель — как она мило сложена, как аппетитна! Какая талия! Какие глаза! Какие хорошенькие ножки! Гредель, иди сюда! Разве твоё сердце не подсказывает тебе?

Молодая крестьянка подошла, улыбаясь, и выглядела очаровательно в своей чёрной
шапочке и бархатном корсаже, расшитом блестящими блёстками.

«Чего ты хочешь, Куку Питер?» — лукаво спросила она.

«Чего я хочу?» — переспросил скрипач, взяв её за подбородок, который
Круглое, румяное и гладкое, как персик: «Чего я хочу? Ах! Если бы мне было всего двадцать! Если бы нам было всего двадцать, папа Матеус!»

 Он положил руку на живот и вздохнул так, словно его сердце разрывалось от боли.

 Гредель опустила глаза и робко пробормотала:

— Ты смеёшься надо мной, Куку-Питтер, — я знаю, что смеёшься, — ты смеёшься надо мной!

— Смеюсь! Смеюсь! — лучше бы ты плакала, моя милая Гредель. Ах! Если бы мне было всего двадцать, как я говорил раньше, тогда я бы действительно смеялся, Гредель!

На мгновение он замолчал с меланхоличным видом, затем повернулся
к Матеусу, который покраснел до самых глаз и воскликнул—

“Это напомнило мне, доктор Франц, куда, черт возьми, вы направляетесь в такую рань
утром? Вы, должно быть, отправились в путь на рассвете, чтобы быть здесь до
полудня”.

“Я собираюсь проповедовать свое учение”, - ответил Матеус простодушным и
естественным тоном.

“Ваше учение!” - воскликнул Куку Питер, открывая свои большие глаза. “Ваше
учение!”

Несколько секунд он пребывал в недоумении, но затем, разразившись хохотом, воскликнул:

«Ха! Ха! Ха! Это хорошая шутка — хорошая шутка! Ха! Ха! Ха! Доктор Франц, я
«Никогда бы не подумал, что ты такой забавный!»

«Над чем ты смеёшься? Разве я не говорил тебе сотню раз в Грауфтале, что рано или поздно мне придётся начать? Мне всё это кажется совершенно естественным».

«Но ты же не собираешься так поступать?»

«Конечно, собираюсь».

«Ты собираешься объявить о своих странствиях душ, о превращении растений в животных, а животных в людей?»

— Да, и со многими другими не менее замечательными вещами, о которых я не успел вам рассказать.

 — Но, я полагаю, вы всё же положили немного денег в карман? Это очень важная статья в проповеди.

“Я!” - воскликнул Math;us, увлекся благородной гордостью: “я не принес
со мной в лиард—не Крейцерова! Когда человек владеет истиной, он
всегда достаточно богат”.

“Он всегда достаточно богат!” - повторил скрипач. “Это хорошая идея!
превосходная идея!”

Крестьяне собрались вокруг них и, не понимая этой сцены,
по лицу Куку Питера ясно поняли, что происходит что-то необыкновенное
.

Внезапно скрипач начал танцевать, весело размахивая шляпой, и воскликнул:

«Я с вами! Это мне как раз по душе!» Затем, повернувшись к толпе, он сказал:
поражённый своими странными выходками, он закричал: «Погляди-ка на меня, ты там!
Я пророк Куку Питер! Ха! ха! ха! ты ни капли не понимаешь, что это значит? И я тоже! Это мой хозяин; мы
собираемся проповедовать по всей вселенной! Я пойду впереди! крин-крин!
 крин-крин! крин-кринский! Собирается толпа — мы объявляем о странствиях
душ — публика чувствует себя польщённой, и — вперёд! Мы хорошо едим, хорошо пьём — спим здесь, гуляем там — и вперёд, и вперёд, и вперёд!

 Он прыгал, смеялся, извивался, короче говоря, как будто в нём сидел чёрт.

— Папа Матеус, — закричал он, — я с тобой — я больше никогда тебя не оставлю!

 Знаменитый доктор не мог поверить, что он говорит всерьёз, но
сомнения рассеялись, когда он увидел, как Куку Питер взобрался на бочку и громко закричал:

«Это для того, чтобы вы знали, что вместо того, чтобы улетать на небеса, как в
древние времена, души мужчин и женщин возвращаются в тела
животных, а души животных — в растения, деревья и овощи,
в зависимости от их поведения; и что вместо того, чтобы прийти в этот мир
через Адама и Еву, как говорят многие, мы сначала были капустами,
редис, рыбы, или других одной или двух ногах животные—это значительно
проще и легче поверить. Это знаменитый доктор Франц
Math;us, мой хозяин, который обнаружил эти вещи, и вы обяжете
так, сообщив своим друзьям и знакомым.”

С этими словами Куку Петер спустился со своей бочки, помахал шляпой и
важно встал рядом с Матеусом, воскликнув: “Учитель, я бросаю все, чтобы
следовать за тобой!”

Матеус, смягчённый выпитым белым вином, пролил тихие слёзы.

«Куку, Пётр, — воскликнул он, — я провозглашаю тебя перед лицом небес моим
первый ученик! Ты будешь краеугольным камнем нового здания
, построенного на трех царствах природы. Твои слова нашли отклик
в моем сердце; я вижу, что ты достоин посвятить свою жизнь этому
благородному делу.

И он расцеловал его в обе щеки.

Крестьяне были поражены этой сценой, однако, когда они увидели, что скрипач убирает скрипку в футляр, послышался неясный ропот, и, если бы не уважение к Францу, они бы очень рассердились.
Знаменитый философ встал и сказал им:

«Дети мои, мы провели вместе много лет; многих из вас я видел
Выросли на моих глазах; другие были моими друзьями. Вы знаете, что я сделал для вас всё, что было в моих силах; я никогда не жалел ни сил, ни забот, ни своего небольшого состояния, плод тяжёлого труда моего отца! Отныне я принадлежу вселенной; я в долгу перед человечеством; давайте расстанемся добрыми друзьями и будем иногда вспоминать о Франце Матеуше, который так сильно вас любил!»

Слезы душили его, когда он произносил эти последние слова, и ему пришлось
помочь сесть на лошадь, так сильно он был потрясён.

Все плакали, и пожалел эту прекрасную врача—отца
нищих, утешителем несчастной. Они смотрели, как он медленно уходит
закрыв голову руками; никто не произнес ни слова и не издал ни звука
из страха усугубить его горе, все чувствовали, что они
переживают невосполнимую потерю.

Куку Питер, в шляпе, сдвинутой на ухо, с сумкой через
плечо, последовал за доктором, гордый, как петух. То и дело он оборачивался и, казалось, говорил: «Теперь я смеюсь над всеми вами! Я пророк! — пророк Куку Питер — и мы уходим!»




Глава V


Увидев Франца Матеуса и его ученика, спускающихся по узкой тропе Штайнбаха
среди высоких елей, никто бы не подумал, что эти двое необыкновенных людей
направлялись покорять мир. Правда, в облике прославленного философа,
важно восседавшего на Бруно с прямой спиной и опущенными ногами, было что-то величественное;
но Куку Петер ни в коей мере не походил на настоящего пророка. Его
весёлое лицо, толстый живот и петушиная бородка придавали ему вид
весёлого собутыльника, который вёл себя прискорбным образом
предрассудки в пользу хорошего настроения и совсем не думал о
катастрофических последствиях своих физических потребностей.

 Это замечание не натолкнуло Матеуса на какие-либо серьёзные размышления,
но он решил, что, если поставить своего последователя в
психолого-антрополого-зоологические условия, внушить ему умеренность и,
наконец, привить ему основные принципы своей доктрины, он сможет
привести его в более желательное физическое состояние.

Куку Питер посмотрел на это с совершенно другой точки зрения.

 «Вот удивятся люди, когда увидят меня пророком!» — сказал он себе. «Ха!
ха! ха! этот забавный пёс всегда что-то замышляет! Что, чёрт возьми, он задумал на этот раз, проповедуя о преображении тел и странствиях душ? В чём смысл этого? В следующем году «Страсбургский альманах» обратит на это внимание! Они нарисуют меня на первой странице с моей скрипкой,
а под ней, большими буквами, чтобы каждый мог прочитать:
«Куку Питер, сын Йокела Питера, из Лютцельштайна, который решил обратить
вселенную в свою веру». Ха! ха! ха! — из тебя выйдет толк, мой весёлый
пророк! Ешь за четверых, пей за шестерых и проповедуй умеренность
для всех остальных! И, кто знает, может быть, когда ты состаришься, ты станешь
главным раввином странствующих душ, будешь спать на перине, отрастишь бороду и наденешь очки! Хитрый плут, я бы никогда не подумал, что ты займешь такое хорошее место!

Однако, несмотря на все это, в его голове все же мелькали кое-какие сомнения; эти приятные надежды казались ему опасными; он предвидел препятствия и испытывал смутные опасения.

— Послушайте, мэтр Франц, — сказал он, ускоряя шаг, — у меня пересохло в горле.
мне не терпится заговорить с вами уже четверть часа; я очень хочу вас кое о чём спросить».

«Выкладывайте, дружище, — ответил доктор, — не церемоньтесь. Вы уже чувствуете, что ваши благородные намерения поколеблены сомнениями?»

«Именно — и это меня беспокоит. Вы совершенно уверены в своих душевных терзаниях, мэтр Франц?» Ибо, по правде говоря, я не помню,
что жил до того, как появился на свет».

«Я совершенно уверен!» — воскликнул Матеус. «Неужели вы думаете, что я стал бы обманывать
мир, сеять раздор среди семей, вносить смятение в
города, беспорядок в сознании?

“ Я этого не говорю, доктор; напротив, я полностью за
доктрину. Но, заметьте, есть много других, кто не верит в это,
а кто скажет: ‘Какого черта он имеет в виду, пристали к нам с вещами
о его души, что вернуться в тела животных?—кого он нас принимает
для дураков? Души, которые путешествуют!—души, которые поднимаются и спускаются по лестнице бытия
—души на четырех ногах и души, которые прорастают листьями! Ha! ha!
ha! этот человек сошел с ума! он сумасшедший!’ Я этого не говорю, мэтр Франц; это
другие люди, понимаешь? _Я_ верю во всё; но посмотрим, как ты ответишь другим.

— Что я им отвечу? — воскликнул Матеус, побледнев от негодования.

— Вот именно; что ты ответишь этим неверующим — этим ничтожествам?

Знаменитый философ остановился посреди дороги, привстал в стременах и звонко закричал:

«Несчастные софисты! Последователи заблуждений и ложных учений! Ваши
придирчивые придирки, ваши схоластические тонкости ничего не дадут вам
против меня! Напрасно вы пытаетесь затмить планету, которая сияет
в небесном своде — та планета, которая даёт вам свет и тепло, а природе — плодородие! Несмотря на ваши богохульства, несмотря на вашу
неблагодарность, она не перестаёт изливать свои дары! Зачем мне видеть душу, которая вдохновляет меня на благороднейшие мысли? Разве она не всегда присутствует в моём существе — разве это не я сам? Отрежьте эти руки, эти ноги;
станет ли Франц Матеус от этого хуже с интеллектуальной
и нравственной точки зрения? Нет, тело — это лишь оболочка, а душа вечна! Ах! Куку Питер, положи руку на сердце, смотри перед собой
Вы видите этот огромный свод, образ величия и гармонии, а затем осмеливаетесь отрицать Существование, Первопричину этого великолепного творения!

Когда Матеус закончил импровизированную речь, Куку-Питер посмотрел на него, хитро прищурив один глаз, и сказал:

«Очень хорошо, очень хорошо; вам нужно только так разговаривать с крестьянами, и всё будет в порядке».

«Значит, вы верите в переселение душ?»

«Да, да! Мы переманим всех проповедников в стране; ни один из них не может говорить так долго, как вы, не переводя дыхания;
другим приходится время от времени сморкаться или кашлять, чтобы уловить нить разговора
но вы — продолжайте! Это великолепно!
великолепно!”

К этому времени они добрались до пересечения Трех источников, и
Доктор Матеус остановился.—

“Здесь три тропинки”, - сказал он. «Провидение, которое неустанно следит
за судьбами великих людей, укажет нам того, за кем мы должны
следовать, и вдохновит нас на решение, последствия которого
для прогресса просвещения и цивилизации неисчислимы».

— Вы не ошибаетесь, достопочтенный доктор Франц, — сказал Куку-Питер.
— Провидение только что шепнуло мне на ухо, что сегодня день святого
Бонифация — день, когда матушка Виндлинг, вдова Виндлинга,
хозяина таверны в Обербронне, каждый год убивает жирную свинью. Мы
приедем как раз вовремя, чтобы отведать кровяную колбасу и пенистое пиво.

— Но мы не сможем начать проповедовать! — воскликнул Матеус,
возмущённый чувственными наклонностями своего ученика.

 — Напротив, всё пойдёт хорошо. В таверне
матушки Уиндлинг будет полно народу, и мы сразу же начнём проповедовать.

— Вы думаете, там будет много народу?

 — Не сомневаюсь, вся деревня будет там, чтобы поесть шашлыков.

 — Что ж, тогда пойдёмте в Обербронн.

 Они пошли дальше, и около пяти часов вечера знаменитый
философ и его ученик величественно свернули на единственную улицу
Обербронна.

Оживление в деревне радовало Матеуса, потому что больше всего на свете
этот добрый человек любил сельскую жизнь. Аромат травы и цветов,
наполнявший воздух в сезон сенокоса; большие повозки, стоявшие под
грузом
вверх на чердак-окна домов, в то время как волы, отдыхая от
свою работу с ноги, вытянутые к вам в пучки сена висит на
сияющих точек зубцы Вил; косилки лежащего в тени
чтобы освежиться; регулярное тик-так из молотилки; облака
пыли спасаясь от ventholes; крики и смех молодых
девочки возились в сарае; честные лица стариков с белыми и
руководители костные опускаясь на окна, хлопок шапки по своей лысой паштеты;
дети прячутся в домах, где есть гамаки
Льняные снопы развешаны вокруг больших чугунных печей, и старухи поют, убаюкивая младенцев; собаки бродят вокруг и лают на прохожих; воробьи чирикают, устраиваясь на крышах или дерзко пикируя на снопы в сарае, — всё это было жизнью и счастьем для доктора Франца. На мгновение он подумал о том, чтобы вернуться в Грауфталь. Даже Бруно поднял голову, и по всей дороге Куку-Петера приветствовали радостными криками.

«Ха! — вот и Куку Питер пришёл полакомиться чёрным пудингом! Теперь мы повеселимся! Добрый день, Куку Питер!»

«Добрый день, Карл! Добрый день, Генрих! Добрый день, Кристиан — добрый день, добрый
день!»

 Он пожимал руки направо и налево, но все взгляды были прикованы к Матею,
чья серьёзная внешность, добротная одежда и большая лошадь, лоснившуюся от жира,
вызывали глубочайшее уважение.

 «Это кюре! Это священник! Это зубодер!» — говорили они между собой.

Некоторые из них шепотом расспрашивали Куку-Петера, но у него не было времени отвечать на их вопросы, и он поспешил за доктором.

Наконец они дошли до поворота, и Франц Матеус
сразу же обрадовался, увидев вдову.
Паб Уиндлинга. Молодая крестьянка аккуратно белила стены деревянного балкона. Между двумя дверями висел превосходный поросёнок на деревянной раме, разделанный от шеи до хвоста; он был белым, красным, вымытым, выпотрошенным и очищенным; в общем, на него было приятно смотреть. Большая пастушья собака с длинной серой шерстью слизывала несколько капель крови с мостовой. Окна
были старинной формы. В воздухе шелестели тополя. Огромная дощатая
крыша покрывала дровяной склад, кузницу и двор, на котором стоял отряд
красивые птицы кудахтали и клевали. На окуня в голубятню
были пару великолепных голубых голубей, воркуя и отек их
сундуки. Все, действительно, подарил дом матери извилисты по-настоящему
гостеприимный облик.

“Hallo! hallo! hallo! Ты, там! Ганс! Карл! Людвиг! — выходите, бездельники! — крикнул скрипач, подходя к ним. — Что? Вам не стыдно оставлять учёного доктора Матеуса у дверей?

 В доме было полно посетителей, и можно было предположить, что
пришёл инспектор, генерал-полицмейстер или даже помощник префекта,
прибыл, так громко он кричал и так важно держался.

Слуга Никель появился у внешних ворот в состоянии тревоги,
крича: «Боже милостивый! Что это за шум?»

«Что это, несчастный! Разве ты не видишь, что прославленный доктор
Матеус, изобретатель странствий душ, ждёт, чтобы ты подержал его стремя?» Поторопитесь! — отведите его лошадь в конюшню, но, предупреждаю, я буду следить за яслями, и если среди овса окажется хоть одна соломинка, вы ответите за это головой!

Затем Матеус вышел, и слуга поспешил выполнить отданный приказ
он.

Знаменитый доктор не знал, что для того, чтобы войти в главную комнату,
нужно было пройти через кухню; таким образом, он был приятно
удивлен открывшимся его взору зрелищем. Они были в самом разгаре
приготовления к кровяной колбасе; в
очаге ярко горел огонь; тарелки на полках кухонного шкафа сияли, как солнца; маленькие
Мишель с поразительной регулярностью помешивал содержимое котелка; дама
Катерина Уиндлинг, закатав рукава до локтей, стояла перед ним
кадка, величественно держащая большой ковш, наполненный молоком, кровью,
луком и нарезанным майораном. Она медленно наливала, в то время как толстяк Соффайель,
ее слуга, придерживал мех, чтобы приятная смесь могла
удобно наполнить его.

Куку Питер словно окаменел перед этой восхитительной картиной;
он открыл глаза, расширенные ноздри и вдохнул аромат
кастрюли. Наконец, выразительным тоном он воскликнул—

“Боже мой! какое веселье у нас здесь будет! какой
пир!”

Дама Катерина повернула голову и радостно воскликнула—

“А! Куку Питер! Я ждал тебя! Ты никогда не забываешь приходить вовремя к
пудингам”.

“Забудь! Нет, нет, дама Катерина, я не способен на подобную неблагодарность.
Они сделали мне слишком много хорошего, чтобы я когда-либо мог забыть их.

Затем, подойдя с серьезным видом, он взял у нее из рук большой ковш,
погрузил его в ванну и несколько секунд рассматривал смесь с
поистине психологическим вниманием.

Дама Катерина скрестила свои красные руки и, казалось, ждала его решения.;
через минуту он поднял голову и сказал:—

“При всем моем уважении к вам, дама Катерина, еще немного молока - это
желанный здесь; никогда не следует скупиться на молоко — оно придает пудингу деликатность;
это, можно сказать, душа пудинга ”.

“ Именно это я и говорила, ” воскликнула матушка Уиндлинг. “ Разве я не говорила
тебе, Соффайель, что немного молока не повредит?

“Да, дама Катерина, вы это говорили”.

“Что ж, теперь я в этом совершенно уверен. Беги и принеси кувшин с молоком. Сколько, по-твоему, нужно черпаков, Куку Питер?

 Скрипач снова посмотрел на смесь и ответил:

 «Три черпака, госпожа Катарина, три полных черпака! На вашем месте я бы добавил четыре».

“Мы положим четыре”, - сказала добрая женщина. “Это уж точно”.

В этот момент она заметила Матеуса, невозмутимого зрителя
гастрономического совета.

“ Ах, боже мой! Я не видел этого джентльмена! Этот джентльмен с
вами, Куку Питер?

“Это мой друг”, - сказал скрипач. “Ученый доктор Матеус,
из Грауфталя — мой близкий друг! Мы путешествуем по нашей собственной
удовольствия и для распространения света цивилизации”.

“Ах, Доктор, умоляю, прости меня!” - сказала мать извилисты; “мы до
глаза в пудинги! Входите и, пожалуйста, извините нас.

Знаменитый философ несколько раз низко поклонился, как бы говоря: «И не думайте извиняться», но при этом всё время думал: «Эта женщина принадлежит к отряду Gallin;[1], плодовитому виду, от природы сладострастному и любящему хорошо жить», о чём свидетельствовали её живые глаза, полные и румяные щёки и слегка вздёрнутый, хотя и большой, нос.

 [1] К этому отряду относится домашняя птица.

Именно так думал Доктор, и, конечно, он был прав, потому что
матушка Уиндлинг в своё время вела беззаботную жизнь; истории
рассказывал о ней — истории — на самом деле, невероятные вещи; и, несмотря на то, что ей было
сорок лет, у неё всё ещё были очень приятные глаза.

Матеус вошёл в главную комнату и, сев в конце стола для игры, предался
разумным размышлениям, в то время как Куку
Питер сполоснул стаканы и приказал Соффаэлю принести бутылку
волькхаймского, чтобы освежить прославленного доктора.

Пока слуга спускался в погреб, госпожа Катарина подошла к
скрипачу и, положив руку ему на плечо, прошептала:

«Ку-ку, Питер, этот джентльмен — твой друг?»

— Мой близкий друг, леди Кэтрин.

 — Красивый мужчина, — сказала она, глядя ему прямо в лицо.

 — Ага! — сказал Куку Питер, глядя на неё в ответ со странной улыбкой. — Вы так думаете, леди Кэтрин?

 — Да, я считаю его настоящим джентльменом.

 — Ха! ха! ” сказал Куку Питер. “ Я бы предпочел так думать; человек с собственной землей
, ученый, первоклассный врач.

“ Врач, человек с состоянием, ” повторила дама Катерина. “ Ты
не все мне рассказал, Питер, я вижу по твоему лицу. Что привело его
сюда?

“Ha! какая вы хитрая, дама Катерина! ” воскликнул Куку Питер, подмигнув;
— Вы видите на любом расстоянии! Если бы я осмелился сказать всё... но есть вещи...

 Он продолжил вытирать стаканы насухо.

 — Скажите, госпожа Катарина, мельник Тапиханс всё ещё приходит к вам?

 — Тапиханс! — воскликнула матушка Уиндлинг. — Не говорите мне о нём! Я смеюсь над ним; он хочет жениться на моём доме, моём саде, моих двадцати пяти акрах
лугов, на этом оборванце!

— Поверьте мне на слово, он совсем не тот человек, который вам нужен, — ответил
скрипач. — Вам нужен такой человек, как…

В этот момент толстый Соффаэль поднялся по лестнице из подвала, и появилась сияющая
дама Катарина.

— Верно, верно, — сказала она, беря бутылку, — я сама принесу её господину. Пойди, Соффаэль, и налей в таз четыре хороших ковша молока. Посмотри, в порядке ли я, Куку Питер, — не растрепались ли у меня волосы?

— Вы свежи, как роза, госпожа Катарина.

— Я правда так выгляжу?

— Да, и от тебя пахнет клубникой.

 — Заткнись со своей чепухой! — закричала она.

 Затем матушка Уиндлинг тщательно вытерла руки полотенцем, висевшим
за дверью, взяла бутылочку и, спотыкаясь, вошла в главную комнату,
как юная девушка.

Франц Матеус сидел у открытого окна и наблюдал за работой пчёл старого
Баумгартена, чей улей стоял прямо перед ним; широкие лучи
солнечного света пронизывали цветущие розы, и прославленный
философ, погрузившись в лёгкую задумчивость, прислушивался к отдалённому жужжанию насекомых в конце дня.

В этот момент вошла матушка Виндлинг, а за ней — Куку Питер,
весёлый, с тремя стаканами в руке.

«Устраивайтесь поудобнее, доктор Матеус, — воскликнул он, — вы устали, день
жаркий; дайте мне ваше пальто, я повешу его на этот крючок».

“ Да, да, - сказала добрая женщина. - Прошу вас, чувствуйте себя как дома.
Куку Петер назвал мне ваше имя, а доктор Матеус хорошо известен
в этой части страны — для нас большая честь принимать вас в нашем доме.
”

Матеус, тронутый столь лестным приемом, поднял глаза, покраснев,
и ответил—

“Вы очень добры, моя дорогая мадам; Я сожалею, что не захватил с собой
экземпляр "Антропо-зоологии", чтобы отдать вам дань уважения и выразить
свою благодарность ”.

“О, мы любим мужчин интеллекта!” закричала мать извилисты; “_Я_ люблю мужчин
Марк!”

Говоря это, она смотрела на него с такой нежностью, что добрый человек почувствовал себя крайне неловко.

 «Это не Тапиханс, человек без средств, мельник, — продолжала она, — которому я с таким удовольствием служу.  Но только для того, чтобы слышать скандальные сплетни в деревне!  Распространился слух, что мы собираемся пожениться, потому что он приходит сюда каждый вечер, чтобы выпить.  Боже упаси меня от желания заполучить такого ничтожество!» Вполне достаточно того, что однажды она осталась вдовой.

 — Я в этом не сомневаюсь, — сказал Матеус, — я в этом не сомневаюсь! Будьте уверены
что эти отчёты не оказывают на меня никакого влияния; это противоречило бы моим
философским принципам».

Скрипач наполнил бокалы и воскликнул:

«Ну же, госпожа Катарина, вы должны чокнуться с доктором. Ваше
здоровье, доктор Франц!»

Матушка Виндлинг не побрезговала «вольксхаймом»; она выпила за здоровье
доктора Матеуса, как настоящий гусар. Затем она без церемоний
сняла с него пальто и вместе с широкополой шляпой повесила на один из крючков на стене.

«Я должна позаботиться о том, чтобы вам было удобно, а я вижу, что вам не по себе.
Я не церемонюсь. Давай, Куку Питер, ещё по стаканчику, а потом я
пойду на кухню, посмотрю, как там твой ужин. Кстати, доктор,
вы должны сказать мне, что вы больше всего любите — что-нибудь жареное,
куриное фрикасе?

— Уверяю вас, мадам, — ответил Матеус, — у меня нет предпочтений.

— Нет-нет-нет, так не пойдёт. Должно быть, вам что-то понравится».

Куку Питер подмигнул ей, чтобы заверить, что знает любимое блюдо доктора.

«Хорошо, — воскликнула добрая женщина, — мы что-нибудь придумаем».

После этого она залпом осушила свой бокал, улыбнулась доктору Матеусу и сказала:
и вышла из комнаты, пообещав скоро вернуться. Куку Питер последовал за ней, чтобы попросить её приготовить блюдо кюхлен, которое он очень любил и которое, как он полагал, должно понравиться и знаменитому философу. Франц Матеус в приятном спокойствии остался у открытого окна. Он слышал, как мама Уиндлинг отдаёт приказы, как суетится на кухне, как кто-то приходит и уходит; он приписывал это внимание репутации, которой его великолепная работа уже достигла в мире, и поздравлял себя с щедрым
Он принял решение просветить Вселенную.




Глава VI.


Наступила ночь, когда леди Кэтрин, сияющая, приветливая и улыбающаяся,
снова появилась в главной комнате с великолепным медным подсвечником,
блестящим, как золото.

Знаменитый доктор Матеус, ожидая прихода крестьян,
опорожнил бутылку вольксхайма и обдумывал великолепную речь,
основанную на разумных принципах мудрого и учёного Аристотеля; но
вдруг появление матушки Уиндлинг изменило направление его
впечатляющих и блестящих идей.

Она надела свою красивую юбку с крупными цветами, маленькое красное шёлковое
фижмы и воскресную шляпку с широкими чёрными лентами, расправленными, как
крылья бабочки.

Знаменитый философ был ослеплён; он молча созерцал
полные руки, округлый бюст, блестящие глаза и поистине
завораживающую живость вдовы.

Дама Кэтрин сразу заметила это восхищенное выражение в увлажнившихся глазах доброго
человека, и ее полные розовые губы растянулись в нежной улыбке.

«Я заставила вас долго ждать, доктор», — сказала она, протягивая ему белую
скатерть на столе; “да, очень давно”, - повторила она, с
мягкий взгляд, который пронизывал до глубины застенчивая Math;us души.

“Берегись, Франц, береги себя в руках!” - сказал он себе.:
“помни о своей высокой миссии и не поддавайся очарованию
этого соблазнительного создания”.

Но он почувствовал, как по спине пробежала неописуемая дрожь, и
невольно опустил веки.

 Дама Катерина сияла.

 «Какой он робкий! — сказала она себе. — Как он краснеет! Ах, если бы я могла
придать ему немного храбрости! Ничего страшного, он ещё неопытен — и он очень
хорошо приготовлено. Все будет хорошо”.

В этот момент вошел Куку Питер, неся блюдо, полное дымящихся
пудингов, от души смеясь и с самым веселым выражением лица, которое когда-либо было на свете
.

“ Ах, доктор Франц! - воскликнул он. “ Ах, доктор Франц, какой запах! Какой
вкус! Сплошная кровь, беконный жир и сливки! Подумать только, папа Матеус, я уже
съела пол-эльфа, и это только разожгло мой аппетит!

 С этими словами он с благоговением поставил свою большую тарелку на стол, затем, прислонившись к стене, развязал галстук, расстегнул жилет и три верхние пуговицы рубашки.
бриджи, чтобы чувствовать себя совсем непринужденно, и испустил глубокий вздох.

Толстуха Софайель последовала за ним с тарелками, крышками и большим хлебом из смеси
пшеницы и ржи, только что из духовки; она расставила все в аккуратном порядке, и
Куку Питер, схватив большой нож с роговой рукояткой, крикнул—

“ А теперь, дама Уиндлинг, сядьте рядом с Доктором. Ha! ha! ha! Счастливой встречи!
”

Затем, закатав рукава, он разрезал пудинг и, взяв кусочек на длинную вилку, положил его на тарелку Матеуса.

«Мастер Франц, — сказал он, — введите это в свой организм, а потом
скажите, что вы об этом думаете».

В тот же миг он заметил, что бутылка пуста, и удивлённо воскликнул:

«Софаэль! Разве ты не знаешь, что чёрный пудинг любит плавать?»

Служанка, стыдясь своей забывчивости, поспешила в погреб;
но на кухне она встретила Тапихана и сказала ему шутливым тоном:

«Ага! Бедный Тапихан, бедный Тапихан!» Кукушка поёт в доме; тебе лучше пойти поискать другое гнездо!

 Сразу после этого Тапиханс, жёлтый и бледный, с заострённым носом, длинными ушами, в
хлопчатобумажной шапочке на голове, сгорбленный,
В дверях появился Тапиханс, засунув руки в карманы серого жилета.

«А, это ты, Тапиханс? — воскликнул Куку Питер. — Ты как раз вовремя, чтобы посмотреть, как мы едим».

Маленький человечек вышел на середину комнаты и несколько секунд смотрел на собравшихся, но в основном на достопочтенного доктора и вдову, которая даже не соизволила повернуть к нему голову. Его нос, казалось, заметно распух; затем, разжав губы, он сказал:

«Добрый вечер, госпожа Катарина».

«Добрый вечер», — ответила она, проглотив кусочек пудинга.

Мельник не сдвинулся с места и наблюдал за доктором, который наблюдал за ним, думая: «Этот человек не может принадлежать ни к какому другому роду, кроме рода лисиц — расы, склонной к грабежу и не отличающейся деликатностью; более того, его одолевает ненасытный червь; его бледный цвет лица, острые скулы и проницательные глаза — дурные предзнаменования».

Сделав эти наблюдения, он выпил стакан вольксхаймского вина, которое показалось ему восхитительным.

— Значит, ты ещё не женат, Тапиханс? — воскликнул Куку Питер, прожевав
пудинг.

Маленький человечек ничего не ответил, но ещё плотнее сжал губы.

“ Еще кусочек пудинга, доктор, ” сказала вдова, бросив на него нежный взгляд. “ Еще один.
еще маленький кусочек.

“Это очень хорошо, моя дорогая госпожа”, - ответил прославленный философ,
заметно влияет на тонкое внимание и доброту этом
прекрасное существо.

Действительно, дама Катерина наполнила его бокал, бросила на него свои самые
льстивые взгляды и время от времени, положив руку ему на колено,
наклонялась к нему и шептала на ухо—

«Ах, доктор Франц, как я рада с вами познакомиться!»

 На что добрый человек ответил:

 «И я тоже, моя дорогая мадам; поверьте, я глубоко признателен вам».
сердечное гостеприимство. Вы действительно добры, и если я смогу внести свой вклад в ваше процветание, то сделаю это с величайшим удовольствием».

 От этих коротких бесед Тапиханс побледнел; наконец он
отошёл от стола, сел в углу комнаты, рядом с камином, и, ударив по столу, пронзительно крикнул:

 «Кружку вина!»

— Софаэль, сходи принеси этому человеку чашу вина, — небрежно сказала вдова.

 — Этому человеку! — повторил мельник. — Вы говорите обо мне, матушка
Виндлинг? Может быть, вы меня не знаете?

— Я буду называть тебя Тапихансом, сколько тебе будет угодно, — резко ответила дама Катарина, — но не приставай ко мне.

 Тапиханс больше ничего не сказал, но выпил три кружки вина одну за другой, стуча по столу и крича:

 — Ещё кружку! — и смотри, чтобы принесли её поскорее!

 — Послушай, старина, — воскликнул Куку Питер, повышая голос, — ты что, правда ещё не женат?

«А если нет, Куку Питер, что тогда?» — ответил мельник с горькой улыбкой. «Мы не можем бродить по стране, как босоногие бродяги, которым нечего есть в собственных домах; мы должны заботиться о себе».
значит, нужно заботиться о том, что у нас есть, возделывать наши земли и собирать урожай. _Мы_ хотим найти себе жён среди нас, но женщинам больше нравится бросаться на шею первому проходимцу, который попадётся на глаза, — людям, которых никто не знает от Адама и Евы или о которых слишком много известно; тем, кто набивает свои кошельки за счёт бедных и дудит в кларнет, чтобы заплатить за свой выстрел. _Ты_ кое-что знаешь об этом, друг Куку Питер. Нам многое приходится терпеть, но у нас есть утешение: мы можем сказать: «Это мой луг, это моя мельница,
это моя виноградная лоза».

Куку-Питер, на мгновение растерявшись, быстро вернул себе привычную уверенность и ответил:

«Луга! мельницы! виноградники! — очень хорошо, Тапихан, очень хорошо, но это ещё не всё; вам ещё нужно презентабельное лицо; люди женятся на лицах; им нравится, когда они пухлые, румяные, свежие — что-то в моём стиле», — сказал он, поглаживая щёки и нагло закатывая глаза. — У женщин не всегда
всё идёт наперекосяк!

— Ха! Ха! Ха! — воскликнула матушка Уиндлинг, хлопая его по плечу. — Как
ты всегда меня смешишь!

К этому времени Матеус, закончив трапезу, выпил ещё один стакан
Волксхайм сделал несколько глотков, вытер рот и медленно повернулся к
Тапихану.

«Друг, — сказал он ему, — внимательно выслушай то, что я тебе говорю:
при женитьбе нужно думать не о лугах, садах или домах, а о расах, то есть о семействах плотоядных,
плодоядных, травоядных, зерноядных, насекомоядных, всеядных или других животных,
перечисление которых заняло бы слишком много времени, — вот что нужно
учитывать при выборе образа жизни. Заметь:
голуби не спариваются с канюками, лисы — с кошками, козы — с птицами;
что ж! то же самое должно быть и с людьми, потому что если вы рассмотрите этот вопрос с
психолого-антрополого-зоологической точки зрения, которая является единственно верным методом, потому что она универсальна, вы заметите, что существуют виды людей, как и виды животных. Всё очень просто: мы все произошли от одного животного, как я продемонстрировал в двадцать третьей главе восьмого тома моего «Палингенезиса»: прочтите эту работу, и вы в этом убедитесь. Итак, мы должны с разумным вниманием смешивать и объединять
расы; это особая миссия человечества,
которая является общим местом встречи, слиянием всех типов, подчинённых
новой силе, которую я называю волей. Давайте продолжим аналогию:
например, раса оленей и раса зайцев могут образовать счастливую смесь,
в то время как раса волков и раса овец не могут породить ничего, кроме
каких-то чудовищ, одновременно глупых и свирепых, трусливых и жестоких! Увы!
 сколько таких печальных союзов мы видим в мире! Теперь мы обращаемся только к судьбе, и это очень неправильно! Что касается вас, мой друг, я не советую вам жениться. Ваше здоровье...

Но Тапихан, побледнев от ярости, не дал ему договорить.

«Что! — взревел он. — Ты смеешь говорить, что я похож на волка?»

И, собравшись с силами, он швырнул кувшин в Матея.  К счастью,
прославленный философ, по своему обыкновению, быстро увернулся, так что
снаряд попал Куку Питеру прямо в живот, и тот издал болезненный стон.

Прежде чем Матеус оправился от изумления, Тапиханс открыл
дверь и убежал. Госпожа Катарина бросилась за ним, схватила метлу и,
стоя на пороге, крикнула, обращаясь к улице:

— Негодяй! Вернись, если осмелишься! Мерзавец! Оскорблять благородных людей
в моём доме! Такого ещё не бывало!

 Затем она вернулась в дом, подбежала к Матеусу, попросила его выпить
стакан вина, окропила его виски холодной водой и всячески его
утешала.

 Куку Питер вздохнул и жалобно воскликнул:

— Мой организм очень болен, очень болен! Соффаэль, мой дорогой Соффаэль, поспеши
и наполни бутылку, иначе я упаду в обморок».

Через четверть часа Матеус пришёл в себя и пробормотал:

«Этот человек, очевидно, принадлежит к расе хищников; он способен
«Только бы он вернулся с топором или каким-нибудь другим подобным инструментом!»

«Только бы он вернулся!» — воскликнула дородная вдова, угрожающе сжимая кулаки.

Но она напрасно это говорила, потому что Франц Матеус не сводил глаз с двери, и страх, свойственный его робкому характеру, делал его слепым ко всем уловкам госпожи Катерины.

Куку Питер, не найдя больше предлога, чтобы наполнить бутылку,
и чувствуя дискомфорт в желудке, предложил пойти спать.
Все согласились с ним, потому что было поздно; в окнах главного дома
В комнате было темно, и за дверью не доносилось ни звука.

 Поэтому матушка Уиндлинг взяла со стола подсвечник, велела
Соффаэлю закрыть ставни и попросила Матеуса последовать за ней.

Они поднялись по винтовой лестнице в задней части кухни, и повсюду Матеус видел порядок и разумную экономию. Вдоль стен тянулись большие шкафы, и в этих шкафах, которые госпожа Катарина не поленилась открыть, он увидел высокие стопки аккуратно сложенного белья, скатерти с красной каймой, салфетки, пеньку и лён. Дальше виднелись мешки с зерном.
разложенное для просушки на широких половицах; здесь — клевер, рапс, люцерна; в
другом месте — пшеница, ячмень, овёс; это был настоящий кладезь изобилия.

Наконец матушка Уиндлинг провела его в большую, хорошо обставленную
спальню, в которой стояли два комода, на полках которых
лежала великолепная посуда из Люневиля и валерьянского стекла.
Там была также кровать с балдахином, высокая, как Вавилонская башня,
и два красивых зеркала в стиле Сен-Квирин.

Бросив последний взгляд на Матеуса и робко пожав ему руку,

она сказала: «Надеюсь, вы хорошо выспитесь, доктор».
«И пусть тебе не снятся плохие сны». Она улыбнулась и ещё несколько секунд смотрела на доброго человека,
затем закрыла дверь и оставила прославленного философа.

Куку Питер, по своему обыкновению, пошёл спать в сарай.




Глава VII.


В ту ночь Франц Матеус не мог сомкнуть глаз; он беспрестанно ворочался
на своём пуховом ложе, охваченный благородным восторгом, и бормотал
восклицания, полные триумфа. Его героическое бегство из Грауфталя, чудесное
обращение Куку Петера, гостеприимство матушки Виндлинг,
мысли роились у него в голове; он не чувствовал желания спать; напротив,
никогда ещё его разум не был таким активным, ясным, проницательным; но
из-за чрезмерной теплоты постели он сильно вспотел; поэтому
под утро он оделся и тихо спустился во двор подышать.

 Всё было тихо; солнце едва освещало верхние листья тополей;
В воздухе царила глубокая тишина; Матеус, сидя на ступеньках
подвала, молча созерцал вид этого деревенского дома и покой природы.

Большие, покрытые мхом крыши, длинные балки, пересёкшиеся под руками человека, высокие фронтоны, тусклые световые люки; на заднем плане — садовые ворота, ведущие в поля, где уже начало светать; смутные и неразличимые очертания деревьев — всё это погрузило доктора в самые приятные размышления.

Постепенно дневной свет сошёл с крыш, и тени на дворе внизу стали длиннее.
Затем вдалеке — очень далеко — Матеус услышал пение жаворонка.
Затем петух высунул голову из окна курятника и прокукарекал.
шагнул вперёд и расправил свои сияющие крылья навстречу свежему утреннему воздуху;
от удовольствия у него затрепетали все перья; он раздул грудь
и издал пронзительный, долгий крик, который донёсся до окрестных лесов. Озябшие куры робко подходили к краю лестницы, перекликались друг с другом, перепрыгивали со ступеньки на ступеньку, чистили перья клювами, кудахтали и смеялись по-своему; они рассаживались вдоль стен, торопливо хватая червей, пьющих утреннюю росу. Вскоре после этого голуби разлетелись во все стороны.
Матеус обошёл двор по кругу. Наконец яркие солнечные лучи проникли в конюшню; овца тихо заблеяла, и все остальные отозвались ей, и
Матеус открыл ставни, чтобы бедняжкам было чем подышать. Восхитительное зрелище наполнило сердце доброго человека радостью; дневной свет, проникавший сквозь дрожащие тени длинными золотыми полосами, освещал тёмные балки, висящую у стены упряжь, ясли, набитые кормом.
Ничто не могло сравниться по умиротворённости с этой картиной: большие волы
с полузакрытыми веками, опущенными головами и согнутыми коленями.
Груди всё ещё спали; но красивая белая тёлка уже проснулась; она положила свою синеватую морду, блестящую от влаги, на спину молочной коровы и посмотрела на Матеуса большими удивлёнными глазами, словно говоря: «Что ему от нас нужно? — я никогда его раньше не видела».

 Там же была и тягловая лошадь, выглядевшая очень усталой и подавленной;
но это не мешало ему время от времени срывать травинку клевера,
которую он ел, потому что больше ему нечем было заняться. Маленький чёрный козлёнок
забрался на кормушку, чтобы достать горсть ещё свежей травы;
Но больше всего доктора поразил великолепный глаанский бык, гордость и слава матери Уиндлинг.

 Он не мог налюбоваться его широкой крепкой головой, похожей на пень старого дуба, его короткими блестящими рогами, похожими на железные клинья, его мягкой и эластичной складчатой шкурой, спускающейся от нижней губы до колен.

«О благородное и возвышенное животное, — сказал он себе с волнением, — ты не представляешь, какие глубокие и восхитительные мысли внушает мне твой вид! Нет, ты ещё не достиг того интеллектуального и нравственного развития, которое могло бы поднять тебя на высоту
Психолого-антрополого-зоологическое чувство; но ваши формы не менее удивительны; своей гармоничной завершённостью они свидетельствуют о величии природы; что бы ни говорили по этому поводу материалисты — существа, лишённые здравой логики и способности рассуждать, — всё это было создано не за один день, а потребовались тысячелетия, чтобы достичь такого эстетического совершенства. Да, переход от минеральной формы к растительной, от растительной к животной
форме неизмерим, не говоря уже о промежуточных формах, поскольку от
чертополох государства в дуб, а из государственного устрицы с
бык, расстояния огромные. Поэтому, Франц Матеус, восхищайся
внутри себя той внутренней силой, которую называют Богом, душой, жизнью или любым другим
именем и которая непрестанно работает над совершенствованием типов
и развитие индивидуальности в материи”.

Он замолчал, погрузившись в немой экстаз.

Пока Матеус размышлял вслух, доски вентиляционного отверстия, через которое скоту бросали корм,
бесшумно скользнули по пазам, и показалась круглая голова Куку
Питера провели через отверстие. Можно легко представить себе удивление скрипача, когда он увидел, что его прославленный учитель проповедует быку.

«Боже мой! — сказал он себе, — я, кажется, понимаю, что он хочет обратить его в свою веру!»

В то же время ему в голову пришла странная мысль.

«Ха! ха! ха! это была бы хорошая шутка, — воскликнул он, — подожди немного, бык тебе ответит!»

Он сложил ладони у рта и взревел:

«О! О! О! Великий доктор Матеус, я очень-очень несчастен!»

При этих словах прославленный философ в тревоге отпрянул.

“ Что это? ” пробормотал он, оглядываясь вокруг вытаращенными глазами.
“ Что— что я слышу?

Но он ничего не мог разглядеть; голова Куку Питера была скрыта охапкой
соломы на дыбе, и этот превосходный ученик хохотал так, что у него чуть не лопнули бока
. Через некоторое время он продолжил ревущим тоном—

“О! о! о! Я очень несчастен! Я был великим Навуходоносором. Я не думал ни о чём, кроме еды и питья, и поэтому потерял своё место на Лестнице Существ! О! О! О! Я очень несчастен».

 Но доктор, хотя поначалу и был ошеломлён, узнал голос скрипача.

— Куку-Питер, — закричал он, — как ты смеешь оскорблять самую возвышенную
философию? Неужели ты считаешь меня таким глупцом, что я могу верить в пустые
иллюзии?

 Куку-Питер вышел из сарая, хохоча во всё горло.

 — Ха! ха! ха! вот это шутка! вот это шутка, доктор Франц! Когда я увидел, что вы
разговариваете с быком, мне захотелось немного повеселиться.

Матеус сам не мог удержаться от смеха, потому что поначалу был
одурачен.

«Я хорошо знал, — сказал он, — что души не могут двигаться в обратном направлении по
законам природы; это невозможно — противоречит системе; поэтому моё удивление
Это было здорово, и именно это заставило меня раскрыть ваш трюк. Человеческая душа не может существовать в теле животного; она не смогла бы найти достаточно места для мозга».

 Добрый человек долго смеялся над своим удивлением, и Куку
Питер тоже смеялся, держась за бока.

Они всё ещё смеялись, когда мама Уиндлинг в короткой шерстяной
юбке в красную полоску, с обнажёнными до локтей руками, всё ещё
свежая и грациозная, открыла дверь во двор и спустилась по ступенькам. Она пришла покормить птицу, её фартук был полон гороха,
проса и всякого зерна.

— Ах! Доброе утро, доктор, — воскликнула она, увидев Матеуса, — вы так рано встали!
 Хорошо ли вы провели ночь?

 — Очень хорошо, моя дорогая мадам, очень хорошо, — ответил Матеус.

 — Пойти ли мне разжечь огонь на кухне, госпожа Катарина? — прервал его скрипач.

 — Да, иди, Куку Питер, я сейчас вернусь. Вы увидите прекрасных кур, доктор. Они настоящее благословение. Цыпа! цыпа!
цыпа! цыпа! Трое из них откладывают каждый день, и такие яйца! Цып-цып!
Цып-цып!— яйца величиной с твой кулак. Чик-чик! Чик-чик-чик!

Птицы бросились вперед, утки переваливались, гуси спешили с
их крылья расправились, и все они кудахтали, плакали и крякали. Они
прибывали со всех сторон; узловатые, с перышками на ножках, большие и маленькие,
черные и белые, желтые и красные; все боролись, прыгали, летали
восхитительно.

“Как очаровательно это видеть!” - пробормотал прославленный философ. “О, Природа,
Природа, плодородная мать! богиня с пышной грудью! оживление! божественное дыхание!
Твои богатства и разнообразие безграничны!»

 Матушка Уиндлинг приосанилась, подбоченилась и улыбнулась, приписывая себе
лучшую часть этих похвал.

 «Разве мои куры не пухлые и ухоженные? — спросила она. — Я даю им самое лучшее».
Всё. Посмотрите на эту большую белую птицу; она неслась каждый день в течение этих трёх недель. А вон та серая, с жёлтыми перьями вокруг глаз, — настоящее сокровище для дома! Только представьте! Я видел, как она неслась дважды в день: одно яйцо утром и ещё одно вечером, не считая тех, что она прячет. Посмотрите на этого маленького чёрного петушка, настоящего маленького демона! Позавчера он подрался и победил большого из-за
маленькой рыжей курочки, настоящей маленькой мегеры, которая
заставила их схватиться за уши! Держу пари, они снова сцепятся. Что я сказал! Ты
маленькие негодники, вы прекратите это? Вы когда-нибудь видели что-то подобное?

 Но все ее уговоры не помогали; два соперника сцепились,
клюв к клюву, ощетинившись перьями на шее, прыгая друг на друга, злобно
клевеща, поворачиваясь, подпрыгивая и преследуя друг друга с невероятной
яростью; к счастью, новая горсть зерна заставила их прервать битву.

— Странно, — пробормотал Матеус, — что эти галловые животные, обычно такие робкие, иногда поддаются самым свирепым инстинктам! Чего только не может сделать яростная и кровожадная страсть ревности!

Матушка Уиндлинг, поглядывая на него краешком глаза, подумала:
«Бедняжка, ты думаешь о Тапихане! Но тебе нечего бояться. Нет-нет! Этот парень слишком труслив, чтобы когда-нибудь снова прийти в этот дом». Наконец, вытерев руки о фартук и с нежной улыбкой взглянув на Матеуса, она спросила:

«Вы любите яйца, доктор?»

“Очень, моя дорогая мадам, особенно когда они варятся в скорлупе; тогда они становятся
полезной и нежной пищей”.

“Тогда мы сейчас же пойдем и заберем их; их наверняка хватит на
твой завтрак”.

Без малейших церемоний или колебаний она взобралась по стремянке, и
хотя знаменитый философ быстро повернул голову, он не мог
не заметить синих чулок пухлой вдовы, сквозь которые просвечивали ее
крепкие икры были обозначены очень энергично.

Госпожа Катерина проскользнула на птичий чердак через дверь под навесом
крыши и вернулась, сияя от удовольствия, неся с собой дюжину
яиц, которые она торжествующе продемонстрировала.

“Смотри сюда!” - воскликнула она.приземление в верхней части лестницы; “ну, я
каждый день, как многие. Какие яйца!—не курица в деревне такой-то лежит
красавицы! Помогите мне, доктор, я не осмелюсь спуститься одна.

Добрый человек был обязан устойчивый подножия лестницы и предоставить его
руки Богоматери Катерина, смеясь, сделал вид, что боится, и все
время, казалось, совсем ее легкость. Матеус покраснел, как малина.

«Спасибо, доктор, — сказала она. — Я уверена, что белая курица снесла яйцо за
поленницей. Я видела оттуда, что на соломе лежит яйцо. Мы должны послать Никеля за ним».

Она взяла доктора под руку, и таким образом они вошли в дом.

Когда госпожа Катарина и Матеус появились на кухне, Куку-Питер,
сидевший на табуретке у очага, изо всех сил дул в длинную железную трубку,
чтобы разжечь огонь; угли пылали, поленья потрескивали, вода
кипела в котле, на сковороде жарилась великолепная котлета,
распространяя вокруг восхитительный аромат.

Мама Уиндлинг остановилась на пороге и воскликнула:

«Ах ты, негодник Куку Питер! Я бы хотела знать, где ты взял эту котлету
?»

Ничуть не смущаясь, Куку-Питер указал на большой дубовый шкаф.

«Он как кошка, всё видит! Но я думал, что положил ключ в карман».

«Кому нужен твой ключ?»  — серьёзно ответил скрипач.  «Мне не нужен; с помощью соломинки я могу открыть все замки в мире».

— Ах, негодник! — воскликнула добрая женщина, смеясь, — он кончит на
галереях!

 Матеус хотел было возразить своему ученику, но Куку-Пьер
перебил его.

 — Мэтр Франц, — сказал он, — я люблю котлеты — это не противоречит
система любит котлеты; всё, что не запрещено, разрешено;
не так ли, госпожа Катерина?

— Полагаю, что так; во всяком случае, последнее слово всегда за вами! А теперь отойдите
с дороги и дайте мне сварить яйца. Если доктор пройдёт в лучшую комнату,
я скоро буду с ним; пора сказать «Отче наш», и всё будет готово. Вы,
Куку Питер, сходи и напои лошадь доктора: Никель ушёл сегодня утром, чтобы пустить воду на большой луг.

 — С удовольствием, мама, с удовольствием.

 Скрипач вышел, а прославленный философ вошёл в лучшую
комнату.

Никогда ещё Франц Матеус не чувствовал себя более спокойным, более счастливым, более довольным собой и природой. На свежем воздухе у него разыгрался аппетит; он слышал, как потрескивает огонь в очаге, как мурлычет кошка под столом, а госпожа Катерина подметает у входной двери, напевая старый припев Карла Риттера:

 «Люби меня, и я буду любить тебя! Я буду любить тебя! Я буду любить тебя!»

Теперь он смотрел на старинные нюрнбергские часы, пожелтевшие и
поъеденные червями, с фарфоровым циферблатом, расписанным яркими цветами, и деревянной кукушкой, которая отсчитывала время, и на прославленного философа
Он никогда не уставал восхищаться его хитроумным механизмом; теперь он остановился у открытого окна и с нежностью смотрел на маленькую площадь Обербронна.

Там, вокруг зелёного корыта, в которое из поросшего мхом крана стекала чистая вода, собрались деревенские девушки в коротких юбках, с обнажёнными руками и ногами. Они хлопали
полотнищами, кричали, перекликались и шумно болтали, а добрый
человек улыбался их простодушным манерам и изящным позам.

Бруно пил у корыта и время от времени поворачивал голову
как будто приветствуя Матеуса. Куку Питер щёлкнул кнутом и сказал что-то нежное
расцвелощёким прачкам, которые посмеялись над его красивыми речами;
но когда — без сомнения, из мести — он захотел поцеловать самую красивую из
них, поднялся невероятный шум из криков и смеха; все они набросились на него
и стали бить его своими вёдрами и мокрым бельём.

Несмотря на эту яростную атаку, наглец не отпускал девушку: он целовал её в шею, в затылок, в щёки,
радостно приговаривая:

«О, как хорошо! Бейте! Бейте! Я смеюсь! Мне нравится!»

Все подошли к окнам и смеялись над тем, что происходило; старухи
кричали, собаки лаяли, а Куку Питер — красный, вспотевший и задыхающийся — повторял:

«Ещё один маленький поцелуй ради странствий души».

«Ах, негодник! — сказал Матеус. — Какой у меня странный ученик!»

Наконец, увидев, что крестьяне с палками в руках бегут к нему, Куку-Петер поспешно вскочил на Бруно, перепрыгнул через корыто для воды и въехал в конюшню, крича:

«Как красивы девушки из Обербронна! Они такие же сладкие на вкус, как вишни, и такие же хрустящие, как хлебцы!»

Затем он попытался запереть дверь, потому что деревенские парни были в ярости.

К несчастью, Людвиг Шпенглер, сын лесничего, чью возлюбленную он поцеловал, появился почти сразу же после него и просунул палку между стеной и дверью, и все они ворвались в конюшню.
Куку Питер, вопящий как дьявол и кричащий: «Друзья!—мои дорогие
друзья, это была шутка, ничего, кроме шутки!” был жестоко избит.

Они выволокли его наружу, и удары палками посыпались на него, как
град.

“Сладкие, как вишни!” - крикнул один.

“Хрустящие, как фундук!” - завопил другой.

— Я смеюсь над этим! — Мне это нравится! — воскликнул Людвиг Шпенглер, нанося удар изо всех сил.

 Матеус, который был свидетелем всего этого, крикнул из окна:

 — Мужайся, мужайся, Куку-Петер! Прими это антропозоологическое испытание с философским смирением; даже поблагодари этих молодых людей за то, что они трудятся ради твоего нравственного совершенствования! Я давно заметил, что вы принадлежите к семейству вьюрковых,
сладострастной породе, питающейся цветочными почками и самыми нежными
фруктами. После нескольких таких уроков, как этот, я надеюсь, что вы
откажетесь от этих чувственных принципов.

Бедняга Куку Питер извивался и жалобно смотрел на своего хозяина, словно говоря: «Хотел бы я быть на твоём месте с твоими антропозоологическими принципами».

 Однако короткая речь доктора развлекла Куку.
Благосклонность Петра; честные земляки, поражённые величественной физиономией
и жестами прославленного философа, собрались под окном,
и скрипач воспользовался этим моментом, чтобы сбежать и
надёжно запереться в конюшне.

 Половина деревни собралась под окнами доктора; они образовали
Они встали в круг и смотрели на него поверх голов друг друга, всем
не терпелось его услышать.

Представьте себе энтузиазм этого доброго человека; он хотел бы обнять их
всех; он не мог сдержать своего восторга.

«Франц, — сказал он себе, — настал час твоей проповеди;
ясно, что Существо Существ, Великий Демиург, собрал эту многочисленную
аудиторию для того, чтобы ты обратил их в свою веру». Вы были бы слепы, если бы не увидели в этом перст Провидения!

 Он был так взволнован, что несколько секунд не мог вымолвить ни слова
ни слова; он шмыгал носом, открывал рот; в его голове было столько
аргументов, что он не знал, с чего начать: он хотел сказать всё сразу.

Но наконец его душа успокоилась, и он звонким голосом воскликнул:

«О, благородные жители Обербронна, привилегированные создания природы, скромные и достойные сельские жители, вы не знаете, как глубоко я тронут, глядя на вас; вы не знаете, какая слава вас ждёт, какие сокровища я вам несу!»

 При слове «сокровища» в толпе поднялся шум; они
Все ожидали, что он сунет руку в сумку и выбросит деньги в
окно. Те, кто стоял дальше всех, тут же попытались протиснуться ближе,
и горбатая Катель, стоявшая в первом ряду, начала кричать;
бедняжка, видя, что другие проталкиваются вперёд, подумала, что они
лишат её доли.

 Этот проявленный интерес явно доставил удовольствие
прославленному философу.

«Да, друзья мои, — продолжил он жалобным тоном, — я несу вам
сокровища мудрости, сокровища философии и добродетели!»

 Толпа не была обманута.

— Чёрт бы побрал вас и ваши сокровища мудрости! — воскликнул Людвиг
Шпенглер. — Вы, кажется, нуждаетесь в них гораздо больше, чем мы!


Матеус, охваченный негодованием, остановился, чтобы обрушить на этого грубияна
громогласную тираду, но маленький мельник Тапиханс, подойдя к окну, снял свою
хлопчатобумажную кепку и сказал:


— Добрый день, Абрахам, что ты здесь делаешь? Вы хотите сделать из нас евреев?

«Меня зовут не Авраам», — воскликнул прославленный философ. «Я Франц
Матеус, доктор медицины Страсбургского университета, член-корреспондент
член...”

“ О, я вас хорошо знаю, ” насмешливо перебил мельник. “ вы называете себя
Абрахам Спейзер, и не более года назад вы продали мне
слепая лошадь, от которой я так и не смог избавиться. И, более
что, если я не ошибаюсь, вы, должно быть, раввин Мармутье!”

Едва он произнес эти слова, чем многие переполох поднялся среди
толпа.

«На rabbi! — долой rabbi! — на еврея!»

«Дети мои, вы обмануты! — воскликнул добрый человек. — Ваши животные инстинкты ослепляют вас; послушайте меня!»

Но никто не слушал его. Старухи подняли руки.
черенки от метел, мужчины - дубинки; некоторые озирались в поисках камней;
Матеус, бледный, переполненный эмоциями, неразборчиво бормотал. Вдруг
действуя по световой вдохновения, он повернулся на каблуках и скрылся в
кухня.

Потом крики и шум утроенной вне дома. Дам Катерины
сама была в ужасе.

“ Боже мой! ” воскликнула она. - Что вы наделали, доктор?

— Ничего, дорогая мадам, ничего, — выдохнул добрый человек, — это мельник,
это…

— Тапиан? — ах, негодяй! негодяй! Он хочет разлучить нас; он
настроила против нас всю деревню! Но лети! — воскликнула она, сунув ему в карман большую чёрную булочку. — Лети! Мы ещё увидимся; ты приедешь как-нибудь в другой раз!

 Знаменитому философу не нужен был этот совет; он уже спешил через двор, бормоча:

 — Да, да! Мы ещё встретимся на небесах!

Он бросился в конюшню через заднюю дверь и увидел, как его ученик
затягивает подпругу на его лошади.

Куку Питер наблюдал за происходящим из окна, выходящего на
улицу, и, предвидя, чем закончится проповедь, пришёл оседлать
Бруно.

“Ага, мэтр Франц!” - сказал он. “Вы как раз вовремя; я ушел без вас.
 Наше переселение душ, похоже, не распространяется на эту деревню”.

“Давайте поскорее уберемся отсюда”, - воскликнул Матеуш, не зная, в какую сторону
повернуть.

“Да, я думаю, это лучшее, что можно сделать; эти попрошайки из крестьян
не дотягивают до нашего уровня. Забирайся ко мне, потому что на этом наши дела здесь
закончены».

В то же время он вскочил на лошадь, и прославленный доктор
с удивительной ловкостью забрался к нему на спину.

Куку Питер тут же отодвинул засов, распахнул дверь и выбежал наружу
как будто спасался бегством.

Со всех сторон доносился ужасный шум, и Матеус тут же получил три болезненных удара дубинкой. Куку-Питер при каждом
ударе кричал:

«А! А! ещё один психологический урок!»

Но прославленный философ ничего не сказал; он закрыл глаза и так крепко вцепился в своего ученика, что скрипач едва мог дышать.

Дама Катерина, стоя на пороге своего дома с тазом, полным яиц,
издавала жалобные крики, наблюдая за происходящим и отчаявшись за безопасность своего дорогого
доктора. Но когда она увидела, что его лошадь ускакала галопом,
Пробираясь сквозь улюлюкающую и кричащую толпу, добрая женщина
прижала руку к своему нежному сердцу, вытерла глаза краем фартука и с глубоким вздохом вернулась на кухню.

«Бедняга, милый человек! — пробормотала она. — Да хранит его Господь!»




Глава VIII.


Проскакав галопом целый час, Франц Матеус, не слыша ничего, кроме
стука копыт своей лошади по дороге и пения птиц на вольном воздухе,
осмелился открыть сначала один глаз, потом другой и
увидел, что находится посреди густого леса, вдали от дубинок и
софистические умы почтенных сельчан, дышавших, как повешенные, были
ошеломлены.

Куку Питер, со своей стороны, сбавил шаг Бруно и ощупал свои рёбра,
чтобы убедиться, что они целы. Убедившись, что всё в порядке, он
повернулся в сторону деревни, которую всё ещё было видно сквозь деревья,
и, умоляюще протянув руки, воскликнул:

— «Крестьяне Обербронна, пророк Куку Питер проклинает вас!»

«Нет, нет, не проклинай их», — пробормотал добрый доктор.
— Не проклинай их. Увы! Несчастные не ведают, что творят.

— Тем хуже для них, — ответил скрипичный мастер, выходя из себя. — Я
проклинаю их до третьего и четвёртого колена! Ах, ты, нищий, Тапиханс!
 Ты, нищий, Шпенглер! Я проклинаю вас обоих! Я презираю вас, как пыль у своих ног!

Сказав это, он развернулся в седле и поехал дальше.

 Бруно медленно ехал по дороге в Эшенбах.  Солнце нагревало песчаную землю; тысячи насекомых порхали вокруг кустов ольхи, и
их приглушённое жужжание было единственным звуком, который доносился до слуха.  Эта огромная
Спокойствие природы незаметно подействовало на Матеуса; он слегка склонил голову,
закрыл лицо руками и разрыдался.

— Что с вами, мэтр Франц? — воскликнул Куку-Питер.

— Ничего, друг мой, — ответил добрый человек сдавленным голосом. «Я
думаю о тех несчастных людях, которые преследовали нас; я думаю о
бесчисленных превращениях, которые им ещё предстоит пережить, прежде чем
они достигнут нравственного совершенства; и я жалею их за то, что у них
такие злые сердца. Я, который так много сделал бы для них! —
который стремился просветить их.
Будущие судьбы! Я, который до сих пор люблю их всей душой! Они бьют меня, осыпают оскорблениями и не понимают чистоты моих намерений. Вы не представляете, как сильно это меня ранит. Позвольте мне плакать в тишине; это тихие слёзы, которые доказывают мне мою доброту. О, Матеус! Матеус! Человек добродетельный! — воскликнул он, — плачь — плачь о заблуждениях
своего рода, но не ропщи на вечную справедливость! Только это
делает тебя великим и сильным. В свою очередь, лук, тюльпан, улитка и
заяц — и, наконец, человек. Ты не всегда был философом; это
произошло не сразу.
Потребовалось много веков, чтобы преодолеть ваши животные инстинкты. Поэтому будьте снисходительны и
думайте, что если низшие существа причиняют вам вред, то это потому, что они недостойны вас понимать.

— Всё это очень хорошо! Нас бьют, а вы жалеете этих парней! — воскликнул Куку-Питер. — Чёрт возьми, если мы сами не заслуживаем жалости!

— Послушай меня, друг мой, — сказал Матеус, вытирая глаза. «Чем больше я
об этом думаю, тем больше убеждаюсь, что иначе и быть не могло.
Безымянный пророк был послан в Бет-Эль при условии, что он не будет ни пить, ни есть
Он не ел, но, к несчастью, съев кусок хлеба, был съеден львом, и его кости были найдены между этим львом и подаренным ему ослом. Иону проглотила рыба. Правда, он пробыл в желудке рыбы всего три дня, но очень неприятно находиться в таком стеснённом положении семьдесят два часа. Аввакум был перенесён по воздуху в Вавилон. Представьте себе, Куку
Пётр, как же он, должно быть, страдал, будучи подвешенным за волосы
во время такого путешествия. Иезекииль был побит камнями. Точно неизвестно
Не знаю, побили ли Иеремию камнями или распилили пополам, но Исайю точно распилили пополам. Амос был…

— Месье Франц, — внезапно воскликнул Куку-Питер, — если вы думаете, что придадите мне храбрости, рассказывая такие истории, то вы сильно ошибаетесь.
Я не стану скрывать от вас, что лучше бы меня распилили пополам, чем я вернулся бы к своей скрипке и играл на ней до конца своих дней.

“ Давай, давай, не бойся. В наши дни с пророками уже не так
плохо обращаются; напротив, им назначаются солидные пенсии — до тех пор, пока
они поддерживают, по крайней мере, существование души ”.

«А мы, поддерживающие тысячи душ, заслуживаем в тысячу раз больше!» — воскликнул весёлый скрипач.

Так беседуя, прославленный философ и его ученик спокойно шли по долинам Цорна. Матеус,
который больше всего на свете любил лесную глушь, забыл о
человеческой неблагодарности. Едва различимый звук насекомого,
поедающего кору старого дерева, полёт птицы в шелестящей листве,
смутное журчание ручья в овраге, кружение мошек над неподвижными
прудами — эти тысячи мелочей
одиночество постоянно подбрасывало ему новые тексты для его антропозоологических
размышлений.

Куку Питер насвистывал, чтобы развлечься, и время от времени прикладывался к фляжке с киршвассером. Бруно часто заходил в Цорн по пояс
к седельным подпругам; в это время мэтр Франц и его ученик цеплялись
друг за друга, высоко поднимая ноги над водой,
который, как они наблюдали, бежал под ними с бурным бульканьем.

Жара, однако, стало непреодолимо; не глоток воздуха проникали
лес. Кукует Петр, сойдя с коня, почувствовал пот
Пот стекал по его спине; Мафей, который не сомкнул глаз за всю ночь,
время от времени зевал, бормоча: «Великий… Великий Демиург!» — не зная, что ещё сказать.

Так они добрались до ущелья, где поток разливался по каменистому дну. Едва Бруно добрался до края воды, как этот проклятый зверь вытянул шею, чтобы напиться, и мэтр Франц, не ожидавший такого движения, чуть не выстрелил себе в голову. Куку Питер
быстро схватил его за полы сюртука, и тогда негодяй дал волю
раздался такой оглушительный хохот, что все соседние дома зазвенели от него.

«Куку Питер! Куку Питер!» — закричал возмущённый доктор. — «Тебе не стыдно смеяться, когда я чуть не утонул? Это и есть твоя любовь ко мне?»

«Я смеюсь, мэтр Франц, потому что вы спаслись. Если бы я не схватил тебя, ты бы сейчас барахтался в воде, как лягушка».

«Это неблагоприятный день, — ответил Матеус, — если мы продолжим
наше путешествие, я предвижу бесчисленные несчастья!»

«Многие, кроме тебя, уснули и свалились с
лошади, ” сказал Куку Питер. “Ляг на мох, хорошенько вздремни, и
все неблагоприятное исчезнет к тому времени, как ты проснешься. Я пойду и
приму ванну. Уверена, Бруно не пожалеет об отдыхе.

Этот совет был слишком в соответствии с собственными представлениями хороший врач не
быть в согласии с ним.

“Я одобряю этот приятный дизайн”, - сказал он. — Подсади меня, друг мой, я затек. Сними с лошади уздечку. Иди искупайся, дружище, иди искупайся, это освежит твою кровь.

  Пока он говорил, Франц Матеус лёг у подножия
Он лёг под дубом и был по-настоящему рад возможности вытянуть ноги среди
вереска. Вокруг стрекотали сверчки. Время от времени на гальку с шумом
накатывала волна; тогда он открывал глаза и видел, как
Куку Питер раздевается — снимает сапоги.

 Шум потока, шелест листьев
навевали на него смутные грёзы. Сквозь ветвистые кроны деревьев
он смутно различал небо, горные хребты. Наконец его разум успокоился; те же звуки доносились до его слуха, но их
однообразие напоминало глубокую тишину. Добрый человек больше не различал их — его тихое и ровное дыхание свидетельствовало о глубоком сне. Тогда,
возможно, его разум, освободившись от земных оков и возвращаясь в прошлое,
веками бродил в облике зайца по бескрайним лесам Галлии — возможно, он
снова видел скромную крышу дома своих родителей в Грауфтале и добрую старую Марту, оплакивающую его отсутствие.




ГЛАВА IX.


Знаменитый философ проспал три часа, когда Куку
Питер закричал: «Месье Франц, проснитесь! — Вот паломники из Хаслаха
спускаются с горы; их больше, чем песчинок на морском берегу; встань, учитель, и посмотри на них!»

 Поднявшись, Матеус увидел, что его ученик сидит на дикой вишне,
собирает плоды, как дрозд, и от души наслаждается этим; затем взгляд доброго человека
обратился к соседней горе.

Сквозь высокие ели, насколько хватало глаз, тянулся
огромный поток босоногих паломников, которые несли свои башмаки на
концах посохов, а некоторые — провизию, пакеты, фляги и всё остальное.
всевозможные вещи, необходимые для жизни.

Старуха шла впереди всех, читая молитву в полной тишине, а остальные
отвечали:

«Молитесь за нас! Молитесь за нас!»

И этот крик, передаваемый из уст в уста, доносился до вершин скал,
до края ущелий, до впадин долин, напоминая меланхоличное пение журавлей,
парящих в облаках.

Знаменитый доктор был так тронут этим зрелищем, что не мог вымолвить ни слова, но Куку Питер с высоты дерева указал ему на
Он указывал рукой на каждую деревню, когда она достигала вершины Нидека.

«А вот и жители Вальша!» — кричал он. «Я узнаю их по соломенным шляпам, коротким жилетам и широким штанам, доходящим до подмышек. Это весёлые ребята, совершающие паломничество, чтобы выпить эльзасского вина». Те, кто идёт за ними в коротких штанах и
длинных плащах с большими пуговицами, сверкающими на солнце, — из Дагсберга,
самой святой и бедной горной страны; они идут на ярмарку, чтобы
поцеловать мощи святого Флорента. А вот и святой Кирин
люди в коротких блузках и фуражках, сдвинутых набекрень; смотрите, как бы в процессии не завязалась драка! Все эти ребята из стекольных мастерских и с фабрик любят напиваться и драться с немцами; не с ними, мэтр Франц, стоит обсуждать странствия души. Посмотрите на тех, кто сейчас спускается по ответвлению Рош-Плейт; их
называют «Большими Джимами» с горы; они присоединились к паломникам, чтобы
показать свою красивую одежду. Посмотрите, как они повязали свои шляпы
платками и заправили брюки в сапоги;
это богачи из Абершвиллера, и они важно вышагивают, задрав носы! Но кто же, чёрт возьми, эти люди, которые, пошатываясь, плетутся за ними?
А! Я узнаю их — это жители равнины, лотарингцы,
с маленькими сумками, набитыми грецкими орехами и беконом. Боже, как они выглядят усталыми! Бедные маленькие женщины, я всем сердцем их жалею. Все эти маленькие женщины с равнины свежи, как розы, а те, что с гор, например, из Ла-Уп, смуглые, как ягоды».

Добрый апостол нашёл что сказать о каждой деревне, и Матеус
Он погрузился в глубокую задумчивость.

 Наконец, примерно через час, показался хвост процессии; она медленно поднималась на холм и вскоре миновала скалу Нидек, за ней следовали несколько разрозненных групп; это были больные и немощные в повозках.

 Они, в свою очередь, исчезли, и всё погрузилось в тишину уединения.Затем прославленный философ серьёзно посмотрел на своего ученика
и сказал:

«Пойдём в Хаслах — именно туда нас призывает Существо Существ.
О, Куку Питер, разве твоё сердце не подсказывает тебе, что Великий Демиург,
прежде чем привести нас на место наших триумфов, счёл нужным показать нам
великое разнообразие человеческих рас в этой пустыне?
 Понимаешь ли ты, друг мой, возвышенное величие нашей миссии?

— Да, мэтр Франц, я достаточно ясно понимаю, что мы должны отправляться в путь; но сначала съешьте несколько вишен, которые я для вас собрал, а потом мы пойдём!

 Хотя Матеус не нашёл в этих словах того энтузиазма, которого ему хотелось бы, он сел, положив шляпу своего ученика на колени,
и с большим аппетитом съел вишни. Куку-Питер тем временем
привёл Бруно, который на некотором расстоянии от них подстригал молодые ветки.
Мэтр Франц сел в седло, его ученик взял поводья, и они поехали по
песчаной дороге, ведущей к Роше-Плат.

 Солнце садилось за Лоссером, и длинные золотые лучи пронзали
верхушки высоких сосен. Много раз Матеус оборачивался, чтобы полюбоваться
этим величественным зрелищем, но когда они въехали в лес, всё
потемнело, и копыта Бруно застучали под куполом огромных дубов, как
в храме.

Примерно через час, когда луна начала выглядывать из-за листвы, они заметили в пятидесяти шагах под собой группу паломников,
тихо направлявшихся к ярмарке. Куку-Питер с первого взгляда узнал Ганса Адена, мэра Дабо, его осла Шимеля и его маленькую жену Терезу, сидевшую в одном из мешков, но он был очень удивлён, увидев пухлого ребёнка, аккуратно завёрнутого и привязанного в другом мешке осла, потому что у Ганса Адена, насколько ему было известно, не было детей. Они ехали как настоящие патриархи: маленькая Тереза со своим
Шелковый платок, повязанный вокруг её милого личика, смотрел на ребёнка с невыразимой нежностью; осёл уверенно ступал по краю склона, навострив длинные уши при малейшем звуке, а затем с меланхоличным видом высокий Ганс Аден, одетый в длинное пальто, полы которого хлопали по икрам, с трёхрогой шляпой на затылке и руками в карманах, медленно шёл, время от времени выкрикивая:

— Эй! Шимель — эй!

 При виде этого, не дожидаясь Матеуса, Куку Питер помчался вниз по тропинке, крича:

— Как поживаете, мэтр Ганс Аден? — как поживаете? — куда это вы так поздно идёте?

 Ганс Аден медленно обернулся, и его маленькая жена подняла глаза, чтобы посмотреть, кто это так фамильярно обращается к ним.

 — Ах! это ты, Куку Питер, — сказал Ганс, протягивая ему руку, — добрый вечер. Мы совершаем паломничество.

«Паломничество! Какая удача!» — радостно воскликнул Куку Питер. — «Мы
тоже едем туда. Честное слово! Отличная возможность возобновить наше
знакомство. Но зачем вы отправляетесь в паломничество, мэтр Ганс?»
Аден, у вас в семье кто-нибудь болен?

«Нет, Куку Питер, нет», — ответил мэр Дабо. «Слава Богу, дома все здоровы. Мы собираемся поблагодарить святого Флорана за то, что он даровал нам ребёнка. Вы знаете, что мы с женой прожили в браке пять лет,
но так и не познали этого счастья. Наконец жена сказала мне: «Послушай, Ганс,
мы должны совершить паломничество; у всех жён, которые совершают паломничество,
есть дети!» Я подумал, что в этом нет смысла. «Ба! — сказал я, —
это никуда не годится, Тереза, и, кроме того, я не могу покинуть дом; сейчас как раз сбор урожая
— Я не могу отказаться от всего. — Что ж, тогда я поеду одна, — сказала она мне. — Ты неверующий, Ганс Аден, и это плохо кончится! — Что ж, поезжай одна, Тереза, — сказал я ей, — и посмотрим, кто из нас прав! Хорошо, — она уехала, и представьте себе, Куку Питер, всего через девять месяцев у неё родился ребёнок!— большой, толстый ребёнок, самый лучший и красивый мальчик на
горе! С тех пор все женщины Дабо хотят совершить паломничество.

 Куку Питер с особым вниманием выслушал эту историю; внезапно он поднял голову и сказал:

— И сколько времени прошло с тех пор, как госпожа Тереза отправилась в паломничество?

— Два года назад, — ответил Ганс Аден.

— Два года! — воскликнул Куку Питер, побледнев и прислонившись к дереву. — Два года!

— Что с тобой? — спросил Ганс Аден.

— Ничего, мэтр Ганс, ничего; у меня слабеют ноги, когда я долго сижу.

В то же время он посмотрел на маленькую Терезу, которая опустила глаза и покраснела, как вишня. Она смутилась и взяла ребёнка, чтобы дать ему грудь, но прежде чем она развязала шнурок, Куку-Питер подошёл к ней и воскликнул:

— Ах, мэтр Ганс Аден! — как вам повезло! У вас всё получается! — Вы самый богатый господин в горах; у вас есть поля и луга, а здесь святой Флориан посылает вам самого красивого ребёнка на свете! Я должен хорошенько рассмотреть этого малыша, — сказал он, снимая шляпу перед дамой Терезой. — Я влюблён во всех малышей!

— Не церемоньтесь, Куку-Питер, — гордо воскликнул мэр, — пусть все его видят, в этом нет ничего оскорбительного!

— Поцелуйте его, месье Куку-Питер, — тихо сказала мадам Тереза, — поцелуйте его, разве он не красавец?

— Красавец! — воскликнул Куку-Питер, и две большие слезы медленно скатились по его красным щекам. — Красавец! Какие кулачки! Какая грудь! Какое смеющееся личико!

 Он поднял ребенка и посмотрел на него широко раскрытыми глазами. Можно было подумать, что он никогда не отдаст его обратно. Мать отвернулась, чтобы вытереть слезу.

Наконец весёлый скрипач сам уложил малыша в корзину, осторожно приподняв подушку, прежде чем положить его на неё.

«Смотрите, мадам Тереза, — прошептал он, — дети любят, когда их
голова высоко поднята, — не забывайте об этом».

Затем он застегнул пряжку и засмеялся вместе с хорошенькой маленькой матерью,
а высокий Ганс Аден стоял в нескольких шагах от них и вырезал свисток из ореховой ветки.

Матеус, задержавшийся из-за крутизны тропы, теперь присоединился к своему ученику.

«Доброе утро, добрые люди!» — воскликнул прославленный доктор, приподнимая свою широкополую шляпу.

«Да благословит вас Бог!»— Аминь! — ответил Ганс Аден, возвращая свою ореховую трость.

Дама Тереза слегка наклонила голову и, казалось, погрузилась в самые
приятные размышления.

С четверть часа они шли молча; Куку Питер
прогуливаясь рядом с осликом и с удовольствием глядя на ребёнка,
а мэтр Франц, поглощённый мыслями о готовящихся событиях,


«Вы всё ещё путешествуете по стране, как раньше, месье Куку
Питер?» — робко спросила Тереза. «Вы не отдыхаете иногда?»

«Всегда в пути, мадам Тереза, — всегда доволен!» Я как та птица, которая
ночью сидит на ветке, а на следующий день улетает туда, где идёт сбор урожая.

— Вы ошибаетесь, месье Куку Питер, — сказала она. — Вам следовало бы отложить яйца.
Подумайте о том, что будет, когда вы состаритесь, — такой достойный, такой честный
человек; подумайте, каково это — впасть в нищету!

«Что должно быть, то должно быть, мадам Тереза. Мне достаточно того, что я зарабатываю на жизнь
день ото дня, не имея ничего, кроме своей скрипки. Кроме того, я не тот, за кого вы меня принимаете; я пророк! Знаменитый
Доктор Матеус скажет вам, что мы открыли странствие душ
и собираемся проповедовать истину во вселенной».

Эти слова вывели мэтра Франца из задумчивости.

«Куку Питер прав, — сказал он, — час близок, судьбы
вот-вот свершится! Тогда те, кто взрастил виноградную лозу и
посеял доброе семя, будут прославлены! На земле произойдут великие перемены;
слова истины будут передаваться из уст в уста, и имя Куку Петра
будет звучать как имена величайших пророков!
Нежность, которую этот дорогой ученик проявил при виде
младенчества, возраста слабости, кротости и простой чистоты, является
доказательством его душевной доброты, и я без колебаний предсказываю ему
величайшее будущее!»

 Матушка Тереза посмотрела на Куку Пьера, который скромно опустил глаза.
и было очевидно, что она была рада услышать так много хорошего
о храбром скрипаче.

В этот момент они вышли из леса, и их взору предстал город Хаслах с
его остроконечными крышами, извилистыми улочками и церковью того времени
Эрвина. Тысячи смущенных голосов поднялись в воздух. Все
дома были освещены, как на празднике.

Они спустились с горы в тишине.




Глава X.


Около девяти часов вечера прославленный философ и его новые
спутники вошли в древний город Хаслах.

Улицы были так запружены народом, вагонов и крупного рогатого скота, как быть
почти непроходимой.

Высокие дома с зазубренными фронтонами нависали над суматохой, отбрасывая
свет из своих маленьких окон на возбужденную толпу. Все это
паломники из Эльзаса, Лотарингии и с гор собрались вокруг
в трактирах и гостиницах, как муравьи; другие обосновались сами
вдоль стен, другие - под навесами или в амбарах.

Звуки волынок, глухое мычание волов, топот копыт
лошадей, лотарингский и немецкий диалекты создавали невероятную
смятение. Какой предмет для размышлений для Матеуса!

 Именно тогда Ганс Аден и дама Тереза обрадовались, что встретили
 Куку-Питера; что бы они делали без него в такой суматохе?

 Радостный скрипач растолкал толпу, крича: «С вашего позволения!»
останавливаясь в самых трудных местах, ведя Шимеля под уздцы,
советовал Матею не теряться, подбадривал Бруно, стучался в двери постоялых дворов, чтобы попросить ночлега. Но, несмотря на всё, что говорили о маленькой
Терезе, мэре и прославленном философе, ему везде
отвечали:

“Идите дальше, мои добрые люди, и да направит вас Небо!”

Он никогда не терял мужества и весело кричал—

“Вперед!—Не бери в голову, Тереза-дам, не волнуйся; мы должны найти наш уютный
углу все тот же.—Aha, Ma;tre Frantz! что вы на это скажете?
Завтра мы установим проповеди.—Мэтр Ганс Аден, позаботиться об этом
корзину!— Пойдём, Шимель! — Эй! Бруно!

 Остальные были почти в оцепенении.

 Матеус, видя, что жители Хаслаха продавали сено, солому и
всё остальное бедным паломникам, изнурённым усталостью, почувствовал, как его
душу переполняет печаль.

«О, жестокие и неверующие сердца! — воскликнул он про себя. — Разве вы не знаете,
что этот дух наживы и торговли заставит вас спуститься по Лестнице Существ?»

 К сожалению, никто не обратил на него внимания, а несколько человек, стоявших у окон, даже посмеялись над его простотой.

— Ради всего святого, мэтр Франц, — воскликнул Куку-Пьер, — не произносите перед этими людьми никаких
антропозоологических речей, если не хотите рискнуть провести ночь под звёздами, а то и того хуже!

 Что касается мадам Терезы, она пожала руку отважному скрипачу, к его явному
удовольствию.

Несмотря на своё возмущение, прославленный философ не мог не восхищаться необычайной предприимчивостью жителей Хаслаха. Здесь крепкий мясник, стоя между двумя свечами, продавал три, а то и четыре вида мяса. На эти разные виды мяса, все совершенно свежие, было приятно смотреть; в то время как хорошенькие служанки с маленькими корзинками в руках, с широко раскрытыми глазами и слегка вздёрнутыми носиками выглядели более свежими, более пухлыми, более румяными, чем стейки, висевшие на крюках в мясной лавке. Вот кузнец с обнажёнными руками
и грязное лицо, работал со своими помощниками в задней части кузницы — стучали молоты, дули мехи, искры летели на ноги прохожих; а чуть дальше портной Конрад спешил закончить к ярмарке новый алый жилет для помощника мэра — его чёрный дрозд в плетёной клетке насвистывал мелодию, под которую он ритмично водил иглой. В витринах пекарен красовались великолепные торты всех размеров, а аптекарь в этот день выставил в витрину две большие стеклянные бутылки, одну с красным, а другую с
другие с голубой водой, с лампами позади них, создающими превосходный эффект.

“Как велик мир!” Матеус сказал себе: “Каждый день цивилизация
совершает новый прогресс! Что бы ты сказала, моя добрая Марта, если бы увидела такое
зрелище, подобное этому? Ты бы не поверила своим глазам; ты бы никогда не смогла
предвидеть триумф своего учителя на такой огромной сцене! Но
истина сияет повсюду вечным блеском и побеждает зависть,
софистику и пустые предрассудки!»

 Маленький караван, толкаемый и гонимый с улицы на улицу, наконец
Они подошли к старому доброму трактиру Якоба Фишера, и Куку Питер
издал радостный возглас.

 Лампа висела над дверью, освещая весь фасад дома, от вывески «Три розы» до
аиста, свившего гнездо на самом верху фронтона.

 — Месье Франц, — воскликнул Куку Питер, — вы любите сырные
пирожки?

“Почему ты спрашиваешь?” - сказал добрый человек, удивленный таким вопросом.

“Потому что матушка Якоб испекла кугельхоф и сырные тарталетки три дня назад
. Это единственное, о чем она думает; это то, как ее можно было бы назвать
философская идея, когда приближается ярмарка. Папа Джейкоб думает только о том,
как разливать вино по бутылкам и курить трубку за магазином; и когда
звонит его жена, он позволяет ей звонить, зная, что ничто её не остановит;
 потому что она как курица, которая собирается нестись, — чем больше её гоняют,
тем больше она шумит. Но вот мы и здесь. Как много людей! — Пойдём,
Дама Тереза, можете выходить. —Мэтр Ханс Аден, подойдите и подержите Шимеля под уздцы
, пока я пойду и попрошу папу Джейкоба приютить нас.

Они стояли перед трактиром, вокруг них кружилась толпа.
Они видели, как пьяницы нетвёрдой походкой поднимались и спускались по ступенькам;
звенели стаканы, стучали банки; голоса требовали пива, квашеной капусты, сосисок;
служанки, которых гости подталкивали под локоть, проходя мимо,
издавали смешливые возгласы; мать Джейкоба гремела тарелками и
посудой, а отец Джейкоб открывал кран в подвале.

Куку Питер вошёл в трактир, пообещав скоро вернуться. И действительно,
через несколько секунд он вернулся с самим мэтр Жакобом, крепким мужчиной с весёлым лицом и закатанными до локтей рукавами рубашки.

“Мой бедный друг, ” сказал он, - ничто не доставило бы мне большего удовольствия, чем быть вам полезным.
услуга. Но все комнаты заняты; У меня ничего не осталось, кроме сарая
и хлева; посмотри, подойдет ли тебе что-нибудь из этого.

Куку Питер огорченно посмотрел на маленькую Терезу, а затем
на людную улицу.

— Если бы это касалось только меня, мэтр Якоб, я бы сразу согласился; бедный скрипач привык спать на соломе. Но взгляните на эту добрую матушку, на это бедное дитя и на этого доброго доктора Матеуса, венец философов! — воскликнул он с душераздирающей интонацией.
— Ну же, папаша Якоб, поставьте себя на место этих людей!

— Что я могу сделать, Куку Питер? — ответил трактирщик. — При всём
желании я не могу освободить свои комнаты; я не могу предложить вам…

— Ах, месье Куку Питер, не утруждайте себя из-за нас, — сказала тогда мадам Тереза. — Нам не так уж трудно угодить, как вы думаете.

— Вы согласны на сарай, мадам Тереза?

— Почему бы и нет? — воскликнула она, улыбаясь. — Многие другие были бы рады найти
укрытие посреди этого хаоса, не так ли, Ганс Аден?

 Куку Питер, обрадовавшись, что она это сказала, не обратил внимания на то, что
Высокий Ганс Аден мог бы ответить; как только мадам Тереза согласилась на
сарай, он поспешил в сад в поисках сухих дров.

«Спасибо, папа Якоб!» — крикнул он.

«Смотри, не подожги сарай», — сказал хозяин.

«Не бойся, папа Якоб, не бойся!»

Ночь была тёмной; очень скоро яркий и приятный огонь
осветил балки и черепицу надворной постройки.

Ах, это была не красивая спальня в Обербронне, с двумя комодами
и хорошей периной, в которую можно было погрузиться по уши.
Чёрные балки тянулись от пола до потолка и до самой крыши; а со
стороны улицы четыре дубовых столба защищали вас от ветра. Там не было
зеркал Сент-Квирина, но вдоль стены тянулись двери конюшен; а в дальнем
конце сарая свиньи, приподнимая мордами доски своего загона, желали вам
«доброго вечера».

Мэтр Матье с удовлетворением напомнил себе, что другие пророки до него жили в подобных местах.

 «Добродетель, — серьёзно сказал он, — живёт под соломенной крышей. Будем радоваться, друзья мои, что мы не живём во дворцах».

— Очень хорошо, — сказал Куку-Питер, — но давайте устроим всё так, чтобы не
лечь спать в грязи.

 Тогда все принялись за работу: Ганс Аден взобрался по лестнице в амбар и
бросил через окно несколько охапок соломы; Матеус распряг
Шимеля и Бруно; дама Тереза достала провизию из рюкзака!

Куку Питер позаботился обо всём: он дал животным корм, подстилку, повесил упряжь, попробовал вино и не спускал глаз с корзины на спине осла, в которой спал ребёнок.

Вскоре всё было готово, и они удобно устроились на
связки соломы на ужин.

Похожие сцены происходили на улице Тонне-Руж; у каждой группы
паломников был свой костёр, отблески которого отражались от
окружающих домов.

Шум незаметно сменился глубокой тишиной; все эти достойные
люди, изнурённые усталостью, тихо переговаривались между собой,
как в кругу семьи. Так было с Куку Питером, Гансом Адэном, дамой
Тереза и Матеус: можно было подумать, что они давно знакомы, когда они сидели у камина и передавали друг другу бутылку. Они чувствовали себя как дома.

“После того, Терез-дам”, - сказал кукует Питер. “Веселые этот небольшой вино
Эльзас!—Где он был выращен, мэтр Ганс Аден?”

“ В Экерстале.

“ Знаменитое место! Дайте мне ломтик ветчины.

“ Вот он, месье Куку Питер.

“Ваше здоровье, мэтр Франц!”

“Ваше, дети мои! Какая прекрасная ночь! — какой мягкий воздух! Великий
 Демиург предвидел, что у его детей не будет места, где можно было бы
укрыться! О Великое Существо! — воскликнул добрый человек, — Существо из Существ! прими
благодарность, исходящую от искреннего сердца! Это не только ради нас самих
за это Его следует благодарить, мои дорогие друзья; но за то, что эта бесчисленная толпа
существ пришла издалека с благородной целью воздать Ему
почести!»

«Месье Франц, вам неудобно сидеть; возьмите этот пучок соломы».

«Так будет лучше, Куку Питер; мне и так удобно».

Клетка Шиммеля стояла у стены, и Куку Питер то и дело приподнимал покрывало, чтобы посмотреть, крепко ли спит малыш. Бруно и Шиммель тихо жевали свой паёк, и когда мерцающие лучи огня падали на столбы, в окнах
окаймлённые жёсткими пучками соломы, повозки и тысячи других предметов
в тени — когда он освещал спокойную и задумчивую голову прославленного
доктора, нежное лицо Терезы или весёлые черты Куку
Питера, вся сцена напоминала старинную картину из Библии.

Около одиннадцати часов Матеус попросил разрешения пойти
спать; высокий Ганс Аден уже растянулся у стены и крепко
спал; даме Терезе ещё не хотелось спать, как и Куку Питеру,
и они продолжили разговор вполголоса.

Прежде чем погрузиться в сон, мэтр Франц услышал голос глашатая,
повторявший в тишине: «Одиннадцать часов — без четверти двенадцать!» Затем
послышались шаги по улице, лай собаки и звон цепи; он открыл
глаза и увидел, как тень ушей Шимеля движется по стене, словно
крылья мотылька.

Слуги «Трех роз» заперли двери и засмеялись в коридоре;
таковы были его последние впечатления.




Глава XI.


 Солнечный свет золотил столбы навеса, когда
Матеус проснулся от звонкого смеха.

— Ха! Ха! Ха! Смотрите, смотрите, госпожа Тереза! — закричал Куку-Питер. — Посмотрите на этого
маленького негодяя! Разве он не хитёр? Разве нет? Он рождён, чтобы его повесили! — ха!
 ха! ха! — он определённо рождён, чтобы его повесили!

Мэтр Франц, повернув голову в ту сторону, откуда доносились эти радостные возгласы, увидел своего ученика возле шпалеры, примыкающей к «Трём розам». Эта шпалера, увитая деревьями, была увешана великолепными персиками. Куку Питер протягивал один из этих персиков ребёнку, сидевшему в корзинке на спине Шимеля. Ребёнок протянул свою маленькую ручку.
руки, чтобы схватить его, и весёлый скрипач подошёл и отвёл его назад,
смеясь до слёз, пока они не потекли по его щекам.

Дама Тереза с другой стороны смотрела на младенца с нежной
улыбкой; она казалась очень счастливой, но в её взгляде была смутная
меланхолия; Ганс Аден серьёзно смотрел на них, покуривая трубку,
опираясь локтем на ограду.

Ничего более очаровательного, чем эта утренняя картина, нельзя было и представить.
В чертах Куку Петера было столько неподдельной веселости, добродушия и нежности,
что мэтр Франц сказал:
— Какое честное лицо! Как по-детски он веселится! Как
он счастлив! Как беззаботен! Он лучший парень, которого я когда-либо знал! Как
жаль, что его чувственные инстинкты и беспорядочная любовь к бутылке часто
выводят его за рамки приличия!

Пока эти мысли проносились в его голове, добрый человек встал и стряхнул солому со своей одежды. Затем он подошёл, снял шляпу и поприветствовал почтенных людей, пожелав им «доброго дня».

 Госпожа Тереза ответила простым кивком головы, настолько она была рассеянна. Но Куку Питер закричал:

— Мэтр Франц, посмотрите на этого прекрасного ребёнка! Какой он забавный! Скажите нам, к какой породе он принадлежит!

— Этот ребёнок принадлежит к семейству вьюрковых, — без колебаний ответил Матеус.

— К семейству вьюрковых! — воскликнул Куку-Питер, совершенно потрясённый. “ Право, не хочу льстить вам, мэтр Франц, я... я думаю, у него есть
очень веские антропозоологические основания для принадлежности к семейству
снегирей.

Ганс Аден закончив свою трубку, положил его в карман, и сказал ему:
жена—

“Давай, Тереза, иди; пора идти в ярмарке, прежде чем она станет слишком
переполнены”.

— Вы пойдёте с нами, мэтр Франц? — спросил Куку Питер.

 — Конечно, а где Бруно?

 — В конюшне, вам не нужно его брать.

 — Госпожа Тереза собирается купить
всякие вещи, но для этого нам придётся оставить и Шимеля.

 Этих объяснений было достаточно для Матеуса, и они отправились в путь.Весь город был полон людей; повозки и скот были убраны по приказу мэра. Из окон свисали гирлянды,
улицы были усыпаны листьями и цветами, а на рыночной площади возвышался великолепный алтарь; но больше всего прославленного
Философа радовал приятный запах мха и свежесобранных цветов,
а гирлянды колыхались на ветру.

Он восхищался также молодыми крестьянками в головных уборах и
с телами, усеянными блестящими блёстками; старухи, украшавшие алтарь вазами и подсвечниками, были ещё более
великолепны, потому что на них были старинные костюмы из жёлтого или фиолетового
шёлка в цветочек и расшитые золотом чепцы — самые роскошные костюмы, которые он когда-либо видел.

«Месье Франц, — сказал Куку-Питер, — в старину они работали лучше».
раз. Я помню, что у моей бабушки было платье, которое принадлежало
её бабушке, и оно было ещё новым; в наши дни всё стареет
за четыре-пять лет».

«Кроме правды, друг мой. Правда всегда молода: то, что Пифагор сказал две
тысячи лет назад, так же верно, как если бы он сказал это вчера».

— Да, это как старые скрипки, — ответил Куку Питер. — Чем больше на них играешь,
тем лучше они звучат, пока не потрескаются. Их можно починить, но если постоянно
вставлять новые детали, от старой скрипки ничего не останется, и музыка
станет хуже.

Болтая таким образом, наши добрые люди прибыли на ярмарку. Толпа
уже была велика: в ушах звенела тысяча беспорядочных звуков — свистков, флейт и
детских труб; на деревянных прилавках под открытым небом были выставлены
изделия из металла, деревянные мечи, куклы, зеркала и
 нюрнбергские часы; голоса продавцов, зазывающих покупателей,
перекрывали друг друга.

Куку-Пьеру хотелось бы сделать подарок мадам Терезе;
он беспрестанно шарил в своих пустых карманах, думая, как бы раздобыть немного денег. На мгновение ему пришла в голову мысль вернуться в
постоялый двор и продал седло и уздечку Бруно первому попавшемуся еврею; но Ганс Аден остался позади, и ему в голову пришла другая мысль.

«Месье Франц, — сказал он, — возьмите уздечку Шимеля, я сейчас вернусь».

Затем он поспешил к Гансу Адену и сказал ему:

— Господин мэр, я забыл свой кошелёк в трактире, а у моего
прославленного господина и у меня деньги в седельной сумке Бруно. Одолжите мне десять
франков, я вам их потом верну.

 — С удовольствием, — сказал Ганс Аден, слегка скривив губы, — с
удовольствием, — и дал ему десять франков.

Куку-Питер, гордый, как петух, взял даму Терезу под руку
и подвёл её к самому красивому прилавку.

«Дама Тереза, — воскликнул он, — выбирайте, что вам нравится. Вам нужна эта шаль, эти ленты, это фишю? — вам нужен весь магазин? Не стесняйтесь».

Она не хотела брать ничего, кроме простой розовой ленты,
но он заставил ее взять великолепную шаль.

“О, месье Куку Питер, ” сказала она, - дайте мне ленту”.

“Оставьте себе и ленту, и шаль, дама Тереза! Сохрани их из любви ко мне
, - тихо воскликнул он. - Если бы ты только знала, сколько удовольствия это доставляет
мне!

Он купил также сахарную вафлю для ребёнка, потом несколько позолоченных рыбок, потом
маленький барабанчик — и не переставал покупать, пока не потратил все свои десять франков.
Тогда он предстал во всей красе, и когда
Ханс Аден присоединился к ним, он был очень рад, что Куку Питер
проявил такое внимание к его жене.

Что касается философа, то вид этого огромного собрания странным образом
возвысил его; он хотел начать проповедовать и каждую минуту восклицал:

«Ку-ку, Питер, я думаю, пора проповедовать. Посмотрите на эту толпу — какой
великолепный повод для провозглашения учения!»

“ Не думайте об этом, мэтр Франц— не думайте об этом ни на минуту! Вот
проезжающий мимо жандарм — он тотчас схватит тебя; только шарлатаны
имеют право проповедовать на ярмарке”.

Таким образом, они трижды обошли рыночную площадь. Дама
Тереза купила всё, что ей было нужно для хозяйства: щётку для мытья посуды,
несколько оловянных ложек, ломтик хлеба и другие подобные вещи; Ганс Аден
купил косу, которая звонко стучала, несколько деревянных башмаков и
гребень для волос.

 К десяти часам корзины Шимеля были полны вещей; толпа
их становилось всё больше и больше, и они поднимали клубы пыли; вдалеке
был слышен кружащийся вальс.

По пути к «Трём розам» они прошли мимо «Мадам
Хутте», и до их ушей донеслись такие весёлые звуки, что сам высокий Ганс
Адена остановился, чтобы посмотреть на это зрелище.

Над будкой развевался флаг; девушки и юноши толпились у двери;
красивые платья коксбергских женщин с заплетёнными в косы волосами, украшенными
лентами; платья женщин из Бурен-Гределя с шёлковыми
платками, свисающими с шеи, красными юбками,
Белые чулки в обтяжку и туфли на высоком каблуке; альпинисты в широкополых шляпах, украшенных дубовыми листьями; эльзасцы в треугольных шляпах, сюртуках с квадратными фалдами, алых жилетах и коротких бриджах — все это представляло собой восхитительную картину. Толпа стягивалась к этому месту.

Даме Терезе нестерпимо захотелось потанцевать; её рука дрожала на
руке Куку Петера, который нежно посмотрел на неё и прошептал:

«Дама Терезе, потанцуем?»

«Я бы с удовольствием, — пробормотала она, — но ребёнок… я не смею его оставить; и
кроме того… что скажет Ганс Аден?»

— Ба! Не беспокойтесь, мадам Тереза, вальс скоро закончится. Ребенку нечего бояться — он так крепко спит!

 — Нет, месье Куку Питер, я не осмеливаюсь! Гансу Адену это не понравится.

 Они обсуждали этот вопрос, и мадам Тереза, возможно, уступила бы, но тут зазвонили церковные колокола, и об этом больше не могло быть и речи.

— Тереза, — сказал Ганс Аден, — вот и третий удар; давай вернёмся в
трактир, а то опоздаем.

— Не нужно, господин мэр, — ответил Куку Питер, — вы можете идти
отсюда. Я отвезу Шимеля обратно, а мы будем ждать вас к ужину. — Вы окажете нам честь и примете наш ужин, мэтр Ганс Аден и мадам Тереза?

 Ганс Аден считал месье Куку Петера очень хорошим человеком, а мадам
Тереза взяла из корзины Шимеля шаль, которую он купил для неё; она
накинула её на плечи и, сделав это, бросила нежный взгляд на доброго скрипача,
у которого на глаза навернулись слёзы. Затем она взяла на руки своего ребёнка, с которым не хотела расставаться, тем более что благословение святого
Флорана могло принести ему только пользу, и, когда всё было готово, процессия двинулась дальше.
Они расстались перед церковью.

Куку Питер пошёл по нижней дороге, чтобы не встречаться с верующими на
улице Тонне-Руж.

Матеус мрачно последовал за ним, рассеянно глядя по сторонам и
перебирая в уме свои неопровержимые доказательства. Звон колоколов сотрясал
воздух; яркое солнце, бросавшее свои лучи на движущуюся толпу,
поражало доброго человека, а надежда вскоре выступить с проповедью
заставляла его смотреть на всё с приятной точки зрения.

Они проходили мимо садов на склоне холма; время от времени
они слышали выстрелы и видели клубы дыма.
в воздухе; шум толпы постепенно затих, и на смену уличной пыли пришла свежая трава.

 Обернувшись у фонтана, к которому подводили городской скот, чтобы напоить его, он увидел охотников, егерей в зелёных мундирах и множество крестьян, соревнующихся за приз — овцу.

Мишень была установлена на противоположной стороне холма перед большим дубом; стрелки, стоявшие за садовыми оградами, пробовали свои ружья, взводили курки до отказа, качали головами; одни делали ставки, другие принимали позы, как будто играли в кегли; и
каждый считал себя умнее того, кто промахнулся.

 Франц Матеус, которого всегда заставлял дрожать звук выстрела, поспешил
на Акациину улицу, уединённость которой после стольких бурных сцен
обладала странным очарованием. Все жители Хаслаха были в церкви.

 При последнем ударе церковных колоколов выстрелы повторились;
вдали послышалась органная прелюдия. Мэтр Франц и его
ученик свернули на улицу Тонне-Руж перед «Тремя
Розами».




 ГЛАВА XII.


 Когда Куку Питер отвел Шимеля в конюшню, Матеус, уставший от
Прогуливаясь по ярмарке, он зашёл в трактир. Знаменитый философ никак не ожидал увидеть ту великолепную картину, которая предстала его взору: от одного конца главного зала до другого тянулся стол, накрытый белой льняной скатертью с красной каймой; на нём было расставлено более сорока тарелок, и на каждой лежала чистая жёсткая салфетка, сложенная в форме лодки или митры; все они выглядели почти новыми, как будто их только что достали из бельевого пресса. Кроме того,
на каждой крышке была бутылка хорошего эльзасского вина, и через равные промежутки времени
В больших бутылках с водой, прозрачных, как хрусталь, отражались окна,
небо и окружающие предметы.

Добавьте к этому, что пол, вымытый накануне вечером, был посыпан мелким
песком; что воздух свободно циркулировал через полуоткрытые окна; что
запах жареного мяса доносился из маленького окошка, выходящего на
кухню; что звон тарелок и чашек, «тик-так» жаровни, потрескивание
огня в очаге — всё это вместе возвещало о большом пире по тридцать су
с человека; и вы можете себе представить,
С каким удовольствием метрдотель Франц сел за один из маленьких столиков,
вытер пот со лба и стал ждать, когда подадут ужин.

 Ни одна душа не нарушала тишину в столовой, потому что было хорошо известно,
что в «Трех розах» в этот торжественный день будет много гостей и что никто не обратит внимания на того, кто пришел сюда просто выпить кружку-другую вина.

На какое-то время прославленный философ предался наслаждению этим восхитительным отдыхом. Затем он достал из кармана сюртука «Краткое содержание антропозоологии» и начал искать текст
достойный такого случая.

Итак, матушка Якоб, услышав, как открылась дверь, выглянула в
маленькое кухонное окошко и, увидев серьёзного мужчину, читающего
книгу, на мгновение замерла, разглядывая его. Затем она знаком
позвала свою толстую служанку Орхель и, указывая на прославленного
философа, сидевшего в задумчивой позе, облокотившись на подоконник,
спросила, не похож ли он на старого кюре Захарию, который умер пять
лет назад.

Орчел заявил, что это был он сам. Маленький Кейтел, который в тот момент
Позаботившись о поддоне для капель, она подлетела посмотреть, что происходит, и едва сдержала возглас удивления. На кухне поднялась суматоха; все по очереди заглядывали в маленькое окошко и бормотали:
«Это он!» — «Это не он!» Наконец мать Якоб, внимательно посмотрев на него, велела Катель
присмотреть за кастрюлей и, пригладив седые волосы под чепцом, вошла в столовую.

 Знаменитый философ был так поглощён своими мыслями, что не услышал, как открылась дверь, и матери Якоб пришлось спросить его, чего он хочет, чтобы привлечь его внимание.

— Чего я желаю, добрая женщина, — серьёзно сказал Матеус, — чего я желаю, ты не можешь мне дать. Только Тот, кто видит и управляет нами с высоких небес, Тот, чья неизменная воля — закон Вселенной, только Он может даровать мне в этот решающий момент вдохновение, о котором я прошу Его. Говорю тебе искренне — воистину, грядут великие события. Пусть те, кто
чувствует себя виноватым из-за слабости или невежества, унизят
себя! — пусть они увидят свои недостатки, и они будут им прощены!
Но пусть софисты, гордые, нечестивые и неспособные к благородству
и благородных чувств, и, я говорю, даже какой-то справедливости — пусть софисты и сенсуалисты, которые всё глубже и глубже погружаются в материализм, заходят так далеко, что отрицают бессмертную душу, принцип человеческой морали и человеческого общества, — пусть они трепещут: между нами навсегда пролегла глубокая пропасть!»

 Матушка Жакоб, которая упрекала себя за то, что не присоединялась к процессии последние три года, подумала, что мэтр Франц читает её мысли.

«Боже милостивый! — в ужасе воскликнула она. — Я вижу свои ошибки; я прекрасно понимаю, что
должна была пойти с процессией, но наш дом нельзя оставлять без присмотра
сама. Я обязан позаботиться об этом сам, и особенно присматривать за
кухней.

“ Кухней! ” воскликнул Матеус. “Неужели ради кухни ты пренебрегаешь
великим вопросом преображения тел и переселения
душ? О, моя добрая женщина, ты достойна сожаления! Почему вы накопите
сокровища ценой своей бессмертной души? Для ваших детей?—вы
нет. Для себя, значит? — Увы! Жизнь длится лишь мгновение, и вы едва ли
можете ею наслаждаться. Для своих наследников? — Нужно ли развивать в них любовь к бесполезным земным благам, из которых
алчность, скупость и жадность, которые слишком часто заставляют нас желать смерти тем, кто нам близок?

«Этот человек знает всё, — подумала матушка Якоб. — Он знает, что у меня нет детей; он знает, что мой негодяй-племянник, который бросил карабинеров, только и ждёт моей смерти, чтобы унаследовать всё, чем я владею; и он знает, что я уже три года не хожу на процессию. Он пророк!»

Так рассуждала мать Джейкоба, когда началось шествие. Среди всеобщей тишины поднялся
громкий шум, затем раздались звуки
Раздались звуки церковного органа и пение. Затем внезапно пение донеслось до
рынка: мощи святого Флорана, которые несли молодые девушки в белом,
крест, развевающееся знамя, приходские священники в парадной
одежде, хористы в красных шапках, появившиеся вдалеке, а затем шумная
процессия. Но вместо того, чтобы пойти по улице дю
Тонне-ле-Руж, согласно древнему обычаю, установленному самим Сен-Флораном, обошёл Хаслах, и долина наполнилась тихим журчанием, которым восхищался прославленный философ.
с горы: «Молитесь за нас! — молитесь за нас!» Это было похоже на сильный порыв ветра в лесу, смешанный с громкими звонами колоколов; это было что-то грандиозное.

«О, величественное и прекрасное зрелище, поистине достойное человека!» — воскликнул Матеус.
«Восхитительное собрание людей, объединяющих свои мысли в одну общую мысль, свои души — во всеобщую душу! О, благородный и трогательный образ будущего!»— Что же тогда будет, когда вся истина разнесётся по миру? Когда, воспарив на крыльях трансцендентальной логики и устремляясь к небесам, человечество увидит лицом к лицу...
существо из существ, Великий Demiourgos! В какой безграничной высоты
энтузиазм не мужчины поднимаются, так как они даже сейчас до сих пор на
просто предчувствие истины!”

Говоря так, знаменитый философ все больше и больше оживлялся.
Но мать Джейкоба уже давно вышла из столовой и ходила от двери к двери, рассказывая соседям, что к ней в дом пришёл пророк, что этот пророк всё знает, что он рассказал ей о ней самой — что у неё нет детей, что её племянник Йери
Ханс, желавший завладеть её имуществом, и то, что время было близко! — что он знал наши
самые сокровенные мысли и творил чудеса!

Орчел и Катель тоже покинули свои посты и последовали за матушкой
Джейкоб, поддерживая, подтверждая и приукрашивая всё, что она говорила.

Они бы оставили всё на произвол судьбы, если бы Куку Питер,
по вдохновению свыше, не зашёл на кухню и не увидел заброшенные котлы. В священном ужасе он поливал жаркое, заглядывал в кастрюли, снимал пену с бульона, помешивал соусы, заново заворачивал жаркое, клал хлеб в суп, вынимал _k;chlen_ из
Он вынул из печи и расставил все блюда в правильном порядке, зовя, крича и
старательно работая. Но никто ему не отвечал. Наконец, через полчаса,
не в силах больше ничего делать, он спустился во двор, чтобы вымыть
руки и лицо, потому что не хотел появляться в таком виде перед маленькой
Терезой.

В тот же миг пришли мать Джейкоб и её соседки. Увидев, что всё готово и разложено по местам, добрые женщины воздели руки к небу и воскликнули: «Чудо!»

Услышав шум на кухне, Куку-Питер тут же вернулся;
и каково же было его удивление, когда матушка Якоб подвела его к маленькому
окошку, указала на Матеуса и рассказала о чуде, которое сотворил этот
добрый человек!

Он был готов разразиться громким смехом, но
внезапно схватился за бока и втянул щёки.

«Ах!» — воскликнул он, — «возможно ли это? Значит, вот что я видел!»

Соседи столпились вокруг него и стали расспрашивать, что он видел. Тогда
Куку Питер серьёзно рассказал, что, проходя мимо кухонной двери, он
он увидел белую фигуру — что-то вроде ангела, — вертевшего вертел.

«Я видел это так же ясно, как вижу тебя», — сказал он матери Джейкоб.

И все добрые женщины переглянулись в немом изумлении. Ни
одна из них не осмелилась ответить ни слова; они вышли на цыпочках,
не издав ни звука, и весть о чуде быстро распространилась по Хаслаху.

Когда пришло время подавать ужин, матушка Джейкоб едва
осмеливалась прикоснуться к крышке одной из кастрюль; она то и дело
поворачивала голову, воображая, что ангел стоит у неё за спиной, и
две её служанки тоже были в смятении.

Таким образом, Куку-Петер, чтобы обеспечить торжество своей доктрины, обманул весь город Хаслах и втянул своего учителя, прославленного доктора Франца Матеуса, в новую череду необыкновенных и удивительных приключений.




Глава XIII.


Ровно в полдень шествие закончилось. Священники, певчие,
дьяконы, женщины, дети, горожане и паломники, смешавшись
друг с другом, вернулись в Хаслах — кто-то, чтобы сесть за хороший обед,
запивая его белым вином, пивом и кофе; кто-то, чтобы съесть свой паёк на
в углу у фонтана или на каменной скамье у трактира.

Знаменитый философ почувствовал, что пришло время проповедовать.

Куку Питер, войдя в столовую, сказал ему:

«Учитель, сядь во главе стола, а я сяду по правую руку от тебя, чтобы поддерживать учение».

Франц Матеус сел на место, указанное ему учеником, во главе столаБле, перед окнами.

В комнате было очень быстро заполнили толпы людей, приходят из всех
районов Эльзаса и Лотарингии—все достойные крестьян, которые селились на трех
Розы и не пожалели тридцати су за хороший обед. Там были
также несколько альпинистов, среди которых были дама Тереза и Ханс Аден;
они сели справа от Куку-Петера, который взял в левую руку большой нож для разделки мяса с роговой рукояткой и вилку, чтобы разрезать
мясо на куски.

Когда подали суп, ужин начался в тишине.

Дама Тереза с ребёнком на коленях, казалось, была очень рада.
рядом с Куку Питером, который заботился о ней с величайшей нежностью и угощал самыми вкусными блюдами.

 Теперь, когда весть о Матеусе и его чуде распространилась по Хаслаху, люди со всех сторон спешили в «Три розы» и заглядывали в окна столовой, требуя показать им пророка.  Мать
 Якоб, стоя на пороге, рассказывала им обо всём, что произошло, и слуги, оставшись одни, едва успевали подавать на стол. Катель поспешно
обходила стол, расставляя посуду, убирая тарелки и заменяя
опорожнённые бутылки, а Орчел приносил посуду с кухни.

В столовой становилось всё оживлённее; гости, не подозревавшие о
высокой миссии прославленного философа, болтали о
пустяках — о ярмарке, урожае, грядущем сборе винограда. Они ели, смеялись, пили, звали слуг, которые бегали вверх и вниз по винтовой лестнице с тарелками квашеной капусты, савойской горчицы, копчёных колбасок, жареных бараньих ног, уток, плавающих в собственном соусе, и маленьких поросят, покрытых золотисто-жёлтой хрустящей корочкой.

 В разгар этого радостного оживления метрдотелю Францу показалось, что он слышит
эти пророческие слова: «Честь! Слава! Честь великому Матею!
 Вечная слава изобретателю странствий душ! Слава!
 слава! честь! слава! Честь великому Матею! Вечная слава изобретателю странствий душ!» И в безмолвном экстазе он откинулся на спинку стула, уронил вилку и прислушался к этим далёким голосам; но, по правде говоря, это было всего лишь действие эккерстгальского вина и шумного гула в комнате.

Было около двух часов, и наступило время десерта — время, когда все говорят одновременно и никто не слушает, когда каждый
Он считает себя остроумным и сначала один, а потом и другой смеются, не понимая почему.

 В этот момент прославленный доктор встал из-за стола и
серьёзно начал объяснять, как происходит трансформация тел и переселение душ.  Он говорил спокойно и сказал:

«Справедливость — это закон Вселенной; с начала времён всё сущее подчинялось закону справедливости; всё было создано им, и ничто из созданного не было создано без него. Это была жизнь, а жизнь была волей; и воля одухотворила материю, откуда появились растения, откуда появились животные, откуда появился человек!

“Был человек, посланный Небом, по имени Пифагор: он пришел в мир
, и мир не понял его — его доктрины не были
поняты!”

Так говорил знаменитый философ, и все присутствующие слушали в
удивления на его мудрость. Но среди номером была старая
Анабаптист по имени Пелсли, богобоязненный человек; и этот почтенный человек был
возмущен учением прославленного философа. Итак, подняв один из своих пальцев с вдохновенным видом, он воскликнул:

«Дух говорит прямо, что в грядущие времена некоторые
оставьте веру, следуя заблуждающимся умам и дьявольским доктринам,
преподаваемым лицемерами, чья совесть запятнана преступлениями!

Произнеся эти слова, он снова замолчал. Все почувствовали,
что он имеет в виду Франца Матеуса.

Знаменитый философ побледнел, услышав, как вокруг него поднялся ропот. Куку Питер покраснел, как раскалённый уголь.

Но, быстро собравшись с силами, мэтр Франц ответил:

 «О, самозванцы и неверующие, неужели вы осмеливаетесь отрицать, что правосудие должно быть законом мира? Разве все существа не были равны до того, как некоторые из них
продвинулись благодаря заслугам? Если бы они не существовали до рождения, то почему между ними есть различия? Почему один должен родиться растением, другой — человеком или животным? Почему один должен родиться богатым, другой — бедным, глупым или умным? Где была бы справедливость Бога, если бы все эти различия не были следствием заслуг или проступков в предыдущих жизнях?

Анабаптист, вместо того чтобы сдаться под натиском этого неопровержимого аргумента, снова поднял свой длинный тощий палец и сказал:

«Бегите от дерзких и ребяческих басен и займитесь
благочестие, ибо благочестие полезно для всех, ибо оно обещано как средство для обретения настоящей и будущей жизни. То, что я говорю вам, — несомненная истина,
и она достойна того, чтобы быть принятой со всем смирением; ибо то, что позволяет нам переносить невзгоды и оскорбления, — это наша надежда на живого Бога, который является Спасителем всех людей, но в первую очередь верующих».

 При этих словах собравшиеся, казалось, были сильно встревожены, и
 Матеус увидел, что на него снова смотрят угрожающе. Знаменитый
философ в этой критической ситуации воздел глаза к небу и воскликнул:

«Существо из Существ! О Великий Демиург! Ты, чья могущественная воля и
неизменная справедливость управляют всеми душами, смилуйся — смилуйся и просвети этот разум,
ослеплённый завесой заблуждений и предрассудков!»

Но анабаптист Пелсли, разъярённый этим, воскликнул:

«Не ты ли, Дух Тьмы, стремишься затуманить наш разум? Разве не написано: «Если кто-то учит учению, отличному от этого, и не принимает учение благочестия, то он горд и ничего не знает; он одержим злым духом, который ввергает его в споры и словесные распри, из которых рождаются
зависть, соперничество, скандалы и злые подозрения?»

 Знаменитый доктор не знал, что ответить, когда Куку Питер
вступил в спор, потому что он продавал Библии и альманахи и знал о Священном Писании столько же, сколько анабаптист.

— Но, — воскликнул он, ударив кулаком по столу и пристально глядя на анабаптиста, — но «нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, и ничего сокровенного, чего не узнали бы. Ибо что вы сказали в темноте, то будет провозглашено на свету, и что вы прошептали в комнатах, то будет провозглашено с
на крыше дома!’ Тогда я говорю тебе, Пелсли, какой ты лицемер! — ‘Ты можешь
различать лик неба и земли; но как же так получилось, что ты это делаешь
не различаешь на этот раз? И почему даже сами судьи не в чем
верно?”

Кукует Питер едва закончил говорить эти слова, когда великое смятение
был слышен в доме, и все смотрели друг на друга, спрашивая—

— В чём дело? Что означает весь этот шум?

 Теперь это была старая Маргредель, парализованная жена Никеля Шулера, ткача.
Ей рассказали о чудесах, совершённых
прославленный философ, пришла, чтобы исцелиться. Бедняжку, сидевшую в большом кресле, с которого она не вставала два года, несли на плечах четверо паломников. Толпа теснилась вокруг неё, крича:

«Мужайся, Маргредель! Мужайся!»

 Маргредель печально улыбнулась, потому что верила в пророка и уже чувствовала, как в ней пробуждается жизнь.

Когда она подошла к «Трём розам», матушка Якоб, которая видела, как она приближается,
открыла наружные створчатые двери, а затем и двери большой столовой.

Бедная Маргредель, какой она стала из-за болезни, предстала перед ними бледной,
исхудавшая, умоляюще поднявшая тонкие руки и кричащая:

 «Спасите меня, мистер Пророк! — соизвольте взглянуть на вашу смиренную служанку!»

 И толпа теснилась в коридоре, у окон и даже в комнате, повторяя те же слова.  Смятение было крайним.

Увидев это, Куку Питер хотел сбежать, потому что не верил в чудеса учения и боялся, что его побьют камнями, если его хозяин не вылечит бедную женщину.

 Однако прославленный философ не только не сомневался, но и был так уверен в своей миссии, что сразу же сказал себе, что
Существо из Существ послало это несчастное создание, чтобы
дать ему возможность явить вселенной блестящее доказательство истин
антропозоологии. Преисполненный этой уверенности, он поднялся и
направился к Маргредель, которая смотрела на него широко раскрытыми
глазами. Толпа расступилась перед ним, и мэтр Франц, подойдя к
парализованной, посмотрел на неё с большой нежностью и сказал ей в
полнейшей тишине:

«Женщина! Ты веришь в Существо Существ — в Его бесконечную
доброту?»

Подняв глаза к небу, Маргредель слабым голосом ответила:

«Бог, который видит все сердца, знает, как искренне я верю».

«Что ж, — твёрдо воскликнул Матеус, — вера спасла тебя! Встань — ты исцелена!»

При этих словах, идущих из глубины его души, все присутствующие задрожали до
костей. Маргредель почувствовала, как необычайная сила наполняет
все её тело; она сделала усилие, поднялась и, рыдая, упала на колени
у ног Матеуса.

«Я спасена! — воскликнула она. — Я спасена!»

Было трогательно видеть эту бедную женщину у ног доброго человека.
ноги, которая, ласково улыбнувшись ей, подняла ее и поцеловала в
сморщенные щеки, сказав—

“Все хорошо, все хорошо; возвращайся в свое жилище”.

Что она немедленно и сделала, заплакав.—

“Мои бедные дети! — мои бедные дети! Я больше не буду для вас обузой!"
Затем мэтр Франц повернулся к собравшимся и спокойно сказал: ”Спасибо". - Сказал он. - "Мои бедные дети!"

Я больше не буду обузой для вас!—

«Такова была Божья воля — кто осмелится отрицать силу Божью?»

 Эти слова поразили всех присутствующих, и сам Куку Питер
был настолько потрясён увиденным и услышанным, что в замешательстве
не мог сдвинуться с места и дрожащим голосом воскликнул:

“Учитель! Я недостоин развязать шнурки на твоей обуви! Учитель! ты
великий пророк, истинный пророк! Сжалься над своим бедным учеником
Кукует Питер—существа чувственные и полные дефекты—кто сомневался в тебе!”

Только анабаптистов был при своем мнении; он рвал на себе юбки и оставил
номер, плачет—

«И в тот день он воздвиг лжепророков, которые творили великие чудеса и
удивительные знамения, даже соблазняя, если это было возможно, самих
избранных!»

Но толпа не слушала его и не переставала восхвалять мэтра
Франца за совершённые им чудеса.




Глава XIV


Именно так прославленный доктор Матеус, зная силу
воли, продемонстрировал величие Бытия Существ.

Маргредель вернулась к себе домой, и толпа провозгласила чудо
по всему Хаслаху. Ее соседи и те, кто видел ее впоследствии
сидя у ее двери, сказали—

“Разве это не Margredel, парализованный, сидит на ее пороге потепление
себя под солнцем?”

Некоторые ответили: «Да, это она». Другие сказали: «Нет, это кто-то другой, похожий на неё». Но она закричала: «Это я! Пророк из «Трёх роз» вылечил меня!»

Люди со всех сторон спешили к «Трём розам»; они покидали церкви, чтобы увидеть и услышать пророка.

Франц Матеус стоял у одного из окон столовой, наблюдая за этим
зрелищем и испытывая неописуемое удовольствие.

«О великий Демиург, — воскликнул он про себя, — я благодарю Тебя! Я благодарю Тебя
за то, что Ты позволил мне дожить до этого дня!» Франц Матеус теперь может
умереть; он увидел триумф антропозоологии!»

 Тем временем анабаптист Пелсли отправился к мэру Хаслаха, чтобы
осудить прославленного философа.

Месье Джордж Бреннер, мэр, сидел за столом в окружении
своих друзей, весело отмечавших Светлое воскресенье, когда
вошел анабаптист.

Анабаптистская обзоры, спокойно и правдиво, огромные
обстоятельства, которые имели место.

«Эти люди, — сказал он, — познав Бога, не прославили Его как Бога
и не возблагодарили Его; но они сами себя ввели в заблуждение
своими тщетными рассуждениями, и их бессмысленные сердца наполнились
тьмой. Они лишились рассудка, приписывая себе
имя мудрецов; они перенесли честь, которая по праву принадлежит нетленному Богу, на образ тленного человека и на фигуры животных, четвероногих и пресмыкающихся; поэтому Бог предал их желаниям их сердец, порокам и нечистоте;
так что, погрузившись в это, они обесчестили свои собственные тела,
поставили ложь на место Божьей истины и воздали твари
поклонение и верховное владычество вместо того, чтобы воздать их
Творцу, благословенному во все века!»

Так говорил анабаптист Пелсли, и мэр, ударив по столу, воскликнул:

«Что ты мне говоришь? Возможно ли такое?»

«Приди и посмотри сам», — ответил анабаптист.

Мэр встал и покинул жену, детей и друзей в очень дурном расположении духа,
потому что с тех пор, как процессия вернулась, он не мог ни минуты
поспать спокойно, и несколько человек уже говорили с ним о чудесах —
не о том, что произошло с Маргредель, а о том, что случилось на кухне
матушки Якоб.

Добравшись до улицы Тонне-Руж, он с трудом
процессия двигалась так быстро, что толпа людей кричала:

«Слава! Честь пророку!»

Вдалеке у окна можно было увидеть прославленного доктора,
окружённого Куку Питером, высоким Гансом Адэном и всеми гостями «Трёх роз»,
которые красноречиво обращались к толпе.

Однако мэру удалось пробиться сквозь толпу, и
Куку-Питер внезапно увидел, как он поднимается по ступенькам
паба.

Это стало ужасным потрясением для храброго скрипача, потому что он сразу понял, что
учение вот-вот подвергнется большой опасности.

Мэтр Франц всё ещё говорил, когда в столовую вошёл мэр,
и тогда анабаптист, указывая на прославленного философа, обвинил
его в следующем: —

«Поскольку благодаря вам, господин мэр, мы наслаждаемся глубоким миром, и
поскольку благодаря вашему мудрому предвидению было отдано несколько весьма полезных распоряжений, мы обвиняем этого человека в том, что он является главой мятежной секты, сеющей раздор и смуту в этом городе, проповедующей ложные учения и творящей чудеса».

 Пораженный, услышав это обвинение, произнесенное громким и торжественным голосом,
Услышав этот тон, Франц Матеус обернулся и, увидев мэра, повязавшего свой официальный шарф, пришёл в ужас.

«Кто вам разрешил творить чудеса и проповедовать на публике?» —
потребовал мэр.

Знаменитый философ поначалу не мог ответить, но через несколько секунд
собрался с духом и сказал с глубоким негодованием:

«С каких это пор для того, чтобы учить истине, нужно разрешение? О, ужасное осквернение, достойное самого сурового наказания и порицания на все времена! Если бы Пифагор, Сократ, Платон и многие другие
Разве им нужно было разрешение, чтобы проповедовать свои доктрины? Разве за ними не следовали их ученики, окружённые уважением, восхищением и энтузиазмом целых народов?

 Озадаченный этой тирадой, мэр несколько мгновений смотрел на этого доброго человека, а затем сказал:

— Вам повезло, что у нас нет общественной тюрьмы, иначе я бы немедленно отправил вас туда, чтобы научить вас уважительно обращаться к судье, когда он в мантии. Даю вам двадцать минут, чтобы убраться из этого города, и если вы задержитесь здесь ещё хоть на секунду, я отправлю вас в Саверн в сопровождении двух жандармов.

Все гости в изумлении переглянулись, и Куку Питер,
повернувшись к анабаптисту, который торжествовал в свою очередь, сказал ему с презрительным красноречием:

«Сказано: «Отдадут тебя в руки судей, чтобы тебя пытали,
и ты будешь изгнан по справедливости».

И присутствующие, не менее возмущённые, чем ученик Матея, набросились бы на анабаптиста, если бы не присутствие мэра.

 Однако прославленный философ успел прийти в себя, и
когда его сердце разрывалось от боли при мысли, что он вот-вот потеряет
плод стольких усилий и жертв, он решил защищаться.

«Господин мэр, — сказал он с напускным спокойствием, — господин мэр, я с большей уверенностью попытаюсь оправдаться, зная, что вы уже несколько лет управляете этой провинцией. Вы можете без труда убедиться, что я пробыл в Хаслахе не больше одного дня и что этот анабаптист не застал меня ни спорящим с кем-либо, ни собирающим людей в церквях, храмах или общественных местах. Он не смог доказать ни одно из выдвинутых против меня обвинений. Это правда,
и я признаю перед вами, что служу Богу Пифагора, уповая на
Него, как уповает сам анабаптист, и зная Его, как знает Его он.
Именно поэтому я неустанно тружусь, чтобы моя совесть была чиста,
и поскольку она велит мне распространять свет всеми возможными
способами, я отправился в путь с этой благородной целью, покинув
кров моих отцов, моих друзей и всё, что мне дорого в этом мире,
чтобы исполнить свой долг. Позвольте мне тогда остаться здесь ещё на один день — большего я не прошу — чтобы обратить весь город в
веру антропозоологии».

“Еще одна причина, почему ты должен быть отправлен сразу,” прерванные
мэра; “вместо двадцати минут, я не позволю тебе больше, чем
десять”. Обращаясь к анабаптистов, “Pelsly, - сказал он, - принеси
жандармов”.

При этих словах Франц Матеус почувствовал, что его заячья натура берет верх.

“О, господин мэр, господин мэр!” - воскликнул он, и глаза его наполнились слезами.
“потомки будут сурово судить вас!”

Он молча вышел из комнаты.

На несколько мгновений все присутствующие были опечалены этой сценой. Куку
Питер печально оглядел стол и не знал, что
курс, который нужно избрать. Внезапно он выпрямился и громко воскликнул—

“Потомки будут строго судить вас, господин мэр! Тем хуже для вас”.

Сказав это, он сдвинул шляпу на ухо, скрестил руки за спиной
и величественно вышел через ту же дверь, что и мэтр Франц.

После ухода Куку Петра поднялся большой шум. Иаков
Фишер, человек чувственный и от природы жадный до денег, вспомнил, что
Куку Питер и Матеус жили в пристройке, что они дали
Бруно два мешка овса и что они не только сами обедали у
по тридцать су с каждого, но Ганс Аден и Тереза тоже ужинали за их счет.

Поэтому он поспешил за Куку Питером, крича:

«Стой! Стой! Ты не уйдешь так, не заплатив».

Все последовали за хозяином, охваченные любопытством и желая
посмотреть, что будет дальше.

Поднявшись по ступенькам во двор, они увидели, как мэтр Франц выходит из
сараюшки, ведя Бруно под уздцы, а за ним Куку Питер с седлом, саквояжем и другими вещами, спешащими
приготовиться к отъезду.
отъезд, так как он опасался, что их могут попытаться задержать.

 Якоб Фишер возмущённо вскрикнул и спрыгнул с лестницы, перепрыгивая через четыре ступеньки.

 «Вы так просто не уйдёте!» — воскликнул он. «Я задержу эту лошадь в качестве залога».

И, охваченный гневом, он попытался остановить Бруно, но Куку Питер, грубо оттолкнув его, схватил палку, лежавшую за дверью конюшни, и
воскликнул:

«Отойди! У нас с тобой нет ничего общего!»

 Якоб Фишер вцепился в уздечку, а Матеус мягко сказал:

«Положи палку обратно за дверь, мой дорогой ученик, положи эту палку
вернись на своё место».

 Куку-Питер, казалось, не хотел подчиняться, но, когда он увидел, как толпа спускается по ступенькам во двор, он вспомнил психологические уроки Обербронна и сдался.

 Почти в тот же миг несколько человек окружили лошадь, прославленного философа и его ученика. Каждый рассказывал о случившемся по-своему, и Матеус был глубоко огорчён,
слушая все эти крики, речи и объяснения, потому что одни
одобрительно отзывались о нём, а другие сильно ругали за то, что он хотел уйти, не заплатив.

В толпе были Якоб Фишер и его жена, большой Орхель и
маленькая Катель, Ганс Аден и дама Тереза, Каспер-Зибель, сын
Людвига-Зибеля, кузнеца, Пассауф, жандарм, в своей большой
жандармской шляпе, анабаптист Пельсли и мэр в трёхцветном
платке. Поднялся большой шум.

В конце концов мэру удалось добиться тишины, и Якоб Фишер
изложил суть дела.

«Эти люди, — сказал он, — должны мне за проживание в пристройке, за четыре
ужина по тридцать су и два кормления овсом; всего семнадцать
франков. Если они уйдут, где они будут? Я ничего о них не знаю. Куку
У Питера никогда не было ни су. Я требую, чтобы лошадь осталась в залог».

 Матеус ответил:

«Во все времена пророки получали еду и питьё в домах своих хозяев, которые считали, что им повезло, что они могут их принять; а когда двери закрывались перед ними, они отряхивали пыль со своих ног и отправлялись в другое место. И я говорю, что таких упрямых людей очень жаль: им лучше было бы никогда не приходить в
в мире, поскольку они не делают ничего, кроме как причиняют нам боль своим
злодеяниями».

 Несмотря на это красноречивое обращение, ни мэр, ни Якоб Фишер,
по-видимому, не были убеждены; напротив, трактирщик повторил
по пунктам свой счёт: столько-то за лошадь, столько-то за прославленного
философа и его ученика, столько-то за их гостей; всего семнадцать
франков.

 Мэр, видя, что шум нарастает, сказал:

«Джейкоб, возьми лошадь и оставь её в залог. Им придётся идти пешком, вот и всё».

 Хозяин гостиницы тут же выхватил поводья из рук Матеуса, и
Добрый человек, совершенно не готовый к такому потрясению, чуть не упал на землю, но он вцепился в шею Бруно и, обняв его, зарыдал, как ребёнок.

«Бруно! Мой бедный Бруно!» — воскликнул он. «Они хотят разлучить тебя со мной — тебя, моего товарища по труду, — тебя, моего лучшего, моего единственного друга! О, не будь так жесток! Бруно! Мой бедный Бруно!» Что с тобой будет вдали от твоего
хозяина? С тобой будут плохо обращаться — им не будет дела до твоих долгих
лет службы!»

 Слезы седовласого старика тронули всех присутствующих.

 «Это жестоко, — говорили они между собой, — забирать этого бедного старика
отнимите у него лошадь. Он не бесчестный — посмотрите, как он плачет; только добросердечные люди так любят животных!

 Несколько женщин, пришедших, как и остальные, с детьми на руках, поспешно ушли, потому что не могли этого вынести.

 Куку Питер, стоявший позади Бруно, удручённо повесил голову; он винил себя во всём случившемся, и по его красным щекам текли две большие слезы.
Дама Тереза тоже плакала, и, поскольку все стояли неподвижно, чтобы не дать хозяину забрать лошадь, эта добрая маленькая женщина проскользнула за спину
Куку Питеру и незаметно сунула ему в руку тридцать франков.

— Примите это, месье Куку-Питер, ради моей любви, — прошептала она.

Куку-Питер положил деньги в карман жилета и зарыдал ещё сильнее.
Через несколько мгновений он поднял голову и воскликнул:

— Месье Якоб, я не мог подумать, что вы так поступите! — Я думал, вы
доверяете честному человеку! Но раз уж так вышло,
вот тебе деньги — и отпусти эту лошадь, или я размозжу тебе голову!

 Он снова схватил палку, лежавшую за дверью конюшни, и все были бы рады, если бы он избил этого жалкого трактирщика.

Куку-Питер даже расплатился с Гансом Адэном, бросив на Терезу такой нежный взгляд, что она смутилась до глубины души; он также поцеловал ребёнка, которого она держала на руках. Затем громким звонким голосом он закричал:

«Вперёд, мэтр Франц! вперёд! Мужчины — негодяи!»

Матеус вскочил на лошадь, Куку Питер распахнул ворота, ведущие на
поле, и мэр почувствовал себя спокойно, только когда они исчезли в
лесу Саверн.

В городе поднялся шум; позвали пророка, и
толпа потребовала чудес!




Глава XV


Невозможно описать, в каком унынии пребывали Франц Матеус и его
ученик после того, как они покинули Хаслах.

Куку Питер больше не мог сдерживать свой гнев; на каждом шагу он
размахивал своей палкой и восклицал:

«Проклятый анабаптист! Проклятый мэр! Проклятый Якоб Фишер! Ах вы, негодяи! Если бы вы только были здесь, я бы заставил вас танцевать!» Я бы не оставил и волоска на ваших головах! Выгнать такого достойного человека! — человека, который творит чудеса! — человека, который стоит больше, чем все вы, вместе взятые, для двадцатого поколения!
 Бандиты! бродяги! вам повезёт, если я встречу вас раньше или позже!

Так говорил Куку Петер, время от времени оглядываясь назад, чтобы
убедиться, что жандармы не идут по их следу.

Знаменитый философ произнес ни слова, но уткнулся в его
печаль. Только намного позже, когда они достигли деревни
Тиффенбах, расположенной в одном из горных ущелий, добрый
человек, казалось, пришел в себя. Затем, приподняв свою широкополую шляпу и вытерев пот со лба, он сказал с удивительным спокойствием:

«Дорогой ученик, мы прошли через очень суровое испытание; давай вернёмся
слава Демиургу, который, как всегда, укрыл нас под своей сенью.
 Напрасно софисты преследуют нас своими оскорблениями, напрасно они множат препятствия и устраивают засады на нашем пути; всё это лишь служит тому, чтобы продемонстрировать защиту Существа Существ, которое возлагает на нас самые светлые надежды.

 «Вы правы, доктор, — ответил Куку Питер, — когда люди могут творить чудеса, как мы, им нечего бояться. Не пройдёт и шести месяцев, как
я снова въеду в Хаслах в епископской шапке на белом коне; у меня будут два
мальчика-певчих, которые будут нести подол моего одеяния, и ещё несколько, которые будут воскурять благовония
у меня под носом; но, тем не менее, я думаю, что нам не повредит узнать, куда мы направляемся».

«Пусть это вас не беспокоит, мой дорогой друг, — ответил прославленный философ, — перед нами всегда будет достаточно места. Если до сих пор у нас ничего не получалось, то только потому, что нам нужен более просторный театр! Вы должны заметить, что Провидение в какой-то мере, вопреки нашим желаниям, вело нас в сторону больших городов; давайте отправимся в Саверн!»

«В Саверн! — смотри, куда идёшь! В Саверне полно адвокатов
и жандармов!»

Добрый апостол сказал, что, поскольку он оставил свою жену в Саверне, не говоря уже о многочисленных долгах перед пивоварами и трактирщиками по всему городу, но достопочтенный доктор не прислушался ни к одному из этих возражений.

«Жандармы созданы для воров, — сказал он, — а не для философов; пойдём вперёд, Куку Пётр, пойдём вперёд; каждое мгновение нашей жизни принадлежит человечеству».

Они прошли по безмолвной улице Тиффенбах; большинство
жителей были на ярмарке в Хаслахе, и маленькие домики с
их закрытые двери, их маленькие садики, окруженные разрозненными
изгородями, и их одинокие, поросшие мхом колодцы имели меланхоличный вид, сильно
отличающийся от праздничного веселья и оживления.

Куку Петер казался задумчивым.

“Скажите мне, мэтр Франц, ” сказал он, - раввины могут жениться?”

“Несомненно, мой друг; это даже обязанность, возложенная на них Моисеем, для
продолжения рода”.

“Да; но главный раввин Переселения душ?”

“Почему бы и нет? Брак - это естественный порядок вещей; я не вижу в нем ничего предосудительного
”.

Куку Питер сразу же пришел в хорошее расположение духа.

“Доктор, - сказал он, - мы были не правы, чтобы беспокоиться сами. Первым делом
мы будем делать по достижении Саверн, чтобы пойти к жене; она, должно быть сохранено
что-то в течение пяти месяцев”.

“Твоя жена!”

“Э! — да; моя жена, Гредель Бальцен, вышла замуж за Куку Петера до того, как тот стал
мэром и пастором города”.

“Ты никогда мне этого не говорил”.

“ Потому что ты никогда не спрашивал меня об этом.

— И вы не живёте вместе?

— Нет, она слишком худая, а я люблю полных женщин, ничего не могу с собой поделать, это у меня с рождения.

— Но тогда зачем вы на ней женились?

— Тогда я ещё не знал своих предпочтений, я был в возрасте невинности,
и эта девушка уговорила меня. В конце концов — вот как это было; видя, как она с каждым днём худеет всё больше и больше, я сказал себе: «Куку Питер, ты не из той же расы, вы не подходите друг другу, тебе лучше уйти». Поэтому я взял то, что было в шкафу, и ушёл.
 Совесть превыше всего; было бы слишком больно стать отцом худых детей; я пожертвовал собой».

Это признание удивило прославленного философа, но он был тронут деликатностью своего ученика и, более всего, его замечательными антропозоологическими взглядами.

— Друг мой, — сказал он, — я не могу не одобрить ваш поступок.
Если, однако, ваша жена была несчастна…

— Ба, мэтр Франц! она была только рада от меня избавиться. Мы никогда не могли договориться! когда я говорил «белое», она говорила «чёрное», и такие споры всегда заканчивались применением палки. Кроме того, чего ей не хватает?
Она служит пастору Швейцеру, одному из моих старых товарищей по Страсбургу,
с которым я работал в пивной, когда он изучал теологию. Сколько раз я водил его в погреб! Мартовское пиво!
крепкое пиво! пенящееся пиво! мы обошли все бочки. Ха! ха!
 ха! я не могу удержаться от смеха, когда думаю об этом! Но вернёмся к моей жене;
у неё есть двенадцать франков в месяц, питание и кров, и ей нечего делать, кроме как присматривать за домом, штопать бельё, варить суп и каждый вечер читать детям главу из Библии, пока пастор курит трубку и пьёт пиво в казино. Какая женщина не была бы счастлива, ведя такую жизнь, особенно если учесть, что пастор вдовец и больше не женился?

“Конечно, ” рассеянно ответил Матеус, “ конечно; она, должно быть, очень
счастлива”.

К этому времени они уже дошли до конца деревни, и прославленный
философ наблюдается узел женщины жестикулируют о каком-либо объекте
лежащий на земле.

Мельник, маленький человечек с обвисшими щеками, в серой кепке на голове,
белый от муки с головы до ног, стоял, прислонившись к двери, и говорил
с удивительным оживлением.

Несмотря на тиканье мельницы и шум воды, протекающей через шлюз, было слышно, как он восклицает:

«Пусть идут к чёрту! Это не моё дело!»

Мэтр Франц и Куку Питер пошли посмотреть, в чём дело. Когда они
подошли на несколько шагов, женщины отошли, и Матеус увидел старую цыганку, лежавшую у стены и, по-видимому, находившуюся при смерти.
 Эта старуха была такой морщинистой и дряхлой, что ей могло быть
сто лет; она ничего не говорила, но молодой цыган, стоявший на коленях рядом с ней, попросил мельника пустить её в его амбар.

Появление Матея несколько умерило гнев этого человека.

«Нет, нет, — сказал он более спокойным тоном, — старуха может умереть, и всё
расходы на её похороны легли бы на меня».

 Знаменитый доктор, опечаленный этим зрелищем, подошёл к двери,
наклонился к мельнику и мягко сказал ему:

 «Друг мой, как вы можете отказывать в приюте этому несчастному созданию?
 Подумайте, что она может умереть от голода. Каким упрекам вы бы себя подвергли в округе! Пойдёмте, позвольте себе
откликнуться на мольбу этого бедного ребёнка».

«Месье кюре, — ответил мельник, снимая шапку, — если бы они были
христианами, я бы не отказался, но язычники — я этого не потерплю!»

— Какое значение имеют их философские воззрения? — воскликнул мэтр Франц. — Разве
мы не все братья? Разве у нас не одни и те же желания, одни и те же страсти,
одно и то же происхождение? Поверьте мне, мой достойный друг, дайте этому несчастному созданию пучок соломы, и вы исполните свой долг, а Существо Существ воздаст вам за это.

Все женщины встали на сторону Матея, и мельник, опасаясь скандала, открыл свой амбар, но при этом осыпал проклятиями этих бродяг, которые вынуждали мир поддерживать их, пока они
пока они были живы, и похоронить их после смерти, чтобы никто не упрекнул его в
благотворительности.

Куку Питер наблюдал за всем этим, засунув руки в карманы и не
говоря ни слова; но когда Матье поклонился добрым женщинам и поехал дальше, он вдруг спросил:

«Месье Франц, вы считаете, что эта старуха очень больна?»

«Боюсь, что да», — ответил добрый человек, качая головой. — Я боюсь, что она не переживёт эту ночь.

 — Но ты же видел, как она встала без посторонней помощи, когда ей открыли сарай.

 — Это правда, и я до сих пор поражён этим, — ответил Матеус.  — Эти
У цыган, должно быть, очень тяжёлая жизнь! Это из-за их трезвого и примитивного образа жизни, который они ведут среди лесов. Они не знают ни излишеств за столом, ни пьянства, ни труда, которые так вредны для других людей. Так жили наши прародители».

 Куку Питер не мог сдержать улыбку.

— Месье Франц, — сказал он, — при всём уважении к вам, я достаточно хорошо знаю цыган, чтобы понимать, что они никогда не отказываются от хорошей еды и что они пьют гораздо больше бренди, чем мы. Что касается работы, вы правы: они предпочитают бездельничать, а не приносить пользу.
человечеству; не то что мы, которые работаем на будущие поколения. Знаешь, что я думаю об этой старухе?

 — Что ты о ней думаешь, друг мой?

 — Я думаю, что она больна не больше, чем ты или я; что, обойдя все двери в городе, чтобы проверить, хорошо ли они заперты, эта старая мошенница, обнаружив, что взять нечего, притворилась больной, чтобы попасть на мельницу. Ночью она и мальчик, который будет с ней, тихо встанут, прокрадутся в курятник, свернут шеи курам, индейкам и уткам, а завтра, ещё до рассвета, она
исчезли! Таково моё мнение».

«Как вы можете так думать?» — воскликнул прославленный
философ. «О, Куку Питер! Куку Питер! очень неправильно думать так о целой расе людей только потому, что у них кожа чуть более жёлтая, чем у нас, губы толще и глаза ярче!»

“Нет, мэтр Франц, это потому, что все они без исключения принадлежат к семейству
лисиц”, - серьезно ответил Куку Петер.

“Но будут ли— не могут ли они изменить свои дурные инстинкты?” - воскликнул Матеус.
с удивлением обнаружив, что сам смущен собственной системой. “Разве не все люди
совершенствование? Следует ли считать их дикарями? Несомненно, у них есть животные инстинкты, которые присущи им от природы, но Великий Демиург наделил их от рождения высшей способностью — нравственным чувством, — которое позволяет им отличать добро от зла и бороться с инстинктами, несовместимыми с достоинством человека».

«Всё это было бы хорошо, — сказал Куку Питер, — если бы я не знал эту старую цыганку. Не зря её товарищи называют её Чёрной
Сорокой; чем старше она становится, тем больше ей нравится чужое имущество.
Я уверен, что после её смерти Существо Существ отправит её обратно с искривлёнными пальцами в качестве награды за её добрые дела».

«Но если это так, давайте вернёмся в деревню и предупредим мельника».

«Ба! Зачем нам вмешиваться в дела, которые нас не касаются?» Кроме того, во-первых, я не уверен, что она не больна; во-вторых, этот мельник ничуть не лучше её, потому что он самый большой вор муки, которого я знаю. Если Чёрная Сорока сворачивает шеи своим птицам, то он переломал кости многим другим. Нам не нужно
Не беспокойтесь об этом, мэтр Франц. Я только хотел сказать вам,
что эти цыгане принадлежат к другой расе, чем мы; тем не менее,
надо отдать им должное — они никогда не нападают на людей на дороге;
они любят есть и пить за чужой счёт, и, честное слово, в этом отношении
они мало чем отличаются от других людей!

 Пока шёл этот разговор, прославленный философ
и его ученик продвигались всё дальше и дальше в лес. Куку
Питер считал себя уверенным в выборе пути, каждое мгновение ожидая увидеть
дом егеря Йориха, одного из его старых товарищей, где он
предложил переночевать. Но через час, когда ничего не
показалось в поле зрения, он засомневался в правильности
выбора дороги, хотя и не сказал об этом Матеусу. Пройдя ещё
полчаса, когда тропа становилась всё уже и уже, он уже не
сомневался, что сбился с пути. Было около семи часов; ежевика и терновник цеплялись за одежду Матея и его ученика; наконец
тропинка совсем исчезла и затерялась среди высоких кустов.

— Послушайте, мэтр Франц, — сказал тогда скрипач, — вы уверены, что это
та самая дорога?

— Та самая дорога! — воскликнул Матеус, резко остановившись, — я её совсем не
знаю.

— Тогда мы в затруднительном положении, а я позволил вам вести меня! Что
нам делать?

— Давайте вернёмся, — сказал добрый человек.

“ Но у нас осталось не более получаса до рассвета, и
мы проехали две лиги от Тиффенбаха; напротив, давайте продвигаться вперед.
все еще вперед; мы должны куда-нибудь прибыть.

Затем они молча посмотрели друг на друга в величайшей неуверенности.
Свиристели перекликались друг с другом с вершин сосен;
заходящее солнце окрасило листву в жёлтые тона; в долине
слышался приглушённый рокот потока. Они простояли так несколько минут,
не произнося ни слова, когда Куку Питер воскликнул:

 «Послушайте, мэтр Франц, вы ничего не слышите?»

 «Да, я слышу голоса внизу», — сказал добрый человек, указывая на
долину.

“И мне кажется, я чувствую запах дыма”, - ответил Куку Питер. “Понюхайте, доктор”.

“Я думаю, что это так”, - сказал знаменитый философ.

“Теперь я совершенно уверен в этом”, - воскликнул ученик. - “Мы недалеко от
— Угольный жар. Откуда дует ветер? — Туда, вперёд!

 Они едва прошли пятьдесят шагов в указанном направлении, как
оказались в глубокой долине, прямо напротив того места, где на склоне холма
цыгане готовили еду.

 — Эй! — крикнул Куку Питер. — Мы не будем голодать на ужин, мэтр Франц, — мы
не будем голодать на ужин!

Они направились к цыганам, которые были очень удивлены, увидев человека верхом на лошади в
глубине этой уединённой местности.




Глава XVI.


Чем ближе Франц Матеус подходил к цыганам, тем больше они его поражали
по их радостному и по-настоящему философскому виду. Было легко заметить, что они мало заботились о мнении окружающих и получали удовольствие только от самих себя. У одних одежда была слишком велика, у других — слишком мала; на их брюках было гораздо больше прорех, чем целых кусков ткани, но это не мешало им расправлять ноги с благородством и смотреть вам в лицо так, словно они были покрыты великолепной вышивкой. Почти у всех женщин на спине были дети в чём-то вроде мешка, который они несли
перекинув через плечо. Они спокойно занимались своими делами: одни подкладывали дрова в костёр, другие раскуривали трубки от раскалённых углей, третьи снова наполняли котелок хлебными корками, морковью и репой. Было очень живописно наблюдать за этой остановкой посреди леса. Голубой дым клубами поднимался над долиной, а вдалеке лягушки, резвясь среди ряски, начинали свой печальный концерт.

«Ешьте и пейте, достойные люди!» — воскликнул Матеус, снимая с себя
— Все плоды земные созданы для человека. Ах! Как я люблю смотреть, как творения Небес процветают и
расцветают перед лицом Великого Демиурга! Как я люблю смотреть, как они
растут в силе, мудрости и красоте!

 Цыгане с подозрением посмотрели на прославленного философа, но
едва они увидели Куку-Петера, как несколько из них вскочили, крича:

— Куку Питер! — эх! Это Куку Питер пришёл отведать нашего супа!

 — Именно за этим я и пришёл, — сказал весёлый скрипач, пожимая руки
все кругом. “Добрый вечер, Вольф; добрый вечер, Пфайфер-Карл! Hallo! Это
ты, Дэниел? Как дела? А ты, мой маленький Соловей, как давно
у тебя этот цыпленок? Мои глаза! как все увеличивается и множится!
Давай посмотрим, подходящий ли он: черные глаза, вьющиеся волосы. Очень хорошо! всё
так, как и должно быть, и никто не может сказать ни слова в возражение, Соловей.
 Цыганки с голубыми глазами всегда кажутся мне чертовски подозрительными; они
как кролики в норе, которые на вкус как капустный лист.

 — Ха! ха! ха! — закричали цыганки, толпясь вокруг него. — Куку Питер всегда
шутит!

Пока разворачивалась эта небольшая сцена, Матеус привязал Бруно к одному из
соседних деревьев; когда он обернулся, Куку Питер склонялся над
котлом.

«Сегодня в супе нет мяса», — сказал он, качая головой.

«Нет, — ответил Соловей, — мы постимся в честь святого
Флорана».

“О!” - воскликнул Куку Питер. “Немного терпения, немного терпения;
отряд еще не весь в сборе”.

Затем поворачивается к Матеусу.—

“ Никаких церемоний, мэтр Франц, - крикнул он, - садитесь к огню.
и чувствуйте себя как дома. А вы, там, не позволяйте своим рукам скользить по
«Карманы прославленного философа».

«Вы принимаете нас за воров?» — спросил молодой цыган, одетый в длинное
пальто, доходившее ему до пят.

«Напротив, Мельхиор, я считаю вас самыми честными людьми во
вселенной; только у вас кривые пальцы, и, несмотря на это, к ним всегда что-то
прилипает».

Матеус медленно подошёл и внимательно посмотрел на цыган.

— Как самый добродетельный Аристид, — сказал он серьёзным тоном, — объект ненависти партии и жертва неблагодарности моих сограждан, я
Я пришёл, чтобы сесть у очага чужеземного народа и потребовать от вас священного права гостеприимства. Счастлив тот, кто живёт в уединении, перед лицом необъятного неба и бескрайних лесов; он не видит там торжествующего порока и униженной добродетели; его сердце не развращено эгоизмом и не иссохло от зависти. Счастливее всех тот, кто
верит в вечную справедливость, ибо он не будет разочарован, но
получит награду за свои труды, за свою храбрость, за свою добродетель!»

 Так говорил добрый человек, а затем, усевшись у огня, продолжил:
казалось, он погрузился в бездну размышлений.

Изумленные цыгане переглянулись и шепотом спросили, кто такой
этот человек и что означает то, что он говорил.

После этого Куку Питер взялся рассказать им о далеких
странствиях знаменитого философа и превратностях
его путешествия; но они ничего не смогли понять. Пфайфер-Карл,
тромбонист, спросил—

«Что он хочет делать? Зачем он путешествует по миру? Если у него
есть собственный дом, земли и всё необходимое, почему он не
остановиться дома? или, если он любит путешествовать, почему бы ему не продать одно из своих полей, чтобы покрыть расходы на дорогу?

 Эти достойные люди ни в малейшей степени не могли понять, что значит быть пророком; они смеялись над объяснениями Куку Питера, а поскольку прославленный доктор не двигался с места и не мог их слышать, Куку Питер в конце концов сам начал смеяться над ними.

 «Ха! ха! ха! негодник ты, Пфифер-Карл! — воскликнул он, хлопая тромбониста по плечу.
— Ты не дурак — это не ты бы стал работать
для будущих поколений! Ха! Ха! Ха! — всё равно забавная идея!

 Цыгане настойчиво уговаривали его снова взять в руки скрипку и пойти с ними на ярмарку, потому что они не раз ездили с ним по
Эльзасу и знали, что его везде хорошо принимают. Но он не отказался от своей доктрины.

— Нет, — сказал он, — я пророк, и я останусь пророком; я уже давно не играл никакой музыки. Кроме того, если бы я узнал, что кто-то другой занял моё место главного раввина, я бы рвал на себе волосы от отчаяния. Нет-нет, я хочу, чтобы обо мне говорили; я хочу, чтобы
Имя Куку-Питера похоже на имя Пифагора».

«Когда где-то появляется дурак, о нём всегда говорят больше, чем обо всех
разумных людях в стране», — сказал Пфайфер-Карл.

«Да, — смеясь, ответил Куку-Питер, — но дураки нового типа встречаются редко.
Они похожи на шестиногих овец. Их хорошо кормят и показывают за деньги,
а остальных стригут». Я бы хотел, чтобы у меня была нога посередине спины — я бы разбогател, люди бы приезжали ко мне со всех концов света».

 Тем временем котёл продолжал кипеть и издавать очень
приятный запах. Они собрались вокруг костра, и Соловей,
промыв свою миску в ближайшем роднике, предложил её
Куку Питеру. Тот отказался, сказав, что слишком хорошо поел, чтобы пить
морковный суп. Матеус вышел из круга и сказал, что хочет спать;
черствые корки хлеба, плавающие в чистой воде, не пробуждали в нём аппетита.

 Ночь была тёмной. Куку Питер раскурил трубку и наблюдал, как цыгане
доедают свои порции, передавая котелок из рук в руки, и каждый
по очереди отпивает из него.

Мэтр Франц сел на вереск. Некоторое время добрый
выглядит человек были превращены в Темную долину; он слушал рев
далекого водопада, который, как иногда казалось, паузу, а затем медленно
снова увеличится, как и шум бури. Вся долина откликнулась на
этот торжественный голос; листья вздохнули, птицы защебетали, деревья покачали
своими черными вершинами.

Внезапно молодой цыган начал петь горную песенку, в которой говорилось—

“ Прочь, цыгане, прочь! Смотрите, смотрите! Солнце встаёт за лесом! Берите
свой чемодан и идите по длинной лесной дороге в деревню. Дорога до деревни
длинная, и вам нужно выйти пораньше, чтобы успеть
утром».

 Этот детский голос затих в огромной долине — ему ответило эхо,
далеко-далеко, более нежным тоном. Несколько женщин присоединились к ребёнку,
сидевшему у костра, они сплели руки перед коленями и запели хором; затем к ним присоединились мужчины, и песня
продолжала звучать: «Прочь, цыгане, прочь».

Голова Матея незаметно склонилась на грудь; наконец он растянулся на
мху и погрузился в глубокий сон.




Глава XVII.


На следующий день Матей проснулся рано; на землю падала густая роса, и
медленно проникая в его коричневой шинели; воздух был спокоен, и долину
Мисти.

Цыгане, уже проснувшиеся, готовились тронуться в путь
до рассвета; они нагружали себя своими котлами, своими
тромбон, их валторны и большой барабан; женщины взвалили
свои сумки на плечи; дети устроились на спинах
своих матерей. Неясный шум дождя, падающего на листья деревьев
тишину леса нарушал только он один.

Куку Питер, мокрый, как утка, не покидал своего места у костра; он
Он помешивал картошку в золе и выглядел меланхоличным.

«Что ж, — сказал ему Пфифер-Карл, — если ты хочешь пойти с нами, то решайся».

«Нет, я должен идти проповедовать в Саверне».

«Тогда удачи тебе, товарищ, — удачи тебе!»

Соловей тоже пожал ему руку. Затем вся группа отправилась в путь. Он медленно удалялся по высокой траве; бледные лучи освещали
горизонт, в воздухе мелькали капли дождя; цыгане не унывали,
а продолжали смеяться и разговаривать между собой.

«Счастливого пути!» — крикнул Куку Питер.

Несколько человек обернулись и помахали шляпами, и вскоре все они исчезли в лесу.

Затем Куку-Питер заметил прославленного философа, который прятался под опущенными полями своей широкополой шляпы.

«Эй, мэтр Франц! — крикнул он. — Благословение Существа Существ поможет нам стать сильнее, мудрее и красивее».

— Да, мой добрый друг, — ответил Матеус, — каждый день добавляет новые испытания и
новые заслуги к нашему славному предприятию.

 Он сказал это таким мягким и смиренным тоном, что Куку-Питер почувствовал
себя тронутым.

— Доктор, — сказал он, — подойдите сюда и попробуйте мой картофель; он такой же рассыпчатый, как каштаны.

 — С удовольствием, с удовольствием, — ответил добрый человек, присаживаясь рядом со своим учеником.

 — Цыгане — достойные люди, — сказал он, беря картофелину. — Они не думают о том, чтобы скопить пустые богатства, а живут от дня ко дню, как птицы в небе, и предпочитают свою независимость всем ложным благам мира. Разве вы не заметили, мой добрый друг, с каким философским
весельем они едят свой морковный суп? Воистину, их образ жизни не так
неприятен, как можно было бы предположить».

— Вы правы, мэтр Франц, — сказал Куку-Пьер. — Не далее как в прошлом году я три месяца путешествовал с этим самым оркестром; мы играли танцевальную музыку на всех ярмарках в Эльзасе; иногда мы спали в амбаре, иногда под открытым небом, и я вам обещаю, что мы не жили на буковых ветках и сосновых шишках, как белки; каждый день мы ели яйца, сосиски и бекон в изобилии!

— А кто дал вам все эти хорошие вещи?

— О! — воскликнул Куку Питер, смеясь, — пока мы играли нашу музыку в
одном конце деревни, все женщины были в другом.
Соловей, Чёрная Сорока и ещё две-три птицы проскальзывали за сады и в дома: если они находили кого-нибудь дома, то предсказывали им судьбу; но если никого не было видно, они ловко хватали лён над очагом, бекон из дымохода; они набрасывались на масло, яйца, хлеб и вообще опустошали все шкафы, набивая свои большие карманы — ведь у них всегда есть карманы в юбках — и затем отправлялись в лес. Ха! ха! ха! Месье Франц, — весело воскликнул достойный апостол, — вы
Видели бы вы лица крестьян, когда они вернулись домой! Ха! ха! ха!
 какие рожи они корчили! какие рожи они корчили! и как они отчитывали своих жён! Ха! ха! ха!

 — Как вы можете смеяться? — воскликнул мэтр Франц. — Разве вы не знаете, что вели очень преступную жизнь?

 — О! Я не имею к этому никакого отношения, доктор. Я ничего не делал, только играл на скрипке. Если бы цыгане были пойманы, кто бы мог сказать что-то против меня?

“Но ты пользовался плодами их грабежей: разве ты не различаешь добро и зло?”

— Конечно, могу, и причина, по которой я ушёл из группы, заключалась в том, что моя совесть упрекала меня. Каждый раз, когда я ел что-нибудь из этих вкусностей, внутренний голос кричал мне: «Думай, что делаешь, Куку Питер, думай, что делаешь, иначе тебя могут схватить как вора и бросить в тюрьму!»
 Из-за постоянных предупреждений этого внутреннего голоса я чувствовал себя подавленным, и мне казалось, что полиция идёт за мной по пятам. Ярмарка закончилась, наступала зима. Однажды, когда начал падать снег, я взял скрипку под мышку и, несмотря на уговоры
Соловей, Пфифер-Карл и вся компания, которая хотела, чтобы я остался с ними,
вернулись в Саверн».

Матеус больше ничего не сказал, но изменил своё мнение о цыганах
и даже пожалел, что съел их картошку.

Солнце взошло и залило ярким светом долину между горами;
пора было отправляться в путь, и Матеус снова сел на Бруно.

Куку Питер взял поводья и поднялся по дороге, ведущей на холм, чтобы
укрыться от тумана, окутавшего долину.

 Птицы пели свои радостные утренние песни.  Ночь угасала,
и воздух стал более свежим и чистым; тропа из Хаслаха
снова стала видна среди кустов, и мэтр Франц, почувствовав себя
более непринуждённо, поздравил своего ученика с тем, что они
расстались с цыганами.

По мере того, как они углублялись в лес, солнце становилось теплее и проникало
сквозь листву. Бруно шёл не спеша по узкой, поросшей мхом тропинке, а Куку Питер собирал спелую ежевику, которой были усыпаны кусты. Его рот был испачкан ягодами, и он весело свистел в ответ птицам. Сойки проносились мимо.
подлесок, и не раз весёлый скрипач бросал в них палку, так близко они подбирались.

До девяти часов всё шло хорошо, но когда наступил полдень и нужно было подниматься по крутым склонам Дагсберга, на сердце Матеуса навалилась непреодолимая тоска.  Они не встретили ни души; вокруг не было ничего, кроме шелеста сосен. Обширные пастбища в долинах, где слышался отдалённый звон колокольчиков и
пение молодых пастухов — то тихое, то пронзительное, — пробуждавшее эхо:
Всё напоминало ему о Грауфтале, о его старой Марте, об отсутствующих друзьях, и из его груди вырывались тяжёлые вздохи. Куку-Петер, вопреки своей привычке, был задумчив, а Бруно печально повесил голову, словно с сожалением вспоминая о более счастливых временах.

 Много раз им приходилось останавливаться, чтобы перевести дух, и только около пяти часов вечера они добрались до долины Цорн у подножия Верхнего Барра. Затем небо прояснилось; над ними вилась
дорога из Лотарингии; длинные вереницы повозок, крестьянские мужчины и женщины,
Они шли с большими корзинами на спинах, наполненными овощами.
Треск кнутов и звон упряжных колокольчиков делали картину приятной и, казалось, возвещали о близости Заберна, маленького городка, известного своим белым хлебом, колбасами и пенящимся пивом. Они увидели его на выходе из долины, и Бруно, почуяв отдых, пустился в галоп. Добравшись до первых домов,
Матеус сбавил шаг.

«Наконец-то, — сказал он, — мы подошли к концу нашего путешествия —
судьбы вот-вот свершатся!»

После этого мэтр Франц и его ученик с гордостью вошли на старинную
улицу Таннер, и, по правде говоря, по мере их продвижения по ней
наблюдалась необычайная оживлённость. Молодые и старые лица выглядывали из всех окон, в котелках, в треуголках и в
хлопчатобумажных кепках; всем было любопытно на них посмотреть; завсегдатаи
казино выходили на балкон с бильярдными киями или газетами в руках;
дети, возвращавшиеся из школы с ранцами за спиной, шли за ними;
сами гуси, расхаживая по улицам и
Болтая между собой на разные темы, они вдруг издали победный клич и полетели прямо на Ликорнскую площадь.

 «Видишь, Куку-Питер, — сказал знаменитый философ, — какое впечатление производит наше прибытие; повсюду нас встречают с новым энтузиазмом! Если пастор одолжит нам свой храм на день-другой, мы наверняка обратим в нашу веру весь город». Тогда самым простым решением будет
начать обсуждение и пригласить всех высказывать любые возражения,
которые могут прийти им в голову. Затем с высоты кафедры я буду их опровергать
Громовым голосом я буду оплакивать заблуждения века, я
буду наводить спасительный ужас на неверующих, софистов и, прежде всего, на равнодушных — этих общественных прокажённых, этих никчёмных созданий, которые ни о чём не думают, ни во что не верят и сомневаются даже в собственном существовании!
О, нечистая раса! Раса гадюк, предавшихся чувственным наслаждениямВы будете дрожать! Да, вы будете дрожать от голоса Франца Матеуса,
исполненного истинного энтузиазма; вы будете охвачены благоговейным
ужасом и падёте перед ним на колени! Но Франц Матеус не жесток, и если вы
только признаете преображение тел и странствие душ, если вы только
позволите вере проникнуть в глубины ваших иссохших сердец, вам всё
будет прощено!

Несмотря на своё душевное волнение, мэтр Франц ясно видел, что
происходило вокруг него: он видел людей в чёрных мантиях,
прогулка перед зданием суда навела его на размышления; и когда он оказался на
Площади Единорога, своего рода сержанта в большой шляпе с откидными полями и
с палкой под мышкой он смотрел им вслед, заячья натура
прославленного философа сразу проявилась, и он вспомнил
, что у него нет паспорта. К счастью, они добрались до улицы
Капуцинов и оказались перед домом священника.

— «Стой! — крикнул Куку-Питер. — Вот и наша гостиница!»

«Слава богу! — сказал Матеус. — Сегодня мы долго ехали рысью».

Он слез с лошади, и Куку-Питер, нимало не смущаясь,
не колеблясь, повел лошадь в конюшню.

В этот момент из дома донесся голос пастора Швайтцера, который
воскликнул:

«Двенадцать луидоров! — двенадцать луидоров! Ты сошел с ума, Саломон; худая
корова, даже не дающая свежего молока».

«Мне предложили за нее столько же, месье Швайтцер».

— Тогда возьми его, возьми, мой мальчик, — и спасибо, что отдал его мне.


— Пастор торгует скотом? — спросил Матеус.


— Он немного торгует всем, — ответил Куку Питер, улыбаясь, — он такой достойный человек, — сам увидишь.


Они пересекли зал, и разговор между пастором и евреем возобновился.
оживились.

«Давай разделим разницу», — сказал один.

«Ты меня разыгрываешь», — воскликнул другой. — «Десять луидоров, ни сантимом больше!»

Куку Питер остановился на пороге, и Матеус, заглянув через плечо своего
ученика, увидел одну из тех высоких комнат былых времён,
украшенных дубовой мебелью, дубовыми панелями, огромными шкафами,
массивными столами, при виде которых сердце радовалось. Он тут же сказал: «Здесь
они хорошо едят, хорошо пьют и хорошо спят! — да пребудет благословение Господне
на всех добродушных людях!»

 Маленький толстый мужчина сидел в кожаном кресле, его живот выпирал.
все пространство между подбородком и ногами, и добродушие сквозило на
его розовом лице. Рядом с ним стоял высокий мужлан в блузе, с крючковатым носом
и огненно-рыжими волосами.

“Добрый день, пастор!” - крикнул скрипач.

Маленький человечек обернулся и разразился громким смехом.

“Куку Питер!” - воскликнул он. “Ha! ha! ha! откуда он взялся? Я должен был сказать: «Куда он идёт?» — негодяй!

 И, отодвинув кресло, он раскрыл объятия и попытался
прижать Куку-Питера к своему жирному животу. Это было трогательно.
посмотрите — что-то вроде двух пасхальных яиц, пытающихся обнять друг друга; и у Матеуса на глазах выступили слёзы, когда он увидел их попытки. В конце концов они оставили свои попытки, и Куку Питер, повернувшись к Матеусу,
воскликнул:

 «Пастор, я привёл к вам прославленного доктора Матеуса, лучшего человека в мире и величайшего философа во вселенной!»

“ Добро пожаловать, добро пожаловать, месье! ” сказал пастор Швейцер, пожимая мэтру руку.
Франц. “ Присаживайтесь. Я рад познакомиться с вами.

Затем он отослал еврея и поспешил на кухню, плача—

“Gredel! Gredel! а вот и Куку Питер!”

Гредель, готовившая ужин, бросилась к двери в
гостиную; трое или четверо подростков заковыляли за ней, крича,
болтая и требуя кусочки хлеба с джемом.

“Добрый день, Гредель”, - сказал Куку Питер, целуя жену в обе щеки;
“у тебя все хорошо, моя маленькая Гредель?”

“Да, ни на что не годный, я в полном порядке”, - ответила она, наполовину смеясь,
наполовину серьезно. — Ты вернулся, потому что у тебя не осталось ни су, я
полагаю?

— Ну-ну, Гредель, будь благоразумна; я просто проезжал через этот город;
не стоит портить мне жизнь.

Дети цеплялись за полы плаща скрипача и называли его
«_Нон_ Куку Питер», чтобы что-нибудь у него выпросить, а пастор
радостно потирал руки.

Когда Куку-Петер окончательно уговорил свою маленькую жену, которая, в конце концов, была не такой уж худенькой, и когда он поцеловал детей, одного за другим, и прошептал им, что его дорожный сундук полон всяких приятностей, Гредель вернулась на кухню, а Куку-Петер, а также пастор и Матеус устроились перед бутылкой старого вольксхаймского вина.

 В доме царила праздничная атмосфера; дети пели, свистели,
и побежал на улицу, чтобы наблюдать за прибытием обещанных
путешествия-багажник; птицы—шеях, которые были отжатию
Gredel—произнес пронзительные крики; кукует Петр рассказал о своем
дальних странствий, его титул “Великого рабби”, и его будущее
перспективы; знаменитый философ любовался на себя в процессе
эти чудесные сказки; стаканы наполнились и опустели, словно по
себя; и толстый живот пастора Швейцера весело потряс в
рассказ о бесчисленных похождениях своего старого товарища.

— Ха! Ха! Ха! — хорошая шутка! — воскликнул он. — Ты никогда не изменишься, Куку
 Питер! — ты никогда не изменишься; никто не смешит меня так, как ты!

 Наступила ночь, и тени от соседних домов
расползлись по большой гостиной, когда Гредель зажёг
светильники. Она собиралась подать ужин и быстро расстелила скатерть на столе, расставила тарелки и разложила приборы. Куку Питер восхищённо смотрел на неё; он никогда не видел её такой свежей, пухленькой и привлекательной; он сам удивлялся своему поведению.
не успев ещё открыть для себя все достоинства своей жены, он внезапно
вскочил, словно охваченный энтузиазмом, обнял её за талию и начал вальсировать с ней, приговаривая:

«Эй, Гредель! Эй! — пойдём!»

«Не валяй дурака! Не валяй дурака!» — кричала она.

Но он не обращал внимания на её слова и продолжал кружить её в танце, приговаривая:

«Эй, Гредель! Поехали!» Наконец он звучно поцеловал её в шею и воскликнул:

«Ты моя маленькая Гредель — всегда моя хорошая маленькая Гредель — самая красивая маленькая Гредель, которую я когда-либо встречал в своей жизни!»

Затем он вернулся на свое место, с серьезным видом скрестил ноги и появились
очень доволен себя за то, что он сделал.

Дети поспешили, плакала—

“Нонон Куку, Питер, сундук не пришел!”

“Разве нет?” - спросил он. “Это очень странно— очень странно; но подождите еще немного
, это обязательно произойдет, совершенно точно произойдет!”

Эти справедливые обещания не удовлетворили их, но вид яблочных оладий, тарталеток и горячих галет, которые Гредель ставила на стол, вернул им хорошее настроение. Прежде чем Матеус и Куку Питер
они заняли свои места, расселись вокруг стола, подложив салфетки под подбородки; и когда все расселись и священник торжественным тоном возблагодарил Бога за множество прекрасных вещей, которые Он послал в мир для блага Своих детей, было приятно слышать, как все разом воскликнули: «Аминь!»

 Ужин прошёл весело. У всех был хороший аппетит. Гредель помогла
детям; Куку Питер наполнил бокалы и предложил выпить сначала за здоровье мэтра Франца, а затем за здоровье пастора Швейцера.
Знаменитый философ прославлял странствия душ, а пастор с нежной добротой восхвалял своих отпрысков. Фриц собирался стать священником; его не интересовало ничего, кроме Библии; он был очень умным ребёнком. Вильгельм обещал стать отличным торговцем, а Людвиг не мог не стать генералом, потому что с утра до ночи играл на флейте. Матеус не стал бы противоречить философским взглядам своего хозяина, но он считал, что все они без исключения принадлежат к семейству пингвинов, примечательному своим
Короткие крылышки, большие животы и ненасытный аппетит.

 Знаменитому философу было очень приятно видеть, что его дальновидность подтвердилась, когда подали десерт. Малыши с удивительной жадностью принялись за пирожные, торты и пироги. Фриц
раскусывал печенье, Вильгельм засовывал изюм в карман, а маленький
Людвиг пил вино Гредель каждый раз, когда она поворачивала голову, чтобы улыбнуться
Куку Питеру.

В конце трапезы пастор попросил подать ему меершаум, и,
слушая речь мэтра Франца, который просил
воспользовавшись храмом для провозглашения своей доктрины, он закурил;
затем, откинувшись на спинку кресла, он выпустил несколько клубов дыма в воздух и с величайшим спокойствием ответил:

«Достопочтенный философ! Вы обладаете поистине трогательным философским пылом, и для меня было бы настоящим удовольствием оказать вам услугу. Но что касается храма, то об этом не может быть и речи; я
не могу противопоставить себе такое неотразимое
красноречие, как ваше; это слишком много для человеческой слабости. Но,
слава богу, у нас в Саверне есть казино, то есть место, где собирается элита общества: адвокаты, судьи, прокуроры, все
хорошо информированные люди, которым ничего не останется, кроме как выслушать вас
и воспользоваться вашими советами. Если вы хотите…

«Это само Существо Существ вдохновило вас на мысль привести меня в это место!» — воскликнул Матеус, перебивая его. «Нельзя терять ни минуты; Вселенная слишком долго пребывала в сомнениях и
неопределённости».

«Сдержите своё нетерпение, прославленный философ!» — ответил пастор.
— Во-первых, не мешало бы начистить ваши сапоги. Я
прекрасно знаю, что выдающийся ум не утруждает себя такими мелочами,
но начищенные сапоги не повредят вашему красноречию. Кроме того, Гредель
почистит ваше пальто, чтобы вы могли соответствовать ораторскому
этикету, рекомендованному Цицероном; к тому времени я надеюсь докурить
свою трубку, и мы отправимся в путь.

Эти разумные соображения заставили Матеуса умерить своё
нетерпение. Куку Питер принёс ему пасторский халат и
тапочки; Гредель начистил ему сапоги и отряхнул коричневое пальто; мэтр
Франц побрился, как привык делать в Грауфтале; наконец,
надев чистую рубашку в соседней комнате и закончив все приготовления,
знаменитый философ и пастор вместе отправились в казино.

Куку Питер, который остался с Гредель, проводил их до двери со свечой в руке и пожелал им всяческих благ.




Глава XVIII.


Проходя по старинной улице Капуцинов, мэтр Франц почувствовал настоящее
удовольствие от того, что сменил рубашку и побрился; его разум был
наполнен неопровержимыми аргументами, а луна словно плыла перед ним


Смутный гул возвестил о том, что маленькая часовня Сен-Жан была полна
верующих; на улице не было слышно ни звука; все женщины
были на службе, а все мужчины — в трактире.

Мэтр Франц и пастор некоторое время шли молча, с удовольствием вдыхая
свежий вечерний воздух, такой приятный после сытного обеда;
Наблюдение за быстрым светом, который вырывается из быстро открывающейся и закрывающейся двери, за фонарём, движущимся в темноте, за тенью, появляющейся за хорошо освещёнными оконными стёклами, — короче говоря, за этими смутными ощущениями
ночь, полная мечтательной таинственности и невыразимого очарования; но, быстро воодушевившись своими антропозоологическими размышлениями, прославленный
философ ускорил шаг.

«Подождите минутку, мой дорогой месье, подождите минутку, — сказал пастор, — вы
бежите как заяц. Дайте мне передохнуть».

«Все ли гости собрались?» — спросил Матеус.

— Пока нет, пока нет; спешить некуда. Что бы сказали,
если бы судьи, адвокаты и прокуроры пошли пить и играть
в полдень? Это было бы неприлично; они должны подождать до
Кабаки закрыты и служат примером благопристойности».

 Так говорил пастор, но это не мешало мэтру Францу Матею
двигаться вперёд размашистым шагом, охваченный новым
энтузиазмом, бормоча себе под нос: «Смелее, Франц! Не прислушивайтесь к
советам ложной мудрости и трусливой любви к покою; извилистые
пути софистики не собьют с толку ваш разум и не помешают вашему
триумфальному шествию».

 Пастор рассмеялся над его поспешностью.

 «Куда вы спешите, мой дорогой месье, куда вы спешите?» — спросил он.
— воскликнул он, стоя на пороге казино. — Разве ты не видишь, где мы?

 Оглядевшись, метрдотель Франц увидел высокие окна, сияющие в темноте, с мелькающими за красными шторами фигурами танцоров.

 «Именно здесь, — подумал он, — вот-вот произойдёт возрождение человечества!»

Он был очень тронут этой великолепной идеей, но ещё больше он
был взволнован, когда пастор открыл дверь и он увидел большую комнату,
освещённую множеством огней. В ней находилось много людей.
все уже собрались. Кто-то читал газеты; господин нотариус
Кройцер играл в пикет с господином адвокатом
Свибелем; благородный барон Пипельнац, откинувшись на спинку большого кресла,
серьезно обсуждал дела страны; а молодой помощник
Паплер болтал и смеялся с хорошенькой мадемуазель Олимпией,
девушкой за стойкой с закусками. Это было великолепное зрелище, какого мэтр Франц не видел уже много лет.
Когда он проходил мимо одного из зеркал в золотой раме, то увидел себя
Стоя посреди комнаты в своём коричневом пальто, коротких брюках и клетчатом жилете, он мысленно поблагодарил пастора за то, что тот велел почистить его сапоги и пальто.

Посетители казино повернули головы и улыбнулись, увидев этого
доброго человека; они приняли его за крестьянина из Верхнего Эльзаса,
который заблудился в высших сферах, и им было приятно видеть его
восхищение; но когда пастор предложил ему сесть и заказал два
стакана пива, они подумали, что это, должно быть, какой-то деревенский
священник, и каждый вернулся к своему прежнему занятию.

Прекрасная Олимпия позвонила в колокольчик, и на блестящем лакированном подносе подали два бокала пива.

 Можно представить, как Мафей был поражён таким великолепием: лампы были накрыты хрустальными колпаками, а стулья — бархатом, мягким, как шерсть ягнёнка. Таким образом, несмотря на свои твёрдые убеждения, он не мог не испытывать некоторой робости, естественной для тех, кто находится в присутствии великих мира сего.

«Что ж, прославленный философ, вы хотите, чтобы я объявил о начале вашей речи?» — спросил весёлый пастор.

“ Не сейчас, ” ответил мэтр Франц почти шепотом, и румянец
залил его почтенные щеки, “ не сейчас. Я еще не совсем подготовил свой
”Изгнание".

“Черт возьми! У тебя будет какое-то время на это. Если вы позволите, я просмотрю
эту газету, и, когда вы будете готовы, вам останется только сказать
мне ”.

Матеус утвердительно кивнул и достал из кармана «Краткое содержание» своей «Антропозоологии».

 Этот добрый человек не был лишён благоразумия: напротив, его робкая натура в ходе последовательных превращений приучила его
Он навострил уши, и можно сказать, что при определённых обстоятельствах он спал с открытыми глазами. Поэтому, просматривая «Синопсис», он внимательно следил за всем, что происходило в комнате, и даже прислушивался к тому, что говорили справа и слева.

Каждые несколько мгновений появлялись новые лица: то господин Стоффель, сборщик налогов,
с двойной золотой цепью и безделушками; то господин Хоспос, аптекарь, чей
громкий голос был слышен в прихожей; то господин Зейпель,
генерал-майор, все швы на его мундире были расшиты серебром.
Все эти господа на мгновение остановился в баре, и направил
несколько бодрых речей на ярмарку "Олимпия", который вскинула голову и
улыбнулся с бесконечной милости. Затем они уселись и призвал к
газеты.

Беседа становилась все оживленнее и перешла на бал, который должна была дать
Мадам ла Префект назвала имена лиц, которые должны были присутствовать
были упомянуты. Это должно было стать грандиозным развлечением в конце
сезона. Заказали страсбургский паштет. Господин Ле Гард
 Генерал многозначительно улыбнулся. Когда упомянули куропаток и перепелов
по его словам, он ни сказал ни “да” ни “нет”. Потом пришло доверие. Карты
приглашения были взяты из жилета-карманы!

“Ах! Скорее уж это будет, мой дорогой друг! Я в восторге!”

“И вы тоже!”

Последовал обмен поздравлениями. Но что окончательно удовлетворило всеобщее
любопытство, так это известие от благородного барона Пипельна о
приближающемся прибытии господина префекта из Совета ревизоров.
Были обнаружены тысячи тайных связей между этим путешествием и балом
мадам супрефектессы. Не было никаких сомнений в том, что господин
префект
предполагалось быть на балу. Какое событие! Все приглашенные
смотрели друг на друга в каком-то экстазе. Быть на одном балу с
Monsieur le Pr;fet! Ужинать за одним столом с месье ле
Pr;fet!

Те, кто еще не получил пригласительных карточек, продолжили свою игру
, восклицая: “Три короля! «три туза!» — очень громко, как будто они ничего не слышали из этого разговора. Сам пастор выглядел очень серьёзным и внимательно читал газету, но они не могли скрыть своего замешательства, которое было заметно по их лицам.
лица. Они были глубоко уязвлены и вызывали сочувствие.

 Небольшие компании близких друзей собрались, чтобы выпить пунша и глинтвейна. Со всех сторон только и говорили, что о любезности мадам де
Супрефекты и несравненной элегантности её ужинов. Благородный
барон Пипельназ, мэр города, распространялся о приёме, который он намеревался
устроить господину префекту. В течение двадцати лет месье барон кланялся ему у дверей мэрии, но при столь лестных обстоятельствах он предложил ему встретиться в полном официальном костюме и даже выразил желание
чтобы представить ему короткое послание.

Прибытие Kitzig прокурор прервал это приятно
разговор. Он был одним из старых товарищей пастора Швейцера по
Страсбургскому университету, и каждый день они вместе играли в
“Юкер”. Светское общество смеялось над вульгарными манерами прокурора.
Китциг, который не знал, как должным образом поддерживать свой ранг, и разговаривал
фамильярно со всеми, кого ему случалось встречать. Однако никто не осмеливался сделать это
ему в лицо. Мэтр Китциг занимал высокое положение в Саверне.
Кроме того, кто мог быть уверен, что в какой-то момент у него не возникнет
каких-нибудь дел с господином прокурором? Поэтому все
улыбались господину прокурору, который отвечал кивком или парой
многозначительных слов.

«Вы очень добры, господин прокурор. Вы слишком добры, господин
прокурор».

«Ха! ха! ха! Что за фарс!» — прошептал пастор на ухо Матеусу, — что за фарс! Вы когда-нибудь видели что-то подобное в Грауфтале?

 Но прославленный философ ничего не ответил. Он узнал в мэтре Китциге представителя собачьей породы, к которой зайцы испытывают
очень своеобразное почтение.

Через несколько мгновений месье прокурор присоединился к своему другу
Швейцеру, пожал ему руку и поклонился Матеусу.

«Ну что, Карл, — сказал он, усаживаясь, — сыграем сегодня вечером в
«Юкер»? Я буду рад этому».

«Я готов, Мишель».

— Представьте себе, — продолжал мэтр Китциг, — с пяти часов я только и делал, что
выслушивал свидетелей, и, видит Бог, если с ярмарки не приедут другие,
то…

— С ярмарки в Хаслахе? — спросил пастор, глядя на Матеуса.

— Да, там творятся чудеса. Двое негодяев…
Они возмущали население от мала до велика своими подстрекательскими
проповедями. Они нападали на законы, мораль и религию — даже совершали
чудеса! Это дело для суда присяжных».

«А если они попадут в руки правосудия?»

«Они не выйдут из моих рук раньше, чем через двадцать лет на
галереях», — ответил Китциг, с величайшим безразличием забирая щепотку нюхательного табака. — Но сейчас нам не до этого. Карты — и грифельная доска!

 Никогда ещё Франц Матеус не оказывался в таком ужасном положении. Его первым порывом было отречься от себя и защитить учение в
лицо наций; но при этой мысли волосы у него на затылке встали дыбом.
Он посмотрел в сторону двери и остался неподвижен.

Со своей стороны, пастор чувствовал себя не слишком-то в своей тарелке. Однако у него хватило присутствия духа
, чтобы сказать—

“Позвольте мне представить вам доктора Матеуса из Грауфталя, возвращающегося с
Научного конгресса в Бале”.

“ А! ” сказал прокурор, тасуя карты. — На обратном пути в
Грауфталь — он, должно быть, проезжал через Хаслах?

Мэтр Франц подумал, что он должен был упасть навзничь, но, к счастью,
его язык, так сказать, сам собой вернулся на место.

— Прошу прощения, господин прокурор, — сказал он, — я приехал через Молсхайм.

— Ах! Это досадно; мы могли бы получить от вас полезную информацию, — сказал мэтр Китциг.

Затем он раздал карты, и игра началась.

Какое положение для мэтра Франца! в тот момент, когда он одержал величайшую
ораторскую победу и провозгласил систему, он был вынужден
хранить молчание, отрицать доктрину, скрываться, как преступник! Чем больше он думал о том, чтобы сдаться, тем больше его природные инстинкты противились такому поступку, и в отчаянии он воскликнул:

“О бедный Матеус!—бедный Матеус!—до каких крайностей ты доведен! Отправиться
на галеры в твоем возрасте! — бедный Матеус! Какая твоя вина
могла заслужить столь печальную участь? Разве ты не пожертвовал своим покоем, своими
самыми дорогими чувствами ради счастья человечества? Бедный Матеус!”

Его сердце разрывалось, и всё его существо трепетало, но у него не хватало сил
сдаться: он боялся.

Когда после первой раздачи мэтр Китциг рассеянно сказал ему, что он, должно быть,
обязательно проезжал через Хаслах,
дорога из Молсхайма проходила сразу за этой деревней, он снова отрицал это — решительно отрицал, говоря, что он проехал позади Хирхланда, и давая ложное описание маршрута и красот природы, описывая огромный круг вокруг Обербронна, Эшенбаха и вообще всех мест, через которые он проезжал.

«Вы выбрали очень длинную и окольную дорогу?» — заметил прокурор; затем игра продолжилась без перерыва.

Время от времени мэтр Китциг язвительно высказывался о
трудностях горных дорог, об опасности проповедовать новое
доктрины, и прославленный философ содрогнулся до мозга костей. Так прошёл этот вечер, который должен был решить судьбу Франца Матеуса, прогресс цивилизации и счастье будущих поколений; он прошёл в жесточайших мучениях. В то время как вокруг этого доброго человека царила радость, в то время как благородный барон де Пипельназ
цвёл от гордости, а все эти вульгарные существа тешили себя самыми радужными надеждами, он, такой добрый, такой справедливый, такой великодушный, думал только о бегстве — о том, чтобы уйти и
обогащая Америку сокровищами своей науки! «Там, — думал он, —
доктрины свободны; не нужно бояться ни прокуроров, ни жандармов;
каждый может творить чудеса, как ему вздумается!»

 Наступил полночь, и многие завсегдатаи казино уже разошлись, когда прокурор Китциг встал и, глядя на
прославленного философа, сказал:

— Конечно, мой дорогой месье, вы ошиблись; вы, должно быть, свернули на дорогу позади Хаслаха и проехали через деревню?

 Франц Матеус, словно охваченный гневом, в третий раз заявил:
Он поклялся, что не понимает, о чём идёт речь, — что он никогда так не поступал!

 Его эмоции, несомненно, выдали бы его, если бы у него не было самого честного лица в мире. Но как можно было предположить, что этот добрый
папаша Матеус, доктор из Грауфталя, был тем ужасным реформатором, тем великим преступником, который задумал дерзкий план по потрясению вселенной? Такая мысль не могла прийти в голову никому другому, поэтому мэтр
Кициг удовольствовался тем, что посмеялся над необычным волнением этого достойного человека и пожелал ему «доброго вечера».

Пастор и мэтр Франц ушли последними, и когда они оказались на улице, доктор, почувствовав всю силу своей слабости, разрыдался. Напрасно месье Швейцер пытался утешить его добрыми словами — он не мог простить себя; и если бы хозяин не поддержал его, он не смог бы сделать и шага, так сильно он дрожал от волнения.




 ГЛАВА XIX.


Когда Франц Матеус и пастор подошли к дому, все уже спали. Пастор, оставив Матеуса у двери гостиной, вошёл внутрь.
Он прошёл на кухню и через несколько минут вернулся со свечой.

На смену волнению доброго человека пришло спокойствие; он механически последовал за хозяином, который провёл его в маленькую спальню на втором этаже, выходящую в сад при доме священника.

Верхушки деревьев мягко бились в окна; бельё на кровати было удивительно белым, а старая дубовая мебель, казалось, приветствовала его с наивной фамильярностью. Но в своей печали прославленный философ не заметил
ни одной из этих деталей и сел, глубоко вздохнув.

“Приезжай, милый месье”, - сказал пастор, “забыть маленьким неприятностям
философской карьеры; как следует выспаться, и завтра вы будете
как бодро и свежо, как если бы вы достигли самой великолепной победы”.

Он пожал руку метрдотелю Францу, поставил свечу на стол, а затем
спокойно пошел отдохнуть после утомительных занятий.

Когда шаги пастора затихли и в доме воцарилась ночная тишина, Матеус, поставив локти на стол и обхватив голову руками, сидел, глядя на горящий
Он сидел у свечи с неописуемо унылым видом; он ни о чём не думал, но ему было грустно — так грустно, как будто Великий Демиург покинул его!

Около часа ночи он услышал, как в соседнем доме плачет ребёнок, а мать пытается успокоить его нежными словами. Этот детский голос, такой слабый и нежный, — этот материнский голос, ещё более нежный, — тронул сердце доброго человека, и на его глаза навернулись слёзы. Когда ребёнок наконец успокоился,
тишина стала ещё более глубокой, и мэтр Франц, обессиленный усталостью,
в конце концов заснул, уткнувшись лбом в стол.

Когда он проснулся, в окнах уже брезжил рассвет, и
свеча горела красным пламенем в подсвечнике.
Все события ночи вернулись к нему в память.  Он встал и
открыл окно.

В саду уже щебетали птицы; несколько рабочих с
кирками на плечах болтали, проходя мимо ворот, и в этот ранний час их голоса были слышны на другом конце улицы.
Продавцы молока из Дагсберга с большими жестяными бидонами под мышками
сидели на соседних столбах, а слуги в коротких юбках
и с голыми руками, они приходили один за другим, чтобы купить молока для своих домов.
У всех этих достойных людей был здоровый вид, на который приятно было смотреть.
Служанки останавливались, чтобы посплетничать о крестинах, бракосочетаниях и
отъезде призывников; а торговцы открывали свои лавки и
вывешивали свои товары у дверей. Каждое мгновение происходило что-то новое; затем горный воздух становился таким свежим и чистым, что грудь
расправлялась от удовольствия и, казалось, дышала сама по себе.

Мэтр Франц, воодушевлённый этим радостным зрелищем, начал замечать, что
с более приятной точки зрения; на самом деле он сам удивлялся своим беспочвенным страхам, потому что никто не мог запретить ему проповедовать учение, основанное на высочайшей нравственности и здравой логике.
 Ему было достаточно совсем немногого, чтобы всерьёз решиться донести на себя прокурору; но благоразумие подсказывало ему, что в первую очередь его могут посадить в тюрьму до окончания расследования, и это рассудительное соображение охладило его пыл. — Франц Матеус, — сказал он себе, — ты слишком пылок в своих психологических изысканиях.
Несомненно, было бы восхитительно подвергнуться гонениям и принять мученическую смерть
за непреложную истину; это было бы _очень_ восхитительно, но к чему бы это привело? Если вас посадят в тюрьму, кто будет проповедовать антропозоологию человечеству? Это не смог бы сделать Куку Питер, человек маловерующий и от природы склонный к плотским удовольствиям. Вам лучше уйти — вас ведёт мудрость! Прежде всего, Франц, остерегайся своей необычайной дерзости — истинное мужество заключается в том, чтобы побеждать свои страсти!»

Когда прославленный философ пришёл к этому моральному выводу, он решил немедленно отправиться в Страсбург, не теряя ни минуты. Поэтому он надел широкополую шляпу и на цыпочках спустился в холл. Но когда он проходил мимо двери маленькой комнаты под лестницей и на мгновение замешкался, не зная, куда повернуть, из комнаты раздался голос его ученика:

— Кто там?

— Это я, друг мой.

— Ах, это вы, доктор?

В то же время Матеус услышал, как кто-то встал с постели, и Куку
Питер, в одной рубашке, появился на пороге.

“Какого черта ты делаешь в такую рань?” - воскликнул веселый скрипач.

“Для этого есть веская причина”, - ответил Матеус. “Ты не знаешь, что я узнал
вчера, в казино — что нас преследуют!”

“ Преследуемый! ” воскликнул Куку Питер, сдвинув ночной колпак на затылок.
“ Преследуемый — кем?

“От жандармов”.

“За что?”

“За проповедь доктрины”.

“Доктрины! Ах, негодяи! Я понимаю, как это бывает: они боятся
потерять свои места; потому что, если бы мы были хозяевами, именно мы были бы
раввинами ”.

“Вот и все! Они угрожают нам галерами”.

Куку Питер стоял с широко открытыми глазами и ртом. В то же время
голос из глубины комнаты крикнул—

“Во имя всего Святого, спасайся, Питер! — лети!”

“Не бойся, Гредель, не бойся”, — сказал скрипач. “Бедная
маленькая женщина, как она любит меня! Мы сейчас же отправимся в путь. Галеры! Ах, негодяи! — Куда мы пойдём, мэтр Франц?

 — В Страсбург.

 — Да, давайте поедем в Страсбург. Гредель, встань и приготовь нам завтрак.
 Возвращайтесь в свою комнату, мэтр Франц; через пять минут я буду готов.

Знаменитый философ вернулся в свою комнату, и Куку-Пьер вскоре присоединился к нему, застёгивая пояс.

«Моя жена уже на кухне, мэтр Франц, — сказал он. — Я пойду оседлаю Бруно, и меньше чем через час мы отправимся в путь».

Однако Матеус вернулся через несколько минут, чтобы рассказать ему о том, что произошло прошлой ночью. Куку Питер с удовольствием узнал,
что их ищут в окрестностях Хаслаха.

«Хорошо!» — сказал он, — «хорошо! Нам не нужно торопиться, мы можем спокойно позавтракать».

Вместе они спустились на кухню и увидели, что Гредель жарит стейки на гриле и готовит кофе.

 Серые утренние сумерки окутывали кухню, огонь потрескивал, тысячи сверкающих искр взлетали в черный дымоход, а метр Франц сидел, мрачно созерцая эту картину и думая о Грауфтале.

 Через четверть часа Куку Питер вернулся и сообщил, что Бруно с видимым удовольствием съел свой овес. Затем,
повернувшись к жене, он сказал: «Дай мне свой лучший нож, Гредэль, я хочу его».

«Что ты с ним будешь делать?» — спросила она.

— Сейчас увидите, сейчас увидите.

 Как только он взял нож, он забрался на очаг и, схватив копчёную колбасу толщиной с его руку, свисавшую с дымохода, разрезал её пополам. Затем он проделал то же самое с ветчиной и, казалось, был очень доволен своей работой.

 — Если нам придётся уйти в лес, мэтр Франц, — сказал он, — мы не будем питаться мачтой, как святой Антоний.

«Ах! Это не ты, негодяй, умрёшь от голода!» — воскликнула его
жена. — «Сначала ты заложишь свои штаны!»

«Как хорошо ты меня знаешь, Гредель! — как хорошо ты меня знаешь!» — воскликнул весельчак
— скрипка, нежно целуя её.

Затем он вышел, чтобы положить припасы в заплечный мешок.

— Это правда, доктор, — спросила Гредэль, как только он отошёл, — что вы хотите сделать его главным раввином странствующих душ? Дело в том, что он рассказал мне столько историй, что я теперь не могу верить ничему из того, что он говорит.

— Да, дитя моё, это правда, — сказал добрый человек. — У вашего мужа, несмотря на его весёлый нрав и природную лёгкость характера, доброе сердце. Я его люблю, и он сменит меня в управлении душами.

— О! — воскликнула она. — Я знаю, что он хороший парень и честный, но он такой легкомысленный — он причинил мне много беспокойства, негодник! И всё же я не могу не любить его, потому что у него есть и хорошие стороны, если только к ним можно подобраться.

“Хорошо сказано, хорошо сказано, дитя мое!” - сказал Матеус, тронутый наивным ответом Гредель.
“Куку Питер еще окажет тебе честь; о нем будут говорить в
далекие века.”

Гордая, услышав это, Гредель поспешила постелить скатерть в столовой.
когда Куку Питер снова вошел, они устроили сытный ужин.
завтрак состоял из хлеба с маслом, кофе и стейков. Monsieur Schweitzer,
Услышав звон бокалов, он поспешно спустился вниз в одних штанах и,
увидев собравшихся за столом, громко расхохотался.

«Очень хорошо! Очень хорошо!» — воскликнул он. «Я рад, что вы снова в своей тарелке!»

Мэтр Франц сразу же объяснил ему, что он скоро уедет.

— Что ж, мой дорогой месье, — сказал пастор, усаживаясь, — несмотря на то, что я был бы рад задержать вас здесь подольше, я не могу не одобрить вашу осмотрительность. Китциг наверняка вас выследил бы, и вся его привязанность ко мне не помешала бы вам оказаться втянутым в
крайне неприятное дельце. Раз так, давайте выпьем по стаканчику
вместе. Гредель, вот ключ от маленького погребка; принеси бутылку
из-под дров.

Все ели и пили с хорошим аппетитом. Мэтру Францу было жаль
расставаться с такими достойными людьми; но около шести пришло время расходиться.
Добрый человек обнял пастора; Куку Питер поцеловал свою жену, которая
пролила слёзы, расставаясь с негодяем. Их проводили во двор, где
Бруно уже ждал их. Когда Матеуса оседлали, пастор Швейцер пожал
Он сердечно пожал ему руку, а Гредель не могла оторваться от шеи Куку.
Питер Наконец они ушли, получив благословения и добрые пожелания
от всей семьи.




Глава XX.


Мэтр Франц и его ученик быстро прошли через город. Маленькие домики, разбросанные вдоль дорог, быстро сменяли друг друга, с их амбарами, конюшнями и деревянными лесенками, на которых висело бельё. Краснощёкие дети просили милостыню, а любопытные старухи высовывали головы из верхних окон. В конце квартала
Через час они были в деревне, дышали свежим воздухом, шли между двумя рядами каштанов, слушали пение птиц и всё ещё думали о достойном пасторе Швейцере, который так хорошо их принял, и о добросердечной маленькой Гредель, которая так горько плакала, провожая их.

Когда дымящиеся крыши Саверна и шпиль церкви скрылись за горой, Куку-Пит наконец стряхнул с себя глубокую задумчивость, в которой пребывал, и, откашлявшись два-три раза, начал мрачно напевать старую балладу «Граф».
Герольдсек: жёлтый карлик, дежурящий на самой высокой башне,
освобождает прекрасную Иту, томящуюся в плену в От-Барре. В голосе Куку-Петера было что-то меланхоличное, потому что он думал о своей маленькой Гредиль. Бруно шагал в такт, и Матеус, слушая этот древний язык,
вспоминал смутно и туманно. После последнего куплета Куку-Петер перевёл дыхание и воскликнул:

«Какую весёлую жизнь вели эти графы Герольдсеки! — бродили по
горам, похищали девушек, дрались с мужьями — пили, пели,
пировали с утра до ночи! Какое славное существование! Сам король
не годился им в кузены!

 — Несомненно, несомненно, графы Герольдсек были знатными и могущественными
дворянами, — ответил Матеус. «Их власть простиралась от графства Барр до Зенгау и от Нижнего Мундата до Бассиньи в Шампани;
самые дорогие драгоценности, самые красивые гербы, самые роскошные гобелены
принадлежали их великолепным замкам в Эльзасе и Лотарингии; самые изысканные вина
хранились в их погребах, под их знамёнами сражались многочисленные рыцари
Знамена, толпы джентльменов и слуг окружали их при дворах, а также
несколько монахов, которых они очень уважали. К сожалению, вместо того,
чтобы практиковать антропозоологические добродетели, эти благородные
персонажи убивали путешественников на дорогах, и Существо Существ,
устав от их грабежей, низвело их до уровня животных».

“Ах! ” воскликнул Куку Питер, смеясь. - Мне кажется, что я, должно быть, когда-то был
одним из тех хороших монахов, о которых вы только что говорили. Я должен
попытаться выяснить, когда я в первый раз обращусь к Герольдсеку.

- И как ты собираешься это сделать?

«Я поднимусь в замок, и если я когда-нибудь был одним из тех добрых
монахов, я сразу же найду дорогу в подвал».

 Осуждая чувственные наклонности своего ученика, Матеус в глубине души
смеялся над его весёлым нравом. «Никто не может быть совершенным», — сказал он себе.
«Этот бедный Куку Питер думает только о том, как удовлетворить свои физические потребности; но он такой хороший парень, что Великий Демиург не обидится на него; я думаю, он даже посмеется над монахом и его доказательством в подвале Герольдсека!» И прославленный
философ покачал головой, словно говоря: «Он никогда не изменится! Он никогда не изменится!»

Болтая таким образом, они спокойно шли вдоль Цорна.
Больше часа они держались на другой стороне дороги, чтобы
находиться в тени деревьев, потому что солнце было высоко, а жара
невыносимой. Насколько хватало глаз, на бескрайней равнине Эльзаса не было ничего, кроме колышущихся полей ржи, пшеницы и овса;
горячий воздух был наполнен запахом скошенной травы. Но взгляд невольно
обращался к реке, в тень старых ив.
Они окунали свои длинные ветви в воду, и им подумалось, как
приятно было бы искупаться в этих свежих и прозрачных волнах!

Ближе к полудню Франц Матеус и его ученик остановились у родника,
окружённого ольхой, немного в стороне от дороги. Они расседлали
Бруно. Куку Питер поставил фляжку с вольксхаймом в ручей, чтобы она охладилась; затем он достал провизию из своего заплечного мешка и лёг рядом со своим хозяином между двумя колосьями овса, которые полностью защищали их от дневной жары.

После усталости и дорожной пыли приятно
Отдохнуть в тени, послушать журчание воды в траве, понаблюдать
за тысячами насекомых, пролетающих над головой весёлыми стайками, и
почувствовать, как вокруг шелестят огромные золотистые колосья.

Бруно бродил вдоль изгороди; Куку Питер с неописуемым удовольствием приподнялся на локте, прищёлкнул языком и то и дело протягивал фляжку Матею; но это было лишь для виду,
ибо прославленный философ предпочитал родниковую воду лучшему вину,
особенно в такую жару. Наконец весёлый скрипач закончил трапезу,
Он закрыл свой складной нож и с довольным видом воскликнул:

 «Всё идёт хорошо, мэтр Франц; ясно, что Великий Демиург защищает нас — ясно как день! Мы далеко от Саверна; и если этот нищий прокурор схватит нас сейчас, я сразу соглашусь на виселицу. Давайте-ка в последний раз приложимся к фляжке и отправимся в путь; если мы приедем слишком поздно, ворота города будут закрыты».

Сказав это, он убрал свой вещмешок, передал уздечку Матею,
и прославленный философ, оседлав Бруно, они отправились в путь
вперед, полный мужества и уверенности. Сильная жара миновала,
тень от соседних холмов начала ложиться поперек дороги, и
бриз с Рейна освежил воздух.

Однако в каждой деревне Куку Петер вспоминал, что у него еще осталось
три франка из тридцати, данных ему дамой Терезой, и совершал
визит в ближайшую винную лавку. Повсюду он натыкался на знакомых,
и находил предлог предложить или принять бутылку. Но он напрасно умолял своего хозяина зайти в таверну, потому что Матеус,
Видя, что таким образом они никогда не доберутся до места назначения, он остался на лошади у двери, в окружении крестьян, собравшихся посмотреть на него. Самое большее, что он сделал, — это принял стакан через окно в знак дружбы с многочисленными друзьями своего ученика.

  Наконец, ближе к вечеру, они увидели древний город Страсбург. По пути им уже попадались оживлённые
прохожие, возницы, ведущие лошадей под уздцы, таможенники, вооружённые острыми железными щупами,
Вдалеке показались вереницы повозок, набитых рекрутами.

Вдалеке показались огни и повторились в
темном потоке Иль. Но когда они перебрались через мост, прошли через многолюдный и шумный караул и извилистые
окопы; когда они вошли в город с его старыми домами, фасады которых
разрушались, а тысячи окон сверкали в свете висячих ламп; с его
шелковыми лавками, кондитерскими и библиотеками, освещенными, словно
волшебными фонарями; с дверями, заколоченными досками,
товары, извилистые улочки, скрывающиеся во тьме; когда все эти
предметы представали перед их взором, какие трогательные мысли
возникали в памяти доброго доктора!

Здесь он провёл счастливейшие годы своей юности; здесь была пивная «Герон», куда он каждый вечер, покинув аудиторию для лекций по медицине, приходил покурить трубку и выпить пинту пива в компании Людвига, Конрада, Бастьена и многих других весёлых товарищей. Там-то и случилось, что
сеньор важно разглагольствовал в окружении своих подданных Бурхенов; что
милые официантки сновали вокруг них, смеясь с одним, отвечая другому.
подмигивают друг другу и отвечают на приказы своей госпожи: «Сейчас, мадам». Ах, счастливые дни, как давно они были! Что стало с вами, Конрад, Вильгельм, Людвиг, храбрыми пьяницами, какими вы были? — что стало с вами за эти сорок лет? А вы, Гретхен, Роза, Шарлотта,
что с вами стало? — вы, такие свежие, такие грациозные, такие деятельные,
которые беспокоили маленького Франца, всегда сидевшего так серьёзно в углу
стола, спокойно курившего и потягивавшего пиво, подняв глаза к потолку,
возможно, уже мечтая о своём возвышенном антропозоологическом
открытия? Что стало с тобой, молодость, изящество, красота, беззаботная жизнь и безграничная надежда? Ах, ты далеко-далеко! А ты, бедный
Матеус! состарился, твои волосы поседели, у тебя ничего не осталось, кроме
твоей системы, которая поддерживает тебя.

Так размышлял добрый человек, и сердце его билось, а толпа,
транспортные средства, магазины и здания вокруг не могли отвлечь его
от воспоминаний.

Иногда, однако, вид места, мимо которого он проходил, менял
ход его меланхоличных размышлений: там, у таможни, под
На крыше того высокого дома, отражавшегося в Иль-де-Франс и смотревшего вниз на проплывающие мимо лодки, была его мансарда; его маленький письменный стол, испачканный чернилами, его кровать, занавешенная синими шторами, и он, Франц
Матеус, молодой человек, облокотившись на старинный фолиант, лежащий перед одинокой свечой, изучает принципы учёного Парацельса, который помещает душу в желудок; глубокого мыслителя Ла Каза, который помещает её в сухожильный центр диафрагмы; здравомыслящего Эрнеста Платнера, который считает, что душа втягивается в лёгкие вместе с воздухом; возвышенного
Декарт, который помещает его в шишковидную железу, — из всех этих великих мастеров
человеческой мысли. Да, он снова увидел всё это и мягко улыбнулся, потому что
с тех пор в его голове накопилось столько драгоценных фактов, столько научных открытий!

 «Ах, — сказал он себе, — если тело истощается и слабеет, то разум развивается с каждым днём. Вечная молодость души, которая не может состариться и совершенствуется благодаря последовательным
преобразованиям!»

Ещё дальше находилось жилище Луизы — доброй, невинной Луизы, — которая
Она сидела, напевая простую песенку, а он, Матеус, сидел на табурете у её ног и часами смотрел на неё, бормоча: «Луиза, ты правда меня любишь?» И она отвечала: «Ты же знаешь, Франц, что я тебя люблю».
О, милые воспоминания! Неужели всё это было лишь сном?

 Добрый человек предавался очарованию этих далёких воспоминаний;
казалось, он все еще слышал жужжание прялки Луизы в наступившей тишине
, когда голос Куку Питера рассеял его очаровательные иллюзии.

“Куда вы направляетесь, мэтр Франц?” - спросил он.

“Туда, куда зовет нас долг”, - ответил Матеус.

“Да, но в какое место?”

“Туда, где больше всего подходит для распространения учения”.

Они дошли до улицы Аркад и остановились под фонарем.

“ Вы не голодны, мэтр Франц? ” осведомился Куку Петер.

“ Немного, друг мой.

“Как и я, ” сказал ученик, почесывая ухо, “ Великий Демиург
должен был бы прислать нам ужин”.

Матеус посмотрел на Куку-Петера; тот, казалось, не шутил, и это
заставило Матеуса самого стать серьёзным.

 Больше четверти часа они наблюдали за проходящими мимо людьми.
по аркадам — торговцы, расхваливающие свой товар, хорошенькие девушки, останавливающиеся у витрин, студенты, звенящие шпорами на мостовой и щёлкающие хлыстами, степенные профессора, пробирающиеся сквозь толпу с пакетами книг под мышками.

Наконец Куку Питер сказал:

«Я думаю, мэтр Франц, что Существо Существ в данный момент забыло о нас. По-моему, нам не повредит, если мы пойдём и заработаем несколько су в пивных, вместо того чтобы ждать, пока Он пошлёт нам ужин. Если бы ты умел петь, я бы сказал: «Пойдём со мной»; но раз так, я пойду один.
«Я войду один, а ты подожди меня у двери».

 Это предложение показалось Матеусу очень унизительным, но, не зная, что ответить, он смирился и последовал за своим учеником, который поднялся по Большой улице и достал из сумки свою скрипку.

 Ничто не могло быть печальнее, чем добрый доктор, переходивший от одного трактира к другому и наблюдавший через окно, как его ученик танцует то на одной ноге, то на другой, чтобы поддержать учение. Он был вынужден напомнить себе о своей высокой миссии
и сказать себе, что Существо Существ хочет испытать его мужество
прежде чем вознести его на вершину славы, он не преминул
презреть богатые склады, великолепные витрины, роскошь и
изобилие вокруг него, восклицая про себя:

«Vanitas vanitatum, est omnia vanitas! Ваша гордыня — всего лишь прах, о великие
земледельцы! Вы исчезнете, как тени, и будете как будто никогда
не существовали!»

Все эти возвышенные истины не приносили особой пользы, и, что ещё больше усугубляло
бедственное положение, Бруно был сильно склонен заходить в каждую таверну, мимо которой проходил.

Они остановились перед более чем двадцатью тавернами и к девяти часам
У Куку-Петера в кармане было всего пять су.

«Доктор, — сказал он, — дела идут плохо; вот три су, если вы
хотите выпить стаканчик; а я пойду куплю буханку хлеба, потому что мой
желудок с каждой минутой становится всё пустее».

«Спасибо, Куку-Пете;р, спасибо!» — очень печально ответил добрый человек. «Я
не хочу пить, но послушайте меня. Теперь я вспоминаю, что Жорж Мюллер, владелец отеля «Герон», взял с меня обещание никогда не останавливаться ни в каком другом доме, кроме его. Это было в последний день нашего пребывания в Фуш-Коммен, когда мы закончили учёбу. Жорж Мюллер, видя, что мы с товарищами расплатились,
все наши долги, пожал нам руки, и предлагают нам свое отель, если по
шанс для всех нас вернулась в Страсбург. Обещание, которое я помню так же хорошо,
как если бы оно было дано сегодня, и мой долг - сдержать свое слово ”.

“Как давно это было?” - спросил Куку Петер, и его лицо озарилось
надеждой.

“Тридцать пять лет назад”, - простодушно ответил Матеус.

— Пятьдесят три года! — воскликнул Куку Питер. — И ты думаешь, что
Жорж Мюллер всё ещё там?

 — Без сомнения. Я заметил его вывеску, когда проходил мимо; ничего не изменилось.

 — Что ж, тогда пойдём к Цапле, — сказал ученик, опустив голову.
воздух. “Если там нечего приобрести, то нечего и терять!
Пусть Великий Демиург придет к нам на помощь!”




ГЛАВА XXI.


В соборе пробило девять часов, когда Франц Матеус и его
ученик остановились перед пивоварней Heron. Большой двор, затенённый
липами, был полон народу; цыганский табор аккомпанировал
шуму своей дикой музыкой. Каспар Мюллер, пивовар, в
одной рубашке ходил от стола к столу, пожимал руки и обменивался
шутливыми приветствиями с выпивающими; и все эти фигуры, серьёзные и
Комикс, спрятанный в тени или отчётливо видимый при неясном свете,
представлял собой поистине странное зрелище.

 Однако прославленный философ вместо того, чтобы предаться своим
привычным размышлениям о сходстве рас, смотрел на всё это
тусклым взглядом.

 Можно было бы сказать, что, глядя на него с вытянутой шеей и
свесившимися ногами, он отчаивался в своей доктрине и в будущем грядущих поколений.— Пойдёмте, мэтр Франц, — сказал ему Куку-Питер, — не бойтесь! Идите в дом вашего друга Жоржа Мюллера; он не сможет вас не узнать.
ура! Если мы только сможем найти ночлег на сегодня, завтра мы
обратим мир в свою веру!»

 Матеус машинально повиновался; он спрыгнул на землю, застегнул свою коричневую шинель
и дрожащими шагами направился во двор, нерешительно поглядывая на все группы
и не зная, к кому обратиться.

Вскоре Каспер Мюллер заметил, что он бродит под крышами, как
беспокойный дух; лицо доброго человека, искажённое печалью,
очень заинтересовало его. Он подошёл к нему и спросил, что ему нужно.

«Месье, — ответил Матеус, низко поклонившись, — не окажете ли вы мне любезность
не скажете ли вы мне, где я могу найти Жоржа Мюллера?

— Жоржа Мюллера? Он умер пятнадцать лет назад!

— Боже мой! Неужели можно быть ещё более несчастным, чем я? — воскликнул
добрый человек, задыхаясь от волнения.

Он снова поклонился и направился к воротам, но пивовар, тронутый
печалью, прозвучавшей в этом восклицании, остановил его и, отведя в сторону,
доброжелательно сказал:

— Прошу прощения, месье, но вы, кажется, в чём-то нуждаетесь. Могу ли я оказать вам услугу, которую вы ожидали от Жоржа Мюллера?

 — Это правда, — ответил Матеус, и его глаза наполнились слезами, — я в
неотложная нужда. Я пришел попросить ночлега у Жоржа Мюллера,
одного из моих старейших и самых дорогих знакомых. Хотя я его не видел
для тридцати пяти лет—время, за которое я закончил учебу—я
уверен, что его сердце не изменились, и что он дал бы мне
добро пожаловать.”

“ Я в этом не сомневаюсь, - ответил пивовар, “ и
Я, его сын, не откажу тебе, будь уверен.

— Ты сын Жоржа Мюллера! — воскликнул Матеус. — Ты, должно быть, маленький
Каспер, которого я так часто качал на коленях! Ах! моё дорогое дитя,
как я рад снова вас видеть! Я бы вас не узнал с такими большими усами и румяным лицом!

 Каспер не мог не улыбнуться простоте доктора, но, увидев, что вокруг них собирается толпа выпивох, он повел его в большую столовую, которая тогда была пуста, чтобы точнее узнать, как обстоят его дела. Мэтр Франц, не стесняясь в выражениях, сообщил ему, при каких обстоятельствах он покинул Грауфталь, и рассказал о бесчисленных перипетиях своих антропозоологических странствий. Каспар Мюллер, непринуждённо положив руки на
Доктор, пожав плечами, воскликнул:

«Вы добрый и благородный человек! Разве ваше имя не значится в
списке свидетелей моего рождения?»

«Несомненно, — ответил прославленный философ, — мэтр Жорж
привлек меня в качестве свидетеля».

«Ну что ж,  разве нужны дальнейшие объяснения? — перебил пивовар.
«Вы останетесь в моем доме на ночь, это понятно». Я прикажу отвести вашу
лошадь в конюшню и пришлю к вам вашего ученика».

 Сказав это, он оставил Матеуса, чтобы отдать распоряжения.

 Куку Питер едва успел вернуться к прославленному доктору в главный
В столовую вошла Шарлотта, одна из служанок, и сообщила, что всё готово. Несмотря на эту приятную новость, Франц Матеус не мог избавиться от глубокой меланхолии. Ему казалось, что Великий Демиург, вместо того чтобы оставить его наедине с
Жорж Мюллер мог бы сам дать ему всё необходимое для
философского существования, тем более что он покинул Грауфталь, не взяв с собой ни единого су,
исключительно ради своей славы.

Но Куку-Пит, удивлённый тем, что нашёл такое хорошее место для отдыха,
вместо того, чтобы спать под звёздами, был поражён всем — размерами гостиницы, лестницами с красивыми медными перилами, количеством комнат; а когда Шарлотта провела их в опрятную комнату и он увидел на круглом столе уже дымящийся ужин, в том числе половину фаршированной индейки, его благодарность выразилась в полной мере. «О великое Существо! — воскликнул он. — Существо из Существ! Теперь явилась твоя безграничная сила и бесконечная мудрость!» Какой пир для
бедняг-философов, которые думали, что им придётся ночевать на улице!»

Он произнёс эти слова таким выразительным тоном, что Шарлотта
мгновенно прониклась к нему симпатией; но прославленный доктор ничего не ответил,
потому что был по-настоящему расстроен и с грустью размышлял о своей
философской карьере.

Размышляя о том, что величайший философ современности, преемник
Пифагора, Филолая и всех мудрецов Индии и Египта,
прославленный Франц Матеус из Грауфталя, вместо того, чтобы
быть встреченным населением с энтузиазмом, триумфально пройти по
дорогам, усыпаным пальмовыми ветвями, рисковал оказаться на улице и
Умирая от голода, он впал в глубокую меланхолию и, пока ел, с горечью вспоминал события своего путешествия: избиение, которому он подвергся в Обербронне, попытку Якоба Фишера схватить Бруно, угрозу прокурора Саверна и предложение Куку Петера пойти петь в пивных. Это последнее обстоятельство ранило его в самое сердце, и время от времени на его глаза наворачивались крупные слёзы, потому что он видел себя, как Велизарий, протягивающим руку за подаянием на углу улицы.

Куку-Пьер сначала не обратил внимания на его расстроенный вид, но
к концу трапезы заметил это и воскликнул, поставив свой бокал:

«О чём, чёрт возьми, вы думаете, мэтр Матеус? Я никогда раньше не видел вас таким!»

«Я думаю, — ответил добрый человек, — что человечество недостойно знать возвышенные истины антропозоологии. Мне кажется, что народы поражены прискорбной — и, должен сказать, умышленной — слепотой, ибо если они слепы, то только потому, что сами этого хотят. Напрасно мы
мы пытались заставить их прислушаться к голосу правосудия. Напрасно мы
пытались смягчить их сердца красноречием и убеждением. Напрасно мы
жертвовали нашими самыми дорогими привязанностями, покидали кров наших отцов,
наших друзей, наших…

 Он не смог закончить; его сердце, всё больше и больше
раздувавшееся от перечисления этих бедствий, в конце концов заглушило его голос, и,
склонив голову на стол, он разрыдался.

В этот момент Каспер Мюллер, закрыв пивоварню, так как было уже одиннадцать часов, вошёл в комнату с бутылкой старого вольксхаймского пива в каждой руке
рука. Его поразило, в каком расстроенных чувствах пребывает доктор.

«Боже мой! — воскликнул он, останавливаясь на пороге, — что случилось?
Я шёл, чтобы чокнуться со старым другом моего отца, а
нахожусь в полном недоумении!»

Куку Питер уступил ему своё место и рассказал о положении дел.

«И это всё?» — воскликнул Каспер Мюллер. — Неужели вы дожили до своих лет, мой дорогой
месье, и не знаете, что такое мужчины? Если бы я мог оплакивать
всех негодяев, которым я оказывал услуги и которые отплатили мне
с вашей неблагодарностью мне бы на это потребовалось полгода! Ну-ну, взбодрись! Какого чёрта! Ты среди добрых и надёжных друзей.
 Давай, выпей-ка рюмку этого старого вольксхайма — это поднимет тебе настроение.

 Говоря это, он наполнил рюмки и выпил за здоровье прославленного
философа. Но Франц Матеус был слишком глубоко потрясён, чтобы так быстро утешиться. Несмотря на превосходное вино, несмотря на добрые речи хозяина и Куку Питера, его душу терзала неясная печаль. И только когда
Позже, когда Каспер Мюллер заговорил о старых добрых временах, он, казалось, пришёл в себя. С каким удовольствием этот превосходный старик вспоминал лица прошлого, простоту нравов, сердечную доброту старых жителей Страсбурга, простую и патриархальную семейную жизнь! Стало ясно, что все его чувства, вся его душа, всё его сердце были обращены в далёкое прошлое.

Куку Питер, опершись локтем на стол, мрачно курил трубку.
Каспер Мюллер улыбался, слушая его рассказы, а Шарлотта
Шарлотта, сидя за печкой, заснула, сама того не замечая, — её голова медленно-медленно склонялась, а затем, время от времени, вздрагивала, приходя в себя.

Было около часа ночи, когда Каспер Мюллер проводил своего гостя, и
Шарлотта, полусонная, отвела Куку-Петера в соседнюю комнату,
где смогла отдохнуть после своих трудов.

Оставшись один, мэтр Франц поднял занавеску на окне и
несколько минут созерцал пустынные и безмолвные улицы города.
 Фонари гасли — луна бросала бледный свет на дымоходы;
на его душу нахлынуло неописуемое чувство одиночества и печали; он чувствовал себя так, словно был один во всём мире! Наконец он лёг в постель, бормоча молитву, и, заснув, увидел прекрасную долину Грауфталь: он слышал шелест листвы и пение чёрного дрозда в тенистых соснах. Это был прекрасный сон!




Глава XXII.


Крики торговцев овощами разбудили Франца Матеуса рано утром.
 Город все еще был окутан туманом с Рейна, и по тротуарам с грохотом проезжали тяжелые
автомобили.

Как это отличалось от его маленькой деревушки Грауфталь, такой спокойной, такой мирной в своей сосновой долине! — где едва слышный шелест листвы, пение птиц и весёлое щебетание соседей на порогах их маленьких домиков почти не нарушали утреннюю тишину! Как отчётливо слышались там малейшие вздохи, малейшие звуки посреди тишины! Как сладко было мечтать о Великом Демиурге, пока добрая старая Марта не принесла ему
тапочки!

Долго лежал прославленный философ, опершись локтем о подушку,
Он представлял себе это семейное счастье, эти безмятежные горные пейзажи с тропинками, наполовину скрытыми в вереске, тихое журчание Зинзеля в каменистом русле, рыбака, возвращающегося вдоль берега реки с длинным удилищем и большой сетью на плече, браконьера, мокрого от росы, с коротким ружьём под мышкой, возвращающегося на рассвете, дровосека в его прокуренной хижине с топором за поясом. Сам Жан-Клод Вахманн,
в своей маленькой треугольной шляпке и с большим носом, показался ему
привилегированным существом природы, наслаждающимся огромным — неисчислимым — счастьем!
в то время как он, бедный изгнанник, без очага и дома, отвергнутый со всех сторон,
не имея даже камня, на который можно было бы положить голову, считал себя самым несчастным, самым отверженным из всех существ в мире! Ах! если бы у него не было этой высокой миссии! — если бы он не был предопределён с начала времён для уничтожения софистики и предрассудков!
Но сама эта миссия — сколько горечи, сколько несчастий, сколько обмана
она ему принесла! Увы! бедный Матеус! как он мог её выполнить? Куда ему было идти, покинув пивоварню? Что ему было делать на
вечером того же дня?

 Погрузившись в эти мысли, добрый человек оделся и, медленно спустившись по лестнице, вошёл в главную столовую. Когда он вошёл, все окна были открыты, слуги поливали и подметали пол. Госпожа Мюллер наполняла фруктами и ломтиками хлеба маленькие корзинки своих детей, прежде чем отправить их в школу. Эта оживлённая сцена почти заставила его забыть о трудностях преобразования Вселенной. Кроме того, Каспер Мюллер и Куку Питер, сидевшие
за одним из маленьких столиков в комнате, весело поздоровались с ним, и он
Настроение слегка улучшилось.

«Доброе утро, мой дорогой месье! Как прошла ваша ночь?»

«Вы как раз вовремя к завтраку, мэтр Франц!»

«Присаживайтесь, доктор. Кэтрин, это тот джентльмен, о котором я вам рассказывал».

«Очень рад вас видеть, месье, и познакомиться с вами. Мой муж так хорошо о вас отзывался».

Именно так был принят доктор. Его усадили за стол, и Шарлотта быстро принесла два кофейника с
кофе и горячим молоком.

 По этому случаю прославленный философ ещё раз отметил
чувственный дух его ученика; ибо, когда Шарлотта разлила кофе,
Куку Питер закричал:

«Дайте мне побольше кофе — я скажу вам почему».

Матеус сделал ему знак, чтобы он сдержал свою жадность, но это не помешало ему снова закричать:

«Дайте мне побольше молока — я скажу вам почему».

“ Хорошо, месье, очень хорошо, ” ответила Шарлотта, наполняя чашку до
краев; затем поставила кофейники на стол и стала ждать объяснений
Куку Питера.

“Ну, чего ты ждешь, моя дорогая?” - спросил веселый скрипач.

— Чтобы ты объяснил мне, почему тебе нужно много кофе и много молока.

 — Ах, это потому, что я всегда кладу в свою чашку много сахара, — ответил он.

 Все засмеялись над этим ответом, и Матеус не осмелился возразить.

Во время завтрака, который прошёл весело, у прославленного философа не было
времени размышлять о своих будущих планах; но к концу трапезы,
когда он вспомнил, что приближается время отъезда, и всё ещё не
знал, куда ему идти, лицо доброго человека снова стало очень серьёзным.

Каспер Мюллер, казалось, читал его насквозь.

“Доктор, - сказал он, - вы должны пообещать мне.”

“Ах, мой дорогой друг, все, что в моих силах, чтобы сделать для тебя я сделаю с
наибольшее удовольствие”.

“ Очень хорошо, тогда это понятно. Теперь послушай меня. Если тебе придется
остаться здесь подольше, я прошу тебя воспользоваться моим столом и
жильем.

Мэтр Франц сделал жест, словно собираясь встать, но Каспер Мюллер,
положив руку ему на плечо, сказал:

«Выслушайте меня, а потом отвечайте. В моем доме один человек или два — не имеет значения».

«И даже три», — добавил Куку.eter; «там, где хватит на троих, хватит и на четверых».

Но Каспер Мюллер не обратил внимания на это замечание и продолжил:

«Я получил ваше обещание. Теперь, если бы вы посоветовались со мной по поводу ваших грандиозных
планов, я бы честно сказал вам, что на вашем месте вернулся бы в Грауфталь».

Мэтр Франц посмотрел на хозяина влажными глазами, но ничего не ответил.
В его сердце явно боролись два решения.

«Я должен поехать в Грауфталь, — решительно повторил Каспер Мюллер, — во-первых, потому что там я смогу принести больше пользы, чем где-либо ещё.
еще; во-вторых, потому что мужчины не стоят тех хлопот, которые вы ради них затеваете
они либо не понимают вас, либо не захотят понять, и
Бог всегда может просветить Своих детей, когда Ему заблагорассудится; и, наконец,
потому что на вашем месте я бы подумал, что заслужил право на
отдых для себя ”.

Каспер Мюллер говорил твердым тоном; каждое произнесенное им слово пришло из
его сердце. Мэтр Франц был бледен и красный попеременно. Он закрыл лицо
двумя руками и закричал:

«Вы думаете, я сделал достаточно для человечества? Что потомки не будут
упрекать меня? Что я выполнил свой долг?»

«Достаточно сделано! Какой философ может похвастаться тем, что сделал столько же, сколько
ты? — что выполнил свои обязанности так же, как ты, — что пожертвовал
всем ради своей доктрины? Пойдем, мой дорогой и достойный друг, не
плачь; когда человек поступает так, как ты, ему не о чем плакать.
 Доказательства твоей собственной совести — это все, что тебе нужно, чтобы
поддержать себя».

Эти добрые слова смягчили боль мэтра Франца; его слёзы лились
нескончаемым потоком, словно из родника; он чувствовал, что
побеждён судьбой и разумным советом честного человека. Но Куку Питер,
Увидев, что он вот-вот потеряет место главного раввина, он ударил кулаком по столу и воскликнул:

«Но я говорю, что мы обязательно завоюем Вселенную! Сейчас не лучшее время, чтобы отказываться от игры. И место главного раввина,
которое мне было обещано, — ведь вы обещали его мне, мэтр Франц, вы не можете этого отрицать!»

Матеус ничего не ответил; у него не было ни сил, ни смелости, чтобы ответить; но
Каспер Мюллер, положив руку на плечо достойного товарища, сказал ему:


«У меня есть для тебя место, товарищ, — место, которое тебе гораздо больше подойдёт
чем у главного раввина. У меня есть свободная должность управляющего погребом — сорок франков
в месяц, проживание, питание и щедрость клиентов. Ну что, как
вам это?

 Толстое круглое лицо Куку-Петера расплылось в довольной улыбке.

 — Ах, мэтр Каспер, вы умеете находить слабые места у людей!

 — Значит, вы отказываетесь от должности главного раввина? — воскликнул пивовар.

— Ну что ж, раз мэтр Франц…

— Нет, нет! вы должны решить этот вопрос сами.

— Тогда я верю, — воскликнул Куку-Питер, вставая, — да здравствует подвал!
Там моё место.

Как только его ученик отказался от учения, прославленный
философ вздохнул свободнее и, воздев руки к небу, сказал:

«Существо Существ решило; да будет воля Его!»

Это были его единственные слова сожаления, ибо при мысли о том, что он
вернётся в Грауфталь, в глубины его души опустилась радость, столь же великая, сколь и полная, — радость, которую не описать словами. С таким же рвением, с каким
он покинул свою деревню, он теперь хотел вернуться в неё. Жена пивовара вместе с Каспером Мюллером убеждали его, что
нуждался в одном-двух днях отдыха, но это было невозможно.

«Я должен идти, — сказал он, расхаживая по комнате, — я должен идти. Не пытайтесь меня задержать, моя дорогая леди; я был бы огорчён, если бы отказал вам в чём-либо.
Судьба предрешена! Куку Питер, пойди оседлай Бруно; иди,
Куку Питер, чем скорее ты это сделаешь, тем лучше». Ах, мой дорогой друг, если бы ты знал, какую тяжесть ты снял с моей души! Последние два дня
я едва дышал; каждый шаг, удалявший меня от Грауфталя, наполнял меня печалью. Но я возвращаюсь! — слава Богу, я возвращаюсь!

Мэтр Каспер, видя его непреклонность, больше не пытался его отговаривать. Он вышел вместе с Куку Питером и помог ему оседлать лошадь.
Мэтр Франц последовал за ними и ходил вокруг, не в силах скрыть своё
нетерпение. Наконец, видя, что всё готово, добрый человек горячо обнял мэтра Каспера, воскликнув:

«О благородное сердце! Достойный сын Жоржа Мюллера! Я никогда не забуду
услуги, которые вы мне оказали. Да благословит вас и вашу семью Существо Существ!

 Он также обнял даму Кэтрин, а затем Куку Питера, который всхлипывал. Наконец
Он с необычайной проворностью вставил ногу в стремя, когда почувствовал, как кто-то потянул его за полу сюртука, и в то же время Куку Питер что-то сунул ему в карман.

«Что ты делаешь, друг мой?» — спросил мэтр Франц.

«Ничего, доктор, ничего, только немного задатка, который дал мне мой новый хозяин. Теперь, когда ты больше не пророк, тебе понадобятся деньги». Но
помните, что ваш путь лежит через Брумат, Васселонн и Саверн; вы
должны остановиться в «Быке Изобилия»; и вы не должны позволять
хозяевам обманывать вас, доктор, — вы слишком добры.

Во время этой речи Матеус наблюдал за своим учеником с выражением
невыразимой нежности.

“О, Куку Питер, Куку Питер! - воскликнул он. - Каким бы ты был мужчиной, если бы
несчастные инстинкты плоти не имели над тобой такой власти! Какая
доброта сердца! Какая естественная простота! Какой дух справедливости! Ты
был бы идеален!”

Они еще раз обнялись и снова заплакали.

Наконец доктору удалось сесть в седло, и он ускакал прочь, повторяя:


«Да воздаст вам всем Сущий Сущих! Да ниспошлёт Он вам свои блага! Прощайте!»




Глава XXIII.


Франц Матеус следовал указаниям Куку Петера, останавливаясь в разных гостиницах, которые тот называл по пути, и оплачивая свой путь, как подобает человеку, который больше не путешествует в интересах цивилизации. Он проехал через Васселонн, Мармутье, Саверн и на следующий день добрался до равнины Фалберг, которая спускается к Грауфталь.

На рассвете мэтр Франц спустился с горы;
красный петух Кристины Баунер пропел свою утреннюю песню, и добрый
человек, услышав этот знакомый звук, заплакал от радости. Бруно пошёл вперёд.
прогуливаясь, он тихонько заржал, как бы говоря—

“Месье, вот и ваша деревня; разве вы не узнаете эти маленькие тропинки,
эти высокие кусты дрока, эти огромные деревья?" А вон там, внизу, те
соломенные крыши, мокрые от тумана долины? Это ваша деревня! Ах,
месье! как я счастлива увидеть ее снова!

И добрый доктор всхлипнул; он опустил уздечку на шею лошади
и закрыл лицо обеими руками, не в силах сдержать слёзы.
Затем он убрал руки и молча посмотрел вокруг. Серый утренний свет, белые
облака, покрытые мхом скалы, кустарники, запах растений,
ветерок—все говорит в его душе, и чем ближе он подходил, тем больше он
восхищение этой страной. Все казалось ему прекрасным, как будто он
увидел это впервые - дружелюбным, как будто он прожил с этим тысячу
существований.

“Дорогие Небеса, ” сказал он, - как вы добры, что позволили мне снова увидеть мою страну
— мою любимую страну! Я не знал — по правде говоря, я не знал, — как сильно я люблю эту страну; эти деревья, эти домики, журчащий Зинзель, высокие, колышущиеся сосны — до сих пор я не знал — нет, до сих пор я не знал, — как всё это необходимо для моей жизни!»

Узкая тропинка расширилась, повернула и вернулась, как будто для того, чтобы показать ему всю
красоту пейзажа и мягко провести его к месту его обитания.
Через час он выехал на песчаную дорогу возле деревянного
моста в начале деревни. Копыта Бруно застучали по мосту
, и превосходное животное заржало громче.

Грауфталь все еще спал; только красный петух Кристины Баунер
удвоил свое кукареканье. Матеус посмотрел на маленькие окошки, широкие
нависающие крыши, световые люки, забитые соломой, решётки
погреба. Какая приятная свежесть исходила от реки! Новая жизнь
уже текла по жилам доброго человека. Наконец он оказался у своей
двери; он спешился, бросил взгляд на свой маленький сад и увидел,
как роса сверкает на великолепных кочанах его капусты.
Как всё было свежо, спокойно и тихо!

Он постучал в ставню — подождал. Бруно заржал. Каков был бы
результат? Он прислушался: кто-то пересекал комнату — шпингалет
поднимался — сердце мэтра Франца заколотилось! Шпингалет был отодвинут
— и Марта — добрая старая Марта — в ночной рубашке высунулась из окна.

«Ах, боже мой! Это доктор! Ах! — неужели?»

И быстро — очень быстро — добрая женщина поспешила открыть дверь.

Матеус, сидевший на скамейке у двери своего домика, плакал, как
блудный сын.


КОНЕЦ.

Напечатано в типографии Jas. Уэйд, 18, Тависток-стрит, Ковент-Гарден, У.К.




УДАЧНАЯ СЕРИЯ

ИЗБРАННЫХ ИЛЛЮСТРИРОВАННЫХ ТОМОВ ПО ТРИ ШЕСТИ ПЕНСИ.

_Подходят для подарков и школьных призов, особенно для
молодёжи._

_Каждый том прекрасно иллюстрирован, хорошо напечатан, тщательно отредактирован,
и в красивом переплете из дополнительной ткани с позолоченными сторонами, оборотной стороной и по краям._


 1 "Чудеса света". _ Дядюшка Джон._
 2 Пятьдесят знаменитых мужчин; Их жизни и испытания, а также поступки, которые сделали
 их знаменитыми.
 3 Пятьдесят знаменитых женщин; Их добродетели и недостатки и уроки из
 их жизни.
 4. Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо. _Даниэль Дефо._
 5 История Сэндфорда и Мертона. _Томас Дэй._
 6 Жизнь мальчика на корабле, рассказанная им самим. Полная приключений
и смелых поступков.
 7 Жизнь на китобойном судне, или Опасности и приключения в тропических морях.
 _Сэйлор Чарли._
 8 Великих изобретателей; источники их полезности и результаты
 их усилий.
 9 семейных историй. Собрано братьями Гримм. К которому добавляется
 “Караван”; восточная сказка. _William Hauff._
 10 Чудеса природы, или Очертания творения. _элиша Нойс._
 11 «Вечера дома» или «Юношеский бюджет». _Доктор Эйкин и миссис
 Барбоулд._
 12 «Книга промышленной информации для мальчиков». _Элиша Нойз._
 13 «Листья папоротника из портфеля Фанни». Первая и вторая серии,
 полностью. _Фанни Ферн._
 14 Путешествие пилигрима (из этого мира в тот, который грядет). _Джон
 Баньян._
 15 знаменитых мальчиков и как они стали знаменитыми мужчинами. _автор книги “Умный
 Мальчики”._
 16 Триумфы настойчивости и предприимчивости. _томас Купер._
 17 Книга о путешествиях и приключениях для мальчиков. _меридит Джонс._
 18 Крестовые походы Эдгара и крестоносцы. _ Дж. Г. Эдгар._
 19 Новых рассказов Фанни Ферн для детей. _ Автор книги “Листья папоротника”._
 20 Клиффторп, или Развитие характера. _Гарриет Пауэр._
 21 Урок дома, или Удовольствие и выгода. Сказка для мальчиков и девочек.
 22 «Долгие каникулы, или Учение без уроков». _Г. А. Форд._
 23 «Четыре дома». Переведено с французского мадам де Гаспарен.
 _Готин Манн._
 24 «Розы и шипы, или Пять историй о начале жизни».
 25 «Книга детских гимнов и стихов». Собрано дочерью священника.
 26 «Картереты, или Провинциальные удовольствия». _Э. А. Р._
 27 «История Герберта Ловелла». _Преподобный Ф. У. Б. Бувери._
 28 «Бланш Кливленд, или Свет юности». _Э. А. У._
 29 «Благочестие повседневной жизни». _Джейн К. Симпсон._

Лондон: Уорд, Лок и Тайлер, Уорвик-Хаус, Патерностер-Роу.




БИБЛИОТЕКА «ДОМАШНЕГО ЧТЕНИЯ».

_Здоровьесберегающие и развивающие книги, имеющие хорошую нравственную направленность, хорошо
подходящие для призов и подарков._

_Каждый том, напечатанный в формате 8vo, с четкими иллюстрациями, в хорошем переплете из плотной ткани, с позолоченными краями, скошенными углами, цена 2 шиллинга 6 пенсов._


 1. Свет на океане. _Автор «Нелли из Труро»._
 2 Верная до смерти. _Преподобный. Ричард Кобболд, А. М._
 3 Мэри Баньян. _Салли Р. Форд._
 4 Кто мой сосед? _Протезия С. Элтон._
 5 Современные достижения. _Кэтрин Синклер._
 6 История Маргарет Кэтпоул. _Преподобный. Ричард Кобболд._
 7 Бутон и цветок. _МРС. Сэвилл Шеппард._
 8 Разработанный принцип. _С. Селби Коппард._
 9 Девичество Фейт Гартни. _автор книги “Семейство Гейворти”._
 10 Гейворти. _автор книги “Девичество Фейт Гартни”._
 11 «Лето в жизни Лесли Голдтуэйта». _Автор «Гейворти»._
 12 Агнес Селби. _Леди Лашингтон._
 13 «Счастливые дни в Фернбанке». _Эмма Маршалл._
 14 «История Элис Каллис». _Эллен Браун._
 15 «Басни матери в стихах». _Э. Л. Эвелин._
 16 Домашние зарисовки. _Автор «Тихих мыслей для тихих часов»._
 17 Рыцари Красного Креста. _Р. Дж. Шилдс._
 18 Ворота приоткрыты. _ Элизабет Стюарт Фелпс._




ИЛЛЮСТРИРОВАННЫЕ ТОМА ЗА ПЯТЬ ШИЛЛИНГОВ.

_ Корона 8vo, ткань позолочена._

ПОЛЕЗНО ДЛЯ ШКОЛЬНЫХ ПРИЗОВ, подарочных КНИГ И т.д. и т.п.


 1 Храбрая баллада.
 2 Детские песенки и баллады.
 3. Детские сказки и истории.
 4. Книга игр для мальчиков.
 5. Полчаса с Библией.
 6. Наша книга детских рассказов.
 7. Детские стишки, старые и новые.
 8. Новые забавные детские стишки. Цветные иллюстрации.
 9. Книга детских рассказов для маленькой Мэри.
 10. Робинзон Крузо.
 11 Размышления о мужчинах.
 12 Лестница Гарри к знаниям.
 13 Песни для малышей дома.
 14 «Справочная книга по естественной истории для мальчиков».
 15 «Домашние развлечения и удовольствия».
 16 «Морские истории для мальчиков».
 17 «Несентиментальные путешествия».
 18 «Книжка с картинками тёти Фанни». В переплёте, тканевом.
 19 «То же самое, детские сказки». В переплёте, тканевом.
 20 «Путь паломника».
 21 Сэндфорд и Мертон.
 22 Вечера дома.
 23 Эрнест и Альберт.

 Лондон: WARD, LOCK, & TYLER, Уорик-хаус, Патерностер-роу.




 БИБЛИОТЕКА ЗА ШИЛЛИНГ.

; _Чрезвычайно дешёвые, интересные и забавные тома, выпущенные в этой
 серии, написаны популярными и уважаемыми авторами._


 1. Письма Пиквикского клуба, части с 1 по 4. 1 шиллинг за каждую. _Чарльз Диккенс._
 2. Как безопасно и выгодно вкладывать деньги.
 3. Умные преступники. _Джон Лэнг._
 4. Капитан Макдональд. _То же._
 5. Жена подделывателя. _То же._
 6. Слишком умный наполовину. _Тоже самое._
 7 Тайная полиция. _Тоже самое._
 8 Жена моего друга. _Тоже самое._
 9 Слишком похожи. _Тоже самое._
 10 История с продолжением. _Ширли Брукс._
 11 Юмор янки. _Джердан._
 12 Блестящий брак. _Э. Карлен._
 13 Странные приключения двух холостяков. _К. Х. Росс._
 14 Великий мистер Ган. _То же самое._
 15 Старшая мисс Симпсон. _То же самое._
 16 Свадебный головной убор юной леди. _К. Х. Росс._
 17 Любовные письма выдающихся личностей. _К. Мартелл._
 18 Дикие племена Лондона. _Уоттс Филлипс._
 19 Артемус Уорд: его книга.
 20 Автократ за завтраком. _Уэнделл Холмс._
 21 Майор Джек Даунинг.
 22 Документы Биглоу.
 23 Сборник железнодорожных и салонных песен.
 24 Три скаута.
 25 Пещера Куджо.
 26 Великая битва при Патчумупе. _Майор Скунс, Б. Т., из
добровольцев._
 27 Конфиденциальный советник. _Роберт Грин из Миддл-Темпл._




Новые издания и новые обложки, напечатанные в цвете.

Книги о сельской жизни Битона.

ПО ОДНОМУ ШИЛЛУ ЗА КНИГУ.

; _Эти книги содержат подробные инструкции для всех, кто держит птиц, домашнюю птицу, голубей, кроликов, белок, пчёл, тутовых шелкопрядов, собак и кошек, а также для тех, кто коллекционирует птичьи гнёзда и яйца._


 1 Домашняя птица и голуби. Как их выращивать и содержать. Цветные иллюстрации.
 2 Британские певчие и говорящие птицы. Как их содержать и ухаживать за ними. Цветные
 тарелки.
 3 Британские певчие птицы. Как их содержать и ухаживать за ними. Цветные тарелки.
 4 Книга о попугаях. Как их содержать и ухаживать за ними. Цветные тарелки.
 5 Птичьи гнёзда и яйца, а также птичьи потроха. Цветные тарелки.
 6. Кролики и белки. Как их выращивать и содержать. Цветная вкладка.
 7. Пчёлы, тутовые шелкопряды и аквариум. Как их выращивать и содержать.
Цветная вкладка.
 8. Собаки и кошки. Как их выращивать и содержать. Цветная вкладка.

 Лондон: WARD, LOCK, & TYLER, Уорвик-хаус, Патерностер-роу.




ИЗДАНИЯ ВОЕННЫХ РАССКАЗОВ ЭРКМАННА-ЧАТРИАНА С. О. БИТОНА.

Цена по ОДНОМУ шиллингу за штуку, бумага.

Цена 3 шилл. 6долларов за штуку, в тканевом переплете с позолоченными краями.


 ВЕЛИКОЕ ВТОРЖЕНИЕ ВО ФРАНЦИЮ в 1813-14 годах.
 ПРИЗЫВНИК. БЛОКАДА. МАДАМ ТЕРЕЗА.
 ИСТОРИЯ КРЕСТЬЯНКИ. Части I и II. ВАТЕРЛОО.
 ПОПУЛЯРНЫЕ РАССКАЗЫ И РОМАНСЫ.
 ПРОСЛАВЛЕННЫЙ ДОКТОР МАТЕУС.
 ДРУГ ФРИЦ.настоящая публикация в журнале “English Woman's Domestic”._)
 ИСТОРИИ РЕЙНА. (_публиковано в “Молодой англичанке” Битона._)

 ЛОНДОН: УОРД, ЛОК И ТАЙЛЕР, Патерностер-роу, Калифорния.

*** КОНЕЦ ЭЛЕКТРОННОЙ КНИГИ ПРОЕКТА ГУТЕНБЕРГА «ИЛЛЮСТРИРОВАННЫЙ ДОКТОР МАТЕЙУС» ***