Один из вас

                ---БЕЛЫЕ НОЧИ НЕЗАДАЧЛИВОГО РЫБАКА---

                "Негоже лилиям прясть…"
                Морис Дрюон

Обыватель назвал бы меня никчёмным рыбаком, и, с утилитарной точки зрения, был бы прав. За всю жизнь (а сейчас мне далеко за восемьдесят) я поймал на удочку не более десятка рыб.
Но рыбак - это не только рыболов. Это ещё и созерцатель, философ, мечтатель, созидатель (имея ввиду обдумываемые им планы), эконом (в известной степени) семейных ресурсов, идеальная натура для художников и субъект для поэтов, и т.д. и т.п. Я даже как-то написал об этом стихотворение:
                У пр;да, вдоль любой реки,
                В себя  погр;женные,
                Сидят часами рыбаки,
                Страдая душами.
                Не столько важен им улов,
                Как созерцание,
                Они фанаты своих снов
                И подсознания.
                Между собой не говорят,
                Они - вне дома,
                Сидят, на поплавки глядят –
                Людей фантомы.
                Их Души – в космосе плывут,
                Ища парковки,
                А в рыбаках они живут –
                Для маскировки.
                Не дрогнет поплавок никак,
                Сидят  ссутулясь,
                А если вздрогнет вдруг рыбак –
                Душа вернулась!

Но, давайте ближе к теме.
Первая моя рыбалка случилась на Северном Урале, где наша семья осела в эвакуации в глухом рудничном посёлке, который вдруг стал расти как на дрожжах благодаря ударному возведению там мощного алюминиевого завода (исходное сырьё, уголь – всё местное!), в продукции которого так нуждался фронт.
Небольшую речку Турью запрудили, и она за недолгое время накопила пруд, на десяток километров протянувшийся вверх по течению. Вода накопилась довольно быстро, чего не скажешь о рыбных запасах, растущих (и растущих ли?) гораздо медленнее. Тем не менее, какой-то приварок рыболовам-удочникам и (чуть больше) владельцам лодок удавалось получить. В те голодные годы даже эта малая толика была важна.
Теперь – ещё ближе к личному. Честно надо сказать, что голодали мы (мама с двумя пацанами, я – старший) часто. Вкусное понятие «улов» и его производное «уха» - манили, но реализация их была малодосягаема.
Во-первых, мама страшилась отпускать нас от себя, редко разрешала отлучаться со двора. Хорошо, хоть двор был школьный, то есть довольно просторный и оживлённый школьниками (обучение шло в три смены). А по выходным сюда наведывались спортсменами разных рангов и специализаций, (в том числе - и пресловутый эстонец Тойво Ыунап, мифы о котором до сих пор гуляют по закоулкам интернета).
Во-вторых, я не умел плавать, поэтому мама категорически запрещала мне появляться у реки (тайком я всё же болтался там, и даже купался, и даже «подныривал»), а плавать я не умел именно потому, что к реке не был допущен, хотя все сверстники в жаркие летние месяцы там и пропадали.
В-третьих, незадолго до описываемых событий, при довольно  мистических обстоятельствах, утонул один из моих приятелей – сын моей учительницы, подруги моей матери.
Но, голод – не тётка, и когда наш школьный военрук-инвалид обмолвился однажды, что в ночь собирается на рыбалку, мама упросила его взять меня с собой, оговорив условие, что тот «глаз с меня не спустит».
В начале ночи я, с банкой полудохлых (заранее накопанных) червей и свежесрезаным берёзовым хлыстиком  молодой берёзки (удилище!) был у лодочной стоянки. Лес; с причиндалами военрук обещал дать свои.
Это была первая ночь, проводимая мной вне дома. Отгребли мы недалеко, практически – перебрались на другой берег, изуродованный пеньками вырубленного леса для создания ложи будущего водохранилища. Ловить следовало на заре, поэтому начало ночи мы провели у костерка,  по уральски - «теплинки». Около неё было тепло и уютно, рядом бесшумно отражало северное небо запруженная река. Свет от костра был практически незаметен – стояли белые ночи.  Прозрачные,  безграничные и безоблачные. Казалось, что находишься внутри какой-то непонятной, невесомой и неощущаемой неподвижной субстанции (хотя такого слова я тогда не знал, и состояния своего описать толком не мог). Зеленовато-белёсый цвет неба не менялся (наверняка, он изменился к утру, но тогда я уже заснул). От полноты новых ощущений не спалось, и я пошёл прогуляться вдоль берега. Ветра не было, ничто не шевелилось вокруг, вся живность спала, и в душе было как-то по-хорошему грустно. Набегая на берег, вода тихо всплёскивала.
Жизнь на Урале приучила меня смотреть под ноги, где постоянно можно было углядеть какой-нибудь камешек-самоцвет. Но тут был только песок.
Внезапно я заметил на нём какое-то синеющее пятно: это оказалась бумажная пятирублёвка, прилипшая к песку и постоянно омываемая плещущей водой. Это было чудо! Я мгновенно понял, что «рыбалка» для меня уже окупилась. Не помню, что можно было купить на неё из еды, но в кино можно было сходить пять раз! Налепив её для просушки на грудь, под рубашку, я повернул обратно к костру, и тут судьба одарила меня второй раз: на плешке попавшегося по пути пенька я увидел нательный крестик. Простой, латунный, без гайтана,  свежей щепочкой желтевший на плоском срезе.
Вернувшись к костру, я приткнулся на ватничек у тлеющих угольков, быстро пригрелся и задремал.
Военрук разбудил меня, когда в молочном тумане уже плавал желток солнца. Наскоро объяснив мне, что надо делать, он сунул мне в руку уже снаряженную уду, велев ловить вдоль берега, а сам на лодке  отплыл на глубинку.
Процесс пошёл. Я бродил вдоль обреза воды, закидывал свою удочку с издохшим червяком на пару тройку минут, наблюдая, как крючок с ним покойно лежал на отлогом песчаном дне, и ни одна речная живность не проявляла к нему никакого интереса.
Много позже я понял, что рыбалка – это прежде всего терпение: долгое, тягучее, но не безнадёжное и не бесплодное! Но тогда я этого не понимал. Исхлестав пруд лесой и, естественно, ничего не изловив, я бросил это занятие, вернулся к кострищу и додремал там до возвращения своего командора. Тот тоже ничего не поймал, ворчал что-то неразборчиво, но по тону можно было понять, что виноватым в неудаче он считает меня, и что впредь он никогда никаких новичков брать с собой не будет.
С тем мы и поплыли домой. Изволновавшаяся мама призналась, что не спала всю ночь, радовалась моему возвращению, даже отсутствию улова не огорчилась  («Переживём!»). С благодарностью приняла найденную пятёрку, а крестик положила на самодельную полочку, где хранились наши «сокровища»:  часы в коробке из-под патефонной головки, деревянный гриб для штопки с пуговками внутри, и флакон из под духов, уже без них, но благоухающий ещё их запахом – запахом мирного времени. Куда крестик делся потом – не знаю.
Несколько лет после того дня на рыбалку я не попадал. А про первый неудачный  выход, поразмышляв, решил, что река «откупилась» от меня, предположив во мне явно не рыбацкую натуру, что впоследствии и подтвердилось.
Второй «рыболовный» эпизод случился через несколько лет, когда я уже учился в Ленинграде, в техникуме.
В первую же весну – период расцвета природы и чувств, постулирующий себя рыбаком наш одногруппник  Юрка Кирьяк  предложил съездить на рыбалку. Кроме меня, откликнулся на призыв ещё мой «закадыка» Генка.
Сказано – сделано. В первое же воскресенье, вернее – в ночь на него, мы высадились на побережье Финского залива, обнаружив, что берега, как такового, нет. Каменистая земля продолжалась в сторону далёкого фарватера плоскими камнями и валунами, между которыми становилось всё больше воды. Перекурив и разувшись, мы пошлёпали, перескакивая с камня на камень, в поисках местечка, где мы могли бы уместиться втроём, и глубины, на которой могла бы уже водиться рыба.
Шлёпали долго. Плитняк кончился, расстояние и глубина  воды между валунами увеличивались, Уже и вброд по пояс приходилось перебираться. Наконец, мы набрели на группу тесно сгрудившихся камней, где худо-бедно нам, промокшим и начинающим зябнуть, можно было устроиться. Отсыревшие папироски не горели, спички  не зажигались. Можно было пасть духом, но …
Стояла белая ночь, но как она отличалась от уральской! Перламутровая её мгла постепенно наполнялась пурпуром, крылья которого обнимали небо от края до края, переливаясь разными оттенками красных переливов, не затеняя при этом голубых, сиреневых и фиолетовых расцветок основного фона. Это величие, вкупе с тишиной, завораживало. Не хотелось ни разговаривать, ни даже курить: оцепенение очарования! Душу щемили непонятные чувства, слёзы беспричинно навёртывались на глаза. Как мы выяснили потом, все мы пережили ощущение глубокого одиночества, обострённое осознанием своего сиротства.
Долго ли продолжалось это молчание – не помню, прервало его замерзание, побудившее к действию.
Спокойная вода между валунами имела глубину около метра, просматривалась до дна, и никаких признаков наличия рыбы в этих протоках не наблюдалось. Удочки, для очистки совести, мы позабрасывали, хотя уже понимали, что это бесполезно. На мокрой крутизне валунов сидеть было холодно, да и неудобно, стоять – надоело, да и подустали мы уже, да и продолжающееся в небе огненное представление уже превысило предел восприятие.
Часов у нас, по бедности, не было, но как-то мы определили, что времени – около пяти утра, и уже не стыдно возвращаться домой.
С облегчением мы поплюхались в остывшую к утру воду и, выбравшись вскоре  на траву, отжали мокрую одежду (высушиться возможности не было – спички окончательно отсырели) и побрели в сторону железнодорожной станции, рассчитав, что успеваем на первую электричку.
Каково же было наше удивление и смущение, когда, взобравшись на платформу, мы углядели на вокзальных часах истинное время: половина второго ночи! Вот что делает с ощущениями белая ночь! Четыре часа до первой электрички мы продремали  на жёстких и узких скамьях дощатого павильона.
Рыбалка не удалась, но мы об этом не жалели: удивительные впечатления от этой ночи осталось у нас надолго .
Третий, знаковый, рыбацкий  эпизод произошёл со мной спустя несколько десятилетий. Конечно, за этот срок я неоднократно закидывал удочки, в подавляющем большинстве – неудачно. Нельзя же считать удачей случай, когда пущенный крючок зацепил рыбку, величиной с палец, вонзившись в её спинной плавник! Или  когда «с чувством» заброшенный спиннинг со свистом  вырвался из моих рук вслед за грузилом и улетел на другой берег Северского Донца, под его камыши.
Рыбий смех слышался оттуда до утра.
Ту, запомнившуюся мне з;рю, я встретил на даче своих родственников Володи и Нади, домик которых приютился в глухом местечке, в десяти метрах от воды одного из бесчисленных карельских озёр.
Я пережил недавно семейную трагедию, и мир потерял для меня краски, еда - вкус, а общение – необходимость.
В один из вечеров Володя вывез меня с удочками и оставил в лодке одного вблизи камышово-тростникового берега соседнего островка.
Вода, зелень, тишина белой ночи что-то сдвинули внутри меня, я не стал даже разматывать удочки, лёг на спину и бездумно уставился в небо. Слёзы навернулись на глаза, спазм сжал горло, некоторое время я не помнил ничего. Сейчас я определил бы это состояние словами: «не жил».
Постепенно ощущения вернулись, и первое, что я отметил, было небо: огромное, прозрачное, но не пустое. Чуть заметные зеленовато-розово – фиолетовые сполохи колебались надо мной, серебристый крестик самолёта карабкался через них к зениту, и его упрямство как-то импонировало мне, какие-то ростки надежды зашевелились в душе. Слёзы вымыли, унесли б;льшую часть горя, заменив её печалью, с которой уже можно было жить.
Я бы и ещё сидел в лодке, но вспомнил о родственниках, наверняка уже беспокоящихся обо мне, и потянулся за вёслами.
Так и живу по сей день, воспоминаниями, от горя до горя, от печали до печали, поскольку радостей  вроде бы уже ожидать не приходится. Но обязательства требуют – жить надо.

Окончательно убедился я, что ловля рыбы - не моё дело уже на первой рыбалке. Судьба не признала во мне рыбака и пыталась откупиться от моих попыток стать им. Случилось этому и подтверждения, к стыду моему – так поздно:   в процессе записи этого рассказа. Я вдруг осознал, что по гороскопу – я Рыба!
И  понял, что «Негоже лилиям – прясть!»

                13.11.2024


                ---КАТАРСИС---

Сегодня я пережил то редкое состояние души, которое принято называть катарсисом – очищением через переживание. Редко оно случается с людьми, но человек после него не сразу приходит в себя, запоминает его н;долго, редко делится случившимся даже с самыми близкими людьми, и достаёт его из дальних закоулков памяти лишь в самые трудные минуты жизни.
А было так.
Уставший от прогулки, я, в ожидании трамвая, присел на скамейку крытой остановки. Там уже топталась в таком же ожидании семья: отец, мать и мальчишка с прозрачными озёрами-глазами, на ясную глубину которых нельзя было не обратить внимания.
Я редко говорю комплименты незнакомым людям, но тут не удержался. Польщённый отец поправил меня, что этот ребёнок - дочка, а мама  сразу взревновала, и всячески старалась загородить дитя от меня своей спиной. Но голубые глаза чисто, доверчиво и настойчиво выглядывали то с одной, то с другой стороны спины матери-защитницы.
Смотрели они на меня так доверчиво, что я вдруг сам засмущался, тем более, что к приветливому взгляду прилагалась улыбка. Улыбка была тоже открытая и доверчивая, не приклеенная, а искренняя, когда в ней участвует всё лицо, не раздельно каждый его элемент, а все, в том сочетании, которое создаёт атмосферу искренности, соучастия, доброжелательности. Появившаяся из-за маминой спины ручка покачала мне растопыренной пятернёй.
Трамвай задерживался. Я сидел обалдевший и растревоженный чем-то непонятным. Мама, продолжая ревновать, оттолкала папу с дочкой подальше, якобы погулять, но и издали дочка приветливо оглядывалась на меня, и, подняв пятипальцевый листик клёна, протянула его издали в мою сторону и игриво покачала им, суля в подарок.
Я не заметил, как подошёл трамвай, как симпатичное семейство загрузилось в него и уехало.
Некоторое время я завороженно сидел на холодной металлической пластине скамьи, холодок которой и привёл меня в чувство. Тогда-то я и сообразил, что не спросил имени девушки, что надо было, набравшись нахальства, познакомиться с симпатичным семейством, что на трамвае, на котором они уехали, я и сам должен был уехать, но всё осталось в мгновенном прошлом.
А девчушке было от силы – годик, она ещё только училась ходить.
Ради таких мгновений и стоит жить!

                30.09.2024

                ---ЧЁРНЫЙ ДЕНЬ ДЕНИСА ИВАНОВИЧА---

Наступление этого дня Денис Иванович (Д.И. – по сокращению, Дина – для друзей, Динозавр – для подчинённых) ожидал со смешанными чувствами.
Во-первых, кончились лекарства, следовало продлить рецепт для их бесплатного получения. Для этого требовалось освежить анализы. Д.И. занимался этим уже три недели, и это его порядком измотало и физически, и эмоционально. Теперь надо было посетить врача, что предполагало очередную порцию стрессов.
Во-вторых, дата посещения врача, которую не представлялось возможности перенести, совпала с датой сороковин внезапно умершего друга, жившего в подмосковном городке, и от поминальной поездки пришлось отказаться, что огорчало и угнетало.
В-третьих, внезапно повысившееся в последний месяц давление требовало вмешательство терапевта, и для экономии времени, Д.И. записался к нему на вечер дня уже намеченного посещения.
Так что ожидаемый день обещал быть хлопотным, что и оказалось, причём в гораздо большей мере, чем ожидалось.
Начиналось всё отлично. Не успел Д.И. войти в кабинет к доктору Э., которая, как показалось Д.И., с нетерпением его ожидала, так как мгновенно вспомнила и его, и цель посещения. Постучав пальцами по клаве компьютера и получив ответ, подтверждающий её запрос, Э. сказала, что следует ещё наведаться в больницу, кое-что проверить, и что она уже выписала ему направление. Для чего Д.И.  требуется быстренько спуститься вниз и распечатать в постомате талон для записи туда. На этом везение кончилось.
Автомат повёл себя индифферентно: не только не выдал Д.И. талон, но даже упоминание о такой необходимости в его памяти не нашлось.
«Попробуйте через пару минут!» - посоветовала консультантша при  постомате. Но и через пятнадцать минут регулярных попыток автомат свою позицию не поменял. Не отозвался он ни через полчаса, ни через час.
«Поднимитесь к врачу!» - посочувствовала ему консультантша.
Д.И. поднялся. Э. посмотрела на него, как на надоедливую муху, но подтвердила, что всё отправила куда надо, и даже назвала номер больницы.
Д.И. спустился  к непокорному прибору. Тот продолжал отрицать наличие запроса. Так продолжалось ещё пару таймов. Заинтригованная консультантша позвала Старшую. После нескольких её попыток переубедить «железного дровосека», к борьбе привлекли администратора (судя по надписи на её нагрудном шильдике). Не помогло, после чего кампания слуг Гиппократа упорхнула к стойке диспетчеров «для консультации».
«Дисы» предложили Д.И. вновь подняться к доктору, на что тот обоснованно отказался, предположив, что в свете данных ему ранее клятвенных заверений, та просто пошлёт его к чёрту. (Тут Д.И. впервые посетила мысль о технической неисправности либо компа врача, либо терминала, и недоумение, почему это не пришло на ум персоналу и почему тот не обращается в службу техподдержки?). Он предложил диспетчерам самим позвонить Э.
Диспетчеры попереглядывались, после чего, с явной неохотой, позвонили врачу. Не знаю, что она им сказала, но Д.И. они переадресовали к дежурному администратору (оказывается, есть ещё и такой!). На это Денис Иванович, ещё сдерживаясь, ответил, что это их работа – обслуживание пациентов, и они сами  обязаны доложить о сложившейся ситуации, а не он, уже потерявший больше двух часов времени.
Подействовало. Минут через десять, не дежурный, а рядовой (по шильдику) администратор, в вежливом полупоклоне, заложив руки за спину (издевка?) сообщил Д.И., что его ждёт заведующий в кабинете 206.
Д.И. вновь поднялся на второй этаж. В кабинете 206 его не ждали, ждала очередь на приём в «ожидательном предбанничке», где он и провёл следующие полчаса, прежде чем оказался  в кабинете заведующей терапевтическим отделением (судя по вывеске). Та оказалась вежливой пожилой женщиной, которая, выслушав Д.И., захотела услышать и версию доктора Э. Сразу сделать это не удалось. Зав обнаружила, что у неё пропал файл с номерами внутренних телефонов её подчинённых. Его безрезультатные поиски, с рассказами, в какие цвета файл был раскрашен, и последующие объяснения с Э. длились минут пятнадцать, после чего пошла серия «повторной экспертизы», не давшая результата.
Вежливо заглядывая в глаза Д.И., заведующая спросила, не подождёт ли Д.И. ещё немного? Повторив неоднократно, что она его не бросит, она попутно не прекращала попыток переслать-таки задание терминатору, которые упорно не давали результатов.
 Просьбы «ещё подождать» и уверения не оставить Д.И. наедине с нерешённой проблемой повторялись несколько раз, вызывая у Д.И. всё меньше доверия. Поражало то, что начальница буквально «за фалды», хватала проходящих мимо и специально вызванных коллег, выпытывая у них, не могут ли те со своих компов продублировать отправку заявки в больницу? Все отказывались неумением.  Происходящее живо напомнило Д.И. ситуацию с ВСУ, которым вся Европа бесполезно поставляет оружие,  которым они пользоваться им не умеют.
В последней надежде заведующая предложила Д.И. от её имени попросить его «вечернего» доктора повторить процедуру обнаружения неуловимого талона (?!).
Удручённый, утомлённый и почти потерявший надежду Денис Иванович поплёлся к кабинету терапевта, где, увидев на двери табличку с восточной фамилией, несколько приободрился, несмотря на то, что  аборигенов района – постоянного контингента поликлиники, настораживало заметное увеличение числа врачей восточного происхождения («Понаехало сюда!») и сомнения в их квалификации.
У Д.И. на этот счёт складывалось другое мнение. Посещения его участкового терапевта, к которому он был несколько лет прикреплён, стали удручать. В последний раз, когда Д.И. вошёл к нему в кабинет, тот был явно испуган то ли неизбежностью предстоящего диагностического процесса, то ли необходимостью сопровождения этого  процесса общением с ненавистным компьютером, который, от недостаточно умелого пользования, постоянно зависал. Эти обстоятельства заставили Д.И. выбрать себе другого терапевта (молодого, с восточной фамилией). Пара обращений к последнему приятно поразили Д.И. вежливостью обращения и профессионализмом. Впервые за несколько лет он был выслушан (в прямом и переносном смысле). Вот и теперь он хотел записаться к этому врачу, но того в предложении компьютерного меню не оказалось.
Войдя в кабинет, Д.И.  обнаружил там хрупкую молодую девушку-врача, которая, поздоровавшись, поинтересовалась целью его посещения.
Извинившись, Д.И.  изложил ей просьбу начальницы, присовокупив, что саму форму передачи пожелания через пациента он считает неэтичной.
Врач перезвонила заведующей, постукала по клавишам клавы, куда-то перезвонила, и через минуту в кабинет вошёл её коллега – тот самый врач, к которому ДИ  хотел, но не сумел записаться. Врачи поколдовали с компом, затем мужчина вышел и через пять минут вернулся, вручив Денису Ивановичу записочку с номером телефона, сообщив, что всё улажено, никаких талонов больше брать не надо, а по телефону с утра следует позвонить в больницу и записаться на процедуру.
Д.И. поинтересовался, почему этого врача нет в меню компьютера, и с удовлетворением узнал, что тот стал заведующим отделением, поэтому ипервичный приём, по должности, не ведёт.
А девушкой-врачом мгновенно была решена и его терапевтическая проблема.
Из переговоров врачей между собой Д.И. понял, что терминал в поликлинике был в порядке и исправно выполнял свои функции, а результата не было, так как врач Э. нарушил протокол ввода, не указав в исходных данных необходимый для выполнения операции пункт – упоминание о результатах одного из анализов.
Хотя итог посещения поликлиники был, в конечном счёте, достигнут, день был испорчен. Усталый Денис Иванович шагал домой по вечерним улицам, размышляя, что укрепление и развитие материально-технической базы осуществляется гораздо проще, легче, быстрее и дешевле, чем искоренение пресловутого неуловимого и всемогущего «человеческого фактора» и о перспективах влияния того в условиях развития использования ИИ. Перспективы, на первый взгляд, удручали возможностью  замены «ЧФ» на фактор «ИИ».
                22.11.2024