Деревня Навлянка

глава из недоконченного романа

     Самые мои ранние детские воспоминания связаны с дачей под Симбирском, куда мы выезжали каждое лето. Там был наш любимый дачный Нагорный поселок, что лежал, соответственно, на высоком  холме.  Подойдёшь к его краю – и весь Симбирск как на ладони. Посмотришь направо – река Свияга. Глянешь налево – река Волга. Как говорил мой папа, вот вам вся земля в миниатюре! А вокруг Мировой океан. На дачу мы приезжали к тете – маминой старшей сестре, хотя изначально дачный участок получила мама, когда работала в Симбирске в одном НИИ. И на всех соседних участках целый день кверху попами энергично что-то копали, сажали и что-то там собирали в качестве урожая физики и математики. Вообще жители Нагорного поселка делились на просто интеллигентов и интеллигентов спившихся. Первые сидели на грядках, вторые сидели в будках в качестве охранников. Было очень странно, когда наш охранник дядя Слава приходил клянчить у мамы на водку, и вдруг они начинали вспоминать, как вместе писали какую-то очень сложную задачу для супер-новой тогда вычислительной машины БЭСМ-6. Когда мама вышла замуж в Москву, дача полностью перешла на попечение её сестры. А мы каждое лето наезжали туда просто отдыхать. А потом казалось уже навсегда одинокая тётя всё-таки нашла своё счастье и вышла замуж за известного писателя, который - это уж когда я потом много лет спустя его почитал - был превосходным стилистом. Но глядел он все время на нас поверх очков неодобрительно и исподлобья, потому как мы шумели и не давали ему сосредоточиться на написании очередного романа. И мама решила не мешать сестриному счастью и начала хлопотать об отдыхе летом где-нибудь под Москвой. Такой отдых мы нашли – мама, конечно, нашла -  через свою подругу, которая уже не первый год снимала угол в деревне Навлянка. Она же – бывшее село Навлянское. Это где-то не доезжая аэропорта Домодедово. И вот мы поехали на дачный сезон туда. И прожили там три лета подряд. Собственно, как прожили? Жили мы: бабушка, я – 12-13–летний оболтус, моя младшая сестра, да и ещё бабушкин муж – папин отчим. А папа с мамой приезжали наездом с тяжелыми рюкзаками на плечах, полными всяких вкусностей и полезностей.

       Да, расскажу немножко о моем как бы дедушке. Настоящего дедушки я, к сожалению, не помню. Ведь он умер, когда моему папе было всего семь лет. И бабушка осталась одна с двумя мальчишками-малолетками на руках. А потом встретила бравого красавца-военного. Он был тогда такой шутник, что когда бабушка вышла за него замуж, вдруг выяснилось, что у него в деревне уже была жена и тоже два маленьких сына. Он как-то о них запамятовал. А бабушка ему, может, тогда и помогла бы вспомнить, да видела она только его военный билет, а там сведений о женах-детях не содержалось. Паспорта же иметь на руках военным в то время было не положено.
       Настоящая жена с детьми кстати вскоре приехала в Москву. Бабушка же, узнав, что она вдруг оказалась второй женой при муже-многоженце, схватилась за сердце. Дед впрочем с той первой женой по быстрому развелся и, в конце концов, у бабушки - московской жены, с той женой деревенской сложились довольно таки милые, даже можно сказать приятельские отношения. Бабушка той семье во всем помогала. А с дедушкиным настоящим внуком  я дружу до сих пор. Сам же дед был мужик, мягко говоря, грубоватый. С бабушкой они всё время ругались, сколько я его помню. А уж мама сколько от него натерпелась! Когда мы получили квартиру и жили все вместе, а утром всем надо было бежать, кому в детский сад, а кому на работу, он, дед, невероятно толстый, выходил в коридор и смотрел, попыхивая сигаретой в мундштуке, на наше мельтешение. Маме с папой, в душе чертыхаясь, приходилось постоянно протискиваться между ним и стенками. Когда же все наконец разбегались, дед уходил досыпать – вероятно, с осознанием честно выполненного долга. Но меня он почему-то любил. Учил чему-то… да всему тому, что вспоминал. Например, я запомнил великую цыганскую мудрость: «давай нанэ дэ бронте пьяса!» = в смысле, «денег нет, давай станцуем!». А ещё он рассказывал о войне. Кстати, во время войны он хорошо устроился! По его собственным словам, он был «личным адъютантом личной кобылы маршала К. Е. Ворошилова». В частности, в числе его обязанностей было перед каждым парадом подкрашивать-подрисовывать специальной краской кобыле белые носочки, которые у неё были на самом деле не на всех ногах. А ещё он рассказал как-то про Кёнигсберг. Страшное. Когда наши вошли в город, балтийский берег был ужасен. Все мелководье на многие километры в обе стороны было покрыто трупами немцев: женщин, стариков и детей. Они кто на чем – на плотах, лодках, деревянных и даже надувных, пытались бежать из города и вообще из Восточной Пруссии. Но их накрыла авиация. И теперь они все качались в воде, конечно, все мёртвые, но вместе как будто еще живое огромное существо. Дед сказал, что страшнее картины он не видел за всю войну.
      Так вот, про дачу. Каждое утро дед стоял у калитки со своим неизменным мундштуком в зубах и следил, кто куда идёт. Вся деревня с ним охотно здоровалась. И все ему улыбались. Ещё бы ему не улыбаться – стоит мужик в шляпе, в пиджаке с наградными планками и в безразмерных семейных трусах.  Он был вообще очень деятельный человек. Страдал он от излишнего веса и диабета, в деревне решил полечиться с помощью пчёл. Познакомился с пасечником, они вместе выпили несколько раз, и пасечник с готовностью его полечил. Правда, когда дед вернулся с пасеки, мы его сначала и не узнали, то есть совсем не узнали. Лицо его напоминало глыбу. Малиново-синюю. Как говорится, появилось в нем нечто лев-толстовское. Стал он на какое-то «матёрым человечищем», но при всём при том очень довольным.

        Да, я забыл упомянуть ещё самого мелкого члена нашей команды. Была с нами ещё кошка Мурыся. За изящество так назвала её мама на польский манер. Она была чёрная с белыми лапками и белым воротничком. Тогда Мурыся была ещё совсем молоденькая. Примерно за год до этого она и появилась в нашей жизни. Кто-то позвонил нам в дверь, а когда мы открыли, этого доброго кого-то уже и след простыл, а к нам вбежал шустрый котенок, который сразу вскочил на чью-то (подозреваю, что на мою) неубранную кровать и юркнул в пододеяльник. На даче Мурысе очень понравилось. Она коллекционировала там мышат, лягушат и почему-то стрекоз. Всех их она каждое утро аккуратно раскладывала на краешке бабушкиной постели. Бабушка же каждый раз говорила «Ой!» и требовала от Мурыси, чтобы та прекратила это безобразие. Но Мурыся не слушала бабушку, вернее, слушала, но невнимательно. Пока бабушка читала ей нотацию, Её Кошачье Высочество демонстративно намывала розовым язычком лапку за лапкой и ждала, когда же ей, наконец, нальют парного молока. А ещё она ходила с нами на речку купаться. Правда, сама этим глупым занятием не увлекалась. Мурыся садилась на нашу одежду и, чуть прищурив глаза, делала вид, что дремлет. На самом же деле внимательно следила за нами. Когда кто-то из нас заходил в воду, она как бы в испуге скалилась, выдавая при этом то ли рык, то ли писк, то ли резкое мяу, очень не одобряя такие наши действия. Сама же она любила просто сидеть и смотреть на воду, но туда не лезть. Ещё она каждый раз с удовольствием обходила расставленных как статуи вокруг озера рыболовов. Она подходила к их ведеркам, заглядывала туда и, если там была какая-нибудь мелкая рыбка, начинала задумчиво смотреть на рыболова. Некоторые понимали её правильно и делились с ней добычей по принципу рыбка ей, «а ведерко, так уж и быть, оставьте себе!».

         Немного пообщался с местными ребятами. Пару раз мы даже ходили с ними пасти коз. Козы паслись, а мы развлекались. Купались в ручье, ловили рыбу. Там у ручья хранились старые корзинки без ручек. Зайдя в воду и прижав корзинку к поросшему осокой берегу, мы стучали по дну корзинки. Мелкая рыбешка пугалась и пыталась броситься наутек, но попадала в корзинку. Рыб насаживали на палочки и жарили на костре. Там же в золе поспевала картошка. Часов в 6 вечера собирали козий отряд домой. Среди этого стада были две козы нашей хозяйки: беленькая Катя и черненькая Римма. Римма была покладистой, а вот Катя – та нет. Идти домой Катя каждый раз категорически не желала. И вот на обратном пути она вдруг остановилась и стоит. Я уж её и так, и сяк - пытался даже уговаривать – нет, не уговаривается! Попытался тянуть её за рог – взбрыкнула ногой. Тогда хозяйский сын Мишка  и предложил мне испробовать лучшее средство от козьего упрямства:
  – Да стегани ты её хворостиной!
        Мишка быстро срезал ножом прутик и вручил ее мне, хитро улыбаясь. Взял я эту хворостину и стеганул. По-моему, сделал я это очень вежливо. Кате явно больно не было, но как женщине ей это показалось крайне обидным. Настолько обидным, что глаза её сразу налились кровью и она пошла на меня рогами. Я как-то растерялся, да что там! Я откровенно струсил и принял самое неверное решение: побежал от неё по улице. Она за мной. И как вечером веерно включаются фонари – один за другим – так и по мере нашего бега к смеху надо мной подключалось всё больше и больше домов.
        А вот и наш дом. Вот и наша калитка. Я забегаю внутрь, держу оборону, но задвижку задвинуть не догадываюсь.  Или не успеваю. А Катя разбегается и бум! по калитке рогами. Я держу оборону, народ хохочет. А Катерина разбегается второй раз. Бум! Бум! Бум! Наконец, проведя седьмую атаку на нашу калитку, Катюша преспокойно разворачивается, проходит в калитку следующую, которую ей уже распахнула наша хозяйка: туда, куда ей и дорога – в свой родной хлев. Тогда я и понял, что семь – это какое-то сакральное число для коз.

         А потом приехала из Москвы та самая семья маминых знакомых. В том числе брат с сестрой: Павел, лет на пять или шесть меня старше, и Полина, моя ровесница. Павел был замечателен тем, что он не просто любил роман Булгакова «Мастер и Маргарита», но и знал его практически наизусть. А может быть, просто пересказывал роман, но очень близко к тексту. Причем делал это настолько занимательно и так живо, как будто он сам был свидетелем событий романа. Как будто это всё произошло в Москве прямо на его глазах - вот сейчас, перед самым их отъездом в деревню, и он сообщал нам самые свежие новости.
         Вот мы идём по полю в лес, а Паша рассказывает, как огромный черный кот Бегемот вскочил на подножку трамвая. Обалдевшая от такой неправильности кондукторша кричит: «а котам нельзя, с котами нельзя!». А кот невозмутимо протягивает ей гривенник. Это было до того  ужасно смешно, что бедная Полина, которая, наверняка, слышала эту историю уж точно не в первый раз, и теперь так хохотала, так хохотала, что не выдержав закричала:
   - Ой, Павлик, не могу! Ой, не смеши, я сейчас… просто... я сейчас лопну от смеха!
         Я тоже смеюсь, но куда мне до Полины! Она хохочет так, что торопясь и сталкиваясь друг с другом, разом вспархивают в небо все притаившиеся на лугу разнообразные птички—бабочки. А впереди нас, за деревьями со страшным треском  сокрушая рогами сучья, набирая скорость, уносится прочь лесной олень или какой-то еще другой лось. Мы всё это слышим. И это тоже был такой неожиданный поворот сюжета, то есть, случилось тоже как-то по-булгаковски.
         А как, правда, это было немножко раньше, Павел рассказывал про Иешуа и Пилата! Да я просто реально почувствовал тогда этот липкий, противный запах розового масла, от которого у меня тоже очень сильно и очень внезапно разболелась голова.
         Это было как многосерийный фильм. Когда я прощался вечером со своими друзьями, я уже думал о том, как здорово, что мы завтра снова встретимся, и я узнаю, что же, ну что же там будет дальше. А ещё я вспоминал, как хохотала  впечатлительная Полина. Интересно, она всегда так реагирует? Оказалось, водится за ней такое. Когда через несколько дней мы пошли на дальнее поле, где было много луговой земляники... Кстати, какая она оказалась крупная! Размером с садовую клубнику. И очень необычная на вкус…  Так вот, Павел по дороге рассказывал нам про случай в Варьете. Он как раз дошел до бухгалтера Варенухи. Которого, кстати, предупредили, чтобы он не ходил в соответствующие органы. По хорошему предупредили. А он все-таки взял и пошел, не послушался! И когда ему пришлось зайти в парке в общественный туалет, то там на него…
         - Ой! – закричала Полинка: ой, не могу!
           И принялась хохотать - так громко и выразительно, что прятавшиеся в травах вальдшнепы бросились со всех ног и крыльев прочь, громко кудахтая. А еще слышно было, как полевые мыши, нервно пища, закапываются в новые норы, и лягушки с криком: полундра! грузно плюхаются в ручей, который из-за их просто огромнейшего множества земноводных выходит из берегов, вырываясь на дорогу волною цунами - нам даже приходится, спасаясь от бурных вод, резко отпрыгивать в стороны, потому как сдетонировавший на полинин смех ручей устремился вниз. А так получилось, что ниже стояли мы, в ложбинке. И мы отскакивали от этого стихийного наводнения. А Полина сидела на пригорке и просто заливалась смехом…
        А потом мы пошли дальше. Павел продолжал свой рассказ. Теперь нам уже было не до смеха. Творился там просто ужас какой-то. К финдиректору Римскому вошел уже не тот Варенуха, которого он знал раньше. Затаив дыхание, слушали мы с Полиной ужасные подробности. Вот Римский заметил, что бухгалтер больше не отбрасывает тени. На что Варенуха, воровато оглянувшись, сразу среагировал своей коронной фразой: «Ну что, догадался, проклятый? Всегда был догадлив!». А Паша голосом приглушённым рассказывает дальше. Как с ужасным скрипом  ставни окна снаружи начинает вскрывать Гелла. Настоящая замогильная полусгнившая Ведьма! С длинными когтистыми пальцами, спутанными ржавыми волосами, со свисающими до волосатого пупка зелёными грудями и… и с белой мертвенно бледной попой. Почему-то именно так!

        В тот год Павел готовился поступать в институт на специальность «Мировые финансы» и придумал для нас новую игру: конкретно привлек нас к фальшивомонетчеству. Точнее, фальшиво-купюрничеству. Мы с упоением рисовали денежные знаки разных стран, а потом обменивались ими по якобы биржевому курсу. Причем, на каждой купюре должен был быть новый рисунок. Сначала мне эта игра показалась очень трудной… Полинка была художницей от Бога. Она ходила в изостудию во Дворец Пионеров, где ей преподавала настоящая художница, которая её очень хвалила. Паша тоже рисовал неплохо. Во всяком случае, люди у него получались узнаваемые. Похожие на людей. У меня же сколько я не старался, все время получались какие-то монстры. Совершенно не симпатичные. И тогда мне крупно повезло. В очередной раз посетив сельскую библиотеку, я увидел там связанные в пачки рваные книги.
- Ой, а это что?, - спросил я.
- Это, - хмыкнула библиотекарша, - это списанное рваньё.
- И куда ж его теперь? – охнул я.
- Да домой отнесу, буду зимой печку топить.
- А можно посмотреть? – попросил я.
- Смотри, смотри.  Только потом сам связывать будешь.
Да, книги там были разные. Очень много неинтересных из школьной программы. Но зато там был Бидструп! В мягком переплете, совершенно рваный, не хватало многих страниц, но всё-таки это был он, великий датский карикатурист Херлуф Бидструп! 
- А можно? – затаив дыхание, попросил я, - можно я возьму это себе?
 - Да бери!, - сказала библиотекарша.
И я взял. Но как и уговаривались, снова перевязал все книги и даже помог библиотекарше донести их до её дома. Кстати, книги я перевязал фиговенько и они у меня по дороге всё время вываливались. Но поскольку я сам нес и сам их по дороге много раз подбирал, библиотекарша на меня не очень-то и ворчала. Надо сказать, что библиотека в этой деревне была отличная. Да что там, просто шикарная! Замечательна она была тем, что туда никто из местных не ходил, поэтому там всё было в наличии. А ещё там были книги, которых в Москве днем с огнем не достать. И даже такие, которых в Москве никто и не видывал и наверное даже не подозревал, что такие замечательные книги у нас в стране выпускались. В общем, читать -- не перечитать! Но я отвлекся. Видимо от прошлых жильцов, которые снимали две комнаты с отдельным входом в доме нашей хозяйки, осталась пачка копирки. Вооружившись ею, я начал осваивать трудное ремесло фальшивомонетчика. Сначала я заинтересовался карикатурами на капиталистов, О, тут у Бидструпа с этими врагами трудового народа было богато! Очень правильные капиталисты были здесь представлены: обязательно пузатые, обязательно в котелках или в цилиндрах. Да, и конечно же те, кто с сигарой. А также те, кто любовно поглаживает туго набитые золотом мешочки. А также с очень довольным видом пересчитывающие свои сбережения - бесконечные пачки долларов. Всех их я с помощью копирки перевел на нарисованные мною денежные купюры. Каждая – уж чего мелочиться-то – достоинством в 100: неважно, британских фунтов или норвежских крон, швейцарских или люксембургских франков, и даже почему-то ганноверских талеров. Хотя какой уж там Ганновер в наше время! Ну пусть будет – уж больно красивое название!
Деньги Паше понравились, а Полина ими просто восхитилась. Это потому, что она не сразу поняла мою технику. А техника рисования моя была  очень простая – копирка. Потом я перерисовал ещё несколько интересных зданий. Правда, дома, а тем более дворцы и замки было труднее перерисовывать – уж очень там прямых линий было много! Нет, это для меня сложно! Но денег надо было «напечатать» побольше – чтобы догнать Павля, не говоря уж о Полине, которая нарисовала их столько, что ей впору было открывать собственный банк! А темы уже исчерпывались. И тогда я раскрыл последнюю тетрадку из альбома. На самом деле это была не тетрадка, а сколько-то страниц альбома Бидструпа, просто они оторвались отдельным куском. Так вот, там оказались замечательные картинки. Особенно мне понравился комикс, где одного простодушного мужчину выгоняют из ресторана из-за того, что он был без галстука. Нет, галстук-бабочка у него был, он просто его снял, когда увидел, что в этом ресторане выступает стриптизерша. Ага, вот ее-то я и помещу на дензнаки какой-нибудь особенно зловредно антисоветской страны! Эта аморальная девушка была на нескольких рисунках. Ту, что только раздевалась, я разместил на купюре в 100 американских долларов. Самую раздетую стриптизершу я изобразил на голландской купюре в 100 гульденов. На последнем же рисунке из этой серии она, прижав к груди горжетку и присев, с ужасом наблюдает, как охранники выдворяют из ресторана этакого хулигана, бесстыдно снявшего с себя галстук-бабочку. На какой же купюре её изобразить? Ага! И я придумал специально для неё, вернее, не для этой девицы, а для нашей игры, новую денежную единицу – фунт стерлингов Ольстера (Северной Ирландии). Там ведь всегда война, и поэтому изобразил присевшую в испуге девушку перед  окном, за которым виден взрыв бомбы, разметавший в пух и прах легковой автомобиль. Ещё там у Бидструпа были девушки, танцующие канкан. Этим девушкам была прямая дорога на французские франки. По одной девице на купюру. Но самой интересной получилась индийская банкнота в 100 рупий, на которой из дыма кальяна почти сформировалась какая-то то ли джинна, то ли пэри, в общем, томная восточная красавица. Вернее, были только её силуэт и глаза. Когда Паша и Полина увидели всё это, они долго стояли в оцепенении раскрыв рты. Наконец, к Полине вернулся дар речи и она сказала:
- А я и не знала, что ты так здорово рисуешь… это!
А Паша опомнившись сказал:
- Готов поменять это по самому выгодному курсу!
 На что Полина сразу возразила:
- А я дам вдвое больше!
 И я отдал всё это Полине. А она отдала мне свои самые красивые деньги. Рисовала она их быстро и это действительно были такие хоть и маленькие, но настоящие картины! От которых, наверное, и музей не отказался бы. Некоторые из нарисованных ею купюр до сих пор хранятся у меня, как память о тех днях. Не знаю уж, что сделала она с теми деньгами, что помог мне «нарисовать» Бидструп. Но Паша их точно не увидел. Почему-то мне кажется, что так.
         Но денег у меня всё равно вырисовывалось слишком мало. У Паши их было значительно больше. А у Полинки – хо-хо! Полина рисовала их с такой дикой скоростью, что этой самой валюты у нее было ну просто завались - в общем немерено. Наверное, уж хватило бы, чтобы заполнить целый банковский сейф. Или целый чемодан набить так что не закрыть! И при всем при том никакой халтуры! Каждая банкнота – произведение искусства. Чего стоила, например, её серия австралийских долларов с разной сумчатой живностью: тут и рассерженная кенгуру, так и грозящая влепить своей нехилой лапой хук справа, и коала, стесняясь спрятавшая за дерево половинку своей милой мордочки. Полина рисовала здорово и быстро. Надо было как-то догонять. И я рванул в библиотеку. Как бы за вдохновеньем. Улов получился замечательный. Тут и подшивка журнала «Крокодил» почему-то с 1954 по 1964 годы и довольно толстая книга  «Политическая сатира стран народной демократии». Всё это я притащил домой. Бабушка охнула: «Ну куда тебе столько?» А я ничего не ответил. Я просто занял весь стол – занял самым бессовестным образом и стал переводить картинки на деньги. Начал с «Крокодила». Первым, кто мне попался на свою беду, был маршал Иосип Броз Тито. Ага! Читаю: «кровавый палач - диктатор Тито». Это когда он со Сталиным поссорился. Почему-то его любили изображать очень маленьким, естественно в маршальском мундире – на голове фуражка а-ля Пиночет и очень похожим на поросенка. Маршалу я посвятил несколько купюр. Кстати, на одной из них он танцевал какой-то развеселый танец вместе с испанским диктатором Франсиско Франко и китайским «великим кормчим» Мао Цзедуном. Им, конечно, было жутко весело втроем. Но пришлось их разъединить. Франко уплыл на испанскую банкноту, а Мао Цзедун , соответственно, на купюру в 100 юаней. И пошло-поехало. Особенно активно размножались американские доллары. Тут были купюры с судом Линча, с «кто шагает дружно в ряд – куклуксклановцев отряд», с маленькой негритянской девочкой, которую не пускает в школу банда расистов. Отличными вышли купюры со статуей Свободы. На одной она тренькает по башке мексиканского иммигранта своим факелом. На другой избивает тем же факелом негра – афроамериканца. А на третьей оставив свой факел в покое потрясает водородной бомбой. Ну и конечно, американские солдаты в Германии, Италии и Японии – везде себя ведут по-свински, а в Корее и во Вьетнаме еще и воюют. Затем получилась целая серия долларов с поджигателями войны в лице – нет, в лицах, в злодейских лицах американских военных чином от капрала до генерала и немолодых но очень злобных ковбоев. Все они вооружены до зубов: от доброго старого револьвера Смита и Вессона до водородной бомбы.  Забегая вперед, скажу, что одна купюра из этой серии Полине очень не понравилась. На ней была изображена дуэль между американским «ястребом» в ковбойском прикиде с двумя кольтами наизготовку в каждой руке и мальчишкой-ангелом, у которого ни револьвера, ни какого другого оружия не было вовсе, и вообще он был совершенно голый только с крыльями, а еще у него спереди торчало вместо оружия то, что обычно торчит у голых мальчиков. Так вот Полина сказала, что она объявляет себя полицией нравов и эту купюру изымает, потому что она ей не нравится. Вот не нравится и всё! А я рисовал и рисовал, вернее, перерисовывал и перерисовывал. Перерисовал первого южнокорейского президента Ли Сынмана, который был здесь на карикатуре куклой, надетой на палец американского кукловода. На банкнотах Бразилии, естественно, был португальский галеон, доставивший из Африки «живой товар», были рабы на плантациях, была рыба-пиранья, были индейцы где-то в дебрях Амазонии, которые были еще неграмотные, поэтому преспокойно кушали в вареном и жареном виде своих недругов из дальних селений. Не было проблем и с валютой банановых республик. Каждая страна получила на лицевую сторону своих 100 песо или как там у них называется по суровому портрету местного диктатора по пояс, а также свою обезьяну, и непременного усатого красавца в очень широкополом сомбреро с гитарой, и свою гроздь бананов. И конечно же было много индейцев, естественно только на дензнаках тех государств, где их еще не истребили. Индейцы натягивали луки, прицеливались из трубок, стреляющих стрелами, пропитанными ядом кураре, или же гребли на своих каноэ.
       Запасы индийской валюты получились тоже неплохие. По одному индийскому богу на каждую купюру. А на ассигнацию Саудовской Аравии я скопировал длинный-длинный караван, где на передовом верблюде восседал король Ибн-Сауд, основатель династии, а за ним гарцевали гордо на чистокровных арабских скакунах и не двадцать, и не тридцать, а ровно 45 только законных его сыновей, а за ними поспешали на ишачках 20 его законных дочерей. А на другой саудовской банкноте в 100 риалов была священная Кааба – кубическая мечеть, почерневшая от грехов людей. В ее стену был вмурован метеорит, на котором спустились из рая Адам и Ева. А ещё была одна иорданская ассигнация в 100 динаров, которая очень удивила Павля. На ней был изображен араб в белом бурнусе, едущий на очень странном коне, похожем на конька-горбунка, а вместо лица у него, то есть не у конька, а этого араба, пылало пламя.
   - Что это с ним? - не понял Павел: болезнь что ли какая? В смысле, не из зоны ли он радиоактивного излучения?
   - Да нет, - пояснил я: это же сам пророк Мухаммед сейчас взлетит на волшебном коне Бораке на встречу с Аллахом. Просто по исламу изображать лица людей нельзя. А видеть пророка всем хочется. Вот и рисуют арабы пророка с горящим взором.
       Израильские деньги получили суровую тетку Голду Меир и одноглазого вояку Моше Даяна.  И еще конечно была банкнота в 100 шекелей с очень правильным иудеем – в черной шляпе, лапсердаке и при пейсах. И такая же купюра с хасидом в меховой шапке, немного напоминающую кубанку. И отдельную купюру для его, хасида, мадам, как же можно без ее рыжего парика?
         Рисовал я и деньги фантастических стран. В частности, мне очень понравилась карикатура, на которой британский, французский, аргентинский и чилийский адмиралы отпиливают себе ножовками по куску Антарктиды. Так что пришлось придумать для них специальные антарктические луидоры. Тем более, что Павел разрешил.
        Вот так интересно мы жили, дачники в деревне.
       
        Часто ходили в лес, где может, и собирали грибы, но больше слушали Пашу, каждый раз предвкушая новую историю про Мастера и Маргариту. Впрочем главными в романе для нас были не они, и даже не Воланд, а славный кот Бегемот со своим примусом в компании с Фаготом, Азазелло и ведьмочкой Полиной, то есть, тьфу ты, Геллой. Мы жили своей жизнью, а местные – своей. Мы преспокойно себе каждый день ходили то в лес, то в поля, то на озеро, а там, в этих самых лесах-полях, оказывается, в это самое время такое происходило! Такие ужасы творились!
        Среди деревенских прошел слух, что по дороге от станции до нашей деревни, а это шесть километров, орудует банда насильников. Якобы муж и жена. Оба в синих тренировочных костюмах. Вооружены пистолетами Макарова. Нападают на одиноких женщин или даже на семейные пары. Если видят, что муж - хлюпик. Женщина держит бедных жертв под прицелом, а мужчина – ее напарник делает свое грязное дело. Деревню лихорадило этой жуткой историей более месяца. А потом выяснилось, что просто по телевизору прошел детектив, где милиция долго гонялась за как раз такой преступной парочкой. Вот они-то и бегали в тренировочных костюмах по лесам да полям. Но только на экране. И тогда все посмеялись и зажили спокойно.
        Как-то, проходя мимо магазина, мы увидели местного пастуха по прозвищу Пузырь. Он сидел на таком же как он тоже очень пузатом «беременном» коне, а его то ли помощник, то ли приятель, как раз вынес из магазина три чекушки водки. Чекушка, кто не знает, - это четвертинка, четверть литра. Помощник подавал бутылку Пузырю, а тот, местный «командир гусар летучих», зубами срывал с бутылки пробку, лихо запрокидывал голову и одним глотком вливал бутылку себе в могучую пасть. Потом аттракцион повторялся, а народ смотрел и радовался, явно гордясь: во мы какие, дескать, есть ещё чудо-богатыри, не перевелись они еще в русских селениях, в нашем конкретно селении!
А ещё при нас в деревне прошла свадьба. Через два дома от нас. Это была первая свадьба, которую я видел в своей жизни. Запомнил я её такой: Стоит дом, все окна распахнуты. И всем наливают, всем, кто протиснется к подоконникам. Старикам и старушкам, беременным и даже детям. И на следующий день наливают. И даже на третий. А потом все спят, полная тишина. Я выглядываю утром на улицу, а там идут коровы и телята, и козы, и овцы. Идут без пастухов, потому что те спят беспробудным сном. И вот, наверное, самая продвинутая корова, а, может, и овца, да нет, уж точно не овца! Может быть, это была всё-таки коза, коза-дереза, навроде нашей Катьки, какая-нибудь самая ушлая и хитрющая, себе на уме, которая в обычные дни притворяется дурной, а сейчас, в форс-мажорных обстоятельствах взяла командование на себя, обошла всех, всех выпустила из хлевов, никого не забыла и теперь ведет всю эту ватагу на вольные луга.
А деревня спит. Кстати, почему же молчит петух? Наверное, он тоже успел подскочить к окну и поклевал каких-нибудь пьяных зерен. Я зачем-то, видимо, потому что скучно, пошел в библиотеку. Библиотека, естественно, была заперта. Но за дверью раздавался такой богатырский храп, что я прямо восхитился. Надо же, ведь, наверняка, библиотекарша три дня гуляла на свадьбе, но всё-таки героически вышла на работу. Вот ведь ответственный человек. Хотя и спит теперь на рабочем месте.