Глава 19. Вокс попули

   "Что случилось?" - едва переступив порог, вскричал Яков.


    Он и Саманта примчались в L спозаранку в воскресенье.  На их вытянувшихся лицах проступала тревога.


   Сбивчиво, Ирина принялась объяснять, почему она позвонила. Слова набегали одно на другое, она запиналась, переводила дух, теряла мысль и начинала рассказывать сначала.


   "У-у-фф", - выдохнул Яков и тяжело опустился на диван.


   Саманта странно посмотрела на Ирину и полезла в сумочку за сигаретами.


   "Я думал, с вами что-то случилось", - сказал Яков.


   Ивар тоже был на взводе, как нервная кошка, и тоже пытался объяснить - полиция, кровь, их поездка в госпиталь. Он почти кричал.


   "Ну и что? - вопросил Яков. - Мы, как бешенные, едем за шестьдесят километров, потому что твоя жена ничего объяснить не может и только вякает в телефон, а тут какие-то пустяки".


   "Пустяки?" - возмущенно повторил Ивар.


   "Да, пустяки, - заорал Яков, озабоченность и облегчение внезапно обратились у него в злость, - я видел, как люди прыгают из окон, я видел, как люди вскрывают себе вены и режут животы. Ну и что?"


   Он так разозлился, что вены вздулись у него на висках и лицо побагровело.


   "Курдянка, ты говоришь? А тебе какое дело? - неистовствовал Яков. - Ты звонишь её адвокату, ты бежишь в госпиталь, ты пишешь статью. У тебя что, своих проблем мало?  Немцы ещё припомнят стачку, что ты организовал,  думаешь, статья об этой курдянке им больше понравится? Куда ты поедешь, если тебя вышвырнут из Германии?"


   В глубине души Ивар чувствовал, что Яков, при всей грубости и цинизме его слов, по сути, прав:  в лагере каждый думал только о себе. Однако Ивар так завелся, что принялся выкрикивать в ответ глупые, бессмысленные обвинения.


   "Ну и черт с тобой", - сказал Яков и поднялся с дивана.


   Его жена проводила примерно такую же беседу с Ириной.


   Яков раздраженно схватил за руку свою дочь - Алиса, словно окаменев,
неподвижно стояла посреди комнаты, во все глаза глядя на взрослых  - и потащил её за дверь. Саманта энергично покачала головой и вышла следом за ними. Они тут же уехали домой.


                ***



   Пару дней спустя Ивар вынужден был признать правоту Якова. Оба брата несчастной Лейлы перестали с ним здороваться и, надувшись, проходили мимо.


А он-то бегал звонить с ними адвокату и ездил в госпиталь, когда они оказались в беде! Он не мог понять, что произошло. Правильно говорят: не делай добра, не получишь зла. "За добро надо брать бабло, - говорил один его друг, – иначе какое же это добро?"


   Это он поймет позднее, а сегодня, мирным воскресным утром, Ирина отправилась в лютеранскую церковь. Она считала своим долгом раскрыть глаза немцам, считавшим, что иностранцы живут здесь в раю из музыки и жирных сосисок.


   Местные прихожане были шокированы, возможно, впервые после того, как трубы концлагеря  на въезде в поселок L  перестали дымить и немцам сказали, что это ПЛОХО - делать то, что они там делали.


   Высокая женщина-пастор, выслушала рассказ о Лейле с открытым ртом  и
на онемевших ногах направилась к кафедре. Прихожане дружно молили Бога сохранить жизнь несчастной девушке. На этот раз принадлежность к приходу не имела значения, равно как и то, что Лейла вообще не была христианкой.


   Ивар остался дома (он больше не ходил в церковь), и пытался отыскать в местных газетах информацию о происшествии. Хирурги в N оперировали девушку десять часов и несчастный случай не мог не попасть в газеты.


   Субботний выпуск "Тюрингер Алгемайне" ничего не дал на страницах своего местного приложения. Ивар просмотрел все остальные страницы - ничего.


   "Может они просто не успели дать информацию в номер? - думал Ивар. - Тогда заметка появится в понедельник."


    Два дня - большой срок для центральной газеты, но для местного приложения новость ещё не успеет устареть.


    Ивар подготовил статью на английском и собирался уже отправить факс
в лондонскую "Таймс" или "Индепендент", но в последний момент передумал.


Кто это напечатает? "Таймс"? Да плевать они хотели на происшествие в немецкой "глубинке". Кроме того, послать факс он может лишь в понедельник,
с почты. Будет слишком поздно, да и  в газете никто его толком не знает и тут же вышвырнет статью в мусорный ящик, а он потеряет пятнадцать марок.


   В понедельник "Алгемайне" поведала о покраже пары банок консервов из деревенского детсада, происшедшей в пятницу. Возле города N разбился о столб мопед, водитель скрылся, суббота. Ни слова о трагедии в L.


   Ивар купил билет за четыре марки до города N и отправился в редакцию
"Тюрингер Алгемайне".


   "Нет, я не помню, чтобы мы что-то давали об этом случае", - ответила круглолицая секретарша и через комнату крикнула в открытую редакторскую дверь: "Молодая курдянка из азюля, прыгнула с третьего этажа, мы что-то давали?"


   Невидимый редактор пробурчал "Нет", но Ивару показалось, он знает о происшествии. Любой хороший редактор будет в курсе, независимо от того, станет ли что-то печатать или нет.


   "Я просто хотел сравнить свою статью, с вашей информацией, - улыбнулся
Ивар. - Все равно мой факс уже ушел в Англию".


   Он знал, что это пощечина. Какой-то задрипанный иностранец, из паршивой английской газеты, внештатник,  раскопал новость, а они, местные, "проспали "!


   Ивар сознательно шел на обострение - немцы должны знать, что "стук" все равно прошел, да ещё на заграницу, так что им придется реагировать.


   "Сколько ей лет? - остро взглянув на Ивара, спросила секретарша.


   Ивар усмехнулся:"Ей 24 года, незамужняя, лежит в реанимации здесь в N. Я был там вчера".


   Секретарша проверяла, знает ли он нечто конкретно или сам только "копает". Тест на "кто, что, где, когда, почему."


   "Если хотите, я переведу свой текст на немецкий, чтобы вам не пришлось терять время на сбор фактов", - Ивар говорил до чертиков дружелюбно, но секретарша в упор уставилась на него.


   "О нет, мы и так благодарим за сообщение", - она снова обрела дружелюбный вид, - мы едва не "прошляпили"..."


   Она даже по-свойски подмигнула Ивару, но ему казалось,  песок скрипел у секретарши на зубах.


   Во вторник "Тюрингер" дала два "куска" о происшествии в лагере поселка L.


Семьдесят строк в левом верхнем углу, описывали реакцию на трагедию, упоминая в том числе и службу в церкви.

Колонка-комментарий в сорок строк делилась, что у автора по спине поползли мурашки, потому что все пытались замолчать происшествие - и полиция, и скорая помощь и другие власти, которые должны предоставлять информацию газетам. Это молчание напоминало автору что-то очень знакомое из прошлого, и потому у него по спине ползли мурашки.

   После этого Лейла стала постоянной темой.
   Депутат бундестага от бывшей СЕПГ, ныне партия демократического социализма, призвал министра внутренних дел Тюрингии разобраться с практикой проведения депортаций и возложил на него личную ответственность за судьбу курдянской девушки.

 Политик зарабатывал очки, а немецкий читатель облегченно вздохнул - кто-то принимает меры, всё в порядке.


   В другой статье политики говорили, что выбрасываться из окна - не метод,
и что подобные действия не могут и не должны влиять на  решения о политическом убежище.


"Да, правильно, -  кивал немецкий читатель, - а то эти иностранцы пачками будут кидаться из окон".


   В разноголосице мнений вопрос о ночных депортациях как-то позабылся.
"Если кто-то не желает добровольно покинуть страну, пусть готовится, что его вышлют в наручниках".

 Всё это звучало вполне резонно, но Ивара мучили вопросы.


   Почему четверо полицейских и вдобавок две женщины пришли за Лейлой именно ночью? Ведь они могли арестовать её двумя днями ранее, при солнечном свете, в Ауслендербехёрде.


Почему та же самая фрау Hof говорила девушке, что ей нечего бояться? Почему именно Лейлу, у которой был адвокат и письмо адвоката с просьбой о дульдунге, решили депортировать, а не начали с её женатого брата, давно сидевшего с "белой бумагой" и не имевшего адвоката?


   Ночной визит немецкой полиции напомнил Ивару НКВД - сталинскую службу безопасности, тоже предпочитавшую являться за своими жертвами по ночам.


   Очередная заметка сообщала, что девушка находится в отделении интенсивной терапии и доктора делают для неё всё возможное. Исход же её дела о политическом убежище никто предсказать не может.


   "Они готовят доверчивых читателей к "плохой новости", - догадался Ивар.


  Лейлины братья рассказывали, что врачи каждый день приносят ей букеты
цветов, а когда девушка снова смогла говорить, к ней подселили двух "русских
немок", которые вроде никакими болезнями не страдали. Эти "русские" неизменно крутились в комнате, когда кто-то заходил проведать искалеченную девушку.


   Примерно через месяц Лейла уже кое-как передвигалась на костылях и доктора  говорили, что дело идет на поправку. В ожидании её возвращения шеф лагеря  в поселке L выделил для Лейлы новую комнату - в северном крыле, поближе к женатому брату.  Целых два дня братья и невестка  драили, мыли и вылизывали комнату.


   "Лейла приезжает", - говорили они.


   "Черт  его знает, может она и впрямь получит "азюль"", - думал Ивар, - по крайней мере, до полного выздоровления, на что уйдут годы".


   Никто толком не знал, когда доктора позволят девушке вернуться "домой",то бишь, в лагерь.


   И вдруг,  врачи сказали Лейле, что её выписывают прямо сегодня. Девушке
преподнесли очередной букет,  и она суетливо принялась собирать больничные пожитки.


    "О, нет, - сказали врачи, - не нужно беспокоиться о поезде, её отвезут на скорой помощи".

 
   Лейла радостно позвонила в лагерь:  через двадцать минут она будет "дома"! Напряженно ковыляя на костылях Лейла дошла до лифта. Внизу, у главного входа, уже ждал микроавтобус "Скорой помощи", Лейле помогли забраться в него.


   Затем... затем внутрь запрыгнули  трое полицейских, двери захлопнулись,
сирена завыла и "скорая" понеслась прочь.


   Лейла до смерти перепугалась.
   "Домой... лагерь, ... надо... домой, - она с трудом выговаривала немецкие слова.


   "Ты и так едешь "домой"", - ухмыльнулся один из полицейских.


   Девушку доставили в депортационную тюрьму за сотню километров от города N.


   Пять строчек петитом сообщали в "Тюрингер", что девушка-курдянка по выздоровлении была перевезена в тюрьму, а её братья ожидают политического убежища.


   "Ну вот, - думали добропорядочные немцы, - есть все-таки справедливость
на свете:  её братья получат "азюль", а вот девушке придется убраться в Грузию.
В конце концов, власти лучше знают, кто чего заслуживает".


   Появившаяся позднее заметка из четырех слов гласила:  курдянскую девушку отправили в Грузию.


   Братья Лейлы уехали через пару месяцев. Немцы дали им время купить подержанный микроавтобус и набить его до потолка вещами весьма нового вида и несколько сомнительного происхождения. Порой у них случались неприятности с криминальной полицией, но немцы были терпеливы.


   Ивару припомнилось, как Яков орал на него в самом начале этой истории:
"А тебе-то какое дело?"


 И действительно, какое ему, старому "чудаку", было до всего этого дело?


***