Запах пыли

Нет, ну ботинки, конечно, намного лучше, чем наручники, но стянули лодыжки даже с большей кровожадностью, чем металлические браслеты. И это ещё не всё их сходство: обе вещи – неразлучная парочка, бессмысленная при отсутствии своей половинки; обе вещи Марк получил бесплатно. Почти подарок.

Он фыркнул, отчего усы-щёточки зашевелились, на мгновение принялись прощупывать воздух: нет ли опасности? Седые волоски на секунду отметили своё присутствие блеском потускнелого серебра и тут же исчезли: ценности принято прятать от любопытных глаз, корыстных на насмешки.

Тоже мне, подарочек. Был бы выбор, он не принял бы его. Даже при условии, что за это ему предложили бы прилично так деньжат. Или те шикарные часы, как у начальника тюрьмы. Хотя, зачем они ему? Отсчитывать остатки непрожитого? Бессмысленное и огорчающее занятие, так и до петли недолго. Продать? Тоже проблематично: кто примет их у него, не заподозрив неладное? Да хоть нарядись он в самый дорогой костюм, хоть приведи в порядок растительность на лице – он насквозь пропитан запахом бродяжничества. А его давно уже путают с запахом воров, мошенников и прочих плутов, не сумевших жить достойно – то есть, по стандартам общества. Для людей ты и не человек вовсе. Эх, лучше и не думать о таких вещах. Только в очередной раз приходишь к своей ненужности и запятнанности.

Зато немного отвлёкся от ужасной боли в ступнях. Чёрт! Наверняка там всё стёрто не то что до крови, а до мяса. Он живо вообразил себе эту картину: ботинок как-то сам сползает с его измученной ноги, снимаемый невидимой рукой. Носок оказывается полностью изгваздан кровью, причём по краям громадных пятен уже засохшей и ставшей коричневой коркой. Почти наждачка. Таким можно пытать на допросах. Хорошо, что до такого ещё не додумались. Картина на секунду потускнела от отвлечения, но Марк тут же обратил вспять её блёклость: пятна влажные к центру, где источник его мучений: слабая кожа, не выдержавшая домогательств нового ботинка. Грубость, почти насилие. Носок впился в плоть и высасывает её жизнь. Тоже мне, пиявка. Невидимая рука запускает пальцы за кромку носка, замирает, словно ухмыляется. Предвкушение боли. И изо всех сил срывает заскорузлую ткань с конечности. Теперь уже замирает нога. От шока. От боли. От непонимания – за что? Служила ведь верно, старалась, истоптала столько километров… Рана скалится рваными краями, щетинится подсохшими ошмётками кожи. Что, и ты, проклятая, против меня? Кровь сочится еле-еле, словно испугалась своего обнаружения. Ещё бы. Любую тварь вытащи из её норки – испугается.

Надо что-то сделать, а то дальше можно будет деградировать до пресмыкающегося. Марк, не смотря, плюхнулся в обочину, жухлая трава заскрипела. Слева тут же воздвигнул свои блекло-золотистые иглы высохший травяной куст. Да не дрожи ты, не трогаю я тебя. Видишь, болит всё?

Руки сами делают то, что положено. Ботинки – в сторону, аккуратненько, мысок к мыску. Всё же жалко их тоже, шутка ли – защищать ноги такого засранца да ещё и выслушивать его мысленные недовольства? Носки и правда пропитались кровью, хоть и не так сильно, как рисовало воображение. Как ни крути, свойственно нам всё преувеличивать, раздувать пожар из искры. Но вот снялись несчастные серые тряпочки. С криком. Марк так и не понял, кто вскрикнул: он, ноги, замызганные носки? Ранки уставились на него тусклыми красными глазами. Не слишком большие, но, как всегда, по закону подлости, заживать будут очень долго и болезненно, при каждом шаге укоряя его в невнимательности к себе. Вода из фляжки немного остудила пылающие зарева на пятках, смыла сгустки запекшейся крови. Хорошо бы сейчас опустить стопы в прохладную воду и забыть о саднящей боли, разъедающей кровавые пятачки. Или вовсе целиком окунуться, отдаться волне и потерять ощущение плоти, её вес и форму, а затем и остатки колющихся мыслей…

Ранки подсохли, кожу начало стягивать. Марк поморщился и пошевелил пальцами ног. Больно. Но терпимо. А вот ботинки уже он надеть не сможет. Точнее, надеть-то наденет, а вот идти уже не получится. Эхе-хе.

Марк связал шнурки своих мучителей и перекинул через плечо. Так руки будут свободны. Свобода… Сладкое слово. И он теперь свободен. А есть ли смысл в этом? Вот руки без дела – и плетьми опустились вдоль провонявшего, просоленного потом тела. Так им хоть проще найти занятие – вон, уже сами принялись теребить шнурок. И всего-то ничего им нужно для счастья. А мне, что мне нужно?..

Что-то ужалило поясницу. Рука механически тянется, почёсывает оголённый от сидения кусочек кожи. Травинка что ли… Снова. И снова. И уже пара десятков неприятных ощущений облили беззащитную плоть. Да что ж такое?!

Человека, до этого мирно сидящего на обочине, подбросило в воздух, как выстрелившие семена созревшей недотроги. Марк почти на лету обернулся, судорожно скребя поясницу. Ах, вот оно что. Муравьи. Не понравилось им, что кто-то занял участок перед их дворцом, замаскировавшимся под кустом сухой травы. Вот и вытурили захватчика, причём самым стремительным образом. Ладно, ладно. Всё равно уже собрался уходить.

Пятки щиплет, поясницу – тоже. Но почему-то он улыбается.

Мягкая дорожная пыль пуфает от прихлопнувшей её ступни и расползается испуганными дымчатыми змейками. Она течёт меж пальцев и не ранит их, обволакивая пушистым теплом. И запах. Запах тёплой пыли напомнил ему, что он свободен. Запах тёплой пыли – это детство. И беззаботность. И ведь ещё что-то да будет хорошее и для него. И ноги больше не болят, а внутри колеблется какая-то забавная пружинка, раскачивает его и ведёт вперёд. Запах свободы поднимается с каждым шагом всё выше, заставляя чихать с непривычки. Чихать и смеяться. Вперёд!