Праздник не для всех

Этот праздник - не для всех. Одним он - увеселенье, другим же - кошмар и ужас, политые ночной тьмой и густеющей на холоде кровью. Из года в год в этой забытой миром деревушке не оставляли древнего кровавого торжества - Инициации взросления. Туда провожают большим праздником. А забирают – в гробу. Только если чист и достоин ты – обязательно пройдёшь обряд. Да ведь не в том дело…

Веха вздрогнула, открывая глаза. В свете зимнего рассвета сверкали за окном пушистые сугробы - зима нынче была на редкость пышнотелой. Однако уже как несколько недель Веху не радовала зимняя красота, а лишь озадачивала тягостными мыслями - скоро та самая ночь. И в этом году - для неё.

Соседняя комната распространяла по дому умопомрачительные ароматы готовящейся снеди, настолько привлекательные, что им на мгновение удалось выбить из головы девочки тревогу и заставить облизнуться. Мама с самого утра что-то готовила к предстоящему празднеству. Но страх есть страх, и он вновь закружился в голове Вехи, распугивая с рыком остальные мысли.

Шипастая тревога колола сердце и перекрывала дыхание комом. Ничего не оставалось, как сделать вид, что не замечаешь неприятной гостьи. Веха рывком села на кровати, отчего голова её заполнилась гулом головокруженья.

- Проснулась? – мама услышала скрип кровати и поспешила к девочке, на ходу вытирая черпак. – Давай, завтракать иди.

- Угу, - выдохнула Веха и, безо всякого намёка на желание одеваться, натянула домашнее: рубашку да свободные штаны. Ещё не вечер…

День пролетал как в полусне. Мельтешили радостные участливые лица родни и знакомых, поздравляющих с торжеством. Тошнило. Карусель лиц смазалась в противную розово-красную слизь, липкую и движущуюся в разговоре. Но укрыться от всего этого внимания Веха не могла. Даже когда оно ослабло: мама выпроводила остатки наиболее прилипчивых гостей, выталкивая их за дверь натянутой фальшивой улыбкой и мелкими кивками.

Несколько минут в доме была готовая вот-вот лопнуть тишина. Веха с ужасом круглила глаза, будто могла бы увидеть, как рвётся на лоскутья пронзаемый ненужным звуком воздух. Погружённая на самое дно шахты колодца тишины и наступающего вечернего мрака, она, казалось, оглохнет даже от шороха лапок пробегающего мышонка.

- Веха, пора, - взорвала мама из своей комнаты тишину. Девочка нехотя потянула себя на зов.

Погружённая в темноту комната была освещена семью свечами. Их воск оплывал, шипел, вскипая у фитиля и разбегаясь подальше от сжирающего его пламени. Но также, как была решена участь Вехи, так была известна судьба и воска. В комнате плавало облако лавандового аромата, перемешавшегося с тяжёлым, сонным свечным запахом. И какой-то ещё неизвестный Вехе запах тонко подпевал двум остальным.

- Что это за аромат, мама? – удивлённо поинтересовалась девочка, настороженно втягивая воздух.

- Ты не узнаёшь? Всего лишь полынь. Чтобы очистить наш дом от тёмных сущностей. – Мама спокойно ответила, продолжая окуривать помещение. На её постели лежало свадебное платье, вручную сшитое ею для сегодняшнего дня.

- Это… для меня?.. – борясь с комом тревоги, уточнила Веха.

- Могла бы и не задавать глупых вопросов, Веха, - мама опустилась на кровать и провела рукой по сияющей бисером ткани. – Ты же знаешь, что все юные девы должны быть в свадебном. Коль не выживут – в иной мир перейдут в светлом образе чистоты, соответствующему их душе. Когда-то и я шла на обряд в таком платье, сшитом твоей покойной бабушкой.

- Я не хочу это надевать. – Веха с ужасом смотрела на улыбающуюся и гладящую платье маму. – Не буду.

- Тебя никто не спрашивает, чего ты хочешь, а чего – нет. Древняя традиция гласит, что так нужно, значит, ты наденешь это платье. – Мама нахмурилась, её руки с длинными желтоватыми от работы ногтями сжались.

- Почему я должна слушаться какой-то глупости, которая сама себя изжила? Это ни к чему в наше время. Не хочу ни это платье, ни этот дурацкий обряд.

- Закрой. Свою. Пасть. – Рублено произнесла мама, подвигаясь к Вехе.

- Нет!.. – девочка рванула было из комнаты, но голова её закружилась, всё тело поплыло куда-то вбок и - даже не ударилось - будто бы прилепилось к стене и медленно съехало по ней, - нет…

- Ну, неужели, подействовало, - шумно вздохнула мама, и, хрустнув коленями, приблизилась к дочери. – Негодяйка. Надо было больше снотворного, но ничего, этого хватит.

Девочка жалобно смотрела на маму помутневшим взглядом, пока глаза её не сомкнулись под тяжестью век. Одинокая слеза сползла по щеке, скатилась по шее и спряталась за ворот рубахи, напоследок сверкнув звездой.

- Ты подготовила всё, Тина? – поинтересовался чей-то хриплый, будто надтреснутый колокол, голос.

- Осталась последняя часть, и она будет готова, - склонила голову женщина, хотя в комнате никого не было.

- Хорошо. Поторапливайся. – Незнакомый голос звучал холодно и властно, возражать ему даже не представлялось возможным.

Тина, легко подхватив дочь на руки, перенесла её на кровать и сняла одежду. Шепча заговоры и заклятия рода, которые должны были защищать Веху на Инициации, мама обмыла её тело влажной тёплой губкой, смоченной в настоянной на травах воде. Свечи оплывали горячим воском, и в комнате от них становилось даже не тепло – жарко.

Сплетались каштановые пряди в тугие косы, обнимая голову девочки змеистым обручем, в которые Тина вплетала ветви и засушенные цветы. Словно корона возлежала теперь на голове Вехи, словно нимб святого. По белой, почти прозрачной коже, распускались ритуальные рисунки, которые мама наносила тонкой кистью из своих волос. Свечи оплывали и потрескивали, от их пламени по стенам пустились в пляску бесноватые тени.

В свадебное платье Тина облекла дочь в последнюю очередь. Руки её начинали дрожать всё сильнее, чем ближе становился заветный час, когда за её дочерью придет Верховный Жрец. И, будто ответом на ей мысли, снова зазвучал холодный властный голос:

- Мало просто одеть её. Ты знаешь, что должна сделать?

- Знаю… - почти прошептала мама, опустив голову.

- Так делай! – Тина вздрогнула, машинально провела по прятавшимися под тканью ключицам, изуродованным шрамами.

- Да…

Пальцы её совсем не слушались. Игла, такой простой и добрый спутник в обыденной жизни, теперь упивалась нежной плотью и горячей кровью её дочери, связывая кожу и ткань платья воедино. Алый бисер сыпал по снегу платья и кожи. Нити, такие тонкие, такие коварные, тянулись кругом ключиц безобразным вьюном. Свечи оплывали, и, постепенно, одна за одной, топили пламя в горячих озёрах воска. В комнате настала темнота. Лишь слышно было тяжёлое рваное от слёз дыхание Тины, да редкие удары солёных капель о нежную кожу девочки, смывающих с неё железную влагу.

В дверь громыхнуло. Тина не шелохнулась, скованная по рукам и ногам ужасом от совершённого и предстоящего. Только сейчас до неё начинало доходить, что сегодня она может остаться совсем одна. Навсегда.

- Открывай, вдова! – орали уже с улицы и светили по прыгающим пламенем факелов.

Женщина нехотя поднялась, открыла дверь нервным голосам, ворвавшимся внутрь вместе с ледяным ветром и хлопьями снега.

- Что ты, одурела здесь? Начинать уж пора, а она всё возиться со своей девкой! – вопила фигура, укутанная в тулуп. ,

- Не кричи, Бурдок, - устало попросила Тина. – Я всё сделала, как полагается. Забирайте её… - её голос едва заметно дрогнул, как пламя свечи от прошедшей мимо тени.

Девочку унесли, и мама осталась одна в пустом доме. Ей предстояло дожидаться исхода обряда здесь, изнывая от неизвестности и тревоги о дочери наедине с тенями и вьюгой за окном.

А тем временем на выходе из деревушки собиралась цветастая, пугающе весёлая процессия. Ряженые плясали и хохотали, сверкали черные дуги бровей и оскалы сумасшедшего веселья. Скрипач выделывал безумные музыкальные фигуры, лишь усиливая атмосферу безумия. Инструмент надрывался в его руках, хохоча и стеная, словно и он обезумел вслед за всеми.

Впереди толпы шествовал Верховный Жрец. Его бледное лицо застыло маской торжественного величия. Длинные белые одежды практически сливались со снегом, отчего казалось, что только голова плывёт сквозь снежную ночь.

За жрецом несли два дубовых открытых гроба, в которых, утопая в цветах и лентах, лежали девочки в свадебных платьях. Ни кровинки ни красило их лицо, а тонкая белая их кожа, словно была творением мороза и искрилась. Лики девочек были далеки от творящегося кругом безумия, и столь неподходяще смотрелась разноцветная беснующаяся толпа вокруг них.

Процессия вступила под сень заснеженных крон векового леса. Сквозь чёрно-белый лабиринт шествие продвигалось к сердцу леса, где уже вовсю пылали костры и чадили факела. Только здесь никогда не властвовал холод зимы – травы колыхались под ногами идущих, деревья шумели пышной зеленью, никогда не вянущей и не опадающей, а цветы пьянили воздух сладким дурманом.

Толпа влилась на освещённый круг поляны, змеёй огибая его и приближаясь к центральному костру, где Верховный Жрец уже всходил на высокий деревянный помост, воздев руки в небеса и выкрикивая заклинания на древнем языке. Всё замерло в торжественном ожидании, и только беснующиеся отблески костров плясали во мраке ночи свои собственные, никому неясные, ритуальные танцы.

Жрец хлопнул в ладони, и лесная тьма будто взорвалась. В центре костра появился силуэт, напоминающий человека. Однако само его явление из пламени, его венчающие чело рога и горящие золотым огнём глаза говорили о том, что это существо не является человеком. Странный гость ступил вон из костра, оправляя складки яркого, черно-красного дымящегося костюма и ухмыльнулся. Процессия охнула и упала на колени.

- Вставайте, люди, начинайте наше великое празднество! – дико оскалясь приказало существо и притопнуло ногой в туфле.

В этот же момент послышалась ритмичная музыка, вводящая в транс. Люди рассеялись по поляне, послушные движениям звучащего. Лишь несколько человек, держащих гробы, да жрец пока оставались на своих местах.

- Внемлите, о празднующие! Вознесём же юных дев на суждение лунного сияния и воздадим им почести! Перекиньтесь в обличья, данные вам от рождения земли! – раскинув руки, призывал рогатый пришелец.

Люди встретили возглас гостя торжествующими, дикими воплями. Перекувыркнувшись через себя, они меняли свои облики: головы их и конечности обретали другие формы, и лишь силуэты всё ещё напоминали человеческие. Среди пляшущей толпы мелькали козлиные и петушиные хвосты, оленьи рога и лисьи морды, медвежья шерсть и звериное безумие и неутолимая жажда крови.

Гробы были поставлены наземь, и несущие их также перекинулись, обретя другие обличья. Достав из поясных сумок крепкие верёвки, они принялись обвязывать руки и ноги девочек. Пляска замедлилась, обступив домовины в ожидании. Наконец, подготовка была завершена и мужчины перекинули верёвки через ветви окружающих поляну вековых дубов. Они подвесили девочек меж трёх из них, раскинув их руки и ноги крестом.

- Возрадуемся же! Да начнётся обряд Инициации! – обратился вновь к толпе рогатый.

- Начинай же, Ведущий! – ответил ему жрец, кивнул гостю и, отступив на пару шагов назад, растворился во мраке леса.

Тот, кого жрец именовал Ведущим, безумно захохотал и пустился в дикую пляску кругом поляны, призывая остальных к тому же.

- Тройное «да», если умеете, если горите огнём желания танца! – надрывался он, беснуясь среди такой же толпы пляшущих.

- Мискенти!.. если любите запах крови и дыма!

От каждого удара его каблуков земля вспарывалась чёрной раной. И в тот же момент на теле девочек, пришедших в себя и онемевших от ужаса, появлялись всё новые и новые раны и синяки. Белизна тканей сошла на нет от проступающей на них крови. Но происходящее лишь больше раззадоривало Ведущего, и тот сильнее заводил и подстрекал толпу. От музыки, чада и горлового пения голова шла кругом, тошнило. Карусель чудовищных морд и их выкриков слилась в одну грязную оглушающую массу…

К трём часам ночи все словно растворились в её мраке: на поляне не осталось никого, погасли костры и факела, оставив после себя лишь плывущий клубами синеватый горький дым. Где-то в лесу послышался голодный вой.

И без того измученных девочек принялся пытать холод ночи, впивающийся острыми безжалостными зубками прямо в кровоточащие раны. Тихий стон послышался со стороны соседки Вехи. Она не справлялась.

На сей раз вой послышался прямо за спиной девочек, отчего их сердца пропустили пару ударов, чтобы потом разбежаться и поскакать вперед, спотыкаясь и замирая. Стая голодных волков нашла своих очередных жертв и обступала одну из них всё уплотняющимся кольцом. Вот один из них – вероятно, вожак, - подпрыгнул в воздух и перекусил одну из веревок, держащих руки девочки. Ещё один, несмотря на оглушительные визги и попытки вырваться из верёвок, в два прыжка перегрыз верёвку, отчего девочка повисла вниз телом. Этого было достаточно. Беснуясь от голода не хуже людей, недавно покинувших поляну, волки принялись за своё кровавое пиршество, с хрустом и чвяком отдирая конечности, разрывая кожу и мышцы, захлёбываясь кровью и забрызгивая ею вечнозелёную поляну, впитывающую кровь вместо воды.

Борясь с оцепенением ужаса, Веха пыталась вырваться из верёвок. На ней не было и живого места, а от связывания кожа была передавлена и стёрта в кровь. Иголочки проходили липкой волной по онемевшим конечностям, но Веха старалась не думать сейчас о боли. Она расшатывала узлы веревок, и – о чудо! – один из них удалось развязать, а за ним последовали и оставшиеся три.

Сквозь замшелый снегом лес и раздирающий кожу в клочья мороз, Веха бежала домой. Кровавая цепь следов тянулась за её ногами, единственный спутник в этой оглушающей ужасом и болью ночи. Девочка шла, сдирая нити, пришивающие платье к её телу. Те лопались, пропитанные кровью, и лишь сильнее тревожили раны. Но Веха не замечала этого, с ненавистью сдирая нити и платье вместе с ними.

Вот он, дом, дом её матери. Ни огонька…

- Мама!.. Мама!.. Мама, я жива!.. – задыхаясь, распахнула она дверь в дом. Тишина.

- Мамочка! Я справилась!.. – зашла она в комнату Тины и замерла на ей пороге, обнажённая и окровавленная. – Мама?..

Силуэт матери вырисовывался на кровати, сгорбленный и постаревший. В воздухе всё ещё пахло свечным воском, лавандой и полынью.

- Где. Твоё. Платье? – отрывая каждое слово, спросила фигура из темноты.

- Я сняла его. Мне было так страшно, мама! Но я…

- Покажи мне его. Твоё платье. Покажи мне его.

- Мама, его нет. Оно всё изорвано и в крови, я выбросила его.

Что-то звякнуло, хрустнуло, и силуэт с яростью подскочил к Вехе, кругля дикие златоогненные глаза и раздирая когтями бывшие швы в мясо.

- Это я! Я тебе пришивала его! И ты! Не смеешь! Снимать! Его! Пока я сама! Не сниму его!

Словно дикий зверь, рвало существо, бывшее мамой, тело девочки. По стенам, словно прошлись хлыстом – они были залиты полосами крови.

- Мамочка!.. Мамочка, не надо!.. – затихающим голосом просила Веха, не в силах бороться с ней. Последнее, на что у неё хватило силы, так это прижать в объятии к себе озверевшую мать.

Мгновенно всё кругом успокоилось, в комнате резко стало светло: за окном было позднее утро. Веха лежала в кровати, обложенная примочками, пока мама гладила её по голове.

- Мама?.. – глаза девочки округлились от страха и непонимания.

- Девочка моя! Наконец-то ты проснулась! – Тина мягко прижала к себе дочь, заливая её щеки и грудь слезами.

- Неужели, я справилась?

- Конечно, девочка моя, ты выкарабкалась! Который день этот ужасный жар… Я думала, что потеряю тебя.

- Жар?.. а… Инициация? Я ведь справилась? – всё больше путались мысли Вехи.

- Что? Какая ещё Инициация, Веха? Привиделось тебе что ли? Немудрено, ты почти две недели в бреду мечешься, - мама поцеловала Веху в лоб и пригладила растрёпанные пряди. – Лежи, сейчас я принесу тебе поесть.

Веха осталась одна в комнате мамы. Голова её гудела, а тело ломило. Она откинула одеяла и не увидела ни следа от ран и синяков прошедшей ночи. Пересилив себя, девочка встала и заглянула в зеркало, стоящее на комоде. Ключицы были изуродованы странными шрамами.