Изумруд

     Дед Матвей возвращался домой из поселкового магазина. Путь его пролегал через лесок мимо старого мясокомбината. Моросил противный осенний дождь. Холодные капли воды стекали с листвы за шиворот рубахи, стоило только задеть рукой рябинку или осинку, растущую возле тропки. В мыслях дед был уже в тёплой избе, у самовара и вазочки с разноцветной карамелью – «подушечки». Он уже почти выходил из лесочка, как вдруг, увидел котёнка. Малюсенькое дрожащее существо сидело под большим листом лопуха.  Что-то в облике котёнка заставило деда Матвея остановиться. Котёнок сидел неподвижно, в какой-то совершенно обречённой позе. Он не мяукал, не пытался бежать сзади, как обычно бегут подкидыши, выпрашивая еду. Серая шёрстка намокла, смирение и покорность судьбе этого брошенного кем-то малыша, поразила деда. Острая жалость резанула по сердцу.
- Раскудрит твою через коромысло! – воскликнул дед, засовывая невесомое, страшно худое тельце котёнка за пазуху. Тот - по-прежнему молчал. «Одним - больше, одним – меньше, не бросать же его» - думал дед, подходя к дому.
- Валентина, принимай постояльца! – воскликнул дед, опуская на пол котёнка.
- Ещё одного притащил! – с досадой отреагировала бабка Валентина, - куда их, ведь кормить же надо!
- Не реви, не объест. Смотри, в чём душа держится? Подохнет, поди?
Валентина посмотрела на найдёныша.
Как посадил его Матвей, так он и сидел, молча и обречённо глядя перед собой.
- Давай-ка, молочка тёплого налей заморышу, - сказал дед, снимая с себя мокрую одежду. Жена развесила мокрое над печкой, согрела молоко. Спорить с дедом не стала, знала, что кошек и собак Матвей любит больше, чем людей.
- Жалкий-то како-ой! – ставя блюдечко с молоком перед котёнком, протянула она. Котёнок сначала принюхивался, а потом стал робко лакать молоко, отдыхая, и снова начиная лакать.
- Хватит для начала, а то – сдохнешь, - сказал дед, убирая блюдце.
 
     Неожиданно отворилась дверь, и в избу вбежала внучка Галинка, а с ней заскочили друг за другом Барсик и Мурка.
- Ой, деда! Какой маленький! Где взял? Как его зовут? – засыпала деда восклицаниями и вопросами Галинка.
Барсик и Мурка быстро запрыгнули на печку и сверху наблюдали за происходящим.
 - Ну, застрекотала! Вот ты и назови, - ласково ворча предложил дед. Девочка осторожно взяла котёнка на руки и стала внимательно осматривать его. Тельце малыша было изъедено блохами, и только глаза сияли каким-то чистым, прозрачным, изумрудным светом.
- Будет – Изумруд! – твёрдо сказала Галинка, аккуратно опуская котёнка на коврик.
- Изумруд, так – Изумруд! – согласился дед. Через пять минут сытый и согревшийся Изумруд крепко спал на коврике, иногда вздрагивая и дёргая лапами во сне. Барсик и Мурка в этот вечер остались на печке, как будто боялись, что заморыш займёт их тёплое место.
   
     Шло время. Потихоньку котёнок освоился, стал поправляться. Галинка с бабушкой его вымыли, обработали от блох. Спал он только с Матвеем. Барсик и Мурка приняли Изумруда в своё кошачье общество, да и как не принять: он был тих и незаметен, не играл, как обычно играют котята, никого не задирал. Мурка его вылизывала и опекала. Барсик относился снисходительно равнодушно. Обычно Изумруд сидел возле деда Матвея и смотрел не «на», а «зрил в», как будто знал про людей тайну, ведомую только ему одному. Весь его вид имел какую-то не кошачью мудрую сущность. Когда Барсик и Мурка уходили в «загул», Изумруд неизменно оставался дома, возле деда. Если дед работал во дворе, кот сидел где-нибудь по близости так, чтобы видеть его. Изумруд позволял Галинке себя ласкать, но «мурку» не пел, голоса так никогда и не подал. Только деду Матвею отдавал он свою любовь и преданность до конца своей кошачьей жизни.