Юмор Италии

МЕЖДУНАРОДНАЯ СЕРИЯ ЮМОРИСТИЧЕСКИХ РАССКАЗОВ.
*******
ПРЕДИСЛОВИЕ xi
 ПОЭТ ЖАЛУЕТСЯ НА БЕСПОКОЙНЫХ ДРУЗЕЙ — _Антонио Пуччи_ (1375) 1
 КАЛАНДРИНО НАХОДИТ КАМЕННЫЙ ГЕЛИОТРОП — _Джованни Боккаччо_
 (1313–1375) 2
 ИСТОРИЯ ДАНТЕ И КУЗНЕЦА — _Франко Саккетти_ (1335–1400) 10
 Мессер Бернабо и мельник — Франко Саккетти_ 11
 КАК СЕР НАСТАДЖО БЫЛ СОБРАН В ЦЕРКВИ — Джироламо Парабоско_
 (XVI век) 14
 КАК БАРРИСТЕР ПОЛУЧИЛ ТО, ЗА ЧТО ЗАПЛАТИЛ — Сабадино дельи Аренти_
 (_ок._ 1450–1500) 19
 ВЕСЕЛЫЕ ШУТКИ БУФФАЛЬМАККО-ХУДОЖНИКА — _Вазари_ (1512–1574) 21
 АНЕКДОТЫ — _Вазари_ 25
 ХОР ИЗ «ЛА МАНДРАГОЛЫ» — _Никколо Макиавелли_ (1469–1527) 26
 МОНОЛОГ ФРАТИКОНА ТИМОТЕО — _Никколо Макиавелли_ 26
 СРЕДНЕВЕКОВЫЙ СТУДЕНТ — _Бальдассаре Кастильоне_ (1478–1529) 27
 АНЕКДОТЫ — _Бальдассаре Кастильоне_ 28
 РИМСКИЙ ПРЕЛАТ 1519 ГОДА — _Лодовико Ариосто_ (1474–1533) 30
 ДОЛИНА ПОТЕРЯННОГО СНА — _Лодовико Ариосто_ 32
 ПОЭТ — СВОЕМУ ПОКРОВИТЕЛЮ — _Франческо Берни_ (1490?–1536) 35
 БЕНВЕНУТО ЧЕЛЛИНИ ОСКОРБЛЯЕТ ПАПУ — _Бенвенуто Челлини_ (1500–1570) 36
 ОН СПАСАЕТ ДУРАКА ОТ УТОНЕНИЯ — _Бенвенуто Челлини_ 37
 НАЧАЛЬНЫЕ СТРОФЫ «НАПАДЕНИЯ НА ВЕДРО» — Алессандро Тассони_
 (1565–1635) 39
 ПРИЗЫВ К БОЮ — Алессандро Тассони_ 40
 СОБРАНИЕ БОГОВ — Алессандро Тассони_ 41
 ПОХВАЛА ВИНАМ МОНТЕПУЛЬЧИАНО — _Франческо Реди_ (1626–1696) 45
 ИЗ ПИСЬМА ПЬЕРУ МАРИИ БАЛЬДИ — _Франческо Реди_ 48
 ДУЭЛЬ ПУЛЬЧИНЕЛЛЫ — _Франческо Черлоне_ (ок. 1750–1800) 49
 БЕРГАМАСК ПИТЕР ПИБЛЗ — _Гаспаро Гоцци_ (1713–1786) 53
 КАК ДОБИТЬСЯ УСПЕХА В ЛИТЕРАТУРЕ — _Гаспаро Гоцци_ 55
 БАСНЯ — _Гаспаро Гоцци_ 56
 КОРОЛЬ ТЕОДОР И ЕГО КРЕДИТОРЫ (из комической оперы «Король Теодор») — _Джованни Баттиста Касти_ (1721–1803) 57
 ПОЭТ И ЕГО КРЕДИТОРЫ: ЧЕТЫРЕ СОНЕТА — _Джованни Баттиста Касти_ 60
 ДИДИМ, СВЯЩЕННИК, ОБ ИТАЛЬЯНСКИХ УНИВЕРСИТЕТАХ — _Уго Фосколо_
 (1778–1827) 62
 ПЕРВЫЙ ЧАС И СОЛНЦЕ — _Джакомо Леопарди_ (1798–1837) 63
 МОДА И СМЕРТЬ — _Джакомо Леопарди_ 66
 ПОЭТ НА ПУТИ — _Филиппо Пананти_ (1776–1837) 70
 ЛЮБОВЬ И СПОКОЙНАЯ ЖИЗНЬ — _Джузеппе Джусти_ (1809–1850) 74
 НАСТАВЛЕНИЯ МОЛОДОМУ СТАЖЁРУ — _Джузеппе Джусти_ 76
 ПИСЬМО ТОММАЗО ГРОССИ — _Джузеппе Джусти_ 78
 ДОН АББОНДИО И БРАВО — _Алессандро Мандзони_ (1784–1873) 82
 ПРЕРВАННАЯ ЦЕРЕМОНИЯ БРАКОСОЧЕТАНИЯ — _Алессандро Мандзони_ 85
 НАШИ ДЕТИ — _Коллоди_ 90
 БЕСПОКОЙНЫЕ МЫСЛИ БЕЗДЕЛЬНИКА — _Антонио Гисланцони_ 94
 ЛЮДИ И ИНСТРУМЕНТЫ — _Антонио Гисланцони_ 95
 НАСЛАЖДЕНИЕ ЖУРНАЛИСТИКОЙ — _Энрико Онуфрио_ 100
 КОГДА ГРЕК ВСТРЕЧАЕТСЯ С ГРЕКОМ — _Наполеоне Кораццини_ 103
 ЗНАМЕНИТЫЙ ТЕНОР СПАЛЛЕТТИ — _Наполеоне Кораццини_ 104
 СОПЕРНИЧАЮЩИЕ ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЯ — _Луиджи Капуана_ 107
 КВАККАРА — _Луиджи Капуана_ 121
 РАСКОПКИ МАСТРО РОККО — _Луиджи Капуана_ 134
 ВОЙНА СВЯТЫХ — _Джованни Верга_ 137
 ЕГО ПОКЛОНЕНИЕ — _Джованни Верга_ 148
 ПОЛИТИКА ПАДРОНА АНТОНИ — _Джованни Верга_ 154
 ВОЛШЕБСТВО МАСТРО ПЕППЕ — _Габриэле д’Аннунцио_ 155
 ДЕНЬ В ПРОВИНЦИИ — _Ренато Фучини_ 168
 ТЕОРЕМА ПИФАГОРА — _Энрико Кастельнуово_ 191
 НЕОБЫКНОВЕННЫЙ ПОРЯДОК — _Эдмондо де Амичис_ 199
 ПРОВИНЦИАЛЬНЫЙ ОРАКУЛ — _Марио Пратези_ 206
 ДОКТОР ФЕБУС — _Марио Пратези_ 208
 НАША ШКОЛА И НАША УЧИТЕЛЬНИЦА — _Марио Пратези_ 229
 МЕСТНЫЕ РЕВНОСТИ — _П. К. Ферриньи_ («_Йорик_») 232
 СОЛНЦЕ — _П. К. Ферриньи_ 234
 КОГДА ИДЕТ ДОЖДЬ — _П. К. Ферриньи_ 235
 ПАТЕНТНЫЙ СОНЕТ — _Паоло Феррари_ 237
 ЛЮБОВЬ ПОСРЕДСТВОМ ПОСРЕДНИКА — _П. Феррари_ 238
 МОКРАЯ НОЧЬ В ПРОВИНЦИИ — _П. Феррари_ 239
 ЗАТЕРЯННЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬ — _К. Лотти_ 254
 ДУХ ПРОТИВОРЕЧИЯ — _Витторио Берсецио_ 259
 ИСТИНА — _Акилле Торелли_ 262
 ПАСКВИН — (из «Римской одежды» Стори) 266
 ЭПИГРАФЫ 283
 ПОСЛОВИЦЫ, НАРОДНЫЕ ПРЕДАНИЯ И ТРАДИЦИОННЫЕ АНЕКДОТЫ 284
 ЮМОР В ГАЗЕТАХ 305
 ПРИМЕЧАНИЯ 323
 БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ ПИСАТЕЛЕЙ 327




 ВВЕДЕНИЕ.


Итальянский юмор, говорит мистер Дж. А. Саймондс, умер вместе с Ариосто, и перед лицом такого заявления любая попытка собрать сборник
Некоторые из этих образцов, по крайней мере, относятся к более позднему времени,
и, казалось бы, в них есть доля самонадеянности. Тем не менее, даже рискуя
отличаться от такого признанного авторитета в области итальянской литературы, мы осмеливаемся
подумать, что со времён Ариосто было создано немало произведений, которые
можно с полным правом назвать юмористическими, хотя по ряду причин,
которые мы сейчас подробно рассмотрим, существуют особые трудности, связанные с
их представлением на иностранном языке.

Можно сразу сказать, что писатель, считающийся юмористом,
Тот, кто является комиком и ничем иным, или, по крайней мере, чья основная цель — быть смешным, практически неизвестен в современной итальянской литературе. Строго говоря, он, скорее, продукт германской, а не латинской культуры. Шутки в итальянских комиксах и других изданиях, как правило, не слишком забавны; и если мы натыкаемся на книгу, которая позиционирует себя как «Юмористическую», то, скорее всего, она окажется очень трагичной. Но в романах и рассказах, даже в эссе и описаниях, которые не имеют особой юмористической направленности, вы часто встречаетесь
в отрывках, полных чистого и непосредственного юмора, неповторимого в своём роде.

Можно сказать, что итальянский юмор делится на две большие категории, или, скорее, — поскольку невозможно провести чёткую границу — на две основные характеристики, которые иногда присутствуют вместе, иногда по отдельности. Первый из них — это то, что мы можем назвать юмором
_смехотворных происшествий_ — очень примитивный вид юмора, включающий в себя то, что
обычно называют «грубым фарсом» и находящий своё самое примитивное
выражение в розыгрышах и шутках в духе Теодора Хука.
Ранние этапы развития всех литератур изобилуют примерами этого.
Действительно, есть истории, которые, по-видимому, настолько универсальны и приятны человеческой природе, что они появляются в различных формах по всему миру, иногда проникая в литературу, а иногда сохраняясь в устной традиции до наших дней. Боккаччо и его предшественник Франко Саккетти, а также бесчисленное множество других авторов «новелл», или коротких рассказов в прозе, которые очень рано стали отличительной чертой итальянской литературы, дают множество примеров. Таковы следующие
трюки, сыгранные над невезучим Каландрино, различные “берле” (исторические
или нет), приписываемые художнику Буффальмакко, и история о нечестивых
Францисканский монах, который, после того как был пойман в свою собственную ловушку и, как
все надеялись, разоблачен перед целой паствой, обладал умом
в конце концов, повернуть ситуацию к своей выгоде и произнес самую
красноречивую проповедь по поводу инцидента. Та же тенденция прослеживается и в «Morgante Maggiore» Пульчи, которая, в свою очередь, породила большое количество «героико-комических» поэм, большинство из которых посвящены приключениям
о каком-нибудь более или менее сказочном герое, а также, надо признать,
несколько тяжеловесном и многословном, чему в немалой степени способствует
громоздкая _оттавская рима.[1] Конечно, великая поэма Ариосто, хотя и
имеет с ними кое-что общее (у него было два предшественника в трактовке
легенды о Роланде в эпической форме), стоит на совершенно иной
основе.

Другую особенность трудно определить, и её лучшие примеры
почти невозможно перевести на другой язык. Она заключается в
своеобразной, наивной шутливости — в чём-то, что напоминает ирландский юмор
способ повествования, только более тихий и сдержанный, —
простота, которая, кажется, почти не осознаёт нелепую сторону того, что она описывает, пока мы не обманываемся хитрым приёмом, который то тут, то там встречается.
 Это, хотя и более развито у современных писателей, существует бок о бок с более широким комическим элементом в старой литературе.  В итальянском языке эпохи Данте есть что-то детское, что прекрасно подходит для выражения этой черты.

Говорят, что французы обладают остроумием, но не чувством юмора; итальянцы обладают
юмор, но не остроумие — или, по крайней мере, больше первого, чем второго.
 Истинный юмор никогда не бывает оторван от пафоса и обычно сочетается с
умением видеть поэзию в обыденных вещах. Это заметно у многих современных писателей, таких как Верга и Пратези, чьи произведения полны юмора, хотя и не того, который выгодно смотрится в подборках. Это показано в тонких, неуловимых штрихах описания и
повествования и вызывает скорее улыбки — иногда грустные — чем
смех. Юмор Верги часто мрачен и горек — трагедия
В тяжёлой жизни, о которой он пишет, тоже есть свой фарс, но даже он печален.
Что-то от этой мрачности проскальзывает в его циничном наброске о
деревенском священнике, который был также фермером и ростовщиком — его паства ненавидела его в одной ипостаси, почитала в другой и боялась в обеих.

Италия настолько тесно связана с музыкой и драмой, что в таком
отрывке, как следующий, можно было бы ожидать большого количества
цитат из комедий. Однако это не так.
Среди сотен комедий, из которых можно выбирать, практически невозможно найти
что-нибудь, подходящее для цитирования. Совершенно верно, что цитировать из
пьесы — это всё равно что показывать кирпич в качестве образца дома; но, например, у Шекспира мы можем найти множество отдельных отрывков, которые сами по себе достаточно хороши, чтобы дать представление о его юморе. Если бы мы могли найти во всех произведениях Гольдони или Гоцци, Герарди дель Теста, Торелли или Феррари речь, приближающуюся — я бы сказал, не по степени, а по сути — к любой из дюжины, которые можно было бы выбрать почти наугад, открывая «Двенадцатую ночь»,
В «Ночи», «Генрихе IV» или «Много шума из ничего» задача была бы гораздо проще. Но в лучших классических пьесах, таких как «Гольдони», интерес гораздо больше зависит от сюжета и ситуации, чем от персонажей, и ни один краткий отрывок не может ни дать представление о целом, ни быть сам по себе очень забавным. Самые живые реплики теряют смысл вне контекста и в любом случае лучше подходят для актёрской игры, чем для чтения. То же самое можно сказать о любой пьесе, достойной этого названия,
но, пожалуй, особенно это относится к «комедии интриги» XVIII века.

У современной комедии не совсем такой недостаток.
Стереотипные персонажи ушли в прошлое, и индивидуальность проявляется
в большей степени. Но можно заметить, что приведённые примеры состоят из одной или нескольких целых сцен, иногда довольно длинных, то есть
недостаёт или почти не хватает цитат. Это, конечно, не является недостатком с драматической точки зрения, но ставит в неловкое положение составителя подборки.

Принимая во внимание все эти обстоятельства, можно понять, почему Торелли и Феррари
пьесы довольно забавны при чтении, какими бы они ни были, если их хорошо играют; но даже в этом случае приходится признать, что некоторые из них действительно являются прискорбными комедиями. Дело не в том, что им не хватает духа и живости, но удивляешься выбору тем. То, что кто-то может написать пьесу под названием «Дуэль», в которой основное событие — дуэль, которая действительно происходит и в которой убивают человека, а затем назвать это комедией, выходит за рамки понимания. Не то чтобы эта тема
высмеивается; комические персонажи и ситуации, конечно, есть,
но это второстепенные детали, а основная сюжетная линия достойна и даже трогательна. Опять же, у Торелли есть пьеса «Жёны» — ни одна трагедия не может причинить больше страданий, чем эта драма о неудачных браках и медленно терзаемых сердцах. «Правда» того же автора была бы весёлой и забавной пьесой, если бы не циничная горечь главной идеи, проходящей через неё. Герой, простой, честный молодой человек из деревни, попадает в неприятности из-за своей прямоты в первом или втором акте; затем, поняв, что честность не приносит выгоды, он
Он прибегает ко лжи и лести и таким образом продвигается по жизни.
Другим примером той же тенденции является «Самоубийство» Феррари.

Верно, что слово «commedia» по-итальянски не всегда означает то, что мы подразумеваем под комедией (как, например, в «Божественной комедии»), но то, что это различие в некоторой степени соблюдается в современной драме, подтверждается тем фактом, что некоторые пьесы называются «commedia», другие — «dramma» или «tragedia».

В Италии существует своеобразное национальное направление в драматургии, которое
заслуживает того, чтобы о нём сказали пару слов. Я имею в виду «Комедию дель арте», так что
подробно и умело обсуждено мистером Саймондсом во введении к его недавнему переводу «Мемуаров» Гоцци. Вкратце, это пьеса, в которой автор даёт только набросок — сюжет, деление на акты и сцены, а также определённое количество указаний для актёров, — слова же полностью или частично импровизируются актёрами.
На самом деле диалоги в этих пьесах состояли в основном из «приколов», хотя
степень их использования, по-видимому, варьировалась.
Драматург иногда давал подсказки к каждой реплике и даже ко всей пьесе
реплики, иногда лишь обозначающие общую линию, которой придерживаются в
сцене. Комедия дель арте была чрезвычайно популярна в первой половине
XVIII века, но затем пришла в упадок из-за влияния Гольдони, который
ввёл комедию нравов, в которой во многом следовал французским образцам. Любопытно, что Мольер, который, можно сказать, косвенно способствовал вытеснению «Комедии дель арте», получил свой первый импульс именно от этой формы драмы, привезённой во Францию итальянскими труппами.

Большинство пьес такого рода носили скорее фарсовый, чем комедийный характер. Главные персонажи — Арлекин, Коломбина, Панталоне, Ковиелло, Скарамуш и т. д., — которые появлялись в каждой из них, носили определённые традиционные костюмы и маски, от которых никогда не отступали. Знакомая фигура Панча, которая настолько натурализовалась, что стала одной из самых
Английский язык, как и все английские учреждения, передавался из поколения в поколение
итальянских игроков, прежде чем достиг наших берегов. Как
«Пульчинелла» или «Поленцелла» — типично неаполитанский персонаж, в то время как
Стентерелло, ещё одна любимая маска, — типично тосканский персонаж. Считается, что его имя происходит от «Stentare» (быть в большой нужде).
Тосканцы, и особенно флорентийцы, славятся на всём Апеннинском полуострове своей бережливостью, если не сказать скупостью, которая является отличительной чертой характера Стентерелло.

Комедия дель арте в высшей степени соответствовала итальянскому национальному характеру с его непринуждённым красноречием и спонтанной шутливостью, которая во многом зависит от мимики и интонаций, от готовых реплик и
меткий намек на то, что он сильно проигрывает при записи.

_scenario_, или схема действий и сцен, в то время как она сохраняла
действие в определенной форме и предотвращала чрезмерную размытость, предоставляла
самый неограниченный простор для обеих уже описанных тенденций,
хотя, возможно, это стремление к широкому фарсу и розыгрышу является наиболее
заметным. Действительно, грубость, в которую он всегда был склонен вырождаться
повсюду неприятно бросается в глаза. Саймондс — уж точно не
очень щепетильный критик — говорит об этих фарсах в выражениях, заставляющих задуматься
что забвение, в которое они погрузились, не является поводом для сожаления. Более того, в то время как грубость сюжета (независимо от того, что может быть случайно включено в диалог) составляет основу пьесы и, таким образом, сохраняется, более тонкая игра с юмором гораздо легче забывается. Многочисленные комедии и фарсы Франческо Черлоне, если и не относятся к категории «Комедии дель арте», то могут рассматриваться как её развитие. Это настоящие пьесы с полностью прописанными репликами и, как правило, сюжетом
Подобное можно найти в так называемой «комедии интриг», где персонажи не связаны никакими фиксированными правилами. Но всегда есть более или менее фарсовый подтекст, в котором фигурируют некоторые из вышеупомянутых стереотипных персонажей, в первую очередь Пульчинелла и Коломбина. Большая часть этих сцен написана на неаполитанском диалекте, который традиционно приписывают Пульчинелле в «Комедии дель арте». Кстати, каждая из «масок» говорит на каком-нибудь провинциальном
диалекте, и из этого получается много юмора
о выводе на сцену двух или более носителей разных диалектов одновременно
. Мольер в определенной степени сделал то же самое, особенно в
_Le Bourgeois Gentilhomme_.

Дополнительную информацию об этих масках можно найти в этой замечательной книге
"Роба ди Рома" Стори.

Еще одна разработка итальянской драмы, которые не должны быть переданы
без уведомления комической оперы, которые вошли в моду во время
вторая половина восемнадцатого века. Касти (автор несколько мрачной сатиры «Говорящие животные», цикла сонетов «Три Джулии»
Хорошая идея была доведена до абсурда, и некоторые отвратительные «Новеллы»)
 преуспели в этом, создав, среди прочего, «Грот Трофонио»
и «Король Теодор», которые чем-то напоминают либретто Гилберта и Салливана
своими головокружительными пассажами и безудержным весельем. Другие комические оперы того же периода — «Страна Кукканья» Карло Гольдони и «Серьёзная опера» Рамиро Кальсабиджи — пародия на серьёзные оперы, которые только начинали входить в моду. Поэт и композитор представлены соответственно как Дон Делирио и Дон Соспиро («Вздыхающий»), и
дирижёр спрашивает их по очереди: «Какого чёрта столько предложений в самый разгар страсти?» и «Кто выдержит все эти каденции посреди арии, полной действия?» Более современные произведения такого рода были написаны Пананти, Герардини, Лоренцо дель Понте и Анджело Анелли (умер в 1820 году).

«Итальянцы — хорошие актёры, — говорит Стори, — и совершенно не
стесняются и не притворяются... Они просты и естественны. Их жизнь,
проходящая на людях, на свежем воздухе и в компании, придаёт им
уверенность, и по своей природе они свободны от
Отсутствие самолюбования. То же отсутствие искусственности, которое отличает их манеры в жизни, заметно и на сцене. Однако нужно понимать итальянский характер, знать их привычки и особенности, чтобы по достоинству оценить их игру. Она отличается от французской игры так же, как их характер отличается от французского... В характерных ролях, в комедии и фарсе они великолепны, а за пределами Италии настоящего _буффо_ не существует. Их пародии, не выходящие за рамки естественной эксцентричности, демонстрируют юмор, присущий их характерам
и общая восприимчивость к абсурду, которая едва ли может быть превзойдена. Их фарс не сухой, остроумный и саркастичный, как у французов,
а богатый, юмористический и забавный. Первый комик, который вечно попадает впросак, так много болтает и ошибается, так изобретателен и добродушен, что невозможно не смеяться вместе с ним и не желать ему всего наилучшего. В то время как грузный отец или вспыльчивый старый дядя, не меняя ни капли своего характера, посреди самой гротескной и абсурдно естественной имитации часто трогают вас внезапными нотками пафоса.
когда вы меньше всего к этому готовы. Старик особенно хорошо
представлен на итальянской сцене. В моменты волнения и эмоций,
несмотря на его красный носовой платок, судорожное потягивание нюхательного табака
и сморкание, — всё это передано с такой правдоподобностью, что
поначалу кажется странным, но неожиданным и изысканно естественным поворотом
сюжета он сразу же вызывает у вас слёзы. Я не знаю ничего подобного этой
внезапности и неожиданности пафоса в итальянском актёрском мастерстве
Отрывки из «Хижины дяди Тома», которые застают вас врасплох, и вы, ожидая, что будете смеяться, плачете.

«Если кто-то хочет увидеть характерные театры _basso popolo_ и
понаблюдать за их манерами, ему следует пойти в театр «Эмилиано» на площади
Навона или в театр «Фико», названный так по улице, на которой он расположен.
В первом случае в представлении участвуют респектабельные куклы, во втором —
актёры или _персонажи_, как их называют. Любовь к куклам, или _бураттини_, распространена повсеместно.
Низшие сословия по всей Италии, а в некоторых городах, особенно в Генуе, не жалеют сил, чтобы их костюмы, конструкции и движения были как можно более реалистичными. Они сделаны из дерева, обычно от двух до трёх футов в высоту, с очень большими головами и сверхъестественными, горящими глазами, которые никогда не моргают, и одеты во всё самое роскошное: мишуру, бархат и сталь. Их суставы настолько гибкие, что малейшее давление или нагрузка
вызывают вывих, и они перемещаются с помощью тросов, прикреплённых к
их головам и конечностям. Хотя самые крупные из них лишь наполовину
ростом с человека, но, поскольку сцена и все декорации выполнены в том же масштабе, глаз вскоре обманывается и воспринимает их как в натуральную величину. Но если случайно рука или конечность одного из
кукловодов появляется из-за кулис или спускается под занавес, она
поражает вас своим внушительным размером, и зрители в ложах, вместо
того чтобы по контрасту превратить _бураттини_ в лилипутов, наклоняются
вперёд и сами становятся бробдингнеганами со слоновьими головами и
руками.

«Не позволяйте себе думать, что в этом есть что-то нелепое.
публика на представлениях этих деревянных _бураттин_. Нет ничего,
наоборот, серьезнее. Ни одно человеческое существо не может быть таким серьезным.
Их лица темны, как смерть, и более последовательным, чем
лицо часы. Их ужасающая серьезность, когда, опустив головы и
сложив руки, они устремляют на вас свои огромные выпученные глаза, временами бывает
ужасающей. Они никогда не опускаются до областей сознательного фарса. Пьесы, которые они играют, в основном героические, романтические и исторические... Зрители слушают с серьёзным и глубоким интересом. Для них актёры —
не _фантоццини_, а герои. Их напыщенные и экстравагантные речи
просто великолепны и благородны. Они — могущественное _x_, представляющее
неизвестное количество хвастовства, которое потенциально существует в душе
каждого. Не смейтесь, когда войдёте, иначе всеобщее удивление
и раздражение сразу же напомнят вам о приличиях. С таким же успехом вы могли бы смеяться в церкви...

«В каждом театре каждый вечер проходят два представления, или _камерные_ спектакли.
Одно начинается в _Аве Мария_ (на закате), другое — в десять
в час дня. Мы пришли в театр «Эмилиано» слишком поздно, чтобы попасть на первую
постановку, как мы узнали в кассе. «Что это за грохот барабанов
внутри?» — спросили мы. «_Battaglie_, — ответил продавец билетов. — Мы увидим
битву в следующей постановке?» «_Eh, sempre battaglie!_» (Всегда битвы)
 — был
укоризненный ответ...

«Афиша, приклеенная снаружи, сообщала нам, что _бураттини_ будут играть
сегодня вечером «грандиозную» оперу под названием «Велизарий, или
Приключения Ореста, Эрсилии, Фальсионе, Селенгуэрро и ужасного Горбуна». В самих названиях было что-то зловещее.
ужас и страх».

 Далее автор описывает пьесу в очень юмористическом ключе, но, поскольку юмор очевиден только с точки зрения зрителя и не относится к представленному произведению, мы не будем вдаваться в подробности и цитировать его полностью. Однако можно привести заключение. «...
Достаточно сказать, что там был «Змей-человек», заканчивающийся длинным
зелёным хвостом, и ужасный великан с негритянской головой и рябым лицом,
каждый из которых был _Deus ex machina_, спускавшимся в нужный момент,
чтобы помочь той или иной стороне, а _uomo serpente_ однажды
Белисарио, сражавшийся с Эрсилией, сокрушил воина, бросившего на него огромную башню. Я не совсем понял, какое отношение Белисарио имел к этой грандиозной опере, кроме того, что дал ей своё имя, поскольку он ни разу не появился на сцене. Однако зрители, казалось, были в восторге от представления. Они с жадностью ели
_брусколини_ (семена тыквы, засоленные и приготовленные в печи, которые очень любят римляне) и пирожные, пили много лимонада, и, когда я уходил, сцена была усыпана _корнетти_, или бумажными рожками, из которых они вытряхнули семена».[2]

Об использовании диалекта в комической драме уже говорилось. В наши дни «диалектные истории» почти так же популярны в Италии, как и в американских журналах. Неаполитанский диалект, тесно связанный с Пульчинеллой, стал таким же неотъемлемым атрибутом итальянской комической музы, как и акцент сценического ирландца — английского. Статья, полностью написанная на этом диалекте, озаглавленная
“Lo Cuorpo de Napole e lo Sebbeto”, некоторое время публиковалась в
Неаполь, начало шестидесятых; но его юмор был исключительно политическим,
и носит локальный и временный характер. Сицилийский диалект был
замечен Вергой (который, однако, редко его использовал), Наварро делла Миралья, Капуаной и другими писателями. Гольдони
использовал венецианский диалект в некоторых из своих лучших комедий (например, в «Баранчике
из Чиоццо»), но, похоже, в последние годы он вышел из моды. Д’Аннунцио в своём «Сан-Панталеоне» и других рассказах очень эффективно использовал диалект, на котором говорят на Адриатическом побережье, в Пескаре и Ортоне, которые являются своего рода перекрёстком
между венецианским и неаполитанским. В Пьемонте, по-видимому, существует
масса популярной литературы на (для чужаков) крайне непривлекательном
_диалекте_, который был так дорог Кавуру и Виктору Эммануилу.

 Среди городов полуострова Милан и Флоренция пользуются
превосходной репутацией в плане юмора. Флорентийцы Средневековья
были известны своим острым умом и сатирическими речами, своими «мотти»
и «фрицци». Франко Саккетти и Луиджи Пульчи были флорентийцами, а
Боккаччо жил по соседству с одним из них, будучи уроженцем Чертальдо. Даже Данте,
хотя последний человек в мире, которого можно было бы ожидать что-нибудь в
путь юмористические высказывания, даже было какое-то мрачное
шутливость его собственной, а когда он повернулся на насмешки придворных в
Верона с горьким играть на имя _Can Grande_, или уничтожены
безобидные скважины в Санта-Мария-Новелла, с его “или Бене, о
lionfante, не ми дар-ноя.” Джусти, чьи стихи представлены как
“скорее сатирическим, чем юмористическое” (хотя, как сатира является одним департамента
юмор, это достаточно сложно понять смысл определения), является
во многих отношениях типичный флорентиец, хотя и не флорентиец по рождению, так как его родной город — Монсуммано, в районе Лукки. В его стихах удивительным образом сочетаются едкий сарказм и ирония, яростная серьёзность и весёлая, дребезжащая _disinvoltura_ — беззаботный тосканский смех. Он писал в основном на политические темы, и никогда ещё у политического поэта не было более достойных тем для стихов. Времена, в которые он жил, были
достаточными для того, чтобы вызвать любое количество _saeva indignatio_, и если
горечь иногда была настолько сильной, что не оставляла места для веселья,
жалкое несоответствие человеческих дел (как в «A noi, larve d’Italia») — никто, кто дорожит свободой или кому дорого имя Италии, не может его винить. Ирландские сердца могут понять ноту глубокой личной боли, которая прорывается в «Короле Логе», или «Тосте Уэзеркока», или в язвительном презрении «Джинджиллино» — в английской литературе нет ничего подобного. Причина в том, что дело не в этом. То же самое мы видим, просматривая
коллекцию итальянских политических карикатур за последние
тридцать или сорок лет. Некоторые из карикатур в _Lo Spirito Folletto_
они не уступают (я не говорю о мелких технических деталях, в которых я не разбираюсь) лучшим работам Тенниела, а идеальная фигура Италии обладает редкой красотой; но они не дают нам того, что мы привыкли искать в карикатуре. Время от времени, в серьёзном настроении, упомянутый художник создаёт благородные рисунки, которые ни в коем случае не являются карикатурами;
но ни одно из его творений не вызывает у нас трепета, _сжатия сердца_, которое мы чувствуем перед рисунком Аспромонте
с его печальной надписью: «Взгляни и посмотри, есть ли на свете горе, подобное этому».
к моему горю»; или та навязчивая картина, изображающая беспорядки «Италии Ирреденты»
в 1882 году, где Италия смотрит на мёртвое тело молодого Оберданка. Мы
не сражались с безнадёжным противником за страдающую страну.

 Но, несмотря на эту серьёзность (которая, как обычно говорят, губительна для
чувства юмора), тосканская любовь к веселью всегда бурлила в
Джусти. Его письма, в которых он постоянно прибегал к колоритным
выражениям своей родной горной местности, полны этого; а некоторые из его стихотворений
чисто игривы, без политического или сатирического подтекста — или, если
сатирическая, но в добром ключе. Такова поэма «Любовь и спокойная
жизнь», отрывок из которой мы привели. Кажется, не существует
английской версии лучших произведений Джусти, и они представляют
особые трудности для переводчика. Я не осмелился взять в руки
«Бриндизи ди Джирелла» — это могло бы только испортить
неподражаемую поэму — и довольствовался превосходными переводами
«L’Amor Pacifico» и несколькими строфами из «Джинджиллино»,
опубликованными около тридцати лет назад в журнале «Корнхилл» анонимным автором.

В последние годы тосканская сельская жизнь была прекрасно описана, в частности, Марио Пратези и Ренато Фучини, писателями, обладающими значительной изобразительной силой и определённым «грубоватым» юмором, хотя они, кажется, предпочитают трагедию комедии. В настоящий сборник включён набросок Ренато Фучини, посвящённый одному дню в тосканском загородном доме.

 Вот вам и Флоренция с Тосканой. Милан знаменит в Италии разными вещами: своим Дуомо и оперой Ла Скала, доблестной борьбой за свободу во время Пяти дней в 1848 году и загадочным
деликатесы, известные как _полпетте_ и _панетоне_. Но помимо всего этого миланцы славятся своей любовью к шуткам и смеху, которые они героически пытались подавлять во времена австрийского владычества. У них есть диалект, который, кажется, был создан для комической сцены и отлично подходит для аристофановских острот; и у них был поэт-диалектолог, заслуживший известность, — Джакомо Порта, друг Гросси и Джусти. Джусти прекрасно чувствовал юмористический потенциал миланского диалекта и цитировал на нём стихи (или, скорее,
вероятно, импровизированные цитаты) в письмах к его миланским друзьям.
К сожалению, стихи Порта настолько специфичны и сильно теряют в переводе, что ни одно из них не было найдено для этой книги.

Как правило, прозаические образцы итальянского юмора более
удовлетворительны (по крайней мере, в том, что касается данной работы), чем
поэтические, по двум причинам: во-первых, последние сложнее
перевести с сохранением смысла и духа; во-вторых, из-за выбора размера
или по другим причинам они склонны становиться
многословные, если не сказать тяжеловесные. Излюбленной формой для юмористических стихотворений, которые нельзя в полной мере назвать сатирой, является шестистрочная строфа, как в «Обращении к мумии» Горация Смита; по сути, это строфа _ottava rima_, укороченная на две строки. Как правило, деление на строфы не способствует быстрому или энергичному повествованию, и чем длиннее строфа, тем сложнее. Если мысль не вписывается в
рамки, её нужно либо резко сократить, чтобы она поместилась в
строфу, либо расширить за счёт слабого перефразирования и повторения;
в противном случае _перенос_ слов из одной строфы в другую может быть неуклюжим и непонятным, если только не будет очень искусно выполнен. Пананти в своём «Поэте театра» (из которого я привёл цитату) очень доволен этой строфой; размер легко читается, и стихотворение в оригинале не слишком расплывчато, а набор банальных деталей создаёт наивно-смешной эффект, который в некоторой степени теряется при переводе на английский. Пананти, кстати, был
тосканцем, как и гениальный врач Реди, чей дифирамб в
Похвала вину из Монтепульчано (он также написал множество
приятных писем и несколько статей по естествознанию, которые показывают,
что он был не только страстным любителем природы, но и точным
наблюдателем) была вдохновенно переведена Ли Хант. То же самое можно
сказать и о другом враче, Гуаданьоли, чей сборник «Весёлые
стихи» содержит несколько хороших вещей, но ни одна из них не
настолько концентрированная, чтобы её можно было процитировать.

Говоря о юмористической литературе Италии, мы не должны забывать о
влиянии Англии, которое так сильно ощущалось в
В восемнадцатом веке. Свифт, Аддисон и Стерн нашли не только восторженных
читателей, но и подражателей. Джузеппе Баретти, друг Джонсона, который
после длительного пребывания в Лондоне вернулся в Италию на несколько
лет, вероятно, сделал что-то для популяризации языка и литературы
своей новой родины. Граф Гаспаро Гоцци (старший брат
Карло Гоцци, автор «Мемуаров» и «Сказок»), основал и некоторое время издавал в Венеции журнал под названием «L’Osservatore», явно по образцу «Spectator»; и хотя он не был раболепным подражателем, его
В его произведениях безошибочно узнаётся стиль Аддисона. Влияние Стерна,
возможно, ощущалось сильнее, чем влияние любого другого автора. Уго Фосколо, вероятно, находился под его влиянием, когда писал «Великого священника», а частые отсылки к «Сентиментальному путешествию» у итальянских писателей доказывают, что оно было широко прочитано. Необычайная оригинальность Леопарди мало чем обязана какому-либо другому писателю,
но я не могу не думать о том, что он, возможно, находил Свифта, с которым был в чём-то схож, одновременно вдохновляющим и стимулирующим.
 Безусловно, в мастерски написанных диалогах присутствует горький саркастический юмор,
как человеконенавистническая ирония Свифта, хотя и более тонкая и изысканная, и
ещё более поразительная из-за кажущейся невинной _наивности_
выражения, столь характерной для итальянцев. Диалог между
«Первым часом и Солнцем», переведённый сейчас, — один из лучших; но
«Пари Прометея» чрезвычайно хорош, хотя и слишком длинный, чтобы
цитировать его целиком, и из него трудно что-то выбрать. Я ознакомился с переводом некоторых из этих диалогов, выполненным мистером Чарльзом Эдвардсом в «Философской библиотеке» Трюбнера,  но, поразмыслив, понял, что не могу
чтобы использовать их. Помимо нескольких незначительных неточностей, которые
можно было легко исправить, было очевидно, что переводчик сосредоточился
на философии Леопарди, и в его версии почти исчезло своеобразное
юмористическое качество диалогов. Бык, которого Эджворты так
старались доказать, что он не является коренным жителем Ирландии или,
по крайней мере, не является чем-то уникальным для Зелёного острова,
процветает в Италии.
Это, естественно, часто встречается у сообразительных
людей, готовых к разговору, которые в спешке стремятся добраться до сути
которые поразили их воображение, не выражают связующих
связей и таким образом делают абсурдным то, что совершенно ясно их собственному
разуму. Мы не будем углубляться в дебри определений, но, по-видимому, существует два основных вида быков: один, в котором идея человека достаточно разумна, хотя другим она кажется бессмыслицей из-за его чрезмерной краткости, как в случае с «Он послал меня к дьяволу, а я пришёл прямо к вашей чести»; и другой, в котором она сама по себе бессмысленна, потому что человек упустил из виду одно важное условие. Так, когда слепой
«Доктор Фебо» Пратези страстно что-то утверждает, он восклицает:
«Пусть я _ослепну_ , если...!» Кастильоне приводит ещё один пример такого рода (он будет на странице 28), который сразу же узнаётся как старый и знакомый друг; и другие примеры будут встречаться на протяжении всего тома.

Следует признать, что итальянский юмор часто носит аристофановский характер, и не только потому, что (как уже было сказано) многие его темы обычно (у нас) не обсуждаются в вежливой беседе, но и потому, что он более чем непринуждённо затрагивает эти темы.
Часто говорится о невидимом. Поклонение святым — что бы ни говорили об обратном — у невежественного и суеверного крестьянства Южной Италии (это не относится к Тоскане) стоит почти на том же уровне, что и политеизм Древней Греции и Рима. И если в случае с Аристофаном фамильярность породила презрение (возможно, это было не так — и мы не осмеливаемся утверждать перед лицом учёных комментаторов, что это было так, — но это определённо похоже на правду), то в Неаполе и на Сицилии подобные причины породили подобные последствия. Неаполитанские лаццарони
уважение к Сан-Дженнаро, когда тот не проявляет никаких признаков того, что
согласен с его желаниями, а называет его _animale_ и _canaglia_ и похуже. У Капуаны есть чрезвычайно характерный набросок под названием
«Разрыв с патриархом», в котором джентльмен, считающий, что святой Иосиф, покровитель супружеских пар, плохо с ним обошёлся (разочаровав его в надежде на наследника, помимо множества других несчастий), заявляет, что официально порвал с этим святым, и выбрасывает его изображение из окна. Его духовник увещевает его.
за его высказывания по этому вопросу, которые, мягко говоря,
непарламентские; но джентльмен отвечает: «Как патриарх и
муж Девы Марии, я готов оказать ему должное уважение, но... короче говоря, он вёл себя очень плохо, и я больше не буду иметь с ним дела».

Это наводит на мысль о ругательствах, клятвах и проклятиях, которых у итальянцев бесчисленное множество, и поскольку некоторые из наиболее характерных из них встречаются в следующих отрывках без перевода, возможно, нелишним будет пояснить их значение. Тема была затронута
Стори так хорошо справился с этим, что я не могу не процитировать его ещё раз,
особенно потому, что этот отрывок проливает любопытный свет на некоторые аспекты
национального характера.

«... Кстати, любопытноМожно отметить особенность итальянских клятв. «_Dio mio!_» — это просто возглас внезапного удивления или восхищения; «_Madonna mia_,» — жалости и печали; а «_Per Cristo_,» — ненависти и мести. Именно во имя Христа (а не Бога, как у нас) произносятся проклятия и ругательства.
Итальянец набрасывается на людей и предметы, которые вызвали его гнев, и
причина этого очень проста. Христос для него — судья и мститель за всех,
и он изображён на каждой картине, которую он видит, начиная с Орканьи и Михаила
«Страшный суд» Анджело, в то время как Вечный Отец — это спокойная
старая фигура, склонившаяся над ним, когда он обрушивает проклятия на
проклятых. У Христа для него есть только два аспекта: один — как
_bambino_, или ребёнок, о котором он не заботится, и другой — как
ужасный мститель за всех. Эта клятва пришла из Средневековья, когда на Христа смотрели в основном с этой точки зрения, но в наши дни Его считают невинным младенцем на коленях у Мадонны. Как правило, клятвы итальянцев приятны, и они не забыли некоторые из них.
древние предки использовали. Они до сих пор клянутся самым прекрасным из языческих божеств, богом весёлой природы Бахусом, и среди их самых распространённых восклицаний — «_Per Bacco_», «_Corpo di Bacco_» и даже иногда, особенно в Тоскане, «_Per Bacco d’India_» или «_Per Dingi_» (иногда _Perdinci_) _Bacco_ (для _Dionigi_). (К этому мы можем добавить,
что «_Per Diana_», «_Corpo di Diana_» до сих пор распространены.)

«У них также очень распространено ругаться каким-нибудь красивым растением, например,
каперсами (_capperi_) или плодами земляничного дерева (_corbezzoli_), а также
архиерей, _arciprete_, кем бы он ни был. И они не гнушаются
выражать свои чувства в особых случаях, даже призывая в свидетели капусту (_Cavolo_).

 К этой категории относится «_Persicomele!_» («Персики и яблоки!») —
любимое восклицание весёлого священнослужителя в наброске Марио
Пратези, процитированном в этом томе. Также стоит вспомнить, как другой
Тосканский писатель Ренато Фучини изображает добросовестного священника, потрясённого
грубостью своего церковного начальства, которое
«_клянется_» и «_божится_» на каждом шагу
провокация — нейтрализуйте эффект, так сказать, добавив более мягкое и
уместное «_Bacco_». Тосканцы славятся по всей Италии своими непристойными ругательствами. Пратези говорит о «богохульстве в соответствии с жестокой тосканскими обычаями», а один писатель, проведший несколько недель в
Сорренто, в разговоре с лодочником предложил ему угадать, из какой части Италии он родом. Мужчина безуспешно назвал несколько провинций, а когда ему сказали, что его пассажир — флорентиец, он не поверил: «Потому что вы не оскорбляли святое имя
Дио». Но в этом отношении, я считаю, сицилийцы и неаполитанцы
не сильно отстают от тосканцев. Их ругательства не похожи на те, что
произносят английские торговцы на пристани или лодочники, — это
повторение более или менее непристойных «ругательств» без особой
логики или смысла. Скорее, это система изощрённых проклятий, в
которых обидчику подробно желают самых ужасных бедствий, или же
поток неприкрытых оскорблений, обращённых к невидимым силам, к
которым обращаются без каких-либо околичностей. «Он ушёл,
проклиная на чём свет стоит».
слов (_bestemmiando parolacce_), которых достаточно, чтобы заставить небо и землю
содрогнуться», — говорит Верга.

«Но самая распространённая клятва, — продолжим нашу цитату, — это _accidente_,
или апоплексический удар, о котором говорят при любых обстоятельствах. Обычно это слово используется как ругательство или восклицание, но когда оно произносится в гневе намеренно как проклятие в форме «Ch’un accidente te piglia» («Да поразит тебя апоплексический удар!»), это самое ужасное проклятие, которое когда-либо слетало с уст католика, потому что его истинный смысл таков: «Да поразит тебя такая внезапная смерть, что ты не успеешь ничего понять».
шанс получить отпущение грехов от священника и таким образом попасть в ад». И поскольку каждый истинный католик надеется, исповедуясь на смертном одре, получить отпущение грехов и прощение за все свои прегрешения, это проклятие, лишая его такой возможности, подвергает его душу абсолютной опасности быть проклятым; более того, если он не исповедуется случайно перед самым апоплексическим ударом, то отправляется прямиком в ад. Существо, название которого неприлично произносить в приличном обществе, редко упоминается в
Римское имя Дьявола, и наша фраза «Иди к дьяволу»
шокирует итальянцев, но они смягчают его имя, превращая в «_Диамине_» или «_Диаскане_», и таким образом спасают свою совесть и язык от оскорбления».[3]

 Ещё одна особенность Аристофана, которая, по-видимому, так сильно пришлась по душе средневековому воображению по всей Европе, что сохранилась и после Средневековья, — это постоянное подчёркивание глупости и никчёмности женщин. Это доказывает, если уж на то пошло (как в басне о льве и статуе), что именно мужчины рассказывали истории и придумывали пословицы; в то же время, возможно, тенденция такова, что
в Италии это было более заметно, чем в других странах, и в коллекции,
которая должна была быть репрезентативной, казалось правильным привести
достаточное количество примеров, чтобы проиллюстрировать это. Такова довольно бессмысленная история
о Доменико да Чиголи, сохранившаяся в коллекции 1600 года, и если вы
пролистаете две страницы наших пословиц, то увидите то, что в противном
случае могло бы показаться несправедливым соотношением женоненавистнических
настроений.

Ни один обзор юмористической литературы Италии не будет полным, если
не принимать во внимание пагубное влияние цензуры,
упразднён только в течение последних тридцати лет. Опасным, если не смертельным, как
должно быть такое учреждение для литературы в целом, юмористический
_жанр_ ощущает его влияние больше, чем любой другой. Можно сказать, что, учитывая поразительную длину, на которую ранние сатирики и даже более современные авторы с довольно приличной репутацией заходили в своих оскорблениях хорошего вкуса, не говоря уже о морали, удивительно, что им вообще было на что жаловаться в плане ограничений. Но враждебность политической цензуры, по-видимому,
приберегали для всего, что отдавало либерализмом, — термин, который включал в себя самую мягкую критику правительства или его действий; в то время как инквизиция всегда была склонна считать малейшее подозрение в еретической догме в теологии гораздо более тяжким преступлением, чем любая непристойность. Даже если бы цензура была более строгой в этом направлении,
возможности для производства контрабанды нейтрализовали бы её ограничения,
в то время как она лежала мёртвым грузом на всей здоровой интеллектуальной деятельности.
Человеческий разум, который якобы свободен в некоторых направлениях, порабощён, если он скован в чём-либо. Знание о том, что политика, религия или любая другая тема является запретной, оказывает парализующее воздействие на разум даже тех писателей, у которых нет особого желания развивать эту тему. Это похоже на запрет Синей Бороды на сотую комнату: запертая дверь не только сразу вызывает желание войти, но и девяносто девять открытых дверей сразу теряют всякий интерес. Если бы понадобился практический комментарий к «Ареопагитикам» Мильтона, его можно было бы найти в
история недолго просуществовавшего журнала «Conciliatore», основанного Сильвио Пеллико и его друзьями в Милане примерно в 1818 году. История даёт яркое представление о римской цензуре при папском правительстве до 1870 года.

«Ничто не может быть ни опубликовано, ни поставлено в Риме без предварительной
цензуры и получения разрешения от «Custodes morum et rotulorum». И это не просто формальность; напротив,
это суровое испытание, после которого многие пьесы выходят настолько искажёнными, что их едва
ли можно узнать. Перо цензора иногда так
безжалостно вырезаются целые акты и сцены, так что фрагменты
недостаточно связаны между собой, чтобы действие было понятным, а
иногда вообще отказывают в разрешении на постановку пьесы. В наши
дни порочные люди так готовы ухватиться за любые слова,
выражающие либеральные настроения, и так склонны придавать
политическое значение невинным фразам, что цензору приходится
надеть свои лучшие очки. Однако зрители настолько извращённы, что его
максимальные усилия часто оказываются тщетными, и иногда пьесы запрещают
быть снятыми с афиш после того, как они были сыграны с разрешения.

«То же самое происходит с либретто опер, и некоторые из
требований напоминают басню о страусе, который, просто спрятав голову,
наивно полагает, что может сделать невидимым всё своё тело.
Подражая этой замечательной птице, они пытались скрыть непристойность некоторых известных опер, с каждым ариозо и каждым словом которых римляне были знакомы, просто меняя название и имена персонажей, в то время как сюжет оставался неизменным. Таким образом, некоторые скандальные
и постыдные истории, связанные с именем Александра VI. и
семьёй Борджиа, привели к тому, что название знаменитой оперы Доницетти, которую
может спеть любой римский мальчишка, было изменено на «Елена
Да Фоска», и только под этим названием её разрешено исполнять. Точно так же
В «Пуританах» Эльвиры Уолтон в знаменитом дуэте
«Suoni la Tromba» слова «gridando libert;» (крича «свобода»)
 становятся «gridando lealt;» (крича «верность») — свобода — это такая вещь, о которой в Риме чем меньше говорят и поют, тем лучше.
Дружелюбное правительство, не желая поощрять веру в дьяволов,
переименовывает «Роберто-дьявола» в «Роберто в Пикардии» и скрывает имя Вильгельма Телля под именем Родольфо ди Стерлинка. «Гугеноты»
 в Риме таким же образом становятся «Англичанами», а «Норма»
превращается в «Лес Ирминсак». И всё же, несмотря на это,
основные арии и ансамблевые произведения продаются во всех магазинах
под своими оригинальными названиями. О, папский страус! Какая птица глупее тебя?

 Из «Воспоминаний» Мингетти мы узнаём, что в 1864 году в Болонье (тогда в
В Папской области) любое издание должно было пройти через не менее чем _семь_ цензурных инстанций и получить одобрение: (1) Литературного
цензора; (2) Церковного цензора; (3) Политического цензора; (4)
Святого офиса (Инквизиции). Затем следовало (5) разрешение от епископа
епархии; (6) разрешение от полиции; (7) окончательная проверка
Инквизицией.

Осталось сказать несколько слов о переводах, включённых в этот
том. Когда я находил существующие версии, подходящие для моих целей, я
использовал их, всегда указывая источник; в других случаях я
Я сам перевёл необходимые отрывки. При этом я стремился скорее дать целостное представление о том, что автор имел в виду, в стиле, который, по крайней мере, давал бы некоторое представление о его тоне и методе изложения, чем воспроизвести его точные слова, и любой, кому было бы любопытно изучить оригиналы, часто обнаружил бы значительные вольности в тексте. Здесь я расширил, а там сократил — иногда перефразировал, приводя соответствующие английские идиомы или пословицы, — иногда старался сохранить пикантную оригинальность
в оригинале, передавая манеру речи в том виде, в каком она существует. «Он сказал, что будет носить это на пальце до Судного дня» — для обозначения неизгладимого воспоминания о ране; и «Это стоит того, чтобы выколоть себе глаза» — «проделать дыру в воде» (напрасный труд); «Доволен, как на Пасху» (_contento come una pasqua_) — яркие и живописные выражения, которые жаль скрывать за более распространёнными фразами. Образцы взяты из всех периодов итальянской
литературы и, насколько это возможно, представляют все её направления;
Однако, как уже было отмечено, в этом обширном регионе есть несколько богатых и плодородных участков земли, на которых мы смогли собрать мало или вообще ничего. Нельзя утверждать, что эта коллекция в каком-либо смысле является полной или исчерпывающей; но «Флорилегий» переводов никогда не может быть чем-то иным, кроме как очень жалким представителем оригинальной литературы.


 _ПРИМЕЧАНИЕ._

 Мы выражаем признательность следующим издательствам за
 любезно предоставленные разрешения на перевод
 отрывки из опубликованных ими произведений, которые будут включены в этот сборник:
— господину Ульрико Хопли за разрешение включить отрывок из «Вегли ди Нери» Ренато Фучини;
— господину Дж. Барбере из Флоренции за разрешение включить отрывок из его издания «В провинции» Марио Пратези и отрывок из «Сан-Панталеоне» Габриэле д’Аннунцио;
— господам Фрателли Тревес, за
 разрешение включить отрывки из Верги и Эдмондо де Амичи;
 и господам Чепмену и Холлу, за разрешение включить отрывок
 из «Римской одежды» мистера Стори. Мы также выражаем благодарность мистеру Луиджи
 Капуане за любезное разрешение включить в этот сборник переводы
 отрывков из его произведений.




 ИТАЛЬЯНСКАЯ ЮМОРИНКА.




 _ПОЭТ ЖАЛУЕТСЯ НА БЕСПОКОЙНЫХ ДРУЗЕЙ._


 «Сочини мне сонет или канцону».
 Говорит тот, у кого скудная и короткая память.
 Ему кажется, что, дав мне
 тему, он ничего не оставил мне, чтобы моя душа не тревожилась.
 Увы! он не знает, как сильно я страдаю
 И мешал, —ни каких бессонных ночей я не дремлю.,
 Мучительнее всего ворочаться с боку на бок.,
 Прежде чем из моего сердца я выжму эти стихи — мой долг.
 За свой счет, тогда я делаю три точные копии.
 — Хорошо, что раньше все было правильно.
 Я рассылаю это среди сынов человеческих;
 Но одна вещь, превыше всего остального, сильно раздражает меня—
 Ни у кого никогда не хватало вежливости сказать:
«Вот, друг, возьми это, а за бумагу заплати!»
 Иногда, конечно, они могут
 Угостите меня полпинтой мальвазии,
 И считайте, что они щедро меня вознаградили.
 _Антонио Пуччи_ (1375).




 _КАЛАНДРИНО НАХОДИТ КАМЕНЬ ГЕЛИОТРОП._


[Иллюстрация]

 Не так давно в нашем городе Флоренции жил художник по имени
Каландрино, человек недалёкого ума, был очень склонен к новшествам. Большую часть времени он проводил в компании двух братьев-художников, Бруно
и Буффамакко, которые были весёлыми и жизнерадостными, а также немного сатиричными.
 В то же время во Флоренции жил молодой человек, очень привлекательный
Манеры, остроумные и приятные, принадлежали Мазо дель Саджо, который, прослышав о крайней простоте Каландрино, решил позабавиться, используя его любовь к чудесному, и разжечь его любопытство новыми и удивительными историями. Поэтому, случайно встретив его однажды в церкви Святого Иоанна и увидев, что он внимательно рассматривает картину и скульптуру в дарохранительнице, недавно установленной над алтарём в этой церкви, он решил, что нашёл подходящую возможность претворить свой план в жизнь, и познакомил
один из его друзей, узнав о его намерениях, подошёл вместе с ним к тому месту, где сидел Каландрино, и, казалось, не замечая его присутствия, начал разговор о качествах драгоценных камней, о которых Мазо говорил со всей уверенностью опытного и искусного гранильщика. Каландрино с интересом прислушивался к их беседе и, поняв по их громким голосам, что разговор не был личным, обратился к ним. Мазо был немало этому рад,
и, продолжая свой рассказ, Каландрино спросил его, где эти
камни можно было найти. Масо ответил: «В основном они встречаются в изобилии
Берлинзоне, недалеко от города Баски, в стране под названием Бенгоди, в
где виноградные лозы обвязывают сосисками, гусь продается за пенни, а
гусята, отданные в придачу; где также есть высокая гора
из тертого сыра пармезан, на которой живут люди, единственным занятием которых
заключается в приготовлении макарон и других деликатесов, отваривании их в бульоне из каплунов,
а затем раздаче их всем, кто решит их поймать; и
рядом с горой протекает река белого вина, лучшего, что когда-либо было
выпили, и в нём не было ни капли воды». «О!» — воскликнул Каландрино, —
«какая восхитительная страна, в которой можно жить! Но, пожалуйста, сэр, скажите мне, что они делают с каплунами после того, как их отварят?» «Баски, — сказал Мазо, — съедают их всех!» «Вы, — спросил Каландрино, — когда-нибудь бывали в этой стране?» «Как, — ответил Мазо, — вы спрашиваете меня, бывал ли я там когда-нибудь?» По меньшей мере в тысячу раз! — И как далеко, прошу вас, эта счастливая земля от нашего города? — спросил Каландрино. — По правде говоря, — ответил Мазо, — мили едва ли поддаются подсчёту, но по большей части мы путешествуем
когда мы лежим ночью в своих постелях, и если человек видит правильный сон, он может оказаться там через несколько минут».... Каландрино, заметив, что Мазо произносит все эти речи с твёрдым и серьёзным выражением лица, поверил им всем и сказал с большой простотой: «Поверьте мне, сударь, это слишком далёкое путешествие для меня, но если бы оно было немного ближе, я бы хотел сопровождать вас». Но теперь, когда мы разговариваем, позвольте мне спросить вас, сэр, есть ли в той стране драгоценные камни, о которых вы говорили? — Да, конечно, — ответил Мазо, — там есть два
В тех краях можно найти два вида таких камней, и оба обладают выдающимися свойствами. Один вид — это песчаники Сеттиньяно и Монтизеи... Другой — это камень, который большинство наших камнерезов называют гелиотропиумом, и он обладает удивительными свойствами, потому что тот, кто носит его при себе, становится невидимым на то время, на которое пожелает».
 Тогда Каландрино сказал: «Это действительно удивительно, но где ещё можно найти эти камни?» На что Мазо ответил: «Их нередко можно встретить на нашем Муньоне». «Какого они размера и цвета?»
— Этот камень? — спросил Каландрино. — Он разных размеров, — ответил Мазо, — некоторые крупнее других, но все одинаково чёрные. Каландрино, припоминая всё это и притворяясь, что у него срочные дела, попрощался с Мазо, втайне решив отправиться на поиски этих камней, но не предпринимать ничего, пока не увидит своих друзей, Бруно и Буффамакко, к которым он был очень привязан. Найдя их и рассказав им о чудесном камне, он
предложил им немедленно отправиться на его поиски. Бруно показал
Он согласился, но, повернувшись к Буффальмакко, сказал: «Я полностью согласен с Каландрино, но я не думаю, что сейчас подходящее время для наших поисков, так как солнце уже высоко и так жарко, что все камни на Мугноне будут высушены и раскалены, и самые чёрные из них будут казаться самыми белыми. Но утром, когда на земле будет роса, а солнце ещё не высушит землю, каждый камень будет иметь свой истинный цвет». Кроме того, на равнине сейчас работает много людей, которые,
увидев, что мы заняты таким серьёзным поиском, могут догадаться, что мы ищем
и, возможно, нам посчастливится найти камни раньше, и тогда мы сможем
вознаградить себя за труды. Поэтому, на мой взгляд, этим делом нужно заняться рано утром, когда чёрные камни будет легко отличить от белых, и праздничный день подходит для этого лучше всего, потому что никто не будет нас искать. Буффальмакко одобрил совет Бруно, и Каландрино согласился с ним. Они решили, что в следующее воскресенье утром все отправятся на поиски камня, но Каландрино
прежде всего он попросил их никому не рассказывать об этом,
так как ему доверили это в строжайшей тайне. Каландрино с нетерпением
ждал воскресного утра, когда он позвал своих товарищей
до рассвета. Затем они все вышли из города через ворота
Сан-Галло и не останавливались, пока не добрались до равнины Мугноне,
где сразу же начали поиски чудесного камня.
Каландрино крался впереди двух других, убеждая себя, что он рождён для того, чтобы найти гелиотроп, и оглядываясь по сторонам
Он отверг все остальные камни, кроме чёрного, которым наполнил сначала свою грудь, а затем оба кармана. Затем он снял свой большой фартук для рисования, который подпоясал, как мешок, и наполнил его тоже. И, всё ещё не удовлетворившись, он расстелил свой плащ, который тоже был набит камнями, и тщательно его завязал, опасаясь потерять самые лучшие из них. Буффальмакко и
Бруно в это время внимательно наблюдали за Каландрино и заметили, что
он уже полностью нагрузился и что время их обеда подошло
Подойдя ближе, Бруно, согласно их уговору, сказал Буффамакко, притворяясь, что не видит Каландрино, хотя тот был недалеко от них: «Буффамакко, что случилось с Каландрино?» Буффамакко, который видел его совсем рядом, оглядываясь по сторонам, словно желая найти его, ответил: «Я видел его только что перед нами, совсем рядом». «Несомненно», — сказал
Бруно, «он ускользнул от нас и тайком отправился домой ужинать,
выставив нас дураками, и оставил нас собирать чёрные камни на этих
палящих равнинах Мугноне». Каландрино, услышав, как они используют эти
Слова, которые он услышал, стоя так близко к ним, навели его на мысль, что он завладел настоящим камнем и что благодаря его свойствам он стал невидим для своих товарищей. Его радость была безграничной, и, не сказав ни слова, он решил как можно скорее вернуться домой, оставив своих друзей на произвол судьбы. Буффальмакко, поняв его намерения, сказал Бруно: «Зачем нам здесь оставаться? Давайте вернёмся в город». На что Бруно ответил: «Да, давайте уйдём, но я клянусь,
что Каландрино больше не будет выставлять меня дураком, и будь я сейчас так же близко
ему, как я был не так давно, я дал бы ему такой памяти на
каблук с этого Флинт камень, как следует держаться от него месяц, и дать ему
прочное урок;” и до того, как он хорошо закончил словами он ударил
Каландрино нанес сильный удар камнем по пятке. Хотя удар
был, очевидно, очень болезненным, Каландрино по-прежнему хранил молчание и
только ускорил шаг. Тогда Буффаламмакко, подобрав другой большой камень,
сказал Бруно: «Видишь этот камешек? Если бы Каландрино был здесь,
он получил бы хороший удар в пах», — и, прицелившись, он
Он бросил его и сильно ударил Каландрино по спине; а затем всю
дорогу по равнинам Мугноне они только и делали, что забрасывали его
камнями, шутя и смеясь, пока не подошли к воротам Сан-Галло.
Затем они бросили оставшиеся камни, которые собрали, и,
пройдя перед Каландрино в ворота, рассказали стражникам обо всём, что
произошло. Стражники, чтобы поддержать шутку, делали вид, что не
видят Каландрино, когда он проходил мимо них, и им было очень
смешно наблюдать, как он потеет и стонет под тяжестью своего груза. Не останавливаясь
оказавшись в каком-либо месте, он направлялся прямиком в свой дом, который находился неподалёку от мельниц, и никто его не встретил и не увидел, так как все были на ужине. Когда он вошёл в свой дом, готовый рухнуть под тяжестью своего бремени, его жена — красивая и скромная женщина по имени Монна
Тесса, которая случайно оказалась наверху лестницы, была
сбита с толку и раздражена его долгим отсутствием и несколько сердито
воскликнула: «Я думала, что дьявол никогда не позволит тебе вернуться домой! Весь
город уже поужинал, а мы останемся без ужина». Когда
Каландрино услышал эти слова и понял, что его жена видит его.
Он впал в ярость и воскликнул: «Несчастная, ты погубила меня, но я отплачу тебе за это».
Поднявшись в маленькую комнату и избавившись от камней, он снова спустился к жене, схватил её за волосы, повалил на землю и стал безжалостно бить и пинать.
Буффальмакко и Бруно, повеселившись немного с охранниками у ворот, неторопливо последовали за Каландрино и,
Придя к нему домой и услышав шум наверху, они позвали его. Каландрино, всё ещё в ярости, подошёл к окну и
попросил их подняться к нему. Они, изображая крайнее удивление, поднялись по лестнице и увидели, что пол в комнате завален камнями, а жена Каландрино сидит в углу, вся в синяках, с растрёпанными волосами и окровавленным лицом, а сам Каландрино, усталый и измученный, лежит на стуле. Посмотрев на него некоторое время, они сказали: «Ну что, Каландрино, как ты?»
— Ты строишь дом, раз у тебя столько камней? — а затем добавил: — А что случилось с Монной Тессой? Ты, наверное, её бил! Что всё это значит? Каландрино,
изнурённый переноской камней, охваченный яростью и, кроме того,
огорчённый постигшим его несчастьем, не мог собраться с духом, чтобы
ответить. На это Буффаламмакко ответил: «Каландрино, если у тебя
есть причины для гнева в каком-либо другом месте, то тебе не следовало
такая насмешка ваших друзей, как вы сделали день, который унес нас в
равнины Mugnone, как пара идиотов, и оставив нас есть
не прощаясь с нами, или столько торгов Добрый день. Но будь уверен,
это последний раз, когда ты служишь нам таким образом”.
Каландрино, немного придя в себя, ответил: “Увы! друзья мои, не обижайтесь!
дело совсем не в том, что вы думаете! Несчастный
я человек! Я нашёл редкий и драгоценный камень, о котором вы говорите,
и расскажу вам всю правду. Когда вы спрашивали друг друга
В первый раз, когда со мной это случилось, я был рядом с вами, не более чем в двух ярдах от вас, и, поняв, что вы меня не видите, я пошёл впереди вас, улыбаясь про себя, чтобы услышать, как вы изрыгаете на меня свой гнев», — и он рассказал всё, что произошло с ним по дороге домой, и, чтобы убедить их, показал, где его ударили по спине и по пятке, а затем добавил: «Когда
Я прошёл через ворота, я видел, как вы стояли с охраной, но благодаря
камню, который я носил на груди, вы меня не заметили;
идя по улицам, я встретил много друзей и знакомых,
которые ежедневно останавливаются и разговаривают со мной, и всё же ни один из них не обратился ко мне, когда я проходил мимо, оставаясь для них невидимым. Но когда я наконец добрался до своего дома, эта дьяволица, ожидавшая меня на лестнице, по несчастью, увидела меня, — а вы хорошо знаете, что женщины лишают всё добродетели, — так что я, который мог бы назвать себя единственным счастливым человеком во Флоренции, теперь самый несчастный из всех.
Поэтому я справедливо избил её, насколько позволяли мои силы,
и я не знаю причин, по которым я не должен был бы разорвать её на тысячу кусков,
ибо я вполне могу проклясть день нашей свадьбы и час, когда она вошла в мой дом». Буффальмакко и Бруно, услышав это, изобразили величайшее изумление, хотя и были готовы расхохотаться.
но когда они увидели, что Каландрино в ярости поднялся, намереваясь снова ударить свою
жену, они встали между ними, заявляя, что она ни в чём не виновата, а виноват он сам, который, заранее зная, что женщины лишают всё добродетели, не приказал ей не появляться в его присутствии весь день, пока он не успокоится
сам убедился в настоящих свойствах камня; и что, несомненно,
Провидение лишило его удачи, потому что, хотя его друзья сопровождали его и помогали в поисках, он обманул их и не позволил им разделить с ним радость от находки. После долгих разговоров они с трудом помирили его с женой и, оставив его в отчаянии из-за потери гелиотропа, ушли.

[Иллюстрация]

[Иллюстрация]

 _Джованни Боккаччо_ (1313–1375).




 _ИСТОРИЯ О ДАНТЕ И КУЗНЕЦЕ._


Когда Данте пообедал, он вышел из дома и, проходя мимо Порта Сан-Пьетро,
услышал, как кузнец бьёт молотом по наковальне и напевает какие-то
строфы, путая строки, искажая и запутывая их, так что Данте
показалось, что он получил серьёзную травму. Он ничего не сказал, но, войдя в кузницу, где было много железных изделий, взял свой молот, клещи, весы и многое другое и выбросил всё это на дорогу.
Кузнец, обернувшись к нему, закричал: «Что ты, чёрт возьми, делаешь? Ты что, с ума сошёл?» «А что ты делаешь?» — спросил Данте. «Я занимаюсь своим делом, — сказал кузнец, — а ты портишь мою работу, выбрасывая её на дорогу». Данте сказал: «Если ты не хочешь, чтобы я портил твои вещи, не порти мои». «Какие твои вещи я порчу?» — спросил мужчина. И Данте ответил: «Ты поёшь что-то из моего, но не так, как я это сделал. У меня нет другого ремесла, кроме этого, а ты портишь его для меня». Кузнец, слишком гордый, чтобы признать свою ошибку,
но, не зная, что ответить, он собрал свои вещи и вернулся к работе; и когда он снова запел, он запел о Тристраме и Ланселоте и оставил
Данте в одиночестве.

 _Франко Саккетти._ (1335–1400).




 _ГОСПОДИН БЕРНАБО И МЕЛЬНИК._


Мессер Бернабо, правитель Милана, был перехитрен хитроумными доводами мельника и пожаловал ему ценную бенефицию. В своё время этот правитель внушал страх всем остальным правителям, и хотя он был жесток, в его жестокости была доля справедливости. Среди
многие случаи, которые с ним произошло именно это—что богатый аббат, на
определенное деяние по неосторожности (в том, что он не правильно поступает две гончие
принадлежащие сказал Господь, и так было испорчено настроение), был им
штраф 4000 _scudi_. На это аббат начал просить о пощаде, и
упомянутый господь вслед за этим сказал ему: “Если ты объявишь мне четыре вещи,
Я отпущу всё, и вот что я хочу:
расскажи мне, как далеко отсюда до рая, сколько воды в море, что
делают в аду и чего стоит моя жизнь.
человек”. Игумен, услышав это, начал вздыхать, и считал себя в
хуже участи, чем прежде; тем не менее, ради мира и, чтобы выиграть время,
он молился Bernab;, что это порадовало бы его, чтобы предоставить ему срок для
отвечает на такие глубокие вопросы. И господь даровал ему все это
на следующий день и, как человек, которому не терпелось услышать конец дела,
заставил его дать гарантию, что он вернется. Аббат вернулся в своё аббатство очень печальным и задумчивым, пыхтя и отдуваясь, как испуганная лошадь. Добравшись туда, он встретил мельника
один из его арендаторов, увидев его в таком состоянии, сказал:
«Господин, что с вами, почему вы так пыхтите и дуетесь?» Аббат ответил: «У меня есть на то веская причина, потому что его светлость погубит меня, если я не расскажу ему о четырёх вещах, которые не смогли бы сделать ни Соломон, ни Аристотель». Мельник спросил: «Что это за вещи?» Аббат рассказал ему. Тогда мельник немного подумал и сказал аббату: «Сэр, я вытащу вас из этой передряги, если вы захотите». Аббат
ответил: «Дай Бог, чтобы так и было!» Мельник сказал: «Я думаю, что мы оба
Бог и святые будут благосклонны». Аббат, не зная, что он будет делать, сказал: «Если ты сделаешь это, возьми у меня всё, что пожелаешь, ибо ты не попросишь у меня ничего такого, чего я не дам тебе, если это будет возможно».... Тогда мельник сказал: «Я надену вашу рясу и капюшон,
и я сбрею бороду, а завтра утром, очень рано, я войду к нему,
скажу, что я аббат, и решу четыре вопроса так, что, я думаю, он будет доволен». Аббат
не мог ждать ни минуты, чтобы поставить мельника на место, и
так и было сделано. Рано утром мельник отправился в путь и, добравшись до ворот дома Бернабо, постучал и сказал, что такой-то и такой-то аббат хочет ответить на некоторые вопросы, которые задал ему господин. Господин, желая услышать, что хочет сказать аббат, и удивляясь, что тот вернулся так быстро, велел его позвать. Мельник,
вошедший в его кабинет, который был не очень хорошо освещён, поклонился,
держа руку как можно ближе к лицу, и Бернабо спросил его, может ли он ответить на четыре вопроса.
И он ответил: «Мой господин, это я. Вы спросили, как далеко отсюда до
небес; отсюда до них ровно тридцать шесть миллионов, восемьсот
пятьдесят четыре тысячи, семьдесят две с половиной мили и двадцать два
ярда». Бернабо сказал: «Ты очень точно всё подсчитал; как ты это
докажешь?» Мельник ответил: «Измерьте расстояние, и если оно не
совпадёт с тем, что я говорю, можете повесить меня за шею». Во-вторых, вы спросили, сколько воды в море. Это было очень трудно выяснить, потому что море никогда не стоит на месте, и в нём
Всегда добавляется что-то ещё, но я выяснил, что в море
25 982 000 000 бочонков, 7 бочек, 12 галлонов и 2 стакана». Господин
спросил: «Откуда ты это знаешь?» Мельник ответил: «Я посчитал
так хорошо, как только мог. Если вы мне не верите, пошлите за бочками и
измерьте. И если это не так, вы можете меня четвертовать». В-третьих, ваша светлость спросили, что происходит в аду. В аду вас будут вешать, пытать, четвертовать и отрубать головы — не меньше и не больше, чем то, что ваша светлость делает здесь».
Бернабо спросил: «На каком основании ты это утверждаешь?» Он ответил: «Я
разговаривал с человеком, который был там, и именно от него
Данте Флорентиец услышал то, что он написал о чертях;
но этот человек мёртв, и если вы мне не верите, пошлите и спросите его.
В-четвёртых, вы бы знали, сколько стоит жизнь вашей светлости,
и я говорю, что она стоит двадцать девять пенсов». Когда мессер Бернабо услышал
это, он в ярости повернулся к нему и сказал: «Да поразит тебя чума!
 Ты думаешь, я стою не больше глиняного горшка?» Мельник
Тот ответил, не без большого страха: «Мой господин, прислушайтесь к доводам разума. Вы знаете, что нашего Господа продали за тридцать пенсов. Я уверен, что вы стоите на один пенни меньше, чем он». Услышав это, Бернабо решил, что этот человек не может быть аббатом, и, пристально глядя на него и понимая, что он гораздо умнее аббата, сказал ему: «Ты не аббат». Страх, охвативший мельника, каждый может себе представить. Он упал на колени и, сложив руки, стал молить о пощаде, говоря Бернабо, что он арендатор
мельница в аббатстве, и как и почему он предстал перед ним в этом обличье,
и что это было скорее для его удовольствия, чем из каких-либо дурных намерений. Но
Бернабо, услышав это, сказал: «Что ж, раз он сделал тебя аббатом, а ты, по вере Божьей, стоишь больше, чем он, я утверждаю тебя в должности. И я хочу, чтобы отныне ты был аббатом, а он — мельником, и чтобы ты получал все доходы монастыря, а он — мельницы». И так он устроил, чтобы до конца его жизни мельник был аббатом, а аббат — мельником.

 _Франко Саккетти._




 _КАК БЫЛ СОЗДАН СЕР НАСТАДЖО В ЦЕРКВИ._


 Фаустино из Болоньи был влюблён в прекрасную Евгению, но не мог с ней встретиться из-за враждебности её родителей, которые очень строго следили за ней и не подпускали её к нему, насколько это было возможно. Однако её мать, будучи набожной, не хотела, чтобы она отказывалась от своего обычного посещения богослужений, и сама сопровождала дочь каждый раз.
утром, чтобы послушать мессу в церкви рядом с их домом, но в такой ранний час, что даже городские ремесленники, не говоря уже о местной знати, ещё не проснулись. И там она слушала службу, которую священник проводил специально для неё, хотя там могли присутствовать и другие люди, которые имели привычку вставать рано.

[Иллюстрация]

 Среди них был некий торговец зерном по имени Сер Настаджио де’
Родиотти, человек, который заключил немало выгодных сделок и преуспел в своём ремесле, но при этом был настолько набожен, что
ни за что на свете не заключил бы ростовщический договор и даже не стал бы спекулировать, не посетив сначала мессу. Он не упускал ни единой возможности показаться в церкви одним из первых прихожан и был готов к работе ещё до того, как просыпалась большая часть его сограждан.

Вскоре до ушей Фаустино, как предполагается, благодаря добрым
советам молодой леди, дошло, что каждое утро в одной из церквей
проходит месса, и он узнал, кто на ней присутствует и как туда
добраться.
Обрадовавшись этой новости, её возлюбленный решил вставать немного раньше, чем обычно, чтобы воспользоваться тем же преимуществом, что и его возлюбленная, и начать день с религиозных обрядов. Для этого он переоделся, чтобы обмануть бдительную мать, прекрасно понимая, что она так рано приходит к дочери, чтобы скрыть её от его глаз. Таким образом, юная леди заслужила
честь привести Фаустино в церковь, где они смотрели друг на друга с
предельной преданности, за исключением тех случаев, когда упомянутый выше несчастный торговец, как это часто случалось, оказывался прямо у них на пути и прерывал безмолвное единение душ. И делал он это так досадно, что они едва ли могли хоть на мгновение взглянуть друг на друга, не подставив себя под его пытливый взгляд и зоркое наблюдение. Крайне недовольный такой инквизицией, влюблённый часто желал, чтобы набожный торговец зерном оказался в чистилище или хотя бы молился в другой церкви. Такая антипатия
В конце концов он решил, что должен убедить сира Настаджио уйти оттуда. Наконец он придумал план, который, по его мнению, должен был сработать, будучи в равной степени безопасным и забавным. Он без промедления поспешил к священнику, который совершал богослужение, и обратился к нему со следующими словами: «Всегда считалось, мой добрый мессер Пастор, что посвящать себя помощи нашим беднейшим братьям — это самое возвышенное и похвальное дело.
 И вы, несомненно, знаете об этом гораздо лучше, чем я могу вам рассказать... Но есть
Многие, несмотря на свою бедность, стыдятся просить милостыню. Теперь я думаю, что недавно заметил одного из них в вашей церкви. Раньше он был евреем, но недавно стал христианином, и его образцовая жизнь и поведение делают его во всех отношениях достойным этого имени. На земле нет более обездоленного существа, чем он, но при этом он настолько скромен, что, уверяю вас, мне часто было крайне трудно убедить его принять милостыню. Это действительно было бы благородным поступком
Если бы вы как-нибудь утром упомянули о его жестоких несчастьях, рассказав о его обращении в нашу веру и о той удивительной скромности, с которой он пытается скрыть свои нужды. Это, вероятно, принесло бы ему щедрую жертву, и если вы будете так любезны, что сообщите мне об этом дне, я приведу с собой нескольких друзей, и мы наверняка найдём этого беднягу в вашей церкви».

 Наш добросердечный священник с радостью выполнил просьбу коварного влюблённого. Он предложил провести следующее воскресное утро, когда большое количество
люди будут присутствовать, сожалея, что его не предупредили об этом раньше. Затем Фаустино подробно описал торговца зерном, отметив, что бедняга всегда выглядел опрятно и чисто, так что он не мог его не узнать. Затем, попрощавшись с добрым монахом, он поспешил рассказать об этом проступке своим юным товарищам. В следующее воскресенье они пришли в церковь вовремя, даже
раньше, чем началась первая месса, и увидели мессера Настаджио на его обычном месте, окружённого толпой людей. Пройдя
Прочитав Евангелие и Символ веры и пробормотав несколько «Аве», добрый священник сделал паузу и огляделся. Затем, вытерев лоб и переведя дыхание, он снова обратился к прихожанам: «Возлюбленные братья, вы должны знать, что самое приятное, что вы можете сделать в глазах Господа, — это проявить милосердие к более бедным христианам... Поскольку я знаю, что вы не нуждаетесь в
милосердии, а, напротив, совершаете добрые дела, я не побоюсь сообщить
вам, что перед вами находится весьма достойный, но нуждающийся человек, который,
Хоть он и слишком скромен, чтобы взывать к вашему состраданию, но во всех отношениях он его достоин.
Прошу вас, сжальтесь над ним. Взгляните на него! — воскликнул он, указывая прямо на сэра
Настаджио: — Вот он! Ты и есть тот человек. Да! — продолжал он, пока торговец зерном смотрел на него в крайнем изумлении, — да, ты и есть тот человек! Твоя скромность больше не скроет тебя от глаз народа, которые теперь устремлены на тебя. Ибо, хотя ты когда-то и был
израильтянином, друг мой, теперь ты одна из заблудших овец,
которые были найдены, и если у тебя нет многого мирского, у тебя есть сокровище вечное
богатство». Всё это время он обращался к сэру Настаджио как словами, так и жестами, но бедный купец никак не мог убедить себя в том, что он и есть тот, на кого ему указывали. Поэтому, не двигаясь с места, он с некоторой неохотой сунул руку в карман, собираясь подать милостыню так же, как и остальные прихожане. Первым, кто
внёс свой вклад, был автор уловки, который, подойдя к тому месту, где стоял торговец, предложил ему милостыню и, несмотря на
Сер Настаджио бросил их в свою шляпу. И хотя разгневанный торговец воскликнул: «У меня кошелёк длиннее, чем у тебя уши!» — это ему не помогло. Добрый священник продолжил свою речь, не обратив внимания на замечание сера Настаджио, разве что сказав: «Не верьте его словам, добрые люди, но подавайте ему милостыню, подавайте ему милостыню; именно его скромная добродетель мешает ему принять её». Да, засунь их в карманы
доброго человека; наполни ими его шляпу, ботинки, одежду и
заставь его унести с собой плоды твоего милосердия». Тогда однажды
Снова обратив внимание на смущённого и разгневанного торговца, он воскликнул: «Не смотри так стыдливо, но возьми их, возьми их, ибо, поверь мне, добрый друг, многие более знатные и благородные люди оказывались в таком же жалком положении. Тебе следует считать это за честь, а не за что-то другое, поскольку твои нужды возникли не из-за твоего собственного недостойного поведения, а исключительно из-за того, что ты принял свет истины».

Едва священник закончил, как все прихожане бросились к тому месту, где стоял торговец,
стараясь первыми передать ему свои пожертвования, в то время как он тщетно пытался противостоять потоку благотворительных взносов, которые теперь поступали отовсюду. Ему также приходилось бороться со своей собственной алчностью, потому что он охотно принял бы деньги, хотя и делал всё возможное, чтобы отвергнуть их. Когда
шум немного утих, сир Настаджио начал нападать на священника в самых
яростных выражениях, пока проповедник не заподозрил, что его каким-то
образом ввели в заблуждение. Тогда он начал
он извинялся, как мог, за ошибку, в которую впал; но цель влюблённого была достигнута, и поступок нельзя было отменить. Ибо история быстро распространилась по всему городу, к бесконечному удовольствию всех его жителей, и больше сер Настаджио в ту церковь не заходил.

 _Джироламо Парабоско (XVI век)._




 _КАК АДВОКАТ ДОСТОЙНО ЗАРАБОТАЛ СВОИ ДЕНЬГИ._


В нашем городе жил-был один учёный адвокат, член
из знатного рода Кастелло, мессер Дионизио по имени. Имея возможность выступить на юридической арене вместе с другим адвокатом, чьё имя я сейчас не могу вспомнить, мессер Дионизио был нанят в качестве советника синьора Джованни де Бентивольи. Дело рассматривалось нашим уважаемым судьёй, мессером
Николоззо де Пикколомини из Сиены; и, как это часто случается с этими
джентльменами в мантиях, когда они глубоко погружаются в интересы своих
клиентов, они настолько проникаются делом своих подопечных,
что в конце концов противник нашего друга, не выдержав его язвительных насмешек,
Он открыто бросил вызов его чести и правдивости, что так возмутило мессера
Дионисио, что в порыве гневаВнезапно охваченный страстью, он сжал кулак и сильно ударил своего учёного оппонента по губам. Председательствующий судья, сильно возмущённый новым методом нашего друга приводить свои аргументы, решительно возразил ему и пригрозил применить к нему все меры наказания, предусмотренные законом, заверив его, что он поступил слишком мягко, не арестовав его на месте. Он бы осуществил свою угрозу, если бы не высокие качества и связи мессера Дионисио, которые его удержали. Он ответил на угрозы судьи самым безупречным образом.
— Достопочтенный претор, согласно нашему гражданскому праву,
я полагаю, вы сможете потребовать с меня только десять монет, — и,
сунув руку в карман, он достал десять широких золотых дукатов,
сказав: — Возьмите только то, что позволяет закон, а остальное верните мне. Но судья, в ярости набросившись на него, закричал: «За остальным вам придётся обратиться в другое место», — и снова поставил разъярённого советника на ноги. Быстро обернувшись к своему противнику, который теперь усердно чинил свою челюсть, и издав яростный
взывая к справедливости, наш друг снова обратился к нему: «Если это так, то я должен получить то, за что заплатил, и даже больше», — и он нанёс ему более сильный удар, чем прежде, в левую щёку. Затем он обратился к судье: «Ваша милость, вы заставили меня заплатить больше, чем стоят оба аргумента, которые я привёл прямо в лицо моему учёному брату; но оставьте деньги себе — он и впрямь жалкий адвокат, который не постеснялся воспользоваться своим оппонентом ради десяти дукатов. Я отомстил». И, повернувшись спиной к суду, он
Его брат-адвокат не смог ничего ответить и, горько сетуя и взывая к правосудию, обратился к судье. В конце концов он был вынужден проявить терпение, потому что, хотя суд и был несколько возмущён, он не мог удержаться от смеха, слушая необычные доводы Дионисио. Единственным приговором, вынесенным в тот день, было: «Тот, кто получил травму, понёс все убытки».

 _Сабадино дельи Аренти (ок. 1450–1500)._




 _«Весёлые шутки художника Буффалмакко».


Буонамико ди Кристофано, прозванный Буфальмакко, был учеником Андреа
Тафи и прославился как шут у Боккаччо. Франко Саккетти
также рассказывает, что, когда Буфальмакко был ещё мальчиком у Андреа, его хозяин
имел привычку вставать до рассвета, чтобы поработать, и будить своих
мальчиков. Это не понравилось Буонамико, которому пришлось
проснуться посреди своего самого крепкого сна, и он задумался о том, как бы помешать Андреа встать до рассвета и приступить к работе. Найдя в плохо убранной комнате тридцать больших жуков,
В подвале он прикрепил к каждой из них по маленькой свече и в тот час, когда Андреа обычно вставал, одну за другой просунул их через отверстие в двери в комнату Андреа, предварительно зажегши свечи. Его хозяин, проснувшись в час, когда нужно было позвать Буффаламко, увидел свет и в ужасе начал дрожать, как трусливый старик, которым он и был, и читать молитвы и повторять псалмы. Наконец, спрятав голову под одеяло, он больше не думал о том, чтобы позвать Буффаламко, и лежал, дрожа от страха, до рассвета.
Наступило утро, и он спросил Буонамико, видел ли тот, как и он, больше тысячи чертей. Буонамико ответил: «Нет», потому что он не открывал глаз и удивлялся, что его не позвали. «Что! — сказал Тафи. — Я думал о чём-то другом, а не о живописи, и решил пойти в другой дом». На следующую ночь, хотя Буонамико и положил в комнату Тафи всего трёх
жуков, он, из-за пережитого прошлой ночью ужаса и страха перед этими
несколькими дьяволами, совсем не мог уснуть и, как только рассвело,
вышел из дома, решив никогда не возвращаться, и отправился в путь.
много добрых советов, чтобы заставить его передумать. Наконец
Буонамико привёл к нему священника, чтобы тот его утешил. И Тафи, и Буонамико обсуждали этот вопрос. Буонамико сказал: «Я всегда слышал, что демоны — злейшие враги Бога, и, следовательно, они должны быть главными противниками художников, потому что мы не только всегда изображаем их уродливыми, но и не перестаём изображать святых на всех стенах, и таким образом люди, несмотря на демонов, становятся всё более и более набожными. Поэтому эти демоны, разгневанные на нас, как они
Ночью они сильнее, чем днём, и приходят, чтобы проделывать с нами эти трюки.
И будет ещё хуже, если мы не откажемся от этой привычки рано вставать».
С такими словами Буффальмакко уладил дело, и священник помог ему.
Так что Тафи перестал рано вставать, и дьяволы больше не бродили по дому по ночам со свечами. Но
не прошло и нескольких месяцев, как Тафи, движимый жаждой наживы и забыв о своих страхах, снова начал рано вставать и
Буффалмакко; после чего жуки снова начали появляться, пока он не был
Страх заставил его полностью отказаться от этого, и священник настоятельно
посоветовал ему сделать это. И пока в городе ходили слухи, ни Тафи, ни
какой-либо другой художник не осмеливались работать по ночам.

[Иллюстрация]

Во время росписи церкви монастыря в Фаэнце, во Флоренции,
Буффальмакко, который был очень небрежен и рассеян в одежде, как и в других
вещах, не всегда надевал капюшон и мантию, как было принято в то
время, и монахини, наблюдая за ним через возведённую ими ширму,
начали жаловаться, что им не нравится видеть его в
его камзол. В конце концов, поскольку он всегда появлялся в одном и том же виде, они
начали думать, что он всего лишь мальчик, который смешивает краски, и
дали ему понять через свою настоятельницу, что предпочли бы видеть его
хозяина, а не его самого. На это Буонамико добродушно ответил, что, когда придёт хозяин, он даст им знать,
однако понимая, как мало они ему доверяют. Затем
он взял табурет, поставил на него другой, а на него — кувшин или
кувшин для воды, закрепил на ручке крышку и накрыл
Он накрыл кувшин плащом, хорошо закрепив его за столами,
и, воткнув карандаш в горлышко кувшина, ушёл. Монахини,
снова пришедшие посмотреть на картину через проделанную ими дыру в ширме,
увидели предполагаемого мастера в его красивом наряде и, не сомневаясь,
что он трудится изо всех сил, выполняя совсем другую работу, чем та, что
делал мальчик, несколько дней были вполне довольны. Наконец, желая посмотреть, что хорошего сделал мастер за последние две недели (в течение которых Буонамико вообще не появлялся),
Однажды ночью, решив, что он ушёл, они пошли посмотреть на его картину и
были сбиты с толку, когда один из них, более смелый, чем остальные, обнаружил
торжествующего хозяина, который за две недели вообще не притронулся к работе. Но,
признав, что он обошёлся с ними так, как они того заслуживали, и что
выполненная им работа достойна похвалы, они послали своего слугу
позвать Буонамико обратно, и он с большим смехом вернулся к своей
работе, дав им понять разницу между людьми и кувшинами для воды и
что не всегда стоит судить о работе человека по его одежде. Так в
Через несколько дней он закончил картину, которая им очень понравилась,
за исключением того, что лица показались им слишком бледными и измождёнными. Буонамико,
услышав это и зная, что у аббатисы есть вино, которое считается лучшим во Флоренции, сказал им, что если они хотят исправить этот недостаток, то это можно сделать, только смешав краски с хорошим вином; и тогда, если нанести краску на щёки, они станут красными и более живыми. Добрые сёстры, услышав это и будучи готовы поверить во что угодно, всегда снабжали его превосходным вином.
он работал; и он, наслаждаясь вином, чтобы угодить им, сделал свои краски более свежими и яркими.

[Иллюстрация]

 _Вазари_ (1512–1574).


 У одного художника была картина, на которой был изображён бык, выглядевший лучше остальных. Когда Микеланджело Буонарроти спросили, почему художник сделал его более реалистичным, чем остальных, он ответил: «Каждый художник лучше всего изображает самого себя».

 _Вазари._


Другой художник написал историческую картину, в которой каждая фигура
была списана с картины какого-то другого художника, так что ни одна часть
картины не была его собственной. Её показали Микеланджело Буонарроти, и когда он
увидел её, один его близкий друг спросил, что он о ней думает. Он
ответил: «Он хорошо поработал, но в Судный день, когда все тела
снова обретут свои конечности, я не знаю, что станет с этой исторической
картиной, потому что от неё ничего не останется».

 _Вазари._




 _ХОР ИЗ «ЛА МАНДРАГОЛЫ»._


 Как счастлив он, как все могут видеть,
 Кому посчастливилось быть глупцом,
 И в то, что вы ему говорите, он всегда поверит!
 Никакие амбиции не могут его расстроить,
 Никакие страхи не могут его напугать,
 Которые обычно являются причиной
 Боли и раздражения.
 Этот наш доктор,
 Его не трудно порадовать —
 Если вы скажете ему, что это принесёт ему
 Радость и удовольствие.
 Он искренне поверит, что осёл может летать,
 Или что чёрное — это белое, а правда — ложь,
 Всё на свете он может забыть,
 кроме того, к чему стремится всем сердцем.
 _Никколо Макиавелли_ (1469–1527).




 _Монолог фра Тимотео._
 ФРА ТИМОТЕО (_один_).


 Я не мог уснуть этой ночью, размышляя о том, как
Каллимако и остальные были в порядке. Я пытался скоротать время в ожидании, занимаясь разными делами. Я прочитал утренние молитвы, главу из «Житий святых отцов», сходил
в церковь и зажёг погасшую лампаду, а также заменил покрывало на статуе Мадонны, которая творит чудеса. Сколько раз я говорил монахам, чтобы они следили за чистотой этого образа? А потом они удивляются, почему здесь нет благоговения! Я помню то время, когда здесь было пятьсот образов, а теперь их не больше двадцати. Это всё наша вина; мы не смогли сохранить репутацию этого места. Мы ходили
в процессии после службы каждый вечер и пели хвалебные песнопения каждую
субботу. Мы всегда давали здесь обеты, чтобы получить новые образы, и мы
Раньше мы поощряли мужчин и женщин, приходивших на исповедь, давать обеты. Теперь ничего подобного не делается, и мы удивляемся, что энтузиазма так мало! Какое поразительно малое количество мозгов у этих моих монахов!

 _Никколо Макиавелли._




 СРЕДНЕВЕКОВЫЙ СТУДЕНТ.


Однажды в Падуе жил сицилийский учёный по имени Понтий.
Увидев однажды своего соотечественника с парой жирных кур, он сделал вид, что хочет
чтобы купить их, он заключил с ним сделку и сказал: «Пойдём ко мне домой, и я угощу тебя завтраком сверх цены». И он привёл его к колокольне, которая стоит отдельно от церкви, так что её можно обойти кругом; а напротив одного из четырёх фасадов колокольни был конец маленькой улочки. Тогда Понтий,
сначала подумав о том, что он хочет сделать, сказал крестьянину: «Я поспорил об этих курах с одним из моих товарищей, который говорит, что эта башня точно имеет сорок футов в окружности, а я говорю, что нет. Так что как раз в
В тот момент, когда я встретил тебя, я покупал эту верёвку, чтобы измерить её.
И прежде чем мы пойдём домой, я хочу выяснить, кто из нас победил».
Сказав это, он вынул из рукава верёвку, дал один конец крестьянину, чтобы тот держал его, и, сказав: «Дай сюда!» — взял у него кур и, держась за другой конец верёвки, начал обходить башню, словно измеряя её, и заставил крестьянина остановиться с той стороны башни, которая была напротив конца улочки. Дойдя до этой стороны, он вбил в стену гвоздь и привязал к нему верёвку.
и, оставив его, спокойно пошёл по улице с курами. Крестьянин долго ждал, пока тот закончит мерить, но в конце концов, когда он уже несколько раз спросил: «Что ты так долго делаешь?» — он подошёл и увидел, что тот, кто держал верёвку, был не Понтий, а вбитый в стену гвоздь, который остался ему в качестве платы за кур.

 _Бальдассаре Кастильоне_ (1478–1529).


Епископ Корвии, чтобы узнать намерения Папы Римского,
однажды сказал ему: «Святой отец, во всём Риме и даже во дворце ходят слухи, что ваша святость собирается сделать меня правителем». Тогда папа ответил: «Не обращай внимания на то, что они говорят; они всего лишь злоязычные негодяи».

 _Бальдассаре Кастильоне._


 Некий адвокат, которому его противник сказал в присутствии судьи:
«Зачем ты лаешь?» — ответил я. — «Потому что я вижу вора».

 _Бальдассаре Кастильоне._


Архиепископ Флоренции однажды сказал кардиналу Алессандрино, что человек
у него нет ничего, кроме его имущества, его тела и его души; и первое
разрушают для него юристы, второе — врачи, а третье — богословы. Затем Джулиано Великолепный процитировал слова
Николетто о том, что редко можно найти юриста, который бы занимался юриспруденцией,
врача, который бы занимался медициной, или богослова, который был бы хорошим христианином.

 _Бальдассаре Кастильоне._


Скупой, который отказался продавать свою кукурузу, пока она была дорогой, увидев, что
цена упала, в отчаянии повесился на одной из балок
в своей комнате. Один из его слуг, услышав шум, вбежал и,
увидев своего хозяина, свисающего с потолка, немедленно перерезал верёвку и
тем самым спас ему жизнь. Когда скряга пришёл в себя, он настоял на том,
чтобы слуга заплатил за верёвку, которую он перерезал.

 _Бальдассаре Кастильоне._


Однажды, когда герцог Федериго Урбинский обсуждал, что делать с большим количеством земли, выкопанной для закладки фундамента его дворца, присутствовавший при этом аббат сказал: «Мой господин, я
Я подумал, куда бы его положить, и у меня есть хорошая идея: прикажи вырыть большой ров, и тогда ты сможешь без помех избавиться от земли». Герцог ответил не без улыбки: «Что нам делать с землёй, которую выроют из этого нового рва?» Аббат ответил: «Пусть он будет достаточно большим, чтобы вместить их обоих». И хотя герцог пытался объяснить ему, что чем больше будет ров, тем больше земли из него выкопают, аббат не мог понять, что ров не может быть достаточно большим, чтобы вместить обе кучи, и лишь ответил: «Сделайте его ещё больше».

 _Baldassarre Castiglione._




 _ РИМСКИЙ ПРЕЛАТ 1519 года._


[Иллюстрация]

 ... Его голодная паства ждет напрасно.,
 Желая, чтобы он пришел, чтобы объяснить Евангелие,
 Начать или, скорее, закончить свое скучное, хотя и шумное занятие.
 Наконец он приходит, с темно-красным лицом,
 Некий знак неписаной благодати;
 Он восходит, кафедра трещит под его тяжестью,
 Его грозные брови — самая отдалённая угроза;
 Он громко восклицает, обращаясь к своим собратьям
 Что они слишком роскошествуют в еде,
 В тавернах больше, чем в церквях, находят удовольствие,
 Попируют жирными каплунами, пьют всю ночь напролёт,
 В то время как, если бы вы заглянули в его личную келью,
 Ни один дворянин никогда не был так хорошо набит,
 Позвольте мне в эти минуты почитать книги,
 Когда богатый прелат в своём высокомерном стиле
 Ржёт своему привратнику: «Ну-ка, пусть кто-нибудь войдёт,
 Обязательно скажи им, что меня нет дома».
 Так что монахи, пирующие за своими любимыми блюдами,
 заглушают прерывистый звон колоколов.
 «Сэр», — должен ли я сказать (ибо «сэр» — подходящее слово
 Даже в сапожной лавке или у портного),
 «Добрый сэр», — хотя бы швейцарцу в лохмотьях, — «я прошу,
 Могу ли я сегодня увидеть Его Преосвященство?»
 «_Не спорьте с моим господином, он богат,
 Идите в свою комнату, приходите, когда сможете._»[4]
 «Сэр, будьте так любезны, по крайней мере, сообщить ему,
 что Лодовико Ариосто находится внизу».
 Он отвечает, что его преосвященство не стал бы видеть
 самого святого Павла, даже если бы тот был послом...
 _Лодовико Ариосто_ (1474–1533).




 _ДОЛИНА ПОТЕРЯННОГО РАЗУМА._

 [Астольф отправляется на Луну на крылатом коне Гиппогрифе, чтобы
вернуть рассудок, который Орландо потерял из-за любви к принцессе
 Анжелике.]


[Иллюстрация]

... Теперь проводник вёл Астольфа в узкую долину между двумя крутыми горами. И в этом месте чудесным образом собралось всё, что теряется на земле либо по нашей вине, либо из-за ошибок времени или судьбы. Я имею в виду не только богатство и власть, но и то, что не может дать одна лишь судьба.
ни дать, ни отнять. Там, наверху, лежит множество репутаций, которые время, подобно моли, долго пожирало здесь, внизу, а также бесчисленные клятвы и благие намерения, данные грешниками. Там мы найдём слёзы и вздохи влюблённых, время, потерянное за игрой, весь праздный досуг невежественных людей и все тщетные намерения, которые так и не были воплощены в жизнь. Бесплодных желаний так много, что они занимают большую часть этого места. Короче говоря, всё, что вы потеряли здесь, внизу,
вы найдёте снова, если подниметесь туда.

Наш Паладин, проходя мимо и время от времени задавая вопросы своему проводнику, увидел гору надутых пузырей, внутри которых, казалось, что-то шуршало. И он знал, что это были древние короны ассирийцев, лидийцев, персов и греков, которые когда-то были знаменитыми, а теперь их имена почти забыты. Рядом он увидел груды золота и серебра, которые были подарками, сделанными людьми в надежде получить награду от королей и принцев. Он увидел венки из цветов с спрятанными в них ловушками и
Услышав вопрос, он ответил, что это лесть. Там можно увидеть стихи, которые люди сочиняли в
похвалу своим покровителям, в виде кузнечиков, которые ранили себя своим стрекотанием... Он увидел множество разбитых бутылок
разных видов и понял, что они символизируют услуги, которые люди оказывают
судам, и благодарность, которую они за это получают. Затем он подошёл к большому лужу
пролившейся похлёбки и спросил, что это такое. Его проводник
ответил, что это милостыня, которую люди дают после смерти. Затем
он прошёл мимо большой кучи разных цветов, которые когда-то были
благоухающие, но теперь имеющие неприятный запах; это был дар (если нам будет позволено так выразиться), который Константин преподнёс доброму Папе
Сильвестру.

 Он увидел множество веток, покрытых птичьим помётом, вот, о прекрасные дамы, ваша красота! Он увидел... но было бы бесконечной задачей перечислять всё, что ему там показали. Единственное, чего он не нашёл, — это глупость: она остаётся здесь, на земле, потому что никто никогда с ней не расстаётся.

Наконец он пришёл к тому, в чём мы все так твёрдо убеждены и что никто никогда не просил у Бога, — я имею в виду здравый смысл.
Это была огромная куча, такая же большая, как и всё остальное, вместе взятое.
Это была прозрачная, тягучая жидкость, которая легко испарялась, если её не держать плотно закупоренной, и была разлита по бутылкам разных форм и размеров, на каждой из которых было написано имя владельца. Астольфо заметил одну бутылку, которая была намного больше остальных, и прочитал на этикетке: «_Ум Орландо_». Он также увидел многое из того, что было в нём самом; но больше всего его поразило то, что многие люди, в которых он раньше видел много здравого смысла, теперь оказались почти или совсем лишёнными его.
Бутылки, на которых были написаны их имена, были почти полны. Одни теряют его из-за любви, другие — из-за стремления к почестям, третьи — из-за поисков богатств на суше и на море, или из-за того, что доверяют великим лордам и принцам, или из-за того, что гоняются за глупостями вроде магии и колдовства, драгоценностей, картин или чего-то ещё, что человек ценит выше всего. Там хранилось большое количество мозгов философов и астрологов, а также поэтов. Астольф взял свою фляжку, получив на это разрешение, и поднес её к носу.
его рассудок вернулся на место, и Турпен признаёт, что
с тех пор Астольф долгое время жил очень мудро. Но
впоследствии, правда, он совершил одну ошибку, которая снова лишила его рассудка. Тогда он взял большую флягу, в которой
находился напиток Орландо, и, поскольку она была тяжёлой, повернулся, чтобы уйти...

 _Лодовико Ариосто._




 _ПОЭТ СВОЕМУ ПОКРОВИТЕЛЮ._


 О, мастер Энтони, я влюблён
 В этот прекрасный дублет, который вы мне не подарили!
 Я люблю и желаю ему всего самого наилучшего,
 Как и той леди, которую я называю «Цветком» и «Голубкой».
 Я смотрю на него спереди и сзади — идеально сидит!
 Чем больше я смотрю, тем больше жажду его.
 Он радует меня и внутри, и снаружи,
 И сверху, и снизу. О, небеса,
 Что ты только одолжил мне его, а не подарил!
 О! как я жажду этого, без сомнения!

 Когда утром я вижу его на своей спине,
 я всегда думаю, что это, должно быть, моё собственное;
 эта хитроумная вышивка в виде ёлочки,
 какое великое чудо! Я на дыбе!
 Я совершу что-нибудь отчаянное — чёрт возьми!
 И не буду — не смогу понять,
 что я должен вернуть его в ваши руки —
 О! как я жажду этого, без сомнения!

 О! мастер Энтони, если бы вы знали, как
 приступить к этому, вы могли бы стать главой фракции. Посмотрите на меня в этом камзоле —
 разве я не галантен? — короче говоря, наполовину Марс?
 Реши, что ты не хочешь этого снова,
 И я буду твоим храбрецом,
 Твоим пажом и рабом,
 И буду ходить с мечом на бедре среди твоих слуг!

 О, сонет!
 Если ты не справишься с этим камзолом,
 Ты вполне можешь сказать, что я
 Был таким глупцом, что меня следовало бы назвать мошенником!
 _Франческо Берни_ (1490?–1536).




 _БЕНВЕНУТО ЧЕЛЛИНИ ОСКОРБЛЯЕТ ПАПУ._


 Когда я произносил эту речь, там присутствовал тот джентльмен, кардинал
Санта-Фиоре, с которым я разговаривал, подтвердил Папе Римскому всё,
что ему было сказано! Папа Римский продолжал кипеть от ярости и ничего не
говорил. Теперь я _не_ хочу потерпеть неудачу в изложении своих доводов справедливым и
праведный образ жизни. Этот джентльмен Санта-Фиоре пришел ко мне однажды,
и принес мне немного все подпортил ртутью, заявляя,
“Полируйте это кольцо для меня, только поскорее.” У меня было очень много
произведения ювелира в руках, с редчайшими драгоценными камнями и ждут, чтобы
быть установлен, и слышу себя, кроме того, распорядился о том, что так много
гарантия на человека, которого я никогда не видел и говорил раньше, ответил:
что я не полировочную мной как раз тогда, и что ему лучше пойти к
другой. Он без всякой причины сказал мне, что я придурок.
На эти его слова я ответил, что он говорит неправду и что я, как мужчина, во всех отношениях стою больше, чем он; но что, если он будет меня доставать, я, конечно, дам ему пинка посильнее, чем любому ослу. Он пошёл прямо к кардиналу и заявил, что я чуть не убил его.
Через два дня после этого я стрелял за дворцом в дикого голубя,
который свил гнездо в норе очень высоко над землёй. В того же голубя,
которого я видел, стрелял ювелир по имени Джован Франческо делла Такка,
миланский уроженец, но так и не попал в него. В тот день, когда я стрелял,
Он стал пугливым и почти не высовывал голову; и поскольку мы с Джованни
Франческо были соперниками в стрельбе, некоторые господа и мои друзья,
находившиеся в моей мастерской, указали мне на него и сказали: «Это
голубь Такки, в которого он так часто стрелял. Смотрите, бедная птица
стала подозрительной и почти не высовывает голову». Я поднял голову и сказал:
— Этого вполне достаточно, чтобы я попал в него, если бы только успел прицелиться. Те джентльмены сказали, что сам человек, изобретший огнестрельное оружие, никогда бы не попал в него. Я ответил, что готов поспорить на кувшин
лучшего греческого вина, что я сделаю это; и, прицелившись и выстрелив с руки, без опоры для ружья, я сделал то, что обещал, не думая ни о кардинале, ни о ком-либо другом; более того, у меня было меньше причин для этого, поскольку я считал кардинала своим покровителем. Так мир может увидеть, какие разные пути избирает Фортуна, когда хочет погубить человека. Вернёмся к Папе: он остался, весь
опухший и угрюмый, размышляя над услышанным...

 _Бенвенуто Челлини_ (1500–1570).




 _ОН СПАСАЕТ ДУРАКА ОТ УТОНЕНИЯ._


Когда мы миновали вышеупомянутую гору Симплон, мы увидели реку возле местечка под названием Индеведро. Эта река была очень широкой и довольно глубокой, и через неё был перекинут маленький узкий мост без парапета. В то утро был сильный мороз, и когда я подъехал к мосту — я был впереди остальных и видел, что это очень опасно, — я приказал своим слугам спешиться и вести лошадей под уздцы. Так я благополучно миновал упомянутый мост и продолжил разговор с одним из них.
двое французов, один из которых был джентльменом. Другой был нотариусом, который немного отстал и насмехался над этим джентльменом и надо мной, говоря, что из-за страха перед чем-то несущественным мы предпочли неудобства пешего пути. Я повернулся к нему и, увидев его на середине моста, попросил его идти осторожно, потому что это было очень опасное место. Этот
человек, который не мог не показать свою французскую натуру, сказал мне по-французски,
что я не слишком храбр и что никакой опасности нет.
 Произнося эти слова, он ударил лошадь шпорой,
Из-за этого он внезапно поскользнулся на краю моста и
упал рядом с большим камнем, перевернувшись в воздухе;
и, поскольку Бог часто проявляет сострадание к глупцам, это животное вместе с
другим животным, его лошадью, упало в большую и глубокую яму,
где и он, и его лошадь ушли под воду. Как только я увидел это, я бросился бежать и с большим трудом запрыгнул на упомянутый камень. Ухватившись за него и повиснув над обрывом, я схватил край плаща, который был на этом человеке, и потянул его вверх, пока он
Он всё ещё был под водой, и, поскольку он выпил много воды и вскоре должен был утонуть, я, видя, что ему больше не угрожает опасность, сказал ему, что рад, что спас ему жизнь. На что он ответил мне, что я ничего не сделал, что самое важное — это его пергаменты, которые стоят больших денег. Казалось, что он говорил это в гневе, весь промокший и что-то бормочущий.
Тогда я обратился к нашим проводникам и пообещал заплатить им,
если они помогут этому зверю. Один из проводников доблестно и с
с большим трудом, он взялся за дело и выудил все пергаменты, так что ничего не потерял; другой не стал бы утруждать себя, чтобы помочь ему...

 _Бенвенуто Челлини._




 _НАЧАЛЬНЫЕ СТРОКИ «ПОХИЩЕНИЯ ВЕДРА»._


[Иллюстрация]

 Я бы с радостью воспел тот ужасный гнев, который обуревал
 Мужские груди для ведерка, прославленного на весь мир!
 Украдено из Болоньи и с помпой выставлено напоказ,
 Враждебными моденцами увенчано завоеванием.
 Феб! Страшные битвы и приключения
 Ужасной войны даруют мне силу.
 Вдохновляющий Бог! Пока я не стал мудрее,
 Окажи мне свою помощь и будь моим наставником.

 И ты, племянник Папы Римского!
 И великодушного Карло, его второй сын;
 Ты, обладающий мудростью в расцвете юности,
 В юные годы наделённый высокими дарами;
 От глубоких раздумий, в которых ты так искусен,
 Если ты можешь отвлечься, то послушай мою песню.
Посмотри на греческую Елену
 Превратившись в ведро, война стала неизбежной!
 _Алессандро Тассони_ (1565–1635).




 _ПРИЗЫВ К БОЮ._


 Тогда, как и спартанцы, жители Модены
 жили без укреплений, без парапета;
 рвы были такими неглубокими, что люди могли с лёгкостью
 входить и выходить из них рано утром или поздно вечером;
 Звон Большого колокола эхом разносился по ветру,
 И все люди разом вскочили с постели;
 Призванные к оружию, кто-то быстро сбежал вниз по лестнице,
 Кто-то бросился к окнам, а кто-то — к молитве.

 Кто-то схватил башмак и туфлю, кто-то в спешке
 Одел только одну ногу в чулок, другие снова
 Надели юбки наизнанку, влюблённые поменялись рубашками, кто-то с презрением
 Взял сковородки вместо щитов и двинулся вперёд
 С вёдрами вместо шлемов, другие были рады
 Помахать кольями, и в блестящих нагрудниках
 Вальяжно побежали на площадь, готовые к битве.

 Там был Потта, готовый к бою,
 доблестно защищавший городские стены;
 Он сам верхом на коне, вооружённый, и он мог бы похвастаться
 Яркими алыми бриджами и красными туфлями:
 Моденец, сокращая, к своей выгоде,
 Потеста, писал вместо этого «Потта»;
 И поэтому у болонцев в шутку появилось
 Прозвище, и они называли его мэром Поттой!

 Мессер Лоренцо Скотти, мудрый и сильный,
 Был тогда Поттой, и судебные тяжбы решались;
 Теперь пешие и конные, беспорядочная толпа,
 Все спешат на площадь, и эти люди, разделившись,
 Стоят у ворот; среди них
 Остальная часть избранного отряда доверена
 Сыну Рангона Джерардо, — в его руки
 Также вверено знамя и главное командование.
 _Алессандро Тассони._




 _СОБРАНИЕ БОГОВ._


[Иллюстрация]

 По катящимся звёздам, приближаясь с небесных трибун,
 Вскоре были замечены кареты и длинный кортеж.
 Мулы с повозками, быстрые и гарцующие кони,
 Их сбруя вся расшита, ничего простого,
 И в красивых ливреях, сверкающих на солнце,
 Более сотни слуг, довольно тщеславных,
 Красивых и высоких,
 Следовали за своими господами в зал Совета.

 Первым прибыл принц Делоса, Феб,
 В роскошной повозке, быстро мчавшейся
 На шести блестящих испанских каштановых лошадях,
 Которые своим топотом сотрясали небесную лужайку;
 На нём был красный плащ, треугольная шляпа, и лёгкий
 На шее был повязан золотой руно.
 И двадцать четыре прелестные девицы, потягивающие нектар,
 Они бежали рядом с ним в своих туфлях-лодочках.

 Паллас с милым, но презрительным выражением лица.,
 Приехал на кляче базиньянийской расы.;
 Плотно обхватил ее ногу и подобрал, было видно
 Ее платье, наполовину греческое, наполовину испанское; над ее лицом
 Часть ее волос была распущена, создавая естественную завесу,
 Часть была завязана, и с подобающей грацией;
 Пучок перьев на голове она носила,
 И на луке седла она носила свой палаш.

 У Пафийской царицы для её нужд
 было два богато украшенных экипажа
 Там она беседовала
 С Купидоном и грациями; за ними следовали
 Пажи в одеждах, подобающих их положению;
 Другая карета была нагружена придворными,
 Камердинером и наставником,
 И главный повар, Дан Бэкон, тоже был там.

 Но Церера и бог вина появились
 Одновременно, беседуя; и бог Океана
 Поднялся на спине дельфина.
 Плавно скользя по волнам воздуха;
 обнажённая, вся в водорослях и грязи;
 К которому испытывает чувства его мать Рея,
 Упрекая своего гордого брата, [5] когда она встречает его,
 Потому что он относится к нему так по-рыбацки.

 Дианы, милой девы, там не было.;
 Она встала рано и отправилась в Вудленд-грин
 Пошла постирать одежду на ярмарке фонтанов
 На тосканском берегу — романтическая сцена.
 И не возвращалась до северной звезды
 Прокатилась по сумрачному воздуху и утратила блеск,
 Её мать извинялась, довольно дерзко,
 В то же время вяжа шерстяной чулок.

 Юнона—Люцина не пошла - и почему?
 Она с тревогой хотела вымыть свою священную голову.
 Менипп, главный дегустатор Юпитера, был наготове,
 В оправдание гибельной Судьбы.
 Им нужно было прясть много пакли и сушить ворсинки,
 И еще они были заняты выпечкой хлеба.
 Келарь Силен в тот день отошел в сторону,
 Чтобы полить вином прислугу.

 · · · · ·

 На звёздных скамьях сидят прославленные воины
 Бессмертного царства, окружённые кольцом;
 Теперь барабаны и литавры, эхом отдаваясь у барьеров,
 Объявите о прибытии великолепного короля;
 Сотня пажей, слуг, разносчиков салфеток
 Прислуживают ему и приносят свои особые дары.
 А за ними, вооружённый своей тяжёлой дубинкой,
 Альсид, капитан городской стражи.

 И поскольку безумие, охватившее его разум,
 Не совсем излечило его, он важно шагал,
 Размахивал своей дубинкой и наносил удары
 По толпе, чтобы расчистить королевскую дорогу.
 Он был похож на пьяного швейцарца и, казалось, был связан
 С бандитами, которые нанимаются за границей
 В праздничные дни, прежде чем Папа Римский разгневается,
 Ломая руки и шапки-невидимки,


 С широкополой шляпой и очками Юпитера прибыл
 Легкокрылый Меркурий; в руке он нёс
 Мешок, в котором, лишённый других средств,
 Он проклинал молитвы бедных смертных, около миллиона штук;
 Он помещал их в хорошо продуманные сосуды,
 Которые когда-то украшали кабинет его отца;
 И, не обращая внимания на все требования о выплате,
 он регулярно подписывал их дважды в день.

 Затем сам Юпитер, одетый по-королевски,
 Со звездной диадемой на голове,
 И императорским жилетом на плечах, который
 Надевали по праздникам.—Король продемонстрировал
 Скипетр пасторальной формы с крючковатым гребнем;
 Он тоже был одет в богатую куртку,
 Подаренную жителями Серикана,
 И Ганимед поддерживал его великолепный шлейф.
 _Alessandro Tassoni._

[Иллюстрация]




 _Восхваления вину из Монтепульчано._


[Иллюстрация]

 О! как далеко он странствует,
Кто в поисках истины,
 Держись подальше от славного вина!
 Смотри! То, что оно даёт мне, — это знание.
 Для Барбароссы это вино, такое яркое,
 С его насыщенным красным цветом и клубничным оттенком,
 Так манит меня
 И так радует,
 Что я непременно утолил бы им свою жажду,
 Если бы Гиппократ
 И старый Андромах
 Строго не запрещали его
 И громко не осуждали,
 Ведь так много желудков оно испортило и убило.
 И всё же, как бы это ни противоречило здравому смыслу,
два хороших биггинса не помешают;
 Потому что я знаю, пока пью их,
Что это за напиток и что это за корона.
 Чашка хорошего корсиканского
 Делает это сразу;
 Или чашка старого испанского
 Следующего за этим:
 Квакские средства — это для дураков.
 Чашки шоколада,
 Да, или чая,
 Не являются лекарствами,
 Приготовленными для меня.
 Я бы скорее принял яд,
 Чем одна чашка, на которую вы смотрите
Из этой горькой и виноватой субстанции, о которой вы
 говорите под названием «кофе».
 Пусть арабы и турки
 Считают это одним из своих жестоких творений:
 Враг человечества, чёрный и мутный,
 Пусть глотки рабов поглотят его.
 В Тартаре,
 В Эребе,
 Его изобрели отвратительные Пятьдесят;
 Затем его забрали фурии,
 Чтобы измельчить и приготовить,
 И всё это преподнесли Прозерпине.
 Если мусульманин в Азии
 Доатс, это так неприлично,
 я категорически не согласен с этим человеком.

 · · · · ·

 Есть отвратительная штука под названием «пиво»:
 Тот, кто подносит эту штуку к своим губам,
 Быстро умирает или становится глупцом,
 В сорок лет становится старым и похожим на сову.
 Та, что спряталась бы в земле,
 Пусть выпьет английского сидра:
 Тот, кто хотел бы, чтобы смерть пришла быстрее,
 Выпил бы любой другой северный напиток.
 У норвежцев и лапландцев
 Необычные краны:
 У этих Лапов особенно странные причуды:
 видеть, как они пьют,
 я, право, думаю,
 что лишился бы рассудка.
 Но перемирие с такими подлыми субъектами
 С их нечестивыми, возмутительными объектами,
 Позвольте мне очистить свой рот
 В священной чаше на юге:
 В золотом кувшине позвольте мне
 Набрать вдоволь, чтобы успокоиться,
 И испить из виноградной лозы благостного вина,
 Что искрится и согревает в Сансовино;
 Или из того алого чарующего
 И согревающего сердце
 Вина, что выращивают в Трегонцано
 И на каменистом Джиджано[6]
 цветёт так ярко и так высоко поднимает голову
 Тосканский тост.
 _Франческо Реди_ (1626–1696).

[Иллюстрация]




 _ИЗ ПИСЬМА ПЬЕРУ МАРИИ БАЛЬДИ._


 Буффальмакко был известным художником своего времени; и, по моему мнению — а я не совсем глуп в этих вопросах, — он по-прежнему заслуживает того, чтобы его предпочитали Тициану и божественному Микеланджело, — и дальше этого идти нельзя. Если вы хотите, синьор Бальди, узнать причины и мотивы моего суждения, не ждите, что я скажу, что Буффальмакко был настолько искусным и совершенным мастером, что мог бы преподавать искусство живописи
в своих величайших изысках он уподобился обезьяне, которую епископ Ареццо держал для своего развлечения; но я, конечно, скажу вам, что именно Буффальмакко открыл это благородное, достойное вечной памяти и хвалы изобретение — смешивать краски не с колодезной водой, а с самым блестящим белым вином, которое когда-либо можно было получить из лучших побегов самых знаменитых виноградных лоз на флорентийских холмах. До того, как Буффаламмакко сделал это открытие, он писал картины, которые — можете не сомневаться — были в точности похожи на ваше лицо;
то есть бледные, выцветшие и заплесневелые; и во многих из них, как мне кажется, я узнаю свой портрет: лицо, как у мумии,
худое, сухое, с впалыми щеками, измождённое дотла и окрашенное в какой-то оттенок,
похожий на цвет хлебной корочки или запечённого в духовке айвы, и настолько
меланхоличное, что заставляет плакать тех, кто был готов смеяться. Но
когда этот великий мастер всех мастеров начал использовать вино в своих
красках —

[Иллюстрация:

 «Пульчинелла».
]

 «Он показывает своих нарисованных святых на стене
 Со свежими, цветущими лицами, молочными и розовыми!»

и все они были людьми правильного склада — весёлыми, жизнерадостными, здоровыми и добродушными, так что о них говорили даже у ворот Парижа, а дамы из Фаэнцы — некоторые знающие монахини, чей монастырь стоял там, где сейчас находится нижний форт, — верили в Буффамакко больше, чем во всех Апеллесов и Протогенезов, которые были в почёте у древних греков. Что же я хочу сказать всей этой бессмыслицей? Я хочу сказать, что раз уж вы любезно согласились проиллюстрировать мою книгу, то наверняка придете
горе вам, если вы не смешаете свои краски с _Верначчейей_ или каким-нибудь другим хорошим
вином, и у вас не получится работа, на которую стоит смотреть. И поскольку несправедливо, что из-за моей работы вы должны нести какие-либо расходы, я посылаю вам образец белого сиракузского вина вместе с другими образцами вина, подаренными мне его светлостью великим герцогом. Если вы смешаете эти вина с красками, то не только улучшите внешний вид своих картин, но и вернёте себе прежний здоровый вид, несмотря на эти отвратительные смеси, которые вам приходится глотать каждое утро.
от этих двух врачей, ваших друзей. Попробуйте этот новый рецепт, и
вы скоро поправитесь.

 _Франческо Реди._




 _ДУЭЛЬ ПУЛЬЧИНЕЛЛЫ._
 КОЛБРЕНД И ПУЛЬЧИНЕЛЛА (_оба вооружены_).


_Пол._ Я вне себя от радости; хозяин, очевидно, что-то обо мне думает; он подарил мне клячу! Теперь мы посмотрим, сможет ли этот деревенский идиот отнять у меня Нанон. Я украшу его лицо! Если он человек слова и сдержит обещание, горе ему!

_Пул._ Проклятье! Кто здесь?

_Кол._ Если он придёт…! (_Угрожает ему._)

_Пул._ В конце концов, я мужчина — я помню поговорку: необходимость
многому учит.

_Кол._ О! Браво! Вы сдержали слово и пришли вовремя.

_Пул._ Послушайте, Колбранд. Если вы хотите драться, я готов, но сначала вы должны сказать мне, как долго вы учились фехтовать.

_Полк._ Какое это имеет значение?

_Пул._ Для меня имеет.

_Полк._ Пять лет.

_Пул._ Я учился десять.  Я не хочу пользоваться вашим положением; идите и занимайтесь ещё пять лет, а потом приходите.
и я дам вам удовлетворение.

_Пол._ Ах! трус!

_Пул._ Ах! уйди с дороги!

_Пол._ Ты не уйдешь — ты пойман — один из нас должен остаться
здесь.

_Пул._ Хорошо, ты останешься, а я уйду.

_Пол._ Ты притворяешься, что не понимаешь меня. Я имею в виду, что один из нас должен
остаться здесь мертвым.

_Пул._ О! мёртв?

_Кол._ Конечно.

_Пул._ Что ж, оставайся мёртвым, и тогда всё будет в порядке.

_Кол._ Кто меня убьёт?

_Пул._ Я, если хочешь.

_Кол._ Нет, я не хочу. Я буду защищаться до последнего.

_Пул._ Ладно, давай больше не будем об этом. Стоит ли убивать человека
ради женщины?

_Пол._ Эти оправдания тебе не помогут — обнажи свой меч, или я ударю.

_Пул._ (_в сторону_). О, чёрт! Я погиб. (_Вслух._) Послушай меня.
Когда я впервые обнажил свой меч, я поклялся, что он никогда не будет
запятнан кровью.

_Пол._ Ты, чучело в одежде! Ты либо отдашь мне Нанон, либо я избавлю мир от тебя.

_Пул._ Послушай меня. Ты ссоришься со мной из-за ревности, потому что
я отнял у тебя возлюбленную; но я не ссорюсь с тобой — напротив, мне тебя жаль; было бы слишком жестоко убить тебя после того, как я выставил тебя дураком.

_Пол._ Я тебя не слушаю. Подойди, и этот клинок станет твоим ответом.

_Пул._ Я с тобой не ссорился.

_Пол._ Что же мне тогда делать?

_Пул._ Обзови меня как-нибудь по-хуже, тогда я разозлюсь и
подерусь с тобой.

_Пол._ Хорошо. Ты негодяй, грубиян, трусливый мошенник.

_Пул._ Предположим, что то, что вы говорите, — правда. С чего бы мне
злиться?

_Кол._ Вы распутный негодяй, сын подлых родителей.

_Пул._ По-моему, вы должны быть цыганом, чтобы знать это. Вы говорите мне
только правду.

_Кол._ Таким образом, мы ничего не добьёмся.

_Пул._ Но если то, что вы говорите, правда?

_Кол._ (_в сторону_). О, подлый негодяй! Ну же, не молчите!

_Пул._ Тише, тише. (_В сторону_.) Я никого не вижу. Говорите мне неправду, и тогда я вспыхну, как любой англичанин. Я знаю, каков мой характер.

_Кол._ Хорошо, вы джентльмен.

_Пул._ Джентльмен! Я! И когда это я им был?

_Пол._ Да, джентльмен — доблестный и благородный джентльмен.

_Пул._ И я должен драться со свиньёй — грязным негодяем вроде тебя?

_Пол._ Это мне? Сила мира! обнажи свой меч сию же минуту, или
я ударю.

_Пул._ Спокойно, спокойно. Подожди немного — разве ты не видишь, что мне нужно его нарисовать.

_Пол._ Ну, если ты его не нарисуешь, я не буду бить. Я жду тебя.

_Пул._ Если я не нарисую, ты не будешь бить?

_Пол._ Нет.

_Пул._ Я не буду рисовать по меньшей мере лет десять... Очень хорошо, давайте. (_Выхватывает шпагу._) Вот он я, совсем
готов. Как вы хотите это сделать?

_Кол._ До первой крови.

_Пул._ Очень хорошо. Ах! Ах! Э! (_Он наносит удар Колбранду, стоя как можно дальше от него и громко крича._)

_Кол._ Успокойтесь. Кто-нибудь придёт, и нам помешают.

[Пульчинелла шумит больше, чем когда-либо, когда на сцене появляется _Лесничий_ и требует объяснений по поводу ссоры. Присутствие третьего лица придаёт Пульчинелле храбрости, и он громко заявляет о своём намерении изводить Колбранда до тех пор, пока тот не станет похож на решето. Затем он начинает подшучивать над напыщенным управляющим, который выходит из себя и в конце концов прогоняет его. Пульчинелла, покидая сцену,
спрашивает: «Знаете ли вы, почему я ухожу?» — и откровенно добавляет: «Потому что я
боюсь». А Кольбранд, видя, что он уже далеко, замечает:
Логману: «Ради тебя я буду молчать, но в другой раз...»
оставляя ужасную угрозу незавершённой.]

 _Франческо Черлоне_ (_ок._ 1750–1800).




 _БЕРГАМАСК ПИТЕР ПИБЛЗ._


 Один бергамасец, честный парень и невежда, как бревно, приехал сюда несколько лет назад с пятью или шестью тысячами скуди наличными. Он сразу же
столкнулся с хитрыми крестьянами, которые, заставив его поверить, что чёрное
— это белое, и ослепив его самыми невероятными обещаниями, вскоре
сумели занять у него большую часть денег. Теперь, утверждая, что
оправдываясь, то бурей, то засухой, а то и громом с молнией, они умудрились так запутать дело, что бедняга до сих пор не может вернуть ни фартинга из своих денег. Однако не думайте, что эта трудность причиняет ему какое-либо огорчение; напротив, она доставляет ему величайшую радость в мире, потому что открывает перед ним возможность неограниченных судебных исков — перспектива, столь же дорогая его сердцу, как сахар мухам. И, не довольствуясь гражданскими исками, он так долго досаждал своим должникам, что, наконец, один из них — более расторопный, чем остальные, —
остальные — попытались одним ударом расплатиться со всем долгом, что они и сделали, ударив косой по голове кредитора. Ему повезло, что удар не достиг шеи, на которую он был нацелен и которую он бы перерубил, как стебель клевера, но пришёлся вскользь по лбу, лишь ранив кожу. Вы никогда не видели большей радости, чем испытал он, почувствовав, как кровь стекает по его лицу, и убедившись в этом, подняв руку. Думаю, он бы умер от счастья,
если бы его радость не была омрачена разочарованием
Он подумал, что, в конце концов, ему не сломали череп. Он сразу же отправился на поиски меня и, едва не напугав меня до смерти своим окровавленным лицом, закричал: «Я уезжаю. Я отправляюсь в Венецию сию же минуту! Представьте меня честному адвокату!» Я, видя, в каком он состоянии, подумал, что он не в себе и что вместо адвоката он собирается просить хирурга. Но когда я услышал о случившемся и понял, что он задумал, я пообещал сделать то, о чём он просил, и настолько успокоил его, что он позволил управляющему
жена смазала его голову яичным белком и марлей и перевязала куском ткани. Затем он настоял на том, чтобы рассказать мне свою историю ещё раз, и о том, как ему повезло, что у него есть ещё одна причина для обращения в суд. Он сказал, что не расстался бы со своей разбитой головой и за несколько дукатов. На самом деле он был готов заплатить своему должнику дюжину дукатов или около того за оказанную ему услугу. Теперь, собрав все свои документы и
записав на листке бумаги на бергамасском диалекте всю историю ссоры — любопытную и ценную рукопись, — он
приехать в Венецию, чтобы получить юридическую консультацию по этому вопросу и узнать, как
вернуть своё имущество с помощью разбитой головы. Итак, вот он, в шпорах, как боевой петух, и я поручил ему передать вам это письмо. Пожалуйста, отправьте его к какому-нибудь добропорядочному человеку, который мог бы попытаться помочь ему вернуть деньги, а также убедить его, что ему лучше покинуть эту часть страны, потому что с нашими фермерами шутки плохи, и если он попытается, то вскоре окажется на мели. Я искренне рекомендую его вам, потому что он
Он прав, потому что он добрый человек по своей природе, а также из-за своего поразительного невежества. Прежде чем отправить его к адвокату, попросите его рассказать вам немного о своих судебных тяжбах. Я обещаю вам, что вы услышите слова, которые никогда бы не пришли в голову всем комментаторам Пандектов. Кроме того, он начинает говорить низким басом, который постепенно повышается и заканчивается фальцетом, так что его речь похожа на музыку. Его красноречие и изложение фактов просто
потрясающи; он начнёт с того, что расскажет вам о своей разбитой голове и
спорит с фермерами; затем он скажет, что одолжил им денег, и в конце концов расскажет вам, что он из Бергамо. Короче говоря, он начинает со смерти и идёт вспять, пока не дойдёт до крещения. Когда вы найдёте ему адвоката, в первую очередь убедитесь, что он понимает истории, рассказанные задом наперёд. Помогите ему, чем сможете, и дайте мне знать, что вы о нём думаете, когда увидите его. До свидания.

 _Гаспаро Гоцци_ (1713–1786).




 _КАК ДОБИТЬСЯ УСПЕХА В ЛИТЕРАТУРЕ._


В те старомодные времена, когда люди жили, так сказать, наобум, и когда, если человек хотел прослыть учёным, он забывал о себе и обо всём, что у него было, и целыми днями корпел над книгами, — способы добиться почёта и славы сильно отличались от нынешних. Но в те дни это было долгое дело, и путь, по которому нужно было идти, был крутым и тернистым; и мало кто достигал вершины горы, где
Наука щедро раздает свои дары и милости. Однако в наши дни мы
сократили путь и открыли ровную и лёгкую дорогу, по которой вы можете идти, как по вате, не испытывая никаких затруднений, кроме тех, что связаны с отталкиванием локтями соперников, которые слишком смело продвигаются вперёд, или с выстрелами в тех, кто слишком быстро расправляет крылья. Если какой-нибудь молодой человек хочет быстро продвинуться по службе и
добиться больших почестей, пусть он запасётся большим количеством острот и
шуток, направленных против своих соперников, и пусть они сыплются с его
языка градом, как град с неба, и пусть он произносит их при каждом
возможный повод, независимо от времени года. Пусть он
помнит, кроме того, что недостаточно плохо говорить о других, но
он должен также хорошо говорить о себе и помнить, что Гораций и
Овидий, оба, говорили, что ни время, ни огонь, ни какое-либо другое
бедствие не смогут уничтожить их произведения. Если он не может
подражать этим двум писателям в чём-то другом, пусть сделает это в этом.
Ему не следует тратить много времени и сил на сочинение, но нужно
делать всё в спешке, потому что напильник и линейка всё испортят
огонь его пера. Когда-то великим искусством было использовать искусство и при этом скрывать его; в наши дни, чтобы не ошибиться в его использовании, считается самым безопасным вообще не иметь его. Тех, кого считают хорошими авторами, он должен оставить в покое, иначе его могут обвинить в плагиате; пусть он делает ставку на себя и свой собственный мозг и летит туда, куда тот его понесёт. Таковы
общие принципы, следуя которым я обещаю вечную славу упомянутому молодому человеку. Это правда, что таким образом человек не
после его смерти останется великая литературная репутация, но что
значит это последнее тщеславие или слава эпитафии?

 _Гаспаро Гоцци._




 _БАСНЯ._


 Однажды Юпитер, выпив больше нектара, чем обычно, и пребывая в
хорошем расположении духа, решил сделать людям подарок. И, позвав Момуса, он дал ему то, что решил, упаковал в
чемодан и отправил его на землю. «О!» — воскликнул Момус (когда
прибыл на колеснице) к человеческому роду: «О! воистину благословенное поколение.
 Взгляните, как Юпитер, щедрый на благодеяния, протягивает вам свою великую руку! Идите же, поспешите, примите! Никогда больше не жалуйтесь на то, что он сделал вас близорукими. Его дар вполне компенсирует этот недостаток». Сказав это, он расстегнул чемодан и высыпал из него огромную кучу очков. Итак, вот всё человечество, занятое их собиранием.
У каждого есть своя пара — все довольны и благодарят Юпитера за то, что
получили столь превосходное средство для улучшения зрения. Но очки
из-за этого они видели вещи в обманчивом свете. Одному человеку что-то кажется синим, а другому — жёлтым; один думает, что это белое, а другой — чёрное, так что каждому оно кажется разным. Но что из этого? Каждый был в восторге от своей пары очков, был полностью поглощён ими и утверждал, что они самые лучшие. Дорогие друзья, мы — наследники этих людей, и очки достались нам в наследство.
Кто-то видит всё по-одному, кто-то по-другому, и каждый считает себя
правым.

 _Гаспаро Гоцци._




 _КОРОЛЬ ТЕОДОР И ЕГО КРЕДИТОРЫ._
 ИЗ КОМЕДИЙНОЙ ОПЕРЫ «КОРОЛЬ ТЕОДОР».


 [Около 1730 года корсиканцы подняли восстание против генуэзцев, которые долгое время были хозяевами острова, и немецкий барон Теодор фон Нойхофф, высадившийся с припасами для повстанцев, получил титул короля. Будучи вынужденным уехать, чтобы собрать дополнительные силы, он был арестован за долги. Опера Касти основана на этом обстоятельстве и изображает его прибывающим в Венецию под
 вымышленное имя, со своим компаньоном Гаффорио, отчаянно нуждающийся в деньгах.
 ]

 _гаффорио._ Отбрось печаль, мой король! — эту печаль,

 Несомненно, это недостойно тебя!

 _Теодоро._ У меня нет ни королевства, ни денег, — и я не могу занять

 Я не могу— кто был бы монархом?

 _Гафф._ Ах, вспомни великого Дария,

 Марий и Фемистокл —

 и многие достойные и благочестивые люди —

 конечно, судьба таких, как они,

 героев всех времён и народов,

 должна быть утешением.

 _Теод._ Все эти истории, сын мой, я знаю,

 Прочитав историю, как и ты,

 Но то, что так сильно меня мучает,

 Теперь не история, а пельф.

[_Ахмет, султан Турции, свергнутый и изгнанный, но обеспеченный
средствами, поселяется в том же отеле, что и Феодор. Кредиторы последнего, узнав, что он в Венеции, требуют его ареста, и он попадает в тюрьму._]

 _Теод._ Значит, эта катакомба

 — усыпальница

 всех моих грандиозных замыслов?

 Это королевство, это трон,

 Неужели это неведомые славные королевства,

 Я думал, что они все еще должны быть моими?

 _Belisa_ (_his sister_). С твоей страстью к царствованию,

 Я говорил тебе, брат мой,

 Рано или поздно

 Ты отправишься в тюрьму!

 _Гафф._ Сохраняй мужество, о вождь,

 Ради Регулуса Олдена

 И Баязета, Солдана,

 Были и худшие судьбы, знаете ли!

 _Теод._ Покончите раз и навсегда

 С вашими затхлыми старыми историями,

 С вашими героями и славой, —

 Не беспокойте меня так!

[_Все друзья Теодора приходят попрощаться с ним, и он умоляет их_:]

 О, уходите и не огорчайте меня!

 Ради всего святого, уходите.

 _Все._ То, что привлекает человеческое сердце,

 кажется таким тщеславным и хрупким!

 _Теод._ Боже мой! как же я устал,

 Как бесконечно скучны

 Добрые и добродетельные люди,

 Которые проповедуют нравственность!

 _Гафф._ Чтобы отомстить

 За свои обиды и притеснения,

 Во всех европейских судах

 Я буду подавать прошения.

 _Ахмет._ Для изгнанного Теодора

 Мы соберём деньги,

 И я буду очень рад,

 Внося свою долю.

 _Таддео_ (_землевладелец_). Пока вы в этом городе,

 В тюрьме, сэр, вы остаётесь,

 Я буду рад отправить вас

 Твой ужин каждый день!

 _Белиза._ Не грусти, брат мой!

 Законы этого дня

 Всегда на стороне

 Тех, кто не может заплатить!

 Как только они увидят

 Что у вас нет ни гроша

 Они должны освободить вас,

 Хотят они этого или нет!

 _ Все._ Утешьтесь, прощайте!—

 Никогда ничего не бывает стабильным

 В этом мире действительно обитал!

 _Teod._ Будь добр, оставь меня в покое,

 Я уже говорил тебе раньше—

 С меня хватит проповедей,

 И больше ничего не желаю!

 _Джованни Баттиста Касти_ (1721–1803).




 _ПОЭТ ОБЕЩАЕТ ЗАПЛАТИТЬ СВОЕМУ КРЕДИТОРУ, КОГДА У НЕГО БУДУТ ДЕНЬГИ._

[Иллюстрация]


 Ты просишь у меня денег (пока у меня их нет),
 И напрасно теряешь время, которое мог бы сберечь:
 Если ты жаждешь “_ Я обещаю заплатить_”,
 Я не стану стесняться, чтобы дать тебе его.:
 Я не дарую тебе и не отказываюсь от дара.;
 Поскольку то, чего у тебя никогда не было, ты никогда не давал.;
 Я обещаю, что заплачу тебе, когда получу;
 И ты доволен моей доброй волей в этом.
 Тогда давай помиримся и не позволим мне скучать
 За эти три крупы по сто раз в день:
 Когда получишь, я отдам их по собственному желанию.
 Зачем ты так мучаешь и изводишь меня?
 Зачем так изводить бедного чёрта?
 Разве ты не можешь сказать: «Там, где ничего нет, — ничего и нет».

 _Поэт сетует на старые добрые времена, предшествовавшие появлению судебных приставов,
судебных исполнителей, исполнительных листов и долговых расписок._

 О! блаженные дни, когда королева Берта пряла![7]
 Самый удачный и благоприятный сезон!
 В древности этот век называли золотым,
 Несомненно, потому что причина была столь счастливой:
 Тогда не было ни долговых расписок, ни судебных повесток,
 И не было частых судебных разбирательств, как сейчас, с судебными издержками;
 И людей тогда не вызывали в суд, если они влезали
 В долги, и не лишали их свободы в тюрьме.
 Но времена изменились — уже не те, что прежде;
 И горе тому бедняге, который влезает в долги!
 Ведь он должен отправиться в тюрьму и погибнуть там!
 И если бы его долг не был таким большим, всё равно
 Он мучает его днём и ночью, где бы ни встретил,
 Как и ты со мной — преследуешь меня повсюду!

 _Он жалуется, что его кредитор обращается с ним хуже, чем пират._

 Алжир и Тунис, Триполи, Сале,
 Места, расположенные там, где дни самые жаркие,
 Такой грубой расы людей, возможно, еще не было,
 Такой жестокой, как мой кредитор со мной:
 Этот человек родился не таким, какими могли бы быть другие мужчины:
 Но в недоброжелательности и злопамятности зачат,
 Я знаю, тем, кто никогда не сосал молоко милосердия,,
 И ежедневно показывал ему плохие примеры.
 Пират-бербер, когда делает кого-то рабом,
 отбирает у него деньги, которые тот может найти,
 но не берёт их, если у него их нет:
 Но, используя меня более жестоко, чем пират,
 Мой дан не заботится о том, есть ли у меня деньги;
 Когда у меня нет денег, он всё равно требует их.

 _Он заявляет, что его дан повсюду преследует его._

 Философы считают, что если в одном месте
 Находится одно тело, то другое находится в другом месте;
 Два тела, будучи совершенно отдельными, ни в коем случае
 Не могут находиться одновременно и здесь, и там.
 Более того, если бы кто-то захотел
 узнать физическую причину, то нужно проследить...
 Но не стоит ждать, пока причины приведут к следствию,
 Достаточно того, что мы знаем этот факт, как он есть.
 И всё же, если бы дело обстояло иначе —
 (приведу пример) — я бы сказал,
 что одно тело может быть здесь и там одновременно;
 ибо, клянусь своим телом! сейчас я там,
 а сейчас я нахожу тебя здесь, куда бы я ни пошёл:
 но как, чёрт возьми, ты это делаешь, я не могу сказать.
 _Джо. Баттиста Касти._




 _Дидим, священнослужитель,[8] об итальянских университетах._


Он считал, что все школы Италии переполнены, либо
математиков, которые могли понимать друг друга без слов; или
грамматиков, которые кричали до хрипотырассуждали об искусстве красноречия, но не могли заставить ни одну живую душу понять, что они говорят;
или о поэтах, которые изо всех сил старались оглушить тех, кто их не слушал, и громко приветствовали каждого нового тирана, который получал власть над их страной. Вот почему Сократ изгнал их, как докучливых глупцов, — с большей справедливостью, чем любой другой класс, — по словам нашего автора, наделённого даром пророчества, особенно в отношении того, что происходит в наши дни.

 _Уго Фосколо_ (1778–1827).




 _Первый час и Солнце._


_Первый час._ Доброе утро, ваше превосходительство.

_Солнце._ Да, или, скорее, доброй ночи.

_Первый час._ Лошади готовы.

_Солнце._ Очень хорошо.

_Первый час._ Утренняя звезда уже взошла.

_Солнце._ Очень хорошо — пусть приходит или уходит, когда ей вздумается.

_Первый час._ Что имеет в виду ваше превосходительство?

_Солнце._ Я имею в виду, что хочу, чтобы вы оставили меня в покое.

_Первый час._ Но, ваше превосходительство, ночь уже так долго длится,
что не может длиться ещё дольше, — и если мы будем ждать, понимаете, ваше
превосходительство, это может привести к беспорядкам.

_Солнце._ Будь что будет — я не сдвинусь с места.

_Первый час._ О! Ваше Превосходительство, что это? Вам нехорошо?

_Солнце._ Нет, нет — я ничего не чувствую, кроме того, что не хочу двигаться,
так что вы можете заниматься своими делами.

_Первый час._ Как я могу заниматься, если вы не идёте? — ведь я первый час
дня. И как вообще может быть какой-то день, если ваше превосходительство
не соблаговолит выйти, как обычно?

_Солнце._ Если вы не первый час дня, вы можете быть первым
часом ночи; или же ночные часы могут нести двойную службу, и
вы и ваши спутники можете не беспокоиться. Потому что — я скажу вам, в чём дело:
 я устал от этого бесконечного хождения туда-сюда, чтобы дать свет нескольким несчастным маленьким животным, живущим в горстке грязи, такой маленькой, что я, хоть у меня и довольно хорошее зрение, не могу её разглядеть.
 Поэтому сегодня ночью я решил, что больше не могу этим заниматься;
и если людям нужен свет, пусть они поддерживают огонь в своих очагах или обеспечивают его каким-либо другим способом.

[Иллюстрация]

_Первый час._ Но как ваше превосходительство ожидает, что эти бедняги
Справятся ли они с этим? И тогда им придётся нести огромные расходы на то, чтобы поддерживать свои лампы и обеспечивать достаточное количество свечей, чтобы они горели весь день. Если бы они уже открыли тот вид воздуха, который горит, и могли бы использовать его для освещения своих улиц, комнат, магазинов, подвалов и всего остального — и всё это за небольшие деньги, — тогда я бы сказал, что всё не так уж плохо. Но дело в том, что пройдёт ещё триста лет, прежде чем люди найдут этот способ, а тем временем у них закончится всё масло, воск и смола,
и салом, и больше нечего будет сжигать.

_Солнце._ Пусть они идут и ловят светлячков или тех маленьких червячков, которые
светятся в темноте.

_Первый час._ И как они будут защищаться от холода? — ведь без
помощи, которую они получили от вас, во всех лесах никогда не будет
достаточно дров, чтобы согреть их. Кроме того, они умрут от голода, потому что
земля больше не будет давать плоды. Таким образом, через несколько лет раса этих бедных животных полностью исчезнет. Какое-то время они будут ползать в темноте в поисках пищи и
согреться; и, в конце концов, когда погаснет последняя искра огня, и они съедят всё, что только может проглотить человек, они все умрут в темноте, замёрзшие, как кусочки горного хрусталя.

_Солнце._ И если они умрут, какое мне до этого дело? Разве я нянька для всего человечества? Или, может быть, их повар, который должен добывать и готовить для них еду? Что мне до того, что некоторое количество невидимых живых существ,
находящихся за тысячи миль от меня, не могут видеть или переносить холод без моего света? Кроме того, даже если бы это было моим долгом
Если бы я был печью или очагом, так сказать, для этой человеческой семьи, то было бы разумно, если бы, когда семья хочет согреться, она подходила и стояла вокруг печи, а не чтобы печь ходила вокруг дома. И если земля нуждается в моём присутствии, пусть она пошевелится и позаботится о том, чтобы я был рядом, потому что, насколько я понимаю, я ничего от неё не хочу и нет причин, по которым я должен идти за ней.

 _Первый час._ Ваше Превосходительство имеет в виду, если я правильно понимаю, что то, что
вы делали раньше, теперь будет делать Земля.

_Солнце._ Да, теперь — и впредь навсегда.

 _Джакомо Леопарди_ (1798–1837).

 ПРИМЕЧАНИЕ. Предполагается, что этот диалог происходит в то время, когда Галилей
открыл истинные соотношения в Солнечной системе.




 _МОДА И СМЕРТЬ._

[Иллюстрация]


_Мода._ Мадам Смерть! Мадам Смерть!

_Смерть._ Подожди, пока придёт моё время, и я приду без твоего зова.

_Ф._ Мадам Смерть!

_Д._ Уходи! — и чёрт с тобой! Я приду достаточно быстро, когда ты
перестанешь меня хотеть.

_Ф._ Как будто я не бессмертна!

_Д._ Бессмертна? Прошёл уже тысячный год со времён
бессмертные были уничтожены.

_Ф._ Ну что вы, мадам, вы говорите в манере Петрарки, как будто
вы лирический поэт шестнадцатого — или девятнадцатого века.

_Д._ Я очень люблю стихи Петрарки, потому что среди них есть мой «Триумф»,
а остальные почти все посвящены мне. Но в любом случае, немедленно убирайтесь с глаз моих.

_F._ Ну же, из любви к семи смертным грехам, остановись ненадолго
и посмотри на меня.

_D._ Я смотрю на тебя.

_F._ Разве ты меня не знаешь?

_D._ Ты должен знать, что у меня плохое зрение и я не могу
очки, потому что англичане не делают таких, которые подошли бы мне, — а
даже если бы и делали, у меня нет носа, чтобы их надеть.

_Ф._ Я — Мода, твоя сестра.

_Д._ Моя сестра?

_Ф._ Да — разве ты не помнишь, что мы обе — дочери Декаданса?

_Д._ Что я должен помнить, если моя задача — уничтожать всякую память?

_F._ Но я знаю, что мы оба одинаково заняты, постоянно разрушая и изменяя вещи в этом мире, хотя ты решаешь эту задачу одним способом, а я — другим.

_D._ Если ты не разговариваешь со своими мыслями или с кем-то, кого ты
У вас в горле что-то застряло, так что повысьте голос и произносите
слова чётче, потому что, если вы будете бормотать себе под нос
этим тонким, как паутина, голосом, я буду ждать до завтра, чтобы вас услышать. Мой слух, как вы знаете, не лучше моего зрения.

_Ф._ Хотя это не совсем обычно, — а во Франции люди не говорят, чтобы их услышали, — но, поскольку мы сёстры и можем обойтись без церемоний, я буду говорить так, как вы хотите. Я говорю, что наша природа и обычаи постоянно разрушают мир; но вы, с самого начала,
В начале вы бросились на человека и кровь, в то время как я
в основном довольствовался бородами, волосами, одеждой, мебелью, дворцами
и тому подобным. Это правда, что я не раз прибегал к определённым
играм, которые вполне можно сравнить с вашими, — например, прокалывал
дырки в ушах, губах или носах, прижигал плоть людей раскалёнными
железами, которыми заставлял их метить себя ради красоты,
формировал головы младенцев с помощью повязок и других приспособлений,
чтобы у всех людей в стране были одинаковые головы.
в той же форме, что и в Африке, и в Америке, — мучая людей тесной обувью, — выбивая из них дух и заставляя их глаза вылезать из орбит от тесноты корсетов, — и сотней других подобных вещей. И не только это, но и, вообще говоря, я убеждаю и заставляю всех людей, независимо от их положения, терпеть бесконечную усталость и дискомфорт каждый день их жизни — часто
боль и мучения; и некоторые из них даже умрут славной смертью за любовь,
которую они питают ко мне. Я уже не говорю о головных болях, ознобах, простудах.
вид — ежедневная, трёхдневная и четырёхдневная лихорадка, которую люди получают, подчиняясь мне, — дрожа от холода и задыхаясь от жары, как я захочу, — покрывая свои тела шерстяными вещами, а грудь — льняными, и делая всё так, как я им говорю, даже если это причиняет им боль.

_Д._ Что ж, я вполне готов поверить, что вы моя сестра, и, если вы хотите, чтобы это было так, я буду считать это более достоверным, чем смерть, — и вам не нужно будет доказывать это, сверяясь с приходской книгой. Но если я буду стоять так, я упаду в обморок; однако, если у вас хватит смелости бежать рядом со мной
Позаботьтесь о том, чтобы не убить себя, так как я еду очень быстро. Если вы можете бежать, то можете сказать мне всё, что хотите, пока мы едем; если нет, то я должен
послать вам приветствие и пообещать, что в знак наших отношений я оставлю вам всё своё имущество после моей смерти.

_Ф._ Если бы нам пришлось бежать вместе, я не знаю, кто из нас победил бы, потому что если вы бежите, то я не просто скачу галопом. А что касается того, чтобы стоять на
одном месте, — если ты упадёшь в обморок, это убьёт меня. Так что давай
бежим вместе и, как ты говоришь, будем говорить о наших делах на ходу.

_D._ Пусть будет так. Раз уж ты моя сестра, было бы правильно, если бы ты как-нибудь помогла мне в моём деле.

_F._ Я уже сделала это, и даже больше, чем ты думаешь. Во-первых,
хотя я постоянно разрушаю или меняю все остальные обычаи, я никогда и нигде не убеждала людей перестать умирать; и по этой причине, как видишь, эта практика повсеместно сохраняется с начала времён и до наших дней.

_D._ Это великое чудо, что вы не сделали того, чего не можете сделать.

_F._ Чего я не могу сделать? Похоже, ты не знаешь о силе моды.

_D._ Ну, что ж — придет время поговорить об этом, когда войдет мода на
не умирать. Но пока я хотел бы, чтобы вы, как хорошая
сестра, помогли мне добиться противоположного результата более легко и быстро
, чем я это делал до сих пор.

_F._ Я уже рассказывал вам о некоторых моих работах, которые приносят вам большую прибыль
. Но это пустяки по сравнению с тем, что я собираюсь вам рассказать. Ради вас я постепенно — особенно в последнее время — заставлял людей отказываться от полезных упражнений и забывать о них.
здоровье, и привнёс другие обычаи, которые ослабляют тело и сокращают
жизнь. Кроме того, я ввёл в мир такие правила и обычаи, что сама жизнь, как для тела, так и для души, скорее мертва, чем жива, так что этот век действительно можно назвать Эпохой Смерти... Кроме того, если раньше тебя ненавидели и оскорбляли,
то теперь, благодаря мне, всё дошло до того, что любой, у кого есть хоть капля ума, ценит и хвалит тебя, ставит тебя выше жизни и смотрит на тебя как на свою величайшую надежду. Наконец, видя
что многие хвастались тем, что будут жить после смерти в памяти своих
соплеменников, ... Я упразднил эту привычку стремиться к
бессмертию и даровать его тем, кто его заслуживает... Эти
вещи, которых не так уж мало, я до сих пор совершал ради
вашей любви, желая увеличить ваше состояние и власть на земле,
что, собственно, и произошло. Я готов делать столько же, а то и больше, каждый день, и именно с этим намерением я отправился на поиски вас. И я думаю, что было бы хорошо, если бы
В будущем мы должны оставаться вместе. Так мы сможем строить планы
лучше, чем раньше, и осуществлять их более эффективно.

_Д._ Вы говорите правду, и я вполне согласен с этим.

 _Джакомо Леопарди._




 _ПОЭТ НА ПОХОДЕ._


[Иллюстрация]

 Поэты всегда были бродячей компанией,
 И почитаемый в своих путешествиях на восток и на запад.
 Старый Гомер со своей миской для подаяний бродил по
 Ионии — Тассо бродил как одержимый;
 И Овидия против его воли
 Отвели в место, подобное которому до сих пор можно увидеть в Вольтерре.

 Я тоже путешествую, и тоже не так уж скромно,
 Самым естественным и подобающим образом,—
 я не обращаю внимания ни на ветер, ни на погоду,
 но иду, как велит мне природа, на своих двоих,
 шаг за шагом, плавно и размеренно,
 для развлечения и для тренировки.

 Меня не считают бродягой,
 И люди не называют меня нищим;
 Я похож на того, кто странствует по миру,
 И идёт вперёд, чтобы лучше видеть.
 Как Крез, я, конечно, не ценен,
 Но как джентльмен я признан.

 Со своей стороны, я делаю всё, что могу,
 Чтобы заслужить это уважение, изо всех сил —
 Я иду самым неторопливым шагом.
 Чтобы показать, что я иду ради собственного удовольствия,
 И в доказательство того, что у меня есть деньги, чтобы их тратить,
 Я всегда спрашиваю: «Где лучшая гостиница, друг мой?»

 Иногда я больше похож на ботаника,
внимательно изучающего растения, склонив голову, —
 Собираю цветы или притворяюсь, что собираю,
И с умным видом складываю камешки в карман.
 Или иногда, как художник, я стою неподвижно
 И полчаса смотрю на долину и холмы.

 Когда я приближаюсь к какой-нибудь деревушке, я прячусь
 В канаву или за холм,
 Чтобы посидеть и освежиться, если вспотею,
 Немного — и отряхнуть шляпу, и оглядеться
 Для свежей родниковой воды в каком-нибудь удобном месте,
 Чтобы освежиться и умыть руки и лицо.

 · · · · ·

 Когда я прохожу мимо медленным и спокойным шагом,
«Джентльмен из города», — говорят люди,
«Скорее всего, остановился в каком-нибудь соседнем месте,
 И прогуливается, наслаждаясь этим летним днём».
 Пахарь и рабочий приподнимают шляпы и смотрят,
 И принимают меня за достопочтенного мэра.

 Войдя в гостиницу без смущения,
 Я говорю: «Пожалуй, я задержусь ненадолго», — и затем
 Чтобы найти мою лошадь, они вопросительно смотрят на меня.
 «Они хотели, чтобы я взял одну из них», — объясняю я.
 «Но не пройтись немного было бы грехом, я говорю,
 В такую прекрасную погоду, как сегодня».

 И чтобы они не подумали, что я устал,
 Я расхаживаю по кухне, пока она не затряслась.
 «Как хорошо я себя чувствую!» Я кричу, как вдохновлённый, —
 «Немного физической нагрузки так меняет всё!»
 Они спрашивают меня, где я живу, — не будет ошибкой,
 Если я отвечу: «В нескольких шагах отсюда!»

 И, в конце концов, матушка-природа дала нам ноги,
 Чтобы поддерживать тело, более или менее,
 И переносить нас на все небесные высоты.
 Не для того, чтобы болтаться без дела;
 Так что любой джентльмен может использовать эту конечность,
 И не заставлять своих предков краснеть за него.

[Но пешие прогулки не лишены неудобств. Поэт рассуждает
о неудобствах, связанных с жарой, холодом и грязными дорогами.]

 Тогда, если вдруг мимо проедет карета,
 Меня возница окинет свирепым взглядом,
 И он хлещет кнутом, подозревая, что я
 хочу прокатиться, и подъезжает сзади.
 Я не похож на плута, но постоянно
 Путешественники присматривают за своим багажом.

 Я спрашиваю хозяина гостиницы, есть ли у него кровать;
 Он холодно оглядывает меня с головы до ног,
 Затем с высокомерным видом поворачивается ко мне спиной
 И не соизволяет ответить. Кажется, я снова
 В Лондоне, где человек в ливрее
 Сначала спрашивает, как вас зовут, а затем говорит: «Дома нет».

[В приличных гостиницах всегда найдётся повод отказать путнику в
услугах. В конце концов кто-нибудь сжалится над ним и укажет на низкую
постоялый двор с зелёной веткой вместо вывески, где рады каждому.
 Однако и здесь его принимают с презрением. Хозяин смотрит на пыль на его сапогах и не решается впустить его;
горничные обращаются к нему не «сэр», а «эй, ты!»; а когда подают ужин, его не приглашают за стол.]

 И когда я прошу отвести меня в постель,
 Конюх с факелом в руке
 Поднимает меня на семь пролётов лестницы
 В комнату, где нет ни стула, ни умывальника;
 Он ставит свечу на пол,
А выйдя, запирает дверь.

[Однако эти неудобства не являются непреложным правилом, и, в конце концов,
они перевешиваются преимуществами пеших прогулок. Ты совершенно независим и можешь делать всё, что тебе вздумается, чего не всегда можно сказать о богатых людях.]

 И вот я бодро шагаю по дороге, —
 к тому же это экономно.
 Мои ботинки оплачены — позвольте сказать,
 что я сомневаюсь, что роскошная карета моего господина оплачена.
 С тех пор я веду себя достойно.
 Отныне только кляча святого Франциска[9] для меня!
 _Филиппо Пананти_ (1776–1837).




 _Любовь и спокойная жизнь._
 ИЗ «L’AMOR PACIFICO».

[Иллюстрация]


 О благословенный покой! О тесная и священная связь!
 Да здравствует Венерранда и её голубка!
 Но я должен сообщить вам, как и почему
эта преданная пара впервые призналась в своей нежной любви.
 Они ужинали в доме друга, а когда поднялись наверх,
 то обнаружили, что сидят бок о бок в двух креслах.

 Когда полчаса безмолвно истекли,,
 Таддео набрался храбрости и разбил лед.
 “Прошу прощения, мадам, ... вам сегодня понравились сливки?”
 “Восхитительно!” “ Я так рада, что тебе понравилось.
 И ветчина тоже? “ Изысканная! “ А потом птицы?
 “ Совершенство! “ А рыба? “ Не передать словами!

 “Это правда, что у нас едва хватало места, чтобы сесть”.
 “Нет, это было приятно, когда кто-то сидел рядом с тобой"._;
 Но если, дорогая мэм, я слегка толкнул вас под руку,
 Поверьте мне, это было то, что я не мог не сделать.
 “ Не стоит благодарности. _ вы_ страдали, я подозреваю?
 Я толст, как видите!» «Превосходный недостаток!»

 «В самом деле?» «В самом деле! Теперь это лицо в моих глазах
Цветёт, как майский день. Да продлится оно в цвету!»
 «Я здоров!» «Здоров! Свеж, как рай!»
 «Ну-ну! Я немного полноват!» «И даже лучше!»
 Со своей стороны, если позволите, я был бы очень рад
 Время от времени навещать вас.

 “О! вам было бы скучно!” “Мне было бы скучно! Что это за слова?
 Это было бы для меня лучшим и первостепенным удовольствием”.
 “Тьфу! Теперь ты льстишь! Что ж! Приходи, когда пожелаешь!”
 “Я думаю, дорогая мадам, что у нас нет ничего общего",
 Наши характеры не подходят для объединения,
 Что скажете вы?”
 “Ля! — Ну— возможно, они могли бы!”
 _Giuseppe Giusti_ (1809–1850).




 _ ИНСТРУКЦИИ МОЛОДОМУ КАНДИДАТУ НА ДОЛЖНОСТЬ._


[Иллюстрация]

 Что вы должны отвернуться от всех либералов,
 от всех гениев, от всей «опасной» компании,
 Не говорить о книгах и статьях, но стараться
 доказать, что все они для вас — голландцы,
 что вы должны закрыть своё сердце и держать язык за зубами,
 Вы и сами знаете, я прекрасно осведомлён, что уже давно...

 ... Теперь, прежде всего, научитесь гнуть спину! —
 Будьте олицетворением почитания.
 Одевайтесь плохо; ваша одежда должна сидеть на вас как на мешке,
 И всегда берите с собой в проводники какого-нибудь важного человека.
 В таком случае капюшон делает монаха,
 А стена ценится по своей штукатурке...

 Познакомьтесь с ним, и каждую благословенную ночь
 Навещайте какого-нибудь грубияна, которого они сделали священником.
 Там выбирайте время и меняйте остановки,
 В соответствии с его вкусами или причудами.
 И если для победы нужна дурь,
 Дури и сам, и пусть люди ухмыляются.

 Поставляй ему новости и вынюхивай
 Свежие скандалы, сплетни, всё, что люди тебе расскажут;
 И, так сказать, о чём говорит весь город,
 От Его Высочества до Стентерелло...[10]

 · · · · ·

 Скажем, в доме вашего покровителя разразился скандал, спор,
 Суматоха, —
 «_Незнайка знал толк в том, когда нужно молчать_»,
 — гласит старая пословица. Тогда молчи, как мышь!
 Великие люди иногда ведут себя как глупцы, это точно,
 В своих собственных домах. Давайте же опустим занавес!

 Поддавайтесь на все уловки. Продолжайте выпрашивать.
 Берите всё, что вам дают, чтобы вас оставили в покое;
 Но — выпрашивайте! «_Жаба отказалась выпрашивать_», — говорят они,
 «_И поэтому у неё нет хвоста_». Кроме того, заметьте,
 Что, если бы не наша нужда,
 Авторитет великих людей — это действительно мечта.

 Не забывайте игнорировать и презирать
 Каждый грубый отказ, каждый раздражённый взгляд и тон,
 И, как папа Сикст, ведите себя как осёл
 Если вы полны решимости взойти на папский престол,
 то после горького привкуса, в конце концов, вы получите сладкое,
 и настойчивые мольбы о помощи превзойдут грубую силу.

 С выгодой для себя Джинджиллино внимал
 мудрым проповедям своего хитрого друга.
 Он пошёл, преклонил колени, обнажил голову,
 полз, извивался, упрашивал и унижался перед мечом и мантией.
 И когда они высушили его, испытали его, просеяли его, протрусили его,
От Дана до Вирсавии, наконец, подняли его —
 Когда они прошли весь процесс от начала до конца,
 С обрядами крещения и миропомазания.
 Их райское трёхэтажное жульничество,
 Приняло его в свои объятия — и вот его конец!
 _Джузеппе Джусти._




 _ПИСЬМО ТОММАЗО ГРОССИ._


 ПИЗА, _15 ноября 1845 года_.

 Отличная работа! Синьор Гросси! Отличная работа! Ваша светлость там,
наслаждаетесь жизнью, и никому даже в голову не приходит говорить о таком бедняге, как я, которого нет ни здесь, ни там. Но разве вы не слышите, как у вас в ушах звенит с утра до ночи? Я имею в виду вас, ленивых, изнеженных,
неблагодарный, забывчивый негодяй! Неужели так трудно написать на клочке бумаги: «Я в порядке — семья тоже, и мы все тебя помним»? И это всё, что ты можешь сказать, когда хорошо проводишь время? А теперь мой джентльмен в Беллано, в своём собственном доме, вдали от всего, что может его беспокоить, окружённый всеми земными благами, и думает, что Папа Римский у него в кармане... Что касается его друзей, то они для него «с глаз долой, из сердца вон». Только дайте мне снова приехать в Милан, и вы увидите. Если вы когда-нибудь осмелитесь снова провернуть свои старые трюки в моём присутствии, я скажу вам с лицом длиной в ярд:

 Пусть синьор Гросси клюёт!
 На него я не посмотрю (_facit indignatio versum_).

 Но шутки в сторону, что за дьявольские манеры вы себе позволяете, не отвечая? Все ли перья в вашем доме сделаны из свинца? Я,
один из самых ленивых людей, живущих под небесами,
написал вам множество писем, а вы не сдвинулись с места ни на дюйм. Только М. сжалился надо мной, но он так расстроен из-за
некоего обещания, данного ——, что из полутора страниц письма
мне досталось всего три строчки. Но даже это
что-то, а что-то лучше, чем ничего. Но против _тебя_ я затаил обиду — достаточно сильную, чтобы заставить меня совершить что-то возмутительное...

 Я не должен так говорить — потому что ни один из вас этого не заслуживает, — но расставание с тобой повергло меня в глубокую меланхолию, которая продолжается до сих пор. Моя печень или какой-то другой демон, живущий у меня под рёбрами, снова вышел из строя, и никто не знает, сколько бед он мне принесёт, прежде чем снова станет нормальным. Если бы мне пришлось пережить ещё одну такую зиму, как прошлая, можно было бы сказать, что Иов жил и умер в
величайшее утешение по сравнению со мной. Я не хочу больше иметь ничего общего с врачами — я всегда считал их такими же, как туман, который оставляет погоду такой, какой она есть. Я доверяю климату Пизы, и если я чего-то и желаю, так это маленькую бутылочку «Не бери в голову», которая является лекарством от многих болезней. Хотя, я думаю, когда он у вас есть, вы должны сами его готовить и отмерять дозы, а я никогда не был искусным аптекарем в отношении этого конкретного лекарства. Напротив, это всегда было моим недостатком.
Я слишком глубоко погрузился в дела этого нелепого мира — и в свои собственные, которые нелепее всего, — и, раз уж я в них погрузился, мне нелегко будет из них выбраться. Сколько раз я решал думать только о себе и позволить всему идти своим чередом! И каждый раз, когда я так поступал, это идиотское сердце, которое я по своей вине вынужден носить с собой, выставляло меня на посмешище. Конечно, совершенно очевидно, что я был создан природой
для пародий, потому что каждый раз, когда я воспринимал что-то всерьёз, я
рано или поздно я обязательно сыграю роль Арлекина у себя на глазах. Так что теперь, когда мне приходится иметь дело с достойными людьми, которые твёрдые и надёжные и (так сказать) цельные, я всегда втайне боюсь, что однажды они изменят своей природе и окажутся настоящими ртутными шариками. Знаете ли вы, что в конце концов покинуть это кукольное представление, которое они называют жизнью, не будет таким уж большим несчастьем? Конечно, не может быть, чтобы в загробном мире люди играли в «Панча и
Джуди»! Либо мы все станем мудрыми, либо
по крайней мере, если нам суждено унести с собой крупицу безумия и
смехотворности, я верю, что нам будет позволено объединиться в группы по
нашему собственному усмотрению. И, послушайте, если, когда я
прибуду туда, я увижу двух или трёх знакомых, я сразу же присоединюсь
к этой компании и останусь там _на все времена_. С этими определёнными людьми я должен надеяться, что (когда мы избавимся от слабости нашей смертной природы) однажды сказанное будет считаться решённым вопросом, и что мы положим конец —

 — _Да_, я ответила вам прошлой ночью —
 _Нет_, сегодня утром, сэр, я говорю вам!

 Но я надеюсь, вы понимаете, что я не хочу видеть ни вас, ни Сандрино Манцони
рядом с собой ни в этом мире, ни в следующем; потому что я никогда не забуду, как вы со мной обошлись, отпустив меня без единого
«До свидания» — даже без «Иди и будь повешен»._» Я сделал пометку об этом
и буду помнить об этом до Судного дня.

Почему такие негодяи, как вы, всегда могут выставить честных людей в дурном свете?
Как раз когда я закрываю это письмо, я получаю ваше от 2-го числа! Что ж,
что ж, это не так уж плохо, но я ещё не видел «Мандзони», а вы, пообещав мне это, принесли мне больше вреда, чем пользы.

[Иллюстрация:

 «Стенторелло».
]

 Будем надеяться, что наш дорогой Алессандро Мандзони (который, кстати, является…;
 неважно, я не буду это писать!) сможет приехать в Пизу с Донной
Тереза и Витторина. Кстати, о Витторине: правда ли, что в последнее время она неважно себя чувствует? Арконати сказал мне, что она простудилась, когда уезжала: мне было бы очень жаль, если бы она страдала от чего-то похуже.
 Передавайте привет всем, не забудьте наших друзей Торти и Россари;
Я собирался писать им снова и снова. Я рад, что у вас всё хорошо дома; если бы я не злился на вас за молчание в течение месяца с лишним, я бы сказал, что вы заслуживаете этого и всего остального. Что ж, прощай, негодяй, и поскольку есть ошибки, за которые бесполезно требовать компенсации, я могу с тем же успехом послать тебе привет.

P.S. Что касается работы, то у меня в печи много чугунов, но я ужасно боюсь, что моих запасов дров не хватит, чтобы их разогреть.
Когда в моём мозгу оживает совершенная анархия планов и проектов,
это знак того, что сейчас не время что-либо заканчивать. Тем временем я буду слоняться без дела, читая то одно, то другое, как придётся, — и когда придёт время творить, я буду творить.

 _Джузеппе Джусти._




 _Дон Аббондио и бравые парни._
 ИЗ «Я ОБЕЩАЮ СЕБЕ».


[Иллюстрация:

 [Дон Аббондио, деревенский священник, идёт один по пустынной местности,
 видит двух браво, ожидающих его в узком переулке.]
]

... Он ускорил свой шаг, произнес стих громче, в составе
на его лице все спокойствие и жизнерадостность, он мог призвать на
в момент, сделал все возможное для подготовки улыбкой, и когда он обнаружил
сам напротив двух головорезов, он эякулировал,
мысленно: “теперь мы за это!” и осекся.

— Ваше Преосвященство! — сказал один из них, глядя ему прямо в лицо.

 — Кто меня хочет? — ответил дон Аббондио, отрывая взгляд от книги,
которую держал в обеих руках.

— Вы намереваетесь, — продолжил другой с угрожающим и сердитым видом человека, поймавшего своего подчинённого на совершении преступления, — вы намереваетесь завтра провести церемонию бракосочетания между Ренцо Трамальино и Лючией Монделлой.

— То есть... — ответил дон Аббондио дрожащим голосом, — то есть...
господа, вы люди светские и знаете, как решаются такие вопросы. Бедному священнику нечего сказать по этому поводу; они
всё улаживают между собой, а потом... потом они приходят к нему
к нам, как вы пришли бы в банк, чтобы снять свои деньги, а мы — ну, мы служим прихожанам».

«Что ж, тогда, — сказал браво, понизив голос, но с внушительным видом, — этот брак не состоится ни завтра, ни в какое-либо другое время».

— Но, господа, — возразил дон Аббондио кротким и мягким голосом человека, пытающегося убедить нетерпеливого слушателя, — но, господа, будьте так любезны, поставьте себя на моё место. Если бы всё зависело от меня, то... вы прекрасно понимаете, что для меня это не имеет никакого значения, так или иначе.

— Послушайте, — перебил его бравый малый, — если бы дело можно было уладить разговором, вы бы нас всех уговорили. Мы больше ничего об этом не знаем и знать не хотим. Предупреждён — значит вооружён... понимаете?

 — Но, господа, вы слишком справедливы, слишком рассудительны...

— Но, — перебил его второй браво, который заговорил впервые, — но либо брак не состоится, либо мужчина, который его заключит, не раскается в этом, потому что у него не будет времени, и… — он закончил свою фразу крепкой руганью.

 — Тише! — возразил первый говоривший. — Его преосвященство знает, как это бывает.
мир; и мы, джентльмены, не хотим причинять ему вреда, если он
проявит хоть немного здравого смысла. Ваше Превосходительство,
достопочтенный синьор дон Родриго, наш хозяин, шлёт вам свои
почтительные приветствия».

 Это имя было словно вспышка света в темноте и смятении, царивших в голове дона
Аббондио, но только усилило его ужас. Он
инстинктивно низко поклонился и сказал: «Если бы вы могли предложить мне...»

«О! Предложить вам, знатоку латыни!» — перебил его бравый солдат,
смеясь наполовину свирепо, наполовину глупо. «Это ваше дело. И,
прежде всего, никогда не позволяйте ни единому слову ускользнуть от вас по поводу этого намека, который мы вам дали
для вашего же блага; в противном случае ... гм!... это было бы то же самое
, как если бы вы заключили этот брак. Приходите! Какое сообщение вы
хотите, чтобы мы давали нашим прославленным Дон Родриго?”

“Мое почтение”.

“Объяснитесь, ваше боголюбие!”

“... Утилизировать ... всегда готовы к повиновению...». Произнося эти
слова, он и сам не знал, давал ли он обещание или просто делал банальный комплимент.
Солдаты восприняли это — или сделали вид, что восприняли, — в более серьёзном смысле.

— Очень хорошо. Спокойной ночи, ваше преосвященство, — сказал один из них и вместе со своим товарищем повернулся, чтобы уйти. Дон Аббондио, который за несколько минут до этого отдал бы всё на свете, лишь бы избавиться от них, теперь хотел бы продолжить разговор. — Джентльмены, — начал он, закрывая книгу обеими руками, но, не слушая его, они пошли по дороге, по которой он пришёл, распевая песенку, которую лучше не приводить здесь, и вскоре скрылись из виду. Бедный дон Аббондио на мгновение застыл с разинутым ртом, словно заворожённый, а затем повернулся и пошёл обратно.
по тропинке, ведущей к его дому, он шёл медленно, едва переставляя ноги...

 _Алессандро Мандзони_ (1784–1873).




 _ПРЕРВАННАЯ ЦЕРЕМОНИЯ БРАКОСОЧЕТАНИЯ._

 [Дон Аббондио, находя одно оправдание за другим, чтобы отложить свадьбу, довёл Ренцо почти до отчаяния. Наконец, обнаружив причину колебаний священника в лице дона Родриго, он с готовностью принимает предложение матери Люсии, Аньезе, о том, что вполне законный, хотя и незаконный, брак может
 стороны должны по очереди произнести перед священником и в присутствии свидетелей слова: «Это моя жена» и «Это мой муж». Ренцо легко находит двух свидетелей в лице своего друга Тонио и его слабоумного брата.
 Тонио должен дону Аббондио двадцать пять лир, в залог которых священник берёт ожерелье его жены, и Ренцо заручается его поддержкой, отдав ему сумму долга. В сумерках все пятеро отправляются в дом дона Аббондио. Аньезе нанимает экономку священника
 разговор у входной двери, а остальные незаметно проскальзывают наверх — жених и невеста ждут на лестничной площадке, пока Тонио стучит в дверь гостиной дона Аббондио.]


«_Deo gratias!_» — громко сказал Тонио.

«Тонио, да? Входи», — ответил голос изнутри.

Тонио приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы впустить себя и брата,
по одному, а затем закрыл её за собой, в то время как Ренцо и Лючия
молчали и неподвижно стояли в темноте.

Дон Аббондио сидел в старом кресле, закутавшись в потрёпанный
халате, с древней колпаком на голове, который сделал рамку, все
круглое его лицо. При слабом свете небольшой лампы на двух толстых белых
пучки волос, торчавший из-под крышки, его кустистые белые
брови, усы и бородку, все, казалось, на его смуглое и
морщинистое лицо, как кусты, покрытые снегом на скалистом склоне видели
лунный свет.

“Ах! — А! — приветствовал он нас, снимая очки и кладя их в книгу, которую читал.

— Ваше Преосвященство скажет, что мы опоздали, — сказал Тонио, кланяясь, как и Джервазо, но более неуклюже.

[Иллюстрация]

“Конечно, уже поздно — поздно во всех отношениях. Вы знаете, что я болен?”

“О! Мне очень жаль, сэр!”

“Вы, конечно, должны были слышать, что я болен и не знаю, когда смогу кого-нибудь увидеть"
.... Но зачем вы привели с собой этого — этого парня?”

“О, просто так, за компанию, сэр!”

“Очень хорошо, а теперь давайте посмотрим”.

— Здесь двадцать пять новых берлингских монет, сэр, с изображением святого Амвросия верхом на
лошади, — сказал Тонио, доставая из кармана сложенную бумагу.

— Давайте посмотрим, — ответил Аббондио и, взяв бумагу, надел очки, развернул её, достал серебряные монеты, перевернул их.
и снова пересчитал их и убедился, что они в порядке.

«А теперь, ваше преосвященство, не будете ли вы так любезны вернуть мне ожерелье моей Тэклы?»

— Совершенно верно, — ответил дон Аббондио и, подойдя к шкафу,
отпер его и, предварительно оглянувшись, словно отгоняя любопытных,
открыл одну створку, встал перед открытой дверью, чтобы никто не
видел, засунул голову внутрь в поисках залога и руку, чтобы достать
его, и, вытащив, запер шкаф, развернул бумагу, вопросительно
сказал: «Всё в порядке?», снова завернул и передал Тонио.

— А теперь, — сказал последний, — не могли бы вы дать мне немного чёрного и
белого, сэр?

— И это тоже! — воскликнул дон Аббондио. — Они готовы на всё! Эх!
 каким подозрительным стал мир! Вы мне не доверяете?

— Как, ваше преосвященство, не доверять вам? Вы меня обижаете! Но поскольку моё имя записано в вашей книге, со стороны должника... и вам уже пришлось один раз его вписать, так что... на случай, если что-нибудь случится, вы знаете...

[Иллюстрация]

— Ладно, ладно, — перебил дон Аббондио и, ворча про себя, открыл ящик стола, достал перо, бумагу и чернильницу.
и начал писать, повторяя слова вслух по мере того, как записывал их.
Тем временем Тонио и, по его знаку, Джервазо встали перед столом, чтобы писатель не видел дверь, и, словно от нечего делать, начали громко топать ногами по полу, чтобы подать сигнал тем, кто снаружи, и в то же время заглушить звук своих шагов. Дон Аббондио, погружённый
в работу, ничего не заметил. Ренцо и Лючия, услышав сигнал,
вошли на цыпочках, затаив дыхание, и встали позади них.
братья. Тем временем дон Аббондио, закончив писать, внимательно перечитал документ, не отрывая глаз от бумаги, сложил его и, сказав: «Теперь вы довольны?» — снял одной рукой очки, а другой протянул лист Тонио. Тонио, протянув руку, чтобы взять его, отступил в сторону, а Джервазо, по его знаку, — в другую, и между ними появились Ренцо и Лючия. Дон Аббондио увидел их, вздрогнул, растерялся, пришёл в ярость, задумался и принял решение.
В то время, когда Ренцо произносил эти слова: «Ваше
превосходительство, в присутствии этих свидетелей, это моя жена!» — его губы ещё не перестали двигаться, как дон Аббондио уронил квитанцию, которую держал в левой руке, поднял лампу и, схватив правой рукой скатерть, резко потянул её на себя, бросив книгу, бумаги и чернильницу на пол, и, проскочив между стулом и столом, подошёл к Лючии. Бедная девушка, дрожащим от волнения
голосом едва смогла произнести: «Это...»
когда дон Аббондио грубо накинул скатерть ей на голову и,
немедленно выронив лампу, которую держал в другой руке,
обернул скатерть вокруг её лица, едва не задушив её, и
заревел во весь голос, как раненый бык: «Перпетуя!
 Перпетуя! измена! помогите!» Когда свет погас, священник отпустил девушку, нащупал дверь, ведущую во внутреннюю комнату, и, найдя её, вошёл и заперся, продолжая кричать: «Перпетуя! измена! помогите! убирайтесь из этого дома! убирайтесь из
В этом доме!» В другой комнате царила суматоха; Ренцо, пытаясь поймать священника и размахивая руками, как будто играл в жмурки, добрался до двери и продолжал стучать, крича:
«Откройте! Откройте! Не шумите!» Лючия слабым голосом позвала Ренцо и умоляюще сказала:
«Отпустите нас! Отпустите нас!» Тонио стоял на четвереньках и шарил по полу в поисках чека, а
Джервазо прыгал и кричал как одержимый, пытаясь выбраться через
дверь, ведущую на лестницу.

Посреди всей этой неразберихи мы не можем не задуматься на мгновение. Ренцо, поднявший ночью шум в чужом доме, в который он тайком проник, и удерживающий его хозяина в осаде во внутренней комнате, выглядит как угнетатель, — но, в конце концов, если присмотреться, он сам был угнетённым. Дон Аббондио,
удивлённый, обращённый в бегство, напуганный до смерти, когда он спокойно
занимался своими делами, казалось бы, был жертвой, но на самом деле
это он поступил неправильно. Так устроен мир, как это часто бывает
Так и случилось; по крайней мере, так было в семнадцатом веке.

 _А. Мандзони._




 _НАШИ ДЕТИ._

[Иллюстрация]


Сейчас всё не так, как раньше.

Здесь нет ни детей, ни мальчиков; вместо этого мы видим рой маленьких
политиков, ещё не получивших крещения, — толпу Макиавелли,
увиденных в подзорную трубу, — которые, если и ходят в школу каждый день,
то только для того, чтобы чему-то научить своих учителей, — а те
очень нуждаются в обучении.

Что же уничтожило наших мальчиков с лица земли?

Чтение политических газет!

Это предупреждение для отцов и матерей.

Отцы семейств, конечно, вполне вольны покупать ежедневную
газету — или две, или пять, или десять. Газеты, даже если их читать в избытке,
похожи на тамариндовое желе — если они не приносят пользы, то и вреда от них не будет.
Они совершенно безопасны, если знать, как их читать, — в правильном направлении, как английскую сукно-
вую ткань.

Но вот в чём загвоздка: отцы семейств, взглянув
над газетой, обычно оставляют её на столе, или на диване, или на
каминной полке — короче говоря, в одном из множества мест, которые находятся в пределах видимости и досягаемости маленьких мальчиков. Это большая неосторожность, потому что мы должны помнить, что наши мальчики подвержены ненасытной, жадной, всепоглощающей страсти к чтению политических газет. Возможно, это результат врождённого инстинкта, который проявляется в очень раннем возрасте в любви к басням и сказкам.

Затем начинаются семейные неурядицы.

Маленький мальчик приходит с газетой в руках и спрашивает у матери:

— Скажи мне, мама, в чём разница между «Подлинными новостями» и
«Разными новостями»?

«Подлинные», — наугад отвечает мать, — это то, что происходит на самом деле,
а «Разные» — это то, что придумывают журналисты, чтобы заполнить газету».

«О! какие выдумщики!»

«Что ж, тогда вам следует быть очень осторожным и всегда говорить правду; если вы этого не сделаете, то отправитесь в Чистилище на семьдесят лет, и в этом мире
все будут принимать вас за журналиста!»


 Среди бесконечно разнообразных слоёв молодёжи есть много тех, кто из-за врождённой порочности и фатально преждевременного стремления к политической
жизнь, доводят своё безрассудное безрассудство до того, что читают все
парламентские отчёты от первой до последней строчки!

 Давайте скажем это раз и навсегда. Когда мальчик без стеснения и стыда
отдаётся чтению парламентских дебатов, с ним покончено! Прощайте, искренность, прощайте,
невинность и простой язык детства.

Однажды Чекко получает выговор от матери за то, что по своему обыкновению
не вымыл руки.

«Я отвергаю эти злобные инсинуации», — отвечает виновник,
немедленно спрятав два неудобных «документа» в карманы своих бриджей.

На следующий день Джигино отказывается идти в школу, если мама не даст ему денег на покупку картонного Панча.

«Да, дорогой, — говорит мама, — иди в школу, а я куплю тебе Панча, когда ты вернёшься домой».

[Иллюстрация]

«Нет, нет, нет, я хочу его сейчас!» И если я этого не добьюсь, я поставлю этот вопрос перед
кабинетом министров!

 Бедная мать, услышав эту речь, понимает, что теряет
сознание, и остаётся с открытым ртом. Затем входит Рафаэлло, старший брат, и говорит младшему:

«Вместо того, чтобы думать о Панче, тебе лучше было бы заняться грамматикой. Помнишь, как вчера учитель, трижды назвав тебя ослом, «перешёл к повестке дня, чистой и простой».

 Джиджино хотел было ответить дерзко, но, не желая проявлять неуважение к старшему брату, ограничился тем, что скорчил ему рожицу.

 Мама (которая к тому времени пришла в себя): «Так ты обращаешься со своим братом?» Он старше тебя, и ты должен его уважать.

Джиджино (повышая голос): «Я испытываю к нему величайшее почтение и уважение».
достопочтенный член парламента, который только что выступил передо мной, — (снова дебаты!);
 — но, с другой стороны, насколько я понимаю, он всегда будет лжецом и шпионом...


 Беппино — как ртуть. Выполняя один трюк, он уже придумывает новый, так что ни в школе, ни дома он не знает покоя.

Наконец его отец, не выдержав, позвал его в кабинет, чтобы прочитать
ему нравоучение.

Во время первой части нравоучения Беппино украдкой
грыз сушёную сливу. В начале второй части он вынул её изо рта
Беппо схватил камень и метнул его в нос гипсовому Данте, стоявшему на письменном
столе. На третьей голове Беппо потерял терпение и начал
кричать:

«Хватит! Хватит! Закрытие!»

«Закрытие или нет, — закричал его разъяренный родитель, — если ты снова
перебьешь меня своей наглостью — негодяй, уличный мальчишка, болтун…»

«Тишина!» — Приказываю! — крикнул Беппино, дёргая за шнурок звонка.

— Я прикажу тебе…

Но как только его отец собрался встать, Беппино сорвал с его головы
котелок и, надев его на себя, заметил гнусавым голосом:

«Джентльмены, председатель надел шляпу, и заседание объявляется
закрытым».

 Громкий звон колокольчика призывает мать, двух тётушек,
горничную и маленькую собачку госпожи. Услышав рассказ о неслыханной
наглости Беппино, они приходят в такое негодование, что начинают
безудержно смеяться.

Маленькая собачка, не умеющая смеяться, как все остальные, лает и
демонстрирует свою причастность к семейным радостям и печалям, начав грызть
расшитые тапочки своего дорогого хозяина.

 _Коллоди._




 _Бродячие мысли бездельника._


«Кто спит, тот не ловит рыбу», — но тот, кто бодрствует, ловит крабов
каждую минуту своей жизни.

Все профессии могут обеспечить человеку достаточный уровень жизни, — кроме
профессий, связанных с верой.

Когда я присутствовал на представлении некоторых современных опер, мне
показалось, что дирижёр отбивал такт только потому, что не мог перебить
композитора.

Если в глазах закона все люди равны, то, упаси нас Бог, не попасться ему на глаза.

Когда вы хотите избавиться от собаки, вы снимаете с неё ошейник; когда
Если король хочет избавиться от министра, он дарит ему орден Аннунциаты.

Место, где портят людям голоса и пренебрегают всеми канонами искусства, называется _Консерваторией_, а больница, полная больных людей, называется «домом здоровья» (_Casa di Salute_).

Среди множества причин, по которым я избегаю театра, есть и полное отсутствие всякого смысла в современных операх.

Сколько старых фраз нужно, чтобы составить новую предвыборную программу!

Все музыкальные ноты могут выражать радостные мысли; только ноты
кредиторы, которые не вызывают ничего, кроме меланхолических размышлений.

Я вошел в лавку мясника в тот момент, когда его восьмилетний сын
возвращался из школы. Бедный мальчик горько плакал.

“Старая история!” - воскликнул его родитель. “Я полагаю, ты не выучил своих
уроков, и учитель назвал тебя ослом, как ты того заслуживал!”

— Да! — всхлипывая, ответил ребёнок. — Он _действительно_ назвал меня ослом, а потом…

— Ну, а потом — что ещё?

— Он сказал: «Что ж, в конце концов, это неудивительно — _что отец, то и сын_!»

— Неужели? Животное! — воскликнул свинобой. — И подумать только…
что, возможно, он ещё не доел те две сосиски, которые я отправил ему на Рождество!»

 _Антонио Гисланцони._




 _ЛЮДИ И ИНСТРУМЕНТЫ._


 Нам снова и снова твердят, что «стиль — это человек».

 Я бы заменил это на «инструмент — это человек».

И хотя пословица гласит: «Скажи мне, кто твои друзья, и я скажу тебе, кто ты», я бы изменил её так: «Скажи мне, во что ты дуешь или на что ты опираешься, и я предскажу твоё будущее».

После этого я должен попросить джентльменов-профессионалов, играющих в оркестрах и не только, не подозревать в моих замечаниях злого умысла. Они в основном адресованы любителям — тем, кто убивает тот или иной инструмент из чистого убеждения, — всем, кто начал бренчать на гитаре, когда изучал медицину, или практиковаться на корнете после года супружеской жизни.


 КЛАРНЕТ.

Этот инструмент представляет собой сильный холод в голове, заключённый в
трубку из жёлтого дерева.

 Кларнет был изобретён не Консерваторией, а Судьбой.

Хиропрактика можно воспитать с помощью обучения и упорного труда, но кларнетист
рождается, а не воспитывается.

Гражданин, которому суждено играть на кларнете, обладает почти
тупым интеллектом до восемнадцати лет — периода инкубации, когда он
начинает ощущать в носу первые признаки своего рокового призвания.

Затем его интеллект — ограниченный даже тогда — полностью перестаёт развиваться;
но его носовой орган в отместку приобретает колоссальные размеры.

 В двадцать лет он покупает свой первый кларнет за четырнадцать франков, а через три
месяца его хозяин выгоняет его. В двадцать пять лет
принят в оркестр Национальной гвардии.

Он умирает от разбитого сердца, обнаружив, что ни один из его троих сыновей
не проявляет ни малейшего интереса к инструменту, с помощью которого он
выкладывался по полной.


 ТРОМБОН.

Человек, играющий на этом инструменте, всегда ищет забвения в его
обществе — забвения от домашних забот или утешения после предательства
любви.

Человек, который шесть месяцев держал во рту металлическую трубку,
обнаруживает, что он невосприимчив к любому разочарованию.

В возрасте пятидесяти лет он обнаруживает, что из всех человеческих страстей и чувств
Ему не остаётся ничего, кроме ненасытной жажды.

 Позже, если он захочет получить должность привратника в доме джентльмена или жениться на женщине с тонким слухом, он попытается отложить свой инструмент, но любовь к громким звукам и крепким напиткам останется с ним до конца жизни. Наконец, после гармоничное карьера
семьдесят восемь лет, он, вероятно, умрет от горя, потому что публика-дом
хранитель не позволит ему выпить бокал вина в кредит.


 АККОРДЕОН.

Это первый инструмент молодости и невинных сердец.

Человек, о котором идёт речь, начинает играть на нём в задней комнате
папиного магазина — последний, как правило, по профессии химик — и
продолжает играть до пятнадцати лет. В этот период, если он не
умирает, он бросает аккордеон ради


 Гармонической флейты.

Этот инструмент из-за своих монотонных звуков и
невыносимой жалобности действует на нервы тех, кто его слушает, и
предрасполагает к меланхолии тех, кто на нём играет.

 Гармонический флейтист обычно имеет нежное и слабое телосложение.
с голубыми глазами, ест только белое мясо и мучные блюда.

Если это мужчина, его зовут Оскар; если женщина, то Аделаида.

Дома он или она обычно достаёт инструмент к десерту, и после ужина, когда настроение в семье более или менее приподнятое, развлекает гостей «Мизерере» из «Трубадура» или какой-нибудь другой мелодией.

Гармонифлейтист легко плачет. После пятнадцати лет занятий на инструменте он или она полностью растворяется и превращается в ручей.


 ОРГАН.

Этот сложный и величественный инструмент относится к церковным и
своим громким звучанием призван заглушить фальшивое пение
священнослужителей и прихожан в церкви.

Органист — это, как правило, человек, посланный в этот мир с
призывом производить много шума, не тратя лишних сил; тот, кто
хочет дуть сильнее других, не изнашивая собственные меха.

В сорок лет он становится близким другом приходского священника и
самым влиятельным человеком, связанным с церковью. Благодаря повторяющимся
Каждый день повторяя одни и те же припевы на утрене и вечерне, он
изучает латынь и заучивает все гимны, песнопения и мессы. В пятьдесят лет он женится на набожной старой деве, которую ему порекомендовал приходской священник.

 Он становится добрым и покладистым мужем; единственным его недостатком в этом качестве является привычка громко мечтать накануне каждого церковного праздника. Например, в канун Пасхи он почти всегда
будит свою жену, во всю мощь своих лёгких выкрикивая:
«_Воскресе!_» Добрая женщина, внезапно проснувшись, никогда не
забывает ответить ему традиционным «_Аллилуйя!_»

В возрасте шестидесяти лет он становится глухим, а затем начинает считать, что его игра совершенна. В семьдесят лет он обычно умирает от разрыва сердца,
потому что новый священник, не знающий Иосифа, вместо того, чтобы пригласить его отобедать за главным столом с церковными и другими должностными лицами,
отвёл ему место пониже, в обществе ризничего и могильщика.


 ФЛЕЙТА.

Несчастный человек, поддавшийся очарованию этого инструмента, никогда не достигнет полного развития своего интеллекта
способности. У него всегда был острый нос, он женился на близорукой женщине
и умер под колёсами омнибуса.

 Флейта — самый опасный из всех инструментов. Она требует особого
строения и специальной обработки ногтя большого пальца, чтобы отверстия
были закрыты лишь наполовину.

Человек, играющий на флейте, часто добавляет к своим другим недостаткам
манию держать у себя ручных ласок, горлиц или морских свинок.


 ВИОЛОНЧЕЛЬ.

 Чтобы играть на виолончели, нужны длинные тонкие пальцы, но
ещё более необходимо иметь очень длинные волосы, ниспадающие на засаленный воротник пиджака.

В случае пожара виолончелист, увидев, что его жене и виолончели грозит опасность, в первую очередь спасёт виолончель.

Его величайшее удовольствие — «заставить струны плакать». Иногда ему действительно удаётся заставить свою жену и семью делать то же самое из-за чрезмерной бережливости. Иногда он тоже заставляет людей смеяться и
зевать, но это, по его словам, результат атмосферного
воздействия.

Он может выразить через свои возвышенно настроенные струны все возможные горести
и огорчения, за исключением своих слушателей и кредиторов.


 БАРАБАН.

Огромный аппарат из дерева и овчины, полный воздуха и зловещих предзнаменований
. В мелодраме барабанный бой возвещает о
прибытии рокового персонажа, вершителя Судеб; в большинстве случаев, это
муж, с которым плохо обращались. Иногда этот погребальный рокот служит для описания
тишины, а иногда — для того, чтобы показать глубину отчаяния примадонны.

Барабанщик — серьёзный человек, одержимый чувством собственного достоинства.
драматическая миссия. Однако он способен скрывать свою осознанную гордыню
и спать на своём инструменте, когда остальной оркестр шумит изо
всех сил. В таких случаях он поручает ближайшему из своих
коллег разбудить его в нужный момент.

 Проснувшись, он хватает две барабанные палочки и начинает бить; но
если его сосед забывает его разбудить, он продолжает спать до
опускания занавеса. Тогда он встряхивается, понимает, что
опера закончилась, и протирает глаза; и если случится так, что дирижёр
упрекает его за небрежность во время атаки, он пожимает плечами и отвечает: «Не волнуйся, тенор всё равно умер. Что значит ещё один удар барабана?»


 БОЛЬШОЙ БАРАБАН.

 Об этом можно не говорить. Это инструмент эпохи, и министры, депутаты, учёные, поэты, парикмахеры и
стоматологи — все научились играть на нём в совершенстве... Толпа всегда
откликнется на его «_бум! бум!_», и тот, кто ударит по нему сильнее,
всегда будет прав.

 _А. Гисланцони._




 _УДОВОЛЬСТВИЯ ЖУРНАЛИСТИКИ._


 «Мой дорогой мальчик, — сказал Джунтини почти серьёзно, — я утратил все свои иллюзии в восемнадцать лет. В то время я верил, что у меня есть возлюбленная; я также был виновен в том, что осмеливался писать ей стихи. Я жил в голубом небе, разбавленном молоком и мёдом. Впоследствии я узнал, что мои
стихи были основаны на ложном предположении и что девушка, которую я любил,
вышла замуж за таможенного чиновника. Это в значительной степени повлияло на
катастрофа, которая произошла в моих чувствах. В настоящее время я
пишу для газет уже семнадцать лет. Я получаю 250 франков в месяц
здесь, в «Прогрессисте»; 80 франков из газеты в Удине, политику которой я даже не знаю; ещё 60 франков из «Курьера
моды»; и, кроме того, я посылаю передовые статьи по пять франков
за штуку в радикальную «Фригийскую шапку» из Римини и другие
«Католическое знамя» из Генуи, которое платит мне по восемь франков за каждую статью. Добавьте к этому
проповедь, которую я время от времени пишу для приходского священника нашей деревни
дома — самовлюблённый старый фанатик, который хочет, чтобы его считали красноречивым. Затем мне
приходится каждый год составлять «Альманах молодой жены» и
«Календарь спортсмена и рыболова» для издателя Корретти; так что, если сложить один месяц с другим, я могу рассчитывать примерно на 500 франков. Я уже не говорю о том, что в своих ежедневных заметках я даю рекламу различным торговцам и подрядчикам, что время от времени приносит мне неплохие суммы. Очень хорошо; каждый месяц мне удаётся не тратить больше 200 франков, остальное я откладываю. Я не хожу в
в театре; меня не увидишь в _кафе_; что касается одалживания денег моим
друзьям, вы заметили…

— Да, увы!

— Вот вам и объяснение моей беззаботной жизни. Мой дорогой друг,
мир принадлежит тому, кто умеет его принимать.

— Может быть, — сказал Лаури, — вина лежит на мне. Я этого не отрицаю. Иногда, знаете ли, я вспоминаю маленькую деревушку у подножия Альп, всю
белую от снега зимой... Как они суетились вокруг меня, когда
я приезжал домой на каникулы!... Как мой отец клал свою большую
грубую руку мне на голову и говорил: «Здесь у тебя всё есть!» ... Что ж,
а потом наступил 1866 год. Венеция! Венеция навсегда! Гарибальди! Италия!
 Свобода!.. В те дни, как вы знаете, мы верили во всё это — и я
поехал в Тироль вслед за Гарибальди. После этого меня уже ничто не могло удержать. Я
думал, что весь мир у моих ног. Я даже не думал о вступительных экзаменах в университет. Подумать только! Воин, понюхавший пороху, возвращается к школьным урокам!.. Я и мечтать не мог о таком, а о возвращении в деревню — тем более. Мне пришлось бы обсуждать политику с аптекарем и полицейским сержантом, когда я
Я сам внёс свой вклад в объединение Италии. Я и сам не знаю, какие грандиозные мечты зрели в моём глупом мозгу. Я отправился во Флоренцию и несколько месяцев ходил по улицам Виа Торнабуони и Виа Кальцайоли, а мой отец, бедный старый друг! отправлял мне почтовые переводы... Но я собирался сделать карьеру во Флоренции! Я всегда был в компании со своими старыми товарищами
из Тироля, ярыми патриотами, которые большую часть времени
проводили, обсуждая своих соседей на диванах
_Боттегон_. Я начал знакомиться с депутатами и
журналистами, слонялся по редакциям _Диритто_ и
_Риформа_ и бойко рассуждал о кризисе, Реконструкции и
объединении партий. Короче говоря, я был на пути к слабоумию;
 а оттуда до журналистики, как вы знаете, один шаг. И вот, как
Я постелил себе постель, и мне придётся либо лечь в неё, либо выброситься из
окна... Теперь нет отца, который мог бы присылать мне почтовые переводы...

 Джунтини внезапно прервал поток своих размышлений.

— Послушайте, Манфредо, вы знаете, что уже десять часов, а вы ещё не написали ни строчки для ежедневной «сводки»?

 Лаури встряхнулся, снова закурил потухшую сигару и снова принялся листать газеты. Джунтини тоже вернулся к работе, но он, как и все журналисты, мог бы разрезать всю Европу на куски, хотя его мысли блуждали в сфере Луны.

— Какие телеграммы есть в «Таймс» сегодня? — спросил он, что-то записывая.

 — Никаких; ни в «Таймс», ни в «Дейли Ньюс», ни в «Темпс», ни в
«Норд»; все они пусты, как мои карманы. Я ничего не знаю
как составить обзор иностранной прессы за этот вечер. В «Республике» есть немного
о событиях в Афганистане, но все это уже было пережевано в третий или четвертый раз. В конце мне придется перевести
последний скандал в Ассамблее из «Фигаро».

 _Энрико Онуфрио._




 _КОГДА ГРЕК ВСТРЕЧАЕТСЯ С ГРЕКОМ._


Среди бизнесменов говорят, что требуется двенадцать евреев, чтобы обмануть
Генуэзца; но двенадцати генуэзцев недостаточно, чтобы обмануть грека.... Только один
человек, о котором я когда-либо слышал, пользуется не очень завидным отличием
Он обманул не одного грека, а двух.

Он был родом из Бари.

Он возвращался в Италию, но у него не было сапог — или, скорее, то, что у него было, уже не было сапогами. Он тщательно пересчитал свои деньги, обнаружил, что у него недостаточно средств, чтобы купить новую пару, и успокоил свою совесть. Затем он отправился к сапожнику на улицу Гермеса.[11]

«Мне нужна пара туфель к утру понедельника, чтобы они точно мне подошли, с закруглёнными
носками» и т. д.; короче говоря, он дал самые подробные указания.

«Конечно, сэр. Они будут у вас в понедельник утром. Их пришлют к вам домой в десять утра».

Барийский купец оставил свой адрес и ушёл.

На улице Эола он зашёл в другую сапожную мастерскую и заказал
точно такую же пару обуви на тех же условиях.

— Я понятно выразился?

— Совершенно. Дайте мне адрес, и в понедельник в десять…

— Я не приду в десять. Пришлите их не раньше одиннадцати.

«В одиннадцать вы можете рассчитывать на то, что они у вас будут, без всяких сомнений».

В понедельник в десять часов появилась первая жертва. Джентльмен примерил
ботинки; правая была впору, а левая ужасно жала в подъёме; её нужно было немного растянуть.

— Хорошо, — сказал услужливый торговец, — я заберу его и
принесу вам завтра.

 — Очень хорошо, тогда я и рассчитаюсь с вами.

 Сапожник поклонился и вышел, унося левый башмак.

 В одиннадцать, пунктуальный, как кредитор, явился второй обречённый
клиент. Та же сцена повторилась, но на этот раз не подошёл правый башмак.

— Вам придётся снова надеть его поверх последнего, друг мой.

 — Мы скоро всё исправим, сэр.  И этот сапожник, более опытный, чем другой, собирался забрать с собой оба башмака.

“Оставь другое”, - сказал мужчина из Бари. “Это моя фантазия... если вы
возьмете оба, кто-нибудь может прийти и обнаружить, что они ему подходят, и вы
продадите их ему, а мне придется ждать еще неделю.

“ Но уверяю вас, сэр...

“Нет, нет, друг мой, я знаю, как обстоят дела. Я хочу эту пару туфель и
никаких других, и я настаиваю на том, чтобы оставить ту единственную”. Сапожник со вздохом склонил голову и ушёл, чтобы растянуть правый ботинок.

Через час человек из Бари и его ботинки уже были на борту парохода,
идущий в Пирей, а на следующий день две жертвы встретились на его
Они стояли на пороге, каждый с ботинком в руке, и смотрели друг другу в глаза.


 _Наполеоне Кораццини._




 _ЗНАМЕНИТЫЙ ТЕНОР СПАЛЛЕТТИ._


Примерно через неделю после моего приезда в Афины я наслаждался _t;te-;-t;te_
в ресторане «Самос», поедая отбивную из ягнёнка, которая была просто бесподобна,
когда вошёл дородный мужчина, которому было далеко за пятьдесят,
одетый с большим тщанием и с золотой цепью такой длины и массивности,
что ею можно было бы привязать мастифа.
Его руки были усыпаны кольцами, и, войдя, он поднял такой шум, что хватило бы на десятерых. Обратившись к официанту, который говорил по-итальянски, он прорычал:

[Иллюстрация:

 «Когда грек встречает грека».
]

«_Джурардио!_ Что стало с моим местом?»

«Сюда, сюда, сэр, за этим столом четыре места».

Это было то место, где я сидел.

Дородный джентльмен с отвращением скривил лицо, выругался
на языке, которого хватило бы любому арианину, подошёл и сел рядом со мной, заметив:

«_Джурарди!_ Я не хочу, чтобы моё место занимали!»

Все присутствующие смотрели на него и сочувственно улыбались.

Прежде чем он закончил разворачивать салфетку, он уже спрашивал меня—

“Вы итальянец, сэр?”

“Да”.

“Давно в Афинах?”

“Несколько дней”.

“Я здесь уже три месяца. Меня все знают”.

“Думаю, да"., если вы всегда так шумите.

— Вы видите, как они на меня смотрят?

— Я это заметил.

— Я... Полагаю, вы знаете, кто я?

— Не имею чести знать.

— Я знаменитый Спаллетти... Вы должны знать...

— Нет. Признаюсь, я не знаю.

“Джураддио! _ половина газет мира обратила на меня внимание”.

“Я читаю очень мало газет”.

“Почему?”

“Потому что я журналист”.

“Я здесь. Я уже дал шесть представлений ”Пророка"".

“А вы...”

“Знаменитый тенор, Спаллетти”.

“Да будет благословенна скромность!”

“Э!— что?”

“ Ничего— просто замечание с моей стороны. A fine opera, _Le Proph;te_.”

“Да, так они говорят!”

“Как— они говорят? Ты никогда этого не слышал?”

“Я!— У меня есть другие дела. Я заканчиваю свои сцены, и этого
достаточно”.

“Но ты что, даже слов не прочел?”

“ Я прочел свою роль, но даже это уже слишком. Однако я думаю, что прочту её как-нибудь вечером, когда буду ложиться спать, потому что хочу знать, кто такой этот Пророк».

 И всё же именно эту роль Пророка он только что сыграл в шестой раз!

 Затем он рассказал мне, что его пригласили петь в «Омлето» Томаса — я
Я бы не удивился, если бы он сказал «омлет» — и ушёл, сказав мне, что остановился в «Гран Бретанья», и попросив меня зайти к нему туда.

У двери он обернулся и сказал:

«Вы должны прийти и послушать меня в театре сегодня вечером! Я совершенно уверен,
что заставлю вас плакать».

Я пошёл — и обнаружил, что достойный человек был прав. Его исполнение было таким,
что даже камень заплакал бы.

 Позже я узнал, что того же джентльмена попросили спеть на благотворительном концерте, и, когда ему сказали, что таким образом он исполнит
_Акт милосердия_ ответил, что, к сожалению, это невозможно,
потому что он не знаком с пьесой под таким названием и, следовательно,
не может петь ни в одном из её актов.

 _Наполеоне Кораццини._




 _Соперничающие землетрясения._


 Между телеграфистами Пьетранеры и Голастретты существовало давнее соперничество,
и не только профессиональное. Говорят, что это началось в Техническом колледже, когда один из них
выиграл серебряную медаль, за которую горячо боролся другой; но это не совсем
верно.

Несомненно, что Пиппо Корради не мог взяться ни за что, кроме самого простого, но Нино д’Арко сразу же принялся за то же самое. Поэтому, когда первому вздумалось стать фокусником-любителем, Нино сразу же отправился на поиски необходимых приспособлений, чтобы удивлять своих друзей чудесами белой магии. Он не добился успеха; он многих насмешил своей
неумелостью, но это не помешало ему тратить ещё больше денег на
коробки с двойным дном, пистолеты, стреляющие игральными картами
вместо шариков, чудесные шарики, которые множатся и становятся больше в
руки и тому подобное. Чего бы это ни стоило, он был полон решимости удивить
своих друзей из Голастретты, которые в его присутствии превозносили
чудеса, которые, по их словам, Корради совершил в Пьетранере, и насмехались над ним.

Затем, когда Пиппо Корради, отличавшийся странной непостоянностью во вкусах,
отказался от белой магии, чтобы посвятить себя музыке и, в частности, изучению кларнета, Нино д’Арко внезапно отложил в сторону
волшебные игрушки, которые уже порядком ему надоели, стал брать уроки музыки у приходского органиста, купил новенький кларнет из чёрного дерева,
и поехал на осле к Корради под предлогом того, что хочет посоветоваться с ним по поводу своего выбора, но с единственной целью — унизить его. Это был единственный раз, когда ему это удалось. Он застал его за тем, что тот дул в мундштук инструмента из самшита, который он купил за несколько франков у старого кларнетиста из городского оркестра. Нино
заметно раздулся от удовольствия, увидев восхищение и зависть в глазах
соперника, когда он открыл кожаный футляр и показал ему отполированные
ключи из белого металла, сверкающие даже ярче, чем только что
покрытое лаком дерево.

[Иллюстрация]

Нино аккуратно собрал инструмент и поднёс его ко рту,
желая удивить Пиппо гаммой в полутонах, но, к несчастью,
сломался посередине. Тогда Корради смог отомстить; и, не удовлетворившись тем, что сыграл гаммы во всех тональностях, мажорных, минорных, диатонических и хроматических, он внезапно, без предупреждения, не сводя глаз с пальцев, порхающих по клавишам, без предупреждения Нино, который продолжал смотреть на его пальцы, порхающие по клавишам, он с ходу начал играть своё любимое произведение «La Donna ; Mobile», наигрывая божественно, пока его не остановила острая необходимость
Он затаил дыхание. Его глаза чуть не вылезли из орбит, лицо
побагровело, но это было ещё ничего! Он мысленно усмехнулся,
увидев удручённый вид Нино, и тот, разобрав свой инструмент,
убрал его обратно в футляр, тем самым признав своё поражение.

[Иллюстрация]

Нино, вернувшись в Голастретту, выместил своё раздражение на своей заднице, потому что она не хотела идти рысью — как будто это она научила
Корради играть _La Donna ; Mobile_. Как верно, что страсть делает человека несправедливым! Он сразу же бросился к своему учителю, чтобы разучить _La Donna ; Mobile_
для себя, чтобы успеть сыграть её раньше своего ненавистного соперника. Однако у последнего было ещё одно большое преимущество, помимо того, что он мог убить Риголетто: он был местным почтмейстером.
 В этом отношении соперничать с ним было бесполезно, как бы Нино ни мечтал о просторном кабинете, таком, как в Пьетранере, где
Корради, в перерывах между продажей одной марки и продажей другой, между регистрацией
письма и выговором почтальону, мог развлекаться, дуя в свой кларнет сколько душе угодно! В то время как
он, Нино, был вынужден уходить из дома, если хотел заниматься
и жить в мире со своей семьёй! Корради в своём почтовом отделении
никого не беспокоил.

 Нино не знал, какой мукой для соседей был этот кларнет,
визжавший с утра до ночи, с обычным упрямством Корради во всём, за что он брался. Бедняга-лавочник, живший напротив, ругался весь день, как турок, и не знал, стоит ли ему стоять на голове или на ногах каждый раз, когда Пиппо начинал повторять «Донна и Мобиле», то есть ругался по семь-восемь раз на дню.
он ошибался в своих расчётах, неправильно считал сдачу, — хотя будет справедливо
сказать, что эти ошибки чаще были в его пользу, чем в пользу его клиентов. И если он случайно видел Корради у
окна, то поднимал руки в умоляющем жесте, притворяясь, что шутит.

«Ты хочешь, чтобы я умер от приступа! Боже мой!»

Обо всём этом Нино д’Арко не знал, когда месяц спустя отправился в Пьетранеру, чтобы удивить Корради оперой «Норма», которую он выучил в дополнение к арии, впервые пробудившей в нём желание соперничать.
Он застал Пиппо за подсчётом ежемесячных расходов, и тот не был расположен говорить о музыке или о чём-либо ещё. Дело в том, что лавочник напротив действительно упал замертво в припадке во время третьего или четвёртого исполнения
_La Donna ; Mobile_, как он и сказал, словно предчувствуя, что должно было произойти. Это происшествие так подействовало на
Пиппо, что он почувствовал себя убийцей и не мог заставить себя снова прикоснуться к кларнету. Он даже не упомянул об этом. Нино
прикусил губу и вернулся домой, так и не открыв рта.
Дело о кларнете. И снова наказан был осёл. Ему нужно было
выместить свои чувства на ком-то или на чём-то.

 Если бы нужно было привести пример, доказывающий, что подражание является
самым мощным фактором в развитии человеческих способностей, то этого было бы достаточно. Увидев, что Корради отказался от кларнета и всех его прелестей, Нино больше не испытывал ни малейшего желания продолжать играть на своём инструменте, хоть он и был сделан из чёрного дерева с клавишами из белого металла. Как верный историк, я должен добавить, что для одного
На мгновение его соблазнила мысль попытаться прославиться тем, что он
вызовет чью-нибудь смерть своим приступом; но то ли у жителей Голастретты
барабанные перепонки были крепче, чем у жителей Пьетранеры, то ли он сам
не обладал необходимой силой и упорством, но факт остаётся фактом:
Нино д’Арко не убил ни одного человека. И то, что на его совести не было
ни одной смерти, какое-то время заставляло его чувствовать себя
униженным.


Это были прелюдии к более глубоким и сложным состязаниям с
его старым школьным товарищем.

Голастретта располагалась между центральным офисом провинции и
конкурирующей станцией Пьетранера; и, таким образом, обязанностью Нино было сообщить
своему ненавистному коллеге о времени, к которому он должен был отрегулировать свою работу.
часы - превосходство, которого Корради никогда не смог бы у него отнять. Но это была
недолгая радость.

Обычно, когда у него было очень мало дел, он заканчивал читать
«Газету» или последний роман в бумажной обложке, чтобы вздремнуть в
удобной позе в кабинете. Однажды утром, когда он меньше всего этого ожидал,
машина начала щёлкать и не останавливалась. Это был его дорогой друг из Пьетранеры
который продолжал посылать депеши за депешами и не давал ему спокойно
отдохнуть.

Внимательно прислушиваясь, он вскоре понял, в чём дело.
Прошлым вечером деревня Пьетранера начала танцевать, как человек,
укушенный тарантулом, подпрыгивая от повторяющихся с каждым часом
толчков землетрясения. Синдик телеграфировал вице-префекту, префекту, метеорологическому бюро провинции от имени перепуганного населения. И Корради тоже телеграфировал от своего имени, сообщая о толчках по мере их возникновения.
указывая на их продолжительность или характер движения, — чтобы заслужить
уважение начальства, — сказал Нино д’Арко, недовольный тем, что в Голастретте
не было и половины того, что было в других местах.

Как жестоко пристрастна была природа! Всего в двадцати километрах от него она
оказывала Корради огромную услугу, устраивая восемь, десять, двадцать
толчков — днём и ночью — в течение недели, а для него не было даже
следа какого-либо толчка. Он не мог успокоиться и продолжал прислушиваться к инструменту.

Однажды, о чудо! он услышал объявление о научном
комиссия направлялась в Пьетранеру, чтобы изучить эти постоянные сейсмические явления. Несколько дней спустя он узнал о прибытии
ещё одной депеши, в которой телеграфист из Пьетранеры назначался директором
метеоролого-сейсмической станции, которую комиссия сочла целесообразным
устроить в этом месте. Через месяц после этого из штаб-квартиры пришло
сообщение о скором прибытии большого количества научных приборов.

Нино д’Арко больше не мог этого выносить; ничего не помогало, кроме как
пойти и своими глазами увидеть, что там, под навесом
Метеоролого-сейсмическая обсерватория могла бы помешать ему жить спокойно.

Он не мог оправиться от изумления, в которое его повергло
виде;ние всех этих машин, уже установленных на своих местах, чьи
странные названия Пиппо Корради перечислял с величайшей лёгкостью, объясняя принцип работы каждой из них. Дождемер, анемометр, барометр,
максимальный и минимальный термометры, гигрометры, а кроме того,
тромбометр и всевозможные приспособления для регистрации самых слабых
толчков при землетрясении, определения их характера и записи
час, в который они произошли, с помощью секундомера... Нино был далёк от того, чтобы всё это понять, но делал вид, что понимает, и, наконец, довольно долго смотрел через увеличительное стекло на маятник, сконструированный для регистрации колебаний при землетрясении путём нанесения отметок острым предметом на лист матового стекла, расположенный под ним... В тот момент маятник двигался, иногда справа налево, иногда вперёд и назад, но настолько незаметно, что это нельзя было разглядеть невооружённым глазом.
глаз... Внезапно — _дзин! дзин! — раздаётся звон колоколов, маятник
дрожит...

«Удар!» И Пиппо, торжествуя, бросается к телеграфному аппарату, чтобы
объявить об этом.

«Я ничего не почувствовал!» — сказал Нино д’Арко, побледнев от ужаса.

И поспешил уйти. Но его просто ошеломили все эти машины и довольный вид его коллеги. Тот уже
назвал себя «директором Метеоролого-сейсмической обсерватории в
Пьетранере» и казался важной персоной, — размышлял Нино, — даже ему,
который прекрасно знал, кто он такой, — такой же телеграфист, как и он сам!

Всю дорогу домой, когда он закончил сводить счёты с ослом, он размышлял о сотнях франков, которые, должно быть, стоили все эти приборы... Однако сейсмографический маятник стоил всего восемнадцать... Он хотел бы иметь хотя бы маятник...
 Что бы он с ним сделал, если бы он у него был? Никто не мог сказать, и меньше всего он сам. Но маятник продолжал раскачиваться в его голове всю неделю,
вперёд и назад, вправо и влево, царапая запотевшее стекло при
каждом ударе. Нино казалось, что он всегда стоит за
увеличительное стекло, как он сделал в Пьетранере. Это было дьявольское
преследование!


 Ему пришлось унизиться перед своим ненавистным коллегой, чтобы получить
информацию, объяснения и инструменты; но в конце концов маятник
оказался на своём месте, у окна кабинета. Это стоило ему почти половины месячного жалованья. Но что с того? Теперь он тоже мог
при случае телеграфировать о самых красивых землетрясениях.

Но взгляните на эту нелепость! Этот злополучный маятник — словно
назло ему — оставался совершенно неподвижным, даже если
Он смотрел на неё в увеличительное стекло. Нино, который целыми днями портил себе зрение этим стеклом, стремясь заметить первые признаки движения, чтобы подать сигнал и таким образом начать соревнование с обсерваторией Пьетранера, скрежетал зубами от ярости. Особенно в те дни, когда его удачливый соперник, казалось, насмехался над ним, отправляя в провинциальное управление сообщения о небольших толчках, зафиксированных приборами в Пьетранере. За землетрясение —
настоящее землетрясение — Нино отдал бы, кто знает, что? возможно, свою жизнь
саму душу. Тем временем ему снились землетрясения, и он часто просыпался
в ужасе посреди ночи, не понимая, был ли это сон или потрясение
произошло на самом деле; но маятник оставался неподвижным и суровым.
 Этого было достаточно, чтобы привести в отчаяние даже святого. Ах! Неужели это была
игра? Неужели землетрясения упорно отказывались проявляться?
 Что ж, он их выдумает. В конце концов, кто ему может возразить? И вот
этот несчастный приход, который веками безмолвно покоился на скалистом склоне горы,
начал действовать — в отчётах
Метеорологическая служба в Риме — замысловатый танец толчков, слабых
толчков и приближений к толчкам; не было никакой возможности удержать его
в неподвижном состоянии. И поскольку Нино не мог отказаться от удовольствия показать
друзьям листок, на котором его имя было напечатано рядом с именами
нескольких известных учёных, по стране распространился слух, что гора
незаметно движется и грозит обрушиться.

 

 «Это правда?» — спрашивали самые робкие.— Верно, конечно! — торжественно ответил Нино и указал на маятник, но
он никому не позволял рассматривать его вблизи.

 Как будто это было сделано нарочно, обсерватория Пьетранера
больше не подавала никаких сигналов с тех пор, как Голастретта начал
развлекаться частыми вибрациями; и Пиппо Корради, заподозрив
уловку своего коллеги, изводил себя из-за всех ложных показаний,
которые незаметно подмешивались к подлинным в официальном отчёте и
высмеивали науку.

Он, со своей стороны, относился к работе серьёзно и скрупулёзно, даже
Он оставил свой обед, когда настал час наблюдений, и его отчёты
можно было назвать образцами научной точности. Должен ли он был доносить на своего
коллегу? Разоблачать его? Он не мог принять решение. Тот,
как ни в чём не бывало, продолжал заставлять свою деревню трястись и дрожать,
как будто это было пустяком.

На этот раз пословица о том, что «у лжи короткие ноги», не сработала, потому что
ложь, о которой идёт речь, дошла до Таккини в Риме и до отца Денцы в
Монкальери. Возможно, она даже сбила с толку расчёты этих
несчастных учёных, которые были далеки от подозрений, в
Ни в малейшей степени, о злодеянии Нино.

Но однажды, внезапно, маятник Голастретты очнулся от оцепенения и начал двигаться за увеличительным стеклом, хотя невооружённым глазом его движение было едва заметно.

Нино взвыл от радости. «Наконец-то! наконец-то!»

[Иллюстрация]

Первому попавшемуся человеку, вошедшему в кабинет, он сказал, величественно взмахнув рукой: «Посмотрите сюда!»

«Что это значит?»

«У нас будет сильное землетрясение!» — и он потёр руки.

«Боже мой!»

Человек, который почувствовал, что у него кружится голова,
колебание маятника, и был поражен, обнаружив
что это едва ли можно разглядеть без лупы, бросился на
один раз, чтобы распространить ужасную новость на улицах, в магазинах и кафе. В
час телеграф был захвачен—на осадном положении. Каждый хочет увидеть
с его или ее собственными глазами, так как, чтобы быть уверенным, а затем взять
разрешение. И люди, которые видели, пугали других своими рассказами, преувеличивая
ситуацию, давая более пугающие объяснения, чем те, которые они получили и
поняли лишь наполовину, и тем самым усиливая
Паника, которая теперь начала охватывать самых скептически настроенных людей.
Необычайный успех для Нино д’Арко! Казалось, он видел перед собой своего коллегу, желчно завидующего ему, и снова радостно потирал руки. На улице было полно людей, обсуждавших происшествие. Женщины плакали, мальчишки кричали: «Он ещё движется?» «Хуже, чем раньше». «О! Благословенная Мадонна!» Приходской священник поспешил на место, напуганный, как и все остальные, новостью, которую сообщил ему ризничий. Едва он взглянул
Он вскочил со стула, как будто почувствовал, что земля уходит у него из-под ног.

«Это Божий суд, джентльмены! За наши грехи, джентльмены!»

Затем люди начали убегать так быстро, как только могли.

Захлопали ставни, поспешно закрылись двери, все бросились
во все стороны, выкрикивая имена друг друга. «Оно ещё движется?» — Хуже,
чем когда-либо! Так что в конце концов Нино д’Арко и сам почувствовал себя не в своей тарелке. И
время от времени он оборачивался, чтобы ещё раз взглянуть на маятник,
который продолжал раскачиваться. Нино впервые обнаружил, что
Он действительно оказался лицом к лицу с отдалёнными признаками
землетрясения после примерно сотни толчков разной силы и
размера, которые он изобрёл и заставил опубликовать в
«Докладе» в Риме. И теперь это было не совсем забавно —
та безмолвная угроза, которой его невежество придавало ложное
значение. Дьявольский маятник! Неужели он никогда не остановится? Прекрасное изобретение науки,
рассчитанное на то, чтобы убить мирного гражданина предвосхищающим
страхом! Кто-нибудь когда-нибудь
слышал о том, чтобы земля сотрясалась, а люди этого не замечали?

Ему казалось, что вибрация усиливалась с каждым часом и что опасность всеобщего обрушения зданий с каждой минутой становилась всё более реальной. Он был один в конторе, — на улице не было ни души, — все покинули деревню в поисках безопасности на открытой равнине. И его долг как телеграфиста не позволял ему двигаться!

 К вечеру он закрыл контору и сам вышел на равнину. Люди стояли группами, перебирая чётки
и распевая литании. Увидев его, они чуть не упали на колени
ему, как причина бед. Это был не он, кто превратил
всю деревню вверх дном, с этого проклятого маятника его? Вся эта сцена
подействовала на него угнетающе, как бы он ни старался сохранить мужество
и убедить своих сограждан в огромной пользе
о его предупреждении, которое, насколько они знали, могло спасти
множество жизней.

Но в полдень следующего дня еще ничего не произошло.

Каждые четверть часа кто-нибудь из самых храбрых приезжал из
деревни в телеграфный отдел, чтобы узнать, как идут дела.
Маятник всё ещё колебался, но новостей о предсказанном землетрясении не было.

[Иллюстрация]

Наступил вечер. Ни намёка на землетрясение! Кое-кто то тут, то там начал
высмеивать это. Синдик, у которого была голова на плечах, отправил мальчика в Пьетранеру. Когда мальчик вернулся с
В ответ на слова Пиппо Корради: «Это всё чепуха — успокойтесь!» —
послышались возгласы «О-о-о-о!» и те, кто был больше всего напуган и чувствовал, что их выставили дураками, начали кричать:
«Кретин! Болван! Идиот!»

Они ввалились шумной толпой в телеграфное бюро, и если бы не встретили лейтенанта карабинеров, который поспешил туда после получения шифрованной телеграммы от главного констебля, кто знает, чем бы всё закончилось для Нино д’Арко?

«Что вы, чёрт возьми, делали?» — спросил лейтенант. «Вы нарушали общественный порядок».

Нино на мгновение оцепенел, а затем, пытаясь оправдаться, указал на маятник.

«Ну что?» — спросил лейтенант.

«Смотрите — он движется!»

«Вам, должно быть, показалось. Здесь ничего не движется».

“ Посмотри внимательно.

“ Позволь мне.... Ничего не движется!

На самом деле маятник остановился. Нино не верил собственным глазам.

“Я конфискую это на время!” - крикнул лейтенант.

И, подняв стекло витрины, он достал трубку, в которой был закреплен маятник
.

“Когда кто-то так невежествен, как вы, сэр, ...” Все присутствующие энергично зааплодировали
. “И я сообщу об этом в штаб”.

Для Нино не имело значения, что толпа должна аплодировать и улюлюкать, или
что лейтенант карабинеров должен сообщить о нем в штаб.
Он думал только о Пиппо Корради и о том, как тот будет смеяться у него за спиной, когда услышит это; и слёзы стояли у него в глазах.

И, словно всего этого было недостаточно, на следующий день от Корради пришло следующее сообщение:

«Сегодня в 14:00 произошёл скачок вверх первой степени продолжительностью три секунды;
Затем, с интервалом в семь секунд, последовал волновой удар,
направленный с юга на север, также первой степени, продолжительностью пять секунд. Повреждений нет».

«Проклятая судьба!» — пробормотал Нино д’Арко. И он отключил ток, чтобы
избавиться от щелчков, которые, казалось, насмехались над ним.

 _Луиджи Капуана._




 _КВАКВАРА._

[Иллюстрация]


Бедный дон Марио! Едва он показался из-за угла в своей
рваной шляпе с узкими полями, высотой почти в фут, и в
пальто с длинными фалдами, развевающимися на ветру, как все —
сначала мальчишки, потом мужчины, бездельники на площади Буглио и даже
джентльмены в казино — начали приветствовать его со всех сторон
переливчатым криком: «_Quacquar;! Кваккара!_» — просто потому, что они знали, что это
приводит его в ярость.

Он останавливался и стоял на месте, оглядываясь по сторонам, размахивая своей огромной дубинкой и угрожающе покачивая головой. Затем он делал два-три шага вперёд, пристально глядя на них, чтобы обнаружить одного из этих наглых негодяев, которые забыли о подобающем уважении к нему, сыну и внуку адвокатов, — к нему, который был в сто раз выше всех этих господ из казино... Но тщетно! Справа и слева, спереди и сзади раздавались крики и свист: «_Quacquar;! Quacquar;!_»

«Не волнуйся! Пусть кричат!»

“Если я кого-нибудь не убью, они никогда не успокоятся!”

“Ты что, хочешь просто так отправиться в каторжную тюрьму?”

“Я отправлю их туда!”

Он покраснел, как индюк, бесновался, жестикулировал и у него пошла пена изо рта
.

“Они были бы достаточно спокойны, если бы ты не сердился”.

“Они трусы! Почему они не выйдут, как мужчины, и не скажут мне это в лицо?

«_Quacquar;!_»

«Ах! Ты бы ударил ребёнка?» На этот раз, если бы его не остановили, он
сломал бы голову мальчишке-парикмахеру, который осмелился подойти к нему достаточно близко, чтобы издать возмутительный крик прямо у него под носом
нос. Прежде чем дон Марио позволил увести себя в аптеку, где собралась смеющаяся толпа, с ним произошло немало неприятностей.

 Вито, молодой аптекарь, очень серьёзно подошёл к нему и сказал: «Какая разница, если они и впрямь скажут тебе «Квак-квак»? Ты ведь не перепел, не так ли?»

 Дон Марио бросил на него яростный взгляд.

«Ну, они же не называют тебя вором!»

«Я джентльмен и сын джентльмена».

«Ну и что? Что значит «Кваккара»? Ничего. «Кваккара», пусть будет так!»

Химик и остальные присутствующие корчились от сдерживаемого смеха, глядя на серьёзное лицо Вито, который под предлогом того, что отчитывает дона Марио за его глупость, продолжал повторять крик перепела ему прямо в лицо, не замечая, что это было сделано нарочно.

«А я бы, — сказал он, — если бы кто-то кричал за мной «Куаккара», каждый раз давал бы ему полпенни». _Кваккара! Кваккара!_ Кричите
до хрипоты, если хотите!»

«А ты, негодяй, повторяешь это мне в лицо», — закричал
дон Марио, поднимая дубинку и наконец осознав, что его обманули.
выставил себя дураком. В этот момент аптекарь, испугавшийся за сохранность своих витрин, решил, что пора вмешаться, и, взяв его за руку, вывел из магазина, сочувствуя его обидам и успокаивая его взбудораженные чувства, как мог.

«Выйдите через эту дверь, вас никто не увидит».

«Мне что, прятаться? Чтобы угодить этим грубиянам? Я джентльмен и сын джентльмена!»


Верно — очень верно! Майори всегда были уважаемыми людьми, сын
сменял отца в нотариальной конторе из поколения в поколение,
вплоть до 1819 года, когда из преисподней явился Божий суд под названием «Кодекс Наполеона», специально созданный для отчаяния нотариуса Маджори, отца дона Марио, который так и не смог его понять и был вынужден уйти из профессии.

«Что? Больше никаких латинских формул?.. И документов, озаглавленных «Именем короля»! Но какое отношение имеет Его Величество король к частным контрактам?»

И он успокоил свою совесть тем, что больше не имел никакого отношения ко всему этому
делу. И чернила в большом медном чернильнице в его
В конторе все перья для письма были износились, и тишина в доме странно контрастировала с прежней суетой, когда все приходили к нему за советом, потому что он был честным человеком и никогда не записывал ни на одно слово больше или меньше, чем хотели заинтересованные стороны. Таким образом, дон Марио, который до сих пор был клерком в конторе своего отца и знал наизусть все латинские формулы, не понимая в них ни слова, обнаружил, что его работа исчезла. То же самое сделал его
брат Дон Игнацио, который был не намного способнее его самого; и
после того, как старый нотариус умер от разрыва сердца из-за этого нечестивого кодекса, в котором не было латинских формул, и настаивал на том, чтобы документы подписывались «от имени короля», два брата едва сводили концы с концами на то немногое, что унаследовали от него. Но они были
горды своей почетной бедностью и твердо верны прошлому,
даже в своей одежде, продолжая какое-то время носить свою старую одежду,
тщательно вычищенные и заштопанные, несмотря на то, что они вышли из моды
и вызывали насмешки.

Дон Игнацио, однако, не мог долго этого выносить. Когда его бобровая шляпа
Казалось, что его шляпа совсем никуда не годится, а пальто слишком изношено, и он купил за несколько пенсов у дона Саверио, торговца старой одеждой, шляпу, которая тоже была поношенной, но выглядела лучше, чем его старая. Дон Марио, напротив, был непреклонен и ходил в своей ржавой высокой шляпе и длинном пальто полувековой давности, потрёпанном и заштопанном, но без единого пятнышка. Он не собирался отказываться от своего прошлого — он, сын и внук нотариусов.

Затем настали тяжёлые времена: неурожай, эпидемия 1837 года,
холера — революция 48-го года; — и два брата провели неприятные дни
и еще более неприятные ночи, ломая голову над тем,
как запастись бокалом вина на завтра или небольшим количеством масла для
салата или супа.

“Завтра я пойду к Такому-то”, - говорил дон Марио. “А пока мы
должны подмести в доме”.

Они всё делали сами; и пока дон Игнацио нарезал лук для
вечернего салата, дон Марио в отцовском домашнем халате,
весь выцветшем и залатанном, начал осторожно подметать комнаты, как
горничная. Он протирал пыль с шатких столиков и старых потрёпанных кожаных кресел, а затем, собрав всю грязь в корзину, осторожно открывал дверь, чтобы убедиться, что поблизости никого нет, и поздно ночью выносил корзину и ставил её за стеной разрушенного дома, который стал мусорной свалкой для всего района.

А по пути он подбирал камешки, капустные кочерыжки, кусочки апельсиновой
или тыквенной кожуры, чтобы заодно прибрать и улицу, видя, что никто
не обращает на это внимания, потому что все слишком заняты своими делами.
бизнес должен уделять хоть какое-то внимание чистоте. Чистота была его неизменной идеей
— как внутри, так и снаружи. Часто случалось, что дон Игнацио, обнаружив, что
он опаздывает домой, был вынужден выйти и позвать его к себе
ужинать.

“ Вы ведь не общественный мусорщик, не так ли?

“Чистота - это заповедь Господа!” Отвечал дон Марио.

И, вымыв руки, он сел за скудный ужин из лукового
салата и хлеба, как будто это было самое изысканное блюдо.

«Это масло донны Розы, и, знаете ли, его больше не осталось», — сказал
дон Игнацио однажды вечером между двумя глотками.

— Завтра я пойду к Кавалье!

— Но его отец был простым фермером!

— Его дед был подёнщиком!

— А теперь он богат!

— Его дед стал агентом принца и сколотил состояние!

— Пойдём спать, уже светает.

Им приходилось экономить даже на свечах. Но потом, в темноте,
прерванный разговор продолжился — не очень связно — от одной кровати к другой.

«Ты видел оркестр в новой форме?»

«Да... Фермер Кола в этом году собрал сто бушелей зерна».

«Кто знает, правда ли это? Может, оно ему и пригодится!»

“Завтра я схожу в "Кавальере” за маслом"...

“Вино тоже кончилось”.

“Я тоже схожу за вином.... _Аве Мария!_”

“_Pater Noster!_” И вот они отправились спать.

Утром, тщательно почистив своё потрёпанное и много раз латанное пальто
и ржавую шляпу, дон Марио наспех оделся и начал свой день с посещения мессы в церкви Сан-Франческо... Закончив с этим, он отправился по своим делам, крепко прижимая к себе под пальто бутылочку с маслом.

Он представился со скромной и церемонной учтивостью.

— Кавалер дома?

— Нет, но его дама дома.

“ Доложи обо мне леди.

Теперь все слуги в доме прекрасно знали, что означает визит дона Марио, и в большинстве домов его оставляли ждать в передней или без лишних слов говорили ему:

«Дайте мне бутылку, дон Марио».

Часто случалось, что, пока они наполняли для него бутылку, он не мог сдержать себя при виде беспорядка в комнате, где его оставили. Он забирался на стул, чтобы концом своей
палки смахнуть паутину, свисающую с потолка, и если находил метлу
в пределах досягаемости — что было делать? он не мог удержаться! — он
начал подметать пол, протирать пыль с картин или собирать разбросанные
обрывки бумаги или другие вещи.

«Что ты делаешь, дон Марио?»

«Господь повелел нам быть чистыми... Поблагодари за меня хозяйку!»

Донна Роза, которой он и его манеры нравились, всегда приглашала его в гостиную и просила
сесть.

«Как ты, дорогой дон Марио?»

«Ну, слава Богу. А как поживает ваше превосходительство?»

«Как и большинство старух, дорогой дон Марио!»

«Старухи — это те, кто умирает. Ваше превосходительство так великодушны, что
вам следовало бы пожить ещё сто лет».

Донна Роза продолжала разговор, как будто не подозревала о настоящей цели этого визита, а дон Марио, всё ещё сжимая в руках бутылку, ждал подходящего момента, чтобы изложить свою просьбу, не вызывая подозрений. Время от времени, поёрзав на стуле,
как будто от боли, он вставал и со словами «Простите, миледи!»
вытирал пыль со стола или наклонялся, чтобы поднять с пола клок шерсти
или нитку и выбросить их в окно, — как будто от вида этих вещей ему
становилось плохо.

«О! Не обращайте внимания, дон Марио!»

“Господь заповедал нам быть чистыми.... Я пришел....”

“Как твой брат любит свою новую работу?” Донна Роза прерывается
его, за один день.

“Да, очень”.

“Вы должны попробовать и получить должность инспектора Весов себе. Есть
один хотел на Арчи стан”.

“А кроме того, мадам! дополнение! Игнацио знает, как это сделать!”

Он поднял глаза и вздохнул, как будто этот арифметический процесс был
самым сложным вычислением.

«Бедняга Игнацио! — продолжил он. — Он возвращается с мельницы таким усталым! Только
представьте, мадам, — четыре мили в гору пешком!.. Я пришёл ради этого...»

И он достал фляжку.

“ С удовольствием! Кто из присутствующих мог сказать “Нет” дону Марио?

Но когда это досадное дополнение было сказано, даже не подарок
бутылка вина может восстановить его в хорошее настроение. Он пытался так много
раз для сложения суммы. Десятки были сложности.

“ Девять и один равны десяти.... Очень хорошо!... Но ... не откладывай ничего и
неси единицу.... Зачем нести одну, если их десять?»

 Он счёл это совершенно непостижимым. И всё же он не был глупцом. Вы бы слышали, как он правильно читал все эти старые
юридические документы со странными латинскими сокращениями, которые
современные нотариусы и адвокаты не могли расшифровать. Правда, он
заучивал их наизусть, как попугай, не понимая смысла; но всё же он
мог заработать полфранка за раз, когда его просили об этом, а это означало
два литра вина и полкило баранины — довольно праздничная трапеза, хотя
сейчас, благодаря положению дона Игнацио, братья жили не так плохо, как раньше.

Они были бы даже счастливы, если бы не раздражающий
поведение уличных мальчишек. Однажды дело дошло до кризиса. Дон
Марио, дав пощёчину плохо воспитанному парню, который набросился на него с криком «Quacquar;», получил в ответ то же самое, да ещё и порвал ему пальто. Судья, которому было передано дело, продержал бродягу под арестом пару часов и собрал в казино деньги на новое пальто и шляпу для дона Марио. Но последний ни за что не согласился бы на примерку,
и когда пальто, сшитое на глаз, было отправлено ему вместе с
самые шикарные шляпы, он вежливо поблагодарил дарителей и отправил
все обратно.

“Ты был дураком!” - сказал его брат, который, вернувшись вечером с мельницы
, застал его за починкой своего древнего одеяния.
“Ты не можешь снова выйти в этом”.

“Я останусь дома”, - надменно ответил дон Марио.

И больше его в городе не видели.

Он проводил дни, сидя на крыльце, разговаривая с
соседями или бродя по многочисленным пустым комнатам полуразрушенного
дома. Ремонт не проводился уже много лет; ставни были
Они болтались на петлях. Два этажа обвалились, и приходилось переходить из одной комнаты в другую по
доскам, уложенным, как мостики, а черепица во многих местах
обвалилась, так что некоторые верхние комнаты затапливало во время дождя.

«Продайте половину дома, — сказал один из соседей, — он слишком велик
для вас двоих!»

Но в тот вечер, обсуждая этот вопрос за ужином, дон Марио и дон
Игнацио почувствовал себя очень неловко.

«Продать! Легко сказать... Но что? Комнату, которая была кабинетом их отца?»

«О!» — возмущенно воскликнул дон Марио.

Это правда, что больших томов в кожаных переплётах больше не было
на полках вдоль стен. Правительство завладело ими, как будто они принадлежали ему, а не нотариусам, которые составляли все эти документы. Но какая разница? Полки, поеденные молью и шаткие, превратившиеся в подставки для тарелок, сковородок и всевозможной утвари, оставались для них живыми свидетелями былой славы. Братья переглянулись.

«Возможно ли это?.. Ну... Что им _следует_ продать? Комнату их бабушки?»

Таинственная комната, которая была заперта на семьдесят лет и от которой теперь не было даже ключа. Жена их деда — святая на земле — умерла там, и вдовец приказал запереть её в знак вечного траура. Каждую ночь мыши устраивали там ужасный шум. Но что с того? Нотариус — один из Майори — завещал, чтобы никто не открывал её, и никто этого не сделал. Неужели они
осквернят его? Они оба согласились... это невозможно!

 — Что тогда? Портретная комната?

 На стенах висело с полдюжины полотен, почерневших от
годы и дым, на фоне которых можно было различить — здесь суровый профиль
дона Гаспаро Майори, 1592 год; там — серые глаза, белые усы и заострённую бороду дона Карло, 1690 год; рядом — парик и круглое выбритое лицо дона Паоло, 1687 год; а дальше — худощавую и узкую голову дона
Антонио, 1805 год, в обрамлении огромного воротника, с белой шейной повязкой и
эффектным жилетом с цепочкой для часов и печатями, свисающими из карманов.
Дон Марио знал наизусть жизнь, смерть и чудеса каждого из них, как и
дон Игнацио.

Могли ли они выгнать их из собственного дома? Нет, это было невозможно.
Лучше бы всё это рухнуло.

Они легли спать и погасили свет.

«Что ж, это продлится до конца наших дней. Мы стары, Марио!»

«Ты на два года старше меня!»

«... Завтра нотариус Патрицио придёт, чтобы зачитать ему старый документ».

«Значит, мы сможем купить полкило мяса».

«Мясник Саверио обманывает с весами. Я буду следить за ним».

«Я одолжила скалку у Комаре Нины».

«Я возьму вино у Скаты... На этот раз вино Виттории... _Отче
наш!_»

«_Аве Мария!_»

И они пошли спать.


Они старели. Игнацио был прав.

Дон Марио иногда задавался вопросом, кто из них двоих умрёт первым, и эта мысль
печалила и угнетала его.

«Я моложе... Но после меня дом достанется дальним
родственникам, ... они разделят его и продадут... Но, в конце концов,
какое нам до этого дело? Тогда нас обоих не будет... Мы настоящие Майори; когда мы умрём, мир умрёт!»

И всё же он продолжал подметать в старом полуразрушенном доме с той же нежностью и заботой, что и всегда, убирая паутину со стен и вытирая пыль с изъеденных молью и потрёпанных остатков мебели, вбивая гвозди
в спинку стула или ножку стола; наклеить лист промасленной
бумаги на место отсутствующего оконного стекла и, как обычно, вынести
пыль и мусор поздно вечером.

Более того, поскольку теперь он часто спал днём — из-за одиночества и отсутствия занятий — он иногда проводил ночь на улице, подметая всю улицу вдоль и поперёк, и на следующее утро с удовольствием слышал, как соседи удивляются, и как люди говорят ему:

«Прошлой ночью мимо прошёл ангел. Так ли это, дон Марио?»

Он улыбался, ничего не отвечая. Теперь он вполне смирился со своим добровольным заточением,
поскольку больше не мог носить своё старое пальто и шляпу,
которые всё ещё были там, совершенно чистые и без единой пылинки, хотя
и совершенно бесполезные.

 Однако однажды дон Марио потерял душевное спокойствие.

Стоя у окна в портретной комнате, он смотрел вдоль улицы на
дом Рейны с его причудливо изваянными воротами и
искривленными каменными чудовищами.

“Прекрасный дворец— прямо королевский”, - сказал дон Марио, который никогда в жизни не видел
ничего более богатого и красивого.

«И всё же, как так вышло, что владелец никогда не замечал эти пучки полыни, растущие между резными украшениями над аркой больших ворот и совершенно портящие здание? Это был грех и позор!»

 Едва дон Игнацио вернулся домой с мельницы в тот вечер, усталый и запыхавшийся, как его брат сказал ему:

 «Послушай, тебе нужно сходить к синьору Рейне. Он позволяет сорнякам расти между резными элементами ворот, под средним балконом. Это
вызывает беспокойство, когда их видишь.

— Ну и что?

— Вы должны сказать ему об этом — по крайней мере, когда встретитесь с ним снова.

— Я скажу ему.

Дон Игнацио, совершенно измученный долгой прогулкой, думал о других вещах; он хотел поужинать и лечь спать.

Но с того дня он тоже не знал покоя.  Каждый вечер, когда он возвращался домой,
 дон Марио неизменно спрашивал его, еще до того, как он откладывал в сторону трость: «Ты говорил с Рейной?»

 «Нет».

 «Иди и скажи ему немедленно». Жаль, что эти сорняки портят
здание».

 Они были бельмом на глазу; он не мог понять, как Рейна
может мириться с таким святотатством. И несколько раз в день он ходил
Он выглянул из чердачного окна, поднявшись на пару ступенек и рискуя свернуть себе шею. Эти сорняки были там всегда! Они росли день ото дня; из них выросли огромные кусты, которые колыхались на ветру. Если бы они были грибковыми наростами внутри его собственного организма, он не мог бы страдать от них сильнее.

— Ты рассказал Рейне о них?

— Да.

— Что он сказал?

«Он выругался на меня».

 В ту ночь дон Марио так и не сомкнул глаз. Как только он услышал, что его
брат захрапел, он зажег лампу, оделся, поднялся по
лестнице, опираясь на плечо, которое едва не вывихнул, и направился к
Дом Рейны, прячась в тени стены и избегая лунного света, как будто он был грабителем.

Именно так и подумали жандармы, когда наткнулись на него, сидящего на
вершине ворот и изо всех сил цепляющегося за паразитические
растения, несмотря на владельца, которому было всё равно, растут они там
или нет.

— Что ты там делаешь?

[Иллюстрация]

— Я вырываю эти сорняки.

 — Спустись.

 — Дай мне закончить.

 — Спустись, я тебе говорю!

 После этого бесцеремонного приказа бедному Дону Марио пришлось спуститься, оставив
несколько кустов пиретрума, чтобы испортить красивое здание
без присмотра...

Его чуть не забрали в полицейский участок!... И всё ради
хорошего поступка! Он умер через три месяца, и кошмар с этими
сорняками лежал у него на сердце... Бедный старый дон Марио!

 _Луиджи Капуана._




 _РАСКОПКИ МАСТРО РОККО._


С тех пор, как он решил «снять чары» в
_Гротте Семи Врат_, Мастро Рокко отказался от своей
лавка мясника, и он всегда был на вершине холма, греясь на солнце,
копая то тут, то там с утра до ночи, чтобы найти хоть какие-то следы сокровищ, которые сарацины заколдовали в тех краях.

Мастро Рокко говорил так, словно видел это своими маленькими глазками с красными веками и прикасался к этому загрубевшими руками, которые теперь и днём, и ночью орудовали лопатой, раскапывая древние гробницы: днём на своём маленьком участке, который был похож на разрушенный Иерусалим — зияющие ямы и груды земли, а ночью — на своём
на соседских фермах при лунном свете или при свете фонаря, когда луны не было; потому что соседям не нравилось, что их землю перекапывают, и они смеялись над его находками — бесполезными глиняными горшками и старыми монетами, на которые нельзя было даже купить буханку хлеба.

 Мастро Рокко посмеивался про себя над этими невежественными деревенщинами, которые ничего не понимали. Он знал и доказал, что эти глиняные вазы, особенно если на них были рисунки, и эти позеленевшие монеты можно было быстро обменять на хорошие королевские монеты, если он отнесёт их
к барону Падулло, который надел очки, чтобы рассмотреть их, а затем
открыл несколько огромных книг, размером с молитвенник, с множеством картинок, чтобы сравнить их. Так он убедился, что торговля ветчиной и колбасами намного уступает торговле древностями...

 * * * * *

 Однажды он нашёл несколько прекрасных терракотовых фигурок, за которые барон заплатил ему десять скуди. Кто знает, сколько они могут стоить, если
старый джентльмен смог заставить себя отдать столько.

После этого он стал гораздо чаще приходить в дом барона в сопровождении маленького старичка, которого Мастро Рокко называл своим помощником.
Но они всегда приносили фигурки, точно такие же, как и первые, все в грязи, из которой их выкопали, и, наконец, однажды барон сказал:

«Мастро Рокко, если вы не найдёте что-нибудь другое, то можете не утруждать себя приходом». Смотрите, у меня целый шкаф, полный таких статуэток.

 Он указал на несколько статуэток Цереры, сидящей, сложив руки на коленях, которые стояли рядами за стеклянными дверцами вместе с греческими
вазы, лампы, бронзовые изделия всех видов и старинные монеты всех размеров...

Прошло много времени, прежде чем Мастро Рокко снова появился у барона.
Когда он в следующий раз пришёл вместе с маленьким старичком, он
аккуратно поставил корзину, полную сена, которую нёс под мышкой, и начал
энергично жестикулировать, указывая на драгоценные предметы, лежавшие в
корзине и прикрытые сеном.

— Ах! _ сеньор бароне!_ какая новинка! какая новинка! Ваша милость будете
очарованы, честное слово!

Барон надел очки, чтобы лучше любоваться, и
когда он увидел с полдюжины фигур Цереры, точно таких же, как остальные,
но с безошибочно узнаваемыми трубками во рту, вместо того, чтобы быть очарованным,
он громко взревел—

“Ах! Мастро Рокко, ты вор! Ах! ты негодяй!”

И он бы выстрелил-пуля в голову каждого, если они
не выпрыгнула из окна, не взирая на возможные сломанных Шей;
Хотя, в конце концов, это было не очень высоко. Мастро Рокко только сломал руку и заказал мессу своему святому покровителю, чтобы тот помог ему в этой ситуации. С рукой на перевязи он проклинал
негодяй-партнёр, предложивший очаровательную новинку — трубки!

[Иллюстрация]

«Разве недостаточно было хорошо скопировать форму маленьких идолов,
чтобы обмануть даже барона Падулло?»

 _Луиджи Капуана._




 _ВОЙНА СВЯТЫХ._

[Иллюстрация]


Внезапно, когда Сан-Рокко спокойно шёл по своему пути,
под балдахином, окружённый множеством зажжённых восковых свечей,
с оркестром, процессией и толпой верующих,
царила всеобщая неразбериха, суматоха и сущий хаос. Священники бежали, размахивая полами своих сутан, барабанщики и флейтисты падали навзничь, женщины кричали, кровь лилась ручьями, а дубинки свистели даже под самым носом у святого Рокко. Претор, синьор, карабинеры — все поспешили на место происшествия. Сломанные кости отнесли в больницу, нескольких наиболее буйных членов общины отправили ночевать в тюрьму, а святой вернулся к себе.
церковь на бегу, а не шествуя, — и праздник закончился, как в комедиях Пульчинеллы.

 И всё это из-за недовольства прихожан Сан-
Паскуале. В тот год благочестивые жители Сан-Рокко были на седьмом небе от счастья,
что могут устроить всё с размахом: они пригласили оркестр из города,
выстрелили более двух тысяч пуль и теперь обзавелись новым знаменем,
расшитым золотом, которое, как говорили, весило больше центнера и
колыхалось в толпе, как волна с золотой пеной на гребне.
Это дело, по злому умыслу Сатаны, стало занозой в боку у
последователей Сан-Паскуале, так что один из них в конце концов потерял
терпение и, побледнев как смерть, начал во весь голос кричать:
«Да здравствует Сан-Паскуале!» Тогда-то и полетели дубинки.

В конце концов, пойти и крикнуть «Да здравствует Сан-Паскуале» прямо в лицо
Сан-Рокко — это действительно хорошая, здоровая, бесспорная провокация. Это всё равно что пойти и плюнуть в доме у человека или ущипнуть девушку, которая идёт с ним под руку. В таком случае
больше нет никакого чувства добра и зла, и то небольшое количество
уважения, которое люди все еще испытывают к другим святым — которые, в конце концов,
все связаны друг с другом — растоптано ногами. Если это происходит в
церкви, сиденья взлетают в воздух, —если во время процессии, происходит
ливень огрызков факелов, похожих на стаи летучих мышей, а за столом летает посуда
.

“_Santo diavolone!— воскликнул Компар Нино, тяжело дыша, разгорячённый и
растрёпанный. — Хотел бы я знать, у кого хватило наглости снова кричать «Да здравствует Сан
Паскуале!»

 — Я! — закричал кожевник Тури, который с нетерпением ждал возможности
Зять, вне себя от ярости и почти ослепший от случайного удара, полученного в драке, «Да здравствует Сан-Паскуале до самой смерти!»

 «Ради всего святого! Ради всего святого!» — закричала его сестра Саридда, бросившись между братом и своим женихом. До этого момента все трое мирно прогуливались.

Сравните с Нино, будущим женихом, который насмешливо кричал: «Да
живут мои сапоги — да здравствует Сан-Стивале!»

 «Получай!» — взвыл Тури, у которого изо рта шла пена, глаза опухли, а
лицо как помидор. “Возьми это за Сан-Рокко, ты и твои ботинки!
Вот!”

Таким образом, они обменивались ударами, которые свалили бы быка, пока
их друзьям не удалось разнять их с помощью тумаков и пинков.
Саридда, которая к этому времени разволновалась из-за себя, теперь
плакала _ Вива Сан Паскуал_ и чуть не подралась со своим любовником
, как будто они уже были мужем и женой.

В такие времена родители чаще всего ссорятся со своими сыновьями и
дочерьми, а жёны расстаются со своими мужьями, если по несчастью
Женщина из прихода Сан-Паскуале вышла замуж за мужчину из Сан-Рокко.

«Я больше не хочу слышать об этом мужчине ни слова!» — воскликнула Саридда, стоя подбоченясь и обращаясь к соседям, когда они спросили её, почему свадьба не состоялась. «Он мне не нужен, даже если его оденут в золото и серебро с головы до ног! Вы слышите?»

«Саридда может оставаться там, где она есть, пока не заплесневеет, мне всё равно!»
 — сказал Компар Нино, в свою очередь, смывая кровь с лица в трактире.
— Кучка нищих и трусов там, наверху.
квартал кожевников! Должно быть, я был пьян, когда мне взбрело в голову
искать там свою возлюбленную!

«Раз уж так вышло, — заключил Синдик, — и они не могут вынести святого на площадь без палок и драк, так что это просто отвратительно, — я больше не буду устраивать ни праздников, ни шествий, ни служб; и если они принесут хотя бы одну-единственную свечу — то, что вы называете свечой, — я посажу их всех в тюрьму».

Со временем этот вопрос стал важным, поскольку епископ епархии
предоставил священникам Сан-Паскуале право носить епитрахили.
Прихожане церкви Сан-Рокко, у священников которой не было сутан, даже отправились в Рим, чтобы поднять шум у ног Святого Отца, взяв с собой документы на гербовой бумаге и всё остальное; но всё было напрасно, потому что их противники из нижнего города, которые, как все помнили, когда-то ходили босиком, теперь разбогатели, как евреи, благодаря этому новому ремеслу. И в этом мире
все знают, что правосудие покупается и продаётся, как душа Иуды.

 В Сан-Паскуале они ждали посланника монсеньора, который был
Он был важной персоной, и на его ботинках были серебряные пряжки весом в полфунта каждая — и это было прекрасное зрелище — и он собирался привезти каноникам хоругви. И по этой причине они, в свою очередь, послали за оркестром, и они собирались встретить делегата монсеньора в трёх милях от города; и говорили, что вечером на площади будут фейерверки и «Да здравствует Сан».
Паскуале_ снова и снова, большими буквами, как на вывеске
магазина.

 Поэтому жители верхнего города были в большом волнении; и
некоторые, более взволнованные, чем другие, обрезали определённые планки из грушевого и
вишнёвого дерева, размером с вешалки для одежды, и бормотали:

«Если будет музыка, мы захотим отбивать ритм!»

Делегат епископа сильно рисковал выйти из своего триумфального
шествия со сломанными костями. Но преподобный джентльмен оказался достаточно хитрым, чтобы оставить банду ждать его за городом, а сам, срезав путь, спокойно направился в дом приходского священника, куда он вызвал главных людей из обеих партий.

Когда эти джентльмены оказались лицом к лицу — после стольких лет
вражда продолжалась — каждый мужчина начал смотреть в глаза своему
соседу, как будто не мог удержаться от того, чтобы не запустить в них ногти;
и потребовалась вся власть его преосвященства, который по этому случаю надел
свою новую сутану, чтобы подать лёд и другие прохладительные напитки без
ошибок.

«Вот так-то!» — одобрительно сказал синдик, уткнувшись носом в свой стакан.
«Когда я понадоблюсь вам ради мира, вы всегда найдёте меня на
месте».

 Делегат, по сути, сказал, что он приехал ради
Он примирительно поднял оливковую ветвь, как голубь Ноя, и
произнёс проповедь, улыбаясь и пожимал всем руки, говоря: «Джентльмены, не окажете ли вы мне честь зайти в
ризницу, чтобы выпить чашечку шоколада в день праздника?»

«Оставьте праздник в покое! — сказал вице-претор. — Иначе
будет ещё больше неприятностей».

«Если допустить эту тиранию, то из этого выйдет что-то плохое — если человек не будет
свободен развлекаться так, как ему нравится, и платить за это своими
деньгами!» — воскликнул Бруно, возчик.

— Я умываю руки. Приказы правительства ясны. Если вы устроите праздник, я пришлю карабинеров.
 Я за порядок.

 — Я отвечаю за порядок! — сказал Синдик, постукивая зонтиком по земле и медленно оглядываясь.

 — Браво! как будто мы не знаем, что именно ваш зять Бруно раздувает для вас мехи в городском совете! — возразил
вице-претор.

«И вы присоединились к оппозиционной партии только из-за этого
постороннего закона о стирке, с которым вы не можете смириться!»

“Господа! господа!” - взмолился делегат. “Мы ничего не добьемся, если
будем продолжать в том же духе”.

“У нас будет революция, обязательно будет!” - кричал Бруно, жестикулируя.
подняв руки вверх.

К счастью, приходской священник незаметно убрал чашки и стаканы,
а ризничий со всех ног бросился распускать оркестр, который, узнав о прибытии делегата, уже спешил поприветствовать его, трубя в горны и кларнеты.

«Так мы ничего не добьёмся!» — обеспокоенно пробормотал делегат.
до смерти напуган мыслью о том, что урожай уже созрел для сбора в
его собственной деревне, в то время как он тратил время здесь, разговаривая с
Бруно и вице-претором, которые готовы были вырвать друг другу
душу. «Что это за история с запретом на стирку?»

«Обычное вмешательство. В наши дни нельзя высушить носовой платок
на подоконнике, не получив за это штраф. Жена вице-претора,
чувствуя себя в безопасности, потому что её муж пользовался доверием, ибо
до сих пор люди всегда немного побаивались властей, —
вывешивать на террасе всю недельную стирку — хвастаться было нечем... Но теперь, согласно новому закону, это смертный грех; и теперь даже собакам и курам запрещено, и другим животным[12] — за исключением вас, — которые раньше подбирали отбросы на улицах; и теперь, если пойдёт первый дождь, то это будет милостью небес, если мы все не утонем в грязи. Правда в том, что Бруно, асессор, затаил обиду на вице-претора из-за
некоторого решения, которое тот принял против него.

Делегат, чтобы расположить к себе местных жителей, обычно сидел в кресле.
Он сидел в своей исповедальне, как сова в гнезде, с утра до вечера, и все женщины стремились исповедоваться у представителя епископа, который имел право отпускать все грехи, как если бы он был самим монсеньором.

«Ваше преосвященство, — сказала Саридда, уткнувшись носом в решётку, — сравните
с тем, как Нино заставляет меня грешить каждое воскресенье в церкви».

«Каким образом, дочь моя?»

«Он должен был жениться на мне до того, как начались все эти разговоры;
но теперь, когда брак расторгнут, он ходит и стоит рядом с
высокий алтарь, смотрит на меня и смеётся со своими друзьями всё то время, пока идёт святая месса».

И когда его преосвященство попытался тронуть сердце Нино, крестьянин
ответил:

«Нет, это она отворачивается от меня всякий раз, когда видит, — как будто
я нищий!»

Он же, если Гна Саридда проходила по площади,
По воскресеньям он важничал, как будто был бригадным генералом или кем-то
ещё из великих мира сего, и, казалось, даже не замечал её. Саридда была
очень занята тем, что делала маленькие цветные бумажные фонарики и развешивала их
в ряд на подоконнике, в его лицо, под предлогом
повесив их сушиться. Однажды они оказались вместе в церкви,
на крестинах, и не обратили друг на друга никакого внимания, как будто они
никогда раньше не встречались; более того, Саридда даже зашла так далеко, что заигрывала с
крестный отец.

“Никудышный из себя крестный отец!” - фыркнул Нино. “Да ведь ребенок - девочка! А
когда рождается девочка, рушатся даже балки крыши!»

 Саридда отвернулась и сделала вид, что разговаривает с матерью ребёнка.

 «То, что плохо, не всегда приносит вред. Иногда, когда ты думаешь,
вы потеряли сокровище, вам следует благодарить Бога и святого Паскуале, потому что вы никогда не сможете сказать, что знаете человека, пока не съедите семь мер соли».

«В конце концов, нужно принимать неприятности такими, какие они есть, и хуже всего беспокоиться о том, что не стоит беспокойства.
Когда умирает один Папа Римский, избирают другого».

«То, с каким характером рождаются дети, предопределено,
и то же самое происходит с браками. Гораздо лучше выйти замуж за мужчину,
который действительно заботится о тебе и не преследует никаких других целей, даже если он
у него нет ни денег, ни полей, ни мулов, ни чего-либо ещё»....

На площади били в барабан, возвещая о празднике.

«Синдик говорит, что у нас будет праздник», — доносился ропот из толпы.

«Я буду судиться до Судного дня, если из-за этого стану таким же бедным, как святой
Иов, и у меня не останется ничего, кроме рубашки; но я не заплачу этот штраф в пять франков! — Только не в моём завещании!

— Чёрт возьми! — воскликнула Нино. — Что это будет за фестиваль, если мы все умрём от голода в этом году?

С марта не выпало ни капли дождя, и жёлтая кукуруза, которая
трещала, как трут, «умирала от жажды». Однако Бруно, возчик,
сказал, что, когда Сан-Паскуале будут нести на процессии, наверняка пойдёт
дождь. Но какое ему дело до дождя? Или до всех кожевников в его
округе? На самом деле они пронесли Сан-Паскуале в процессии на
восток и на запад и поставили его на холме, чтобы он благословил страну в
знойный майский день, когда небо было затянуто облаками, — в один из тех
дней, когда фермеры готовы рвать на себе волосы из-за сгоревшей
Поля и колосья кукурузы поникли, словно умирая.

«Будь проклят Сан-Паскуале!» — закричал Нино, плюнув в воздух, и заметался среди своих посевов, как безумный. «Ты погубил меня, Сан-Паскуале;
ты не оставил мне ничего, кроме серпа, чтобы перерезать себе горло!»

 Верхний город был достаточно пустынным местом. Это был один из тех долгих
лет, когда голод начинается в июне, и женщины стоят у своих дверей,
опустив волосы на плечи, ничего не делая, уставившись в одну точку.
Гна Саридда, услышав, что мула Капрара Нино собираются продать,
на городской площади, чтобы заплатить за аренду его фермы, она почувствовала, как её гнев мгновенно улетучился, и послала своего брата Тури с несколькими отложенными ими _солли_ на помощь ему.

Нино стоял в углу площади, отвернувшись и засунув руки в карманы, пока они продавали его мула со всеми его украшениями и новым седлом.

— Я ничего не хочу, — угрюмо ответил он. “Мои руки все еще целы
я, пожалуйста, Боже. Штраф Святой этот ваш Сан-Паскуале, да?

 Тури повернулся к нему спиной, чтобы избежать неприятной ситуации, и пошёл своей дорогой. Но правда в том, что люди были крайне раздражены,
после того как они пронесли Сан-Паскуале в процессии на восток и на запад,
но ничего не добились. Хуже всего было то, что многих из прихода Сан-Рокко тоже заставили идти в процессии,
хлеща себя кнутами, как ослов, и с терновыми венцами на головах, ради урожая. Теперь они давали волю своим чувствам.
чрезвычайно сквернословил, и посланник епископа был вынужден покинуть город, в который он вошёл, пешком и без оркестра.

 Вице-претор, в отместку своему противнику, телеграфировал, что
народ взбудоражен, а общественный порядок нарушен; так что однажды по городу прошёл слух, что прибыли солдаты, и каждый мог пойти и посмотреть на них.

«Они приехали из-за холеры», — сказали другие. «Говорят, в городе люди мрут как мухи».

 Аптекарь запер дверь своей лавки на цепочку, а доктор ушёл
располагайтесь как можно быстрее, чтобы избежать удара по голове.[13]

“Из этого ничего не выйдет”, - сказали те немногие, кто остался в том месте.
Они не смогли улететь в деревню, как остальные. “
Благословенный Сан-Рокко присмотрит за своим собственным городом”.

Даже жители нижнего города начали ходить босиком в церковь Сан-Рокко
. Но вскоре после этого смерти стали приходить часто.
Про одного человека говорили, что он был обжорой и умер, съев слишком много
колючих груш, а про другого — что он приехал из деревни
после наступления ночи.[14] Но, короче говоря, там была холера, её нельзя было скрыть, — несмотря на солдат и на самого Сан-Рокко, — несмотря на то, что одной старухе, источавшей святость, приснилось, что сам святой сказал ей:

«Не бойся холеры, я позабочусь об этом. Я не такой бесполезный старый осёл, как Сан-Паскуале».

Нино и Тури не виделись с тех пор, как продали мула, но едва
первый узнал, что брат и сестра больны, как поспешил
пришел к ним домой и нашел Саридду с почерневшим лицом и искаженными чертами лица
в углу комнаты. Ее брат, который был с ней,
поправлялся, но не мог сказать, что для нее сделать, и был почти
вне себя от отчаяния.

“Ах! вор из Сан-Рокко, ” простонал Нино. “ Я никогда этого не ожидал. Gn;
Саридда, ты меня больше не узнаешь? Нино, твой старый друг Нино».

Саридда посмотрела на него такими запавшими глазами, что пришлось поднести фонарь к её лицу, чтобы их увидеть, и Нино почувствовал, как у него самого наворачиваются слёзы.

«Ах! Сан-Рокко, — сказал он, — это ещё хуже, чем то, что сделал Сан-
Паскуале меня обманул!»

Однако со временем Сариде стало лучше, и, стоя у двери с повязанной платком головой и лицом, жёлтым, как воск, она сказала Нино:

«Сан-Рокко сотворил для меня чудо, и ты тоже должен прийти и нести свечу на его праздник».

Сердце Нино было слишком переполнено, чтобы говорить, и он кивнул в знак согласия. Но ещё до начала праздника он тоже заболел и был при смерти. Саридда царапала себе лицо ногтями и говорила, что хочет умереть вместе с ним, что она отрежет себе волосы и отдаст их
похоронили бы вместе с ним, и никто никогда больше не посмотрел бы ей в лицо, пока она жива.

[Иллюстрация]

«Нет, нет, — ответил Нино, и его лицо исказилось от боли. — Твои волосы снова отросли бы, но я бы никогда больше тебя не увидел, потому что умер бы».

«Какое чудо, что Сан-Рокко помог тебе!» — сказал Тури, чтобы утешить его.

Они оба медленно поправлялись и, когда сидели, греясь на солнце,
прислонившись спинами к стене и вытянув лица, продолжали бросать друг другу в зубы
«Сан-Рокко» и «Сан-Паскуале».

Однажды Бруно, возчик, вернулся из деревни после
Холера миновала, прошла мимо них, и они сказали:

«Мы устроим большой праздник в честь Сан-Паскуале, чтобы поблагодарить его за то, что он спас нас от холеры. Теперь, когда вице-претор умер, у нас больше не будет демагогов и оппозиции. Он оставил нам свою ссору в завещании».

«Очень хорошо, праздник в честь мёртвых!» — усмехнулся Нино.

— Может быть, это Сан-Рокко сохранил тебе жизнь?

— Ну же! — покончи с этим! — воскликнула Саридда. — Если ты этого не сделаешь, нам понадобится ещё одна эпидемия, чтобы помирить вас!

 _Джованни Верга._




 _Его Преосвященство._


Теперь он больше не ходил с длинной бородой и в рясе нищего монаха. Он брился каждое воскресенье и выходил на прогулку в своей лучшей сутане из тонкого сукна, перекинув через руку плащ на шёлковой подкладке. Если бы он, засунув руки в карманы и держа во рту трубку, посмотрел на свои поля, виноградники, скот и пахарей, вспомнив, как он мыл посуду для отцов-капуцинов, а они из жалости одели его в рясу, он бы перекрестился левой рукой.

Но если бы они не научили его из милосердия читать, писать и служить мессу, он никогда бы не смог закрепиться в лучшей усадьбе в деревне и не записал бы в свои книги имена всех тех арендаторов, которые работали на него и молились о хорошем урожае, а потом ругались, как турки, когда наступал день расчёта. «Посмотри на меня и не спрашивай, кто мои родители», — гласит пословица. Что касается его родителей, то все о них знали; его мать убирала за ним дом. Его Преосвященство не стыдился своей семьи — не он; и когда он
Он пошёл играть в карты с баронессой и заставил брата ждать его в передней с большим фонарём, чтобы освещать ему дорогу домой... Он был популярен как исповедник и всегда был готов по-отечески поболтать со своими прихожанками после того, как они облегчили свою совесть и опустошили карманы, рассказав о своих и чужих грехах. Вы всегда могли почерпнуть полезную информацию, особенно если
вы увлекались сельскохозяйственными вопросами, в обмен на
ваше благословение!

Боже милостивый! Он не притворялся святым — не он! Святые люди обычно
умер от голода — как викарий, который служил мессу, даже когда за неё не платили, и ходил по домам бедняков в рваной сутане, что было настоящим позором для религии. Его преосвященство хотел продвинуться по службе, и он продвинулся, хотя поначалу ему немного мешала эта злополучная монашеская ряса, которая мешала ему, пока он не избавился от неё с помощью иска в Королевском суде. Остальные
братья поддержали его просьбу только для того, чтобы избавиться от него,
потому что, пока он был в монастыре, там было
Каждый раз, когда нужно было избирать нового настоятеля, в трапезной устраивали
сражение, и тарелки летали с такой силой, что
отец Баттистино, крепкий, как погонщик мулов, был полумёртв, а у отца Джаммарии,
хранителя, выбило зубы. Его преосвященство, разогрев всех как следует,
всегда удалялся в свою келью и оставался там в тишине.
и именно таким образом ему удалось стать «Его Превосходительством»
с полным набором зубов, что сослужило ему очень хорошую службу; в то время как
Об отце Джаммарии, который подпустил скорпиона к себе, все говорили: «Так ему и надо!»

 А отец Джаммария по-прежнему был всего лишь смотрителем капуцинов, без
рубашки на теле и без су в кармане, выслушивал исповеди ради
любви к Богу и варил суп для бедных.

Когда его преосвященство был мальчиком и увидел, как его брат — тот, кто теперь
носит фонарь, — надрывается, копая землю, а его сёстры
не могут найти мужей, которые взяли бы их даже в подарок, а его мать
прядёт в темноте, чтобы сэкономить на масле для лампы, он сказал: «Я хочу быть священником».
Его семья продала своего мула и небольшой участок земли, чтобы отправить его в школу
в надежде, что, если когда-нибудь они добьются присутствия священника в
доме, они получат что-то получше земли и мула.
Но для того, чтобы удержать его в семинарии, требовалось нечто большее. Тогда
мальчик начал вешать о монастыре, надеясь, которые должны быть приняты в качестве
начинающий; и однажды, когда провинциальный ожидалось, и они были заняты
на кухне, они позвали его на помощь. Отец Джаммария, добросердечный старик, сказал ему: «Не хочешь ли ты остаться здесь?»
И фра Кармело, привратник, которому до смерти надоело часами сидеть на стене монастыря, ничего не делая и постукивая одной сандалией о другую, сшил ему рясу из старых лохмотьев, которые висели на фиговом дереве, чтобы отпугивать воробьёв. Его мать,
брат и сестра возражали, что если он станет монахом, то всё ляжет на них — они потеряют деньги, которые заплатили за его обучение, и никогда не получат от него ни гроша взамен. Но он пожал плечами и ответил: «Это прекрасно, если человек не следует
призвание, к которому его призвал Бог».

 Отец Джаммария привязался к нему, потому что тот был активным и
ловким на кухне и во всём остальном, а ещё служил мессу так, словно
никогда в жизни не делал ничего другого, опустив глаза и поджав губы,
как серафим. Теперь, когда он больше не служил мессу, у него по-прежнему были
опущенные глаза и сжатые губы, когда речь заходила о каком-нибудь скандале среди дворян, о продаже общинных земель с аукциона или о даче показаний перед судьёй.

Никто не осмеливался судиться с ним, и если он обращал внимание на ферму, выставленную на продажу, или на общинные земли, выставленные на аукцион, то местные магнаты, если и осмеливались торговаться с ним, делали это с подобострастными поклонами, предлагая ему щепотку нюхательного табака. Однажды он и не кто иной, как сам барон, торговались целый день — тяни чёрт, тяни пекарь. Барон был сама любезность, и его преосвященство, сидевший напротив него, подобрав под себя плащ, при каждом повышении ставки протягивал ему свою серебряную табакерку, вздыхая: «Что
вы собираетесь что-нибудь предпринять, барон? Наконец жребий был брошен.
Барон взял щепотку табаку, позеленев от досады.

Такого рода вещи вполне соответствовали взглядам крестьян; они привыкли
видеть, как большие собаки дерутся между собой из-за хорошей кости и
ничего не оставляют маленьким погрызть. Но что заставляло их жаловаться
так это то, что этот Божий человек унижал их хуже, чем сам
Антихрист, когда им пришлось делиться с ним урожаем, не
стеснялся забирать у соседей их имущество, потому что аппарат
исповеди было все в его руках, и если он впал в смертный грех, он
легко мог бы дать себе индульгенцию. “Это все, что есть
священник в собственном доме”, - они вздохнули. И самые проницательные из них
отказывали себе в самом хлебе насущном, чтобы отправить одного
из своих сыновей в семинарию.

“Когда человек отдает себя земле, он должен делать это полностью”,
его преподобие обычно говорил, чтобы оправдать то, что он ни с кем не считается. Мессу он служил только по воскресеньям, за исключением тех случаев, когда ему больше нечем было заняться; он не был одним из тех несчастных, голодающих священников, которым приходится
бежать за тремя _тари_ из гонорара за мессу. Ему это было не нужно. Настолько,
что епископ, прибыв в свой дом с пастырским визитом и
обнаружив, что его требник покрыт пылью, написал на нем пальцем:
“_ДЕО грациас!_”Но его преподобию было о чем подумать, кроме того, что
тратить время на чтение требника, и он посмеялся над упреком епископа
. Если молитвенник был покрыт пылью, то его быки были гладкими и
лоснящимися, овцы — толстыми, а урожай — высоким, как человек,
так что его арендаторы, по крайней мере, могли любоваться ими, и
строили воздушные замки, пока им не пришлось рассчитываться с
хозяином. Это было облегчением для их сердец, бедных душ. «Урожай,
похожий на колдовство! Должно быть, Господь прошёл мимо них ночью!
Видно, что они принадлежат человеку Божьему, и хорошо работать на того,
у кого в руках месса и благословение!» В мае, когда они с тревогой следили за каждым проплывающим по небу облаком, они знали, что их хозяин служит мессу за урожай, и это было лучшей защитой от сглаза и неурожая, чем
изображения святых или освящённые хлебцы. Что касается последних, то его преосвященство не хотел, чтобы они валялись среди посевов, потому что, по его словам, они только привлекали воробьёв и других вредных птиц. Священных изображений у него было полно в карманах; он брал столько, сколько хотел, из ризницы, не тратя ни гроша, и дарил их своим работникам.

Но во время сбора урожая он приехал верхом на лошади вместе со своим
братом, который был его управляющим, с ружьём через плечо, и
не покидал этого места. Он ночевал в полях, несмотря на
малярия, так как присмотреть за его интересы, не утруждая себя
О Бог или человек. Бедняги, которые в погожее время года
забыли о тяжелых днях зимы, стояли с открытыми ртами, слушая, как
он перечисляет их долги. “Столько-то пудов зерна, что
ваша жена приехала, чтобы забрать во время снега. Так много пидоров руками
за вашего сына. Столько-то бушелей зерна вы взяли взаймы на
семена, с процентами, по столько-то в месяц. Теперь составьте счёт. Довольно
путаный счёт. В тот голодный год, когда дядя Карменсио
Он оставил свой пот и здоровье на полях его преосвященства, а когда
наступил урожай, он был вынужден оставить там и своего осла, чтобы расплатиться с долгами, и
ушёл с пустыми руками, с непристойными словами на устах — богохульствами, от которых стыла кровь. Его преосвященство, которого не было там, чтобы выслушивать исповеди, позволил ему выругаться — и отвел осла в его собственную конюшню.

Но после 1860 года, когда ересь восторжествовала, что хорошего ему принесли вся его власть
и влияние? Крестьяне учились читать и писать и
могли считать лучше, чем он сам; партии боролись за
должность в муниципальном правительстве и раздел добычи без
каких-либо обязательств перед кем-либо, кроме себя; любой нищий на улице
может получить бесплатную юридическую консультацию, если поссорится с вами,
и заставить вас оплачивать расходы в одиночку! В наши дни священник ничего не значил ни для судьи, ни для капитана милиции; он больше не мог, намекнув, посадить людей в тюрьму, если они не проявляли к нему должного уважения; по сути, от него не было никакой пользы, кроме как служить мессу и выслушивать исповеди, как если бы он был государственным служащим.
Судья боялся газет — общественного мнения — того, что скажут Том, Дик и
Гарри, — и взвешивал свои решения, как Соломон! Они даже завидовали его преподобию за имущество, которое он приобрёл в поте лица своего; они «оглядывались» на него и насылали на него проклятия; то немногое, что он съедал за обедом, мучило его по ночам; в то время как его брат, который вёл тяжёлую жизнь и питался хлебом с чесноком, обладал пищеварением страуса и прекрасно знал, что через сто лет, когда он, священник, умрёт, он станет его наследником и разбогатеет, не пошевелив и пальцем.
пальцем. Его мать, бедняжка, уже не работала — она выжила только для того, чтобы
страдать самой и доставлять неприятности другим людям — беспомощная в своей постели из-за
паралича; за ней нужно было ухаживать, а не она за ним.
В те дни всё шло наперекосяк.

«Теперь нет ни религии, ни справедливости, ни чего-либо ещё!» — ворчал он, старея. «Теперь каждый хочет высказаться. Те, у кого ничего нет, хотят забрать твою долю. «Убирайся отсюда и дай мне войти!»
 Вот так! Они хотели бы превратить священников в ризничих — чтобы им
нечего было делать, кроме как служить мессу и убирать в церкви. Они не хотят
Они больше не соблюдают Божьи заповеди — вот в чём дело!»

 _Г. Верга._




 _ПОЛИТИКА ПАДРОНА АНТОНИ._


... Падрон Нтони ничего не смыслил в политике и довольствовался тем, что занимался своими делами, потому что он говорил: «Тот, кто управляет домом, не может спать, когда ему вздумается», и «Тот, кто командует, должен отчитываться».

 В декабре 1863 года Нтони, старшего из его внуков, призвали на военную службу. Падрон Нтони сразу же отправился ко всем
деревенские шишки, думая, что они смогут ему помочь.
Но дон Джаммария, священник, сказал, что так ему и надо, и что
это был плод той сатанинской революции, которую они устроили,
когда подняли триколор на церковной башне. С другой стороны,
дон Франко, аптекарь, рассмеялся в бороду и заверил
Падрон Нтони потирал руки, говоря, что как только они смогут создать
небольшую республику, как и было задумано, всех, кто имел
отношение к воинской повинности и налогам, следует выгнать; что
Тогда не было бы больше солдат, но каждый мужчина в стране пошёл бы на
войну, если бы это потребовалось. Тогда Падрон ’Нтони взмолился и стал умолять его
поскорее создать Республику, пока его внуку ’Нтони не пришлось пойти в
солдаты, как будто Дон Франко уже держал Республику в своих руках,
так что химик в конце концов вышел из себя. Тогда Дон
Сильвестро, секретарь Синдика, чуть не умер со смеху,
когда я сказал, что небольшая сумма, положенная в карманы таких-то и таких-то
известных ему людей, произведёт в Нтони желаемый эффект.
изъян, из-за которого он не мог служить.

 _Дж. Верга._




 _Волшебство Мастро Пеппе._


 Мастро Пеппе Ла Браветта был толстым, глупым, добродушным мужчиной, жившим в Пескаре, который продавал горшки и сковородки и ужасно боялся своей жены, суровой и скупой донны Пелагии, которая управляла им железной рукой.
Помимо дохода от своего бизнеса, он владел участком
земли на другом берегу реки, на котором можно было вырастить свинью.
В это поместье супруги обычно приезжали каждый январь, чтобы
присутствовать при забое и засолке свиньи, которую откармливали в течение года.

[Иллюстрация]

 Однажды случилось так, что Пелагия была не в очень хорошем состоянии, и Ла
Браветта отправился на казнь один. И к нему в тот же день пришли двое его друзей, беспутных бродяг, Маттео
Пуриелло по прозвищу Чиавола, который был браконьером, и Бьяджо Куалья,
более известный как Иль Ристабито, чьим самым серьёзным занятием было
играть на гитаре на свадьбах и других праздниках.

Когда он увидел приближающихся этих двоих, он с энтузиазмом приветствовал их, и
затем, приведя их в здание, где на столе был разложен замечательный поросенок
, спросил—

“Что вы теперь на это скажете? Разве он не красавец? Что вы думаете о
его?”

Два друга созерцал кота в тихом восторге, и Ristabilito
цокнул языком одобрительно против его вкусе. Чьявола спросил:
“Что ты собираешься с этим делать?”

— Посолите его, — ответила Ла Браветта голосом, дрожащим от жадного предвкушения будущих банкетов.


— Собираетесь его солить? — внезапно воскликнул Ристабилито. — Собираетесь его солить? Но,
Сиа, ты когда-нибудь видела такого глупого человека, как этот парень? Упустить такой
шанс!

 Ла Браветта, совершенно сбитый с толку, уставился сначала на одного, а потом на
другого своими телячьими глазами.

 — Донна Пелагетта всегда держала тебя в ежовых рукавицах, — продолжил
 Ристабилито. — На этот раз она тебя не видит; почему бы тебе не продать
свинью, а потом мы устроим пир на эти деньги.

«Но Пелагея?» — заикаясь, пробормотал Ла Браветта, которого охватил ужас при мысли о том, как его разъярённая жена предстанет перед его мысленным взором.

«Скажи ей, что свинью украли», — нетерпеливо сказал Чиавола.

Ла Браветта вздрогнула.

«Как же мне вернуться домой и сказать ей об этом? Пелагетта не поверит мне — она
разозлится на меня — она... Вы не знаете, какая Пелагетта!»

[Иллюстрация]

«У-у! Пелагетта! у-у! у-у! Донна Пелагетта!» — хором насмехались две заговорщицы. И тогда Ристабилито, подражая плаксивому голосу Пеппе и резкому голосу своей жены
, разыграл комическую сцену, в которой Пеппе был
совершенно разгромленный, отруганный и, наконец, надетый наручники, как непослушный мальчишка.

Чавола обошел вокруг свиньи, едва способный пошевелиться от смеха.
Несчастный батт, охваченный сильным приступом чихания, замахал руками
беспомощно пытаясь прервать драматическое представление. Все
стёкла в окнах дрожали от шума. Пламя заката освещало
три совершенно разных человеческих лица.

Когда Ристабилито остановился, Чиавола сказал:

«Ну что ж, пойдёмте отсюда!»

«Если вы останетесь на ужин…» — начал Мастро Пеппе несколько
сдержанно.

— Нет, нет, мой дорогой мальчик, — перебил его Чиавола, поворачиваясь к двери, —
ты делай, как говорит тебе Пелагия, и засоли свинью.

Когда друзья шли по дороге, Ристабилито сказал Чиаволе:

— _Сравним_, не украсть ли нам эту свинью сегодня ночью?

— Как? — спросил Чиавола.

— Я знаю, как это сделать, если они оставят его там, где мы его видели.

— Что ж, давай сделаем это. Но что потом? — спросил Сиавола.

 Лицо его озарилось и засияло от радостной улыбки.

— Неважно, я знаю, — только и сказал он.

Они увидели, как дон Бергамино Камплоне идёт в лунном свете — чёрная фигура между рядами голых тополей с серебристыми стволами.
Они сразу же ускорили шаг, чтобы встретить его, и весёлый священник,
увидев их праздничный вид, с улыбкой спросил:

«Что случилось?»

Друзья вкратце рассказали о своём плане дону Бергамино, который
с большим энтузиазмом согласился. И Ристабилито добавил, понизив голос:

 «Здесь нам придётся действовать хитростью. Вы знаете, что Пеппе,
с тех пор как он связался с этой уродливой старой каргой, Донной Пелаггой,
стал очень скупым, но в то же время очень любит вино.
 Теперь мы должны пойти за ним и отвести его в таверну Ассау. Ты, Дон
Бергамино, угости нас всех. Пеппе выпьет столько, сколько сможет,
потому что это ничего ему не стоит, и напьётся как свинья, а потом...

 Остальные согласились и пошли в дом Пеппе, который находился примерно в двух
ружейные выстрелы далекой. Когда они были достаточно близко Ci;vola поднял его
голос—

“Oh;! Браветта-а-а! Ты идешь к Ассау? Священник здесь,
и он собирается заплатить за бутылку вина для нас. Oh;-;-;!”

Ла Браветта вскоре спустилась, и все четверо отправились в путь,
шутя и смеясь в лунном свете. В тишине время от времени
слышалось мяуканье далёкой кошки, и Ристабилито заметил:

 «О! Пе! разве ты не слышишь, как Пелагге зовёт тебя обратно?»

 * * * * *

Они переправились на пароме, дошли до таверны и допоздна сидели за вином Ассау, которое Мастро Пеппе нашёл таким хорошим, что в конце концов обнаружил, что не может дойти до дома.  Они помогли ему вернуться домой и оставили его одного подниматься по лестнице, что он и сделал с трудом, всё время бессвязно рассказывая о мяснике Лепруччо и количестве соли, необходимой для свинины, и совершенно не замечая, что оставил дверь незапертой. Они подождали немного,
а затем, тихо войдя, увидели свинью на столе и унесли её
Они шли, пошатываясь от сдерживаемого смеха. Было очень тяжело,
и они совсем запыхались, когда добрались до дома священника.

 Утром Мастро Пеппе, проспавшись после выпитого вина, проснулся и
некоторое время лежал на кровати, потягиваясь и прислушиваясь к
колоколам, которые звонили в канун Дня святого Антония. Даже в смятении, охватившем его после пробуждения, он почувствовал, как к нему приходит чувство удовлетворения, и предвкушал радость от того, что увидит, как Лепруччо нарезает и посыпает солью сочные свиные окорока.

[Иллюстрация]

Под влиянием этой мысли он встал и поспешил выйти, протирая глаза, чтобы лучше видеть. На столе не было ничего, кроме пятна крови, на которое
падало утреннее солнце.

«Свинья! Где свинья?» — хрипло закричал безутешный человек.

Его охватило яростное возбуждение. Он бросился вниз по лестнице, увидел открытую
дверь, ударил себя кулаками по лбу и выбежал на улицу, громко
крича — созывая всех своих работников и спрашивая, не видели ли они
свинью — не забрали ли они её. Он умножил
он жаловался, все больше и больше повышая голос; и наконец жалобный
звук, эхом разносившийся по берегу реки, достиг ушей Чаволы и Иля
Ристабилито.

Поэтому они отправились в место в своей простоте, полностью согласился наслаждайтесь
зрение и поддерживать шутку. Когда они показались, Мастро Пеппе
повернулся к ним, весь в слезах, и воскликнул: “О! бедный я!
Они украли свинью! О! Бедняжка я! Что же мне делать? — что же мне
делать?

 Бьяджо Куалья некоторое время стоял, глядя на этого несчастного
человека полузакрытыми глазами с выражением, средним между насмешкой и
восхищением, склонив голову набок, словно критически оценивая какое-то драматическое усилие. Затем он подошёл ближе и сказал:

«Ах! да, да — нельзя отрицать... Ты хорошо играешь свою роль».

Пеппе, ничего не понимая, поднял лицо, покрытое дорожками слёз...

«По правде говоря, я никогда не думал, что ты можешь быть таким милым»,
продолжал Ристабилито. — Молодец! Браво! Я в восторге!

 — Что ты говоришь? — спросил Ла Браветта, всхлипывая. — Что ты
говоришь? О! Бедняжка! Как же я теперь вернусь домой?

“Браво! браво! правильно!” - настаивал Ристабилито. “Давай! Кричи
сильнее!—плачь!— рви на себе волосы! Заставь их услышать! Вот и все! Заставь их
поверить в это!

И Пеппе, все еще плачущая—

“Но я говорю, что они действительно украли это! О боже! о боже!”

“Вот именно! Продолжай! Не останавливайся! Ещё раз!

 Пеппе, вне себя от отчаяния и горя, удвоил свои заверения.

 «Я говорю правду! Пусть я умру прямо сейчас, если они не украли у меня эту свинью!»

 «О, бедный невинный! — насмехался Сиавола. — Не суй палец в рот! Как
можем ли мы вам верить, ведь мы видели свинью здесь вчера вечером? Неужели святой
Антоний дал ему крылья, чтобы он улетел?

— О, благословенный святой Антоний! Всё так, как я говорю!

— Это не так!

— Так.

— Нет!

— О! О! О! Так! Так! Я покойник! Я не знаю, как в мире
Я пойду домой. Pelagge не поверите мне, и если бы не она, я буду
никогда не узнаю, чем все закончится.... Ой! Я мертв!..”

Наконец они притворились, что убедились, и предложили средство от несчастья
.

“ Послушайте, - сказал Бьяджио Квалья. - должно быть, это был кто-то из тех людей.
здесь, поблизости, ведь никто не стал бы приезжать из Индии, чтобы
украсть твою свинью, не так ли, Пе?

— Конечно, конечно, — согласился Пеппе.

— Ну что ж, а теперь послушай меня, — продолжил Ристабилито, довольный тем, что
ему уделили столько внимания, — если никто не приехал из Индии, чтобы
ограбить тебя, то, несомненно, вором был кто-то из местных, не так ли?

— Да, да.

 — Ну, что нам делать? Мы должны собрать всех этих рабочих и
попытаться найти вора с помощью чар. И если мы найдём вора, мы найдём и свинью.

Глаза Мастро Пеппе загорелись от нетерпения, и он подошёл ближе, потому что намёк на волшебство пробудил в нём все его врождённые суеверия.

 «Теперь ты знаешь, что есть три вида магии — чёрная, красная и белая. И ты знаешь, что в деревне есть три женщины, владеющие этим искусством: Роза Скьявона, Розария Паджара и Чиниция. Тебе остаётся только выбрать».

Пеппе на мгновение задумался. Затем он выбрал Розарию Пахару,
которая была известна как колдунья и в прошлом совершила несколько
чудесных подвигов.

«Очень хорошо, — заключил Ристабилито, — нельзя терять ни минуты. Теперь,
только ради тебя и только для того, чтобы доставить тебе удовольствие, я еду в город
, чтобы купить все, что потребуется. Я поговорю с Розарией, попрошу
ее отдать мне все и вернуться до полудня. Отдай мне
деньги”.

Пепе взял три _carlini_ из жилетного кармана, и протянул
нерешительно.

“Три _carlini_?” - крикнул другой, вкладывая туда свою руку. “ _ТРИО
карлини!_ Она запросит по меньшей мере десять!»

 Услышав это, муж Пелагги чуть не лишился дара речи.

 «Что? Десять _карлини_ за амулет?» — пробормотал он, дрожащей рукой ощупывая
сунул руку в карман. “ Вот тебе восемь. У меня больше нет.

“ Хорошо, хорошо, - сухо сказал Квалья. - Посмотрим, что можно сделать. Ты
иду, Ci;?”

Двое компаньонов быстрым шагом направились в Пескару по
обсаженной тополями тропинке, выстроившись в ряд по-индейски, причем Чавола демонстрировал свой восторг
сильными ударами по спине Ристабилито. Добравшись до города, они вошли в лавку некоего дона Даниэле Пачентро, знакомого им аптекаря. Там они купили некоторые лекарства и специи и попросили его скатать их в шарики размером с грецкий орех, которые затем
хорошо обваляли в сахаре и запекли. Бьяджо Куалья (который тем временем исчез) вернулся с бумагой, полной грязи, которую он собрал на дороге, и настоял на том, чтобы из неё сделали две таблетки, внешне совершенно такие же, как и остальные, но смешанные с горьким алоэ и лишь слегка обвалянные в сахаре. Аптекарь сделал, как его просили, и по предложению Ристабилито поставил на двух горьких таблетках метку.

Двое шутников вернулись на ферму Пеппе и добрались туда около полудня.
 Ла Браветта с большим беспокойством ждал их и, как только увидел,
крикнул: «Ну что?»

— Всё в порядке! — торжествующе ответил Ристабилито, показывая
маленькую коробочку с волшебными конфетами. — А теперь, раз сегодня канун
дня святого Антония, и у крестьян выходной, вы должны собрать их всех
здесь, на открытом воздухе, и угостить. У вас есть несколько бочонков
монтепульчано; можете разок-другой угостить и этим. И когда они все соберутся, я сделаю и скажу всё, что нужно сказать и сделать».

Два часа спустя, в очень тёплый, ясный и погожий день, когда
«Ла Браветта» распространила сообщение, все фермеры
Соседние фермеры и их работники пришли в ответ на приглашение.
Огромная стая гусей бродила вразвалку среди куч соломы во дворе; в воздухе витал запах конюшни. Они стояли там, тихо смеясь и шутя друг с другом в ожидании вина, — эти деревенские жители с кривыми ногами, согнутыми тяжёлым трудом, — у некоторых из них были морщинистые и румяные, как старые яблоки, лица, а глаза, смягчённые долгим терпением или проницательные от многолетней хитрости, смотрели
на других, молодых и гибких, с едва пробивающимися бородами и домашними заботами
об этом свидетельствовала их залатанная и починенная одежда.

 Чиавола и Ристабилито не заставили их долго ждать. Последний,
держа в руке шкатулку, велел им встать вокруг него,
а затем, стоя в центре, обратился к ним с короткой речью,
произнесенной не без некоторой торжественности в голосе и жестах.

— Соседи, — начал он, — я уверен, что никто из вас не знает истинной причины, по которой маэстро Пеппе де Сиери созвал вас сюда...

 По кругу прокатилось удивление от этой странной преамбулы, и радость от обещанного вина сменилась беспокойством
Ожидания самого разного рода. Оратор продолжил:

 «Но поскольку может случиться что-то неприятное, и вы потом можете на меня пожаловаться, я расскажу вам, в чём дело, прежде чем мы проведём эксперимент».

 Слушатели растерянно посмотрели друг другу в глаза, а затем с любопытством и неуверенностью перевели взгляд на маленькую коробочку, которую оратор держал в руке. Один из них, когда Ристабилито сделал паузу, чтобы оценить
эффект от своих слов, нетерпеливо воскликнул:

«Ну?»

«Сейчас, сейчас, соседи. Прошлой ночью у нас украли
Мастро Пеппе, прекрасная свинья, которую собирались засолить. Никто не знает, кто вор, но совершенно точно, что его найдут среди вас, потому что никто не стал бы приезжать из Индии, чтобы украсть свинью Мастро Пеппе».

[Иллюстрация]

 То ли из-за странного аргумента из Индии, то ли из-за
мягкого зимнего солнца Ла Браветта начала чихать. Крестьяне
сделали шаг назад, вся стая гусей в ужасе разлетелась, и
семь чихов подряд эхом разнеслись в воздухе, нарушив
деревенскую тишину. Шум немного оживил
собравшиеся немного пришли в себя, и Ристабилито продолжил так же серьёзно, как и всегда:

 «Чтобы найти вора, маэстро Пеппе собирается угостить вас
некоторыми хорошими конфетами и напоить старым монтепульчано,
которое он специально приготовил сегодня. Но сначала я должен сказать вам кое-что. Вор, как только положит конфеты в рот,
почувствует их горечь — такую сильную, что ему придётся их выплюнуть. Ну что,
вы готовы попробовать? Или, может быть, вор предпочтёт, чтобы его не поймали
таким образом, хотел бы пойти и исповедаться у священника? Отвечайте,
соседи».

«Мы готовы есть и пить», — почти в один голос ответили собравшиеся. И волна сдерживаемых эмоций прокатилась по всем этим простодушным людям. Каждый смотрел на своего соседа с вопросительным выражением в глазах, и каждый, естественно, старался придать своему смеху некоторую нарочитую непосредственность.

Сиавола сказал: «Вы все должны встать в ряд, чтобы никто не мог спрятаться».

 Когда все были готовы, он взял бутылку и стаканы, собираясь
Разлейте вино. Ристабилито подошел к одному концу ряда и начал
тихо раздавать _конфетти_, которые хрустели и исчезали в мгновение ока
под великолепными зубами деревенских жителей. Дойдя до Мастро
Пеппе, он протянул ему одну из таблеток, приготовленных из алоэ, и прошел дальше,
не подавая виду.

Мастро Пеппе, который до этого стоял, широко раскрыв глаза,
намереваясь застать врасплох преступника, положил таблетку в рот
почти с жадным нетерпением и начал жевать. Внезапно его щёки
резко поднялись к глазам, уголки рта опустились.
и его виски покрылись морщинами, кожа на носу собралась в складки, нижняя челюсть искривилась; все черты его лица выражали пантомиму ужаса, и по его спине и плечам пробежала видимая дрожь. Затем, внезапно,
поскольку язык не мог вынести горечь алоэ, а комок, вставший в горле, мешал ему глотать, несчастный был вынужден сплюнуть.

— О, Мастро Пе, что ты делаешь? — раздался резкий, грубый голос
Тулеспре деи Пассери, старый пастух, зеленоватый и лохматый, как болотная черепаха,

услышав это, Ристабилито, который еще не закончил раздавать таблетки, внезапно обернулся.  Увидев, что Ла Браветта корчится в агонии, он сказал с величайшим добродушием:

«Ну, может, он слишком много съел!  Вот еще одна!» «Проглоти это,
Пеппе!»

 И он засунул вторую таблетку алоэ в рот
Пеппе.

 Бедняга проглотил её, чувствуя на себе острый, злобный взгляд пастуха
пристально глядя на него, он сделал над собой невероятное усилие, чтобы преодолеть отвращение; он не разжёвывал и не проглатывал таблетку, а неподвижно держал её во рту. Но когда алоэ начало растворяться, он больше не мог этого выносить; его губы задрожали, как прежде, глаза наполнились слезами, которые вскоре хлынули потоком и потекли по щекам. В конце концов ему пришлось выплюнуть эту штуку.

— О, Мастро Пе, а что ты делаешь _сейчас_? — снова закричал пастух,
ухмыляясь и показывая свои беззубые белёсые дёсны. — О, а что это значит?

Все крестьяне покинули свои ряды и окружили Ла Браветту, одни
со смехом и насмешками, другие с гневными словами. Внезапный и жестокий
приступ гордости, которому подвержено чувство чести деревенского населения
— неумолимая жесткость суеверий - теперь
внезапно взорвался бурей оскорблений.

“Зачем ты заставил нас прийти сюда? Чтобы попытаться возложить вину на нас с помощью
фальшивого обаяния? Чтобы обмануть нас? Зачем? Вор! лжец! сукин сын! и т. д.,
и т. д. Ты хочешь нас обмануть? Негодяй! вор, ты! Мы собираемся
побей все свои горшки и тарелки! Вор! собачий сын!” и т.д. и т.п. _da
capo_.

Разбив бутылку и бокалы, они разошлись в стороны, крича
их заключительные проклятия из тополя.

На гумне остались Чавола, Ристабилито, гуси
и Ла Браветта. Последний, охваченный стыдом, яростью и смятением,
с ещё саднящим от горечи алоэ ртом, не мог вымолвить ни слова. Ристабилито с утончённой жестокостью стоял, глядя на него, иронично качая головой и постукивая ногой по земле.
нога. Чаавола прокричал с неописуемой насмешкой в голосе—

“Ах! ах! ах! ах! Bravo, La Bravetta! А теперь скажи нам, сколько ты на этом
заработал? Десять дукатов?

 _Gabriele d’Annunzio._




 _ ДЕНЬ ЗА ГОРОДОМ._


«Бесполезно говорить, мой дорогой друг! — бывают моменты, когда просто
невозможно сказать «нет». Они уговаривают тебя, они беспокоятся о тебе, они
обязывают тебя столькими знаками внимания, что отказ был бы настоящим
нарушением хороших манер по отношению к людям, которые думают только о том,
чтобы сделать тебе добро».

Вы ссылаетесь на бизнес. “О!” - отвечают они, “Мир не прекратится.
конец света наступит не из-за одного дня отсутствия”. Слишком жарко? “Приходи утром, когда он
это круто”. Деревня долгий путь от вокзала? “Мы пришлем вам концерт".
Вы договорились провести день с другом? “Возьми
его с собой....” Короче говоря, я сказал "да", и поэтому в воскресенье утром я
пошел и сделал дело.

Когда я добрался до деревни и оказался в толпе крестьян, возвращавшихся с ранней мессы, которые смотрели на меня как на дикого зверя, я спросил, где дом синьора Козимо. Восемь или десять
люди сразу же предложили проводить меня туда.

«Вот он — наверху; видите тот дом с маленькой башенкой на
крыше? — это он. Вы знаете синьора Козимо? Ах! он хороший джентльмен! А его брат-священник? А его жена, синьора Флавия? Она добрая женщина, очень добрая, и раздает много денег. И синьора Олимпия тоже, синьор
Сестра Козимо... У неё есть свои идеи... Кто бы мог подумать, что она так любит книги, что всегда держит одну из них в руках и чуть не сходит с ума от них; но потом, знаете ли,
видите? она повторяет их все наизусть так, что никто не может в это поверить! И она тоже хорошая, а что касается её семьи, то я не представляю, как они могли бы обойтись без неё... Раньше там был Бистино, старший сын Сор Козимо, но теперь он в семинарии в Вольтерре, и говорят, что он так хорошо себя там показывает, что они даже не разрешают ему приезжать домой на каникулы. Вот это парень! Когда он был дома и помогал своему дяде-священнику с сетью[15], они вдвоём ловили больше
за день, чем все остальные сети за неделю... Смотрите, сэр, вы поворачиваете
сюда и поднимаетесь на холм, и вы не можете его не заметить!»

Всю эту разнообразную информацию о моих хозяевах, с которыми я уже был немного знаком, мне рассказали по дороге крестьяне, каждый из которых по очереди старался превзойти остальных, пока, проводив меня до конца короткой аллеи, ведущей к вилле, они не покинули меня с почтительными поклонами, спросив, не нужно ли мне слуг.

Едва я позвонил в колокольчик, как дверь открыл юноша лет двадцати.
рукава рубашки и белый фартук, заправленный за пояс брюк.

 — Синьор Козимо дома?

 — О, да, сэр!  Проходите, проходите!  Вы тот джентльмен из Флоренции, который вчера прислал сказать, что, возможно, он придёт сегодня, да?

 — Да.

 — Тогда проходите, проходите! Хозяин сказал, что я должен проводить вас в лучшую комнату, а он сейчас придёт. Верно, сэр! Вы хорошо сделали, что пришли. Они так долго говорили о вас и ждали вас! У них всё хорошо во Флоренции? Проходите сюда и садитесь. Вы меня извините, сэр?

— Продолжайте, продолжайте, дружище.

Я подошёл, сел у окна и начал перелистывать старый
фотоальбом. Тем временем я понял, что моё появление,
должно быть, произвело фурор, так как я слышал, как на первом
этаже громко хлопали двери и топали обутые и босые ноги, из-за
чего с потолка посыпалась побелка, а оконные стёкла и стеклянная
шторка, закрывавшая восковую фигурку на буфете, задрожали, как
при землетрясении.

Через несколько минут я услышал царапанье в дверь, а затем удар ногой
Я толкнул дверь, она открылась, и я увидел ребёнка лет шести с
недоеденным яблоком в руке. Он посмотрел на меня с
неудовольствием и спросил:

 «Послушай, это твоя книга? Ты должен немедленно её отложить, а
то я расскажу дяде-священнику».

 Я отложил альбом, но он продолжал смотреть на меня
с подозрением.

— Вы тот незнакомец, который должен был прийти сегодня?

— Да, малыш. — Я протянул руку, изображая ласковую мягкость, чтобы
задобрить его. Мальчик отступил на два шага и, казалось, вот-вот бросит мне в голову яблоко.

— Ты не будешь распускать руки? Зачем ты сюда пришёл?

 Я начал раздражаться и не ответил.

 — Да, да, отец велел тебе прийти — я это хорошо знаю, но мама
не хотела тебя видеть, потому что ей нужно было зарезать всех этих кур. Гостино
сейчас их ощипывает. Но ты уходишь сегодня вечером?.. Ты не ответишь? Но я надеюсь, что это так, потому что, когда мама увидела, что ты идёшь по дороге, она пожелала тебе всяческих бед...

 Дверь открылась, и на пороге, в тапочках, появился великолепный
Синьор Козимо, широко улыбаясь, хлопнул меня по плечу и трижды произнёс: «Браво, браво, браво!» Затем,
повернувшись к маленькому мальчику, он спросил:

«Что ты здесь делаешь?»

«То, что считаю нужным!» — ответил малыш, после чего был выдворен из комнаты
мощным ударом по уху, после чего его отец повернулся ко мне и пригласил сесть.

Мой взгляд сразу же упал на жирные пятна и пятна от вина и
кофе, украшавшие рубашку и брюки синьора Козимо. По правде
говоря, меня смутило чувство неловкости.
из уважения ко мне, но вскоре успокоился, когда он извинился за то, что заставил меня ждать, потому что поднялся в свою комнату, чтобы «немного привести себя в порядок».

«О! но... Не стоит об этом, синьор Козимо!»

«О! браво! браво! браво! Но что за время года, а? Послушайте, вам, должно быть, нужно освежиться... Гости-и-и-и-но! Что они говорят?
Что говорят во Флоренции об урожае?... Браво! браво! Это
Очень мило с вашей стороны, что вы пришли; вы нас как следует угостили!”

“ Вы звонили, сэр?

“ Поднимитесь наверх, Гость, и попросите свою хозяйку дать вам ключи от
буфетчик, и принеси этому джентльмену что-нибудь перекусить”. Затем, обращаясь к
ребенку, который вернулся вслед за слугой: “Иди немедленно и умойся
и приведи себя в порядок, чтобы тебя видели”. С этими словами он во второй раз надавал мальчишке пощечин
и выгнал его из комнаты.

“А что касается фруктов, мой дорогой сэр, в этом году их совсем нет”.

“Ах!”

“Ну, что тут скажешь? Последние три года в этом явно замешано колдовство. Только представьте. Раньше я откладывал по четыреста фунтов в год, а теперь... иногда пятьдесят, иногда шестьдесят... И
Тогда вот что это за штука! Все червивые насквозь! Прошу прощения, но не спуститесь ли вы со мной в амбар? Но нет, я слышу, как мой брат спускается; мы подождём его.

— Давайте подождём его, конечно.

— Он, знаете ли, странный тип — закоренелый ворчун! — но, в конце концов, в глубине души он хороший человек. На днях, например, вы видели, как он страдает от…

 Эти предварительные замечания были прерваны появлением самого дона Паоло, который вошел в комнату с глубоким поклоном. Я встал и хотел было подойти к нему, но он запротестовал.

“ Нет, нет, я этого не потерплю, не беспокойтесь, сэр. Если позволите,
Я, по своему обыкновению, не сниму шляпу. Садись, садись,
помолись.

На мгновение воцарилось молчание, а затем сор Козимо возобновил разговор.
разговор.

“ Видишь ли, Паоло, это тот джентльмен, о котором мы говорили...

“ Я знаю! Я знаю! Благослови тебя Господь! разве ты не можешь покончить с этим? Сколько раз
ты считаешь нужным повторять одно и то же?

— Нет, я хотел сказать тебе…

— Ты послал за угощением?

— Я сказал Гостино. Он сейчас придёт.

— Значит, ты из Флоренции, да? — спросил капеллан, повернувшись ко мне.

— К вашим услугам.

 — Жалкий год, дорогой сэр! Если в ближайшее время не пойдёт дождь, мы никогда не получим урожая, о котором можно было бы говорить... Год назад в этот самый день я к десяти часам поймал пятьдесят шесть птиц, а сегодня утром, перед тем как отправиться к мессе в восемь, мы поймали трёх жалких пташек и проклятого ястреба, который чуть не откусил мне руку — смотрите! А во Флоренции ловят птиц?

— По правде говоря, я никогда не спрашивал.

— А приор Сан-Гаджо в этом году ловит рыбу?

— Насколько мне известно... я не могу сказать наверняка.

— Ах! потому что в прошлую пятницу он прислал мне сообщение, что даже не успел сделать
приманки. Он говорит, что отцу Лоренцо делла Сантиссима
 Аннунциата нездоровится. Это правда?

 — По правде говоря... я не знаю.

 — Что! — значит, ты ничего не знаешь?

 — Я скажу тебе... Давай лучше поговорим о тебе. Синьор Козимо только что
сказал мне…

— Я должен на минутку выйти в сад. Послушай, Козимо, во сколько
ужин?

— Скажи женщинам, чтобы накрывали в любое удобное для тебя время.

— А, вот и одна из них, — сказал дон Паоло, который как раз появился в дверях.
— Во сколько мы ужинаем, Флавия? В двенадцать?

Синьора Флавия, жена моего хозяина, склонила голову в знак согласия, войдя в комнату, в то время как капеллан, не удостоенный приветствия, удалился к своим сетям. Она подошла ко мне, спросила, как я себя чувствую, сказала, что рада это слышать, прежде чем я успел ответить «Хорошо», и села в кресло, чтобы посмотреть на меня. Сор Козимо, на которого, казалось, был направлен весь разговор, заметил:

— Видишь, Флавия, это тот самый джентльмен, о котором я тебе рассказывала на днях…
— И тогда Сора Флавия начала снова, _da capo_.

— Как вы? — Хорошо?

— Да, мадам.

— А ваша жена?

— Очень хорошо, спасибо.

— Передайте ей от меня привет. Затем, взглянув на мужа, словно спрашивая, стоит ли ей говорить со мной дальше, она снова замолчала и
принялась разглядывать меня.

 К счастью, синьор Козимо избавил меня от неловкости, вызванной выбором темы для разговора, и
вернулся к политике. Тунисский вопрос
был тогда в самом разгаре, и он, естественно, ухватился за него изо всех сил, разгорячился и
взволновался и, пыхтя и отдуваясь, изложил все свои идеи, касающиеся внешней политики,
заключив их заявлением, что если бы он и
Если бы его брат-священник был в кабинете министров, в Тунисе не было бы ни одного
француза... В этот момент синьора Флавия прервала его, спросив, есть ли в ткани моего пальто хлопок. Я подавил смешок и ответил, что нет.

— Значит, оно очень дорогое, не так ли?

— Да, кажется, оно стоило семь франков за метр.

— Ах! они измеряют в метрах, не так ли? Но, должно быть, это хорошая материя.
Только посмотри, Козимо, тебе следовало бы заказать такую же...

“Да, да, совсем как ты - всегда перебиваешь! Мы поговорим об этом
после”... Затем, снова поворачиваясь ко мне—

— Потому что, если Франция… — он уже собирался снова напасть на
Тунис, когда дверь открылась, и вошла его сестра Олимпия, незамужняя дама лет пятидесяти,
та самая, чья литературная репутация произвела такое сильное впечатление на
крестьян.

На ней было выцветшее голубое платье, кринолин и мантилья цвета
сливового джема, перекинутая через руку. На голове у неё была широкополая
соломенная шляпа грязно-жёлтого цвета, украшенная венком из настоящего плюща, а
две маленькие пряди хорошо смазанных маслом волос мягкими складками
падали на слегка загрубевшую кожу щёк. В одной руке она держала зонтик, а в другой —
В одной руке она держала букетик лаванды, в другой — книгу, в которую тыкала пальцем, чтобы
отметить место. Она подошла с нарочитой непринуждённостью и
поклонилась, полуприкрыв глаза.

«Синьор, — сказала она, — добро пожаловать в это скромное жилище».

«Прекрасное жилище, синьорина, где я был бы очень рад не доставлять вам хлопот». Она снова полуприкрыла глаза и улыбнулась мне. Отступив назад, насколько это было возможно, она села спиной к окну. Очевидно, она была хорошо знакома с неуклюжими уловками очень зрелой молодой леди.

Я смотрел на неё с величайшим вниманием, когда почувствовал на своём плече тяжёлую руку, и брат Козимо сказал мне:

«Вы бы слышали, какие стихи пишет эта девушка! У тебя есть с собой, Олимпия, тот сонет, который ты написала в прошлое воскресенье?»

«Ты имеешь в виду оду, да?»

«Ну-ну, сонет или ода — это одно и то же. Но если бы вы могли услышать это — с рифмами и всем прочим!» Говорю вам! Давайте послушаем!»

«Потом, Козимо, потом!»

Боже, сохрани меня! Повернувшись к синьорине Олимпии, которая все еще держала палец в книге, я спросил:

«Что вы читаете, позвольте спросить?»

«Я просто просматриваю Леопарди».

“Ах! ах!” И тут вмешался сор Козимо—

“Прекрасно! прекрасно! — ах! очень хорошо!”

“Вы знакомы с его работами, сор Козимо?”

“О, конечно! Она прочла нам это в прошлое воскресенье за десертом и заставила
нас всех плакать, как младенцев”.

“Нет, Козимо, ты не понимаешь. Джентльмен имеет в виду книгу, которая у меня
здесь.

— Ах! Что! Ну-ну!.. Я говорил о сонете. Но вы услышите его позже... И вы должны повторить тот, что вы написали, когда сын Каламая стал священником. О! _тот!_ А потом... Но не думайте, сэр, что у неё только один. У неё целый ящик, и
вы можете сказать, что если одна хороша, то и другие не так уж плохи... Что ж, вы сами всё услышите.

 Мне не терпелось услышать её мнение о Леопарди, и я спросил:

 «Что вы думаете об этой книге, синьорина?»

 «Я вам скажу», — ответила она. — По правде говоря, я ещё не до конца вник в это... но, если говорить откровенно, мне кажется, что в этом нет особого интереса.

— Ах!

— Вы тоже так думаете?

— Ну... да... в каком-то смысле, да!

— Если позволите, я скажу, что ни одна история не заканчивается должным образом. Вы
находите Консальво — теперь он украден у Тассо, сцена с Клориндой и
Танкред... Ну, вы находите Консальво. Что дальше? Консальво умирает, и, по крайней мере, насколько я понял, о ней больше никто не вспоминает. И то же самое с персонажами. Есть эта Нерина; она была бы хороша, но, боже мой! она так мало раскрыта... и не знаешь, что с ней делать...! Вы согласны со мной?

— Ну... по правде говоря...

«Понимаете, Козимо, я не знаю, был ли я прав, когда мы обсуждали эту тему с синьорой Амалией
прошлым вечером».

«Я тоже так думаю!» — воскликнул Сор Козимо, подтверждая свои слова.
одобрительный хохот. — Ты хочешь сказать, что сравниваешь себя с этим тщеславным созданием? Пусть она семь лет походит в школу сестёр Святого Франциска Сальского, как ты, а потом приходи и поговори с нами...

 * * * * *

 От потрясающей литературной критики Сор Козимо и его сестры у меня перехватило дыхание. От необходимости отвечать меня избавило появление Гостино с бутылкой и подносом со стаканами.

«Я уверен, что вам понравится это вино, сэр, вот увидите!» — сказал Гостино, подавая мне
Он налил мне немного вина.

«Ну же, ну же, Гостино!» — сказала синьорина Олимпия.

«Будь внимателен, Гостино, — продолжил Сор Козимо, — пойди и принеси ещё две бутылки: одну 1962 года (ты найдёшь её на столе в конце погреба), а другую 1959 года (год революции), и ты увидишь, — он снова повернулся ко мне, — ты увидишь, что никогда не пробовал ничего подобного!»

«Но... этого достаточно, синьор Козимо!»

«Ну-ну, без комплиментов. Пока оно готовится, вы не откажетесь от ещё одной
капли?»

«Спасибо, но я не могу... Я не привык...»

— Сэр, я тоже выпью ещё один стаканчик — как монах, взявший себе жену, для
компании... Вам налить? Потом вы можете его выбросить, если хотите, — но я должен его выпить.

 — Ну что ж, раз вы так хотите, ещё один глоток... Хватит, — этого достаточно!

 — Нет, сэр, или полный стакан, или ничего!

Гостино вернулся с другими бутылками, и тогда все они набросились на меня,
начиная с синьоры Флавии и не исключая Гостино, умоляя меня
попробовать и их тоже. Синьор Козимо подтолкнул меня локтем, Гостино разлил вино,
а две дамы красноречивыми взглядами умоляли меня не делать этого
они неправы, отказываясь от этого внимания.

Я сопротивлялся немного, но пришлось уступить, наконец; и тогда мое зло
гений вдохновлял меня понятие восхваляя качество вина,
и заметив, что необходимо не только виноград был изысканный, но
бочки и погреба первого курса тоже. Я пожалел, что эти слова в момент, когда они
были у меня изо рта.

“Я покажу тебе их”, - сказал сор Козимо немедленно.

Он взял меня за руку и, оставив дам в столовой, потащил меня
в подвал, а Гостино освещал нам путь — теперь он предупреждал меня о
шаг за шагом, снова и снова прося меня наклониться там, где был низкий потолок, и, наконец, показав себя более изумлённым, чем я мог бы быть, при виде красоты увитого паутиной погреба с несколькими бочонками у одной стены и двумя бочонками поменьше в углу.

Поскольку мне нужно было чем-то восхищаться, я начал хвалить прочную конструкцию дома, о чём я догадался, осмотрев стены подвала.

— Что ж, теперь вы сами всё увидите!

Из подвала мы поднялись на первый этаж, который мне нужно было осмотреть
в деталях: столовая, гладильная, кухня, печь, кладовая,
шкафы... Затем новая лестница — первая была там, где сейчас кладовая... Затем кабинет, который его брат-священник хотел устроить на месте конюшни, которую они снесли, но там было слишком сыро... Затем на второй этаж — гостиная,
кабинеты, спальни и всё остальное, — и, прежде чем я понял, что
происходит, я увидел, как Сора Олимпия примеряет перед зеркалом
розовую мантию... «Посмотри в окно — разве это не
вид? Там огород. Мы пойдём туда потом, но сначала ты должен
посмотреть второй этаж».

Мы поднялись на второй этаж, где он водил меня по комнатам около двадцати минут, подробно объясняя назначение каждой из них, а также наиболее примечательные события, которые там происходили, — от большой комнаты, где жили тутовые шелкопряды, до тёмного чулана, где капеллан держал снегирей, которых учил свистеть...

У подножия лестницы мы встретили Дон Паоло возвращался со своих перепелиных
огородов, пыхтя и отдуваясь, и ворчал, что настоятель спешит в церковь. «Неужели он боялся, что не успеет к мессе и не вернётся к ужину, этот обжора?» Ради всего святого, Козимо, уходи; окажи мне любезность — не повезло мне с этой работой! — и скажи им, чтобы они пока готовились, а я приду через десять минут — если им это не нравится, пусть сами поют мессу...

— Видишь? — прошептал мне Сор Козимо, — вот так он себя ведёт. Если он не поймает ни одной птицы, то становится настоящим зверем. Пойдём, нам пора;
Дамы последуют за нами сами».

«Они уже пошли, сэр», — сказал Гостино.

«Тем лучше, идёмте».

Я был бы рад присесть и отдохнуть, но мне пришлось
следовать за братом Козимо, который, чтобы уйти от брата,
пошёл таким быстрым шагом, что мне было трудно за ним поспевать.


Горы стоят на месте, а люди идут вперёд. Когда Сор Козимо, торопясь в дом каноника, оставил меня под церковным портиком, мой взгляд упал на хорошо одетого мужчину, лицо которого показалось мне знакомым. Когда мы проходили мимо друг друга, я заметил, что он смотрит на меня.
Он пристально смотрел на меня и улыбался, словно собирался заговорить. Я
уже собирался заговорить с ним, ведь мы встречались в третий раз, когда он
произнёс моё имя, и я вдруг вспомнил его.

«Спустя девятнадцать лет! Как вы здесь оказались?»

«Я приходской врач. А вы?»

«Я приехал всего на день».

“Ты придешь поужинать со мной?”

“Я помолвлен”.

“С кем?”

“Мы поговорим об этом позже. Теперь расскажи мне о себе.... Как дела?
у тебя дела?”

“Так хорошо, как это когда-либо делал сельский врач”.

“И с крестьянами”.

“Плохо”.

“Почему?”

“Потому что, будучи джентльменом, я не такое чудовище, как они”.

“Я понимаю. А как насчет местных властей?”

“Не лучше. Я не в хороших отношениях с Синдиком; и, кстати, мне
нужно уехать до его прихода.

“ Причина?

«Я был настолько неосмотрителен, что перечил ему на людях — в аптеке, когда он, говоря о книгах по этикету, упомянул монсеньора делла
Каса и _Флавио_ Джоя![16]

«Кто этот знаток?»

«Самый богатый, самый образованный, самый уважаемый человек в коммуне — некий синьор Козимо».

«Мой хозяин!»

“Ты остановилась в его доме?”

“Да!”

“Как же так... Но сейчас неважно— После обеда ты должен подойти ко мне.
и рассказать мне обо всем, и мы будем вместе, пока ты не уедешь. Я
есть много о чем поговорить с тобой О—я отвезу тебя вниз
вокзал.... Теперь давайте войдем”.

“Здесь вы видите моих учителей”, - сказал он с улыбкой, когда мы остановились.
в углу в верхнем конце церкви. “Они все там, наверху. Вы знаете кого-нибудь из них?

— Только семью синьора Козимо.

— Я назову вам имена некоторых — они заслуживают вашего внимания.
Они были бы неплохими людьми, если бы не были невыносимыми
напускают на себя вид в силу своего невежества. Впрочем, все это хорошо
известно!—все честные люди, и всеми ими очень восхищаются,
потому что остальные прихожане еще большие ослы, чем они. Вы видите
священника, который празднует? Это ректор Сипола. А
глубокий богослов— преуспевающий торговец маслом—духовник женского монастыря-а
великий едок.... Я ему не нравлюсь, но он терпит меня с тех пор, как я вылечила его от несварения желудка, которое он заработал, съев солёный сыр и бобы.

 — Он уже не молод, — заметила я.

«Больше шестидесяти. Тот, что справа от него, — его капеллан, который
на ножах со мной и распускает слухи по всей стране, что я
сумасшедший, потому что однажды я отказался выдать ему фальшивый
сертификат о болезни. Думаю, между ними не очень-то много любви по
семейным причинам... И всё же они никогда не расстаются; главное
занятие капеллана — смягчать ругательства своего начальника. Каждый раз, когда ректор
выигрывает в карты, он говорит «_Giuraddio_», а капеллан уточняет:
«_Bacco_». Так они и продолжают, ради приличия и
их души; но иногда начальник тюрьмы воспринимает это как оскорбление своего
достоинства и обижается, а затем оскорбляет капеллана, и в гневе из его
уст сыплются проклятия, как чётки из сломанного четок,
в то время как капеллан продолжает отвечать ему своим «_Bacco! bacco!_’
 совершенно невозмутимо и готов скорее принять мученическую смерть, чем сдаться. Он лучший стрелок в округе и мог бы обыграть всю деревню в _брисколу_.
 Бедняки обожают его, потому что он служит мессу за десять минут, легко исповедуется и не стесняется отлупить любого, кто попытается его разыграть.

«Маленький худенький мужчина с этой стороны — холостой священник, хороший
парень, ужасно бедный и со слабым здоровьем. Он как-то умудряется
выживать и содержать старшую сестру и двух её внуков, которых он сам
обучает. Он для них и учитель, и отец, и дядя, и зарабатывает на
жизнь с помощью четырёх или пяти других учеников, которых он находит
где только может, за франк в месяц. Никто не
знает, как он это делает, но он зарабатывает на жизнь и сохраняет доброе имя
хорошего гражданина и безупречного священника; и, прежде всего, он такой _rara
avis_, чтобы не навлечь на свою страну проклятие небес[17]... В
деревне, как вы легко можете себе представить, люди либо не обращают на него внимания, либо презирают его.

«Тот, другой, — брат Сор Козимо, которого вы знаете... Я расскажу вам и о нём кое-что, но тише!.. все стоят на коленях...»


За молчанием последовало обычное шарканье ног, позвякивание
медалей и непременный залп подавленных доселе кашлей. Воздух становился
всё более и более невыносимо спертым. Доктор снова заговорил вполголоса.

— А брат Сор Козимо... его прозвали «Толстоголовым», и всё же...
 тут он наклонился и прошептал мне на ухо...

 — Никогда! — воскликнула я в изумлении. — Каждый день?

 — Честное слово!

Здесь Сор Козимо улыбнулся мне с другой стороны церкви и
махнул рукой в сторону органа, словно говоря: «Что за инструмент у нас,
и что за органист! Слышишь, а?»

 «Тот мужчина рядом с Сор Козимо, с большим чёрным шёлковым шарфом на шее, —
продолжал мой друг, — это Стеллони, мельник, член школьного совета. Сор Козимо выдвинул его, потому что — учитывая
Неприязнь, которую Стеллони испытывал ко всем школам с самого детства, — он смог заверить Совет, что никогда не будет выступать за _ненужные_ расходы! На самом деле Стеллони, верный своим принципам, ни разу не переступал порог школы. Он говорит, что делает это из желания не компрометировать себя, зная, что дела ведутся не так, как ему бы хотелось; низкие и невежливые люди говорят, что он боится задавать вопросы детям. Однако он добродушный парень и никого на свете не ненавидит
кроме школьного учителя — того бледного молодого человека, что стоит вон там, у колонны, — потому что однажды он исправил грамматическую ошибку в сочинении сына мельника. Стеллони испытывал к учителю доброе сочувствие, пока вопрос оставался спорным; но когда стало ясно, что учитель прав, его сочувствие превратилось в непримиримую ненависть, и теперь он был бы рад любому предлогу, чтобы выгнать его на улицу умирать с голоду.

«Тот маленький худой старичок в конце ряда справа — один из
богатейших землевладельцев в округе, адвокат на пенсии и друг Сор Козимо
Его предшественник на посту Синдика. Его главная страсть — биться головой о каменные стены и систематически противоречить на каждом заседании Совета всему, что предлагает Сор Козимо. Он увековечил себя двумя надписями, которые он сделал — со своим именем, написанным заглавными буквами, — во время своего пребывания в должности: одну на общественном колодце, когда он установил насос, а другую, которую вы видите напротив, — когда он за свой счёт позолотил дарохранительницу в часовне Семи Скорбей. Он добился избрания себя синдиком, чтобы установить новый
правительственная дорога проходила мимо ворот его виллы. Впоследствии, когда он
счел это невозможным, а также не смог получить титул ‘Кавалера’,
он в ярости удалился. Теперь он успокаивает свои чувства, становясь на сторону
оппозиции в Совете; —он увольняет одного арендатора каждый год и
навлекает гнев Провидения на правительство при каждом удобном случае
возможность — даже когда мороз погубил его ранние помидоры ”.

“И вы находитесь в руках этих людей?” Заметил я.

«Я в руках этих людей».


... Когда мы подошли к столу, Сор Козимо подмигнул мне и сказал:
«Мы должны сохранять бодрость духа сегодня — браво! Браво!» — в шестой раз повторила синьора Флавия, опасаясь, что я сочту это в лучшем случае покаянием, поскольку они ничего не изменили в своём обычном
воскресном обеде.

 «Боже мой!» — воскликнула я, якобы потому, что меня задели эти извинения, но на самом деле потому, что я чувствовала, что больше не выдержу.
Синьорина Олимпия опередила нас, сделав реверанс задом наперёд, после того как
одарила меня лукавым взглядом и букетиком жасминчика; и
мы вошли в столовую, приготовленную к торжественному случаю, как и подобало
Это было заметно по аромату скатерти, только что выстиранной в айве,
и лаванды в чулане.

«Вот мы и здесь, — снова начал Сор Козимо. — У нас здесь не церемонятся —
немного супа, немного варёного мяса, пара сладостей, и всё!» Он перекрестился и прочитал молитву.

Маленький мальчик, с которым я познакомился утром, войдя в комнату, какое-то время стоял с открытым ртом, но когда он увидел все приготовления и особенно столик, накрытый пирожными, конфетами и бутылками, он больше не мог сдерживаться и
повернувшись ко мне, он закричал, ударив кулаками по столу:

«О! Послушайте, это же здорово! Посмотрите, сколько всего хорошего
сегодня, потому что вы здесь!»

 Сор Козимо ударил его ногой под столом, но, к счастью, промахнулся, и
гости тут же погрузились в ледяную тишину.

Женщины вздохнули, мужчины уставились на мальчика так, словно хотели испепелить его на месте, а я повернулся к синьору Козимо и с видом невинного недоумения спросил, что сказал его сын.
Моя уловка сработала, и все заулыбались.
Она просияла, когда появился Гостино в рубашке с короткими рукавами и
принёс суп. Синьора Флавия подозвала его к себе и что-то прошептала ему на ухо. На следующем блюде Гостино вернулся в охотничьей куртке и
со шляпой. Синьора Флавия снова подозвала его, и когда он в следующий раз
появился с отварным мясом, он оставил шляпу и вопросительно взглянул на
хозяйку, словно говоря: «Сейчас самое время?» Она утвердительно кивнула, но Сор Козимо взглядом дал ему понять, что он должен был знать об этом и без
сказали. В ответ Гостино пожал плечами, давая понять, что
они беспокоили его без необходимости, и попросил меня взять
еще кусочек курицы.

Эта вежливость со стороны Гостино послужила сигналом к атаке. Вино
начало поднимать настроение компании и подействовало на Соро
Козимо больше, чем на остальных. Один из арендаторов пришёл сказать, что в саду дона Паоло они поймали семь снегирей, и это тоже его подбодрило. Теперь я был ошеломлён лавиной внимания, которое эти добрые люди оказывали мне. Они навалили мне полную тарелку
с едой, и подавали мне одно блюдо за другим, и каждый раз, когда я думал, что ужин закончился, появлялись новые. Я должен был попробовать шпинат, потому что в это время года он был редкостью; я должен был попробовать другое блюдо, потому что синьорина Олимпия сама приготовила соус. И всё это время Гостино стоял за моим стулом и упрекал меня за то, что я ничего не ем, а синьора Флавия сокрушалась, что ужин мне не понравился...

Наконец-то всё закончилось...

А разговор за ужином? Его не было!
Была лишь бесконечная, скучная череда «Возьмите немного...» — «Спасибо» — «Вы не
еда” — “Ты не пьешь” — и взрывы смеха всякий раз, когда они это делали
придумали новый способ забить меня до смерти.

“ Стихи, Олимпия, стихи! ” завопил наконец синьор Козимо. “ Это
Сонет Каламаи!

Я сразу повернулся к синьорине Олимпии, чтобы прочесть в ее глазах всю серьезность
грозившего мне бедствия, и увидел там выражение, которое
заставило меня пожалеть ее. У синьоры Флавии был такой же взгляд, и даже на лице этого неугомонного ребёнка я
подумал, что вижу что-то вроде страха.
Все они смотрели на брата Козимо с жалобным вопросом в глазах, а затем
одновременно повернулись к месту в конце стола, справа от него.

 В этот момент хозяин дома раздражённо позвал Гостино, и тот появился в сопровождении двух слуг, которые, схватив дона Паоло под руки, выволокли его из комнаты, как бревно. Я вскочил, чтобы предложить свою помощь, но Сор Козимо остановил меня,
сказав с выражением боли и унижения на лице, что мне не стоит
пугаться — это обычное дело.

 «Через час или два с ним всё будет в порядке — у него проблемы с сердцем. Приступы случаются, когда он немного переедает...»

— Но почему он не пытается сдерживаться?

 Сор Козимо пожал плечами.

 — Это часто случается? — спросил я.

 — Каждый день, бедный дядя! — ответила синьорина Олимпия. — Ах! Это действительно большое неудобство!

 — А что говорит доктор?

 — Ах! — воскликнул Сор Козимо. — Именно!— вы знаете его, этого... этого... — у него не было эпитета, которым можно было бы охарактеризовать доктора. — Доктор смеётся...
 Я скажу вам, что он говорит, — он смеётся; и когда я послал за ним во второй раз, после одного из этих приступов... и когда это я вызвал его
его назначение, понимаете? _Я_ добился этого для него! Ну, у него хватило наглости сказать этому бедняге: «Капеллан, на вашем месте я бы в следующий раз добавил немного воды!» Ну что, теперь вы понимаете, что говорит доктор? Но с тех пор он ни разу не переступал порог моего дома, и я надеюсь...
 Где вы будете подавать нам кофе, Флавия, здесь или в саду?

Когда дело дошло до меня, я сразу же проголосовал за сад, желая
подышать свежим воздухом, тем более что день был прекрасный... Раздался звонок в ворота, и, когда Гостино открыл их, я
Я увидел, как по аллее идут пять человек — три священника и двое мирян,
все раскрасневшиеся, как индюки, и громко разговаривающие. Сор Козимо взял меня за руку и, подведя к ним,
познакомил с настоятелем Сиеполе и его капелланом, затем с приходским священником
деревни и, наконец, с асессором Стеллони и секретарем коммуны.

 * * * * *

Разговор продолжался, в основном на личные и местные темы, начиная с
оспы, которую, по словам Стеллони, «распространяли» в
в соседних деревнях и заканчивая фонтаном Сор Козимо, который, к сожалению, он не мог включить для нашего просвещения, так как дон Паоло хранил ключ от механизма в своём комоде.

 Синьора Флавия рассеянно смотрела на нас сонными глазами, которые она широко открывала всякий раз, когда слышала особенно громкий звон посуды на кухне, где Гостино мыл посуду. Синьорина Олимпия, возможно,
разочарованная разговором, который был ей не по душе, бродила по саду, с любовью глядя на свои цветы, пока наконец
Остановившись перед розой с двумя пчёлами на ней, она воскликнула: «Дорогие
насекомые,

 «Сосущие, на одно краткое мгновение,
 То один, то другой цветок,
 Увы! она сказала…»

«Вы всегда были поэтессой, синьорина Олимпия!» — воскликнул ректор, — «всегда
были поэтессой! Это ваши собственные стихи, мадам, они ваши?»

— Ну же, Олимпия, выкладывай, пока не стало слишком поздно, — настаивал Сор
Козимо. — Сонет Каламаи — мы должны получить его немедленно, потому что он прекрасен!

 — Это чудо! — заметил ректор. — Знаете, он у меня.
сердце; я могла бы произнести это вслух, как будто оно напечатано передо мной. Это
единственное из ваших стихотворений, которое я слышала.

«Радуйся, о юный мальчик...»

Синьорина Олимпия уже собиралась повторить столь желанный сонет, когда
дон Паоло появился в дверях дома, выглядя так, будто он заснул в одежде и только что встал с постели, и остановился на пороге, пристально глядя в землю. Все они подошли к нему,
чтобы поздравить и спросить, как он себя чувствует...

«Сердце, господа! сердце!» Он приложил обе руки к левой стороне груди
грудь, полузакрыв глаза и кривя рот, как будто
указывают на спазм, который был забирая его дыхание. Потом он спросил—

“Они ничего сделать больше в сети, Козимо?”

“Еще пять, Дон Паоло!” - крикнул Gostino из кухни.

“Пять! Затем мы сделали это пятнадцать в день!” - воскликнул Дон Паоло, возрождая как
по мановению волшебной палочки. “ Гость, мою шляпу и трость!

Сор Козимо бросил на нас взгляд, означавший, что мы тоже должны пойти в
сети и что его брат будет чрезвычайно благодарен за это. Однако духовенство набралось смелости и отказалось, заявив, что
Скоро должно было наступить время вечерни. Оставшиеся вчетвером — Сор
Козимо, секретарь, Стеллони и я — отправились в путь, к большой радости дона
Паоло, который неуверенно шагал впереди и говорил мне, что приготовил для приора Сан-Гаджо прекрасного петушка-вьюрка и надеется, что я окажу ему услугу и отнесу его.

 Было три часа, а поезд отправлялся в шесть. Я предпринял несколько попыток
отпроситься и сохранить помолвку со своей старой подругой, но никакие отговорки
не помогали. Сказать, что у меня была назначена встреча с врачом после того, что я
Услышать это было бы всё равно что дать моим хозяевам пощёчину, и
все мои уловки были тщетны. Я сказал, что хочу сходить в
деревню за сигарами, так как у меня их не осталось; Стеллони предложил мне половину своих.
Я сказал, что хочу написать открытку; секретарь сообщил мне, что почтовое отделение закрыто, а брат Козимо добавил, что даст мне открытку, и я напишу её, когда мы вернёмся с ловли, так что мне ничего не оставалось, кроме как сдаться.

Нам нужно было поспешить обратно, так как никому бы и в голову не пришло начинать вечерню.
без Сор Козимо и Стеллони в хоре. Когда мы добрались до дома, дамы приготовили для нас новые угощения; Гостино пришёл спросить, когда нам понадобится лошадь, и мы отправились в церковь с удвоенной скоростью.

 * * * * *

 Возвращаясь из церкви, я увидел вдалеке доктора. Он показал мне жестом, что надеется встретиться со мной во Флоренции, и я пошёл дальше, чувствуя себя предателем, идущим на казнь, который видит своих друзей в толпе и не может ни поговорить с ними, ни попрощаться...

Гостино уже запряг лошадь, и, увидев это, я с облегчением вздохнул. Воистину, я был в жалком состоянии. Я едва мог стоять, устав от медленного, но непрерывного движения в течение всего дня; по понятным причинам у меня было расстройство желудка; голова горела и была тяжёлой, как свинец... О, мой собственный дом! Но вздох резко оборвался, когда, как раз когда я устраивался в повозке, синьора Флавия спокойно подошла ко мне и начала говорить, в то время как остальные домочадцы стояли неподвижно и слушали:

 «Послушайте, раз уж вы так любезны, не окажете ли нам услугу? У меня есть
я всё записала, чтобы ты ничего не забыл». И она прочла в сумерках:

 «1. Отнести очки Соры Амалии к тому мастеру по ремонту очков в
«Канто Алла Палья» и починить разбитое стекло. У Гостино они в кармане, и он отдаст их тебе на станции.

«2. Пять метров или семь ярдов, как вам больше нравится, ткани, похожей на ту, что на вашем пальто; отправить в четверг с посыльным...»

«Ты записала, Флавия, что нужно купить птичий корм?»

«Я всё записала. А теперь замолчи... с посыльным, который приносит...»
прямо за воротами Порта-Сан-Фредиано, где есть табличка с надписью
«Конюшня и каретный сарай».

«А что насчёт вина?» — спросил Сор Козимо.

«Вот оно. Передайте Скатицци, продавцу вина в Боргоньиссанти, —
вы, конечно, его знаете, — что если он хочет ещё одну тележку того же вина,
то сейчас самое время».

«Но вы забыли про птичий корм и снегиря!» — сказал
Дон Паоло нетерпеливо.

«Вот — теперь твоя очередь.

«4. Три фунта птичьего корма от человека из переулка, который
ведёт от Виа Кальцайоли в гетто. Ты положил отмерянное в коробку, Гостино?» —

“Да, мэм; но, пожалуйста, поторопитесь, иначе мы опоздаем”.

“5. Снегирь, которого нужно отнести настоятелю Сан-Гаджио”.

“ Ты забрал его, Гостино?

“ Да, мастер Паоло. Он привязан под двуколкой.

— И вы напомните ему обо мне? — сказал дон Паоло. — И скажете ему, что я сегодня поймал пятнадцать, а он должен прислать мне весточку, как идут дела с его сетями.

 — А вот, — сказала синьора Флавия, указывая на огромный узел, привязанный к корме, — я собрала для вас немного деревенских продуктов, как вы и просили.

 — Но я...  правда...  Спасибо, синьора Флавия, большое спасибо.

— А это, — сказала синьорина Олимпия, подходя ко мне, — сохраните на память обо мне? Она протянула мне сложенный вчетверо лист бумаги, трижды пожала мне руку и пожелала приятного путешествия... Мы попрощались, и мы отправились в путь...

 Когда мы выехали из деревни, я оглянулся на синьорину
Сувенир Олимпии, и я облегчил свои чувства одним из тех искренних смехов,
после которых чувствуешь себя новым человеком. Это был автограф
сонета, посвящённого рукоположению сына Каламая.

 _Ренато Фучини._




 _Теорема Пифагора._


«Сорок седьмое утверждение!» — сказал профессор Ровени с лёгким сарказмом, разворачивая бумагу, которую я очень осторожно извлёк из урны, стоявшей на его столе. Затем он показал её стоявшему рядом с ним правительственному инспектору и что-то прошептал ему на ухо. Наконец он протянул мне документ, чтобы я мог прочитать вопрос своими глазами.

«Подойдите к доске», — добавил профессор, потирая руки.

Кандидат, который предшествовал мне в этом трудном испытании и вышел
Он, как мог, постарался выйти из классной комнаты на цыпочках и,
открыв дверь, впустил длинную полосу солнечного света, которая
заплясала на стенах и полу, и я с удовлетворением увидел свою тень.
 Дверь снова закрылась, и комната снова погрузилась в полумрак.
Стоял душный августовский день, и большие синие полотняные жалюзи
были слабой защитой от солнца, так что венецианские ставни
тоже были закрыты. Немного света, который всё же проникал,
сосредоточился на учительском столе и доске и, во всяком случае,
во всяком случае, достаточно, чтобы объяснить моё поражение.

[Иллюстрация]

«Подойдите к доске и нарисуйте фигуру», — повторил профессор Ровени,
заметив моё замешательство.

Нарисовать фигуру было единственным, что я умел делать, поэтому я взял
кусочек мела и добросовестно приступил к работе. Я не спешил: чем больше времени я тратил на эту графическую часть, тем меньше оставалось на устное объяснение.

Но профессор был не из тех, кто поддаётся моему невинному
притворству.

«Поторопитесь, — сказал он. — Вы не собираетесь рисовать одну из
Мадонн Рафаэля».

Мне пришлось закончить.

— Напишите буквы сейчас. Быстрее! — вы не даёте образцов почерка. Почему вы стёрли эту «G»?

 — Потому что она слишком похожа на «C», которую я уже написал. Я собирался поставить вместо неё «H».

 — Какая тонкая мысль! — заметил Ровени со своей обычной иронией. — Вы закончили?

 — Да, сэр, — сказал я, добавив про себя: «Жаль, что не раньше!»

— Ну же, почему ты стоишь как вкопанный? Сформулируй теорему!

И тут начались мои мучения. Условия задачи ускользнули из моей памяти.

— В треугольнике... — пробормотал я.

— Продолжай.

Я собрался с духом и сказал всё, что знал.

«В треугольнике ... квадрат гипотенузы равен квадратам
двух других сторон».

«В любом треугольнике?»

«Нет, нет!» — подсказал кто-то за моей спиной.

«Нет, сэр!» — сказал я.

«Объяснитесь. В каком треугольнике?»

«В прямоугольном треугольнике», — прошептал наводящий вопрос.

— Прямоугольный треугольник, — повторил я, как попугай.

 — Тише там, сзади! — крикнул профессор, а затем продолжил,
повернувшись ко мне: — Значит, по-твоему, большой квадрат равен каждому из
меньших?

 Боже милостивый! Это было абсурдно. Но меня осенило.

“Нет, сэр, к ним обоим, сложенным вместе”.

“Тогда к сумме, скажите к сумме. И вам следует говорить _эквивалентно_, а не
равно. Теперь продемонстрируйте”.

Я был весь в холодном поту — ледяном, — несмотря на тропическую температуру.
Я тупо смотрел на прямоугольный треугольник, квадрат гипотенузы и два вспомогательных квадрата; я перекладывал мел из одной руки в другую и обратно и ничего не говорил по той простой причине, что мне нечего было сказать.

Никто больше меня не подталкивал. Было так тихо, что можно было услышать, как падает булавка. Профессор пристально смотрел на меня своими серыми глазами, в которых светилось злорадство.
радость; правительственный инспектор делал пометки на листке бумаги.
Внезапно этот почтенный господин откашлялся, и
профессор Ровени самым вкрадчивым тоном спросил: «Ну что?»

Я не ответил.

Вместо того чтобы сразу отправить меня по делам, профессор решил
поиграть с мышью, прежде чем разорвать её на куски.

«Как?» — добавил он. «Возможно, вы ищете новое решение. Я не говорю, что такого не может быть, но мы вполне удовлетворимся одним из старых. Продолжайте. Вы не забыли, что должны предъявить
две стороны, DE, MF, пока они не встретятся? Предъявите их — продолжайте!

Я механически повиновался. Фигура, казалось, достигла гигантских размеров, и
давила мне на грудь, как каменная глыба.

“Поставь букву в том месте, где они сходятся, — N. Итак. И что теперь?”

Я промолчал.

— Вам не кажется, что нужно провести линию от N через A к основанию квадрата BHIC?

Я не думал ни о чём подобном, но всё же подчинился.

— Теперь вам нужно провести две стороны, BH и IC.

Уф! Я больше не мог этого выносить.

— Теперь, — продолжил профессор, — это может сделать даже двухлетний ребёнок.
демонстрация. Вам нечего сказать по поводу этих двух треугольников, BAC и NAE?

 Поскольку молчание лишь продлевало мою пытку, я лаконично ответил: «Ничего».

 «Другими словами, вы вообще ничего не знаете?»

 «Думаю, вы должны были понять это ещё давно», — ответил я со спокойствием, достойным Сократа.

 «Очень хорошо, очень хорошо! Вы так и будете продолжать в том же духе?» А разве вы не знаете, что теорема Пифагора также называется «Мостом ослов»,
потому что только ослы не могут его преодолеть? Можете идти. Надеюсь, вы понимаете, что не сдали этот экзамен. Это будет
научу вас читать «Дон Кихота» и рисовать кошек во время моих уроков!»

Государственный инспектор взял щепотку нюхательного табака; я отложил мел
и тряпку и величественно вышел из зала под сдавленный смех моих товарищей по школе.

Трое или четверо товарищей, которые уже прошли это испытание не с самым блестящим результатом, ждали меня снаружи.

— Ну что, проучили?

“Пахал!” - Ответил я, принимая позу героического
неповиновения; добавив немного погодя: “Я всегда говорил, что математика
создана только для тупиц”.

“Конечно!” - воскликнул один из моих соперников.

— Какой у тебя был вопрос? — спросил другой.

— Сорок седьмое утверждение. Какое мне дело до того, равен ли квадрат гипотенузы сумме квадратов двух катетов?

— Конечно, тебе это не может быть важно — ни тебе, ни мне, ни кому-либо ещё в мире, — вмешался третий со всем раздражающим невежеством четырнадцатилетнего.
— «Если это так, то почему они хотят, чтобы это повторялось так часто? А если
это не так, то почему они беспокоят нас этим?»

«Поверьте мне, друзья, — сказал я, возобновляя дискуссию с видом человека,
имеющего большой опыт, — вы можете быть совершенно уверены в этом,
Вся система образования неправильна, и пока в стране будут немцы, так и будет!»

 Итак, будучи полностью убеждёнными в том, что наша неудача была протестом против австрийского господства и доказательством яркого и самобытного гения, мы отправились домой, где, признаюсь, я обнаружил, что первый энтузиазм вскоре угас.

 Моя позорная неудача на этом экзамене сильно повлияла на моё будущее. Поскольку я совершенно не понимал математику, в тот же день было решено, что я должен бросить школу,
тем более что из-за финансовых проблем в семье мне нужно было как можно скорее начать зарабатывать.

Это было самое разумное решение, которое можно было принять, и я не имел права возражать, но, признаюсь, оно меня глубоко огорчило.
Моё отвращение к математике не распространялось на другие предметы, в которых я преуспевал, и, кроме того, я любил школу. Я любил эти священные дворы, которые мы, мальчишки, наполняли жизнью
и шумом, — я любил скамейки, на которых были вырезаны наши имена, — даже
доску, которая была свидетельницей моего непоправимого поражения.

Я винил во всём теорему Пифагора. С каким-нибудь другим вопросом — кто знает? — я мог бы просто проскочить, как в прошлые годы. Но, как назло, это был именно тот вопрос!

 Я думал о нём всю ночь. Я увидел перед собой роковой квадрат с треугольником наверху и два меньших квадрата, один из которых наклонен вправо, а другой — влево, и переплетение линий, и большую путаницу букв; и услышал, как в моей голове, словно удары молота, раздаются слова: BAC = NAF; RNAB = DEAB.

Прошло какое-то время, прежде чем я освободился от этого кошмара и смог забыть
Пифагора и его три квадрата. Однако в конце концов Время, которое своей губкой стирает многое из книги памяти, почти стёрло и это, когда несколько недель назад зловещая фигура
появилась передо мной в одной из тетрадей моего сына.

«Неужели это проклятие передалось моим потомкам?» — воскликнул я. — «Бедный мальчик! Что, если теорема Пифагора окажется для него такой же роковой, как и для меня?

Я решил расспросить его об этом по возвращении из школы.

— Итак, — серьёзно начал я, — ты уже добрался до сорок седьмого
положения Евклида в своей геометрии?

[Иллюстрация]

— Да, отец, — просто ответил он.

— Сложная теорема, — добавил я, качая головой.

— Ты так думаешь? — спросил он с улыбкой.

— О! ты хочешь похвастаться и заставить меня думать, что тебе это легко даётся?

“Но я нахожу это легким”.

“Я бы хотел посмотреть, как ты попробуешь” - слова вырвались почти
непроизвольно. “Это бесполезно — я не выношу тщеславия и хвастовства”.

“Немедленно”, - ответил бесстрашный юноша. И на смену словам пришли действия. Он
Он взял лист бумаги и карандаш и быстро нарисовал каббалистическую
фигуру.

«Что касается демонстраций, — начал он, — их можно выбрать из множества. Вам всё равно, какую я выберу?»

«Да», — механически ответил я. На самом деле мне было всё равно. Если бы их было сто, я бы не отличил одну от другой.

— Тогда возьмём самый обычный, — продолжил мой математик и
приступил к построению линий, которые профессор Ровени, светлой памяти,
заставил меня построить двадцать семь лет назад, и, с помощью
с искренней убеждённостью в голосе, готовый доказать мне, что треугольник BAC равен треугольнику NAF и так далее.

«А теперь, — сказал мой сын, закончив, — мы можем, если хочешь, прийти к тому же выводу другим путём».

«Ради всего святого! — в ужасе воскликнул я, — раз уж мы добрались до конца пути, давай отдохнём».

«Но я не устал».

Даже не устал! Неужели этот мальчик — будущий Ньютон? И всё же люди говорят о
принципе наследственности!

«Полагаю, ты лучший в своём классе по математике», — сказал я, не
удержавшись от благоговейного трепета.

“Нет, нет”, - ответил он. “Есть двое лучше, чем я. Кроме того, ты знаешь
очень хорошо, что все — кроме отъявленных ослов — понимают
сорок седьмое предложение”.

“_ За исключением откровенных ослов!_” Спустя двадцать семь лет я услышал из
уст моего собственного сына почти те же самые слова, которые профессор
Ровени использовала его в памятный день экзамена. И на этот раз
они были усилены жестокой иронией, с которой было добавлено: «_Ты прекрасно это знаешь!_»

 Я хотел сохранить лицо и поспешно добавил:

 «Конечно, я это знаю. Я просто пошутил. Надеюсь, ты не будешь таким
«Не будь дураком, чтобы гордиться такой мелочью».

Тем временем, однако, мой Ньютон раскаялся в своём слишком категоричном утверждении.

«В конце концов, — продолжил он с некоторым смущением, — есть такие, кто никогда не слушает урок, и тогда... даже если они не ослы...»

Мне показалось, что он предлагает мне лазейку, и я с внезапным порывом откровенности —

“Это должно быть так”, - сказал я. “Я предполагаю, что я никогда не платил
внимание”.

“Как! Вы?” - воскликнул мой мальчик, краснея до корней волос.
И все же ... Я бы поспорил на что угодно, что в глубине души он был
Мне очень хотелось рассмеяться.

Я прикрыл ему рот рукой.

«Тише, — сказал я, — мы не будем вдаваться в подробности».

Что ж, теорема Пифагора, как видите, стоила мне нового и очень серьёзного унижения. Несмотря на это, я больше не держу на него зла. Между нами никогда не будет доверия, но я считаю его
другом семьи, к которому мы не должны относиться грубо, хотя он, возможно,
и не является нам близким человеком.

 _Энрико Кастельнуово._




 _СТРАННЫЙ ПОРЯДОК._


Под небесным сводом существует великое множество оригиналов, и я был рад знакомству с некоторыми из них, но среди них всех я никогда не встречал такого, как он.

Он был сардинским крестьянином двадцати лет, не умевшим ни читать, ни писать, и рядовым в пехотном полку.

Когда я впервые увидел его во Флоренции в редакции военного журнала, он вызвал у меня определённое сочувствие. Однако вскоре я понял по его внешности и некоторым ответам, что он был
необычным человеком. Сама его внешность была парадоксальной: спереди он был
В анфас он был одним человеком, а в профиль — другим. В его лице не было ничего примечательного; оно было таким же, как и любое другое; но казалось, что, повернув голову, он становился другим человеком, и в его профиле было что-то непреодолимо смешное. Казалось, что кончик его подбородка и кончик его носа
пытаются встретиться, но этому мешает огромный рот с толстыми губами,
который всегда был открыт и демонстрировал два ряда зубов, неровных, как у
национальной гвардии. Его глаза были едва ли больше булавочных головок, и
Он полностью исчез среди морщин, в которые превращалось его лицо, когда он смеялся. Его брови были похожи на две запятые, а лоб был едва ли достаточно высоким, чтобы волосы не падали ему на глаза. Один мой друг сказал мне, что он, похоже, был одной из шуток природы. И всё же на его лице читались ум и добродушие, но ум был, так сказать, спорадическим, а добродушие — совершенно уникальным. Он заговорил резким, хриплым голосом,
на итальянском, на который он имел полное право претендовать как на изобретение.

“Как вам понравилась Флоренция?” Я спросил, видя, что он прибыл в
город накануне.

“Это не плохо”, - ответил он.

Исходящий от человека, который раньше видел только Кальяри и один или два
маленьких городка на Севере Италии, ответ, казалось, отдавал определенной
строгостью.

“Вам больше нравится Флоренция или Бергамо?”

“Я приехал вчера - пока не могу сказать”.

На следующий день он вошёл в мою комнату.

 В течение первой недели я не раз был близок к тому, чтобы потерять терпение
и отправить его обратно в полк. Если бы он довольствовался
сам ничего не понимая, я мог бы пропустить это мимо ушей, но
несчастье было в том, что отчасти из-за трудностей, с которыми он сталкивался в
понимании моего итальянского, отчасти из-за непривычности его
задания он понимал примерно наполовину, и все делал неправильно. Если бы
Я рассказал, как он отнес мои бритвы издателю, а мои
рукописи, готовые к печати, - точильщику; как он оставил
Французский роман с сапожником и пара сапог, которые нужно починить в
доме у леди, — никто, кто его не видел, не поверил бы мне. Но я не могу
воздержитесь от рассказа об одном или двух его самых удивительных подвигах.

[Иллюстрация]

В одиннадцать часов утра — это было время, когда утренние газеты
кричал о улицах—это был мой заказ, чтобы отправить его в течение некоторого
ветчина для завтрака. Однажды утром, зная, что в
я поспешно сказал ему: “Скорее! ветчина,
и "Коррьере Итальяно”. Он никогда не мог сосредоточиться на двух разных мыслях
одновременно. Он вышел и вскоре вернулся с ветчиной, завернутой в «Коррьере».

Однажды утром он присутствовал при том, как я показывал одному из своих друзей великолепный военный атлас, который я взял в библиотеке, и услышал, как я сказал ему: «Беда в том, что нельзя окинуть взглядом все эти карты и приходится рассматривать каждую по отдельности». Чтобы проследить за ходом сражения, я бы хотел, чтобы они были прибиты к стене в правильном порядке и образовали единую схему. Когда я вернулся в тот вечер — я до сих пор содрогаюсь при мысли об этом, — все карты из этого атласа были аккуратно прибиты к стене, и, вдобавок ко всему,
На следующее утро он предстал передо мной со скромной
самодовольной улыбкой человека, ожидающего комплимента.

Но всё это было ничто по сравнению с тем, что я пережил, прежде чем мне удалось
научить его приводить мои комнаты в порядок — не так, как я хотел, — но
хотя бы так, чтобы это хотя бы отдалённо напоминало присутствие разумного существа. Для него высшее искусство наведения порядка заключалось в том, чтобы складывать вещи друг на друга, и его главной целью было построить из них сооружения максимально возможной высоты. В течение первого
В первые дни его пребывания в должности мои книги образовали полукруг из стопок,
которые дрожали при малейшем дуновении; умывальник, перевёрнутый вверх дном,
поддерживал дерзкую пирамиду из тарелок, чашек и блюдец, на вершине которой
стояла моя бритва; а мои шляпы, новые и старые,
возвышались в форме триумфальной колонны головокружительной высоты. В результате — обычно глубокой ночью — случались разрушительные обвалы,
которые производили шум, похожий на небольшое землетрясение, и разбрасывали мои вещи
настолько, что, если бы не стены комнаты, ничего бы не уцелело.
кто знает, к чему бы это привело. Чтобы объяснить ему, что моя
зубная щётка не относится к роду щёток для волос, а баночка с
помадой — это не то же самое, что сосуд, в котором содержался
экстракт Либиха, потребовалось бы красноречие Цицерона и терпение Иова.

 Я так и не смог понять, были ли мои попытки обращаться с ним
по-доброму встречены с его стороны каким-либо ответом. Только однажды он проявил определенную
заботу о моем личном благополучии, и это проявилось в манере,
совершенно не свойственной ему самому. Я был болен и пролежал в постели около двух недель,
и не стало ни хуже, ни лучше, ни каких-либо признаков выздоровления. Однажды вечером он
остановил доктора — чрезвычайно раздражительного человека — на лестнице и резко спросил: «Но вы-то его вылечите или нет?» Доктор вышел из себя и накричал на него. «Просто это длится довольно долго», — был единственный ответ моего санитара.

Трудно представить себе, на каком языке он говорил — на смеси
сардинского, ломбардского и итальянского с собственными идиомами; эллиптические
предложения, искажённые и сокращённые слова, глаголы в инфинитиве, разбросанные повсюду
о чём попало. Всё это было похоже на бред. В
конце концов, через пять или шесть месяцев, посещая полковые
школы, он, к моему несчастью, научился читать и писать по-своему.
 Пока меня не было дома, он практиковался в письме за моим столом
и писал одно и то же слово по нескольку сотен раз. Обычно это было слово, которое он слышал, когда я читал, и которое по какой-то причине произвело на него впечатление. Однажды, например, его поразило имя Верцингеторикс. Когда я вернулся домой вечером,
вечером я обнаружил, что «Верцингеторикс» написано на полях
газет, на обратной стороне моих корректур, на обложках моих книг, на
моих письмах, на обрывках в корзине для бумаг — везде, где он мог
найти место для тринадцати букв, которые были так дороги его сердцу.
 На следующий день его душу тронуло слово «остготы», и в мои комнаты
вторглись «остготы». Точно так же, чуть позже,
это место было полно _носорогов_.

С другой стороны, я многое узнал
о носорогахотчасти потому, что я больше не был обязан помечал разноцветными мелками записки, которые давал ему для передачи разным людям. Я никак не мог заставить его запоминать имена, но он стал называть моих корреспондентов «синей дамой», «чёрным журналистом», «жёлтым правительственным чиновником» и т. д.

 Кстати, о письмах: я обнаружил у него привычку, гораздо более любопытную, чем та, о которой я упомянул. Он купил себе записную книжку, в которую
из каждой книги, попадавшейся ему в руки, переписывал посвящение
автора своим родителям или родственникам, стараясь всегда заменять
В качестве последних он назвал имена своего отца, матери и братьев, которым, как он воображал, он таким образом демонстрировал свою привязанность и благодарность. Однажды я открыл эту книгу и прочитал, среди прочего, следующее: «Пьетро Транци (сардский крестьянин, его отец), родившийся в бедности, благодаря учёбе и упорству занял видное место среди образованных людей, помогал своим родителям и братьям и достойно воспитал своих детей». Памяти своего
прекрасного отца автор посвящает эту книгу, Антонио
Транци» — вместо Микеле Лессоны.

На другой странице он переписал посвящение к стихам Джованни Прати,
которое начиналось так: «Пьетро Транци, моему отцу, который, объявив
Субалпийскому парламенту о катастрофе в Новаре, упал в обморок на
землю и умер через несколько дней, я посвящаю эту песню» и т. д.

Больше всего меня поразило в человеке, который так мало видел, полное
отсутствие чувства удивления. Во время своего пребывания во Флоренции он посетил
свадьбу принца Гумберта, оперу и танцы в Перголе (он никогда в жизни не был в театре),
Карнавал и фантастическое освещение на улице Челли. Он увидел
сотню других вещей, которые были для него в новинку и которые, казалось бы, должны были его удивить, развлечь, заставить говорить. Ничего подобного. Его восхищение никогда не выходило за рамки фразы: «Неплохо!»
 Санта-Мария-дель-Фьоре — неплохо! Башня Джотто — неплохо! Дворец Питти
 — неплохо! Я искренне верю, что если бы Создатель лично спросил
его, что он думает о Вселенной, он бы ответил, что она неплоха.

 С первого дня его пребывания здесь и до последнего его настроение не менялось; он
Он постоянно сохранял своего рода весёлую серьёзность: всегда послушный,
всегда бестолковый, всегда добросовестный в том, что понимал всё
неправильно, всегда погружённый в своего рода апатичное блаженство, всегда
с той же экстравагантностью и эксцентричностью. В тот день, когда
срок его службы истёк, он несколько часов что-то писал в своей записной
книжке с тем же спокойствием, что и в другие дни. Перед уходом он
пришёл попрощаться со мной. В нашем расставании не было особой нежности. Я спросил его, не жаль ли ему покидать Флоренцию. Он ответил: «А почему бы и нет?» Я спросил
Он спросил его, рад ли он вернуться домой. Он ответил гримасой, которую я не понял.

«Если вам когда-нибудь что-нибудь понадобится, сэр, — сказал он в последний момент, — напишите мне, и я всегда буду рад сделать для вас всё, что в моих силах».

«Большое спасибо», — ответил я.

И он покинул дом, в котором прожил со мной больше двух лет, без
малейшего признака сожаления или радости.

Я смотрел ему вслед, пока он спускался по лестнице.

Вдруг он обернулся.

«Ага!» — подумал я, — «сейчас посмотрим! Его сердце пробудилось. Он
возвращается, чтобы попрощаться по-другому!»

Вместо этого он —

— Лейтенант, — сказал он, — ваша бритва в ящике самого большого стола, сэр!

 С этими словами он исчез.

 _Эдмондо де Амичис._




 _ПРОВИНЦИАЛЬНЫЙ ОРАКУЛ._


... Молодожёны поселились в маленьком провинциальном городке, где вскоре завоевали сердца всех его жителей. Более
разумные и влиятельные люди в этом месте сочли появление таких
богатых жителей большой удачей. «Они принесут большую пользу
этому месту», — было сказано в аптеке.
вечер. Вскоре посыпались приглашения: на званые ужины,
пикники, подарки, покровительство, развлечения для благотворительных
целей — всевозможные проявления гостеприимства; а затем балы во время карнавала!
 Блеск, веселье, изобилие, в которые невозможно было ни поверить, ни
вообразить, — великолепие, память о котором, как писали все местные
журналы, «будет вечно жить в сердцах благодарного общества». Мы думали, что вернулись в самый расцвет золотого
века Аркадии. Особенно выделялись два таланта, которые завоевали золотую
Мнение о синьоре Диего среди достойных граждан нашего маленького городка — его расточительность и остроумие. Аттической соли у него было столько, что за очень короткое время он засолил весь город, благодаря чему тот стал одним из самых остроумных городов в мире. Я не говорю, что до его приезда жители не обладали большим остроумием, и не хочу намекать, что разговоры образованных людей, посещавших дом Диего, были пустой болтовнёй, приправленной немного высокомерием и той долей коварства, которая,
так сказать, пикантный соус из пустых сплетен. Нет, конечно! потому что они тоже принимали участие в общественной жизни и говорили о политике, высоко отзываясь о себе и о партии, находящейся у власти, и крайне плохо отзываясь о тех, кто не присутствовал при их разговорах. Но я имею в виду, что синьор
Диего, воспользовавшись всем, чему научился в своих путешествиях, показал им более совершенный, то есть более парижский, способ и научил их великой тайне шика. Он обучил их всем этим искусствам золочения и облицовки, с помощью которых можно превратить самые презренные пустяки в
созданный для того, чтобы казаться благородным и грациозным. Он научил их смеяться над серьезными
делами, но проявлять максимальную религиозную заботу — практиковать поклонение
самим себе с неслыханным аскетизмом и полной самоотдачей — своим
их волосы и пальто, а также достоинство их позы и движений;
и выносить приговоры с максимальной строгостью несчастным,
которые нарушат наименее важное из правил, установленных
социальным этикетом.

 Марио Пратези._




 _ДОКТОР ФОБУС._

[Иллюстрация]


Много лет назад компания, располагавшая достаточным капиталом, взяла в аренду марганцевые рудники в провинции Валье-Амена. Возможно, «Приятная долина» когда-то и заслуживала своего названия, но в наши дни в однообразных бесплодных холмах, бесполезных для всех, кроме коз, и в далёких лесах, слишком скудных, чтобы придать хоть какой-то оттенок зелени сухому и пустынному пейзажу, нет ничего приятного. Вряд ли можно было винить сотрудников компании за то, что им не нравилось это место: всего было в дефиците, даже симпатичных лиц — по крайней мере, тех, кто пользовался мылом и
вода. Но платили хорошо, и многие из них надеялись стать акционерами или, по крайней мере, кассирами, так что дела шли своим чередом. Две сотни землекопов быстро продвигали работу вперёд,
и огромные грузовики, гружёные серым металлом, день и ночь блокировали почтовую дорогу.

 Но не всё то золото, что блестит, и однажды распространился слух, что процветающая компания обанкротилась, как будто процветание подорвало её основы, как стоячая вода. Об этом много говорили в
округе, и каждый завершал свои комментарии длинными
восклицаниями удивления.

— _Мах!_ — воскликнул старый, высохший капеллан
«Мизерикордии»[18], засунув руки в карманы поношенного
сюртука, который он всегда носил, кроме тех случаев, когда надевал
рясу, чтобы пойти за умершими. — По-моему, это было похоже на то,
как если бы люди уходили с игрового стола, где им сдали плохие
карты, но не все уходили с одинаковыми выигрышами.

«Докопаться до истины невозможно, — заметил хозяин деревенской гостиницы, который раскаивался не столько в своих грехах, сколько в том, что давал взаймы, — но в этом деле я тоже считаю, что мошенники
поступили честно по отношению к своим соседям и никогда не подозревали их в обмане».

«Что за вздор!» — воскликнул синьор Винченцо и, возможно, сказал бы ещё что-нибудь, но, будучи синдиком и очень богатым человеком, он подумал, что, возможно, рискует получить награду. Он встал со своего места в кафе «Японец». «В любом случае, — продолжил он, стоя спиной к хозяину, — есть закон».

— Я бы хотел это увидеть! — ответил мой хозяин. — Но очень редко бывает так, чтобы разбогатевшие мошенники не находили кого-нибудь, кто помог бы им тем или иным способом.
так или иначе, чтобы сохранить то, что они украли».

«Именно!» — возразил капеллан, подняв палец, как Данте под Уффици. «Есть определённые эксперты и юристы, которые проявляют в этом отношении необычайные способности и приобретают огромный авторитет, так что иногда правительство даже вынуждено повышать их в звании до _коммендаторе_. Вы же, бедный Феб...»

И так далее, и так далее... Было бы утомительно повторять весь
разговор, который состоялся в кафе «Делиль». Что касается Феба,
то я не совсем согласен с капелланом.
Если Феб не нашёл никого, кто мог бы привести убедительные доводы в его пользу,
когда, ослепнув в результате взрыва на заводе, он попросил жалкую маленькую пенсию,
в которой ему было отказано компанией, заявившей, что его несчастье произошло из-за его собственной неосторожности, а не из-за необходимости работать, — если, я говорю, у него не было никого, кто мог бы защитить его,
то это следует рассматривать просто как несчастный случай, который произошёл с ним, как это может произойти с сотнями других людей в подобном положении. Затем наступил крах, и если бы компания собиралась дать каждому человеку то, чего он хочет, то
Какой у него мог быть мотив для объявления себя неплатёжеспособным? В этом случае рекомендовать выполнение каких-либо гуманных обязанностей — всё равно что бежать за
клубящимся туманом или просить отступающую армию подумать о
погибших и раненых, которых они оставляют позади.

 Я не отрицаю, что последствия были, безусловно, неприятными для
Феб, который уже три дня ничего не ел, сидел в углу у камина, зевал и вытягивал руки до такой степени, что сначала в одну сторону, а потом в другую, что был похож на замок Святого Ангела, когда на Пасху запускают фейерверки
День. Жалкая курица, которая сидела неподвижно, не осмеливаясь привлечь к себе внимание, и кошка, которой, казалось, больше нечего было желать в этой жизни, которая теперь дошла до крайней степени истощения и лежала, свернувшись калачиком, с полузакрытыми глазами на остывшем пепле очага, были единственными существами, которые не издавали ни звука в меланхоличной темноте хижины, где царило столько страданий. Казалось, они размышляли о бесконечной тщете всего сущего. Но не жена Феба и не Витторино, его маленький сын; потому что один из них,
Непрекращающееся хныканье, а с другой стороны, упрёки добавляли ноты тошнотворного отчаяния в симфонию этих звучных, протяжных и сытых зевот слепого. Однако у жены не было ни малейшей причины завидовать кошке; она была худой и измождённой, как будто в ней не осталось ничего, что могли бы съесть голод и горе; она была на сносях, бедняжка, и с лицом цвета увядших листьев, с жадными, лихорадочно блестящими чёрными глазами, глубоко запавшими в глазницы, она сильно отличалась от миловидной молодой женщины.
Розалинда кого Ph;bus поженились, когда он вернулся со службы,
_Bersaglieri_. Это было за шесть месяцев до аварии на карьерах;
и теперь она больше походила на одну из измученных жаждой, страдающих водянкой негодяек из
“Мужской болтовни” Данте.

[Иллюстрация]

“Иди к сору Винчензино”, - сказал Феб.

Его жена не ответила.

“Сходи к врачу”.

“Разве ты не знаешь, что сотня бедных грешников может умереть, прежде чем кто-либо из
них _ пошевелит пальцем? Разве ты не знаешь, что доктор продолжает
просить у меня франк за зуб, который он вырвал в прошлом году?”

Феб немного подвигал челюстями, как животное, пережёвывающее жвачку; затем он ещё раз зевнул семь или восемь раз и потёр руки, как будто только что завершил важное дело.

«Сходи к Нанноне, к капеллану, к архидьякону, к Лизетте — только сходи к кому-нибудь!»

«Я ходил к Нанноне сегодня утром — его не было дома». Вчера я ходил к капеллану, и он дал мне этот хлеб. Позавчера я ходил к Лизетте, и она дала мне эту поленту. А кто пойдёт к архидьякону с этой стервой Модестой? Только не я!

«Тогда, ты, мерзкая тварь, ты не можешь быть голодной и должна просто съесть свои слова!»

 Жена встала, всхлипывая и бормоча проклятия, и вышла, как обычно, волоча за собой кувшин с водой, чтобы иметь повод постучать в чужие двери. Однако, когда ей открыли, она хотела не просто разрешения набрать воды из колодца — у неё было более серьёзное дело.

Сегодня они не были расположены слушать рассказы о несчастьях, потому что
это был последний день карнавала, и погода стояла ясная и
солнечная. Холодный ветер не давал облакам затянуть небо, и солнце садилось в
Солнце на западе, казалось, обнимало своими лучами всё небо и землю и
улыбалось среди теней и на вершинах заснеженных Апеннин, которые
постепенно исчезали вдали на последнем ясном краю горизонта. Но в деревне, за исключением большой разрушенной башни на маленькой
площади, верхняя часть которой всё ещё была освещена, начало темнеть;
и на древних узких улочках, чёрных, как после пожара, заполненных толпами
крестьян, среди которых то тут, то там яркими пятнами выделялись красные
платки весёлых крестьянок, уже сгущались сумерки.
Там было шумно от цимбал и других инструментов, смеха и криков.

  Значит, это был неподходящий момент. На самом деле Розалинда вскоре вернулась с пустым кувшином и пустыми руками. Люди, почти все бедняки, устали от её постоянных просьб, и к тому времени трюк с кувшином уже надоел.

  — Э-э! — сказал её муж, потирая руки, как обычно. — Полагаю, они не откроют тебе дверь, потому что сейчас зима и они боятся, что в дом попадёт холод?

— Тихо! — закричала Розалинда на ребёнка. — Тихо, или я с тобой разберусь!

“ Успокойся, Витторино, ” повторил Феб. “ Сегодня вечером у нас будет
двадцать хлебов и немного жареного мяса! Жена! ты тоже помолчи и дай мне
то, что должно быть в коробке!”

Вещи представляли собой груду лохмотьев, на вершине которой лежала изношенная высокая шляпа, очень старая, но, казалось, всё ещё помнившая своего прежнего владельца, потому что тем, кто много лет не видел его ни в какой другой шляпе, невозможно было не вспомнить это морщинистое, доброжелательное, терпеливое лицо, серьёзная печаль которого скорее усиливалась, чем уменьшалась
по несколько длинноватому подбородку и носу в стиле Данте. Остальные вещи —
жилет, бриджи и очень длинное чёрное пальто — явно принадлежали очень бедному и несчастному священнику.

Но Витторино начал смеяться и пританцовывать, когда увидел, что его отец надел не только этот, как ему показалось, придворный костюм, который жена протянула ему, ворча и плача одновременно, но и пару огромных бакенбард из конского волоса и огромный бумажный воротник, кончики которого доходили почти до кончика его носа.

 Мало того, по всей деревне прокатилась волна веселья.
Подобно ряби, которую вызывает порыв ветра на поверхности лагуны,
Феб вышел из своей двери, одетый таким образом, с огромной книгой
под мышкой, в которой содержался весь свод древних медицинских предписаний.
Некоторые люди настаивали на том, что в его ледяной улыбке, в этих
лекарствах, столь искусно предписанных в его медленной, напыщенной манере, в этой
неуклюжей, шаркающей походке они узнавали доктора Амброджио, деревенского врача,
который сорок лет был хирургом, ветеринаром и дантистом. Как
врач, он прославился и привлекал пациентов из самых отдалённых деревень; и
за те расходы и хлопоты, которые он претерпел, чтобы заполучить его, он ожидал
компенсации даже от бедняков, хотя справедливости ради следует сказать (и это
показывает, что доктор Амброджио был справедлив), что от богатых он ожидал
гораздо меньше.

 Другие маски вносили оживление в толпу — _stenterelli[19]
с раскрашенными лицами и косичками, закрученными в форме вопросительного знака,
арлекины, турки, безумцы, волшебники и большие бородатые существа, наряженные
медсестрами и несущие индеек, закутанных в детскую одежду; эти птицы,
высунув красные клювы из-под повязок, никогда не
Они представляли себе — хотя, казалось, уже были достаточно изумлены и растеряны —
ту резню, которая должна была произойти с ними позже. Женщины с блестящими глазами
и смеющимися губами выглядывали из окон и с балконов, чтобы посмотреть на Феба. Только когда он начал отпускать шутки, над которыми ни одна девушка — и даже замужняя женщина — не смогла бы посмеяться на людях, они нахмурились, а мужчины, глядя на них, хохотали до упаду. Тогда его популярность возросла; тогда казалось, что Изобилие решило опустошить
ее рог изобилия над Фебусом; тогда общественная щедрость не знала границ,
и вниз посыпались бифштексы, и хлеб, и сосиски, и
_polpette_,[20] и _maritozzi_,[21] и _ballotte_,[22] и
_strozza-prete_,[23] и яблоки, и _schiacciatunta_,[24] и розмарин
пирог и пшенный пудинг — все это вылилось на преданную голову Феба, который,
не отправляя в рот ни крошки, набил весь
в передней части его жилета, в шляпе и во всех карманах
его пальто и брюк.

Тем не менее он продолжал выглядеть как Голод или Пост
олицетворяет собой, пришёл, чтобы сыграть дурака посреди всего этого учтивого
и добродушного веселья. Громоздкие чёрные очки — с разбитыми стёклами,
склеенными чёрным сургучом, — которыми он прикрывал
ужасное зрелище своих выжженных глаз, казалось, сами по себе
очерняли его и лишали всякой жизни и подвижности его измождённое
лицо, белое, как старый воск, которое можно было бы принять за
лицо старика или человека, дошедшего до последней стадии чахотки,
если бы не совершенно чёрные волосы и фигура, которая, хотя и была ниже среднего роста,
Широкая грудь, мускулистое тело и крепкие сухожилия. Если бы у него были седые волосы, он не вызывал бы у людей такого сочувствия, как сейчас, когда они видят его ещё свежим и крепким. Таким образом, его судьба казалась особенно несправедливой и жестокой: парализовав его сильные руки и лишив его стольких лет беззаботной жизни, заработанной тяжёлым трудом, она обрекла его на необходимость просить милостыню, которая была так ограничена и не всегда подавалась с добротой. Тем не менее из-за его привычки улыбаться и потирать руки во время разговора многие считали его весёлым и
беззаботный человек, любивший пошутить.

Кричащая толпа вытолкнула его на маленькую площадь, где возвышалась мрачная башня, в тот момент освещённая последними лучами солнца, а над ней в голубом небе кружили ястребы.

Доктор Амброджио, стоявший у двери аптеки, был похож на самого Эскулапа с его румяным, упитанным лицом, полным сурового
учёный, с длинной белой бородой, под которой виднелся обмотанный вокруг шеи несколько раз тяжёлый алый шерстяной шарф. Если бы этот врач,
Тот, кто был хорош в кровопускании и кровососущих банках, немного отставал от времени, а химик — ни в коем случае; и в этом случае старое и новое поколения объединились. Химик, завидовавший своим коллегам из города, продал флорентийскому торговцу древностями флаконы и вазы из глазурованной терракоты, а также высушенного нильского крокодила, который, свисая с потолка с широко раскрытой пастью, раньше давал жуткое представление о медицине и искусстве аптекаря, как будто они пожирали чудовищ. Более того,
он украсил свой магазин всеми новейшими усовершенствованиями — позолоченными шкатулками
и декоративными пробками, водой с халибеатом и слабительными сиропами,
разлитыми в бутылки из гранёного стекла; и он никогда не продавал ни унции винной кислоты или
горьких солей, не упаковав их в маленький пакетик из пергаментной бумаги.
Вся эта элегантность, конечно, повышала цену его товаров, но только
подумайте, насколько это повышало эффективность лекарств!

Здесь, прямо перед этим роскошным заведением, Феб остановился
посреди толпы, открыл свою книгу и перевернул страницу.
страницы и, немного поговорив, в заключение прописал доктору
Амброджио, который всё ещё стоял в дверях и страдал от
ишиаса, _отвар из ослиного огурца_.

Доктор Амброджио повернулся к нему спиной, закрыл стеклянную дверь и сказал Сор
Винчензино, который сидел на диване и читал газету: “Этот слепой
человек создает помехи обществу, и я не могу понять, почему вы не уберете его
с дороги. Если бы я был синдиком ...”

“Если бы вы были синдиком, вы бы знали, что такое бюрократия, трудности и
формальности! В прошлом году я пытался отправить его в больницу на
ослеп в ... и его отправили обратно, потому что он не был местным жителем».

«Да, я помню. Я выдал ему справку, насколько это было возможно, чтобы он убрался отсюда. Боже правый! Если этот город не является рассадником нищеты, то я не знаю, что это такое».

Капеллан, который тоже был в магазине и ждал аптекаря, был тронут до глубины души и сказал:

— Это вина богатых. Если бы богатые больше думали о том, чтобы
давать работу…

Но доктор перебил его.

 — Вот мы снова заговорили о богатых! Разве вы не понимаете, сэр, что
богатые слишком много налогов?” С государственными одобрительно кивнул. “Это
Правительство, которое в вине”, - сказал врач. “Вот дилемма, и
из нее нет выхода: либо они должны отменить подоходный налог
, либо они, а не мы, должны позаботиться о том, чтобы прокормить этих
умирающие с голоду несчастные.

“Совершенно верно! Как раз то, о чем я так часто думал”, - ответил
синдик. «Потому что, если бы они отменили подоходный налог, эта сумма осталась бы в казне, но она не может там оставаться, потому что средства должны быть потрачены, а для этого нужен труд, и
Если нужен труд, то за него нужно платить, а если за него платят, то вот вам и
результат. Тогда у людей есть что поесть! Ну, это же совершенно
очевидно, джентльмены! Нет ничего сложного в том, чтобы это понять!»

— В ваших объяснениях не было необходимости, — ответил капеллан,
пожимая плечами и слегка раздражённо глядя на меня. Он встал с дивана,
вытянув ноги, которые показались мне длинными и тонкими, как у дрозда,
из-под полы его потрёпанного сюртука. — Даже бедная графиня
платила подоходный налог, но в конце года она потратила
довольно крупная сумма на благие дела. Но её наследники унаследовали её деньги, а не её милосердное сердце».

«Именно такую речь от вас и следовало ожидать, учитывая, что вы принадлежите к «Милосердию», — сказал доктор с тихой презрительной улыбкой.

«И к тому же разорившийся человек!» — прошептал Сор Винчентино на ухо доктору. — Позже, как-нибудь, я расскажу вам небольшую историю о его племяннице.

 — Тратить таким образом собственные деньги, — продолжил доктор с серьёзным видом, — это не благотворительность, это просто выполнение
капризы истерички; а графиня была истеричкой от кончиков пальцев на ногах до кончиков волос. Это вопрос организации.
 Вы сильно отстали от времени, капеллан!

 — Вам лучше быть осторожнее. Я могу вас опередить!

«Всё _может_ быть; но даже в благотворительности должны быть методы и границы, иначе даже великие состояния пришли бы в упадок. Эта неоспоримая и драгоценная аксиома экономической науки, боюсь, — прошу прощения, — вам неизвестна. А с процентами, знаете ли, шутки плохи».

Сор Винченцо завершил свои одобрительные кивки одним окончательным и всеобъемлющим кивком согласия и, желая ясно дать понять капеллану, что, в общем-то, он о нём невысокого мнения, повернулся к нему спиной и с дипломатичным видом погрузился в чтение газеты. Капеллан понял это и с простым лицом, полным глубокой печали, и седыми висками,
покрытыми завитками, остался стоять, терпеливо ожидая лекарства для своей бедной,
красивой племянницы, которая была больна. Доктор продолжал смотреть в окно и говорить:
— Хотел бы я знать, что случилось с полицией! Они
должны были подать пример и уволить их обоих! Если бы я увидел одного из них, я бы
сказал ему, чтобы он заставил этого негодяя держать язык за зубами!

 — Сегодня я лечу всех бесплатно! — кричал доктор Феб в
толпе. — Завтра будет слишком поздно! Да, будет слишком поздно, несчастные люди! Если у вас недостаточно средств, чтобы жить, если вы не
платите мне за каждый визит, если вы не хотите платить высокую
цену за лекарства и покупаете их здесь у моего хорошего друга-аптекаря,
кто единственный, кто продаёт хорошие лекарства, — ну что ж, несчастные вы мои, вы не можете быть моими пациентами! Тогда вам придётся отправиться в больницу — в нашу больницу! — откуда никто не возвращается! С помощью поста, примочек, жидкой каши без соли, маковой воды и банок через неделю вы либо выздоровеете, либо отправитесь туда, где вас больше не будут лечить».

В этот момент последний отблеск огненного заката, звон
большого церковного колокола и грохот барабана, который
объявлял о «Последней чудесной комедии Бураттини», отвлекли
публика. В сумерках из «Кафе дель Джаппоне» выскользнул мужчина с противнем, полным только что вынутой из духовки выпечки, и поспешил отнести его в казино на вечернее празднество. По тому, как все расходились и собирались, было ясно, что назревают большие события. Не только в казино, но и у Соры Кармелинды, и у Сора Грегорио; танцы должны были быть в тавернах, между бочками с вином и на сеновалах на фермах; для всех этих случаев в каждом доме были тайно припасены маски и
полумаски и носы из папье-маше, в которых можно было быть совершенно уверенным, что тебя не узнают. Время поджимало; барабан перестал бить, а колокол звонить, и вместо этого можно было услышать звуки шарманки, под которые по тёмным улочкам стекались небольшие группы крестьян; и то тут, то там, на улицах весёлого городка раздавались крики и смех, которые раньше были сосредоточены на площади. Затем Феб обнаружил, что
остался один в ещё более глубокой тьме, чем прежде. Он потянулся.
из его онемевших руках для того, чтобы дать им радостные руб.; Но долго
плотная пальтовая, сейчас напичканы награды посыпались на него, получил в
его путь; он попытался нагнуться, чтобы поднять свое оружие, но это тоже было
провал. Ему не терпелось добраться до дома, и вместо того,
для этого он вынужден был нащупывать медленно пробирался вдоль этих шумных
улицы, где он не мог найти место, чтобы установить свою палку.

“Жена! Витторино! Помоги! Я больше не могу! Жена! Иди сюда и помоги мне
разгрузить бочки с подарками, которые мне подарили мои пациенты! — начал он
Он закричал, когда был в нескольких шагах от дома.

 Его жена и Витторино поспешили ему навстречу и в мгновение ока сняли с него ношу.
Войдя в дом, все трое ели как волки,
находя, кроме того, то тут, то там среди добычи, кусок тресковой головы или гнилое яблоко, брошенное ради шутки, которые с благодарностью приняли проснувшиеся кот и курица.
Так предусмотрительна природа.

Затем, к несчастью, Феб сказал своей жене: «По крайней мере, сегодня вечером, дорогая,
ты не будешь жаловаться!» Увы! это было всё равно что поднести спичку к
пороховой склад. Она была тихой, но слова, казалось, установить ее
собирается заново, и она начала снова—крики, слезы, и причитания, как
много причин у нее было жаловаться, и сколько для мышления
на следующий день, и насколько лучше было бы, если бы она всегда
остался один.

Тогда Феб начал всерьез богохульствовать, как еретик, в
грубой тосканской манере. Однако, будучи сообразительным и добросердечным сверх меры, он понял, что такой всплеск гнева после того, как все тревоги были развеяны столь обильным ужином, мог быть вызван только
состояние ее здоровья; и он устоял перед искушением привести ее в чувство
хорошей поркой. Вместо этого, он вздрогнул, жалеючи
ее, и, усевшись поудобнее в дымоходе-угловой без слов
еще одно слово.

Но бедный маленький Витторино, взбодренный непривычным ужином, начал
петь и прыгать в этой мрачной берлоге, совсем как птица, увидевшая
восход солнца. Только бедная женщина чувствовала, что шум разрывает ей нервы на части, и она думала, что ребёнок, каким бы маленьким он ни был, должен понимать, что лучше плакать, чем
смеясь. Затем он начал плакать, но и это было неправильно; он должен был
вести себя тихо и ни в коем случае не издавать ни звука. Ребёнок со вздохом
подчинился, и тогда мать взяла его на руки, успокаивая, лаская и
целуя. Но эти ласки его матери, которая рыдала после того, как избила его (слепой всё это время напевал себе под нос),
не могли вызвать у него улыбку; уставший и очень серьёзный, он заснул у неё на руках, и она уложила его на ужасный матрас и растянулась рядом с ним. И после этого больше ничего не было.
в комнате никого не было видно и не было слышно...

Все спали, даже Феб, который любил сон, потому что он возвращал ему свободу. Днём, когда он бодрствовал, его всегда окружала туча, и ему казалось, что он должен прокладывать себе путь сквозь неё, как крот прокладывает себе путь сквозь землю, чтобы найти солнце, которое он потерял. Но
этот тёмный путь тянулся и тянулся, и конца ему не было видно; только в
ночной тьме он снова мог видеть солнце, когда спал и видел во сне,
что он больше не слеп и может свободно передвигаться, как прежде, с
открытыми глазами и видящим взглядом. Тогда он увидел их всех
снова — не его маленький Витторино, потому что ребёнок родился после его несчастья, и отец никогда не видел его ясных глаз и миловидных черт; но его жена, и его родители, и его товарищи, и иногда прекрасные далёкие пейзажи, которых он никогда раньше не видел... До того, как он ослеп, ему никогда не снились такие прекрасные сны...

Но в ту ночь он не спал крепко, потому что чья-то рука грубо встряхнула его, когда он сидел в тёмном углу у очага, и вернула к реальности — а именно к колокольне, чтобы звонить в колокола, согласно
распоряжения, полученные от архидьякона, с одиннадцати часов до полуночи,
чтобы объявить о начале Великого поста и предостеречь людей от
нарушения поста и бдения.

По приказу Феба, всё ещё притворявшегося доктором, двое нищих, игравших роль его подчинённых, которые уже вошли в башню и схватились за верёвки колоколов, начали сгибаться и выпрямляться, раскачивая колокола. Этот «двойной» звон был таким громким и красноречивым в мрачной тишине, что доносился даже до самых отдалённых хижин, где несколько древних дубов отмечали границу прихода. Но для многих колокола
звонили напрасно. Более того, некоторые маски даже подходили к окнам архидьякона и издавали непристойные звуки, выли и свистели, чтобы досадить ему. А на некоторых сеновалах молодые люди, смеясь над увещеваниями стариков и непрекращающимся звоном колоколов, танцевали до рассвета под дым от трубок и визг скрипок. Девочки, правда, были немного упрямы, но, испытывая угрызения совести и
небольшое раскаяние, они вскоре позволили увлечь себя прочь, и довольно
охотно.

Прозвонив в течение часа, Феб, услышав, как служанка архидьякона окликнула его из окна, вошёл со своим спутником в коридор дома этого сановника и, осторожно постучав в дверь, получил разрешение войти. Они вошли в большую комнату, освещённую старомодной медной лампой. Лицом к двери, за маленьким круглым столиком, покуривая и потягивая пунш.
закончив партию в шахматы, сидел добрый архидьякон.
архидьякон, веселый мужчина представительной наружности, лет семидесяти;
Кавалер Винченцино, синдик, с подзаконными актами и гражданскими подзаконными актами
Это было ясно написано на его лбу и в изгибе губ;
и проповедник, пожилой лицемерный францисканец с рыжими волосами и круглым лицом, который прибыл в тот же день, чтобы читать поминальные проповеди. Когда Феб и его спутники вошли, монах спрятал свою скромную маленькую трубку в широкий рукав и вместо неё достал табакерку[25], из которой тут же предложил по щепотке синдику и архидьякону, которые с готовностью приняли угощение. Архидьякон, увидев Феба в этом нелепом костюме и с этой раздавленной и
Он снял свою потрёпанную шляпу-треуголку, откинул назад кисточку своего чёрного берета,
которая свисала почти до левого уха, и чуть не задохнулся от смеха. Модеста, служанка, которая торжественно вошла в комнату с большим блюдом дымящихся мясных клецек, поспешила поставить его на другой стол, который был накрыт в центре комнаты, чтобы она могла почесать голову и посмеяться, как её хозяин, — или даже громче и дольше.
Это не понравилось ни монаху-проповеднику, ни синдику, и они
зашептались, явно возмущённые.

— Персикомеле![26] — воскликнул архидьякон, — вы что, разгуливаете в маске после полуночи? И что это за костюм?

 — Это костюм врача!

 — Дорогой архидьякон, мой дорогой сэр! — сказал францисканец, указывая на Феба, — этот костюм принадлежал священнику; разве вы не видите чёрные чулки, бриджи и жилет? Архидьякон, не подобает, чтобы на маскараде была видна одежда духовенства.

«_Персикомеле!_» — воскликнул архидьякон, присмотревшись повнимательнее.
Он провёл рукой по коленям, словно отряхивая штаны. — Кто дал вам эту одежду?

 — Капеллан!

 — Хорошо! Очень хорошо! — воскликнул синдик, посмеиваясь от удовольствия, но тут же принял спокойный, суровый и великодушный вид человека, которому приходится подписывать муниципальные указы.

— «Кажется невероятным, что в наши дни некоторые священники так мало уважают свою рясу!» — с негодованием сказал францисканец. — «Роковые последствия, дорогой сэр!..» И он взял огромную щепотку нюхательного табака обеими руками.

 — «Вы не должны верить, преподобный отец, — ответил синдик с некоторым
хит, “что капеллан дает закон нашей общине; он...”

“Сэр!” - воскликнул архидьякон.

“Но вы не знаете...”

“ Я не хочу знать. Капеллан - священник, и этого достаточно! Найдите мне другого, кто за 260 франков будет пользоваться услугами «Мизерикордии» круглый год, кто пройдёт десять или двенадцать миль пешком в разгар зимы или в собачий холод, чтобы присутствовать на похоронах, и это в семьдесят лет! А ещё ему нужно содержать всю семью брата — семерых человек! Но вы просто шутили, кавалер! — так что не берите в голову, забудьте... А что касается вас, слепой
негодяй, я должен снова поговорить с тобой об этом. Ты не должен был ходить на маскарад в этой одежде, которую тебе дали из жалости.
Завтра я велю капеллану снова забрать её у тебя!

«Как жаль!» — подумал доктор Фебус про себя. — «Я собирался переделать
пальто в красивую куртку, которую буду носить только по праздникам!»

— Но если вкратце, — продолжил архидьякон после нескольких мгновений тревожного молчания, — зачем вы сюда пришли?


— Мы пришли посмотреть, не пора ли подавать _полпетту_.


— _Полпетта_ на столе; так что садитесь и ешьте.

“Справедливая и тихо”, - воскликнул один из гостей, немного погодя, дав
Ph;bus огромный толчок локтем.

“Слепец, ты слишком торопишься!” - воскликнул архидьякон, глядя на
него.

“Могу ли я потерять зрение, если съем больше двух!”

“Два! — ты съел дюжину!”

“У слепого хороший аппетит! Что ж, ничего страшного — его зубы это выдержат!
” сказала Модеста, которая сидела рядом и считала
съеденные куски.

“Ну что ж, Модеста, моя дорогая, ” сказал Феб, “ когда его преподобие говорит,
‘Модеста, дай слепому кусок хлеба и немного мяса, бедный
приятель! почему ты не даёшь мне ничего, кроме маленьких сухих корочек и
обломков сыра? Ты что, принимаешь меня за мышь, Модеста?

— Слепой, слепой, ты никогда не бываешь доволен!

— Благослови вас Господь, ваше преподобие! — сказал Модеста. — Чтобы
удовлетворить его, нужно очень постараться!

— Нет, для этого нужно совсем немного. Я был бы вполне доволен, если бы снова
увидел своими глазами.

— Удачи вам! — воскликнул наконец синдак, некоторое время молча и восхищённо наблюдавший за процессом пережёвывания и глотания. — Мы бы умерли через три дня, если бы ели так, как они!

— Попробуйте-ка немного воздержания! — сказал доктор Феб. — Попробуйте круглый год питаться дикими травами и кореньями, сваренными без соли или поджаренными в золе. Вот мой рецепт для вас, сэр!

 — Ну-ну, — сказал синдак, — я бы охотно променял свою жизнь на вашу. У вас нет расходов, вы не платите налогов — разве это мало? Теперь мне приходится вытряхивать душу из своего тела: немного для
кошки, немного для собаки, а что останется мне? В конце
года — столько получено, столько потрачено, всё оплачено, и ничего
не осталось!»

— Я бы с удовольствием взял вас за горло и продержал у нас с месяц или около того, чтобы вы попробовали!

— Вы так со мной разговариваете? — несколько обиженно спросил синдик.
— Вы должны быть более почтительны.

— О! вы не должны думать, мой дорогой сэр, — сказал архидьякон, — что слепой человек действительно не уважает власть. Вовсе нет! Иногда он бывает немного вспыльчивым, но когда он
приходит в себя, то становится настоящим ягнёнком!

— Таким ягнёнком, который… — начал францисканец.

— А чего вы ожидали? — перебил Феб. — Раньше я был таким же милым, как
— Сахар, но теперь я немного избаловался, ничего не делая. Теперь, когда я попробовал, я, по правде говоря, считаю, что труд носильщика лучше, чем безделье джентльмена. Просто возьмите меня на работу на вашу фабрику, сэр; дайте мне крутить колесо и платите мне тридцать сантимов в день, и вы увидите, как работает слепой!

 — О, конечно, вы и ваша болтовня! — возразил управляющий. — Послушайте, я бы с радостью вам помог, но не могу. Скоро мне придётся закрыть завод, уволить всех, даже повара. Они что, издеваются над нами с этими налогами? Я не знаю, как мы будем дальше жить; у меня нет десяти
шиллингов, оставшихся в мире. Не мне, как синдику, говорить об этом, но вина, безусловно, лежит на правительстве...

«Эй, эй!» — сказал слепой, — «мы действительно будем разочарованы, если будем полагаться на вас, мистер Правительство!»

«Вам следует полагаться на Провидение, молодой человек, — сказал монах-проповедник, — и приходите послушать мои проповеди!»

“В самом деле, и он придет на проповеди, и его повесят!”
воскликнул архидьякон. “Я буду давать ему по паре яиц за каждую проповедь.
на Пасху так много проповедей и так много яиц. Но если ты пропустишь одну
проповедь, слепой негодяй, ты ничего не получишь!»

«Зафиксируйте это в письменном виде, сэр!»

«Что, слепой негодяй, ты боишься, что я умру первым?»

«Вы, сэр? Да вы доживёте до возраста Ноя на церковных супах, которые готовит для вас Модеста! Нет, это я могу умереть до Пасхи, и я бы хотел завещать это небольшое яичное наследство своей семье!»

«Ну же, Модеста! Не обращай внимания на слепого; пора убирать со
стола. Не сиди там, поддерживая жаровню».

«Боже милостивый!» — воскликнула Модеста, заглядывая в блюдо. —
Их было шестьдесят, а осталось всего одиннадцать!»

— Мне очень жаль, что я их не съел, — ответил Феб, — но я приду завтракать после проповеди и доем их!

— Да, конечно, приходите, они вам как раз подойдут! — сказал архидьякон, взглянув на блюдо.

— Они из мяса или из картошки? — спросил францисканец, снова взяв щепотку табаку.

— Мяса, мяса, — раздражённо сказала Модеста.

 — Да, мяса хватит, чтобы поклясться! — сказал Феб.

 — Даже если бы там был кусочек размером с булавочную головку, — сказал монах,
отщипнув ещё кусочек, — этого было бы достаточно! Завтра, ты
Знаете, архидьякон, это чёрное бдение».

«Монах прав! Вы хотите попасть в ад из-за того, что завтра съедите _полпетту_
? Персикомеле! Теперь _полпетты_ не будет до следующего года, так что
прощайте, мой дорогой друг! Модеста, проводи синдика до двери. Разве вы не видите, что он надел плащ и хочет уйти?
— Спокойной ночи, сэр!

— Спокойной ночи, архидьякон! — сказал синдик, а затем повернулся и прошептал ему на ухо: — Кстати, капеллан всегда заступается за всех плохих
парней... и за свою племянницу...

— Что же такого сделал вам капеллан? Модеста, зажги свет для остальных!

— Не обращай на меня внимания, я вижу в темноте! — ответил Феб, направляясь к двери. — Модестина, дорогая, не утруждай себя светом;
ты тратишь слишком много масла; тебе следует экономить, Модестина!

 — О чём ты думаешь, бедный слепой старик? — о такой ерунде! — воскликнула
Модеста. — Боже милостивый! мы все крещёные христиане, и
немного света ничего не стоит».

Выходя, слепой захлопнул дверь с таким грохотом, что погасил лампу Модесты, и, вернувшись в свою унылую хижину,
пожелал, чтобы этого назойливого бродягу-монаха хватил удар.
лишил его этой бедной одежды и остатков ужина, которыми архидьякон ежегодно награждал четверых бедняков за их труды на колокольне. Добравшись до дома, он рассказал жене о том, что на Пасху будут яйца, и заснул, пока рассказывал. Но в ту ночь он не видел во сне ни цветов, ни городов, ни морей, сверкающих на солнце. Вместо этого ему приснилось, что он — толстый директор марганцевых рудников, что он сидит в хорошо прогретой комнате за накрытым столом и просто
в полной мере ощутив вкус жирной жареной птицы. Он как раз работал над одной из ножек, когда жена начала переворачивать его и звать вставать.
  Он боролся с ней, чувствуя, как директор шахт постепенно
исчезает, и через мгновение понял, что это был всего лишь слепой
 Феб. Затем он сильно ударил себя по голове и вскочил, потому что услышал звон колоколов, возвещавших о начале проповеди. Войдя в церковь, он сел поближе к двери ризницы, чтобы архидьякон
обязательно его заметил. Проповедник, казалось, разбрызгивал потоки
дождь и ветер, и все дьяволы ада обрушились с кафедры на все
многочисленные непокрытые головы. Феб не обратил на него внимания. Когда он
вышел, некоторые бездельники, слонявшиеся снаружи, закричали ему вслед:

«Феб! Феб! что говорил проповедник?»

«Не знаю! — ответил он. — Я думал о яйцах!»

— Клянусь Бахусом! Архидьякон совершенно прав, считая его немного не в себе! Но я верю, что он стал бы истинно верующим, если бы увидел, что учение Божественного Учителя применяется на практике немного лучше, а также с его выгодой!

Вот что сказал себе капеллан, выходя из церкви с выражением недовольства на лице и с каким-то робким отвращением, вызванным ли живыми людьми или мёртвыми, которых он постоянно вынужден был видеть, — не знаю.

 _Марио Пратези._




 _НАША ШКОЛА И НАША УЧИТЕЛЬНИЦА._


Мы ходили в школу, София и я, с некой синьорой Ромолой.
 В те времена в нашей деревне было очень много греческих и римских имён
дни. Теофило, Помпео, Лукреция, Коллатино, Квинтилия — такие имена часто давали при крещении. Синьора Ромола была крепко сложенной женщиной, пухлой и румяной, с мягким голосом, слишком мягким для той суровости, которую она хотела изобразить. Она стремилась внушить нам страх одним взглядом. На самом деле мы едва осмеливались дышать в её присутствии из-за того ужасного взгляда, которым она медленно обводила класс, и она всегда говорила, что этого вполне достаточно. «Я заставляю их дрожать одним взглядом», — часто говорила она людям, и как только
Когда она величественно вошла в школу, воцарилась тишина,
чем она очень гордилась. Говорили, что в молодости она была красавицей;
я бы не стал утверждать, что это правда. Её мужем был синьор Каппони,
химик, который был полной её противоположностью. Он был высоким, худым, как щепка, мужчиной,
с большими очками на большом носу, с острым подбородком и скулами, которые, казалось, образовывали треугольник на его честном лице. Он
всегда носил шапку из бизоньей шкуры с загнутым, как птичий клюв, козырьком. Я
Я всегда представлял, что он, должно быть, появился на свет в этой шапочке; я никогда не видел его без неё. Он умел играть на флейте и часто исполнял для нас, мальчишек, мелодии во время наших игр, энергично притопывая одной ногой и не менее энергично сопровождая движениями головы игру своих пальцев на клавишах. Мы стояли вокруг него, задрав головы,
как будто смотрели на вершину церковной башни, и протягивали руки,
пытаясь схватить инструмент, конструкцию которого нам не терпелось
изучить; но он не отпускал его и продолжал играть так же энергично, как
прежде — или даже ещё раньше — и в конце концов сбежал, сказав: «Вы всё испортите! Вы всё испортите!» Он слыл учёным человеком и, судя по тому, что я слышал, должен был кое-что понимать в ботанике; но я думаю, что его репутация была основана на некоторых фразах из
Гиппократа и Галена на латыни, написанных золотыми буквами над полками в его старинной лавке. Позолоченные буквы почернели
из-за роящихся там мух, с которыми летом
Каппонио воевал, стоя посреди своей лавки, с помощью
палка с прикреплёнными к ней длинными полосками бумаги. Я не помню ни одной из его многочисленных пословиц. Должно быть, у него был большой запас таких пословиц, потому что часто говорили: «Как говорит Каппонио со своей пословицей! Эх! — честный человек — _он_
много знает о мире!» Раньше я думал, что пословица — это человек, очень похожий на самого Каппонио, — в шапке из бизоньей шкуры и всё такое, — но ещё выше и серьёзнее, появляющийся то тут, то там, всегда неожиданно, а иногда и вовсе невидимый.

Каппонио был для нас великим авторитетом.  Всякий раз, когда мы его видели, мы спешили
Он подходил к нему, таща его за полы длинного двубортного сюртука табачного цвета. А потом он поднимал нас, чтобы мы могли посмотреть на
Лукку[27], или показывал, как делать сальто. Если, проходя через классную комнату, он видел кого-то из нас на коленях, с колпаком шута на голове или с завязанными глазами, он пытался посмеяться над строгостью своей жены. Иногда она наказывала ещё более унизительными способами — например, самым ужасным из всех:
приходилось чертить на земле кресты языком.

 «Ну же, ну же, не плачь —
 «Если ты не вылечишься сегодня, то вылечишься завтра!»

 — говорил Каппонио гнусавым голосом, чтобы дети перестали плакать
и начали смеяться, что они и делали; а Сора Ромола,
которая утверждала, что знает, «как воспитывать молодёжь»,
забеспокоилась и сказала, что Каппонио ведёт нас по очень плохому пути.
Но мы любили Каппонио как никогда, особенно потому, что он всегда
дарил нам что-нибудь — гроздь винограда, апельсин, гранат или
кусочки ячменного сахара, которые он сам делал. Мне особенно нравились эти
наконец-то. На самом деле, однажды мне удалось совершить преступление, которое сильно
давило на меня. Однажды мне не разрешили пойти домой в двенадцать, и я
остался в школе, чтобы учить уроки в одиночестве. Устав ловить мух, я
очень тихо спустился в магазин, пока Каппонио был на ужине. Там
не было никого, кроме большой кошки, которая удобно спала на прилавке
рядом с весами. Я был уверен, что кошка никому не расскажет о моей краже, и очень быстро, с бешено колотящимся сердцем, наполнил карманы восхитительными прозрачными кусочками.
и съел по меньшей мере полбанки, решив, что хоть раз в жизни у меня будет столько, сколько я захочу. Но Каппонио узнал об этом и,
возложив вину на Камилло, мальчика из лавки, побежал за ним и схватил его за ухо, крича: «Ах, жадный негодяй! Я тебя поймал!» Когда я увидел, что невинный обвинен, я больше не мог сдерживаться и, выйдя вперед, выпалил: «Это был я!»... Я помню, как стоял там, весь красный, опустив глаза
и ожидая, что меня отругают. Но
Каппонио только сказал: «Обещаешь, что больше так не сделаешь?» «Да,
— Сэр, — Смотрите, чтобы этого не было. На этот раз я вас прощу, потому что вы
сказали правду; но если вы когда-нибудь сделаете это снова, я расскажу Соре
 Ромоле, и тогда горе вам!

 _Марио Пратези._




 _МЕСТНАЯ ПРИВЯЗЬ._


 Мужчины, как и женщины, плохо отзываются о своих соседях; это факт, который нельзя отрицать. Но они никогда не смогут сделать это так же эффективно, и в любом случае они делают это не по той же причине. Мужчины почти всегда плохо отзываются о других, потому что считают себя намного лучше них.
другие; и если в мире есть раса, каждый индивидуум которой
верит, что фраза, называющая человека господином творения, была придумана
для его личного использования, то эта раса - тосканцы. Вчера вечером я
внимательно слушал диалог между ливорнцем и
Флорентийцем, сидевшими за столиком в Giardino Meyeri. Разговор
зашел об английской нации.

«Англичане, — сказал ливорнец, — эгоистичная, бессердечная нация, которая, если бы мир загорелся, подумала бы, что Провидение сделало это нарочно, чтобы они могли нагреть котлы своих паровых машин».
без лишних затрат!» «Это правда, — ответил другой, — французы…»
 «Хуже, чем когда-либо!» — перебил первый. — «Нация парикмахеров,
Робертов Макаров, которые вытащили у нас из карманов Ниццу и Савойю — да, сэр,
вытащили из наших карманов, как карманник вытаскивает носовой платок. Испанцы — хвастливые, гордые, тщеславные, невежественные, фанатичные, болтливые. Ну же!
Честно говоря, итальянцы — самый лучший народ в мире,
в конце концов! Это правда, что пьемонтцы немного грубоваты, генуэзцы
слишком жадны до денег, неаполитанцы суеверны, а сицилийцы
свирепый, и что пословица гласит: «Берегись рыжеволосого венецианца,
черноволосого ломбардца и любого рода ромеа! Каждый должен
согласиться с тем, что Тоскана — это сад Италии, как Италия — сад
мира, и что тосканцы, говоря без зазрения совести, — это жемчужины
человечества!»

«Родина цивилизации — Тоскана», — продолжил он. — Я слышал это с детства, и всегда от тосканцев, которые, конечно, должны это знать! Не то чтобы я не признавал, что пистойцы — все сплошь ораторы и писатели, а ареттинцы — чрезмерно набожны, если не сказать лицемерны,
что сиенцы тщеславны, а пизанцы — ну, Данте называл их «презренными народами», а флорентийцы — ну что ж! простите меня, они немного любят поболтать и не любят действовать... но ливорнцы — ах! ливорнцы — это действительно цвет Тосканы!.. И вы можете говорить что угодно, но лучшая улица в Ливорно — это Виа Витторио Эммануэле, где я живу... Я не знаю, как кто-то может жить в Ливорно и не
иметь дома на этой улице... Там хорошо жить — по крайней мере,
на левой стороне, потому что солнце никогда не светит на
Справа дома сырые, и любой, кто поселится там, будет идиотом. Но слева можно жить как принц, и среди всех домов на той стороне нет ни одного, похожего на мой. Я не говорю, что другие жильцы — первоклассные люди, о нет!.. На четвёртом этаже живёт идиот, чья жена... ну, неважно! на третьем — дворянин, гордый, но без гроша за душой; на втором — семья, вся из себя такая важная и претенциозная, которая направо и налево тратит деньги, чтобы казаться богаче, чем они есть на самом деле, и которая наверняка приедет
Руина. На первом этаже живёт негодяй — перебежчик, ползучее насекомое,
которое набрало денег, — больше его не будет! На втором этаже я живу со своей
семьёй. Мой дом, можно сказать, настоящий рай... Мой отец умер — он был
джентльменом! — немного вспыльчивым, если хотите, немного упрямым, но
без недостатков не бывает людей! Есть моя мать,
которая стара — ну, знаете, склонна к ворчливости и надоедливости; и
моя сестра, которая была бы лучшей девушкой в Ливорно, если бы не
чуточка амбиций и склонность к флирту; а ещё... есть
это я сам. Вот! не мне говорить, но вы меня знаете. Я тихий,
миролюбивый, хорошо образованный; я искренний; я умею не выходить за рамки своих
средств; я— ну, короче, я такой, какой я есть!”

С таким же успехом он мог бы сразу сказать: “_ Я господь творения!_”

 _ П. К. Ферриньи (“Йорик”)._




 _СОЛНЦЕ._


Я не говорю, что мы с солнцем большие друзья. Я слишком
уважаю своих вежливых читателей (в том числе тех, кто читает эту книгу бесплатно, взяв её в библиотеке, а не купив), чтобы позволить
Я считаю себя самым незначительным и безобидным из лжецов, когда дело касается их. Я не друг Солнца, потому что не уважаю его.
То, что оно светит всем без разбора, — работает в партнёрстве со всеми, от фотографа, подделывающего банкноты, до прачки и штукатура, — кажется мне проявлением прискорбной недостаточной гордости премьер-министра Природы. Кроме того, я помню,
что много лет назад он был арестован на двенадцать часов древним жандармом,
капитаном Джошуа, у которого, должно быть, были свои причины для
такого важного шага.

Возможно, его снова отпустили на свободу, потому что не было обнаружено никаких оснований для возбуждения дела; но в то же время вполне добропорядочных людей, как правило, не арестовывают просто так!

 Однако мы с солнцем живём так далеко друг от друга, что я не могу сказать, что вижу необходимость полностью разорвать с ним отношения. Каждый
год, примерно в середине весны, я спускаюсь в Арденну, останавливаюсь
на берегу моря, с почтением прохожу мимо вилл и дворцов
округи и возвращаюсь домой с чистой совестью и
ощущение, что я оставил свою визитку у дверей лета. Так что позже, в этом сезоне, когда я встречу июльское солнце, солнце, которое вполне ливорнское,
муниципальное солнце (корпорация очень этим гордится), мы поприветствуем друг друга как старые знакомые!...

 Июльское солнце — большой благодетель для ливорнцев. Если бы благодарность всё ещё была в моде, его следовало бы сделать главой города, а его изображение должно было бы украшать городской герб вместо нынешнего герба с изображением двухбашенной крепости посреди моря.

 _П. К. Ферриньи._




 _ КОГДА ИДЕТ ДОЖДЬ._


Предположим на мгновение — и заметьте, что когда человек говорит _предложение_, он
совершенно уверен в своей правоте, и горе тому, кто противоречит
он — тогда предположим на мгновение, что человек действительно разумное животное.

Странная оригинальность рациональности, которая составляет _последний
термин_ определения, не умаляет общего характера _первого термина_, который звучит так: «Человек — это животное».

 Теперь я спрашиваю: какая польза человеку от разума, если он не заставляет его брать с собой зонт, когда идёт дождь? Вам хорошо рассуждать о себе
Превосходить всех остальных тварей, созданных Богом, — гордиться своим образованием, своей наукой, своим опытом, своими законами, своей благородной кровью или своим высоким доходом; если вы окажетесь под дождём без зонта, вы всегда будете самой презренной фигурой во всём творении.

Давайте будем честны: человечество не выглядит прекрасным, когда на него смотришь сквозь падающие
капли дождя, при холодном, тусклом свете пасмурного дня, под унылым,
серым, низким, туманным небом, которое, словно покрывало, лежит на
круге горизонта. У всех людей вытянутые лица; видно, что они
Они затаили смертельную обиду на метеорологию из-за этого
феномена проникновения воды, который так губителен для новых шляп и
старых ботинок. Они идут своей дорогой, капая на мостовую, вдоль рядов домов,
под ливнями из водосточных труб, пробираясь между лужами,
с лицами мрачнее, чем небо, бормоча дьявольские заклинания
сквозь зубы приглушённым шёпотом, похожим на бульканье кипящей кастрюли. На каждом углу случаются такие неприятности, как столкновение с рёбрами зонта, идущего навстречу.
быть забрызганным жидкой грязью проезжающей мимо лошадью или испортить
свежесть новой пары брюк из-за переполненной канавы,
вызвать взгляд, который, если бы взгляды могли убивать, был бы откровенным
убийство — сокращение лицевых мышц, напоминающее ухмылку
предковой обезьяны в плохом настроении и взрыв _sotto voce_
восклицания, выражающие благочестивое желание увидеть своих соседей в целом.
в общем, приложился к дулу заряжающейся с казенной части митральезы в полном объеме.
активность.

... Теперь для ортодоксальных умов не может быть ни малейших сомнений в том, что
Итак, дождь ни в коем случае не является естественной и необходимой частью миропорядка; скорее, он подобен наказанию. В Священном Писании нет упоминаний о плохой погоде до Потопа. Дождевая вода никоим образом не была нужна для развития зародышей или созревания урожая. Адам был обречён орошать землю потом своего лба, и этого орошения было бы вполне достаточно для выращивания кукурузы и бобов по всей поверхности земного шара...

Из приведённых выше рассуждений, как мне кажется, можно сделать два
основных вывода:

1. Что дождь — это не необходимость, диктуемая природой, а скорее то, что обычно
называют судом Провидения.

2. Что люди, когда идёт дождь, чрезвычайно уродливы.

Примите эти два вывода и отложите их в сторону, потому что позже мы можем извлечь из них
самые любопытные и неожиданные последствия...

 _П. К. Ферриньи._




 _ПАТЕНТНЫЙ СОНЕТ._
 ИЗ «ИЛ СЕНЬОР ЛОРЕНЦО».


... _Джанни._ У меня есть три способа зарабатывать деньги; один из них —
поэт. Предположим, например, что это свадьба, молодой человек, который только что
получил диплом, танцор, добившийся большого успеха, знаменитый
проповедник, новый член Палаты депутатов, — у меня есть сонет, который
подойдёт для любого из них; нужно только изменить три последние строки в
соответствии с поводом. У меня есть шесть альтернативных вариантов этих трёх строк.
 Это револьверный сонет; из него можно сделать шесть выстрелов. Понимаете? Два квартета состоят из философских размышлений о радостях и
печалях жизни; они подойдут каждому. В первом терцете я
перехожу от общего к частному. «О ты!» Я говорю без
дальнейших обращений. У этого «ты» нет ни пола, ни возраста; оно одинаково
подходит и мужчине, и женщине, старому и молодому, дворянину или буржуа. (Начинает
читать, жестикулируя.)

 И ты, в чьём сердце Всевышний собрал все чистые
 добродетели и даровал благородную потребность
 утешать людей в их горестях.

Вы видите, что это подходит всем, и суть всего этого — идея
утешения в горестях, которые терпят люди. Теперь последний терцет — это, так сказать,
говорю, что в револьвере есть заряженный патрон. Предположим, я обращаюсь к невесте —

 Наслаждайся, о прекрасная и нежная невеста, коронойДа здравствуют все благородные души, избранные небом;
 Пусть небеса сегодня пошлют тебе эту награду.

 Или же, как выпускник, —

 Наслаждайся, о благородный учёный, этой наградой,
 Причитающейся всем благородным душам, избранным небом;
 Пусть наука сегодня пошлёт тебе эту награду!

Или: «Наслаждайся, о благородный художник»; или: «Наслаждайся, о отпрыск царственного рода»; или: «О, трудолюбивый плебей»; «О, священный порядок» — в зависимости от обстоятельств.

_Гертруда._ А если бы в семье кто-то умер?

_Джанни._ Ах, конечно! Тогда я бы сказал: «Наслаждайся, о благородный наследник!»

_Гертруда._ Это гениальная идея.

 _Paolo Ferrari._




 _ ЛЮБОВЬ ПО ДОВЕРЕННОСТИ._


_Петронио._... Говорю тебе, я устал от этого! И я жалуюсь на тебя
на тебя и на твою апатию, которую бедная Вирджиния думает, что может вылечить с помощью
раздражителя ревности! И я должен сыграть роль раздражителя! Но
это та часть, которая мне совсем не нравится, потому что, когда вы смотрите на неё,
стимул действует не на вас, а на меня! Другими словами,
я влюбляюсь — вы понимаете это? Я влюбляюсь в вас
твоя Вирджиния, мой Карло! Я становлюсь твоим соперником, мой добрый друг! — и
презренным соперником, если уж на то пошло! Поскольку я твой друг, я
говорю только о тебе, когда я с ней; она обвиняет, а я защищаю
тебя — идиот! Она сомневается в тебе, а я продолжаю клясться, что ты
обожаешь её — слепая дура!.. И всё это очень опасно для моей добродетели. Ибо,
хотя я и говорю от твоего имени, я чувствую, как горят мои уши. Вирджиния тронута моими словами,
потому что я, гнусно лгу, продолжаю говорить ей, что они твои. Но
Я достаточно хорошо знаю, что это мои собственные слова; следовательно, взгляд, который мелькает в её огромных глазах, когда она их слушает, — мой или твой? Я не могу сказать, и попытка это выяснить вызывает такую путаницу в эмоциях — моих, твоих, его, наших, твоих, всех... — что моя голова кружится быстрее, чем катушка Анжолины. Вот, теперь ты это понял!

 _П. Феррари._




 _Мокрая ночь в деревне._


 Луиза _и_ Лауретта, _её служанка, собирают чемоданы_.

_Лауретта._ Вот — этот сундук заперт, и теперь мы все готовы.

_Луиза._ О! Я слышу голос своего мужа.

_Джулиано_ (_за сценой_). Да, да — не беспокойтесь, я буду пунктуален.

_Голос_ (_тот же_). Да — и ваша жена тоже; не забудьте!

_Другие голоса._ Да, конечно, ваша жена должна поехать с вами.

_Джу._ Да, да. Тогда всё понятно... Пока что до свидания.
(_Входит Джулиано._) Добрый вечер, дорогая. (_Откладывает пистолет._) Вот и я, вернулся. (_Оглядывается._) О! хорошо — чемоданы уже готовы,
а коробки поменьше последовали их похвальному примеру!..
Все в порядке!... Закон и порядок навсегда!

_Луиза._ А ты такая же сумасшедшая, как всегда! Ты устала?

_Giu._ Согласно твоему собственному правилу, которое действует при любых обстоятельствах
— Я никогда не устаю. И чтобы доказать тебе это — сегодня вечером будут
танцы.

Луиза и Лауретта (восторженно). Танцуем этим вечером!

_Джу._ Танцы.

_Луиза._ Но вы не думаете…?

_Джу._ Я никогда не думаю — ещё одно общее правило. Да, я повторяю, будут танцы, и, что ещё лучше, вы тоже будете танцевать.

_Луиза._ Я, конечно!

_Джу._ О да! Вы будете танцевать, дорогая, — вы пойдёте со своим мужем
на вечеринку, которую мы устроили на скорую руку, — вы будете
прекрасны — восхитительны! О! не говорите «нет» — я умоляю вас — я заклинаю вас. Как друг,
я заклинаю вас... (_Расстёгивает сюртук._) Как муж, я приказываю вам.

_Луиза_ (_смеясь, как будто против воли_). Вы странное
существо!

_Джу._ Ах! вы смеётесь?

_Луиза._ Я могу смеяться, но не думайте, что я уступлю.

_Джу._ Тогда ничего не остаётся, кроме как рассказать историю? излюбленный приём
старомодных комедий. Что ж, послушайте, и вы услышите свою
историю... Вот как это случилось. Возвращаясь со съёмок, мы шли по
Неподалёку от деревни мы начали обсуждать, как бы нам провести остаток вечера, до нашего отъезда, с наибольшей пользой.
Мы остановились на лугу, чтобы образовать кружок и обсудить дела.  Как обычно бывает в кружках, было сказано много учёной чепухи и предложено много абсурдных мер...  Наконец кто-то предложил устроить импровизированный танец. Предложение было отклонено мэром и его секретарём, чьи
фигуры, очевидно, несовместимы с какими-либо гимнастическими
упражнениями — разве что с теми, которые можно выполнять на качелях. Затем
что я осуществил свой _государственный переворот_; мы все сидели, смотрите, так что я с первого взгляда оценил ситуацию и воскликнул: «Предложение ставится на голосование. Те, кто против, пожалуйста, встаньте; те, кто за, останутся сидеть». Наши два Фальстафа обменялись полным муки взглядом и, видя, что они не могут проголосовать против, не поднявшись с земли, предпочли утвердительно кивнуть, оставшись на своих местах. Таким образом, резолюция была принята единогласно, и
танцы должны были немедленно начаться в гостиной Манфреди
во дворце, недалеко от этого дома.

_Луиза._ И к чему всё это приведёт? К тому, что _мы_ пойдём на этот
бал? — мы, которые должны были начать собираться на рассвете! Подумай об этом, Джулиано, — это невозможно!

_Джу._ Как невозможно?

_Луиза._ Разве ты не видишь? все мои платья уже уложены в этот чемодан;
Тюль, ленты и цветы в этой коробке; золотые украшения, запертые в моём шкатулке для драгоценностей... Мне придётся всё открыть, всё перевернуть вверх дном; а кучер может в любой момент прийти за вещами... Нет, нет — это совершенно невозможно!

_Джиу._ Хм! — что ж, если ничего не поделаешь — если это причинит столько неудобств
неудобство... Ну что ж, иногда стоит быть благоразумным...

_Луиза._ Ну же, это правильно.

_Джиу._ Что ж, я пойду на эту жертву.

_Луиза._ Да, ради меня, молодец!

_Джиу._ Да, ради тебя я постараюсь смириться с этим... Я пойду один.

_Лау._ (_в сторону, смеясь_). О! Я не ожидал _этого_.

_Луиза_ (_удивленно_). Что? ты уходишь?

_Джиу._ О! конечно!

_Луиза._ Но, боже мой! твоя одежда вся упакована!

_Джиу._ Полагаю, ее можно распаковать.

_Луиза._ Но сундуки заперты.

_Джиу._ Их можно открыть.

_Луиза._ Но понимаешь ли ты или не понимаешь, что таксист может позвонить в любой момент?

_Джу._ Пошли его к черту! Я сам с ним разберусь.

_Луиза._ О! Послушай, это просто ребячество, и я не собираюсь быть жертвой всех твоих прихотей и фантазий! Теперь, когда я чуть не убила себя, наводя порядок, собирая вещи, готовясь и всё такое... и я должна всё это снова испортить. Говорю тебе, я просто не буду этого делать! Я не чувствую себя готовой к этому, и говорю тебе, я не собираюсь открывать ни один сундук, — вот так! (_Ходит взад-вперёд._)

_Джиу._ Ты ничего не собираешься переделывать?

_Луиза._ Я не уверен.

_Giu._ Совершенно уверен?

_Луиза._ Абсолютно.

_Giu._ Тогда я так и сделаю. (_открывает багажник._)

_Лау._ (_aside_). Теперь все кончено!

_Luisa_ (_quickly_). Не надо! ты переворачиваешь все с ног на голову.

_Джиу._ Либо ты, либо я.

_Луиза._ Покончи с этим!.. Вот! — ничего не поделаешь — что можно сделать с сумасшедшим? Уйди с дороги, пожалуйста! Чего ты хочешь?

_Джиу._ Немного — рубашку, носки, белый жилет, чёрный галстук, сюртук, перчатки, цилиндр, носовой платок, булавку для галстука, одеколон — больше ничего!

_Луиза._ Помилуй нас! О! Бедняжка я!

_Джу._ Ах! и мои ботинки.

_Луиза._ Что-нибудь ещё? Лауретта, где ботинки? Подойди и помоги мне!

_Лау._ Они в зелёном сундуке в другой комнате!

_Джиу._ Франческо! (_Входит Франческо._) Немедленно иди в другую комнату
и посмотри, нет ли в зелёном сундуке пары лакированных ботинок.
(_Франческо уходит._) Ах, чёрт возьми! Я так и знал, что что-то забыл!

_Луиза._ О боже! Что ещё?

_Джу._ Ну конечно, мои другие брюки.

_Луиза._ Они же внизу, в коробке.

_Джу._ О, точно! Ты же не думаешь, что я пойду в этих? (_Входит
Франческо без ботинок._) Ну что там с этими ботинками?

_Фран._ Они там.

_Джиу._ Ну и что ты с ними сделал?

_Фран._ Они в зелёном чемодане.

_Джиу._ Ты их не принёс?

_Фран._ Ты сказал мне Слушай, если они были там, сэр, вы не сказали, что я
был вывести их.

_Giu._ Я должен сказать, что ты очень умный для своего возраста. (_ С
ироничным дружелюбием._) Возвращайся еще раз, мой дорогой мальчик, открой багажник,
достань вон ту пару лакированных сапог.... Вы знаете, кстати, что
лакированная значит? Это означает, что они никогда не были, скрытой в вас.... А
новая пара, которую ещё не надевали... Возьми их в руки и
принеси сюда, ко мне.

_Фран._ Мне и сундук тоже принести, сэр?

_Джиу._ А теперь скажи мне, что сказала твоя мать, когда увидела, что ты такой
идиот?

_Фран._ Она ничего не сказала, сэр, она заплакала.

_Джиу._ Очень хорошо! Что ж, ты можешь оставить чемодан в другой комнате.
(_Ходит взад-вперёд, пока Луиза и Лоретта распаковывают вещи, и
разговаривает сам с собой._) О! Я совсем не против того, чтобы в кои-то веки побыть одному... После двух лет брака...

Лау._ (обращаясь к Луизе_). Госпожа, на вашем месте я бы не отпустил его.
идти одному.

_Луиза._ О! он только шутит ... Моя дорогая девочка, если бы у меня не получится так
многие вещи....

_Giu._ Дай мне посмотреть ... кому я посвящаю свое внимание больше
особенности?... Решительно, здесь нет никого, кроме жены доктора....

_Луиза_ (_в сторону Лауретты_). Куда ты положила моё светло-голубое газовое
платье?

_Лау._ (_в сторону_). В другой сундук, сверху.

_Джу._ (_как и прежде_). Да, да; вот оно... жена доктора...
 После танцев я провожу её домой.

_Луиза_ (_обращаясь к Лауретте_). Просто открой другой сундук и достань моё
синее платье. (_Вслух, обращаясь к Джулиано._) Послушай, Джулиано, я всё
обдумала и... Думаю, я тоже поеду.

_Джу._ Но только подумай, дорогая, тебе придётся всё
перевернуть вверх дном и распаковать все коробки, которые ты упаковала.

_Луиза._ Неважно.

_Джиу._ Тогда, видишь ли, у тебя в этом сундуке платья, в той коробке тюль, цветы и кружева, а в этой — украшения...

 _Луиза._ Прекрати, негодница! Ты хочешь отомстить мне, но
это не поможет. Говорю тебе, я не против; я разберу всё и
иди... то есть, _если ты меня хочешь_!

_Джиу._ Ты хочешь меня? Как ты можешь в этом сомневаться? Но тебе придётся поторопиться.

_Луиза_ (_бежит к Лауретте_). О! Я сейчас буду готова, не волнуйся.
 Быстрее, Лауретта; просто бросай вещи куда угодно; неважно, куда, лишь бы ты могла добраться до моего платья.

_Джиу._ Давайте проясним ситуацию, дорогая жена. «Прямо» — это относительный термин, и когда речь идёт о дамском туалете, трудно найти чёткий стандарт, по которому можно судить. Ну что ж, — (смотрит на часы) — сколько времени вам потребуется?

_Луиза._ О! только подумайте! Четверть часа — максимум полчаса
большую часть.... Я уверен, что не возьму три четверти ... или, по крайней мере,
совсем чуть-чуть больше.

_Giu._ Ah! ах! ты прямо как адвокат Гольдони. Ну, попробуйте сделать
усилия, во всяком случае!

_Luisa._ О! не бойся, я не буду готова через минуту.

_Джу._ Я вот что сделаю: пока ты будешь одеваться, я лягу на кровать, чтобы немного отдохнуть... Так что, когда ты будешь готова, просто скажи мне... Я не задержусь ни на минуту. (_Уходит, но продолжает говорить за сценой._) Помни, я хочу, чтобы ты выглядела наилучшим образом. Какое платье ты наденешь?

_Луиза._ Синее газовое.

_Giu._ Все в порядке.

_Фран._ (_возвращаясь с сапогами_). Где хозяин?

_Лау._ В спальне. (_Уходит Франческо._)

_Фран._ (_за сценой_). Сэр!

_Джиу._ (_сонным голосом_). Оставьте меня в покое.

_Фран._ Сапоги здесь, сэр.

_Джиу._ Убирайся.

_Фрэн._ Но ты же сказал мне... (_Выходит на сцену, за ним летит подушка, брошенная Джулиано. Бормочет себе под нос_:) В конце концов, пословица права: «Не буди лихо, пока оно тихо».

_Луиза._ Право, в этом доме мы вряд ли умрём от меланхолии.
 Пойдём, Лоретта, помоги мне надеть платье.

 (Покидает Луизу и Лоретту._)

_ Фрэн._ Поскольку мне нечего делать, я, пожалуй, пойду к себе в комнату и немного посплю
. Ей-богу! По-моему, идет дождь. (Отходит, чтобы выглянуть в окно._)
Да, действительно, это хорошо! Интересно, как хозяйка ухитрится пойти на
эти танцы.

_луиза _ (_ внутри_). Франческо!

_Фран._ Да, мэм.

_Луиза._ Дождь идёт?

_Фран._ Боюсь, что да... Если позволите, мэм, я пойду в свою комнату.
Вы можете позвать меня, когда захотите.

_Луиза._ Да, да, вы можете идти. (_Франческо уходит._)

 (_Входит Каваллотто._)

_Кав._ Что это? Все было готово, и немедленно ... Тело
утро! что всё это значит?

_Луиза_ (_в глубине, Лоретта_). Мой добрый друг, мы идём на танцы.

_Кавалер._ И когда вы начнёте?

_Луиза._ Мы начнём позже.

_Кавалер._ Но это мне совсем не подходит, мадам! Вы знаете, что нам предстоит проехать
сорок миль? И я не хочу оказаться на дороге после наступления темноты.

_Джулиано_ (_внутри, просыпаясь_). Что там такое?

_Луиза._ О! Всё будет хорошо. Джулиано, не мог бы ты поговорить с Каваллотто?

_Джу._ (_как и прежде_). Ах! Каваллотто, это ты? Что тебе нужно? Мы начнём позже...

_Кэв._ Но, повторяю, всеми силами...

_Джиу._ (_в полудрёме_). Не беспокойте меня сейчас... Я заплачу вам дополнительно...
 Мы проедем два дня... Всё, что угодно, лишь бы вы ушли сейчас.

_Кав._ Ах! Если вы готовы остановиться на полпути, мне больше нечего сказать;
напротив, я рад этому, потому что у одной из моих лошадей болит...

_Джиу._ Ах! негодяй! (_Каваллотто уходит, пожимая плечами._)
А если бы мы захотели уйти в шесть, как бы вы выкрутились из
этой ситуации?... Ответьте!... Ах, вы глупец! Давайте посмотрим... как...
потому что нам придётся... Да, конечно! (_Засыпает._)

 (_Входит Луиза в вечернем платье, поправляя украшения._)

_Луиза._ Мой добрый Каваллотто… Ну вот, он ушёл. Тем лучше. Теперь я
должна позвонить Джулиано и узнать, что он собирается делать, если пойдёт дождь.

_Лау._ В конце концов, до дворца Манфреди всего несколько шагов.

_Луиза._ Это правда, но в любом случае пора его позвать, Джулиано!

_Джу._ (_внутри_). Что такое?

_Луиза._ Пора вставать.

_Джу._ Что за беспокойство! Я так хорошо спал.

_Луиза._ Ну же, поторопись!

_Джиу._ Скажи мне, Луиза, ты действительно решила пойти на этот утомительный танец?

_Луиза._ О, конечно! если ты не способна вывести из себя даже святого!

_Джу._ Успокойся, дорогая, я иду. (_Входит в халате. Садится в передней части сцены._) Послушай, пока я лежал там на кровати, моя дорогая, я серьёзно размышлял...

_Луиза._ Скажите правду и скажите, что вы прекрасно спали!

_Джу._ Может быть, но даже во сне разум продолжает свои
интеллектуальные процессы, и, как я уже сказал, я размышлял над вашими
разумными замечаниями...

_Луиза_ (_раздражённо_). Право, это уже слишком! Сначала ты чуть не довёл меня до белого каления!
я был не в себе, пока не решил пойти с тобой на танцы;
потом, когда я распаковал все свои коробки, приложил усилия, чтобы
одеться, и был почти готов, ты захотел... _Не_ будешь ли ты так любезен не
заходить слишком далеко в своей шутке?

_Джиу._ Довольно! давай совершим этот героический поступок! Франческо!

_Фран._ (_внутри_). Сэр?

_Джиу._ Иди сюда немедленно. (_Входит Франческо._) Возьми мои вещи и помоги мне одеться. (_Уходит в спальню в сопровождении Франческо._)

_Луиза._ О! эти мужчины! эти мужчины! все тираны и деспоты — даже лучшие из них! Пойдём! где мои браслеты?

_Лау._ На этот раз всё прошло хорошо!

_Луиза._ О! это ещё не конец... Если бы ты только знала... Я ужасно
боюсь.

_Лау._ Чего?

_Луиза._ Боюсь, я дала Джулиано не те брюки... те, что не подошли, и он так разозлился...

_Лау._ Те, что он швырнул в голову портному после первой примерки?

_Луиза._ Да, те...

_Джу._ (_изнутри_). Луиза!

_Луиза_ (_в сторону Лауретты_). Ах! разве я не говорила? (_Вслух._) Что такое?

_Джу._ Какие брюки ты мне дала?

_Луиза._ Я ... Я не знаю....

_Giu._ Это те, которые сшиты на заднице портного.... Я сохранила их из
благотворительности, но я никогда не собиралась их носить ... никогда!

_Луиза._ О! они не могут быть теми.

 (_ вХодит Джулиано из спальни._)

_ дЖиу._ Не могут? Говорю тебе, это та самая пара.

_ Луиза._ Но будьте уверены....

_Джиу._ В самом деле, убедила! Ну конечно, они одинаковые, и если ты не дашь мне другую пару, я не приду.

_Луиза._ И я говорю тебе, что у меня нет ни малейшего желания вытаскивать все вещи из другого чемодана... Это просто отговорки, чтобы заставить меня остаться дома. Но в любом случае...

_Джиу._ О боже! Ещё одна проповедь! Нет, нет, пожалуйста, тише. Я смирюсь и постараюсь вытерпеть... Франческо, мои сапоги! (Он надевает их в глубине сцены, повернувшись спиной к зрителям._) Боже, как они жмут!... Проклятый сапожник! Как я буду терпеть в таких сапогах? (Встает и ходит чопорно и неуклюже._)

_Луиза._ Еще одно оправдание!

_ ГИУ._ Извини! Говорю тебе, у меня такое чувство, будто мои ноги зажаты в тиски. Я
не могу пошевелиться.

_Луиза._ В конце концов, ты же не собираешься играть в теннис.

_Giu._ Ну, и что тогда? Если джентльмен не чувствует расположения к
принять участие в благородной игре в теннис, его нужно зашнуровать так, чтобы он не мог двигаться?

_Луиза_ (_сердито_). Короче говоря, я понимаю! Ты хочешь остаться дома?
Тебе не хочется идти на танцы? Ты хочешь пойти спать? Мы
останемся дома — мы не пойдём на танцы — мы _пойдём_ спать!

_Джу._ Имейте в виду, что я не принимаю вас на веру.

_Луиза._ Мне-то что до этого! Ну же, Лоретта, помоги мне снять
эти вещи!

_Джу._ Франческо, сними с меня эти сапоги! (_Уходит._)

 (_Луиза садится Р. с видом раздражения, а Лоретта начинает
 сними с неё головной убор._)

_Фрэн._ (_идёт за Джулиано_). Я действительно начинаю уставать от
этого дела.

_Луиза_ (_встаёт и идёт к двери комнаты Джулиано, Лауретта
следует за ней и по пути снимает с неё украшения_). Я всё равно говорю вам, сэр, что так со мной обращаться нельзя, и если вы снова выкинете со мной такой трюк, я знаю, что сделаю. (_Возвращается на авансцену и садится, за ним по-прежнему следует Лауретта._)

 (_Входит Джулиано, за ним Франческо._)

_Джу._ И что же, если не возражаешь, ты хочешь сделать? Это очень мило! Разве я виноват, что моя одежда и ботинки слишком тесны? Неужели я должен ходить как деревянная кукла — как слон — всю ночь, чтобы угодить тебе? Твои претензии поистине восхитительны! (_Уходит._)

_Марко_ (_за сценой_). Джулиано здесь? Можно мне войти?

_Луиза._ Входите.

 (_Входит Марко с зонтиком, в черном фраке._)

_Марко._ Мадам…

 (_Входит Джулиано в халате и тапочках._)

_Джу._ Марко, дружище, ты меня ищешь?

_Марко._ Именно.

_Луиза._ С вашего позволения... (_Уходит вместе с Лауреттой._)

_Марко._ Молодец! ты только что оделся.

_Джу._ _Как раз_ так — мы только что одевались. Что нового?

_Мар._ Новости в том, что идёт дождь, и в такую погоду ни одна из
дам не придёт на наш импровизированный приём. Поэтому мы решили
отправить за ними карету.

_Джиу._ Ну что?

_Мар._ Не очень хорошо. В нашей деревне не так-то просто найти карету.


_Джиу._ Я понимаю. Если бы это была повозка, то...

_Мар._ Однако мы нашли одну; прекрасную, вместительную карету на шесть
человек...

_Джиу._ Короче говоря, ковчег — как раз то, что нужно для этого вселенского
потопа. Ну и что тогда?

_Мар._ Хуже всего то, что мы не можем достать…

_Джиу._ Лошадей?

_Мар._ Именно. Хозяин продал их на прошлой неделе, чтобы купить…

_Джиу._ Сено?

_Мар._ Нет, чтобы купить упряжку волов.

_Джиу._ Ну, почему бы тебе не запрячь волов?

_Мар._ Как и ты — у тебя должна быть своя шутка. Послушай, вот что мы решили сделать. Здесь есть два таксиста; мы договорились с ними, что они подвезут дам на своих такси.

_Джиу._ Очень хорошо.

_Мар._ Поэтому я пришёл сообщить тебе, что через некоторое время они
Мы заедем за твоей женой и тобой — так что постарайся быть готовым.

_Джиу._ Но правда...

_Мар._ О! Нет никакой «правды», которая бы сработала. Если ты не поедешь на
такси, мы приедем за тобой с палкой.

_Джиу._ Нет, только не это. Синяки за синяки, я предпочитаю такси. Я
поеду.

_Мар._ С твоей женой, не забудь!

_Джу._ С моей женой.

_Мар._ До свидания. (_Уходит._)

_Джу._ До свидания.

 (_Входит Луиза, всё ещё в вечернем платье, за ней Лауретта._)

_Джу._ Итак, ты понимаешь, что тебе обязательно нужно идти!

_Луиза._ И поторопись. (_Смеётся._)

_Giu._ Francesco!

_Фран._ Вот и я.

_Джу._ Быстрее, я хочу одеться! (_Уходит._)

_Фран._ (_в сторону_). Теперь я окончательно разочарован!

 (_Уходит._)

_Джу._ (_в сторону_). Луиза, пожалей меня! Я снова окунаю ноги в
порок!

_Луиза._ Ради такого прекрасного дела можно вытерпеть что угодно!

_Джу._ (_в глубине_). Ах!... Чтоб тебя укусила бешеная собака!

_Луиза._ Что случилось?

_Джу._ Этот идиот Франческо только что наступил мне на ногу
своим ботинком на железном каблуке.

_Фран._ (_в глубине_). Прошу прощения, сэр, но не могли бы вы подумать
что это ты подставил мне подножку?

_Джу._ И повредил себе пятку, да?

_Лау._ (_смеясь_). Я думаю, мадам, что сцены, которые происходят в этом
доме, особенно сегодня вечером... Должен сказать, жаль, что люди не могут
посмотреть их в театре!

 (_Входит Джулиано в рубашке с короткими рукавами, за ним следует Франческо._)

_Джиу._ Вот он я, где мой галстук? (_Франческо протягивает ему галстук, и
он надевает его. Луиза смотрит на него, смеясь._) Ты смеёшься, да? — несчастная женщина!
 Ты смеёшься, потому что не можешь с первого взгляда понять серьёзность своего положения.
Положение мужа!.. Мой жилет! (_Франческо протягивает его._) Ведь нужно
рассчитывать все шансы... например, шанс на признание!

_Луиза._ Какое вам дело до признаний, сэр?

_Джу._ Мне нет никакого дела до признаний, но я мог бы сделать это — встать на
колени и всё такое — и тогда... Мой фрак! (_Франческо протягивает его, как и прежде._)... Дай мне булавку для галстука. (_Луиза приносит ему булавку._) Будь
так добра, воткни её за меня, хорошо? Но смотри, не проколи меня насквозь,
поняла?

_Луиза._ А теперь пусть такси подъезжает, когда захочет, — мы все готовы!

_Джиу._ Да, жертва готова к жертвоприношению! Только представьте себе!
 Мои ноги так онемели и отмерли, что я мог бы быть китайцем — остатком русской армии — выжившим после Березины! А потом мне пришлось бы подниматься по лестнице в этих самых ботинках и в конце концов танцевать мазурку с дочерью мэра!

 (_Входит Марко._)

_Мар._ Можно войти?

_Джу._ О! Это ты? Мы уже готовы!

 (_Луиза надевает шаль и капюшон с помощью Лоретты. Джулиано берет шляпу и перчатки._)

_Мар._ Я сама пришла, потому что…

_Джиу._ Спасибо, что позаботился обо мне, дружище. Пойдём, Луиза.
(_Даёт ей руку._)

_Мар._ Но — постойте!

_Луиза._ Что такое?

_Мар._ Мне очень жаль... Но я должен...

_Джиу._ Но в чём дело?

_Мар._ Один из двух извозчиков, на которых мы рассчитывали, уехал, ... а другой...

_Луиза._ Это наш Каваллотто; он ведь здесь?

_Мар._ Но одна из его лошадей больна, и её нельзя запрячь. Дождь
продолжает лить как из ведра; и, поскольку мы поняли, что ничего не поделаешь, мы решили отказаться от танцев и устроить их, когда вы приедете в следующий раз.

_Луиза._ Значит, танец...

_Джу._ Его нет?

_Мар._ Его нет. Я пришёл извиниться перед вами, мадам, а теперь
мне нужно бежать домой, переодеться, потому что я мокрый, как утонувшая
курица. Мадам, Джулиано, старина, желаю вам спокойной ночи и
приятного путешествия. (_Уходит._)

 (_Джулиано и Луиза стоят, взявшись за руки, и комично смотрят друг на друга._)

_Лауретта_ (_обращаясь к Франческо_). Пойди и скажи повару, чтобы он подал ужин.

_Франческо._ Хорошая идея. (_Уходит._)

_Джу._ (_оглядываясь_). Великолепная комната, не так ли?

Луиза (_ которая сняла накидку, подражая ему_). Великолепно
освещена.

ГИУ._ Дамы в большом количестве.

_Луиза._ Множество джентльменов.

_Giu._ (смотрит на Луизу_). Смотри, смотри, как любезна моя жена с
мэром!

_Luisa_ (смотрит на Джулиано_). Посмотрите, как мой муж любезничает с женой
доктора!

_Джу._ Мадам, не окажете ли вы мне любезность и не станцуете ли со мной польку?

_Луиза._ С превеликим удовольствием, сэр.

_Джу._ (_обращаясь к Лауретте и Франческо, которые стоят в глубине сцены и смеются_). Оркестр! — полька!

 (_Лауретта поёт польку, Франческо берёт бас. Джулиано и Луиза
делают несколько шагов вместе._)

 (_Входит кухарка в белом колпаке и фартуке._)

_Кухарка._ Ужин подан.

_Джу._ Ну что, пойдём ужинать?

 (_Уходят._)

 (_Занавес._)

 _Паоло Феррари_




 _ЗАТЕРЯННЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬ._
 ИЗ КОМЕДИИ «CORVI» («ПАдальщики»).


Бертрандо, редактор «Демоса», и Серпилли, издатель, только что получили известие о смерти своего друга Арганти, который отправился в исследовательскую экспедицию в Судан.

_Бертрандо._ Я только что отправил подтверждение этой печальной новости. Бедный
Арганти! Эта внезапная потеря совершенно выбила меня из колеи. Очень хорошо выставлять напоказ отсутствие чувств и притворяться циником, но
когда молния ударяет прямо у твоих ног...

 _Серпилли._ Именно так; но, _я_ говорю, что за безумная идея заставила его
пойти и погибнуть там? В пятьдесят-то лет! Разве не было
достаточно безрассудных молодых людей, стремящихся открыть новые возможности, новые
ресурсы для торговли, для промышленности, для африканского народа, который,
кстати, любит нас так же, как люди любят дым, застилающий им глаза?..
Разве ему не было хорошо здесь, в этом очаровательном доме, с лучшей из жён? Нет, сэр! Должно быть, он суёт нос в чужие дела!

_Бер._ Ты забываешь, сколько лет он путешествовал, и любовь к
науке...

_Сер._ Можно было бы пережить это, если бы несчастье коснулось только
мертвых, но оно затрагивает и живых!

_Бер._ Серпилли!

_Сер._ Мой дорогой друг, тебе хорошо говорить, но я взялся за полное иллюстрированное издание всех его путешествий... Шестьдесят тысяч франков, понимаешь? Я разорен!

_Бер._ Ты думаешь, сейчас подходящее время...

_Сер._ Да, да, конечно, я оплакиваю его, я глубоко скорблю, но кто вернёт мне мои шестьдесят тысяч франков? Это крах — это
банкротство!.. О! Кто бы мог подумать? И это должно было случиться со мной,
со мной, из всех людей на свете!

_Бер._ Ну же, покончим с этим! Кто мешает вам продолжить выпуск? Конечно, труды Арканти не утратили своей ценности из-за
смерть?

_Сер._ Какой интерес может представлять его экспедиция в Палестину,
состоявшаяся двадцать лет назад, теперь, когда люди могут отправиться туда на
экскурсию и путешествовать по железной дороге? Нужно что-то другое, чтобы
удовлетворить любопытство публики, которая в наши дни прекрасно знакома с
Афганистаном, Зулулендом, Басутолендом, — не говоря уже о путешествиях к центру
Земли, на морское дно и на Луну! Мои
бедные шестьдесят тысяч франков!.. Если бы он был жив, всё было бы не так
плохо. С Обществом взаимного восхищения, о котором пишут в модных журналах
если бы он знал, как встать, что-то можно было бы сделать. Но теперь, когда Арканти
мертв, кто станет тратить время на его восхваление? Вы будете полностью
заняты тем, чтобы воспитать какого-нибудь нового гения — одного из тех
поразительных и могущественных, которые каждую четверть часа открывают
новые горизонты для сердца и разума, для науки и своей страны! А я буду
принесён в жертву!

_Бер._ Вы оба неблагодарны и ошибаетесь. Вы заработали довольно приличную сумму на работах нашего бедного друга, которые мы рекламировали для вас по сниженным ценам и описывали в специальных статьях!

_Сер._ Ну вот, я потратил всё на рекламу нового издания, а теперь, когда я уже готов пожинать плоды разумной рекламы, всё рушится из-за смерти — единственного, на что я не рассчитывал.

_Бер._ Серпилли! Серпилли!

_Сер._ Этого достаточно, чтобы вызвать приступ желтухи! Если бы Арганти
хотя бы ограничился написанием пары томов!.. Нет, сэр! Двадцать семь!

_Бер._ Неужели из корыстных побуждений вы хотите, чтобы научное и
литературное наследие нации было утрачено?

_Сер._ Вы смеётесь надо мной. Вы совершенно правы; я был идиотом.

_Бер._ Я уважаю убеждения каждого.

 * * * * *

 _Серпилли, Беррандо, Геронт (бальзамировщик). Входит Франческо._

_Франческо._ Телеграфист только что принёс эти шесть
телеграмм.

_Сер._ Дайте их мне.

 (_Франческо отдаёт их и уходит._)

_Сер._ (_открывает телеграммы и читает_). Независимая либеральная
демократическая ассоциация — синдикат — ассоциация учеников
 часовщиков — трибунал — префект... «Невыразимое горе» — «скорбь
Человеческий род» — «слова бессильны».... (_Бросает телеграммы на стол._)
«В великих несчастьях трепещет сердце великих народов»....

_Пер._ (_торопливо входит_). И всех великих художников.

_Гер._ Скульптор Перальти, дорогой друг, один из наших товарищей.

_Сер._ (_обращаясь к Перальти_). Вы тоже слышали?

_Пер._ Я прочитал около двадцати или тридцати телеграмм, расклеенных на
углах улиц, и сразу же поспешил сюда, чтобы представить вдове
этот проект памятника, который будет воздвигнут в честь её мужа.

_Сер._ Вы уже подготовили его?

_Пер._ Художник никогда не позволяет застать себя врасплох.

_Гер._ У вас талант гения!

_Пер._ (_разворачивает лист бумаги, который держит в руке, и
даёт его Геронте_). Видите, большой пьедестал с тремя ступенями — два
спящих льва в манере Кановы — кубический гранитный блок, который имеет
философское значение. Статуя сидит на курульном кресле...
Только взгляните на тонкость, диапазон, _тональность_, глубину
_всего ансамбля_!

_Сер._ Но ведь это рисунок, который вы сделали для профессора Джулини.

_Гер._ (_передавая рисунок Серпилли_). Я думал, что уже видел его
выставлялся как проект памятника генералу Квебрантадору.

_Сер._ (протягивает его Перальти_). Вовсе нет. Говорю вам,——

_Гер._ И я утверждаю——

_Per._ Успокойтесь, джентльмены. Художник любого стиля бросается прочь
его идея так же гениальна, как только его вдохновляет гений.... Тогда она послужит своей цели.
когда цель станет очевидной. (_ Разворачивает рисунок._)

_Гер._ Браво! Я придерживаюсь точно такой же теории в отношении своей науки. Я готовлю кислоты...

 (_Входит Франческо._)

_Фран._ Что это такое, синьор Серпилли? Только посмотрите, какая куча
телеграмм!

_Сер._ Отлично! Пойди и скажи синьору Беррандо.

_Фран._ (_кладет телеграммы на стол_). О! кстати, я
забыл... Что случилось с моей головой?... Там снаружи фотограф,
который будет настаивать на встрече с хозяйкой.

_Сер._ Проводи его. (_Франческо уходит._)

_Пер._ Дайте мне только 50 000 франков, и у Арганти будет самый
характерный памятник эпохи!

 (_Входит фотограф со своей камерой._)

_Сер._ Что вам угодно, сэр?

_Фото._ Я видел все эти телеграммы. Все они были в ужасном состоянии
в замешательстве, спрашивая, кто такой Арганти... Наведя справки, я поспешил сюда со своей камерой и теперь прошу вас об одолжении — сфотографировать портрет прославленного Арганти...
 Прошу прощения, как его звали?

_Сер._ Этторе.

_Фото._ ... Портрет бедного Этторе. Я гарантирую, что это произведение искусства
будет иметь огромный успех! Я также собираюсь сделать
фотографии его спальни, кабинета, чернильницы, фасада дома —
всего! — и разместить их во всех газетах.

_Сер._ (_пожимая ему руку_). Я благодарю вас от имени
семьи. Чествовать благородных усопших — это не только заслуга, но и
долг: долг, который мы здесь выполняем.

_Гер._ Я один ничего не могу сделать... Ах! Синьор Серпилли!

_Сер._ Раз уж нас собрало здесь общее чувство деликатности,
давайте предпримем шаги, чтобы донести до публики осознание
величия нашей потери. (_Звонит в колокольчик._)

_Фо._ Бедный Этторе!

_Пер._ Бедняга, дорогой мой!

_Гер._ Мой бедный друг!

_Сер._ Что ж... (_После паузы потирает руки._) Все мы смертны.

 _К. Лотти._




 _ДУХ ПРОТИВОРЕЧИЯ._


 Пандольфо._ Это недопустимо! Они делают это нарочно, чтобы свести меня с ума!

_Паоло Галанти._ Кто вас разозлил, синьор Пандольфо?

_Пан._ Кто? Кто-нибудь спрашивает? Моя жена и дочь... Что? Кого я вижу? Тебя, Бенини!

_Бен._ Так ты сразу меня узнал? Я думал, ты совсем меня забыл.

_Пан._ Нет, сэр, я вас не забыл. Разве я из тех, кто забывает старых
друзей?... Ведь мы действительно старые друзья.

 (_ Они сердечно пожимают друг другу руки._)

_Ben._ Действительно! Двадцать лет——

_ Пан._ Нет, не двадцать лет; восемнадцать или девятнадцать.... Раньше мы часто виделись
ты помнишь друг друга?

_Бен._ А я нет?

_Пан._ Мы часто спорили, потому что у тебя очень противоречивый характер
.

_Бен._ Я?

_Пан._ Ты бы стал это отрицать?

_Бен._ Ну, нет, в те дни я был молод и порывист, и у меня было мало здравого смысла — или вообще не было.

_Пан._ Это не так, ты не был совсем лишён здравого смысла...
Это правда, у тебя были свои маленькие причуды, но, в конце концов...

_Ben._ И ты никогда не обращал ни малейшего внимания на мои слова....

_Pan._ Это неправда! Я всегда заботился о вас — я всегда питал к вам величайшее уважение.
Уверяю вас; и мне доставляет большее
удовольствие, чем я могу выразить, снова видеть вас здесь.

 (_ Они снова пожимают друг другу руки._)

_Pao._ (_aside в Benini_). Мое слово! Я еще никогда не видела его получите
ни один так хорошо!

_Пан._ Вы должны прийти к моей жене.

_Бен._ Я не знаю, захочет ли синьора Анжелика
принять меня после стольких лет разлуки.

_Пэн._ Конечно, она это сделает! Я за это отвечаю! Как же, ведь она моя близкая подруга! И всё же она делает всё возможное, чтобы противоречить мне и противостоять мне, эта женщина! У неё неплохой характер — я бы так не сказал, но это своего рода извращённый юмор. Только представьте, что в этот самый момент, когда все присутствующие здесь гости соберутся в этих комнатах, она не могла найти лучшего способа провести время, чем отправиться на долгую прогулку по пляжу. Она никогда не показывается на людях, продолжает избегать общества — я называю это безумием!..
У нас есть дочь, и если так будет продолжаться, как мы сможем устроить её в жизни?

_Пао._ О! Что касается этого, юная леди не может не найти…

_Пань._ Что?! Ты тоже собираешься мне перечить?

_Пао._ Нет, конечно же, нет! Только, раз уж дамы собираются выйти, если вы позволите, я бы хотел сопровождать их часть пути.

_Пан._ Хм!

_Пао._ Я сейчас схожу за шляпой и зонтиком.

_Пан._ (_в сторону_). Какой он зануда — вечно путается под ногами!

_Пао._ (_в сторону Бенини_). Синьор Пандольфо, кажется, очень
уважает вас.

Бен._ (обращаясь к Паоло). Совершенно верно; было время, когда я мог заставить
его делать все, что я хотел.

_Пао._ (_ как раньше_). Сделай, как хороший парень, одну вещь для меня, скажи
пару слов в мою пользу.

_Ben._ (_ditto_). В вашу пользу? Все в порядке! Это только то, что я
задумал.

_Pao._ (_ditto_). Спасибо!

_Бен._ (_тоже_). О! вам не за что меня благодарить.

_Пао._ (_тоже_). Я скоро вернусь. (_Уходит._)

_Бен._ (_в сторону_). Теперь я займусь его делами. (_Пандольфо._) Я
понимаю, почему вы разрешили этому молодому человеку проводить вашу жену и
дочь.

_Pan._ Я никогда не давал ему разрешения. И что ты понял?

_Ben._ Галанти - дружелюбный парень——

_Pan._ Ничего подобного!

Бен._ Остроумный.

_Пан._ Видишь ли ты в _ нем_ хоть каплю остроумия?

_Бен._ Симпатичный——

_Пан._ Щеголеватый дурак!

_Бен._ Вежливый——

_Пэн._ Слишком сильно. Этот парень со всеми соглашается.

_Бен._ Он был бы зятем, как раз по твоему вкусу. Я бы,
но...

_Пэн._ Зять, будь я проклят! Если ты не прекратишь, я буду вынужден
выражаться так, что пожалею об этом!

_Бен._ Ну, не сердись... Все считают, что он собирается жениться на твоей дочери.

_Пан._ Тогда он может посвистеть ей. Муж моей Элизы должен быть
молодым человеком с мозгами, а этот ваш Галанти — дурак.

_Бен._ Ну, не совсем так.

_Пан._ Так и есть! Мне нужен человек с характером, а этот болван — не более чем флюгер!

 _Витторио Берсецио._




 ПРАВДА.

 [Паоло Севери влюблён в свою кузину Эвелину, за которой, как он не знает, ухаживает его старый школьный товарищ Адольфо Брига. Брига
намеренно подстрекает своего соперника, который родом из деревни и не привык к
 общество, думая, что он обязательно выставит себя на посмешище и потерпит неудачу. Чтобы лучше осуществить этот план, он притворяется, что увлечён Грациозой, дочерью президента Манлио, которая гостит в доме родителей Эвелины. Паоло, по своей простоте, делает всё возможное, чтобы помочь Адольфо, ходатайствуя за него перед синьорой Верекондой, матерью Грациозы, дамой, чья любовь к восхищению пережила её молодость и которая приняла ухаживания Бриджи как дань уважения себе.]


 _Сцена — гостиная в доме адвоката Сципиони, с
 открывая дверь в сад. Адольфо и Vereconda сидя, в
 разговор. Введите Паоло из сада просто как Адольфо поцелуи
 Силы Vereconda это._

_Paolo_ (_aside_). “Если вы хотите трости, вы должны пойти к продавцу трости; если
вы хотите дочь, вы должны быть любезны с
матерью”.[28]

_Вереконда_ (обращаясь к Адольфу). Не волнуйся.... Он не мог
этого видеть.

_Пао._ Я помешал?

_Вер._ Ты думаешь ...?

_Пао._ Я только что зашла за томиком стихов моей тети.... Вот
это. Мне очень жаль, что моя тетя выставляет себя на посмешище, говоря
публиковать такие стихи, в которых даже синтаксис и орфография
неправильные! Я уж было хотел сам ей об этом сказать...

_Адольф._ (_в сторону Паоло_). Так ты бросил Эвелину? Молодец!

_Паоло._ (_в сторону_). Молодец, конечно! Это был не _мой_ выбор!

_Адольф._ (_в сторону_). Но, конечно, это отличный военный манёвр! Женщина, к которой взывают, отвергает, а к которой не взывают, пренебрегает! Останься здесь вместо меня.

_Пао._ (_в сторону_). Нет, конечно!

_Адольф._ (_в сторону_). Да, конечно! Я пойду и искусно поговорю за тебя в другом квартале и быстро всё улажу!

_Пао._ (_в сторону_). Но...

_Адольф._ (_в сторону_). Я буду бить в большой барабан ради тебя, вот увидишь! Отпусти меня!

_Пао._ (_в сторону_). Хорошо. Иди!

_Адольф._ (_в сторону Вереконды_). Я снял с него все подозрения... Я ухожу, чтобы всё было в порядке. (_Громко._) Вы меня извините, синьора Вереконда?

_Ver._ Поступай как знаешь——

_Pao._ И возьми вместо меня вот это ... что ж, назовем это стихами. Не
Винченцо, упокой господь его душу, назвал бы их “некультурными, грубыми
песнями, которые заставили покраснеть почитаемые лица Аполлона
и Муз”.

_Вер._ (_ Адольфо, в сторону_). Кто, черт возьми, был этот дон Винченцо?

_Адол._ (_обращаясь к Вереконде_). Кто знает?... А! Я понял:
школьный учитель в Борго-ди-Кастелло! (_Exit._)

_Ver._ (_aside_). Как всегда сразу узнаешь деревенщину!

_Пао._ (_азиде_). Какой замечательный друг этот Адольфо! И теперь, когда я
с матерью его Грациозы, могу ли я оказать ему услугу? Я был бы
неблагодарным, если бы не попытался; но я тоже настоящий друг.

_Вер._ (_в сторону_). Он выглядит так, будто только что
вышел из-под плуга.

_Пао._ Мадам...

_Вер._ Сэр?...

_Пао._ Если вы позволите ... если я вам не надоем ... могу я остаться и
поговорить с вами немного?

_Вер._ Прошу вас, садитесь.

_Пао._ Занять место моего друга — непростая задача.

_Вер._ (_в сторону_). Как отвратительно он выражается!

_Пао._ Таких, как он, очень мало; он человек, которого все любят особенно со стороны матерей девушек...

_Вер._ (_в сторону_). Мог ли он что-нибудь заметить?

_Пао._ Ему очень повезло, но он этого заслуживает...

_Вер._ (_в сторону_). Должно быть, он заметил. (_Вслух._) Я не понимаю...

_Пао._ Послушайте, у Адольфо нет от меня секретов... Как это может быть?
Мы дружим с детства...

_Вер._ К чему вы клоните?

_Пао._ К тому, что бедный старик открыл мне своё сердце
и, в частности, сказал, что вы склонны относиться к нему с симпатией.

_Вер._ Позор! Так прямо и сказать!

_Пао._ И он надеется... да, я говорю, надеется, что вы удовлетворите его просьбу.

_Вер._ (_вставая_). Чего он хочет от меня?

_Пао._ Как же — от такой любящей матери, как вы, — чего же ещё, как не руки вашей дочери?

_Вер._ Что вы скажете?

_Пао._ Поверь мне, нет молодого человека, более достойного обладать ею. Он
любит её — преданно любит, но бедняга нуждается в поддержке — в
защите... О, возьми его под своё покровительство!

_Вер._ (_сдерживая раздражение_). Ах!.. под моё покровительство?

_Пао._ Я уже дал ему понять, как поступить правильно. «Если вам нужны трости, вы должны пойти в магазин тростей...»

_Вер._ (_в сторону_). Вы и ваши трости!

_Пао._ Мать, достигшая определённого возраста...

_Вер._ (_в сторону_). Определённого возраста!!

_Пао._ Я говорю, что такая мать, как вы, не должна думать ни о чём, кроме того, чтобы
обеспечить своей дочери безбедное существование перед смертью...

_Вер._ (_в сторону_). Перед смертью!!!

_Пао._ Особенно такая хорошая мать, как вы. Что вы скажете, а?
Вы будете на его стороне?

_Вер._ Я буду... Я буду... поступать так, как велит мне совесть!..
(_В сторону._) Предатель! — Влюблен в Грациозу... Это и было причиной его внимания ко мне?

_Пао._ И смогу ли я дать моему другу хоть какую-то надежду?

_Вер._ Ну да... да... дай ему... что ты там думаешь...
(_В сторону._) В определённом возрасте!... Прежде чем она умрёт!... (_Громко._) Прошу
прощения... (_В сторону._) Только дайте мне добраться до вас!... (_Громко._) Надеюсь
увидеть вас позже. (_Уходит._)

_Пао._ Честное слово! если Адольфо — настоящий друг, то я — ещё один; если он
бил в большой барабан ради меня, то я, конечно, изо всех сил трубил в его
трубу.

 _Акилле Торелли._




 _ПАСКВИН._

[Иллюстрация]


 Один из видов остроумия и юмора, в котором итальянцы всегда преуспевали, — это
экспромт-эпиграмма — язвительный комментарий в стихах о текущих событиях.
 Язык изобилует рифмами и легко поддаётся метрическому оформлению; и редко можно встретить итальянца, каким бы необразованным он ни был, который не смог бы сложить несколько строк, хотя бы сносных.  Любое семейное событие — свадьба, крещение или смерть — обязательно вызовет шквал сонетов от друзей и знакомых; а по особым случаям эти произведения публикуются в виде сборников. Большинство из них действительно
скучно читать, но сатирические стихи, навеянные общественными событиями
часто бывают достаточно забавными, хотя иногда настолько специфичными, что не имеют особого смысла или интереса для посторонних. Многие из них,
переведённые на следующих страницах, написаны на латыни, но знание этого языка было достаточно распространено в Риме, чтобы сделать их почти такими же популярными, как стихи на разговорном языке; и следует помнить, что любой
итальянец, претендующий на хоть какую-то культурность, может довольно неплохо написать несколько латинских элегий. По крайней мере, так было при _старом режиме_, когда образование было почти исключительно
классическим.

Эта склонность к сатирическим комментариям сдерживалась, но никогда полностью не подавлялась цензурой _ancien r;gime_. В папском Риме она нашла выход в лице Пасквина, откуда слово _Pasquinade_ перешло в большинство европейских языков. Что касается Пасквина и эпиграмм, автором которых он стал, мы не можем не процитировать «Римскую одежду» Стори[29]

«Единственный тип настоящего римского юмора, который сохранился после смерти
Кассандрино, — это Паскуино. Он — общественный сатирик, который высмеивает
любые нелепости и оскорбления. Он сидит там
Его пьедестал позади Палаццо Браски — изуродованный торс, который во времена своей славы был частью благородной группы, изображавшей, как
предполагается, Менелая, уносящего с поля боя мёртвое тело Патрокла... Что бы ни было изображено на этой некогда прекрасной, а теперь разрушенной работе, она не менее знаменита под своим современным названием.
 Паскуино теперь является рупором самого язвительного римского остроумия.

«Спутником и соперником Паскина в первые дни был Марфорио. Это
была колоссальная статуя, изображавшая бога реки, и получившая своё название
с Марсова форума, где он был найден в XVI веке.
 У Паскина были и другие друзья, которые участвовали в его сатирических
_conversazioni_ и вели с ним диалоги. Среди них был
Мадам Лукреция, чью разрушенную фигуру до сих пор можно увидеть возле церкви Святого Марка, за Венецианским дворцом; Фаччино, или привратник, который до сих пор опорожняет свою бочку на Корсо, хотя его ум иссяк; аббат Луиджи из Палаццо Валле; и потрёпанный Баббуино, который до сих пор присматривает за своим фонтаном на Виа-дель-Баббуино и дал ему своё имя
на улицу, но теперь утративший черты лица и голос.
Марфорио, однако, был главным оратором рядом с Паскеном, и он до сих пор
иногда вступает с ним в сатирический диалог. Раньше между ними была
постоянная борьба за остроумие; и пасквиль от Паскуина был
уверен, что Марфорио ответит. Но в последние годы Марфорио был заключён в тюрьму Кампидольо и, как и многие другие свободомыслящие, заперт и лишён права говорить, так что Пасквин всё делает по-своему. Во время революции 1848 года он подружился
с Доном Пирлоном и печатал его сатиры. «Il Don Pirlone» — так назывался римский «Шаривари» того времени. Он выходил ежедневно, кроме праздничных дней, и был очень либеральным в политическом плане, а также крайне враждебно настроенным по отношению к «Папалини», французам и австрийцам. Карикатуры, хотя и грубо исполненные, были полны юмора и задора и убедительно доказывали, что сатирический огонь, которым всегда славился Рим, хотя и тлел, всегда был готов вспыхнуть. Возьмём, к примеру, карикатуру, которая появилась
15 июня 1849 года. Папа Римский изображен здесь во время
отправления мессы. Французский генерал Удино выступает в роли
прислуживающего священника, стоящего на коленях у подножия алтаря и
держащего папские облачения. Колокол, возвещающий о начале мессы, — это
императорская корона. Группа военных офицеров окружает алтарь, за
ними — ряд штыков. Свечи на алтаре имеют форму штыков... На подошве одного из сапог Удино написано «Accomodamento Lesseps», а на другом — «Articolo V. della Costituzione», что показывает, что он топчет
не только на соглашении, заключённом Лессепсом с римским триумвиратом 31 мая, но и на французской конституции, пятая статья которой гласит: «Французская Республика никогда не использует свои силы против свободы какого-либо народа».[30] Под картиной надпись: «Он начал службу с мессы, а закончил бомбами».

«2 июля 1849 года французы вошли в Рим, и «Дон Пирлоне» был
издан в последний раз. На гравюре в этом номере изображена
обнажённая женская фигура, лежащая безжизненно на земле, с колпаком свободы
на её голове. На ближайшем навозном куче громко кукарекает петух, в то время как
французский генерал засыпает тело землёй. Под ним написаны эти
знаковые слова: «Но, дорогой мистер Гробовщик, вы так уверены, что она мертва?»

«В тот день Дон Пирлон умер, и все его работы были конфискованы. Некоторые,
однако, всё ещё существуют, ревниво оберегаемые в тайных убежищах, и
о них говорят шёпотом; но если вам любопытно, вам может повезти
и вы сможете купить экземпляр за 30 или 40 римских скуди.

«Впервые мы знакомимся с Паскином как с заброшенным,
бескостный фрагмент античной статуи, который служит мишенью для мальчишек, бросающих в него камни, а также для других пращей и стрел, приносящих несчастье. Рядом с ним живёт портной по имени Паскуино, искусный в своём ремесле и ещё более искусный в своих эпиграммах. В его магазине многие
_литераторы_, прелаты, придворные и городские умники встречались, чтобы
заказать себе мантии и платья, посудачить о скандалах, обсудить
репутации и скоротать время. Юмор Паскуино был заразителен, и в его магазине
было произнесено столько остроумных эпиграмм, что он стал знаменитым. После
После смерти Паскуино, когда чинили улицу, возникла необходимость убрать
старую статую, вкопанную в землю неподалёку, и, чтобы она не мешала,
её поставили рядом с его лавкой. Тогда люди в шутку сказали,
что Паскуино вернулся, и статуя получила это прозвище, которое
сохранилось до сих пор. По крайней мере, так пишет Кастельветро в
своей книге, опубликованной в 1553 году... Как бы то ни было, нет никаких сомнений в том, что вскоре появился обычай прикреплять к статуе любую карикатуру, эпиграмму или сатирические стихи, автор которых хотел остаться неизвестным, и
притвориться, что это была _паскуината_. С этого времени Паскуино становится
известным и влиятельным. Его язык никогда не подчинялся. Он обо всём
имел своё горькое мнение. Тщетно правительство пыталось его подавить. Однажды
он едва не был брошен в Тибр Адрианом VI, который был глубоко оскорблён
некоторыми его сарказмами, но его спасла от этой участи мудрость
испанского легата, который серьёзно посоветовал
Папа не должен этого делать, иначе он научит всех лягушек в
реке квакать по-паскунски. В связи с различными попытками
«Умолкни, — говорит он в эпиграмме, адресованной Павлу III, —

 «Велики были суммы, которые когда-то платили поэтам за их песни;
 сколько ты, о Павел, дашь мне за то, чтобы я молчал?»

 В конце концов, его популярность стала настолько велика, что все эпиграммы, хорошие или плохие,
были посвящены ему. Он возражал против этого, восклицая:

 «Увы! самый заурядный переписчик приписывает мне свои стихи;
 Теперь каждый осыпает меня своими жалкими пустяками».

 Это увещевание, по-видимому, возымело хороший результат, потому что вскоре после этого он говорит:

 «В Риме нет человека лучше меня; я ни от кого ничего не требую.
 Я никогда не был многословен; вот я сижу и молчу».

 Насколько мне известно, в последние годы не было составлено ни одного сборника изречений Пасквина, и лишь кое-где их можно найти в книгах или в «скрытых скрижалях мозга». Но в 1544 году был напечатан том из 637 страниц под названием «Пасквиллий Том».
Дуо, в котором среди множества эпиграмм и сатирических произведений, взятых из разных
источников, сохранилось значительное количество настоящих пасквилей. Этот
том сейчас очень редок и дорог, большинство экземпляров было сожжено
в Риме и других местах из-за множества содержащихся в нём сатирических выпадов
против Римской церкви; настолько редких, что знаменитый учёный
Даниэль Гейнсиус считал свою копию уникальной, о чём он написал на форзаце:

 «Рим предал огню моих братьев — я, единственный феникс,
жив — Гейнсиус купил за сто золотых».

 Однако в этом он ошибался. В настоящее время известно о существовании нескольких других копий.

«Эта коллекция была отредактирована Цецилием Секундом Курио, пьемонтцем,
который, будучи реформатором, подвергся преследованиям, конфискации, изгнанию
и тюремному заключению инквизиции. От последнего он сбежал, и
проводя последние дни в изгнании в Швейцарии, он напечатал этот том
и разослал его, чтобы преследовать своих врагов и фанатичных оппонентов.
Главной целью книги было атаковать Римская церковь, а некоторые из
фельетоны, по-видимому немецкий, и, возможно, от руки
друзья. Очень жаль, что не существует другой такой коллекции.
И поскольку столь большой успех сопутствовал замечательным коллекциям
«Можно надеяться, что вскоре найдётся какой-нибудь компетентный итальянец, у которого хватит духу и терпения собрать пасквиляды более современных времён.

 «Самые ранние пасквиляды были направлены против папы Борджиа Александра VI. (Секста), о бесчестии которого едва ли можно написать. О нём говорит Пасквин:

 «Секст Тарквиний, Секст Нерон — Секст и этот;
 Semper sub Sextis perdita Roma fuit.’

(Всегда при Секстенах Рим был разрушен.) Опять же, намёк на
Тот факт, что он добился избрания путём грубейшего подкупа и, как
выразился Гвиччардини, «заразил весь мир, продавая без разбора святые и мирские вещи», — говорит Паскуино:

 «Александр продаёт ключи, алтарь, Христа:
 тот, кто купил их первым, имеет полное право продавать».

Здесь также есть ещё одна жестокая эпиграмма на папу Борджиа, относящаяся к
убийству его сына Джованни, герцога ди Гандия. Его брат Чезаре,
герцог ди Валентино, убил его ночью и бросил тело в Тибр,
откуда его выловили на следующее утро.

 «Чтобы мы не подумали, что ты не ловец людей, о Секст,
 смотри, ты ловишь сетями своего собственного сына!»

«Во время короткого правления Пия III, по-видимому, не было написано ни одной эпиграммы, достойной упоминания; но Юлий II, воинственный, вспыльчивый, порывистый солдат, навлекал на себя постоянный огонь Пасквина. Намекая на историю о том, что, выводя свою армию из Рима, он бросил ключи от
Петра в Тибр, сказав, что отныне будет полагаться на меч Павла, Паскин,
просто повторяя его необдуманные слова, говорит:

 «Поскольку ключи от Петра не могут принести никакой пользы в битве,
 Меч Павла, возможно, может пригодиться».

 И снова, имея в виду бороду, которую Юлий первым из
пап сравнительно недавнего времени стал носить:

 «Борода Павла и меч Павла — я бы хотел иметь всё, что
принадлежит Павлу.
 Что касается этого Петра, то он мне совсем не нравится».

Но из всех эпиграмм на Юлия ни одна не является такой суровой и яростной, как эта:

 «Юлий в Риме — чего же не хватает? Боги, дайте нам Брута.
 Ибо всякий раз, когда в Риме Юлий, город обречён!»

 Если к Юлию Паскин был суров, то к своим распутным и
продажный преемник, Лев X, который зарабатывал на свои пороки продажей кардинальских шапок и индульгенций. Многие из этих эпиграмм слишком грубы, чтобы их можно было перевести; вот одна из них, более приличная, если не менее горькая, чем многие другие:

 «Приносите мне дары, зрители! Не приносите мне стихов.
 Только божественные деньги правят эфирными богами».

 И снова, имея в виду пристрастие Льва к шутам, он говорит:

 «Паскин, почему ты никогда не просил, чтобы тебя сделали шутом?
 Теперь в Риме шутам позволено всё».

 Вот ещё одна история, ходившая по Риму, о том, что Лев
Смерть наступила от яда, и из-за её внезапности не было времени причастить его перед смертью.

 «В последний час жизни, если вы вдруг спросите, почему Лев  не принял причастие, — ясно, что он всё продал!»

 «Во время недолгого правления аскета Адриана VI.  Паскин, по-видимому,
держался в стороне, возможно, из уважения к этому суровому, фанатичному, но честному Папе. При его преемнике Клименте VII Рим был осаждён, взят и разграблен коннетаблем де Бурбоном, а также
В те ужасные дни голос Пасквино звучал редко. Однако сохранилось одно его высказывание, произнесённое во время заключения Папы Римского в замке Святого Ангела. С насмешкой по поводу своей непогрешимости и заточения он говорит: «Papa non potest errare» — «Папа не может ошибаться (или сбиваться с пути)», где _errare_ имеет оба значения. Но если Пасквин щадил папу при жизни, то после его смерти он бросил горсть эпиграмм на его гроб... Так, в отношении врача Маттео Курцио, или Курция, чьему невежеству приписывали смерть Климента, —

 «Курций убил нашего Климента — пусть тогда Курцию дадут золото
 за то, что он таким образом обеспечил здоровье общества».

 «В отношении Павла III, папы из рода Фарнезе, Пасхалий проявлял своё остроумие, но не всегда
с большим успехом. Этот папа прославился своим кумовством и
бессовестными способами, с помощью которых он стремился укрепить свой дом
и обогатить свою семью. Одна из эпиграмм Паскина относится к этому, а
также к известному факту, что он построил свой дворец, разорив
Колизей и забрав его травертин.

 «Давайте помолимся за папу Павла, за его рвение,
 Ибо его дом пожирает его самого».

«С Папой Римским Павлом III. прекращаются записи «Pasquillorum Tomi Duo»,
опубликованные в Элеутерополисе в 1544 году, и теперь мы лишь изредка находим
эпиграммы. Против Секста V., жестокого, сурового старика, который не поднимал глаз от земли, пока не достиг той великой награды за всё своё лицемерное смирение — папского престола, — записано несколько эпиграмм. Один из них, в форме диалога, приведённого
Летием в его жизнеописании Секста, стоит того, чтобы его записать
связанный с этим. Паскуин появляется в очень грязной рубашке,
и на вопрос Марфорио о причине этого, отвечает, что не может
достать чистую рубашку, потому что его прачку сделали принцессой
папой римским; таким образом, имеется в виду история о том, что сестра папы римского
раньше была прачкой. Вскоре это дошло до ушей папы римского, который
приказал разыскать сатирика и сурово наказать его.
Однако все поиски оказались тщетными. Наконец, по его приказу и от его имени на
улицах были развешаны плакаты, обещающие, что в случае
автор раскроет своё имя, чтобы сохранить ему не только жизнь, но и
подарок в тысячу пистолей; но в случае, если его раскроет кто-то другой,
он пригрозил немедленно повесить его и отдать награду доносчику. После этого сатирик признался в авторстве и потребовал денег. Секст, верный букве своего прокламация,
сохранил ему жизнь и выплатил тысячу пистолей, но, в
полном противоречии с его духом, заявив, что он не обещал
освобождения от всех наказаний, приказал отрубить ему руки и
его язык, «чтобы он не был таким остроумным в будущем».

 «Но Пасквин не замолчал даже после этой жестокой мести, и вскоре после этого в связи с тиранией Секста появилась карикатура, изображающая Папу Римского в виде короля Аиста, пожирающего римлян, как лягушек, с девизом: «_Merito haec patimur_», то есть «_Так нам и надо_».

«Против Урбана VIII, папы Барберини, чей благородный дворец был построен
на месте Колизея, который сорвал бронзовые пластины с крыши Пантеона, чтобы отлить безвкусный балдахин для Святого
Петра, и при понтификате которого было разрушено так много старинных зданий.
Паскуин произнес знаменитую фразу—

 “То, что варвары оставили незавершенным, сделали Барберини’.

“И по случаю издания Урбаном буллы, отлучающей от церкви всех
лиц, нюхавших табак в церквях Севильи, Паскуин процитировал
Иов в этом отрывке: "Против листа, гонимого туда-сюда ветром, хочешь ли ты
показать свою силу? и будешь ли ты преследовать лёгкую добычу?

«Невежественный, ленивый, распутный Иннокентий X. вместе с не менее распутной
Донной Олимпией Майдалькини также стали мишенью для
Стрелы Паскина. О Папе он говорит:

 «Олимпию он любит больше, чем Олимп».

 «Во время правления Иннокентия XI. Святая канцелярия процветала, и её тюрьмы были переполнены теми, кто осмеливался свободно говорить или свободно мыслить. Паскин по этому поводу говорит: «Если мы говорим, то попадаем в тюрьму; если мы пишем, то нас вешают; если мы молчим, то попадаем в Святую канцелярию».
Эй! — что нам делать? (Если мы заговорим, нас отправят на галеры; если напишем, нас повесят; если будем молчать, нас отдадут в руки инквизиции. Эй! — что нам делать?)

«Повсюду в Риме приезжего поражает постоянное повторение
надпись «Munificentia Pii Sexti» («Милостью Пия VI») на статуях и памятниках, восстановленных руинах, больших и малых древностях. Поэтому, когда этот папа значительно уменьшил размер двух
_байокки_, один из них был найден на шее Паскина с той же надписью «Munificentia Pii Sexti».

 «Против деспотизма этого же папы, когда он строил великий
Во дворце Браски Паскин написал эти строки:

 «У Цербера было три пасти и три рта,
 Которые лаяли в самых чёрных глубинах ада.
 У тебя три голодных рта — да что там, даже четыре,
 которые ни на кого не лают, но пожирают всех подряд».

 «Во время Французской революции и оккупации Рима французами
Паскин произнёс несколько горьких слов, и среди них было такое:

 «I Francesi son tutti ladri —
 Не все, но добрая половина».

(Все французы — воры, нет, не все, но _большая часть_ — или, как в оригинале, _Буонапарте_.)

«Здесь также имеется в виду учреждение ордена Почётного легиона во Франции, что достойно восхищения —

 «В былые времена, менее приятные и более жестокие,
 воров вешали на крестах, как нам говорят;
 в менее жестокие, более приятные времена, как сегодня,
 на воров вешают кресты, как говорят».

 Когда император Франц Австрийский посетил Рим, Паскин назвал его
«Gaudium urbis — Fletus provinciorum — Risus mundi» («Радость города — слёзы провинций — смех мира»).

«На статуе Италии, изображённой Кановой в виде драпированной фигуры, также была сделана остроумная надпись:

«На этот раз Канова точно споткнулся:
 Италия не задрапирована, а обнажена».

[Иллюстрация:

 ЭПИГРАММА НА СТАТУЕ ИТАЛИИ КАНОВЫ.
]

«Последние дни Пия IX открыли перед Паскини широкое поле деятельностии
его эпиграммы по силе воздействия не уступают лучшим из тех, что дошли до наших дней. Когда в 1858 году Папа Римский путешествовал по провинциям Тосканы, оставив управление в руках кардинала Антонелли и других кардиналов Священной коллегии, в Пасквине был обнаружен следующий диалог:

 «Значит, пастырь ушёл?»

 «Да, господин».

 — «А кто остался присматривать за стадом?»

 — «Собаки».

 — «А кто присматривает за собаками?»

 — «Мастиф».

 — «Остроумие Паскина, как и всех римлян, никогда не бывает чисто словесным, потому что
Каламбур, просто как каламбур, не очень популярен в Италии; обычно остроумие
заключается в мысли и образе, хотя иногда оно выражается и в
игре слов, как в эпиграмме на Буонапарте. Изобретательный
метод, который итальянцы использовали для выражения своих политических симпатий
к Виктору Эммануилу, был в высшей степени характерен для итальянского юмора.
 Правительство, которому полиция запретила проводить какие-либо публичные демонстрации в его поддержку,
было удивлено постоянными криками «Да здравствует Верди!»
Да здравствует Верди!’ во всех театрах, а также в виде этих слов
нацарапано на всех стенах города. Но вскоре они обнаружили, что
крики в поддержку Верди были вызваны не восхищением композитором, а
только тем, что его имя было акростихом, означающим

 «Витторио Эмануэле, король Италии».

 «Подобного рода была сатирическая пьеса в диалогах, появившаяся в
1859 году, когда весь мир в Риме ждал и надеялся на смерть короля Бомбы,
которого все ненавидели. Pasquin воображает, путешественник просто
вернулся из Неаполя, и спрашивает его, что он видел там—

 “‘Ho visto un tumore.’ (Я видел опухоль.)

 “‘Un tumore? ma che cosa ; un tumore?’ (Опухоль? но что такое
 опухоль?)

 “‘Leva il _t_ per risposta.’ (Уберите _t_ вместо ответа.)

 “Ах! un umore; ma questo umore porta danno?’ (Ах! юмор;[31] но
 опасен ли этот юмор?)

 «‘Leva l’_u_ per risposta.’ (Убери _u_.)

 «‘More! che peccato! ma quando? Fra breve?’ (Он умирает (_more_)! но как жаль! Когда? Скоро?)

 «‘Leva l’_m_.’ (Убери _m_.)

 «‘Ore! fra ore! ma chi dunque ha quest’ umore?’ (Часы! (_ore_) через
 несколько часов! но у кого же тогда такой юмор?)

 “Лева л'о_о_.’ (Уберите _о_.)

 “‘R;! Il R;! Ho piacere davvero! Ma poi, dove andr;?’ (Король! (_re_)
 король! Я в восторге! Но тогда куда он пойдет?)

 “Лева л'р_.’ (Уберите _r_.)

 “Э-эх! э-э-эх!’

с пожатием плечами и протяжным тоном, свойственным римлянам, — что указывает на
огромные сомнения по поводу рая и мало вопросов по поводу другого места.

«Два года назад Паскен заявил, что присоединился к другим
полномочным представителям на конференции в Цюрихе, где он представляет
Римский двор. Австрия говорит по-немецки, Франция — по-французски, ни
на каких языках говорит Пасквин. На вопрос о взглядах Рима он отвечает, что, будучи священником, говорит только на латыни, а не на итальянском, и что, по его мнению, «Sicut erat in principio» и т. д. (Как было в начале, так есть и будет во веки веков! Аминь.)

 «Это самый чистый образец истинного римского остроумия, какой только можно найти. Эпиграмма, недавно написанная по поводу движения пьемонтцев и гарибальдийцев в Неаполе и на Сицилии, была довольно необычной и содержала каламбур:
 «Tutti stanno in viaggio — soldati vanno per terra — marinari vanno per
кобыла и прети ванно в "арии’. (Все находятся в движении — солдаты идут
по суше, моряки по морю, а священники растворяются в воздухе.)

И вот еще один, полный духа и точки зрения, который будет
последним на этих страницах. Когда-конференции в Цюрихе был предложен, он был
ходят слухи, что кардинал Антонелли был отправиться в качестве представителя
Римского государства, и в сопровождении монсеньора Бариле, на которых
Паскин сказал: «Il Cardinale di Stato уезжает с Бариле, но вернётся с
позором» — что невозможно перевести».[32]

В Британском музее есть несколько коллекций пасквилей, но ни одна из них, по-видимому, не охватывает более одного года. Ни один из них не был написан позже, чем в 1536 году. В коллекции за этот год на форзаце есть следующая рукописная заметка (на английском): «Автор этих пасквилей совершенно неизвестен. В них мало раздражительности или остроумия, присущих этому виду
письма, и они состоят в основном из серьёзных и напыщенных комплиментов
императору Карлу V по поводу его недавних побед над маврами в Африке».
 Однако есть юмористическое прозаическое воззвание на итальянском языке (остальное
книга в основном на латыни), «чтобы обогатить простых людей, которые тратят своё время на занятия алхимией». Этим людям он даёт десять заповедей, например: «Всегда иметь под рукой меха и хранить их на своём месте, чтобы не приходилось посылать за ними и одалживать у соседей; знать свойства металлов; использовать хорошую керамику; нанять честного парня, который будет заниматься делом, а не болтать», и т. д., и т. п.

Примерно в 1550 году мы находим любопытный небольшой плакат, озаглавленный «опера», но
больше похожий на уличную балладу — своего рода прокламацию, объявляющую, что
Пасквин потерял свой нос и ищет его. В течение
следующего столетия под именем Пасквина было издано несколько прозаических
произведений, в основном представлявших собой диалоги между Пасквином и Марфорио. Многие из них были переведены на английский язык и, по-видимому, пользовались большой популярностью в конце правления Карла II, чему не стоит удивляться, если вспомнить, что это была эпоха «папистского заговора» и что Паскин отнюдь не щадил в своих обличительных речах римское духовенство. «Политические видения» были напечатаны в 1671 году, вероятно, в
Женева и "Пасквин, восставший из мертвых" появились в Лондоне в 1674 году.
Эта книга, должно быть, была популярна, поскольку был опубликован по крайней мере еще один перевод
. Версия 1674 года — имя переводчика не приводится —
причудлива и энергична; и общее содержание произведения можно понять
из следующего отрывка:—

_Pasquin._ Что, хо! Марфорио! Ты, конечно, очень торопишься; что, даже не
удосужишься сказать словечко старому другу, а пройдешь мимо, как будто
мы никогда раньше не виделись?

_Марфорио._ Боже мой! Как он меня называет? Конечно, я его знаю
этот голос. Должно быть, это Пасквен говорит в этой статуе. И всё же как это возможно, ведь я был свидетелем его смерти? Должно быть, это какой-то призрак, который хочет заставить меня поверить, что он всё ещё жив. Что бы я только не отдал за святую воду, чтобы прогнать этого дьявола!

_Пасквен._ Прошу тебя, милая, не бойся; я Пасквен, самый настоящий
Пасквен, твой старый приятель. Зачем тебе святая вода, чтобы изгнать меня отсюда, раз я чудесным образом воскрес?.. И, кстати, прошу тебя, не обманывайся больше тем милым заблуждением, что святая вода способна
чтобы прогнать дьяволов. Это бабьи сказки, годные только для того, чтобы морочить
дураков; ведь если бы такое было возможно, то, поскольку нет
дьявола хуже священников и монахов, их бы давно изгнали из
церкви.

_Марфорио._ Откуда, чёрт возьми, ты это знаешь? Уж не побывал ли ты в аду, чтобы
добыть это? Я чуть не впадаю в истерику, думая об этом, и
чем больше я смотрю на тебя, тем больше дрожу.

_Паскин._ Не будь таким глупцом, чтобы бояться смотреть на друга, ведь
настоящая дружба должна длиться даже в загробном мире: но я не призрак
или гоблин, но я действительно жив; а если бы я был мёртв (каким я и был),
то с чего бы тебе меня бояться? Мёртвые — честные, спокойные люди:
 они не убивают и не воруют; они не бродят по улицам ночью,
убивая бедных портных; они не бьют стёкла, не бьют часы и не нарушают законы. Пока я был в этом мире, я никогда не боялся мёртвых. Если бы я только мог оградить себя от
живых, которые — гордое, мстительное поколение, едва ли прощающее людей
даже в их могилах, я бы считал, что всё в порядке; поэтому, прошу тебя, будь на моей
Послушай... Прими мой совет, будь так же любезен с живыми, как и с мёртвыми,
и предоставь мёртвых их судьбе.

_Марфорио._ Но, по крайней мере, позволь мне поговорить с тобой, раз ты пришёл
ко мне с такой любезностью и учтивостью.

_Пасквин._ Я жив, а не мёртв, потому что моя смерть была скорее чудесным
экстазом, чем чем-то ещё.

_Марфорио._ Но скажи мне, пожалуйста, как это возможно, что ты, будучи каменным телом, мог сначала ожить, затем умереть и снова возродиться?

_Паскин._ И как ты, будучи римлянином по рождению, можешь быть таким болваном?
Удивляешься ли ты этому, видя ежедневно перед своими глазами столь
великие чудеса? С какой же ещё большей причиной ты можешь удивляться,
видя стольких брюхатых монахов (за исключением добрых), которые
питаются, как свиньи, и пьют, как рыбы; которые откармливаются в
негодяйской праздности монастырей и всё же имеют наглость
думать, что однажды будут наслаждаться блаженством в раю? И всё же
есть чудеса и посерьёзнее. Ибо ты знаешь или, по крайней мере, должен знать, что все богословы
сходятся во мнении, что в мире нет ничего, что могло бы сравниться по весу с
природа греха такова, что, по их словам, железо, свинец, камни, медь или золото
по сравнению с грехом легче перьев. Так что он, должно быть, хуже пьяницы, если верит, что столько
прыгающих монахов, как светских, так и регулярных, обременённых
таким количеством грехов, что только для того, чтобы поднять одного из них с
земли, потребовалась бы такая же машина, с помощью которой Сикст V
поднял великую пирамиду Святого Петра[33], могут когда-либо подняться
на небеса... Это, брат, должно быть, настолько большая глупость,
что любой здравомыслящий человек не может не считать это
Не так удивительно увидеть камень, возносящийся на небеса, как одного из этих грешных
монахов.

Затем Паскин описывает своё путешествие по Невидимому миру, которое
служит поводом для множества резких нападок на Папу Римского и духовенство. Ни один Папа Римский, по его словам, не попадал на небеса с 800 года,
«то есть вскоре после того, как в понтификат проникла коррупция»;
а адские регионы населены представителями различных религиозных орденов.
Паскин тщетно искал среди них иезуитов — но только потому, что для последних было отведено отдельное и особое место пыток.




 _ ЭПИГРАММЫ._


 Я не нравлюсь всем своим читателям?—Но посмотрите,,——
 Каждый ли читатель нравится мне?——

 Звон церковных колоколов, о доктор Исменус, — вы находите это скучным?
 Не пишите больше рецептов, о доктор, и тогда они перестанут звонить!

 Здесь лежит кардинал.
 Который сделал больше зла, чем добра.
 Добро он делал плохо,
 Зло — как мог.

 Монах сказал умирающему грешнику: «Берегись!
 Только что, когда я поднимался по лестнице,
 Я видел, как дьявол пришел за тобой...” "Но останься!",—
 ”Какой у него был облик?" “Осел”. “Нет, святой отец!—
 Это твоя тень напугала тебя сегодня!”

 Прах профессора Ардеи покоится в этой урне
 . Госпожа Природа предназначила его для преподавания.——
 Поэтому он так и не смог ничему научиться.

 Невоспитанная жена Джан Марии
 Вчера вечером её укусила гадюка.
 — Тогда, я полагаю, она отдала свою жизнь?
 — Нет, сэр, это гадюка умерла, я сожалею!

 «В аббатство ударила молния». «Где?»
 «В библиотеке». «Слава небесам!
 Монахи, святые люди, не пострадали!»




 _ПОСЛОВИЦЫ, НАРОДНЫЕ ПРЕДАНИЯ И ТРАДИЦИОННЫЕ АНЕКДОТЫ._


[Иллюстрация]

 Не одалживай свой нож в тыквенный сезон.

Не спрашивай хозяина, хорошо ли его вино.

Не все мозги в одной голове.

Гордость вышла из дома верхом, а вернулась пешком.

Храни вас Бог от плохого соседа и от человека, который учится играть на
скрипке.

Лучше быть головой ящерицы, чем хвостом дракона.

Пей вино, а воду пусти на мельницу.

Если я сплю, то сплю для себя; если я работаю, то не знаю, для кого я работаю.

Давайте раздобудем флорины, и мы найдём родственников.

Очисти инжир для своего друга и персик для своего врага.[34]

Покупая лошадь и беря в жёны, закрой глаза и положись на Бога в своей жизни.

Женщины — это святые в церкви, ангелы на улице, черти в доме,
совы (_civette_, _т. е. кокетки_) у окна и сороки у
двери.

Женщины всегда говорят правду, но никогда — всю правду.

Девицы плачут одним глазом, жёны — двумя, а монахини — четырьмя.

Когда Бог даёт муку, дьявол забирает мешок.

Не имей ничего общего с дочерью трактирщика или лошадью мельника.

[Иллюстрация]

Тот, кто хочет трости, должен пойти в тростниковый загон; а тот, кто ухаживает за дочерью, должен быть вежлив с матерью.

Покупателю мало сотни глаз, продавцу достаточно одного.

Если хочешь, чтобы у тебя были заняты руки, купи часы, женись или избей монаха.

Храни тебя Бог от ярости ветра, от монаха за пределами его
монастыря, от женщины, которая говорит на латыни, и от мужчины, который не
может держать голову прямо.

Брат Модестус так и не стал приором.

Привяжи осла там, где тебе велит его хозяин, и если он свернёт себе шею, вина будет не на тебе.

Нельзя одновременно пить и свистеть; нельзя одновременно нести крест и петь в хоре.

Раздевшийся монах и разогретая капуста никогда ещё никому не приносили пользы.

В саване нет карманов.

Там, где много петухов, никогда не рассветает.

Он носит в кармане и да, и нет.

Три человека обладают властью: Папа Римский, король и тот, у кого ничего нет.

Сделайте меня своим управляющим на один год, и я стану богатым человеком.

Никогда не давайте женщине столько, сколько она хочет, — разве что льна для пряжи.

 Все семь смертных грехов — женские.

 У лжи короткие ноги.

 Со временем и соломенные хижины становятся прочными.

 Берегись огня, воды, собак и человека, который говорит себе под
нос.

Заповеди бедняка таковы: не ешь мяса ни в пятницу, ни в субботу, ни в воскресенье.

Тот, кто ищет хлеба лучше пшеничного, должен быть либо глупцом, либо мошенником.

Тот, кто спит с собаками, проснётся с блохами.

Тот, кто ест кость, подавится.

Хлеб и пинки не получат благодарности даже от собаки.

Поторопись и разбогатей — и тогда я стану твоим дядей.

Ты взываешь к святому Павлу, не видя гадюки. (Ты кричишь до того, как
тебе причинят боль.)

Когда двое настроены друг на друга, сотня не сможет их разлучить
.

На бороде дурака цирюльник учится бриться.

Человек, который умолял попросил судью, будь то юрист или врач
имели преимущество в ходе любого судебного дела. Судья говорит: «Прошу, кто пойдёт первым, преступник или палач?» «Преступник», — ответил адвокат. «Тогда, — говорит судья, — адвокат может пойти первым, как
вор и врач следуют за ним, как палачи».


Один человек, промотавший всё своё состояние, был на
вечеринке, и один из гостей сказал: «Раньше земля поглощала
людей, но этот человек поглотил землю».


Бедняк, представ перед королём Испании, попросил милостыню,
сказав, что он его брат. Король, желая узнать,
как он может быть ему родственником, ответил бедняку: «Мы все происходим
от одного общего отца и матери — Адама и Евы». Тогда король дал ему
маленькую медную монетку. Бедняк
Он начал сокрушаться, говоря: «Неужели ваше величество
не может дать своему брату больше, чем это?» «Уходи, уходи, — отвечает
король, — если все твои братья в мире дадут тебе столько же, сколько
дал я, ты будешь богаче меня».


 Один человек, читавший книгу о тайнах природы, наткнулся
на главу, в которой говорилось, что человек с длинной бородой носит
знак дурака. После этого наш читатель берёт в руки свечу,
потому что дело было ночью, и смотрит на себя в зеркало.
неосмотрительно сжег больше половины своей бороды; после чего он тут же
взял перо и написал на полях книги: «_Probatum
est_», то есть «Я знаю, что он дурак».


 Один человек, которому предстояло сразиться на мечах с другим, зная,
что его противник храбрее его, не стал дожидаться начала поединка, а
убежал как можно скорее. Однажды, когда он беседовал со своими знакомыми, они упрекнули его в том, что он сбежал таким скандальным образом. «Пустяки!» — ответил он. — «Я
было много, а мир должен сказать, что в таком месте трус был
были обращены в бегство, чем мужественный человек были убиты”.


Солдат Продам лошадь, его капитан спросил его, почему он так поступил. Он
ответил, что это было сделано для того, чтобы спастись от шума оружия. Говорит
капитан: “Я удивляюсь, что вы продали его по той же причине, по которой
Я предполагал, что вы его купили”.


Тезетто был очень зол на врача Зербо, когда тот сказал ему:
«Придержи язык, негодяй; разве я не знаю, что твой отец был
каменщиком?» Тезетто тут же ответил: «Никто не мог тебе этого сказать»
это не кто иной, как ваш собственный отец, который носил известь и камни в шахту».


 Преступника, которого вели в тюрьму, и он, слушая зачитывание приговора,
признался, что каждая статья в нём правдива, и сказал: «Я поступил ещё хуже». Когда его спросили, в чём именно, он со вздохом ответил: «В том, что позволил привести себя сюда».


Один человек, желавший, чтобы его считали молодым, сказал, что ему всего тридцать, на что его школьный товарищ ответил:
«Значит, ты не родился, когда мы вместе изучали логику».


 Вор, уходивший с чемоданом, полным ценных вещей, из дома горожанина
В сумерках, когда вор входил в дом, его встретили какие-то люди и спросили,
как он сюда попал. Вор ответил: «В этом доме умер человек,
и я несу этот сундук с другими вещами в другой дом, где
я собираюсь жить». «Но если этот человек умер недавно, — сказали они, —
почему они не плачут и не принимают его?» «Завтра утром вы услышите, как они плачут», —
ответил вор.


Один человек жаловался другому на сильную нехватку зерна и
говорил, что, по его мнению, если не пойдёт дождь, все животные погибнут.
Другой ответил ему: «Да сохранит вас Господь!»


Врач, у которого лечился его сын, не давал ему никаких лекарств и
ничего не прописывал, а только советовал соблюдать строгую диету. Его невестка пожаловалась и спросила, почему он не лечит его, как других больных, на что врач ответил: «Дочь, мы, врачи, продаём лекарства, а не пользуемся ими сами».


Один лаццарон однажды пришёл исповедоваться к священнику-миссионеру,
который был прикован к постели из-за подагры, с намерением
украсть пару новых ботинок, которые он увидел под кроватью доброго отца.
кровать. Священник подозвал его к кровати, так как тот не мог встать,
и, пока он читал «Покаянный канон», мужчина взял туфли и положил их в
кошелёк, который был у него под плащом. Закончив «Покаянный канон»,
он признался в том, что украл пару туфель, и это был его первый и
последний грех. Исповедник ответил: «Ах, сын мой, ты должен вернуть
их!» Кающийся ответил: «Отец, они тебе нужны?» «Нет, — сказал священник, — нет, сын мой, но они должны быть возвращены законному владельцу, иначе я не смогу отпустить тебе грехи».
«Но, отче, — ответил мужчина, — хозяин говорит, что они ему не нужны; что же мне тогда делать?» Исповедник ответил: «Раз так, оставь их себе», — и, отпустив его с миром, удалился, а кающийся унёс туфли.


Однажды, когда Данте размышлял в одиночестве в церкви Санта-Мария-Новелла, к нему подошёл зануда и задал множество глупых вопросов. После тщетных попыток избавиться от него Данте наконец сказал: «Прежде чем я отвечу тебе, скажи мне ответ на один вопрос», — а затем спросил его: «_Какое животное самое большое из всех?_» Джентльмен
Тот ответил, что «по словам Плиния, он считал, что это
слон». Тогда Данте сказал: «О слон, оставь меня в покое!» — и,
сказав это, повернулся и ушёл.


Доменико да Чиголи уехал в Рим, и через несколько дней ему сообщили, что его жена умерла.
Он был вне себя от радости, немедленно стал священником и взялся за спасение душ в своей деревне. И кто же был первым человеком, которого он встретил, как не свою жену, которая была не мертва, а жива, что сильно его огорчило.


 У одного богатого человека был слабоумный сын, и он хотел
подыскали ему жену, нашли красивую и добрую девушку, и её родители,
желая закрыть глаза на недостатки жениха ради его богатства,
заключили брак. Тогда отец, чтобы как можно лучше скрыть
глупость своего сына, посоветовал ему говорить поменьше, чтобы
его глупость и легкомыслие не проявились.
Сын повиновался, и когда они сели за свадебный стол,
то оказалось, что не только он, но и все остальные хранили молчание, пока, наконец,
одна дама, более смелая, чем остальные, не сказала, оглядев гостей:
«Должно быть, за этим столом есть какой-то дурак, раз никто не решается
говорить!» Тогда жених сказал, обращаясь к отцу: «Отец, теперь, когда они меня разоблачили,
пожалуйста, разреши мне говорить!»

[Иллюстрация]


Один крестьянин, окоченевший от холода, слез с лошади, чтобы идти
пешком, и два монаха-францисканца, увидев это, один из них сказал своему
товарищу: «Если бы у меня был конь, я бы не был таким глупцом, чтобы вести его под уздцы, а воспользовался бы им, чтобы он доставил меня в монастырь». Другой, более весёлый, сказал: «Я бы сыграл с этим крестьянином в
Я бы мог обхитрить его и украсть у него лошадь, если бы вы мне помогли».
Монах сразу же согласился, и они оба очень тихо подкрались к крестьянину так, что тот ничего не заметил. Один из них незаметно снял с лошади уздечку и надел её себе на голову, а другой отвёл лошадь в сторону. Вскоре после этого крестьянин, намереваясь снова сесть на лошадь, обернулся, но чуть не умер от страха, увидев перемену. Он закричал, призывая на помощь, но его остановил францисканец, упавший перед ним на колени.
и смиренно попросил его даровать ему свободу, сказав, что он был обречён на такую метаморфозу из-за своих пороков и чудовищных грехов, и что, поскольку срок его покаяния истёк, он вернулся в свой прежний облик. Крестьянин,
немного придя в себя, не только отпустил его, но и, не заподозрив подвоха,
глупо ответил: «Убирайся, во имя Господа; теперь я уже не удивляюсь, что после такой беспорядочной жизни ты превратился в такое мерзкое животное». Монах, сказав:
Он сказал ему, что очень ему обязан, и ушёл, чтобы присмотреть за своим товарищем. Когда они увидели бедного глупца на большом расстоянии, то пошли другой дорогой в соседний город. Через несколько дней францисканцы попросили своего друга продать лошадь на ярмарке. Этот человек продал лошадь, и когда он шёл с покупателем, чтобы
получить за неё деньги, они встретили земляка, который, узнав лошадь,
попросил покупателя дать ему поговорить с ним наедине. Он спросил, кому принадлежит лошадь
На что тот ответил, что только что купил его, но ещё не заплатил. «Ради всего святого, — сказал крестьянин, — верните его ему; не платите за него, потому что я уверяю вас, что это не лошадь, а душа кордельера, который вернулся к своему распутному образу жизни». Не покупайте его, говорю вам, потому что это самое жалкое животное во всём мире, и он доводил меня до бешенства сто тысяч раз».


 КАК ПЬОВАНО АРЛОТТО ЗАВОЕВАЛ СВОЁ МЕСТО У ОГНЯ.

 Пьовано Арлотто, возвращаясь из Казето в один из воскресных вечеров, был измотан до предела
промокший насквозь (потому что шёл сильный дождь), он спешился перед гостиницей в Понтассиве и вошёл, чтобы согреться у огня. Но, как оказалось, там было больше тридцати жителей деревни, которые пили и играли в карты, и они так тесно столпились у огня, что он не мог подойти к нему, и они не уступали ему место, хотя он и просил их. Наконец, хозяин дома, который знал его как неисправимого шутника, сказал ему: «Сэр священник, почему вы так грустны сегодня вечером, что совсем не похоже на вас? Если вас что-то беспокоит, скажите нам, потому что мы ничем не можем вам помочь».
— Это не для вас. — Священник сказал: — Я в затруднительном положении, потому что потерял в этом кошельке четырнадцать лир мелочью и восемнадцать золотых флоринов. Но я надеюсь найти их, потому что, как мне кажется, я обронил их не дальше, чем за последние пять миль, а погода такая плохая, что никто не поедет по этой дороге за мной сегодня вечером. И если вы окажете мне услугу, то завтра утром, если не будет дождя, приходите или пошлите кого-нибудь со мной по дороге, чтобы найти его. Едва священник закончил говорить, как эти крестьяне тихо вышли.
по двое и по четверо, так что в конце концов никого не осталось, и они
пошли обратно по дороге под дождём, надеясь найти деньги, оставив
священника на лучшем месте у огня.


 ФАГИУОЛИ И ВОРЫ.

 Однажды вечером Фагиуоли возвращался домой и, подойдя к своей двери, увидел, как
какие-то люди выносили его мебель, потому что это были воры, которые
крали его вещи. Он ничего не сказал, но остался на месте, желая посмотреть,
куда они понесут вещи. Когда они всё вынесли,
они сложили их на тачки и увезли, а Фаджуоли пошёл за ними
они. Когда воры увидели, что за ними следует джентльмен, они остановились и
спросили его, чего он хочет. Затем он ответил: “Я прихожу посмотреть, где я буду жить"
”вы перевезли мою мебель". Тогда воры
упали на колени и унесли его вещи; но
он не стал доводить дело до сведения магистратов.


 ТРИ СЛОВА.

Жили-были муж и жена, и было у них трое сыновей, которые не умели
говорить. Настало время, когда их родители умерли, и, когда они оба
скончались, старший мальчик сказал: «Знаешь, о чём я подумал?»
«Что? Мы пойдём и попутешествуем по миру, и так мы услышим, о чём говорят люди, и сами научимся говорить». И они отправились в путь и пришли к трём дорогам. «Давайте каждый пойдём своей дорогой, и тот, кто чему-нибудь научится, вернётся сюда, а потом мы будем искать работу у кого-нибудь».

 Старший пошёл по средней дороге и пришёл на церковный двор, а проходя мимо, увидел двух мужчин, которые разговаривали. Он подошёл к ним и услышал, как один из них сказал: «Да». «Ах! Я достаточно научился — я научился говорить; теперь я пойду обратно!» Он вернулся туда, где пересекались дороги
Он встретил и не нашёл там никого. Рядом была гостиница, и он зашёл туда, чтобы
что-нибудь съесть.

 Второй брат шёл дальше, пока не встретил двух крестьян, которые несли
охапку сена и разговаривали. Он прислушался к ним и услышал, как один из них сказал:
«_Это правда_». «Я узнал достаточно — я вернусь», — и он вернулся
на перекрёсток, как и его брат.

Младший шёл до вечера, пока не увидел пастушку, которая
собирала своих овец, и не услышал, как она сказала: «_Правильно._» «Я
достаточно узнал, — сказал он, — я возвращаюсь».

Он пришел на перекресток и нашел там своих братьев. “Чему ты
научился?” “Я знаю, да”. “А ты?” “ _ Это правда._ А у вас?” “Вот это
право._” “Теперь мы можем пойти в королевский дворец, чтобы проходить службу, теперь,
мы знаем эти слова”. Итак, они все трое пошли по одной и той же дороге. Пройдя некоторое расстояние, они нашли собачью конуру, забрались в неё втроём и крепко заснули. В полночь собака захотела спать, она лаяла и лаяла, но они не впустили её, и ей пришлось спать снаружи. «Видишь, — сказали они, — сегодня ночью нас охраняет собака,
как и другие люди, но завтра утром нам придётся уйти
тихо, не разбудив его».

Они встали утром, но собака спала и не причинила им вреда. Дальше по дороге они нашли мёртвого человека. «Посмотрите на этого беднягу! — его нужно отвезти в город, — мы должны сообщить в полицию».

 Один из них пошёл в город и сообщил, и приехала полиция. — Кто его убил? Ты это сделал? Старший ответил: «_Да_», потому что
больше ничего не мог сказать; а второй сказал: «_Это правда_». — Тогда
вам придётся отправиться в тюрьму. И младший сказал: «_Верно_».

И они схватили их и увезли в город вместе с мертвецом
. В городе все люди закричали: “Их следует разорвать на куски"
! Они сами это сказали! негодяи!” И они не могли
ответить ничего, кроме "Да", "Это правда", и "Это правильно".

Итак, задав им множество вопросов и ничего не добившись, они посадили их в тюрьму, а через некоторое время выпустили, потому что поняли, что они всего лишь глупцы. И трое братьев вернулись домой.


 Джукка.

[Иллюстрация]

Однажды мать Джукки сказала ему: “Я хочу продать эту ткань, но если я
позволю тебе отнести ее на рынок, ты снова займешься своими старыми трюками”.

“Нет, мама, ты увидишь, что я все сделаю как надо. Скажи мне, сколько ты
хочешь за это”.

“Десять крон; и не забудь продать это человеку, который мало разговаривает”.

Джукка взял тряпку и ушел. Он встретил крестьянина, который сказал ему:
«Джукка, ты собираешься продать эту ткань? Сколько ты за неё хочешь?»

«Десять крон».

«Нет, это слишком много».

«Послушай, я не могу отдать её тебе, потому что ты слишком много
говоришь».

— Зачем ты хочешь продать свои товары, не спрашивая ни у кого разрешения?

— О! Я не могу тебе их отдать.

Джиукка пошёл дальше. Пройдя немного, он подошёл к гипсовой статуе Париса.

— О! добрая женщина, не хочешь ли ты купить ткани?

Статуя ничего не ответила.

Джиукка сказал: «Это как раз то, что нужно». Мама велела мне продать ткань тому, кто не разговаривает. Я не мог найти никого лучше. Я говорю, добрая
женщина! Я хочу за неё десять крон, — и он бросил ей ткань. — Завтра я приду за ними.

  И он довольный пошёл домой. Его мать спросила: «Джукка, ты продал?»
— Ткань?

— Да, — сказал Джукка, — они сказали мне, что я должен прийти и забрать деньги
завтра.

— Но скажи мне, ты отдал их надёжному человеку?

— Думаю, да. Она была хорошей женщиной, можете мне поверить!

 Давайте оставим Джукку и вернёмся к статуе, которая была полой, и
в ней разбойники прятали свои деньги. Вечером они
пришли с ещё несколькими деньгами, чтобы положить их внутрь иконы.

«Смотрите, — сказали они, — кто-то оставил эту ткань, давайте заберём её». Они
спрятали деньги и унесли ткань.

Утром, когда Джукка встал, он сказал: «Мама, я иду
принеси эти деньги».

«Хорошо, только поторопись, и пусть тебе дадут их все».

Джукка подошла к статуе. «Здравствуй, хозяйка, я пришла за деньгами!»

Статуя ничего не ответила.

«О! смотри-ка! Это не то же самое, что вчера; сегодня я хочу получить деньги. Я вижу, ты использовала ткань. Отдай мне деньги или верни ткань».

[Иллюстрация]

 Тогда он поднял камень и бросил его в неё. Статуя разбилась, и из неё посыпались деньги. Джукка был очень доволен; он собрал деньги и пошёл домой.

“Посмотри, мама, сколько денег я тебе принес! Я говорил тебе, что она была
хорошей женщиной. Сначала она не хотела отдавать это мне, но потом я это сделал.
она бросила в нее камни, и она отдала мне все это”.

“Но скажи мне, Джукка, что ты сделал?”

“Да разве ты знаешь ее?—твари, которые там болт
в вертикальном положении на очень долго!”

“О! ты негодяй! что ты наделал? Боже мой! боже мой! Со всеми этими
деньгами мне лучше найти тебе жену, которая присматривала бы за тобой!


 ОТШЕЛЬНИК И ВОРЫ.

.. Когда-то, по ее словам, жил отшельник, бедный священник, который жил
Он был совсем один, и у него не было никого, кроме свиньи, с которой он ел за одним столом в качестве своего рода покаяния за грехи. Кроме свиньи, у него была шкатулка с деньгами, которые он собирал понемногу, раздавая милостыню, пока они не превратились в приличную сумму, и он хранил их под кроватью. Случилось так, что двое негодяев, двое разбойников, прослышали об этой шкатулке и очень захотели завладеть ею. Итак,
они стали думать, как бы обмануть бедного старого отшельника. Наконец они придумали вот что: сначала они
Взяв крепкую верёвку и большую корзину, они однажды ночью пришли к нему домой,
поднялись на крышу, не потревожив его, и спустили корзину, пока она не повисла перед подоконником. Тогда они оба начали петь:

 «Восстань, восстань, отшельник,
 И поднимись в корзине, о;
 Святые во славе просят об этом, о,
 Ожидая в Раю!»

Бедный отшельник, услышав эти слова, подумал, что ангелы спустились с небес, чтобы
принести ему награду. Он вскочил и открыл
Он выглянул в окно и, увидев корзину, очень обрадовался,
предвкушая, что поднимется в ней в Рай. Поэтому, благоговейно перекрестившись,
он прыгнул в нее, бормоча:

 «Господи, Господи! Я не настолько хорош,
 чтобы попасть в корзину из-под дров».[35]

Затем разбойники подтянули его наверх, пока он не оказался на полпути к крыше, и
тогда, привязав верёвку к дымоходу, они спустились вниз, забрались в его
комнату, украли у него шкатулку с деньгами и сбежали.

Тем временем отшельник долго висел там, ожидая и размышляя.
почему он остановился и молился с закрытыми глазами; но в конце концов ему стало
нетерпимо, потому что он не поднимался, а голоса стихли, и он
так сильно извивался, что верёвка оборвалась, и он упал на землю,
получив несколько серьёзных ушибов. Но каково же было его негодование,
когда он, притащившись в свою комнату, обнаружил, что его шкатулка с
деньгами пропала, а осталась только свинья! Однако он сделал
вид, что всё в порядке, и сказал:
— «_Pazienza!» — и стал молиться ещё усерднее. Теперь те же самые грабители,
завладев шкатулкой, начали думать, что они
Они были бы большими глупцами, если бы не взяли с собой свинью, которую можно было бы продать на ярмарке по хорошей цене. Поэтому они решили снова попробовать тот же трюк, чтобы заполучить свинью. Они забрались на крышу и спустили корзину, как и прежде, напевая ту же песню: «Встань, отшельник» и т. д. Но на этот раз отшельника не так-то просто было провести, и он
ответил разбойникам, которых всё ещё считал ангелами, стихами, которые можно перевести на английский так:

 «Возвращайтесь, благословенные ангелы,
 И дайте знать добрым святым,
 Однажды они взяли надо мной верх,
 Но во второй раз у них ничего не выйдет!»




 _Старушка и дьявол._

[Иллюстрация]

 «Самое упрямое существо на свете — это старая женщина».


Некая пожилая дама захотела съесть инжир и вышла в свой
сад, намереваясь сбить несколько плодов длинной палкой, но, обнаружив, что не может этого сделать, несмотря на свои немощи, она начала взбираться на дерево, чтобы сорвать их, и даже не сняла туфель.
 В этот момент мимо проходил Дьявол в человеческом обличье, и
Подумав, что старушка вот-вот упадёт, он сказал ей: «Добрая женщина, если вы хотите залезть на дерево, чтобы собрать инжир, вам следует хотя бы снять туфли, иначе вы наверняка упадёте и сломаете себе кости». На это старушка сердито ответила: «Добрый сэр, вам всё равно, залезу я на дерево в туфлях или без них; пожалуйста, займитесь своим делом, чтобы я не сказала, что вы неправы!» Она продолжила взбираться, но как раз в тот момент, когда она собиралась ухватиться за ветку, на которой висели фиги, одна из её туфелек слетела, и она упала на землю.
земля. Лежа на земле, она начала кричать; и когда ее семья
пришла посмотреть, в чем дело, она ничего не сказала, кроме “Дьявол
Ослепил меня! — Дьявол ослепил меня!” Дьявол, который был неподалёку, подошёл к ней и, услышав её слова, не выдержал и ослепил её, сказав: «Я предупреждал тебя и просил не взбираться на дерево в тапочках, говоря, что ты упадёшь, а ты в ответ нагрубила мне. И теперь вместо того, чтобы сказать: «Если бы я послушала того путника, я бы не упала»,
ты говоришь: «Дьявол ослепил меня», а я, который на самом деле и есть Дьявол,
действительно тебя ослепил. Что толку винить кошку, когда хозяйка
безумна? Сказав это, Дьявол исчез, а упрямая старуха осталась без
зрения.




 _ПРИДВОРНЫЙ И КАРТИНА._

[Иллюстрация]


Один человек из Челенто, приехавший в Неаполь по судебному делу,
был вынужден снять дом и, чтобы быть поближе к Викарии[36],
снял дом рядом с монастырем Сан-Джованни-а-Карбонара. В этом доме
он нашёл старую картину, висевшую на стене, всю чёрную и закопчённую от дыма, к которой, думая, что на ней изображён какой-то святой, он горячо обращался с молитвами каждый раз, когда выходил из дома, прося уберечь его от всех бед, найти хорошего адвоката и выиграть дело. В первый раз, когда он помолился перед этой картиной, возвращаясь домой ночью, на него напали и избили воры. На следующий день он упал с лестницы и весь покрылся синяками, а на третий день его арестовали и посадили в тюрьму за кражу, которая была
совершено недалеко от его жилища. Выйдя из тюрьмы, он еще раз
обратился с мольбами к неизвестному образу о хорошем адвокате; но и это
прошение тоже было удовлетворено неверно, поскольку он попал в руки
тот, кто был величайшим негодяем и растяп, какого только можно было себе представить.
Бедные Челентано, совсем разбиты по его неприятности, удвоить его
молитвы дымчатый рисунок в надежде, по крайней мере обретения его иск;
но после этой последней попытки, видя, что дела идут всё хуже и
хуже, он вернулся домой, не в силах больше сдерживаться. «Теперь, — сказал он, —
«Я хочу посмотреть, что это за картина, которая принесла мне столько благ с Небес и совершила столько чудес в мою пользу». Поэтому он снял её со стены и, тщательно очистив, увидел, что на ней изображён адвокат в мантии. Тогда он воскликнул:
«Ах! Проклятая раса! Никто другой не смог бы сотворить такие чудеса! Я выбрал себе в покровители прекрасного святого!» И с этими словами он разрезал картину на куски и бросил их в огонь.


Крестьянин из Кьярамонте[37], возвращающийся домой при лунном свете, на своей заднице,
С двумя корзинами свежесобранного винограда он проходил мимо кипариса, на котором сидела сова. Сова начала ухать и стонать так жалобно, что казалось, будто она стонет от боли. Бедняга Вито (каждого жителя Кьярамонте зовут Вито) был глупцом, но у него было доброе сердце, и он опечалился, услышав стоны совы, подумав, что, возможно, она голодна. И, охваченный состраданием, он позвал: «Сова,
ты хочешь гроздь винограда?» Сова продолжала ухать:
«_Cci;_».[38] «Как? Одной грозди мало? — тебе нужно две?»
“_Cci;._” “Oh! как ты, должно быть, голоден! — хочешь полную корзину?
“_CI;._” “ Но— святая Смерть! ты ненасытный!—возможно, ты
как и вся корзина?” “_Cci;!_” “Иди к черту! У меня есть жена и
дети, и я не могу дать тебе всего!”




 _ ЮМОР из газет._


Во время недавних выборов был большой популярностью пользуется демонстрация на
Бергамо, где полиция собрал в большую силу, чтобы предотвратить
возмущения. Пылкий юноша, увидев джентльмена в сопровождении двух полицейских
, внезапно бросился освобождать его от похитителей. Тщетно
Предполагаемая жертва возразила, что его великодушное вмешательство было совершенно
неуместным.

«Ах! Синьор, я ни на секунду не мог подумать, что оставлю вас в руках
этих приспешников несправедливости».

«Прошу вас, сэр, сдержите свой пыл».

«Сдерживать свой пыл? Мы не умеренные, мы прогрессисты, мы!»

«Осмелюсь предположить, но я всё равно буду вам благодарен, если вы оставите меня в покое».

— Ни в коем случае, идёмте.

 И молодой человек потащил джентльмена за собой, несмотря на его
протесты.  В конце концов, чтобы избавиться от своего неумолимого спасителя, он был вынужден сообщить ему, что он — Рицци, управляющий
сам обратился в полицию. Наш юный герой отделался лёгким
предупреждением. — Фанфулла._


 Джентльмен и его камердинер были на вечеринке, где оба
позволили себе немного лишнего. Вернувшись домой, камердинер лёг в постель своего хозяина, приняв её за свою собственную, а хозяин, не понимая, что он делает, лёг ногами на подушку, а головой в изножье кровати (в той же кровати). Посреди ночи один из них начал пинаться и разбудил другого.

«Синьор Падроне! — воскликнул камердинер, — в моей постели прячется разбойник!»

“Ты так не говоришь!” - возразил его хозяин. “В таком случае, их должно быть двое.
потому что один из них у меня здесь, в постели. Ты попробуй избавиться от
своего; я быстро разберусь со своим.”

И, схватив друг друга за ноги, они скатились с кровати и приземлились
на пол, где снова заснули, так и не обнаружив тела.
истинное положение дел до тех пор, пока они не проснулись на следующее утро.—_Gazzetta di
Мальта._


У старого нищего, сидевшего у церковной двери, на шее висела табличка с надписью:
«Слепой от рождения».

Другой нищий, проходя мимо и прочитав надпись, заметил:
—

«_Эббене!_ Вот парень, который начал заниматься бизнесом в молодости!» — _Il Mondo
Umoristico._


 На собрании социалистов молодой оратор яростно выступал против
распространения образования, говоря, что для общества было бы гораздо лучше, если бы
меньше людей умели читать и писать.

 «Да вы же мракобес!» — воскликнул прогрессивный член аудитории.

— О нет, я всего лишь почтовый служащий. — _Il Cittadino._


Альберто Джельсомини вступил в любительское драматическое общество. В вечер своего первого публичного выступления он получил лишь небольшую роль. Всё, что ему нужно было сказать, — это…

— Синьор, в приемной уже некоторое время ждет джентльмен лет пятидесяти;
проводить его в кабинет?

Вместо этого Джельсомини взволнованно выпалил:

— Синьор, в приемной уже пятьдесят лет ждет джентльмен;
проводить его в кабинет? — _Дон Чишотт._


_Клиент._ — У вас случайно нет фортепианных пьес?

_Новый ученик._ «Нет, синьор, мы продаём только целые пианино». — _Il
Cittadino._


 Бедняк в лохмотьях просил милостыню на улице. Джентльмен дал ему два сольдо и сказал:

 «Ты мог бы хотя бы снимать шляпу, когда просишь».

“Совершенно верно; но тогда вон тот полицейский может привлечь меня к ответственности за нарушение
закона; тогда как, увидев, что мы разговариваем вместе, он примет нас за
пару друзей”. — Фанфулла._


Молодой драматический автор отнес пьесу менеджеру популярного театра.
Прошли месяцы, а ответа не было. Преодолев свою природную застенчивость, он, наконец,
потребовал свою рукопись. _impresario_ посмотрел, но не смог найти
это.

«Вот что я вам скажу, дружище, ваша газета потерялась; не расстраивайтесь,
но» (указывая на стопку документов на столе) «выберите одну из
этой стопки; они ничуть не хуже вашей». — _Il Mondo
Юмористический рассказ._


Врача, уже в преклонном возрасте, спросили, в чём разница между молодым и старым врачом. Он ответил: «Это единственное, что имеет значение: молодой краснеет, когда ему предлагают плату, а старый — когда пациент забывает её дать».


Нальдино умолял отца купить ему оловянную трубу.

“Нет, не буду”, - сказал его отец. “Я не хочу, чтобы у меня голова раскалывалась от
твоего шума!”

“О нет, папа!— Я должен был дуть только тогда, когда ты спал”.


Спиполетти угрожали дуэлью.

Он сам рассказал нам эту историю.

«Я пытался его переубедить, когда он швырнул в меня одну из своих перчаток,
сказав, что собирается выстирать её в моей крови?»

«Боже мой! — а вы?»

«Ну... я сказал ему, что лучше всего чистить лайковые перчатки бензином!»


Фасолаччи — элегантный юноша.

Он тратил направо и налево, так что оказался не в состоянии
оплатить счёт в гостинице, где остановился.

 Собравшись с духом и положив письмо на
письменный стол, он решил обратиться к дяде, так как хорошо знал, что
его отец был скуп и не мог помочь.

 Вот его письмо:

«Дорогой дядюшка, если бы вы видели, как я краснею от стыда, когда пишу, вы бы пожалели меня. Знаете почему?... Потому что я должна попросить у вас сто франков и не знаю, как выразить свою смиренную просьбу... Нет! я не могу вам сказать; я лучше умру!

 Я посылаю вам это с посыльным, который будет ждать вашего ответа.

«Поверь мне, мой дорогой дядя, твой самый послушный и любящий племянник,

 «Фасолаччи».

 «P.S. — Мне стыдно за то, что я написал, и я убегаю».
Я побежал за гонцом, чтобы забрать у него письмо, но не смог его догнать. Дай бог, чтобы что-нибудь его остановило, иначе
это письмо потеряется!»

 Дядя, естественно, был тронут; он всё обдумал и
ответил следующее:

 «Мой дорогой племянник, успокойся и перестань краснеть. Провидение
услышало твои молитвы.

 «Гонец потерял твоё письмо.

«До свидания.

«Твой любящий дядя,

 «АРИСТИППО».


Книголюб только что приобрёл по заоблачной цене том
который, за исключением своей редкости, не имеет никакой ценности.

“Это очень дорого”, - сказал ему друг.

“Да, но это единственный существующий экземпляр”.

“Но если это нужно перепечатать?”

“Ты с ума сошел? Кто будет настолько глуп, чтобы купить это?”


В ресторане._Customer_ (демонстративно принюхиваясь к своей тарелке): “Я
послушайте, официант, эта рыба не свежая!”

«О да, это так, сэр!»

«Что? — уверяю вас, это пахнет».

_Официант_ (загадочно): «Нет, сэр, вы ошибаетесь; это котлета другого джентльмена!»


Бездарный поэт показал Парини два сонета, которые он написал на
по случаю свадьбы, попросив его прочитать их оба и посоветовать, какое из них
следует напечатать. Парини прочитал одно и вернул его автору, сказав:
«Печатайте другое!» Поэт пытался настоять на том, чтобы он прочитал второе,
но Парини ничего не сказал, кроме: «Печатайте другое!»


 Сын Сипполетти, достигнув возраста, когда сердце восприимчиво,
влюбился в хорошенькую модистку и написал ей, признаваясь в вечной преданности. Написав четыре страницы, заполненные страстными
увещеваниями и орфографическими ошибками, он заключил следующее:

«Я надеюсь, что мои предложения будут вам по душе, и ожидаю от вас
скорейшего _положительного_ ответа, _в котором вы скажете «да» или «нет»_.


Мать студента семинарии прислала сыну новую чёрную сутану с письмом в кармане, которое начиналось так:

«Дорогой Джигетто, загляни в карман сутаны, и ты найдёшь это письмо...».


В кафе кто-то спросил: «Простите, сэр, «Дейли» выходит каждый день?»

 Серьезный мужчина, к которому обратились с вопросом, ответил торжественно и профессионально, не без горькой иронии: «Конечно, сэр. Вы могли бы
Я понял это по самому названию газеты».

«Тогда, сэр, по вашему принципу «Центурион» должен выходить только раз в сто лет».

«Крушение серьёзного человека».


На днях Спиполетти получил анонимную открытку, в которой сообщалось,
что он старый идиот. Подумав, что это почерк его шутливого друга, он
сразу же поспешил к нему и спросил:

— Это вы прислали мне эту гнусную клевету?

— Нет, — очень спокойно ответил тот.

— Тогда кто же это мог быть? — спросил Сипполетти.

— Мой дорогой друг, я не единственный, кто вас знает!


Жена Спиполетти, не слишком доверяя способностям своей
служанки, сама ходила на рынок. Однажды, подойдя к прилавку
рыбницы, она спросила цену на большого карпа.

«Шесть франков».

Дама осмотрела рыбу и воскликнула:

«Она не свежая!»

«Говорю вам, что свежая!»

«Но она совсем вялая».

— О, продолжайте оскорблять её! — с горечью ответила торговка рыбой. — Она не может
вам ответить!

 И с присущей ей добротой синьора
Сипполетти купила рыбу, чтобы загладить обиду.


_A. к B._ Интеллект животных - это нечто экстраординарное. Например,
моя собака Фидо - удивительно умный парень. Когда я остаюсь
в стране я отправить его в ближайшую деревню, и он выполняет все
комиссий, я приведу его лучше, чем любой слуга.

_B._ Ну, я видел и более странные вещи, чем в Индии. Я знал одного старого
слона, которому каждый вечер давали поручения на следующий день.
Поскольку его памяти нельзя было полностью доверять, умное животное
всегда завязывало узел на своём хоботе, чтобы ничего не забыть.


Знаменитый математик Плана, экзаменовавший студентов _viva voce_,
очень любил задавать банальные и нелепые вопросы, чтобы проверить их нервы и готовность к ответу.

Однажды он спросил молодого человека: «Сколько будет половина от восьми?»

Юноша сначала, казалось, был готов обидеться, но быстро взял себя в руки и хладнокровно ответил: «Пять!»

Барон Плана ещё более хладнокровно сказал: «Докажите!»

— Конечно, сэр, — ответил студент. — Если вы возьмёте один лимонад, он будет стоить
восемь су, а если половину, то пять су.

Поскольку нельзя было отрицать, что такова была тогда цена на лимонад в
Турине, кандидат был принят.

 —_Il Pappagallo._


 Синьор Мерби, мэр небольшой деревни, умер во время визита в
столицу. Его соседи установили в память о нём камень со следующей
надписью:—

 Здесь покоится
 Марко Бенедетто Джулио Мерби,
 Кто умер в Неаполе и был там похоронен.


Есть люди, одержимые манией самоубийства, и есть те, кто одержим манией
спасая жизнь. За последние несколько дней каменщика в Ровиго бросился
под колеса кареты. Смерть была неизбежна, когда Ранчетти — так
зовут нашего спасителя — выскочил перед лошадьми и спас
несчастного рабочего, рискуя собственной жизнью.

Масон поспешил домой, закрыл дверь своего дома и тихо повесился
. Но он не учел своего неизвестного спасителя. Ранчетти,
предчувствуя какой-то роковой замысел, последовал за ним, проник в комнату,
разбив окно, перерезал верёвку, позвал на помощь и спас
потенциального самоубийцу во второй раз.

Если так пойдёт и дальше, у Ранчетти будет много работы.


Один адвокат в результате различных политических изменений и благодаря
своим заслугам получил титул графа и занял должность при
правительстве.

«Почему, — спросил однажды его знакомый, — вы не нарисовали свой герб
на карете?»

«Потому что моя карета старше моего титула», — ответил он.


Солдат из неаполитанского ополчения попросил у своего командира разрешения выйти
из строя на полчаса, но получил отказ. Чуть позже он повторил свою просьбу с тем же результатом и, подождав некоторое время, сделал третью попытку.
заявление — по-прежнему безрезультатно. Наконец, на четвертый раз,
разрешение было получено; солдат ушел, и его больше не видели в течение
двух часов.

“Как это?” - спросил капитан по возвращении. “Вы просили разрешения на
полчаса”.

“Это правда, сэр, но я спрашивал четыре раза; и четыре получаса составляют два
часа, я думаю”.


Когда дилижанс проезжал по участку дороги, который считался опасным,
некоторые пассажиры выразили страх, что на них могут напасть
разбойники. «Не бойтесь, — сказал англичанин, который был одним из них, — я
Я всё предусмотрел — у меня на дне чемодана лежат два заряженных пистолета».


 Неаполитанец, приехавший в Милан, сказал своему земляку, который там обосновался: «Прежде чем уехать отсюда, я хотел бы, чтобы мой портрет написали маслом». «Это невозможно, дружище!» — ответил его друг. «Здесь всё пишут маслом».


Такой-то, который оплакивал свою мать, однажды ехал верхом на
лошади с красным седлом. Встретивший его шутник сказал: «Это седло
не очень похоже на траурное». «Простите, — ответил наш друг, — но
это моё седло».
«Мать кобылы не умерла — с чего бы ей чернеть?»


 Один молодой человек, репутация которого оставляет желать лучшего, хвастался в компании своим умением распознавать людей по лицам. «Я хорошо разбираюсь в негодяях, — сказал он. — Я могу не только распознать их, но и понять с первого взгляда». Услышав это, один почтенный человек, знакомый с ним, сказал: «Ты когда-нибудь смотрелся в
зеркало?»


У рыцаря-командора Мальтийского ордена, который был чрезвычайно скуп, было два пажа, которые однажды пожаловались ему, что у них нет рубашек.
Скряга позвал своего дворецкого и сказал: “Ты напишешь
управляющему моими поместьями на Сицилии и скажешь ему, чтобы он немедленно посадил немного конопли
. Когда конопля будет собрана, он должен будет прясть ее, а затем вплести
в ткань, чтобы сшить рубашки для этих молодых людей”. При этих словах пажи
рассмеялись. “Ах! негодяи! - воскликнул рыцарь. - Посмотри, как они довольны!
теперь, когда у них есть рубашки.


Один неаполитанский дворянин участвовал в четырнадцати дуэлях, чтобы доказать, что
Данте был более великим поэтом, чем Ариосто. Последняя из этих дуэлей стала роковой для энтузиаста, который на смертном одре воскликнул: «И всё же я
никогда не читал ни одного из них!»


 Актёр, прося у менеджера денег в долг, сказал ему, что
ему грозит смерть от голода. Менеджер, глядя на его пухлую и румяную физиономию, ответил, что его лицо не подтверждает его слова. «Не позволяйте этому ввести вас в заблуждение, — сказал актёр, — это
лицо не моё, оно принадлежит моей хозяйке, которая последние шесть месяцев
позволяла мне жить в кредит!»


 Однажды Дженнаро из Неаполя сказал своему другу: «Я получаю огромное
количество анонимных писем, которые довольно оскорбительны, но я их презираю
Я слишком дорожу ими, чтобы позволить этому меня раздражать. Когда я опускаюсь до того, что пишу
анонимные письма, я всегда их подписываю».


 Франческо Галлина, адвокат, спорил со своим коллегой Джакомо Санчиотти. Не имея возможности подкрепить свои доводы, он импровизировал
закон, который оправдывал его позицию. Санчиотти, разгадав эту уловку, немедленно придумал другую, которая выставляла Галлину в невыгодном свете.
Последний, никогда не слышавший о таком законе, спросил: «Не могли бы вы дать мне
ссылку?» «Вы найдёте её, — без колебаний ответил Санчиотти, —
на той же странице, что и закон, который вы только что процитировали».


За одним крестьянином, посещавшим церковь вдали от своей деревни, было замечено, что он сидел неподвижно во время проповеди, которая растрогала всех прихожан до слёз. Священник, думая, что он закоренелый грешник,
обратился к нему лично:

«Неужели ты единственный, кто остался невозмутимым? Неужели ты один ничего не слышишь?»

«Сэр, — ответил крестьянин, — я не принадлежу к этому приходу!»


Один литератор недавно обратился к своему другу-журналисту с просьбой
найти ему работу и представить его публике. «Дорогой друг, — ответил
друг, — чтобы найти работу и стать известным, ты должен публиковаться».

Автор поспешил с рукописью к издателю и попросил его
напечатать её.

«Дорогой сэр, если вы хотите публиковаться, вам сначала нужно стать известным».

Что же ему теперь делать?


Наш парижский корреспондент, рассказывая о собрании социалистов, говорит: «Оратор
использовал набор избитых фраз и высокопарных выражений, рассчитанных на то, чтобы произвести глубокое впечатление на глупцов, посещающих подобные собрания». Я присутствовал при этом...

Чистосердечное признание!


_Рядовой_ (_капралу_). Если бы я сказал вам, что вы осёл, что бы вы
сделали, сэр?

_Капрал._ Я бы арестовал вас.

_Рек._ А если бы я только подумал об этом?

_Корп._ Тогда я ничего не смог бы сделать, потому что мысли не видны и не могут быть представлены в качестве доказательства.

_Рек._ Тогда я так и думаю.


В клубе. — _А._ Вы давно видели нашего друга Бортолетти?

_Б._ Да.

_А._ Тогда вы, должно быть, заметили, что он красит волосы спереди, но забывает сделать это сзади.

_Б._ Что ж, это лишь доказывает, что если он обманывает себя, то не хочет обманывать других.


_Миссис._ Роза, вы вчера вечером пересчитывали серебро?

_Роза._ Да, мэм, не хватает вилки и ложки.

_Мис._ Вы знаете, где они?

_Роза._ Да, я.

_Mis._ Ну—где они?

_Rosa._ Под кухонным столом. Вы можете найти их там, когда они
хотел.


Убитый горем вдовец заказал бюст своей покойной жены и обратился к
скульптору, чтобы тот осмотрел работу. “Если вам нужны какие-либо изменения”, - сказал
художник, “ "видите ли, это всего лишь глина, и ее легко можно
подретушировать.

Вдовец печально посмотрел на нее.

«Это так похоже на неё... довольно большой нос... верный признак
доброта и великодушия...»

Затем, залившись слезами, —

«Она была _такой_ хорошей!... Не могли бы вы сделать её нос _намного_ длиннее?»


Несколько дней назад на последней странице газеты появилось
следующее объявление:—

“КРАСНЫЕ НОСЫ. —средство мгновенного действия. Обратитесь, приложив П.О. за два франка, к
Синьору Дулькамаре”.

Достойный гражданин, чей нос был “румянее вишни”, надеясь
избавиться от своего недуга, немедленно отправил свой адрес и два
франка.

Два дня спустя он получил открытку—

— Продолжайте пить, пока у вас нос не посинеет!


— Джон, заберите эту чашку, говяжий бульон остыл!

— Остыл? Сэр, о нет! Это просто ваша прихоть, сэр; он ещё довольно горячий, я пробовал, сэр?

— Что?! Вы осмелились попробовать…

— О нет, сэр, я только окунул в него палец!


 В полицейском участке. — _Председатель_: «Что? Вы снова здесь? Вы совершенно неисправимы. Теперь вы видите, к чему приводит дурная компания».

_Заключённый_: «О! сэр, как вы можете так говорить? Я никогда не вижу никого, кроме полицейских и судей».


Придворный, приглашая на ужин знаменитого скрипача,
который только что дал концерт в доме банкира, сказал ему с притворной небрежностью:

«О! кстати, вы ведь придете со своей скрипкой, не так ли?»

«Спасибо, — ответил артист, — но моя скрипка никогда не ужинает вне дома».


Старый и опытный провинциальный адвокат, ожидая начала заседания суда, разговорился с другим адвокатом, таким же старым и опытным, и тот спросил его:

«Кто этот Фра Дьяволо[39], имя которого так часто встречается в разделе «Миланские театры»?»

«О!» — ответил первый с полной серьёзностью, — «это был адвокат из Террачины».


Провинциальный помещик вернулся с охоты на болотах, промокший до нитки. Войдя в дом, он, стуча зубами, крикнул жене: «Разведи огонь!» Та,
подойдя к окну и взглянув на дымоходы соседей,
ответил: «Нет, конечно! — Ни у кого больше не горит огонь, и я не хочу, чтобы
меня обсуждали!»


 Во время ужина в замке учителя расспрашивали о
прогрессе, достигнутом наследником престола.

 «Сейчас мы занимаемся естественными науками. Наш благородный ученик быстро
продвигается в химии».

— Он изучает динамит? — быстро спросила маркиза.

 — Пока нет, мадам; динамит относится к разделу политической экономии.


На благотворительном концерте. — (_Пианист ужасно фальшивит._) — «Что делает этот грубиян? Я понимаю, что это благотворительный концерт, но всё же…»

 — «Да, именно поэтому он не даёт своей левой руке знать, что делает правая!»


 На маневрах. — _Капитан_: я хочу, чтобы все капралы без исключения отдавали приказы одновременно и чётко.

Через мгновение раздаётся громкий и энергичный крик: «К оружию!»

_Капитан_ (_в ярости_). Я _слышу_, как несколько капралов ничего не говорят!

Должно быть, это тот самый офицер, который на днях сказал: «В роте Б я вижу человека, которого там нет!»


«Послушайте, — сказал тенор, — я пел во всех операх и всегда исполнял главные партии — в «Роберте-Дьяволе» я был Робертом, в
«Эрнани» — Эрнани…»

«А в «Осаде Коринфа»?»

«Ну конечно, Коринф!»


Что такое тайное общество?

Тайное общество — это более или менее многочисленная группа людей, которые
время от времени встречаются самым тайным образом, чтобы кричать
друг другу в уши свои секреты во весь голос.


Сила привычки. — Известный художник ужасно страдает от мозолей на ногах. Более того, его пальцы на ногах до такой степени чувствительны, что он вскрикивает, если их едва коснуться.

 Дело дошло до того, что, когда он наступает на собственные ботинки, которые выставил на чистку, он воображает, что его ноги находятся внутри, и кричит, как одержимый.

 «А-а-а! — тело носорога!!— Осторожно! Куда ты идёшь?


 Притворный паломник, бродящий по стране, продаёт маленькие кусочки ткани,
которые, по его словам, когда-то были частью плаща святого
 Мартина.

“Чем они хороши?” - спросил загородном один день.

“Они будут держать в холодной”, - ответил Пилигрим, и смазала его
совесть, добавив, помимо—

“В больших количествах”.


В стране, ИНН английский путешественник заказал зайца на ужин.

“Дай ему зайца”, - сказала хозяйка мужу, без
колебаний.

“Ты же знаешь, у нас их нет”, - ответил он вполголоса.

Жена ответила совершенно невозмутимо—

“Тогда дай ему немного кролика. Он англичанин—он никогда не узнаешь
разницу”.


Умный человек, который страдает от отсутствия ума, сказал другу:—

«О! — Такой-то? — Он умер в сентябре, и с тех пор я его не видел!»


Говорят, что богатый француз, который был безумен, приехал в Милан и через
два дня пришёл в себя.

Некоторые люди могут счесть это удивительным. Мы — нет.

Вполне естественно, что в городе, где многие теряют рассудок, один человек
должен его обрести.


Полученная из Лиссабона телеграмма сообщает нам, что «ужасный циклон полностью разрушил Манилу».

Через несколько часов пришла ещё одна депеша: «Холера в Маниле полностью прекратилась».

Мы без колебаний верим этому. Конечно, если в Маниле больше нет
существует, всё, включая холеру, должно было прекратиться там.


 Филиппо сделал ценное признание на днях. Говоря о
марионетках, он сказал: «Должен признаться, мне очень нравятся такие представления».

Браво, Филиппо! Семейная любовь — священная вещь!


Некоторое время назад правительство решило, что «Официальную газету» будут печатать заключённые, чтобы, как говорят, не вносить чуждый элемент.

Теперь, когда тайна раскрыта, постановление отменено,
и заключённые больше не будут заниматься печатью.

 Это второе постановление было объяснено тем, что правительство
не хочет давать повод для обвинений в семейственном фаворитизме. Мы
вполне готов принять оба оправдания.


В полицейском суде Неаполя свидетеля однажды спросили, где он живет.

“С Дженнаро”.

“А где живет Дженнаро?”

“Со мной”.

“ Но где вы с Дженнаро живете?

“ Вместе.




 Примечания.


 ПРИМЕЧАНИЕ 1, стр. 48. В издании 1825 года (я не знаю, есть ли какое-то другое) эта строка напечатана как «Старый каменистый Джиджано», что не имеет смысла, поскольку в итальянском языке, по-видимому, нет такого слова, как «Джиджано»
, кроме как в качестве географического названия, относящегося к району в Тоскане.
 Исправление, на которое я осмелился, верно передаёт смысл. Дословный перевод последних шести строк: «Или того, что, ярко-красное и блестящее, заставляет гордится аретинца, который выращивает его на Трегонцано и среди камней Джиджано». Ли Хант, по-видимому, отправил рукопись своего перевода из Флоренции в Лондон в январе 1825 года, где она была опубликована его братом, так что, вероятно, автор не перечитывал гранки.

 ПРИМЕЧАНИЕ 1A, стр. 77. — Полное описание Стентерелло и других персонажей комиксов
 Маски с изображениями основных из них можно найти в «Мемуарах графа Карло Гоцци» Дж. А.
Саймондса (введение). См. также
 Введение к настоящему изданию, стр. xv.

 ПРИМЕЧАНИЕ 2, стр. 137. — Профессор Т. Тред, в своей недавно опубликованной работе,
 В книге «Язычество в Римской церкви» говорится, что Модика на юге Сицилии разделена на два соперничающих лагеря, посвящённых, соответственно, почитанию святых Петра и Георгия. Праздники этих двух святых напоминают скорее ярмарку в Доннибруке, чем
 что угодно. Подобные конфликты между соперничающими городами отнюдь не редкость на территории Неаполя. (Trede, _op. cit._, ii. 260.)

 ПРИМЕЧАНИЕ 3, стр. 143. — «На юге Италии рождение девочки отнюдь не считается особенно радостным событием. Рождение мальчика сопровождается ликованием и празднествами, а о девочке никто не вспоминает.
 Из тысяч младенцев, ежегодно поступающих в Неаполитанский приют для подкидышей, мальчики остаются там ненадолго. Вскоре их усыновляют семьи, потерявшие ребёнка, но это случается очень редко
 что кто-то подумает о том, чтобы забрать девочку из больницы. В Санта-
 Лючии, когда рождается мальчик, весь квартал приходит в
величайшее возбуждение; его передают всем _комари_, друзьям
и соседям — целуют, тискают, щиплют из чистой любви и
радости. Но девочка-ребёнок лежит незамеченной в корзине для
одежды, которая служит колыбелью, и её не целуют и не восхищаются
ею. При крещении мальчика всегда несут в церковь на правой руке кормилицы, а девочку — на левой». (Тред, «Язычество в Римской церкви», т. 3, стр. 299.)

 ПРИМЕЧАНИЕ 4, стр. 169. — Мелкие птицы всех видов — дрозды, жаворонки, воробьи,
воробьиные сычи и даже соловьи — считаются в Италии законной добычей,
и их ловят в сачки для подачи на стол.

 ПРИМЕЧАНИЕ 5, стр. 209. — Братства, часто упоминаемые в рассказах,
описывающих итальянскую жизнь, возможно, нуждаются в пояснении. Когда действие происходит в Тоскане, имеется в виду братство
_Мизерикордия_ (в наброске Пратези «Доктор Феб» фигурирует «капеллан Мизерикордии»),
в обязанности которого входит хоронить
 нищие хоронят своих умерших и посещают то, что в Англии назвали бы похоронами бедняков.
 Процессия из жутких чёрных фигур, чьи головы и лица закрыты капюшонами с прорезями для глаз, знакома каждому, кто хоть раз бывал в итальянском городе. Следующий рассказ об их происхождении взят из книги миссис Олифант «Флорентийские ремесленники»: «Это до сих пор действующее и многочисленное общество было основано в XIII веке честным привратником Пьетро Борси, которому пришла в голову прекрасная идея одновременно искоренять пороки и использовать свободное время.
 Братья-носильщики, ожидавшие работы на площади Сан-
 Джованни, проявили весьма характерную и уместную благотворительность. Он
убедил их штрафовать друг друга за ругательства — взаимный налог, наполовину шутливый, наполовину благочестивый, который понравился грубоватым парням; затем он убедил их купить на собранные таким образом деньги носилки и по очереди предоставлять их для перевозки больных и раненых, доставляя жертв несчастных случаев или болезней в больницы, а умерших — на похороны. В таком воинственном городе, как Флоренция, среди
 Несмотря на все потрясения XIII века, у них, без сомнения, было достаточно дел, и эта спонтанная благотворительная деятельность, придуманная людьми для людей, является одной из лучших и наиболее характерных черт благотворительности Средневековья. Как и следовало ожидать, эта организация росла, становясь всё более формальной и масштабной, но всегда сохраняя одну и ту же цель. Во Флоренции больше нет уличных драк, из-за которых благотворительная помощь Misericordia была насущной необходимостью, и носилки больше не нужны
 больше не в грубых, простых руках трудящихся мужчин, выкраивающих минутку для благотворительности после тяжёлого рабочего дня. Говорят, что
все сословия, вплоть до самых высших, в наши дни являются частью общества.
Когда их услуги требуются, их зовут по колокольчику во всех районах города,
и принц, и ремесленник делают свою работу одинаково, и, может быть,
вместе, но с этой поправкой — и с одним дополнением к их целям,
заключающимся в том, что братья часто не только переносят, но и
ухаживают за больными, — первоначальная задача носильщиков выполняется
 твёрдая приверженность одновременно традициям и христианскому милосердию.
На самом деле это платье — не признак таинственного стыда и искупления, а всего лишь мера предосторожности, чтобы братья не злоупотребляли благодарностью своих пациентов, от которых им позволено получать лишь глоток воды — первую и самую дешёвую из необходимых вещей».[40] Следующее из «Римской одежды» Стори также может быть интересно: «Замечательное учреждение Misericordia, которое можно найти по всей Тоскане, не
 В Риме существуют братства, но некоторые из них занимаются похоронами своих умерших, и одно из них, называемое
_Arciconfraternita della Morte e dell’ Orazione_, берёт на себя обязанность хоронить тела всех бедняков, найденных мёртвыми в Кампанье или в городе. Это братство было основано в 1551 году сиенским священником Крещенцио Сельвой и утверждено Пием IV в 1560 году... Он состоит из самых уважаемых людей, которые носят _сакко_ из чёрного грубого льна. Как только поступает информация о том, что найдено тело,
 как только тело находят на Кампанье, об этом сразу же сообщают определённому числу братьев, которые без промедления собираются в молельне, надевают чёрный мешок и без промедления отправляются на поиски трупа. День или ночь, холодно или мокро, штиль или буря — не имеет значения; как только они получают известие, они отправляются в своё благочестивое путешествие. И эта обязанность не всегда легка, поскольку
иногда им приходится преодолевать в поисках тела более двадцати миль, а при понтификате Климента VIII, когда
 Во время сильного разлива Тибра они вылавливали тела, которые течение уносило вниз по течению до Остии и Фьюмичино. Они несут с собой носилки, на которые кладут тело, когда его находят, и на своих плечах несут его обратно в город. Помимо этой обязанности в Кампанье, они также, как и некоторые другие братства, хоронят тела умерших, найденных в городе, если у их семей нет средств. Мандатар сообщает братьям, где требуются их услуги, и ближе к вечеру, одетый в тонкое чёрное
 В мешках, с покрытыми головами и лицами, с двумя прорезанными в
 капюшоне отверстиями, чтобы можно было смотреть, они проходят по
 улице, неся тело на носилках в церковь, впереди них длинный узкий
 чёрный штандарт с изображением креста, черепа и костей, с факелами
 и распевая «Мизерере» и другие псалмы».

 ПРИМЕЧАНИЕ 6, стр. 223. Римско-католическому духовенству запрещено курить, но разрешено нюхать табак. Смысл этого предложения полностью раскрывается на странице или двух позже, когда монах с негодованием осуждает употребление мяса в Великий пост.

 ПРИМЕЧАНИЕ 7, стр. 230. — «Пойдём, я покажу тебе Лукку», — говорят в шутку детям, хватая их за шею и поднимая в воздух. Это выражение, вероятно, связано с идиомой «Я увижу тебя снова в Лукке», то есть, по иронии судьбы, «я никогда тебя больше не увижу»;
 так что «увидеть Лукку» = «ничего не увидеть». Томмазо и Беллини
 (_Dizionario_) предполагает, что это выражение может относиться к тому факту, что
 жители Лукки были великими путешественниками.




 БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ ПИСАТЕЛЕЙ.


 ЭДМОНДО ДЕ АМИЧИС, родившийся в 1846 году в Онелье (на побережье Генуи), был
 Он получил образование в Кунео, Турине и Военном колледже Модены, который окончил в 1865 году в звании младшего лейтенанта. В 1866 году он участвовал в битве при Кустоцце, а в 1867 году редактировал военный журнал во Флоренции. После оккупации Рима итальянцами в 1870 году он ушёл из армии и полностью посвятил себя литературе. В каком-то смысле он был последователем Мандзони, который поощрял и направлял его первые попытки. Его «Очерки военной жизни» (один из которых переведён в настоящем
 сборник) впервые увидел свет на страницах журнала _Italia
 Militare_, за ним последовал сборник _Novelle_ (или
рассказов), который, однако, уступает первому произведению. Структура несовершенна, а характеры, хоть и живые, не очень глубокие и тонкие. Ещё одна ошибка, в которую часто впадает Де Амичис, — это чрезмерное стремление к пафосу, которое противоречит его цели. Диккенс, в своём желании вызвать слёзы, тоже не всегда избегал этой ошибки. Это, пожалуй, самая
 Это заметно в его более поздних работах, таких как «Сердце» и другая,
посвящённая жизни (весьма несчастной, если верить Де Амицису) итальянского учителя начальной школы. Он много путешествовал и подарил миру несколько живых и юмористических томов, в которых описал свои впечатления от Голландии, Испании, Марокко и других стран, а также был хорошо известен как лектор. Насколько нам известно, сейчас он живёт в Турине и совсем недавно объявил себя приверженцем социалистических идей. (_страница 199._)

 ЛОДОВИКО АРИСТО родился в Реджо (недалеко от Модены, не путать с Реджо в Калабрии) в 1474 году. Он написал автобиографию в «Сатирах». Он изучал право в Падуе, но никогда не испытывал тяги к этой профессии и никогда ею не занимался. В 1503 году
 он поступил на службу к кардиналу Ипполито д’Эсте, который
 отправлял его с различными дипломатическими миссиями, но оставлял время
 для продолжения учёбы. В 1516 году он опубликовал свою великую поэму
 «Неистовый Роланд», на написание которой потратил десять лет. После
 После смерти своего покровителя в 1520 году Ариосто перешёл на службу к брату кардинала, Альфонсо, герцогу Феррарскому, который в 1522 году назначил его губернатором горного района Гарфаньяна близ Лукки — должность, которую он с юмором описал в своих «Сатирах». В 1524 году он вернулся в Феррару и провёл остаток жизни при дворе Альфонсо, занимаясь литературой. Теперь он написал пять комедий в стихах без рифмы («Кассария», «Притворщики», «Лена», «Негрон» и «Схоластика»), которые были поставлены до
 Он умер в 1533 году от продолжительной болезни. Он никогда не был женат. «Неистовый Роланд», по словам одного писателя, «был переведён на большинство
 европейских языков, но редко удачно. Из английских переводов перевод Харрингтона
 полон жизни и намного превосходит перевод Хука, но перевод Роуза считается лучшим и в целом
 точным». Пример из «Сатир» был приведен в версии Т. Х.
Крокер. Что касается «Неистового Роланда», то считалось, что
 лучше всего, после раздумий, привести свободный прозаический перевод
 (выбранный и слегка адаптированный из «Рассказов Ариосто» Г.
 К. Холлвея-Калтропа[41]) отрывка, описывающего визит Астольфо на Луну, который является одним из лучших для демонстрации юмористической стороны гения Ариосто. Поэма огромна, в ней множество персонажей и целый лабиринт эпизодов, более или менее тесно связанных с основной сюжетной линией: войной между
 Карл Великий и сарацины, закончившие битву поражением последних
 и смерть их короля Аграманта. Если тех, кто присутствовал при смерти «Откровенного зверя» Спенсера, было очень мало и они были очень утомлены, то можно предположить, что тех, кто следовал за Аграмантом до самого конца, было ещё меньше и они были ещё более утомлены. (_Страница 30._)

 Франческо Берни, уроженец Тосканы, родился в 1490 году и умер в 1536 году в качестве каноника собора во Флоренции. Он был священником и провёл большую часть своей жизни при римском дворе, служа различным кардиналам и прелатам. Автор статьи в _National
 В «Энциклопедии» говорится: «Берни — один из главных представителей итальянской шутливой поэзии, которая с тех пор носит название _Poesia Bernesca_. Этот стиль появился ещё до него» (см.
 примечание о _Пуччи_), «но Берни довёл его до совершенства,
 которому редко кто-либо с тех пор мог сравниться... Его сатира, как правило,
 более мягкая, но иногда она переходит в яростную инвективу. Можно сказать, что его юмор непереводим, потому что он
зависит от гениальности итальянского языка, от его
 итальянский разум, а также привычки и ассоциации итальянского
народа. Его язык — изысканный тосканский. Худшая черта
юмористических стихотворений Берни — его частые непристойные намёки и
двусмысленности, которые, хотя и облечены в пристойную форму, хорошо
понятны итальянским читателям». Возможно, любопытно, что
другой великий грешник в этом отношении — Касти — тоже был
священнослужителем. Но в связи с этим мы не можем не вспомнить замечание, сделанное одним писателем в английском журнале, который
 приглашённый на свадьбу в итальянском провинциальном городке — а именно, что из поздравительных стихов, присланных друзьями (некоторые из которых были весьма далеки от наших представлений о приличиях), самые непристойные были написаны священниками. Три тома «Бурлескной поэзии» Берни были собраны и опубликованы после его смерти. Он также написал то, что назвал «переработкой» Боярдо.
 _Орландо Иннамората_, изменив стиль поэмы на более чистый итальянский и добавив несколько собственных строф.
 Более удачными постановками, пожалуй, являются «Катрина» и «Иль Мильяццо» — драматические сцены, написанные на деревенском диалекте Тосканы. (_Страница 35._)

 Джованни Боккаччо родился в Париже в 1313 году. Его отец, уроженец Чертальдо, недалеко от Флоренции, привёз его в этот город ещё ребёнком, намереваясь обучить его торговле, которой занимался сам. Он сбежал из этой жизни в возрасте двадцати лет, пообещав изучать каноническое право, которое, однако, пришлось ему по душе не больше, чем бизнес, и стало его основным занятием в
 В Неаполитанском университете он изучал греческий (который тогда только начинали изучать в Италии), латынь и математику. В Неаполе он также познакомился с Петраркой и влюбился в принцессу
 Марию, внебрачную дочь короля Роберта, для которой он написал поэму «Тесей», содержащую историю «Паламон и Арсита», впоследствии использованную Чосером. В 1350 году Боккаччо вернулся во Флоренцию и, по-видимому, постепенно изменил свой образ жизни и стал известен как тихий и законопослушный гражданин.
 В 1361 году он полностью отошёл от мирских дел и стал священником. Он
посетил Петрарку в Милане, а затем (в 1363 году) в Венеции и поддерживал с ним дружеские отношения до конца жизни. В 1373 году
Флорентийская республика назначила его читать вслух «Божественную комедию» Данте с комментариями, но эти лекции часто прерывались из-за плохого самочувствия, и Боккаччо умер в декабре 1375 года. Его первые работы были в стихах, но, поняв, что не может надеяться на то, что станет первоклассным поэтом, он обратился к прозе
 его внимание в основном было приковано к прозе. «Декамерон» был одним из первых прозаических произведений, написанных на итальянском языке, и считается классикой благодаря своему стилю. План, возможно, был навеян «Кентерберийскими рассказами» Чосера. Сто рассказов, из которых состоит «Декамерон», предположительно были рассказаны десятью людьми в десять разных дней — отсюда и название (от греческих слов, означающих «десять дней»). В предисловии рассказывается о том, как рассказчики — семь дам и три рыцаря — бежали в деревню, спасаясь от опустошившей город чумы.
 Во Флоренции в 1348 году они оживляли уединение своей виллы, рассказывая
истории. Некоторые из этих историй живые и юмористические, некоторые
трогательные и трагические. Многие из них, как хорошо известно, лучше
оставить в забвении; некоторые, будучи хорошей комедией, испорчены тем,
что делает их нецитируемыми; в то время как другие, если их когда-либо и находили
забавными, то, должно быть, из-за их грубости, поскольку они не претендуют ни на что другое. Другие, опять же, достигают очень высокого уровня, как, например, «Натан и Митридат» или другие из трёх
 кольца, на которых Лессинг основал свою драму «Натан Мудрый».
 История «Каландрино и гелиотроп», по нашему мнению, является одной из лучших фарсовых историй. Буффальмакко и его розыгрыши, по-видимому, были общим достоянием писателей-комедиантов того времени, и, вероятно, все «шутки» или «приколы», которые считались более чем забавными, были придуманы им. О его реальной жизни рассказывает Вазари, у которого мы также позаимствовали одну или две более известные _бурле_, которые, однако,
 Саккетти. Точно так же в более поздний период каждое остроумное высказывание и нелепое приключение, распространённые во Флоренции, приписывались драматургу Дж. Б. Фаджиоли (1660–1742). Анекдоты о последнем можно услышать и сейчас среди флорентийского населения, но розыгрыш, рассказанный о нём (мы надеемся, что это неправда) в сборнике народных сказок Питре, не заслуживает повторения. Другие Джо
Миллеры Италии — флорентийцы Пиовано Арлотто, Гоннелла и
 Барлаккья, различные сборники шуток которого время от времени
издавались. Приведённый перевод (как и в случае с отрывками из Парабоско и Сабадино дельи Аренти)
 принадлежит Томасу Роско. (_Страница 2._)

 Луиджи Капуана, сицилийский писатель и критик, родился в Минео, в
провинции Катания, 27 мая 1839 года. Его первыми опубликованными работами были
стихи, в том числе подражание «Любовным песням
ангелов» Томми Мура. В 1864 году он отправился во Флоренцию, где провёл два года
 драматический критик в «La Nazione». Лучшие статьи, написанные для этой газеты, он впоследствии опубликовал в виде сборника под названием «Современный итальянский театр». В 1868 году он вернулся в родные места и оставался там до 1876 года. За это время он был избран главой округа, а в 1875 году опубликовал официальный отчёт о «Коммуне Минео», который действительно заслуживает звания литературного вклада. В 1877 году он переехал в Милан и возобновил литературную деятельность, написав несколько критических статей
 в «Corriere delle Sera», а также ряд очерков, впоследствии собранных в сборник под названием «Профили женщин». С тех пор он выпустил несколько художественных произведений, в основном сборники рассказов — или, скорее, зарисовок персонажей, — в некоторых из которых едва ли есть сюжет. Примеры, представленные в этом сборнике, взяты из сборника «Куря».
 Капуана — большой поклонник Эмиля Золя и стремится к его стилю и методам, но его итальянский (или, возможно, греческий, поскольку он
 Сицилийское!) чувство прекрасного и чувство меры уберегают его от
грубейших ошибок школы крайнего натурализма. Однако ему нужно остерегаться опасностей импрессионизма; по крайней мере, мы предполагаем, что так называется тенденция к изображению отдельных «кусочков» вместо картин — тенденция, которая проявляется в его рассказах в чрезмерной форме. Он написал два полноценных романа, «Джачинта» и «Фоска», а также очаровательный сборник популярных сказок, пересказанных для детей под названием «C’era una volta_
 («Однажды»). (_Страница 107._)

 ЭНРИКО КАСТЕЛЬНУОВО, родившийся во Флоренции в 1839 году, большую часть своей жизни провёл в Венеции, где, по-видимому, до сих пор и живёт.
 С 1853 по 1870 год он занимался бизнесом, но в 1870 году стал редактором политической газеты _La Stampa_. С тех пор он опубликовал несколько романов и сборников рассказов, некоторые из которых были напечатаны в _Perseveranza_. Некоторые из них наиболее известны: «Белый дом», «Витторина», «Лауретта»
 (1876), «Профессор Ромуальдо» (1878), «Новые рассказы», «Всюду»
 Финестра_ и _Sorrisi e Lacrime_, из которых взят очерк в
настоящем томе. Большинство его рассказов посвящены жизни Венеции. (_Страница 191._)

 ДЖОВАННИ БАТТИСТА КАСТИ, 1721–1803, был священнослужителем и
автором многих сатирических произведений, из которых наиболее известно _Gli
 Animali Parlanti_ (Говорящие животные), что, я полагаю,
 было переведено как "Суд и парламент зверей". Он также
 написал цикл из ста сонетов под названием "Я тре Джулия",
 который, несомненно, является самым ярким примером идеи, дошедшим до нас
 до смерти заездили. Сонеты (один из которых довольно забавен) посвящены долгу в восемнадцать пенсов, который автор задолжал другу. Они едва ли заслуживают тех восторженных слов, которыми их наградил переводчик, М. Монтегю (1841). Гораздо больший вклад в веселье народов внесла «опера-буффа» «Король Теодор», музыку к которой написал Паизиелло и из которой мы привели отрывок. Касти написал и другие комические оперы, одна из лучших которых
 является "Заговором Катилины", в котором приводится знаменитый отрывок из
 речи Цицерона "quousque tandem" (и довольно
 слишком близко) к бурлескным стихам. Цицерон показал в своем исследовании,
 готовя свою речь с бесконечной боли. Когда наконец это
 доставили, перерывов в Катилины и другие верой и правдой
 сообщили.

 _Cicero._ Заверши quando, о Катилина

 Уничтожение и разорение

 Будешь ли ты размышлять о нас?

 До тех пор, пока не злоупотребишь

 Con cotesta impertinenza

 Della nostra pazienza?

 Va, rubello, evadi, espatria,

 Traditore, della patria,

 Conciofossecosach;....

 _катиль._ Традитор рубелло - это я?

 _Cic._ Conciofossecosach;.

 _ Люди._ Si ch ;’ ver....

 _Другие._ Нет, это не так!

 _Цицерон._ Conciofossecosach;...

 Это довольно хорошая шутка, и составное предложение (своего рода
 двусмысленное «поскольку», часто используемое в юридической терминологии),
к которому оратор отчаянно цепляется, когда его так грубо прерывают
в середине речи, производит наилучший эффект. Но эффект от стремительного потока восьмисложных двустиший
был бы полностью утрачен при переводе. Они чем-то напоминают
умные и плавные стихи в операх мистера У. С. Гилберта. Помимо стихов, Касти написал прозаические «Новеллы», которым Канту («Литературная
 Италия», том II) даёт наихудшую характеристику. Из «Животных»
 Парланти, тот же автор, говорит, что он «сатиризировал правительства с либерализмом _кафе_» (как мы могли бы сказать, «политиков из питейных заведений») «и в стиле _импровизатора_». Это довольно длинное произведение, состоящее из шестистрочных строф. (_Страница 57._)

 Бальдассаре Кастильоне, родившийся на территории Мантуи в 1478 году, был приближённым сначала ко двору Лодовико Сфорца в Милане, а затем ко дворам Франческо Гонзага, маркиза Мантуи, и Гвидобальдо, герцога Урбино. Он был утончённым человеком
 Джентльмен и блестящий учёный, «идеальный рыцарь, не имеющий себе равных ни в интеллекте, ни в культуре». Карл V назвал его «одним из лучших рыцарей в мире». Двор Урбино, в то время «школа вежливости и доблести, а также учёности», был подходящим местом для такого человека. Он участвовал в нескольких кампаниях и был послан послом в Англию, Милан и Рим. Говорят, он умер в Толедо в 1529 году во время дипломатической миссии к императору Карлу V от горя из-за разграбления Рима
 испанцами под предводительством коннетабля де Бурбона. Рафаэль написал его портрет при жизни; Гвидо Романо спроектировал его гробницу после его смерти, а Пьетро Бембо написал его эпитафию. Он написал много изящных и научных стихотворений, как на латыни, так и на итальянском; но его слава как автора полностью связана с книгой под названием «Il Cortigiano» («Придворный»). Она состоит из серии диалогов, в которых обсуждаются качества, необходимые для характера идеального придворного. По-видимому, она была написана в Мантуе, во время
 Короткий период его счастливой супружеской жизни (его жена Ипполита Торелли,
замужняя в 1516 году, умерла три года спустя). Стиль придворный и
отточенный, хотя и с некоторой простотой в величественности. Собеседники
иногда разбавляют свою серьёзную философию юмористическими
анекдотами, несколько примеров которых приведены в тексте. (_Страница
 27._)

 Франческо Черлоне жил во второй половине XVIII века и написал огромное количество пьес в стиле «Комедии дель арте». Его произведения были опубликованы в виде сборника.
 в Болонье в 1787 году и снова (в двадцати двух томах) в Неаполе в 1825–1829 годах. О нём, по-видимому, мало что известно. Саймондс называет его
«поэтом-плебеем из Неаполя». Выдающийся итальянский критик
Микеле Шерилло «открыл» его несколько лет назад. (_Страница
 49._)

 К. КОЛЛОДИ — псевдоним блестящего тосканского писателя Карло
 Лоренцини, часто публиковавшийся в _Fanfulla_. Некоторое время он был театральным цензором в префектуре Флоренции. Он также писал детские книги и один или несколько сборников рассказов. (_Страница 90._)

 НАПОЛЕОН КОРАЗЗИНИ, родившийся в Тоскане около 1840 года, обладал природным талантом к юмористическому писательству, но обстоятельства помешали ему развить его, хотя его фарс (или, скорее, пародия) под названием  «Дуэль» иногда ставится на сцене. Некоторое время он провёл в Герцеговине в качестве корреспондента газеты, но по возвращении был вынужден оставить литературу ради коммерции. (_Страница 103._)

 Паоло Феррари, автор комедий, родился в Модене в 1822 году. Его
отец был чиновником на службе у герцога, и юный
 Либеральные взгляды Феррари были большим недостатком для него в начале его карьеры. Говорят даже (не знаю, насколько это правда), что они побудили герцога вмешаться в процесс получения им университетского диплома, который был отложен на долгое время. Но Феррари изучал право с таким небольшим рвением, что можно предположить и другую причину действий университетских властей. Его первая комедия была написана в 1847 году и называлась «Бартоломмео-сапожник», но впоследствии название было изменено
 к «Кодицилу дяди Венанцио». Преодолев множество трудностей, он написал «Гольдони» в 1852 году, но ему пришлось ждать два года, прежде чем пьеса была поставлена и имела большой успех. С тех пор он подарил миру множество произведений, в основном комедий, и итальянцы считают его своим первым драматургом-комедиографом. Некоторые из его величайших успехов — это драмы, основанные на событиях итальянской истории, в которых персонажи, в отличие от обычных исторических драм, скорее литературные, чем политические. Такие
 Это «Данте в Вероне», «Парини и Сатира» и вышеупомянутые «Гольдони и его шестнадцать комедий». Он пишет
 либо прозой, либо рифмованными александрийскими стихами под названием «Versi
 Martelliani». Из других его драм величайшими являются «Дуэль»,
«Самоубийство», «Соперничающие друзья», «Причины и следствия», «Смешной человек», «Серьёзные люди». Почти все его пьесы, которые до сих пор идут на сцене, получили государственную премию, присуждаемую в Италии за выдающиеся драматические произведения. (_Страница 237._)

 ПЬЕРО ФРАНЧЕСКО ЛЕОПОЛЬДО КОККОЛУТО ФЕРРИНЬИ, более известный под
 имя “Йорик” - тосканский писатель; родился в Ливорно в 1836 году,
 хотя и неаполитанского происхождения. Он начал свою литературную карьеру в 1854 году
 опубликовав “корреспонденцию” в некоторых флорентийских газетах.
 В 1856 году он впервые взял псевдоним, который стал таким известным
 — от Гамлета, а не от Стерна. Действительно, когда он познакомился с работами последнего, он почувствовал, что был виновен в самонадеянности, и с тех пор подписывал свои статьи  _Йорик, сын Йорика_. Он блестяще окончил юридический факультет в Сиене
 в 1857 году и прославился как адвокат, хотя его репутация в основном связана с журналистикой и литературой. Флорентийские разносчики газет могут использовать его имя, чтобы привлечь покупателей к своим товарам. «C’; l’articolo di Yorick», — говорят они или, короче, «C’; Yorick!» (В этом есть Йорик). Как и многие ныне живущие
 итальянские писатели, он участвовал в войне за освобождение. Он
 записался добровольцем в 1859 году, когда некоторое время был личным секретарём Гарибальди, а в 1860 году был ранен в Милаццо. Он
 Он писал легко и свободно — и не только на своём родном языке — отправляя статьи на французском в «Ind;pendance
 Italienne» и на немецком в «Neue Freie Presse». Он, по-видимому, один из немногих итальянцев, которые нашли литературу
прибыльным делом. Многие из его газетных статей были собраны в
отдельные тома. Приведённые здесь примеры взяты из «Хроник
Баньи-ди-Маре» (часть которых была воспроизведена на английском языке в
«Морнинг Пост») и «Вверх и вниз по Флоренции». (Стр. 232.)

 АНТОНИО ГИЗЛАНЦОНИ, сын врача из Лекко, что на озере Комо,
родился в 1824 году. Сначала отец хотел, чтобы он стал священником,
а затем отправил его изучать медицину в Павию; но юноша,
обнаружив, что обладает великолепным баритоном, вместо этого стал учиться пению
и в 1846 году получил ангажемент в театре Лоди.
 В 1848 году он занялся журналистикой и издавал две газеты в Милане;
экстремистские политические взгляды, которые он отстаивал, вскоре привели его в тюрьму. После возвращения австрийцев он был сослан и,
 После очередного тюремного заключения на Корсике он продолжил свою музыкальную карьеру там и в Париже, пока не потерял голос (в 1854 году) из-за приступа бронхита и не вернулся к литературе и в Италию. Он редактировал различные газеты, писал множество статей, в основном юмористического характера, и сочинил либретто для нескольких опер, самой известной из которых является «Аида» Верди. В последнее время он живёт в собственном небольшом доме в Лекко. Он редактировал и в значительной степени писал для _Rivista Minima_,
 который впоследствии перешёл в руки его друга Сальваторе
 Фарины. (_Страница 94._)

 Джузеппе Джусти родился в Монсуммано, в долине Валь-ди-Ньеволе (Тоскана), в 1809 году. Он получил начальное образование в возрасте от семи до двенадцати лет у священника, и результатом этого, по его собственным словам, были «различные порки, ни тени латыни, несколько проблесков истории, уныние, раздражение, усталость и внутреннее убеждение, что я ни на что не годен». Затем он учился в школе во Флоренции, где попал под опеку более умных и
 отзывчивые учителя, и начал пробуждаться в нём интерес к знаниям.
 Впоследствии он поступил в Пизанский университет, но (как и наш
 Вордсворт и другие) не добился особых успехов в учёбе. В более поздние годы он сожалел о праздности и бесцельном времяпрепровождении тех лет, но, вероятно, следуя склонности своего ума к популярной и общедоступной литературе и собирая песни и истории на колоритном тосканском диалекте, он закладывал наилучшую основу для
 его будущая карьера поэта. Его здоровье никогда не было крепким, и он умер сравнительно молодым, в 1850 году, не оправдав ожиданий своих друзей. Однако того, чего он достиг, достаточно, чтобы обеспечить ему место в первом ряду современной итальянской литературы. Помимо «Стихотворений» (из которых было издано несколько сборников), его основные работы — это сборник тосканских пословиц (с предисловием и примечаниями) и «Рассуждение о жизни и творчестве
 Джузеппе Парини, сатирик. После его смерти был опубликован сборник его писем и неопубликованных произведений в прозе и стихах, главным из которых является комментарий к «Божественной комедии» Данте. Его стихи особенно трудно переводить из-за их чрезвычайно идиоматического характера, а также, во многих случаях, из-за их личной и политической направленности.
 В них есть прямота, сила и острота, редко встречающиеся в итальянской литературе первой половины этого века.
 политическая сатира иногда переходит в благородное негодование, как в
 прекрасном стихотворении "Начало", "А ной, личинка Италии", которое было
 переведено на английский, если мы не ошибаемся, по крайней мере дважды. Его
 неполитическая сатира всегда доброжелательна и беззлобна, и
 тот же дух, наряду с неудержимой жизнерадостностью и мальчишеской
 любовью к веселью, сквозит в его письмах, особенно к его
 близкий друг, Манцони. (_страница 74._)

 Граф Гаспаро Гоцци, старший брат драматурга Карло Гоцци, был
 Венецианец, живший с 1713 по 1786 год. Семью Гоцци можно было бы назвать «безземельным лордом с длинной родословной», и в «Мемуарах графа Карло» содержится яркое описание трудностей и перемен, с которыми они сталкивались. Гаспаро надеялся поправить семейное положение, женившись на образованной даме, увлекавшейся поэзией, Луизе Бергалли или Баргалли (которая радовалась академическому титулу Ирминды Партениды); но её расточительность и беспечность только усугубили ситуацию, и он был вынужден
 анонимная халтура — переводы с французского и тому подобное — ради заработка; или, как он сам это называет, изнурять себя «неизвестными сочинениями, ежедневно в поте лица переводя с французского на итальянский». Несмотря на это, он умудрился сделать приличное количество работ, которые сохранились до наших дней. Его стиль прост, ясен и
чист, хотя и не очень энергичен; и, как говорит Канту, у него есть
дар «сочетать фантазию с наблюдательностью, а остроумие — с чувством».
 Некоторое время он издавал газету под названием _L’Osservatore_ по образцу
«Зрителя» Аддисона. Он написал множество «бернских»
стихотворений — сонетов _a coda_ и сатирических произведений в белых стихах. Его
письма также превосходны. (_Страница 53._)

 Джакомо Леопарди, родившийся в Реканати, в герцогстве Урбино, в 1798 году,
всю жизнь страдал от слабого здоровья и реального или воображаемого
неблагоприятного окружения. Он был сильно ограничен в своих возможностях,
будучи горбатым, а также больным от рождения;
 и таким образом пессимистические доктрины, которые он перенял у Пьетро
 Джордано, упали на благодатную почву. Его отец был богат и владел великолепной библиотекой, и хотя он не позволял Джакомо ходить в школу, мальчик с таким рвением занимался дома, что в пятнадцать лет стал блестящим знатоком классической литературы и написал оду на греческом языке, которую компетентные критики сочли античной. Однако он долгое время оставался неизвестным из-за
суровости своего отца, который препятствовал всем его попыткам добиться большего
 культура и больше возможностей для занятий литературой. Наконец он смог сбежать из ненавистного ему дома в Рим, где наслаждался обществом литераторов, но не смог, как надеялся, получить должность профессора. Тогда он, озлобленный и разочарованный в мире, уехал в Милан, где жил в доме издателя и готовил свои стихи к публикации. Но и здесь он не смог избавиться от преследовавших его бед, и его здоровье становилось всё хуже и хуже. Наконец, осенью 1831 года, он предпринял
 его последнее путешествие — в Неаполь, где Антонио Раньери, его неутомимый друг, принял его в своём доме. Там, изнурённый водянкой и чахоткой, он умер 14 июля 1837 года. О его философских трудах и великолепных, мрачных стихах здесь не место говорить. Я включил его в этот сборник из-за некоторых его диалогов, которые являются шедеврами тонкой иронии, кажущейся простой и проникающей в самую суть. Он острее и
 тоньше, чем у Свифта, но в остальном очень похож
 описать. Трудно представить, что Леопарди когда-либо смеялся,
но никто не сможет прочитать «Первый час и Солнце» или «Пари
 Прометея» и подумать, что ему не хватает юмора. (_Страница 63._)

 Никколо Макиавелли, флорентиец, жил с 1469 по 1527 год. Его место в этом томе обусловлено его комедией «Мандрагора», в которой приводится сцена; но, конечно, это не то произведение, благодаря которому он наиболее известен в истории. В известном эссе Маколея очень хорошо изложены его политические и литературные труды. Впервые он выступил
 В 1494 году он участвовал в государственных делах; в 1498 году был избран секретарём Флорентийской республики, с этой должности он ушёл в 1512 году, после возвращения Медичи. Некоторое время спустя, будучи заподозренным в заговоре против Медичи, он был заключён в тюрьму и подвергнут пыткам, от которых едва не умер. Он был включён в список амнистированных, объявленную Джованни ди Медичи, когда тот стал папой под именем Льва X. Хотя он и был восстановлен в правах, он не мог принимать участия в политической жизни и, не имея возможности
 Служа Флоренции и обречённый на ненавистное бездействие, он удалился в свой загородный дом, где написал большую часть своих работ.
 Последней из них была «История Флоренции», написанная по просьбе папы Климента VII и завершённая в 1525 году.  В 1519 году Лев  X советовался с ним по поводу реформы правительства Флоренции, но его совету не последовали. В 1526 году, когда коннетабль Бурбон начал угрожать Тоскане и Риму, Климент VII снова обратился к  Макиавелли и поручил ему укрепить Флоренцию,
 и с мерами предосторожности, которые необходимо было принять для безопасности Рима; но
эти меры предосторожности были приняты слишком поздно. Папа был взят в плен, а Медичи снова изгнаны из Флоренции; и Макиавелли, которого теперь считали сторонником этой семьи, был забыт и, можно сказать, умер от горя и разочарования. Его главные труды, помимо «Истории», — это «Государь», «Искусство войны» и «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия». Кроме того, он написал две или три комедии и остроумную новеллу
 (хотя и несколько экстравагантная в своей сатире) под названием
 «Бельфегор». В ней рассказывается о том, как один из дьяволов, приняв облик человека, спустился на землю, чтобы испытать на себе брак;
 но его семейная жизнь была настолько несчастной, что после непродолжительного испытания он предпочёл вернуться в тот мир, откуда пришёл. Говорят, что опыт, полученный Макиавелли в собственном доме, подтолкнул его к описанию глупости и расточительности мадонны Онесты. «Мандрагора», несмотря на высокую оценку Маколея, едва ли
 что-нибудь, пригодное для цитирования. Пьеса прекрасно построена,
но сюжет делает её «невозможной» для современной аудитории. Мы были вынуждены ограничиться монологом Фра Тимотео и одной из лирических интерлюдий
между актами, которая отличается краткостью, если не чем-то ещё.
 (_Страница 26._)

 Алессандро Мандзони, родился в Милане в 1784 году, умер в 1873 году. Один из лидеров
романтического движения в Италии и основатель (в этой
стране) исторического романа в стиле Вальтера Скотта.
 «Обручённые», опубликованная в 1827 году (из которой мы процитировали одну-две сцены), вероятно, была переведена на все европейские языки. Менее известны его трагедии «Адельки» и «Граф Карманьола», а также «Оды» (1815), самая известная из которых — «Пятое мая» — посвящена смерти Наполеона. В жанре исторической прозы за ним последовали его зять Д’Азельо, а также Гросси, Геррацци, Розини, Адемолло и другие. Хотя на первый взгляд «Обручённые» могут показаться
 Это не юмористическое произведение, но есть сцены, которые в этом
отношении не уступают лучшим сценам в романах Скотта. Сцена
попытки незаконного брака (которую мы выбрали для цитаты)
особенно хороша, а образ дона Аббондио комичен на протяжении всей
книги. Возможно, в последние годы книгой несколько пренебрегали —
она, как и многие другие шедевры, незаслуженно пострадала из-за
того, что её использовали как учебник. (_Страница
 82._)

 Филиппо Пананти родился в Ронте, в районе Муджелло
 (Тоскана), около 1776 года, изучал право в Пизе, но впоследствии полностью посвятил себя литературе. В 1799 году он отправился за границу и после посещения Франции, Испании и Голландии получил должность либреттиста в Итальянской опере в Лондоне. Возвращаясь в Италию по морю, он попал в плен к алжирским пиратам, но был освобождён благодаря вмешательству английского консула. «Затем он приехал во Флоренцию и опубликовал свои работы, а именно: _Il Poeta di
 Teatro_, _Prose e Versi_, _Viaggio in Algeria_, в которых можно
 Говорят, что он часто бывает небрежен, а не простодушен, и что он без необходимости использует иностранные выражения или те, которые ещё не вошли в обиход образованных людей; тем не менее он нравится и заслуживает этого благодаря своей живой и яркой манере выражаться, а также своей непринуждённости и беглости речи. Он умер в 1837 году». — (АМБРОЗОЛИ.) «Театральный поэт» — это живая и забавная поэма, описывающая страдания поэта, не имевшего средств к существованию. Она полна добродушного юмора
 На протяжении всей книги в ней нет горечи «Граб-стрит». Мы привели один или два отрывка. (_Страница 70._)

 Джироламо Парабоско, родившийся в Пьяченце примерно в начале XVI века, умер в Венеции в 1557 году. Он писал «Римы» и прозаические комедии и, кроме того, считался одним из лучших музыкантов своего времени. Некоторое время он был органистом и хормейстером в соборе Святого
Марка в Венеции. Но наибольшую известность ему принесла книга «I Diporti» — сборник рассказов по образцу «Декамерона» Боккаччо, предположительно
 рассказ охотника, застрявшего на острове в Венецианских лагунах. (_Страница 14._)

 Марио Пратези, писатель из Тосканы, родился в Сантафиоре, в районе Монте-Амиата, в 1842 году. В восемнадцать лет он стал клерком в правительственной канцелярии и оставался на этой неприятной работе до 1864 года, когда вернулся к учёбе, а в 1872 году получил должность преподавателя итальянской литературы в Техническом институте Павии, откуда перешёл на аналогичную должность в Витербо, а затем в Терни. Большинство его рассказов, собранных в
 в виде сборника впервые появился в «Новой антологии», а также публиковался в «Диритто», «Рассегна Сеттиманале» и «Национе» (Флоренция). Он также писал стихи. Лучше всего он описывает пейзажи своих родных гор. Монте-Амиата, как известно, была местом странного религиозного возрождения, которое возглавил безумный крестьянин-проповедник Давид
 Лаццаретти, которого застрелили жандармы в августе 1878 года. Это дикий, уединённый край, расположенный между рекой Омброне и
 Римская граница — земля скалистых вершин и тёмных долин, населённая простыми, серьёзными людьми с оттенком мрачного мистицизма в характере, возможно, из-за этрусских корней. Непосредственное
окружение района, где произошла трагедия, прекрасно описано в «Соване». Пратези очень сочувственно
описывает жизнь. Он не стремится к «объективности», которая, кажется, наслаждается тем, что выглядит холодной и бессердечной; но он не зацикливается на своей жалости без необходимости
 Сцены. Он описывает их с мрачной лаконичностью и оставляет их
производить свой собственный эффект. Он замечает смешное, но оно
не преобладает в его взгляде на жизнь; он никогда не смеётся, но
часто спокойно улыбается, а иногда и мрачно. «Доктор Фебо» —
хороший пример его тонкой иронии, и он приведён целиком, так как
отдельный отрывок не передаст его в полной мере. Он в полной мере осознаёт великое зло, причиняемое духовенством и невежеством, от которых Италия страдала в прошлом, но он не радикал в том смысле, в каком
 сплошное отрицание и ни одного утверждения. Его отношение к духовенству достаточно беспристрастно — он изображал их разными, хорошими и плохими.
 В рассказе, который мы читаем, их трое, и те, кто прожил в Италии какое-то время, наверняка встречали их всех: злобного, лицемерного монаха-проповедника, весёлого, добродушного _арципрет
. (кто бы не простил грех, если бы в Пепельную среду съел кусочек мяса, если бы этот назойливый плут-францисканец не сунул свой нос в это дело), и капеллан _Confraternit;_, в
 в его поношенном плаще — родной брат Чосеровского пастора. Хотя в рассказах, которые я здесь перевожу, я обычно оставляю все имена собственные в их первоначальном виде, в данном случае я отступил от этого правила, чтобы подчеркнуть причудливое несоответствие имени героя его жалкой и убогой жизни и окружению. _Фебо_ не так легко узнается с первого взгляда как _Феб_.
 Такие классические имена, как это, отнюдь не редкость в римских и тосканских сельских районах. Ромоло и его женская форма Ромола
 часто встречаются, как и Белизарио, Эрсилия, Фламиниа и т. д.
 В Неаполе и на Адриатическом побережье больше предпочитают церковных святых; особенностью последнего региона является частое употребление ветхозаветных имён, которые не распространены в других частях страны. Возможно, это связано с византийским влиянием и более полным календарём Восточной церкви; так, мы встречаем Самуила, Закхея, Илию и т. д. Тема христианских имён в сельской Италии интересна и заслуживает изучения.
 особенно в деревнях, где чтение почти неизвестно, а используемые имена, должно быть, в значительной степени традиционны и, вероятно, унаследованы от глубокой древности. (_Страница 206._)

 «Антонио Пуччи, сын колокольного мастера, был поэтом, хотя и держал лавку. В нём было немало той лёгкости и искромётности, которыми столетие спустя так изобиловал Берни, что последний казался создателем нового поэтического стиля. Он умер во Флоренции, своём родном городе, где-то после 1375 года». Это всё, что я
 В «Руководстве по итальянской литературе» Амброзоли можно найти
 упоминание о Пуччи. Сонет, в котором он описывает преследования, которым
подвергается поэт со стороны своих друзей, является неплохим образцом
того, что итальянцы называют _poesia bernesca_.
 Этот вид сонета называется «сонетто _a coda_», или «с хвостом», и часто используется в юмористических и сатирических произведениях, поскольку в нём допустимы большие метрические вольности, когда идея не может быть втиснута в строгие рамки сонета
 форма. «Хвост» может быть удлинен по желанию, но всегда состоит из трех строк — одной короткой и двух длинных — и иногда достигает большей длины, чем оригинальный сонет. (_Страница 1._)

 Франческо Реди, родившийся в Ареццо, в Тоскане, в 1626 году, был веселым врачом, не менее известным своим остроумием, чем ученостью и медицинскими навыками. Он изучал философию и медицину в Пизанском университете, а затем был приглашён в Рим князьями из рода Колонна, во дворце которых он читал лекции по риторике.
 Впоследствии он был придворным врачом великих герцогов Тосканских.
 В последние годы жизни он страдал от эпилепсии
и переехал в Пизу, которая была более здоровым местом, чем Флоренция.
 Здесь он скоропостижно скончался 1 марта 1698 года. Его опубликованные работы
 состоят из стихов, научных трактатов и большого собрания
 писем, которые свидетельствуют о его обширных познаниях,
 проницательности и весёлом, добродушном характере, который
 позволял ему видеть смешную сторону в собственных
 проблемах. «Судя по похвалам его соотечественников», —
 Ли Хант: «Он обладал остроумием и образованностью Арбетнота,
наукой Гарвея, а также поэзией и щедростью Гарта». Его юмор скорее широкий, чем тонкий, но всегда милый и добрый;
 его смех — это мягкое веселье человека, который сам наслаждается жизнью
и желает, чтобы другие тоже наслаждались ею. Он страстно увлекался естественной историей и был проницательным и терпеливым наблюдателем. Его работы о гадюках, о размножении насекомых и на некоторые другие темы стали важным вкладом в науку того времени. Его
 Сохранились его ответы (обычно очень пространные) пациентам, которые обращались к нему по переписке, и они напечатаны среди его работ. В медицине он искренне верил в целительную силу природы и предвосхитил современное движение против чрезмерного употребления лекарств, или, как он сам выразился, «этой мешанины из лекарств, которую врачи из чистого упрямства привыкли назначать другим, но никогда бы не стали глотать сами». Его стихи немногочисленны и не отличаются
 Самый возвышенный вид поэзии, но самый известный из них, дифирамб «Вакх в Тоскане», с его пламенным размахом и стремительностью, скачками и переливами мелодии, пожалуй, является самым совершенным произведением в своём роде. Он пробудил энтузиазм Ли Ханта, из перевода которого мы взяли отрывок и чьё критическое и восторженное предисловие приводится ниже. «Бако в Тоскане» — это не то стихотворение, на которое стоит смотреть с одобрением абсолютным трезвенникам, но вино из Монтепульчано — не самая вредная форма алкоголя
 известно всему миру (вино, которым немецкий кавалер из баллады напился до смерти, было из Монтефьясконе, по другую сторону римской границы), и, более того, стихотворение не является доказательством того, что поэт действительно имел привычку выпивать больше, чем ему было полезно. «Bacco in Toscana», — говорит Ли Хант, — «было первым стихотворением в своём роде, а когда мелочь оригинальна, даже мелочь чего-то стоит... То, что природа предмета
отчасти является причиной его популярности, и то, что по той же причине
 Причина в том, что невозможно передать англичанину подлинное итальянское чувство. Но я надеюсь, что можно передать что-то из его духа и живости. Во всяком случае, в этом есть что-то новое; в разливаемом вине есть мелодия;
 и трудно не поддаться очарованию некоторых стихов, как новому воздуху, приносимому с Юга... Примечательно, что среди друзей нашего автора были Карло Дати, Франкини и Антонио Малатести, трое знакомых Мильтона, когда он был
 в Италии. Реди было всего двенадцать лет, когда Мильтон посетил его страну, но он, возможно, видел его и, несомненно, слышал о нём. Приятно прослеживать любые связи между выдающимися людьми. Есть основания полагать, что наш автор был хорошо известен в Англии.
 Магалотти, который путешествовал туда с Космо и впоследствии перевёл «Сайдера» Филлипса, был одним из его близких друзей;
 и я не могу не думать о том, что из-за несоответствия чисел в
более благородном дифирамбе Драйдена, а также в другом его стихотворении
 («Диалог учёного и его возлюбленной») о том, что «Вакх в Тоскане» был замечен этим великим писателем. Нет ничего более вероятного, поскольку, помимо связи между Козимо и Карлом II, Яков II через своего посла сэра Уильяма  Трамболла специально попросил прислать ему поэму. Когда Спенс был в Италии,
 много лет спустя, имя Реди всё ещё пользовалось большой популярностью,
 как за его юмористическую поэзию, так и за серьёзную, хотя острословы
 начали понимать, что его настоящий талант заключался только в первом.
 Крудоли, поэт того времени, всё ещё пользовавшийся известностью, сказал Спенсу, что
 «“Вакх в Тоскане” Реди был таким же живым и превосходным, как и его
сонеты, которые были низкими и безвкусными». И, в конце концов, что это за
 “Вакх в Тоскане”? Это оригинал, излияние животной
энергии, произведение вакхической музыки. Вот и всё; но те, кто знает цену оригинальности и благодарен за любое дополнение к нашим удовольствиям, не сочтут это пустяком... Я желаю, чтобы каким-либо способом, не нарушающим
 В духе моего оригинала я мог бы возместить английскому читателю отсутствие того особого интереса к стихотворению такого рода, который возникает из-за его национальной принадлежности. Но это невозможно; и если у него нет ни большого ума, ни добродушия, которые могли бы восполнить его недостаток; если ему не хватает живости ума или он не ценит её; и, прежде всего, если у него нет слуха, чтобы уловить танцевальный ритм, и нет весёлого приёма для внезапного поворота или двух поворотов в конце отрывка, — то наш автор торжествует над своими бокалами
 это прозвучит для него как «бесполезная шутка». Признаюсь, во мне достаточно меланхолии и веселья, чтобы никогда не устоять перед таким отрывком, как

 «Не прошло и года, как шоколад
 Вам пришелся по вкусу, то есть чай» и т. д.

 Во многом эффект подобных стихотворений заключается в том, что они балансируют между шуткой и серьезностью... «Вакх в Тоскане»
в большей или меньшей степени пронизан иронией, за исключением самых серьёзных строк в личных панегириках автора.
 Ода и дифирамб — это то же самое, что «Похищение локона» для эпоса, со всеми вытекающими отсюда недостатками... Главный недостаток поэмы, несомненно, в том, что, по мнению его друга Менажа, Бахус говорит только сам за себя, а Ариадна становится его марионеткой. Реди,
 отчасти в ответ на это возражение, а отчасти, возможно, из-за
 определённой медицинской совести (ибо не следует забывать, что его
 вина была чисто поэтической и что он всегда настаивал на
 своих пациентов о необходимости умеренности и разбавлении вина),
составил своего рода контрдифирамб в честь воды, в котором все разговоры должны были сводиться к Ариадне... Он написал всего один абзац этого _дифирамба_. Вдохновение было уже не то.
 То, что он пил так мало вина и при этом так хорошо писал о нём, — это триумф Вакха, а не бесчестье. Это лишь показывает, как мало нужно вина, чтобы привести в движение гениальный мозг. У поэта вино в крови. Лавр и плющ были обычным делом,
 стары, как Вакх, так и Аполлон; по крайней мере, Аполлон всегда носил плющ, а Вакх носил лавр, когда был молод и невинен,

 «Когда он играл в укромных лесах,
 Покрывая голову плющом и лавром».

 (_Страница 45._)

 Джованни Сабадино дельи Ариенти, болонский писатель, был автором одного из многочисленных сборников рассказов в итальянской литературе, которые часто служили источником сюжетов для наших елизаветинских
 драматурги. Даты его рождения и смерти неизвестны, но
 первое должно было произойти до 1450 года, а второе — не ранее 1506 года. Помимо «Порреттане» (так называемых, потому что предполагается, что истории
 рассказывались на праздниках в банях Порретты), он писал стихи, трактаты и биографии. (_Страница
 19._)

 Франко Саккетти был флорентийцем, жившим примерно в одно время с
 Чосером, и родился в 1335 году. Он был воспитан для коммерческой
жизни, но впоследствии посвятил себя литературе и
 Он принимал активное участие в политике, будучи отправленным во Флорентийскую республику с различными посольствами. Во время одного из них он был разграблен на море пизанскими военными кораблями, а позднее его владения близ Флоренции были опустошены во время войны с Джан
 Галеаццо Висконти. Дата его смерти неизвестна, но, вероятно, она произошла в первые годы XV века. Он писал сонеты, канцоны, мадригалы и другие стихотворения;
 но наиболее известными его произведениями являются новеллы, или короткие рассказы. Они
 Изначально их было 300, но до нас дошли только 258, остальные были утеряны. Они не вписываются ни в какие рамки, как «Декамерон» Боккаччо. Лучшие из них носят юмористический характер, а стиль более простой и разговорный, чем у Боккаччо. Приведённая в качестве примера история, вероятно, существует (в той или иной форме) в народных сказках всех европейских народов. Мы находим его в балладе «Король Джон
и аббат Кентерберийский». (_Страница 10._)

 Алессандро Тассони родился в Модене в 1565 году и умер там же в
 1635 год, после многочисленных переездов. Он принадлежал к знатному роду, но рано остался сиротой, и его весьма скромное состояние ещё больше уменьшилось из-за судебных исков и нечестности его опекунов. Большую часть своей жизни он провёл при дворе; он начал свою карьеру, поступив на службу к кардиналу Асканио Колонне в Риме, а закончил её при герцогском дворе в Модене. Он был, как и многие итальянцы того времени, опытным политиком, а также учёным, и ему было доверено
 различные дипломатические миссии. Его основные работы относятся к области
рефлексивной философии и литературной критики, и он участвовал в ожесточённой полемике, в которой главными предметами разногласий были поэзия Петрарки и философия Аристотеля, которых он безжалостно критиковал. Но больше всего он известен потомкам своей героико-комической поэмой «La
 Secchia Rapita» («Украденное ведро»), написанной, как говорят, в 1611 году. Она основана на традиции, согласно которой во время войны между
 Модена и Болонья. Войска Модены (в 1325 году) унесли деревянное ведро из общественного колодца во враждебном городе. Трофей был повешен в соборе Модены и оставался там как свидетельство правдивости истории, которая, с исторической точки зрения, несколько сомнительна, но от этого не становится хуже, поскольку служит основой для поэмы Тассони. Многие современники автора представлены под вымышленными именами, и, без сомнения, личный элемент (который не является исключительной собственностью Нового
 Журналистика) во многом способствовала успеху произведения при его первом появлении. Но помимо этого, оно является подлинным бурлеском и хорошим в своём роде, абсурдность которого усиливается за счёт введения божеств Олимпа в комично-современном обличье, чтобы представить (и пародировать) «механизмы», которые считались необходимым компонентом серьёзной эпической поэмы, — «механизмы», которые в определённой степени портят «Иерусалим» и «Лузиаду». Отрывок , описывающий собрание богов по порядку
 для размышления о судьбе Модены и Болоньи. Перевод Джеймса Аткинсона был опубликован в двух томах (Лондон, 1825). После описания «ограбления ведра» моденцами в поэме рассказывается о том, как болонцы пытались вернуть его и вызвали моденцев на войну на уничтожение. Последние, хотя и видели опасность,
не предприняли никаких усилий, чтобы защитить свой город,
восстановив разрушенные укрепления, а довольствовались тем, что
 обратился за помощью к императору и заключил союзы с Пармой
 и Кремонойона. Слава, разнесшая отчет о том, что произошло
 на Олимпе гомеровские боги собрались на совет (как уже
 упоминалось), в результате чего Минерва и Аполлон выступили за
 Болонью, как город, посвященный искусству и образованию. Бахус и
 Венера приняли сторону веселого и любящего удовольствия городка
 Модена—Марс принял ту же сторону из любви к Венере. Это побуждает различных земных правителей принять участие в распре, в которую в конце концов вмешивается сам Папа Римский.
 В итоге ведро остаётся у моденцев, а жители Болоньи сохраняют Энцо, короля Сардинии, сына германского императора, который, по сути, окончил свои дни в болонском плену. Поэма была названа самим Тассони «чудовищным капризом»,
предназначенным для того, чтобы посмеяться над современными поэтами; и
невозможно дать ей краткое описание, тем более что он вплёл в неё
все пародийные приключения, которые приходили ему в голову,
реальные или вымышленные. Тассони, по словам одного итальянца,
 писатель, «обладавший живым и причудливым воображением, весёлым нравом и любивший шутить, настолько, что не мог удержаться от шуток даже в завещании». Более того, он был «далёк от предрассудков литераторов и любил новизну» — по этой причине он выдвинул чудовищное предположение, что «Строфы» Петрарки не были единственным образцом поэзии для всех времён и народов. (Стр. 39.)

 АХИЛЛЕ ТОРЕЛЛИ, драматург, родился в Неаполе в 1844 году, предположительно, имеет албанские корни. Его первым успехом стала комедия «После
 «Смерть», написанная в возрасте семнадцати лет и поставленная в Неаполе, а затем в Турине. За ней последовало несколько комедий, большинство из которых имели успех. «Правда», из которой взята сцена, представленная в этом томе, была поставлена в Неаполе, Милане и Турине в 1865 году. Торелли записался добровольцем в итальянскую армию во время кампании 1866 года и несколько месяцев пролежал в постели из-за падения с лошади в Кустоцце. С тех пор он написал множество пьес, как трагедий, так и комедий, из которых, пожалуй, лучшая
 Это «Triste Realt;» (1871), которая заслужила аплодисменты ветерана
 Мандзони. Анджело де Губернатис (в «Dizionario Biografico degli
 Scrittori Contemporanei», откуда взяты основные факты для этого очерка) считает «I Mariti» шедевром Торелли. Пьеса хороша, но имеет такое же право называться комедией, как и «Кающаяся Джейн» Джордж Элиот. Он ведёт уединённый образ жизни,
видит лишь нескольких друзей и большую часть времени посвящает учёбе и писательству. (Стр. 262.)

 ДЖОРДЖО ВАЗАРИ, родился в Ареццо в 1512 году. Учился рисованию у
 Микеланджело, Андреа дель Сарто и других. С 1527 по 1529 год,
движимый нуждой и имея несколько родственников, которым требовалась помощь,
он работал ювелиром во Флоренции, но впоследствии вернулся к живописи. Однако, как и Рёскин в наше время, он был скорее писателем об искусстве, чем художником. Он был автором нескольких работ по живописи и архитектуре, автобиографии и, прежде всего, знаменитых «Жизнеописаний знаменитых художников». Приведённые анекдоты
 в этом томе были традиционно популярны во времена Вазари и
уже были записаны Франко Саккетти. Приведённый перевод
из «Рассказов об итальянских художниках» автора «Пояса и шпор» (Seeley & Co., 1884). (_Страница 21._)

 Джованни Верга, родился в Катании, Сицилия, в 1840 году. Он написал «Историю
одной сицилийской крестьянки», «Еву», «Недду», «Эрос», «Тигр Реале»,
 «Весну». Он также написал два великолепных сборника рассказов и зарисовок из сицилийской жизни под названием «Жизнь
 «Кампи» и «Сельские новеллы», а также продолжение истории «Я, Малаволья», которая недавно была переведена под названием
 «Дом Медлара». Неаполитанский журнал описывает его как
«худощавого и бледного... с седыми волосами и усами. У него тонкие губы, слишком длинный подбородок, отступающие назад губы, прямой нос, широкий лоб. Он некрасив, но у него благородное лицо, немного похожее на лицо Данте». Внешне он производит впечатление человека с холодным нравом. Некоторые из его речей — некоторые страницы в его
 книги — это книги скептика. Что касается холода, я не знаю
 правильно ли было бы применить старый образ Этны —
 огонь под снегом, но что касается скептицизма, я бы взял свое
 клянусь, что — вопреки общепринятому мнению — это только
 кажущееся. Верга не экспансивный человек—конечно, нет. Но он
 чувствует, и он уважает—скорее всего, он поклонился чувствует даже под его
 большинство формальных проявлений. Я познакомился с ним в то время, когда он недавно потерял сначала сестру, а затем мать. Его горе было
 суровый и сдержанный, но глубоко чувствующий и стойкий. Он ни в коем случае не сентиментальный человек. Сентиментальность в других всегда заставляет его губы кривиться в той мимолетной ироничной улыбке, из-за которой его называют скептиком... Он работает медленно. Он
наблюдает на досуге, долго размышляет, а затем уединяется в тишине своего дома, чтобы работать; но он работает не с пылом вдохновения, а с уверенной рукой художника, у которого в голове чётко вырисовывается картина». Самая известная картина Верги
 Удачно выписанные персонажи взяты из крестьянской среды. Джели,
пастух; Россо Мальпело, рыжеволосый беспризорник, о котором никогда
никто не заботился, кроме отца, похороненного в песчаных карьерах;
бедная Лючия из «Чёрного хлеба», медленно доведённая до самоубийства
страхом перед голодной смертью; Ла Санта, околдованная любовью
разбойника Граминьи, — все они и многие другие — живые, дышащие
образы. Но Верга, по словам цитированного выше критика, «стремится к совершенному знанию
 «высшая жизнь» и правдиво её описывает. Но в этом он не всегда преуспевает. Если он черпает вдохновение из жизни, то, конечно, выбирает не лучшие образцы». Конечно, «Как, когда и почему» — неудачная попытка, а «Джели Пасторе» стоит дюжины таких. (_Страница 137._)


 Издательство Уолтера Скотта, Ньюкасл-апон-Тайн.

-----

Примечание 1:

 Приемлемый образец юмора «Морганте» можно найти в книге мистера Дж. А. Саймондса «Ренессанс в Италии» (том IV, _Итальянская
 литература_, стр. 543). Переведенный отрывок содержит упоминание о великане
 Исповедание веры Морганте. Он искренне верит (о чем подробно рассказывает) в догмат о «жирных каплунах, сваренных или, может быть, зажаренных».

 Примечание 2:

 _Roba di Roma_, т. 1, стр. 202, 203, 269–279.

 Примечание 3:

 Из _Roba di Roma_, т. 2, стр. 221. (См . также Примечание к рассказу о “
 Отшельник и воры” на стр. 251 того же самого.) “Это, конечно,
 виды небес, ангелов и добрых отшельников, которые довольно
 необычны; но Роза” (contadina_, которая рассказала эту историю), "на
 когда ее спросили, основана ли история, которую она рассказала, на фактах, она ответила: ‘_Chi
 lo sa? — кто знает? Я этого не видел, но все так говорят. _Perch;
 no?_’

 Примечание 4:

 В оригинале эти строки представляют собой варварскую смесь испанского и
 итальянского.

 Примечание 5:

 Юпитер.

 Примечание 6:

 См. примечание в конце тома.

 Примечание 7:

 Итальянское выражение, обозначающее Золотой век.

 Примечание 8:

 _Дидимо Кьерико_ — вымышленный персонаж, которому Фосколо приписал большинство своих взглядов и переживаний в любопытной статье, претендующей на роль очерка о Дидимо и его работах. В ней содержатся многочисленные отсылки к Стерну, на которого Фосколо был
 большое влияние.

Примечание 9:

 «Il cavallo di San Francesco» — это пословица, означающая «идти пешком», как «кобыла Шэнкс» в Ирландии.

Примечание 10:

 Любимый комический персонаж во Флоренции. См. примечания в конце.

Примечание 11:

 Афины.

Примечание 12:

 _Т.е._, свиньи, которых итальянцы по какой-то причине не считают нужным упоминать в приличном обществе.

Примечание 13:

 Обычно так происходит, когда в Южной Италии вспыхивает эпидемия холеры.

Примечание 14:

 _Т.е._, что он действительно умер от малярии.

Примечание 15:

 См. примечание 4 в конце.

Примечание 16:

 Путаница возникла из-за того, что Флавио Джойя, изобретатель морского компаса (ок. 1300 г.), и Мельхиорре Джойя (1767–1829), автор известного руководства по хорошему тону, были однофамильцами.

Примечание 17:

 С 1870 года итальянские священники, как правило, были настроены враждебно по отношению к правительству.

Примечание 18:

 См. примечание 5 в конце.

Примечание 19:

 См. введение.

Примечание 20:

 Клецки, иногда с мясом внутри.

Примечание 21:

 Разновидность булочки с начинкой из кедровых орешков.

Примечание 22:

 Каштаны, сваренные в скорлупе.

Примечание 23:

 Кислый сорт груши или сливы.

 Примечание 24:

 Разновидность плоской лепёшки, очень популярной в сельской местности Тосканы.

Примечание 25:

 См. примечание 6 в конце.

Примечание 26:

 «Персики и яблоки!» См. примечания о клятвах, заклинаниях и т. д. во
Введении.

Примечание 27:

 См. примечание 7 в конце.

Примечание 28:

 Деревенская пословица.

 Примечание 29:

 Том I, стр. 254 и далее._

 Примечание 30:

 Когда французская армия двинулась на Рим, они обнаружили дорогу из
 Чивита-Веккья была усеяна большими плакатами, на которых был напечатан этот пункт их конституции, так что они были буквально вынуждены топтать ногами его положения, совершая столь же неоправданные
 нападение на свободы народа, которое когда-либо было зафиксировано в истории.

 Примечание 31:

 Используется в том же смысле, что и у авторов XVI и XVII веков. Старая медицинская терминология до сих пор в значительной степени сохранилась в Италии, как и древняя медицинская практика, которая заключалась главным образом в кровопускании.

 Примечание 32:

 Смысл таков: «Кардинал уезжает с бочонком (_Barile_),
но он вернётся с флягой» — слово _fiasco_ имеет и этот смысл,
и тот, в котором мы иногда его используем.
 «неудача» или «катастрофа». Излишне говорить, что всё это было написано
до образования Королевства в 1870 году.

Примечание 33:

 _Т.е._, обелиск на площади Сан-Пьетро.

Примечание 34:

 Считается, что кожура инжира вредна, а кожура персика полезна.

Примечание 35:

 Оригинал представляет собой нелепую смесь латыни и итальянского.

Примечание 36:

 Тюрьма и суд.

Примечание 37:

 Город на юге Сицилии.

Примечание 38:

 Это (произносится по-английски как _«чу»_) — местное название
 Совиное «ту-хуу», а также сицилийская и калабрийская диалектная форма «пиу», что означает «больше». Та же шутка в другой форме распространена в другой части Сицилии, где в старой церкви обитали совы, и один крестьянин, приняв их жалобные крики за стоны душ в чистилище, спросил, сколько нужно отслужить месс, чтобы освободить их, и получил ответ «больше» на каждое предложенное им число.

Примечание 39:

 Знаменитый главарь разбойников.

Примечание 40:

 Стр. 232, 233.

Примечание 41:

 Macmillan & Co., 1882.





 Серия «Современная наука».

 Под редакцией Хэвлока Эллиса.


 В переплёте, 3 шиллинга 6 пенсов за том; в переплёте «Половинное Марокко» — 6 шиллингов 6 пенсов.

 I. ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛА. Профессор Патрик Геддес и Дж. Артур
 Томсон. С 90 иллюстрациями. Второе издание.

«Авторы подошли к задаче — как и следует из их имён — с
большим багажом знаний, ясным и привлекательным методом изложения и
богатым запасом красочных выражений». — _Nature._

 II. ЭЛЕКТРИЧЕСТВО В СОВРЕМЕННОЙ ЖИЗНИ. Автор Г. В. ДЕ ТУНЦЕЛЬМАНН. С 88
 иллюстрациями.

 «Четко написанный и последовательный очерк о том, что известно об
электричестве и магнетизме, наиболее известных современных применениях и
принципах, на которых они основаны». — _Saturday Review._

 III. ПРОИСХОЖДЕНИЕ АРИЙЦЕВ. Автор доктор ИСААК ТЕЙЛОР. С иллюстрациями.
 Второе издание.

 «Кэнон Тейлор, вероятно, является самым разносторонним учёным из ныне живущих. Его новый труд о происхождении арийцев — первоклассный
пример того, как он может использовать свой исключительно
обширная и разнообразная информация... Мастерски и исчерпывающе». — _Pall Mall
Gazette._

 IV. ФИЗИОГНОМИКА И ВЫРАЖЕНИЕ ЛИЦА. П. МАНТЕГАЗЦА. С иллюстрациями.

 «Профессор Мантегацца — писатель, полный жизни и духа, и
естественная привлекательность его предмета не разрушается его научным подходом к нему». — _Literary World_ (Бостон).

 V. ЭВОЛЮЦИЯ И БОЛЕЗНИ. Дж. Б. Саттон, член Королевского колледжа хирургов. С 135
 иллюстрациями.

«Эта работа представляет особую ценность для профессионалов, но и образованные люди в целом найдут в ней много интересного и
важного для себя». — The Scottish Weekly._

 VI. Деревенская община. Автор Дж. Л. Гомм. С иллюстрациями.

 «Его книга, вероятно, ещё какое-то время будет оставаться лучшим справочником по фактам, относящимся к тем следам деревенской общины, которые не были стёрты завоеваниями, посягательствами и тяжёлой рукой римского права». — _Шотландский лидер._

 VII. Преступник. Автор Хэвлок Эллис. С иллюстрациями.

«Хорошо написанная, поучительная и очень интересная книга». — _Law
Quarterly Review._

 VIII. ЗДРАВОМЫСЛИЕ И БЕЗУМИЕ. Автор — доктор Чарльз Мерсье. С иллюстрациями.

 «В целом это самая яркая книга о физической стороне
«Наука о разуме, опубликованная в наше время». — _Pall Mall Gazette._

 IX. Гипнотизм. Доктор Альберт Молл. Второе издание.

 «Знаменует собой важный шаг в изучении некоторых сложных физиологических и психологических проблем, которым в научном мире Англии до сих пор не уделялось должного внимания». — _Nature._

 X. Ручное обучение. Доктор К. М. Вудворд, директор Школы подготовки
руководителей, Сент-Луис. Иллюстрированная книга.

«Нет более авторитетного специалиста по этому вопросу, чем профессор
Вудворд». — _Манчестер Гардиан._

 XI. НАУКА О СКАЗКАХ. Автор Э. Сидни Хартленд.

«Книга мистера Хартленда вызовет симпатию у всех искренних студентов как благодаря знаниям, которые в ней представлены, так и благодаря глубокой любви и уважению к предмету, которые прослеживаются на протяжении всей книги». — _Spectator._

 XII. Первобытные народы. Эли Реклю.

«Для ознакомления с вопросами собственности,
брака, правительства, религии — одним словом, с эволюцией
общества — этот небольшой том окажется наиболее удобным». — _Шотландский
лидер._

 XIII. ЭВОЛЮЦИЯ БРАКА. Профессор Леруно.

 «Среди выдающихся французских социологов профессор
Летурно уже давно занимает первое место. Он подходит к великому
исследованию человека непредвзято и избегает обобщений. Его главное дело — собирать,
изучать и оценивать факты». — _Science._

 XIV. БАКТЕРИИ И ИХ ПРОДУКТЫ. Автор — доктор Дж. Симс Вудхед.
 С иллюстрациями.

 «Превосходное изложение современного состояния знаний по
этому вопросу». — _Lancet._

 XV. ОБРАЗОВАНИЕ И НАСЛЕДСТВЕННОСТЬ. Дж. М. ГЬЯУ.

«О ценности этой книги говорит то, что, дойдя до последней страницы,
вы естественным образом захотите вернуться к первой и попытаться
соберите воедино и систематизируйте некоторые из множества восхитительных истин, которые
в нём представлены». — _Анти-якобин._

 XVI. Гений. Профессор Ломброзо. С иллюстрациями.

 «Безусловно, это самая всеобъемлющая и захватывающая коллекция фактов и
обобщений о гении, которая когда-либо была собрана». — _Журнал психиатрии._

 XVII. Грамматика науки. Профессор Карл Пирсон. Иллюстрированная книга.

 XVIII. Собственность: ее происхождение и развитие. К. Леруно,
 генеральный секретарь Антропологического общества в Париже и
 профессор Школы антропологии в Париже.

Этнологический очерк о зарождении собственности у животных, о
её коммунистических стадиях у первобытных народов и о её более поздних
индивидуалистических проявлениях, а также краткий обзор её вероятной
эволюции в будущем.

 XIX. ВУЛКАНЫ, ПРОШЛОЕ И НАСТОЯЩЕЕ. Профессор ЭДВАРД ХАЛЛ, доктор юридических наук,
член Королевского общества.

В этом томе рассказывается о форме и строении вулканических гор,
материалах, из которых они состоят, о вулканических островах,
третичных вулканических породах Британских островов, Европы и Америки,
недавно потухших или спящих вулканах, Этна, Везувий, причинах
вулканическая активность и связь с землетрясениями и т. д. Помимо карт и
планов, в книге будет большое количество иллюстраций, показывающих
строение вулканических гор и т. д. и т. п.

 XX. Общественное здравоохранение. Автор — доктор Дж. Ф. Дж. Сайкс. С многочисленными иллюстрациями.

 (_В процессе подготовки._)

Расширенные знания о внутренних и внешних факторах, влияющих на
здоровье, полученные за последние годы, и их практическое применение
для профилактики заболеваний порождают множество
интересные задачи, некоторые из которых решаются, одни только
частично затронуты, а другие остаются необъясненных. В этом томе будет предпринята
попытка обобщить и привлечь внимание к существенным
моментам эволюции, окружающей среды, паразитизма, профилактики и
санитарии, имеющим отношение к сохранению общественного здоровья.

 * * * * *

 Следующие авторы готовят Тома для этой серии:—

Профессор Э. Д. Коуп, профессор Г. Ф. Фицджеральд, профессор Дж. Гейки, профессор А. К.
Хэддон, профессор К. Х. Херфорд, профессор Дж. Ястроу (Висконсин), доктор Дж. Б.
Лонгстафф, проф. Джеймс Мэйвор, проф. Август. Вайсман и др.




 ЗНАМЕНИТЫЕ ДРАМЫ ИБСЕНА В ПРОЗЕ.

 ПОД РЕДАКЦИЕЙ УИЛЬЯМА АРЧЕРА.

 Полное собрание сочинений в пяти томах. Корона 8vo, Тканевая, Цена 3/6 за каждую.

 Набор из пяти томов, в футляре, 17/6; в «Половине Марокко», в футляре, 32/6.


 «_Кажется, что нам наконец-то показывают мужчин и женщин такими, какие они есть, и поначалу это больше, чем мы можем вынести... Все персонажи Ибсена говорят и действуют так, как будто они загипнотизированы и подчиняются властному требованию своего создателя раскрыть себя. Никогда ещё к природе не подносили такое зеркало».
 прежде. Это слишком ужасно... И всё же мы должны вернуться к Ибсену с его безжалостной хирургией, его безжалостным электрическим светом, пока мы тоже не окрепнем и не научимся смотреть в лицо обнажённой — если нужно, то изуродованной и истекающей кровью — реальности._» — Оратор (Лондон).

 ТОМ I. “КУКОЛЬНЫЙ ДОМ", "ЛИГА МОЛОДЕЖИ” и “СТОЛПЫ
 ОБЩЕСТВА". С портретом автора и биографическим
 Вступлением УИЛЬЯМА АРЧЕРА.

 ТОМ II. “ПРИЗРАКИ”, "ВРАГ НАРОДА" и “ДИКАЯ УТКА".
 вступительное примечание.

 ТОМ III. «ДАМА ИНГЕР ИЗ ЭСТРАТА», «ВИКИНГИ В ХЕЛЬГЕЛАНДЕ», «ПРЕТЕНДЕНТЫ». С вступительной статьей и портретом Ибсена.

 ТОМ IV. «ИМПЕРАТОР И ГАЛИЛЕЕЦ». С вступительной статьей УИЛЬЯМА
 АРЧЕРА.

 ТОМ V. «РОСМЕРСХОЛЬМ», «ДАМА С МОРЯ», «ХЕДДА ГАБЛЕР».
 Перевод Уильяма Арчера. С предисловием.

 Последовательность пьес _в каждом томе_ хронологическая;
таким образом, полное собрание томов, включающее драмы, представляет их в
хронологическом порядке.

 «Искусство перевода прозы, пожалуй, не пользуется особой популярностью
Литературный статус в Англии, но мы без колебаний относим
нынешнюю версию Ибсена, насколько она дошла до нас (т. I. и
т. II.), к числу лучших достижений в этом роде нашего
поколения». — _Академия._

«Мы редко, если вообще когда-либо, встречали настолько
идиоматичный перевод». — _Glasgow Herald._




 _АВТОРИТЕТНАЯ ВЕРСИЯ._

 _Корона 8-го издания, суперобложка, цена 6 шиллингов._

 «Пер Гюнт»: драматическая поэма.
 Автор: Генрик Ибсен.

 Перевод:
 УИЛЬЯМ И ЧАРЛЬЗ АРЧЕР.


 _Этот перевод, хотя и без рифмы, сохраняет различные ритмы оригинала._


«В «Бранде» герой — это воплощение протеста против духовной нищеты и бессердечности, против которых Ибсен восставал в своих соотечественниках. В «Пер Гюнте» герой сам является воплощением этого духа. В «Брэнде» фундаментальная антитеза, на которой, как на центральной теме, построена драма, — это контраст между духом компромисса, с одной стороны, и девизом «всё или ничего», с другой.
«Ничто» — с другой. А «Пер Гюнт» — это само воплощение
компромиссного страха перед решительным выбором какого-либо пути. В «Бранде»
проблема самореализации и отношения человека к своему окружению
неясным образом борется за признание, а в «Пер Гюнте»  она становится
формальной темой, на которой строятся все фантастические вариации
драмы. В обеих пьесах в равной степени затрагиваются проблемы
наследственности и влияния раннего окружения; и в обеих пьесах
кульминацией является учение о том, что единственное
Искупительная сила на земле или на небесах — это сила любви». — Мистер П. Х.
Уикстид.




 _В переплёте 8vo, суперобложка, цена 3 шиллинга 6 пенсов._


 ГЕНЕРАЛЬНЫЙ ИНСПЕКТОР

 (или «Ревизор».)

 РУССКАЯ КОМЕДИЯ.

 НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ ГОГОЛЬ.

 Перевод с русского оригинала с предисловием и примечаниями А.
 А. Сайкса, бакалавра Тринити-колледжа, Кембридж.


 Хотя это одно из самых блестящих и характерных произведений Гоголя,
«Ревизор», хорошо известный на континенте, впервые был переведён на английский язык. «Ревизор» — это сатира на российских чиновников, комедия, полная юмора и изобретательности, изобилующая «ситуациями», в которых каждое развитие сюжета усиливает сатиру и подчёркивает характеры персонажей. Вся пьеса наполнена жизнью и интересом. То тут, то там проскальзывает нотка каприза, наивности,
неожиданной прихоти, характерной для русского человека. Настоящий перевод
вы обнаружите, что они удивительно плавные, идиоматические и эффективные.

 Лондон: издательство WALTER SCOTT, LIMITED, Уорик-лейн, 24.


 Формат 8vo, около 350 стр. в каждом томе, тканевый переплёт, 2/6 за том; полуполированный
 марокканский переплет, позолоченный верх, 5 шиллингов.

 Собрание сочинений графа Толстого.

 Уже выпущены следующие тома:

 РУССКИЙ СОБСТВЕННИК.
 КАЗАКИ.
 ИВАН ИЛЬИЧ И ДРУГИЕ ИСТОРИИ.
 МОЯ РЕЛИГИЯ.
 ЖИЗНЬ.
 МОЕ ВЕРОИСПОВЕДАНИЕ.
 ДЕТСТВО, ОТРОЧЕСТВО, ЮНОСТЬ.
 ФИЗИОЛОГИЯ ВОЙНЫ.
 АННА КАРЕНИНА. 3/6.
 ЧТО ДЕЛАТЬ?
 ВОЙНА И МИР. (4 тома.)
 ДОЛГОЕ ИЗГНАНИЕ И Т. Д.
 СЕВАСТОПОЛЬ.
 СОНАТА КРЕЙЦЕР И СЕМЕЙНОЕ СЧАСТЬЕ.
 ЦАРСТВО БОЖЬЕ ВНУТРИ ВАС.
ТРУДИТЕСЬ, ПОКА ЕСТЬ СВЕТ.
 КРАТКОЕ СОДЕРЖАНИЕ БИБЛИИ.

 В дополнение к вышесказанному —
 ВПЕЧАТЛЕНИЯ О РОССИИ. Автор — доктор Георг Брандес.

 Формат 4to, суперобложка, цена 1 шиллинг.
 «ПАТРИОТИЗМ И ХРИСТИАНСТВО».
 К которому прилагается ответ на критику работы.
 От графа Толстого.


 1/- буклеты графа Толстого.

 В переплёте из белой кожи с позолоченными буквами.

 ГДЕ ЕСТЬ ЛЮБОВЬ, ТАМ ЕСТЬ И БОГ.
 ДВА ПАЛОМНИКА.
 ЧЕМ ЖИВУТ ЛЮДИ.
 КУЗЕН.
 ЕСЛИ ВЫ НЕ ЗАБОТИТЕСЬ О ПОЖАРЕ, ВЫ ЕГО НЕ ПОТУШИТЕ.
 ЧТО ЭТО ДАСТ ЧЕЛОВЕКУ?


 2/- Буклеты графа Толстого.

 НОВЫЕ ИЗДАНИЯ, ПЕРЕРАБОТАННЫЕ.

 Маленькие 12-страничные книги в переплёте, с тиснёным рисунком на обложке, каждая из которых содержит два
 рассказа графа Толстого и два рисунка Г. Р. Миллара. В коробке,
 цена 2 шиллинга за каждую.


 Том I. содержит —

 «Где любовь, там и Бог».
 «Крестник».


 Том II. содержит —

 ЧЕМ ЖИВУТ ЛЮДИ.
 ЧТО ПРИНОСИТ ЧЕЛОВЕКУ УСПЕХ?


 Том III. содержит —

 ДВА ПУТЕШЕСТВЕННИКА.
 ЕСЛИ ВЫ ПРЕНЕБРЕГАЕТЕ ОГНЕМ, ВЫ ЕГО НЕ ПОТУШИТЕ.


 Том IV. содержит—

 МАСТЕР И ЧЕЛОВЕК.


 Том V. содержит—

 ПРИТЧИ ТОЛСТОГО.




 СЕРИЯ "СОВРЕМЕННАЯ НАУКА".

 Под редакцией ХЭВЛОКА ЭЛЛИСА.


 _=НОВЫЕ ТОМА.=_ В переплёте, 8vo, суперобложка, цена 6 шиллингов.

 ИССЛЕДОВАНИЕ ПОСЛЕДНИХ ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЙ.

 Чарльз Дэвисон, доктор наук, член Геологического общества, автор книги «Херефордское землетрясение 17 декабря 1896 года».

Цель автора, который является ведущим авторитетом в этой области, состоит в том, чтобы
представить серию исследований нескольких землетрясений, которые были
недавно исследованы научными методами, такими как Неаполитанское
землетрясение 1857 года, землетрясения на острове Искиан 1881 и 1883 годов,
Землетрясение в Чарльстоне 1886 года, землетрясение на Ривьере 1887 года,
Японское землетрясение 1891 года, Херефордское землетрясение 1896 года, индийское
землетрясение 1897 года и т.д.




 В переплёте, суперобложка, цена 6 шиллингов.

 НРАВСТВЕННОСТЬ: её психо-социологические основы.

 Перевод с французского «Морали» Дюпра,

 У. Дж. ГРИНСТРИТ, магистр гуманитарных наук, директор школы Марлинг.

 Область психологических исследований расширилась благодаря тройственному союзу психологии, физиологии и социологии — союзу, который является одновременно самым тесным и фундаментальным и приводит к далеко идущим результатам. Поэтому неудивительно, что среди томов научной серии можно найти трактат, посвящённый этике.
вопросы. Недавние работы по этике немногочисленны, и
Писатели, кажется, больше стремятся воспарить в царство возвышенных мыслей, чем
заложить основы работы, которая будет позитивной и долговечной.
Похоже, что пришло время для системы этики, менее амбициозной в своих целях, более ограниченной по масштабу и основанной на более строгом методе изложения.




 В переплёте, суперобложка, цена 6 шиллингов.

 «Воспитание граждан: исследование в области сравнительного образования».

 Р. Э. Хьюз, магистр гуманитарных наук, бакалавр естественных наук, автор книги «Школы в стране и за рубежом».

Полезно и интересно иметь полное и всестороннее представление о
отчёт как о нашей собственной, так и о зарубежных системах образования, основанный на
всестороннем изучении авторитетных и официальных данных. Мистер Хьюз поставил перед
собой задачу подробно и, так сказать, наглядно показать, что четыре ведущие
страны мира — Англия, Франция, Германия и Америка — делают для
воспитания граждан. Подробно описаны начальная и средняя школы, а также
социальные проблемы национального образования.




 Корона 8-го издания, суперобложка, цена 6 шиллингов. С 12 портретами.

 История геологии и палеонтологии до конца XIX
 века.

 Автор — КАРЛ ФОН ЦИТТЕЛЬ, профессор геологии Мюнхенского университета.

 Перевод — МАРИ М. ОГИЛВИ-ГОРДОН, доктор наук, доктор философии.

 Эта работа признана наиболее полной и авторитетной историей
геологии. Она охватывает период до конца XIX века.
По совету и с помощью автора работа была слегка сокращена за счёт
исключения менее интересных в целом моментов.




 _«Создатели британского искусства»._


 _НОВАЯ СЕРИЯ МОНОГРАФИЙ О БРИТАНСКИХ ХУДОЖНИКАХ._


 Каждый том иллюстрирован двадцатью полностраничными репродукциями и
портретом в фотогравюре.

 _Квадратная обложка, 8vo, суперобложка, позолоченный корешок, обрезанная по краям, 3 шиллинга 6 пенсов._


 _ТОМА ГОТОВЫ._

 =ЛЭНДСИР=, СЭР ЭДВИН. От РЕДАКТОРА.

 «Этот небольшой томик, вероятно, является самым полным описанием Ландсира, которое когда-либо существовало в мире». — _Times._

 =РЕЙНОЛЬДС=, СЭР ДЖОШУА. Автор: ЭЛЬЗА Д’ЭСТЕРР-КИЛИНГ.

 «Для серии под названием «Создатели британского искусства» мисс Эльза
 д’Эстерр-Килинг написала восхитительную небольшую книгу о сэре
Джошуа Рейнольдсе. Стиль мисс Килинг живой и остроумный,
а её суждения взвешенные». — _Daily Telegraph._

 =ТЁРНЕР=, Дж. М. У. Автор — РОБЕРТ ЧИГНЕЛЛ, автор книги «Жизнь и
картины Виката Коула, королевского художника».

 =РОМНИ=, ДЖОРДЖ. СЭР ГЕРБЕРТ МАКСВЕЛЛ, бакалавр, F.R.S., M.P.

 “Вероятно, останется лучшим рассказом о жизни художника".
 _афеней._

 =УИЛКИ =, СЭР ДЭВИД. Автор: профессор БЕЙН.

 =КОНСТЕБЛЬ=, ДЖОН. Автор: Достопочтенный. ЛОРД Виндзор.

 =Рэйберн=, сэр Генри. Автор: Эдвард Пиннингтон.

 =ГАЙНСБРОУ=, ТОМАС. Автор А. Э. ФЛЕТЧЕР.

 _В ПОДГОТОВКЕ._

 МИЛЛЕ — ХОГАРТ — ЛЕЙТОН — ГЕНРИ МУР — МОРЛАНД.




 Библиотека Скотта.

 Суперобложка, необрезанные края, позолоченный верх. Цена 1 шиллинг 6 пенсов за том.

 Также можно приобрести в следующих переплётах: — полукожаный, с золотым тиснением,
 старинный; красный, с золотым тиснением по краям и т. д.


 _ТОМА, УЖЕ ВЫПУЩЕННЫЕ_—

 1 РОМАН О КОРОЛЕ АРТУРЕ.

 2 «Уолден» Торо.

 3 «Неделя» Торо.

 4 Очерки Торо.

 5. АНГЛИЙСКИЙ ЛЮБИТЕЛЬ ОПИУМА.

 6 «Беседы Ландора».

 7 «Жизнеописания» Плутарха.

 8 «Религия медиков» и т. д.

 9 Письма Шелли.

 10 Прозаические произведения Свифта.

 11 Мои окна в кабинет.

 12 Английские поэты.

 13 БУМАГИ БИГЛОУ.

 14 ВЕЛИКИЕ АНГЛИЙСКИЕ ХУДОЖНИКИ.

 15 ПИСЬМА ЛОРДА БАЙРОНА.

 16 ЭССЕ ЛИ ХАНТА.

 17 ПРОЗА ЛОНГФЕЛЛО.

 18 ВЕЛИКИЕ КОМПОЗИТОРЫ.

 19 МАРК АВРЕЛИЙ.

 20 УЧЕНИЕ Эпиктета.

 21 Нравственные правила Сенеки.

 22 Образцовые дни в Америке.

 23 Демократические взгляды.

 24 Селборн Уайта.

 25 Синглтон Дефо.

 26 Очерки Мадзини.

 27 ПРОЗАИЧЕСКИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ ГЕЙНЕ.

 28 РЕЧИ РЕЙНОЛЬДСА.

 29 СТАТЬИ СТИЛА И АДДИСОНА.

 30 ПИСЬМА БЁРНСА.

 31 САГА О ВОЛСУНГАХ.

 32 «Сартор Резартус».

 33 ПРОИЗВЕДЕНИЯ ЭМЕРСОНА.

 34 ЖИЗНЬ ЛОРДА ГЕРБЕРТА.

 35 АНГЛИЙСКАЯ ПРОЗА.

 36 «Столпы общества» Ибсена.

 37 ИРЛАНДСКИЕ СКАЗКИ И БЫЛИ.

 38 ОЧЕРКИ ДОКТОРА ДЖОНСОНА.

 39 ОЧЕРКИ УИЛЬЯМА ХАЗЛИТТА.

 40 «Пентамерон» Лэндора и др.

 41 Рассказы и эссе По.

 42 Викарий из Уэйкфилда.

 43 Политические речи.

 44 Автократ за завтраком.

 45 Поэт за завтраком.

 46 «Профессор за завтраком».

 47 «Письма Честерфилда».

 48 «Рассказы из Карлтона».

 49 «Джейн Эйр».

 50 «Елизаветинская Англия».

 51 «Сочинения Томаса Дэвиса».

 52 «Анекдоты Спенса».

 53 «Утопия» Томаса Мора.

 54 «Гулистан» Саади.

 55 Английские народные сказки.

 56 Северные исследования.

 57 Знаменитые обзоры.

 58 «Этика» Аристотеля.

 59 Перикл и Аспазия.

 60 «Анналы» Тацита.

 61 «Очерки» Элиа.

 62 Бальзак.

 63 Комедии де Мюссе.

 64 Коралловые рифы.

 65 Пьесы Шеридана.

 66 Наша деревня.

 67 ЧАСЫ МАСТЕРА ХАМФРИ.

 68 СКАЗКИ ИЗ СТРАНЫ ЧУДЕС.

 69 ОЧЕРКИ ДЖЕРРОЛДА.

 70 ПРАВА ЖЕНЩИНЫ.

 71 «АФИНСКИЙ ОРАКУЛ».

 72 ОЧЕРКИ СЕНТ-БЁВА.

 73 ВЫДЕРЖКИ ИЗ ПЛАТОНА.

 74 ПУТЕШЕСТВИЯ ГЁТЕ.

 75 «Орлеанская дева».

 76 «Сидни Смит».

 77 «Новый дух».

 78 «Книга удивительных приключений Мэлори».

 79 «Очерки и афоризмы Хелпса».

 80 «Очерки Монтаня».

 81 БАРРИ ЛИНДОН УОКЕРА.

 82 УИЛЬЯМ ТЕЛЛ ШИЛЛЕРА.

 83 НЕМЕЦКИЕ ОЧЕРКИ КАРЛЕЙЛЯ.

 84 ОЧЕРКИ ЛЭМА.

 85 ПРОЗА УОРДСВОРТА

 86 ДИАЛОГИ ЛЕОПАРДИ.

 87 ГЕНЕРАЛЬНЫЙ ИНСПЕКТОР

 88 ОЧЕРКИ БЕКОНА.

 89 ПРОЗА МИЛТОНА.

 90 «РЕСПУБЛИКА» ПЛАТОНА.

 91 ОТРЫВКИ ИЗ «ИМПЕРИИ» ФРОССАРТА.

 92 ПРОЗА КОЛРИДЖА

 93 ГЕЙНЕ В ИСКУССТВЕ И ЛИТЕРАТУРЕ.

 94 ОЧЕРКИ ДЕ КИНСИ.

 95 «Жизнеописания итальянских художников» Вазари.

 96 «Лаокоон» Лессинга.

 97 Пьесы Метерлинка.

 98 «Полный улов» Уолтона.

 99 «Натан Мудрый» Лессинга.

 100 Этюды Ренана.

 101 АФОРИЗМЫ ГЁТЕ.

 102 ШОПЕНГАУЭР.

 103 ЖИЗНЬ ИИСУСА ПО РЕНАНУ.

 104 Исповедания святого Августина.

 105 ПРИНЦИПЫ УСПЕХА В ЛИТЕРАТУРЕ (Дж. Г. Льюис).

 106 ЖИЗНЕОПИСАНИЯ УОЛТОНА.

 107 «Политическая экономия».

 108 «Антихрист» Ренана.

 109 «Речи» Цицерона.

 110 «Размышления о Французской революции» (Э. Бёрк).

 111 «Письма Плиния Младшего». (Серия I.)

 112 То же. (Серия II.)

 113 ИЗБРАННЫЕ МЫСЛИ БЛЕЗА ПАСКАЛЯ.

 114 ШОТЛАНДСКИЕ ЭССЕИСТЫ.

 115 СВОБОДА Дж. С. МИЛЛЯ.

 116 РАССУЖДЕНИЯ ДЕКАРТА О МЕТОДЕ И Т.Д.

 117 САКУНТАЛА. АВТОР: КАЛИДАСА.

 118 НЬЮМЕНА (кардинал Джон Генри). УНИВЕРСИТЕТСКИЕ ОЧЕРКИ.

 119 ИЗБРАННЫХ ЭССЕ НЬЮМЕНА.

 120 "МАРК АВРЕЛИЙ" РЕНАНА.

 121 "НЕМЕЗИДА ВЕРЫ" ФРУДА.


 БУМАГИ БРОДЯГ.

 Автор: Джон Фостер Фрейзер.

 _В переплёте 8vo. С иллюстрацией на обложке, цена один шиллинг._




 Кентерберийские рассказы.

 Под редакцией Уильяма Шарпа. Сукно, обрезанное и необрезанное по краям, 1 шиллинг; красный роан, позолоченные
 края, 2 шиллинга 6 пенсов; подкладка. Марокко, позолоченные края, 5 шиллингов.

 _Роскошное издание в переплёте из художественного льна, с фронтисписом из фотогравюры,
 2 шиллинга


 1 ХРИСТИАНСКИЙ ГОД

 2 КОЛЕРИДЖ

 3 ЛОНГФЕЛЛО

 4 КЭМПБЕЛЛ

 5 ШЕЛЛИ

 6 УОРДСВОРТ

 7 БЛЕЙК

 8 УИТТИЕР

 9 ПО

 10 Чаттертон

 11 Бернс. Песни

 12 БЁРНС. Стихи

 13 МАРЛОУ

 14 КИТС

 15 ГЕРБЕРТ

 16 ГУГО

 17 КОУПЕР

 18 СТИХИ ШЕКСПИРА и т. д.

 19 ЭМЕРСОН

 20 СОНЕТЫ ЭТОГО ВЕКА

 21 УИТМЕН

 22 СКОТТ. «Леди с озера» и т. д.

 23 СКОТТ. «Мармион» и т. д.

 24 ПРАЭД

 25 ХОГГ

 26 ГОЛДСМИТ

 27 «Любовные письма» и т. д.

 28 СПЕНСЕР

 29 «Дети поэтов»

 30 ДЖОНСОН

 31 Байрон. Разное

 32 Байрон. Дон Жуан

 33 Сонеты Европы

 34 Рэмси

 35 Добелл

 36 Поуп

 37 Гейне

 38 Бомонт и Флетчер

 39 Боулз, Лэмб и др.

 40 МУЗЫКА МОРЯ

 41 Ранняя английская поэзия

 42 Геррик

 43 Баллады и рондо

 44 Ирландские менестрели

 45 «Потерянный рай» Мильтона

 46 Яковитские баллады

 47 Дни года

 48 Австралийские баллады

 49 Мур

 50 ПОГРАНИЧНЫХ БАЛЛАД

 51 ПЕСЕННОЕ ТЕЧЕНИЕ

 52 ОДЫ ГОРАЦИЯ

 53 ОССИАН

 54 СКАЗОЧНАЯ МУЗЫКА

 55 СОУТИ

 56 ЧОСЕР

 57 ЗОЛОТАЯ СОКРОВИЩНИЦА

 58 СТИХИ О ДИКОЙ ЖИЗНИ

 59 ВОЗВРАЩЕНИЕ В РАЙ

 60 Крэбб

 61 Дора Гринвелл

 62 Фауст

 63 Американские сонеты

 64 Стихи Лэндора

 65 Греческая антология

 66 Охота и голод

 67 Юмористические стихи

 68 Пьесы Литтона

 69 ВЕЛИКИЕ ОДЫ

 70 СТИХОТВОРЕНИЯ МЕРЕДИТ

 71 ПОДРАЖАНИЕ ХРИСТУ

 72 МОРСКИЕ ПЕСНИ

 73 ПОЭТЫ-ХУДОЖНИКИ

 74 ЖЕНСКИЕ ПОЭЗИИ

 75 ЛЮБОВНАЯ ЛИРИКА

 76 АМЕРИКАНСКИЕ ЮМОРИСТИЧЕСКИЕ СТИХИ

 77 ШОТЛАНДСКИЕ МАЛОИЗВЕСТНЫЕ ПОЭТЫ

 78 КАВАЛЕРЫ-ПОЭТЫ

 79 НЕМЕЦКИЕ БАЛЛАДЫ

 80 ПЕСНИ БЕРЕНГЕРА

 81 СТИХИ РОДЕНА НОЭЛЯ

 82 ПЕСНИ О СВОБОДЕ

 83 КАНАДСКИЕ СТИХИ

 84 СОВРЕМЕННЫЕ ШОТЛАНДСКИЕ СТИХИ

 85 СТИХИ О ПРИРОДЕ

 86 КОЛЫБЕЛЬНЫЕ ПЕСНИ

 87 СПОРТИВНЫЕ БАЛЛАДЫ

 88 МАТТЬЮ АРНОЛЬД

 89 «БОТИ» КЛОУ

 90 СТИХОТВОРЕНИЯ БРАУНИНГА

 «Пиппа проходит мимо» и др. Том 1.

 91 СТИХОТВОРЕНИЯ БРАУНИНГА

 Пятно на гербовом щитке и т. д. Том 2.

 92 СТИХОТВОРЕНИЯ БРАУНИНГА

 Драматические тексты. Том 3.

 93 «Любовная литургия» Маккея

 94 ГЕНРИ КИРК УАЙТ

 95 ЛИРА НИКОТИАНА

 96 Аврора Ли

 97 СТИХОТВОРЕНИЯ ТЕННИСОНА

 «Памяти» и т. д.

 98 СТИХОТВОРЕНИЯ ТЕННИСОНА

 «Принцесса» и т. д.

 99 ВОЕННЫЕ ПЕСНИ

 100 ДЖЕЙМС ТОМСОН

 101 АЛЕКСАНДР СМИТ

 102 ЭЖЕН ЛИ-ГАМИЛЬТОН

 103 ПОЛЬ ВЕРЛЕН




 Прозаические драмы Ибсена

 ПОД РЕДАКЦИЕЙ УИЛЬЯМА АРЧЕРА

 Полное собрание в пяти томах. 8vo, суперобложка, цена 3 шиллинга 6 пенсов за том._
 _ Набор из пяти томов, в футляре 17 шилл. 6долларов; в половинке сафьяна, в футляре 32 шилл.
 6долларов._


 _ Нам, кажется, наконец-то показали мужчин и женщин такими, какие они есть; и поначалу
 это больше, чем мы можем вынести.... Все персонажи Ибсена говорят и действуют
 как загипнотизированные, подчиняясь властному требованию своего создателя
 раскрыть себя. Такого зеркала, которое было бы обращено к природе, ещё никогда не существовало; это слишком ужасно... И всё же мы должны вернуться к Ибсену с его безжалостной хирургией, его безжалостным электрическим светом, пока мы тоже не...
 стали сильными и научились смотреть в лицо обнажённой — если нужно, то и окровавленной — реальности._’ — SPEAKER (Лондон).

 ТОМ I. «Кукольный домик», «Молодёжный союз» и «Столпы общества». С портретом автора и биографическим
 предисловием УИЛЬЯМА АРЧЕРА.

 ТОМ II. «ПРИЗРАКИ», «ВРАГ НАРОДА» и «ДИКАЯ УТКА». С
вступительной заметкой.

 ТОМ III. «ГОСПОЖА ИНГЕР ИЗ ЭСТРАТА», «ВИКИНГИ В ХЕЛЬГЕЛАНДЕ», «ПРЕТЕНДЕНТЫ». С
вступительной заметкой и портретом Ибсена.

 ТОМ IV. «ИМПЕРАТОР И ГАЛИЛЕЯНИН». С вступительной заметкой УИЛЬЯМА
 АРЧЕРА.

 ТОМ V. «РОСМЕРСХОЛЬМ», «ДАМА С МОРЯ», «ХЕДДА ГАБЛЕР».
Перевод УИЛЬЯМА АРЧЕРА. С вступительной заметкой.

 Последовательность пьес _в каждом томе_ хронологическая;
полный набор томов, содержащих драмы, представляет их в
хронологическом порядке.




 Великие писатели

 НОВАЯ СЕРИЯ КРИТИЧЕСКИХ БИОГРАФИЙ.

 ПОД РЕДАКЦИЕЙ ЭРИКА РОБЕРТСОНА И ФРЭНКА Т. МАРЦИАЛСА.

 Полная библиография к каждому тому, автор Дж. П. Андерсон, Британский музей
 Лондон.

 _ Ткань, необрезные края, позолоченный верх. Цена 1,6 доллара._


 _ ТОМА УЖЕ ВЫПУЩЕНЫ._


 ЖИЗНЬ ЛОНГФЕЛЛО. Профессор Эрик С. РОБЕРТСОН.
 ЖИЗНЬ КОЛЬРИДЖА. Холл Кейн.
 Жизнь Диккенса. Фрэнк Т. Марзиалс.
 Жизнь Данте Габриэля Россетти. Дж. Найт.
 Жизнь Сэмюэля Джонсона. Полковник Ф. Грант.
 Жизнь Дарвина. Дж. Т. Беттани.
 Жизнь Шарлотты Бронте. Автор: А. БИРРЕЛЛ.
 ЖИЗНЬ ТОМАСА КАРЛАЙЛА. Р. ГАРНЕТТА, доктора права.
 ЖИЗНЬ АДАМА СМИТА. Р. Б. ХОЛДЕЙНА, члена парламента.
 ЖИЗНЬ КИТСА. У. М. РОССЕТТИ.
 ЖИЗНЬ ШЕЛЛИ. УИЛЬЯМ ШАРП.
 ЖИЗНЬ СМОЛЛЕТТА. ДЭВИД ХАННЕЙ.
 ЖИЗНЬ ГОЛДСМИТА. ОСТИН ДОБСОН.
 ЖИЗНЬ СКОТТА. Профессор ЙОНГ.
 ЖИЗНЬ БЕРНСА. Профессор БЛЭКИ.
 ЖИЗНЬ ВИКТОРА ГЮГО. ФРЭНК Т. МАРЗИАЛС.
 ЖИЗНЬ ЭМЕРСОНА. РИЧАРД ГАРНЕТТ, доктор права.
 "ЖИЗНЬ ГЕТЕ". ДЖЕЙМС САЙМ.
 "ЖИЗНЬ КОНГРИВА". Автор: Эдмунд Госс.
 Жизнь Буньяна. Автор: Канон Венейблс.
 ЖИЗНЬ КРЕЙББА. Автор: Т. Э. КЕББЕЛ.
 ЖИЗНЬ ГЕЙНЕ. Автор: УИЛЬЯМ ШАРП.
ЖИЗНЬ МИЛЛА. Автор: У. Л. КОРТНИ.
 ЖИЗНЬ ШИЛЛЕРА. Автор: ГЕНРИ У. НЕВИНСОН.
 ЖИЗНЬ КАПИТАНА МАРРИЭТА. Автор: ДЭВИД ХЭННИ.
 ЖИЗНЬ Лессинга. Т. У. Роллестон.
 Жизнь Мильтона. Р. Гарнетт, доктор юридических наук.
Жизнь Бальзака. Фредерик Уэдмор.
 Жизнь Джорджа Элиота. Оскар Браунинг.
 Жизнь Джейн Остин. Голдвин Смит.
 Жизнь Браунинга. Уильям Шарп.
 Жизнь Байрона. Автор: достопочтенный. Роден Ноэль.
 Жизнь Готорна. Автор: Монкюр Д. Конвей.
 Жизнь Шопенгауэра. Под редакцией профессора Уоллеса.
 Жизнь Шеридана. Под редакцией Ллойда Сандерса.
 Жизнь Теккерея. Под редакцией Германа Меривейла и Фрэнка Т. Марциала.
 Жизнь Сервантеса. Под редакцией Г. Э. Уоттса.
 Жизнь Вольтера. Под редакцией Фрэнсиса Эспинасса.
 «Жизнь Ли Ханта». Автор — Космо Монкхаус.
 «Жизнь Уиттьера». Автор — У. Дж. Линтон.
 «Жизнь Ренана». Автор — Фрэнсис Эспинас.
 «Жизнь Торо». Автор — Х. С. Солт.

 Библиотечное издание «Великих писателей», формат 8vo, 2 шиллинга 6 пенсов.




 _КОМПАКТНЫЙ И ПРАКТИЧНЫЙ._

 _В мягкой обложке; для кармана. Цена один шиллинг._

 ЕВРОПЕЙСКИЕ

 разговорники.


 ФРАНЦУЗСКИЙ
 ИСПАНСКИЙ
 ИТАЛЬЯНСКИЙ
 НЕМЕЦКИЙ
 НОРВЕЖСКИЙ


 СОДЕРЖАНИЕ.

_ Советы путешественникам — повседневные выражения — прибытие и отъезд
На вокзале — в таможенном пункте — в поезде — в буфете и
ресторане — в отеле — оплата счёта в отеле — в городе — на борту
Корабль — посадка и высадка — экскурсия на экипаже — расспросы о
дилижансах — расспросы о лодках — аренда квартир — список вещей для стирки и
дни недели — ресторанный словарь — телеграммы и письма и т. д. и т. п._

Содержание этих небольших справочников составлено таким образом, чтобы можно было
обращаться к ним напрямую и незамедлительно. Все диалоги и вопросы, которые не
считаются абсолютно необходимыми, были намеренно исключены, чтобы не
сбивать путешественника с толку, а помогать ему. Во введении
приведены несколько подсказок, которые будут полезны тем, кто не
привык к поездкам за границу.




 БИБЛИОТЕКА НОВОЙ Англии.

 ГЛУБОКОЕ ИЗДАНИЕ.

 НАПЕЧАТАНО НА СТАРИННОЙ БУМАГЕ. 2 с. 6д. За ТОМ.

 _ Каждый том с фронтисписом в фотогравюре._


 Автор: НАТАНИЭЛЬ ХОТОРН.

 "АЛАЯ БУКВА".
 ДОМ С СЕМЬЮ КРЫЛЬЦАМИ.
 РОМАНТИКА БЛИТДЕЙЛА.
СКАЗКИ ИЗ ЗАРОСШЕГО ЛЕСА.
 ДВАЖДЫ РАССКАЗАННЫЕ СКАЗКИ.
 ВОЛШЕБНАЯ КНИГА ДЛЯ ДЕВОЧЕК И МАЛЬЧИКОВ.
 НАШ СТАРЫЙ ДОМ.
 МОХ ИЗ СТАРОГО ОСОБНЯКА.
 СНЕЖНЫЙ ОБРАЗ.
 ПОДЛИННЫЕ ИСТОРИИ ИЗ ИСТОРИИ И БИОГРАФИИ.
 НОВЫЕ АДАМ И ЕВА.
 ЛЕГЕНДЫ ПРОВИНЦИАЛЬНОГО ДОМА.


 Оливер Уэнделл Холмс.

 АВТОРИТАРНЫЙ ЗАВТРАК.
 ПРОФЕССОР ЗА ЗАВТРАКОМ.
 ПОЭТ ЗА ЗАВТРАКОМ.
 Элси Веннер.


 Генри Торо.

 Очерки и другие произведения.
 Уолден, или Жизнь в лесу.
 НЕДЕЛЯ НА "КОНКОРДЕ".




 СЕРИЯ ЕЖЕДНЕВНЫХ СПРАВОК

 ПОЛЕЗНЫХ СПРАВОЧНИКОВ. Цена 6 долларов. каждая или В ЧАЛОМНОМ ПЕРЕПЛЕТЕ, ЦЕНА 1 доллар.


Авторы —Дж. ЛЭНГДОН ДАУН, доктор медицины, член Королевского колледжа врачей; ХЕНРИ ПАУЭР, магистр медицины, член Королевского колледжа хирургов; Дж. МОРТИМЕР-ГРАНВИЛЛ, доктор медицины; Дж. КРИЧТОН БРАУН, доктор медицины, доктор юридических наук; РОБЕРТ ФАРКУАРСОН, доктор медицины, Эдинбург; У. С. ГРИНФИЛД, доктор медицины, член Королевского колледжа врачей; и другие.

 =1.= =Как вести бизнес.= Руководство по достижению успеха в жизни.

 =2.= =Как себя вести.= Руководство по этикету и личным привычкам.

 =3.= =Как писать.= Руководство по сочинению и написанию писем.

 =4.= =Как вести дебаты.= С советами по публичным выступлениям.

 =5.= =Не=: рекомендации по избеганию распространённых речевых ошибок.

 =6.= =Родительское «не»=: предостережения для родителей.

 =7.= =Почему курят и пьют.= Джеймс Партон.

 =8.= =Красноречие.= Т. Р. У. Пирсон, магистр гуманитарных наук, из колледжа Святой Екатерины
 Колледж, Кембридж, и Ф. У. Уэйтман, лекторы по ораторскому искусству.

 =9.= =Секрет ясной головы.=

 =10.= =Обычные проблемы разума.=

 =11.= =Секрет хорошей памяти.=

 =12.= =Юность: забота о ней и воспитание.=

 =13.= =Сердце и его функции.=

 =14.= =Внешний вид в здоровом и больном состоянии.=

 =15.= =Дом и его окружение.=

 =16.= =Алкоголь: его употребление и злоупотребление.=

 =17.= =Физические упражнения и тренировки.=

 =18.= =Ванны и купание.=

 =19.= =Здоровье в школах.=

 =20.= =Кожа и её проблемы.=

 =21.= =Как жить полной жизнью.=

 =22.= =Нервы и нервные расстройства.=

 =23.= =Зрение и как его сохранить.=

 =24.= =Преждевременная смерть=: её причины и профилактика.

 =25.= =Перемены как средство восстановления душевного равновесия.=

 =26.= =Нежное искусство ухода за больными.=

 =27.= =Уход за младенцами и маленькими детьми.=

 =28.= =Неправильное питание с советами по диете.=

 =29.= =Повседневные недуги и способы их лечения.=

 =30.= =Экономное ведение домашнего хозяйства.=

 =31.= =Домашняя кухня.=

 =32.= =Цветы и их выращивание.=

 =33.= =Сон и бессонница.=

 =34.= =История жизни.=

 =35.= =Сестринское дело в быту.=




 _Серия «История музыки»._

 _Серия литературно-музыкальных монографий._

 Под редакцией Фредерика Дж. Кроуэста,
 автора книги «Великие поэты-романтики».

 Иллюстрировано фотогравюрами и коллотипными портретами, полутонами и
 Линейные изображения, факсимиле и т. д.

 _Квадратная корона, 8-й формат, суперобложка, 3 шиллинга 6 пенсов._


 ТОМА УЖЕ ГОТОВЫ.

 ИСТОРИЯ ОРАТОРИИ. Автор: Энни У. Паттерсон, бакалавр музыки, доктор музыки.

 ИСТОРИЯ НОТАЦИИ. К. Ф. Эбди Уильямс, магистр гуманитарных наук, бакалавр музыки.

 ИСТОРИЯ ОРГАНА. К. Ф. Эбди Уильямс, магистр гуманитарных наук, автор книг «Бах»
 и «Гендель» («Серия о выдающихся музыкантах»).

 ИСТОРИЯ КАМЕРНОЙ МУЗЫКИ. Н. Килберн, бакалавр музыки. (Кантабр.),
 Дирижер клубов "Мидлсбро", "Сандерленд" и "Бишоп Окленд"
 Музыкальных обществ.

 ИСТОРИЯ СКРИПИЦЫ. Автор — Пол Стовинг, профессор скрипки в Гилдхоллской школе музыки и театра, Лондон.


 СЛЕДУЮЩИЙ ТОМ.

 ИСТОРИЯ АРфы. Автор — Уильям Х. Граттан Флуд.


 В ПОДГОТОВКЕ.

 ИСТОРИЯ ФОРТЕПИАНО. Автор — Элджернон С. Роуз, автор «Бесед с музыкантами».

 ИСТОРИЯ ГАРМОНИИ. Автор — Юстас Дж. Брейкспир, автор книг «Моцарт»,
«Музыкальная эстетика» и др.

 ИСТОРИЯ ОРКЕСТРА. Автор — Стюарт Макферсон, член-корреспондент и
профессор Королевской академии музыки.

 ИСТОРИЯ БИБЛЕЙСКОЙ МУЗЫКИ. Автор — Элеонора Д’Эстерр-Килинг, автор «Книги дней рождения музыкантов».
 ВЕЛИКИЕ РОМАНЫ МИРА.

_ Серия признанных шедевров самых выдающихся писателей-фантастов. Отличная бумага, крупный шрифт, красивый и прочный переплёт из
красного сафьяна. Эти книги прекрасно подходят как для
подачи на стол, так и для постоянного хранения в библиотеке, а низкая
цена делает их доступными для всех слоёв населения._

 Большая корона 8во. Сотни страниц. Многочисленные иллюстрации. =3= с. =6= д.
 в т.
 =Адам Бед.= Джордж Элиот. С.nf b Иллюстрации на всю страницу С.
 Х. Веддера и Дж. Джеллико.

 = Анна Каренина.= графа Толстого. С десятью иллюстрациями Пола
 Френзели и портрет графа Толстого на фронтисписе. =«Шулер»= (Дама с камелиями). Александр Дюма. Новый и полный перевод. С девятью полностраничными иллюстрациями Фрэнка Т. Меррилла.

 =«Граф Монте-Кристо»= Александр Дюма. С шестнадцатью
 Полностраничные иллюстрации Фрэнка Т. Меррилла.

 =«Дэвид Копперфильд».= Чарльз Диккенс. С сорока иллюстрациями Хаблота К. Брауна («Физ»).

 =«Сорок пять гвардейцев».= Александр Дюма. Новый и полный
 перевод. С девятью полностраничными иллюстрациями Фрэнка Т.
 Меррилла.

 =«Айвенго».= Сэр Вальтер Скотт. С восемью полностраничными иллюстрациями Хью М. Итона.

 =«Джейн Эйр».= Шарлотта Бронте. С восемью полностраничными иллюстрациями,
тридцатью двумя иллюстрациями в тексте и фотогравюрой
 Портрет Шарлотты Бронте.

 =«Джон Галифакс, джентльмен».= Миссис Крейк. С восемью полностраничными
 иллюстрациями Элис Барбер Стивенс.

 =«Маргарита Валуа».= Александр Дюма. Новый и полный
 перевод. С девятью полностраничными иллюстрациями Фрэнка Т.
 Меррилла.

 =«Отверженные».= Виктор Гюго. С двенадцатью полностраничными
 иллюстрациями.

 =«Собор Парижской Богоматери».= Виктор Гюго. С множеством иллюстраций.

 =«Три мушкетера».= Александр Дюма. С двенадцатью полностраничными
 иллюстрациями Т. Эйра Маклина.

 =«Двадцать лет спустя».= Александр Дюма. С многочисленными иллюстрациями.

 =«Виконт де Бражелон»= Александра Дюма. Новый и полный
 перевод. С восемью полностраничными иллюстрациями.


 ИЗДАТЕЛЬСТВО УОЛТЕРА СКОТТА, ЛИМИТИРОВАННОЕ,
 ЛОНДОН И НЬЮКАСЛ-НА-ТАЙНЕ.


*** КОНЕЦ ЭЛЕКТРОННОЙ КНИГИ ПРОЕКТА «ЮМОР ИТАЛИИ» ***