Семь снежинок 4 - Объятья инея

Хрупкая красавица Серебрина, четвёртая сестра-снежинка, весело летела над городом, отдавшись на волю шального ветерка. Он то подбрасывал её вверх, то уносил в сторону, то вдруг возвращал назад и снова подбрасывал вверх. Северина наслаждалась вниманием одинокого гуляки и слегка подзабыла о том, что она отправилась не на прогулку по заснеженному городу, а в поисках своего предназначения, к выполнению которого ей вот-вот предстояло приступить.
 
Беспечно кружась над городом и радуясь свободе и славному морозцу, Серебрина вдруг заметила маленького щенка, печально бредущего по улице. Щенок был неуклюжий, толстолапый, круглый от пушистой шерсти, с чёрной спинкой, белыми пятнами и рыжими подпалинами на смешной щенячьей морде, на груди и передних лапах.

Щенок, видимо, потерялся: то ли сам сбежал из дома, то ли его случайно упустили из виду да вовремя не хватились.

Щенок тащился по заснеженной улице уже не один час – он устал и проголодался. Большой город больше не казался дружелюбным: множество запахов перебивали друг друга, но среди них никак не находился тот, один-единственный, самый важный – запах дома.

Малыш совсем приуныл: ему нужно было хотя бы обогреться, обсохнуть, передохнуть, чтобы идти дальше. Но вокруг сновали огромные грохочущие машины, чужие равнодушные люди обгоняли его, и пару раз на него сорвались два огромных страшных пса, чуть не порвавших свои поводки.

На неверных заплетающихся ногах щенок вошёл в какой-то двор, где пахло едой и теплом. Он подошёл к ступеням, ведущим в подвальную каморку, прислонился к балясине перил и заскулил от тоски, голода и безысходности…

Из подвальной каморки вышел дворник, одетый в телогрейку, засаленный треух, валенки и дырявые шерстяные перчатки, с кружкой горячего чая в правой руке, который он только что заварил. Он начал подниматься по заледеневшим ступенькам и увидел щенка, притулившегося у балясины.

– Пшёл вон, щенок! Брысь! – раздражённо крикнул дворник и плеснул на щенка кипятком из кружки.

Малыш громко взвыл от внезапной боли и, тоненько скуля, побежал прочь, спотыкаясь и поскальзываясь на нечищеном асфальте двора...

Щенок искал спасения и убежища, он устал невероятно, и сил не осталось совсем. Он вновь выбежал на улицу, но испугался, свернул в маленький переулок, нашёл какую-то арку, забился в проём-углубление посредине арки, прижался к кирпичной стене и заплакал: его тонкая длинная шерсть больше не защищала от холода.

А Серебрина, беспечно положившись на волю шального ветерка, вдруг обнаружила, что он занёс её в маленький переулок и дальше в арку какого-то дома, откуда, казалось, не было выхода, потому что ветер затих.

И Серебрина начала тихо опускаться, внезапно осознав, что не нашла своего предназначения. Неужели она закончит свою жизнь на сапогах какого-нибудь прохожего или, того хуже, на грязной метле или лопате дворника?

Но тут Серебрина заметила маленького щенка, дрожащего в подворотне. Он пытался лизнуть обожженный бок и тихо скулил. Глаза Серебрины наполнились состраданием, и она решила непременно облегчить боль бедного малыша.

Снежинка приземлилась на обожжённый бок дрожащего щенка и широко распахнула свои прекрасные лучи, охладив ожог и принеся щенку мгновенное облегчение.

Боль утихла, и малыш вздохнул с облегчением. Голод по-прежнему терзал его маленькое тельце, но боль ушла, и щенок почувствовал себя почти счастливым.

Но Серебрина не успокоилась, ведь мороз был нешуточный; она стала тихонько окутывать инеем всего щенка, склеивая длинные волоски его шерсти, чтобы ни ветер, ни мороз не могли коснуться нежной кожи малыша. 

Снежные объятия Серебрины охватили всего щенка, создав слой инея, способного удержать тепло его тела.

Бездомный щенок поднял голову и лизнул иней, покрывавший его лапку. Иней был безвкусный, но он утолил жажду, и глаза маленького страдальца наполнились благодарностью – он тихо вздохнул, наслаждаясь вновь обретённым теплом.

Щенок покрутился ещё немного, устраиваясь поудобнее, лёг на асфальт, сладко зевнул во всю свою маленькую паст;шку, похлопал глазами с длинными ресницами, уткнулся чёрно-розовым носом в толстенькие лапы и уснул.

А Серебрина всю ночь следила за тем, чтобы иней, которым она заботливо покрыла шерсть и обожжённый бок щенка, не таял и, как тёплая шуба, согревал малыша в усилившийся ночью мороз.

Мороз крепчал, по улице летел ветер, поднимая позёмку, кружа вокруг фонарных столбов и завывая в водосточных трубах. Ветер гнал по улице запоздавших одиноких прохожих, ёжившихся от мороза и ускорявших торопливый шаг.

А маленький щенок, успевший почувствовать невыносимую боль человеческой жестокости, провалился в сладкий сон, хранимый тёплой шубкой, сотканной заботой Серебрины, и пребывал в сладостном забвении до самого утра, не взирая на крепнущий мороз, завывающий ветер, безлунную ночь и одиночество безлюдных улиц.
 
Настало утро, над горизонтом неуверенно поднялось красноватое солнце, пытавшееся из последних сил обогреть замёрзшие улицы занесённого снегом города. Наконец ему удалось собраться с духом, и его лучи пронзили холод и мрак, скопившийся на городских проспектах и в переулках.

В одном из таких переулков под аркой большого дома проснулся и потерявшийся щенок. Несмотря на голод, ночь, проведённая в тепле под шубкой Серебрины, благотворно сказалась на малыше, боль в обожжённом боку отпустила, и пёсик чувствовал себя здоровым и счастливым. Он попытался стряхнуть с себя иней Серебрины, надёжно соединявший волоски его шерсти, но Серебрина по-прежнему опасалась, что мороз может пробраться под его шёрстку, и прочно держалась за каждый волосок, не давая воли неразумному щенку, стремившемуся освободиться от тёплой снежной шубки и рискующему подвергнуть себя беспощадности мороза и коварству пронизывающего ветра.

Солнце осветило все улицы и переулки города, окончательно прогнав тени ночи. По дорогам заспешили автомобили, а по тротуарам – прохожие. Маленький щенок стоял посреди переулка и, озадаченный, никак не мог принять решение, в какую сторону ему направить свои толстые, по-щенячьи короткие лапы.   

– Дедушка, дедушка, ну, поторопись, пожалуйста, мы идём с тобой еле-еле, так мы никогда его не найдём! – торопила дедушку строгая шестилетняя девочка, закутанная в шубку и тёплую шапочку, да ещё и в шерстяном платке, заботливо повязанном дедушкой поверх шубейки.

– Не волнуйся, лапушка, мы непременно найдём твоего непоседу, – ответил ей старик в чёрной бекеше, с трудом переставляя ноги и кутаясь в шерстяной клетчатый шарф и узкий меховой воротник чёрного пальто.

– Да, найдём… – протянула строгая девочка. – Вчера же не нашли!

– Вчера было уже поздно: стало темно, мы устали. А сегодня светит солнышко – распогодилось! И мы обязательно найдём твоего неразумного красавца!

– Ах, дедушка, как хорошо было бы, если б мы и вправду его нашли! Я знаю, ему плохо без меня: он скучает. И я соскучилась… – малышка наморщила крошечный носик, уже готовая расплакаться.

– Всё будет хорошо, моя лапушка, не печалься раньше времени! – дедушка обнял внучку за плечи, и они продолжили свой путь вниз по улице мимо переулка, в котором по-прежнему стоял в растерянности заплутавший щенок.

Дедушка с внучкой брели по улице, потихоньку удаляясь от заветного переулка, как вдруг порыв ветерка поднял и закружил позёмку вокруг их ног, а потом погнал позёмку дальше по улице и занёс её в переулок, где стоял растерянный щенок, а вместе с позёмкой принёс и запах, самый лучший запах на свете – запах его любимой маленькой хозяйки и её старого дедушки, запах его людей!

Обрадованный щенок залился звонким лаем, выскочил из переулка и, следуя за знакомыми запахами, бросился вслед уходящим девочке и старику, продолжая лаять и стремясь их остановить.

– Дедушка! Тоби! Он нашёлся! Наш Тоби нашёлся! – закричала счастливая девочка, обернувшись и подхватив на руки своего щенка, который тут же принялся лизать её руки, щёки, нос и снова руки.

– Ну, вот, наконец-то… – удовлетворённо выдохнул уставший дедушка. – Слава Богу! Слава Тебе, Господи!..

– Какой он белый, весь в снегу! Замёрз совсем!.. – запричитала девочка, стаскивая со своей шубейки платок и заворачивая в него счастливого щенка. – Скорее, дедушка, скорее! Бежим домой! Тоби нужно согреться!

– Идём, идём, моя хорошая! Отогреем твоего Тоби!.. – соглашаясь, закивал обрадованный старик, и побрёл, как мог быстро, за почти бежавшей девочкой с ошалевшим от счастья щенком, закутанным в шерстяной платок.

Старик и внучка дошли наконец до подъезда, поднялись на лифте на пятый этаж, вошли в квартиру, и девочка, сбросив валенки, шубейку и шапку, побежала со щенком в платке в свою комнату, а там положила его на постель, натянула на него покрывало и одеяло, да ещё и обняла в придачу. Разомлевший от долгожданного тепла и выстраданного счастья щенок зевнул и закрыл глаза. Девочка обнимала его, сидя на полу у кровати, и душа её радовалась тому, что беда обернулась тихой радостью.

А Серебрина поняла, что её предназначение исполнено, её миссия завершена, и тихая радость, разлившаяся по квартире, охватила и её тоже – и Серебрина растаяла, а заветную капельку, задержавшуюся на чёрном с розовым пятнышком носу, слизнул, умываясь, счастливый щенок…

Прошло пять лет. Щенок вырос и стал большой отважной австралийской овчаркой, лохматой, доброй и весёлой. Подросший щенок больше жизни любил своих людей: свою девочку, её отца, от которого всегда пахло жёсткой кожей сапог и потёртых перчаток, её маму, от бесцветного халата которой неизменно шёл запах лекарств, а раньше ещё и дедушку девочки, от которого пахло слабостью и болезнями. Однажды утром дедушка не встал с постели, а потом его увезли, и он больше не приходил домой, хотя щенок его ждал, очень ждал: ведь никто не умел чесать ему за ухом так, как дедушка.

А ещё через год папа девочки решил куда-то уезжать: щенок знал, что далеко, потому что человек собрал большой рюкзак. У щенка сердце было не на месте – он весь вечер не отходил от своего человека, мешая ему собираться, а когда тот направился к двери, щенок лёг у порога и рычал всякий раз, когда человек пытался переступить через него.

И человеку пришлось взять его с собой, несмотря на уговоры и слёзы девочки. Щенок был доволен: он знал, что это правильно. Ведь отец девочки уходил на войну. И Тоби ушёл на войну вместе с ним.

Он сумел дважды спасти своего человека, когда, казалось, спасения уже не было… Но не успел увернуться от осколка снаряда почти перед самой победой…

Когда Тоби опускали в холодную землю, плакал весь взвод: все опалённые войной мужчины, каждый день смело смотревшие смерти в глаза, не считали нужным сдерживать скупые слёзы, медленно стекающие по их загрубевшим щекам. Плакали даже те, кого раздражал весёлый лай Тоби по утрам, который мог выдать месторасположение их воинской части. Хотя, пожалуй, оно ни для кого не было секретом…

Если бы Серебрина знала, как много ей удалось сделать для этой семьи, когда укутывала своим серебристым покрывалом одинокого щенка, дрожавшего в тёмной подворотне!.. Впрочем, для неё это было неважно: ведь она не умела считать…

*   *   *

Ты спросишь меня, милое дитя: которая из снежинок сделала больше добра, и чь; предназначение было важнее. Я открою тебе, душа моя, очень важный секрет: добро размеров не имеет. Это значит, что когда, кому и сколько ты сделал добра, не имеет значения; важно, чтобы ты стремился совершать добрые поступки так часто, как представится возможность, лучше – каждый день, ведь ст;ит внимательно посмотреть вокруг, и ты увидишь тех, кто нуждается в твоей помощи, в твоей поддержке: будь то малыш, твой ровесник, уставший больной старик, замёрзший сад или маленький одинокий щенок.