Орешки, кизиловый морсик и широкие штаны

"Я достаю из широких штанин
Дубликатом бесценного груза:
Смотрите, завидуйте!
Я - гражданин Советского Союза!"
                В. Маяковский


   Что? Про поход на Синай рассказать, про орешки? Ну раз пошла такая пьянка - режь последний огурец и давай ещё наливай полтинник "медицины". Эх... "Крепка Советская власть!  - сказал мужик и горько заплакал." Ну, слушайте.

После Афгана история была... На нашем тогдашнем южном рубеже, в летнем каникулярном отпуске в санатории Гарм-Чашма, расположенном близ "речки" - Пянджа - у самого подножия "крыши мира" - Памира. После контузии мне путёвку выдали.

  Шли мы на пару с типом одним в высокую горку - высотой под четыре версты. Местные её Зайтун звали, а мы в Синай переименовали - полупустынная да крутая, и - никаких олив. Может, когда-то давным-давно росли. К тому же пока от границы 201-я дивизия душманов подальше не отогнала, частенько они с неё  беспокоили, постреливали.
  Это я ему восхождение предложил - на спор, после того как он достал меня своими прилюдными тупыми подколами насчёт моей медали «От благодарного афганского народа» да контузии, результатом которой явилась повышенная чувствительность к нервным раздражителям и лёгкая глухота на левое ухо.
 
   Да идти-то не по прямой, рельеф трудный, одни камни - большие и маленькие, сыпучие да колкие. По обходным путям почти двенадцать километров выходит. Ну и пошли мы вроде как с высот окрест полюбоваться, а на деле-то выяснять - кто первый не сдюжит. А спутник мой, соперник в подъёме, с рюкзаком припасов шёл: и термос "Стэнли" походный с кофе "Нестле", ликёром Егермайстером разбодяженым - всё через "Берёзку" купленное (даже рядовой по 500 чеков получал ежемесячно: если женщина в "Монтане" - значит муж в Афганистане...), сгущёнки банка Первомайского завода, говяжья тушёнка "Любительская" и каравай-паляница.
   Жена его научилась такие в тандыре - глиняной яме - печь, пока они в приграничном гарнизоне жили. Шёл он с этим грузом тяжко, потом обливался - жара такая стояла, что аж трава сухая самовозгоралась на пустошах в тот год. Так что половину той паляницы на первом же привале со сгущёнкой он сразу приговорил, кофеём запивая.

Надо мной насмехался: дескать, ты, контуженый, налегке-то без рюкзака да припасов долго не протянешь - у тебя мол, в кармане всего два орешка... Куда тебе с таким запасом-то... Калорий не хватит, головка закружится!

Это он о нагрудном карманчике, из которого я на глазах у него три вынул, один съел на ходу, остальные назад положил.
  Того не знал, дурачок, что у меня штаны-то знатные - как шаровары, такие "карга" у нас зовутся. И выглядят вроде как одежда высотников - просторные, внизу у щиколоток завязочки. 
В 1979 году полевая форма спецназа для жаркого климата и горной местности была разработана по образцу обмундирования войск президента Конго товарища полковника Мабуты. Костюм шили из плащевки с водоотталкивающей пропиткой. С каптёром у меня отношения были не ахти, так он штаны мне выдал на размер больше, говорит - бери, что дают. А я и рад. Супруга чуток перешила  их под моднейший фасон тогдашних "пирамид", а я лично марганцовкой подкрасил под колор каменистой местности: цвет стал такой жёлто-пятнистый, что множества карманов не видать, скрыты они, складками кажутся.
 
А там у меня - кедровых как песка приморского набито было. Мало ли что приключится в горах. Неделю на них прожить можно - "эликсир молодости", верно люди говорят.
    А из внутреннего глубокого грудного кармана, в котором мягкая гибкая полиэтиленовая широкая фляга - торчит трубочка тонкая, как у капельницы. Прямо из ворота посасываю морсик кизиловый, да не пью - рот и горло полощу, да сглатываю экономно.

Ну, по дороге споткнулся он, болезный, упал - рюкзак тяжёлый, перевесил... Камень из-под ноги выскочил - да термос-то и разбил вдребезги. Рюкзак по шву тут и треснул: импортный, нейлоновый, не то, что наши  - из брезентухи, вощёной миллиметровкой простёганые - а из него ножик швейцарский VICTORINOX скок-скок - да и в пропасть... Дорогущий!
 И консерва "Любительской" за ним следом по скале вниз поскакала.
 Да, упав-то, бедолага ещё и ногу подвернул - вывих... Синеет прямо на глазах. Сел на камень да заплакал с досады. Матом меня кроет, злится - мол, я во всём виноват.

Вспомнил я тут Владимира Семёновича:

И кто кого переживет,
Тот и докажет, кто был прав, когда припрут!
Он был мне больше, чем родня -
Он ел с ладони у меня, -
А тут глядит в глаза — и холодно спине.
А что ему — кругом двухсот,
И кто там после разберет,
Что он забыл, кто я ему и кто он мне!

А кто он мне? И не друг и не враг (много чести), а так - сосед по номеру в санатории для фронтовиков. Да какой из него фронтовик - тыловая крыса. Шпак, форму напяливший - снабженец, на военных поставках разжиревший да на своих обменных мухлежах. Его между собой кроме как Гандон Семёнович в санатории не называли.

Послушал я его матерные переливы, взглянул на него - и жалко, и смешно. Говорю: "Долго-то на камне своём не просидишь. Не во всяком камне искра, не во всяком муже правда. Не тебе бы говорить, да не мне бы слушать..."
   Осточертел он мне, признаться, своей хвастливой болтовнёй за всю дорогу настолько, что помогать ему - как другому бы - не стал. Уж ежели поставил цель - до вершины дойти, так всяко дойду, думаю. Впервой, что ли, в горы ходить? Не такие вершины брал.

Радиотелефон у него был моджахедовский - "Моторола" - на такой высоте ловил, на наших частотах мог работать. Он на меня ненавидяще зыркнул, и давай в кнопки тыкать, вертолёт спасательный вызывать.
А я так налегке до самой верхоторы и допёр. Непросто было, честно скажу - трасса-то изломанная, грунт осыпается - того и гляди, тоже нога соскользнёт.
Вышли-то мы с ним до рассвета ещё, а уж солнце встало, осияло окрестности. Далеко с вершины видать: излучина Пянджа внизу блещет, деханы с виноградниками меж горами... Лепота! А в ушах звучит классика:

"Мы рубим ступени. Ни шагу назад!
И от напряженья колени дрожат -
И сердце готово к вершине бежать из груди
Весь мир на ладони — ты счастлив и нем..."

А завидовать - вопреки песне - было бы кому. И вообще - железо ржа съедает, а завистливый от зависти погибает.
  А завидовал тому он, что я-то свою жену люблю (именно потому что она - МОЯ) - в санатории всё же на виду, ничего не скроешь. А он со своей как две собаки лаялись, да и поколачивал он её. Гулеванил от неё - да радости с того не имел: так никто и не полюбил его за весь положенный каникулярный отпуск - тридцать календарных дней. Оттого каждый день и злой ходил, хоть и "успехами" своими беспрестанно хвалился.

Стою и слышу: тыр-тыр-тыр... Вертушка летит. "Ну, спасут сейчас отца Фёдора, - думаю - к царице Тамарке повезут лечиться..."  (Дежурную жирную врачиху санатория Тамарой Цесаркиной звали.) А сам долго ещё на вершине обзором любовался. Там такой скальный балкончик был, с него ох и панорама открывалась...      

    Сходить вниз - долго не хотелось.