Книга Абсурда - Часть Третья

 
Благородство и наивность там лежат в пыли,
То, что в мир циничный пошлый взять мы не смогли

Это были времена, когда дети и подростки большую часть свободного времени проводили во дворах, и на улицах, где, обращаясь ко всем взрослым людям независимо от родства с ними, должны были использовать приставки “дядя” или “тётя”, а к пожилым – “бабушка”, “дедушка”; потому что иначе было неприемлемо и по тем временам звучало неуважительно.
Поэтому, с раннего детства, через такую замечательную традицию, маленький Гарик проникся тёплыми родственными чувствами ко всем окружающим, и в душе своей воспринимал их как родных, которые жили в других квартирах или домах и не могли отнестись плохо ни к его семье, ни к кому-либо.
Он настолько воспринимал этот мир как единое целое, что отсутствие улыбки на лицах людей и их уныние, а особенно злоба тут же сказывалось на его настроении.
Гарик никогда не встревал в разговоры взрослых, а лишь с интересом внимал их словам сидя недалеко и болтая своими ножками.
Каждый из них казался ему гением, будь то, что он рассказывал или как пародировал кого-то. Он готов был часами проводить время с этими необыкновенными людьми, впитывая каждое их слово и сопутствующую интонацию с жестами, и мимикой. 
К его сожалению, у них всегда не было столько времени, как ему хотелось и они почему-то расходились по домам к своим семьям, но, к его радости, на следующий вечер вновь собирались и общались.
Он не раз замечал в себе, что любит наблюдать первый момент встречи людей после их пусть и недолгой разлуки, и лицезреть их восторженность при встречах, наслаждаясь обилию приятных слов, выражений и радости на лицах людей; но его всегда расстраивала последующая обыденность, когда всё становилось как прежде и уже не так эмоционально: малыш ещё не знал нравов этого - далеко не любезного общества.
В то далёкое время не было одиноких людей и не существовало чувства разобщённости ни в одной, пусть даже одинокой душе. Все жили дворами, улицами, кварталами, - какой-то всеобщей жизнью, и это было настолько обычно, что некоторые мечтали об ином – об одиночестве, или как тогда называли - “изолированной” квартире.
Они не задумывались над этим чудовищным прилагательным, не столкнувшись с её убийственной степенью, особенно для людей пожилого возраста, живших на верхних этажах. 
Улица, а в особенности двор постепенно становились для него необыкновенным миром созерцания и познания, пусть и не всегда приятного.
В большинстве квартир во всём городе, да и стране не имелось персональных ванн, а у многих – даже туалетов. Были счастливы те, у которых была хотя бы своя раковина с канализацией и туалет на всю коммуналку.
Вообще-то, почти-что вся страна была втиснута в отдельные комнаты или комнатушки до-революционно построенных домов, и если все эти помещения коммунальной квартиры, когда-то принадлежали одной семье, то революция, после своего чёртового торжества, дала каждой семье по одной комнатке.
Было непонятно, что было построено для людей после революции, кроме как заводов фабрик, и зачем была нужна эта заваруха и гражданская война, - знал лишь только Бог!
Для большинства соседей, дворовой туалет был единственным отхожим местом и ему тоже невольно приходилось ковылять туда каждый “божий” день, как тогда выражались несмотря на атеистическое бытие, а подсознание воспринимало это место, как некое унижение!
Открывая туалетную дверь, Гарик всякий раз ощущал отвращение от мерзкого вида загаженного пола и вспоминал стихотворный призыв к совести испражняющихся, опубликованный на двери дядей Сергеем, который ушёл в лучший, а главное - более чистый мир.
Кроме соседей, это место иногда посещали клиенты ожидающие очереди в бане и среди них, видимо, было очень мало людей способных даже справить нужду как надо, если за ними никто не наблюдал. - Что также является ещё одним проявлением человеческого Абсурда! - Даже это они не делали нормально!
Иногда он видел прилично выглядевших субъектов, выходящих из туалета, но когда пытался зайти туда после них, то сознавал насколько внешность бывает обманчива.
Мысленно он как бы хотел показать им и себе, как это надо делать и вначале каждого такого “урока”, наполнял водой дежурное ржавое ведро и смывал всю человеческую нечисть в отхожее отверстие. Только после этого он позволял себе зайти в туалет.
Окончив свою процедуру, он опять промывал, но уже после себя.
Обречённый быть чистюлей, он так поступал в течение всех лет проживания там и до своего ухода в высшее военное училище БВОКУ после десятого класса.
Туалет был азиатским, и для тех, кто не знает, что это такое, - в наше время это уже экзотика, - можно попытаться объяснить: это литая чугунная квадратная плита, около полуметра, установленная на уровне с полом. В ней имелись два выступа в форме большой ступни для сидения на корточках, а между ними, чуть сзади дырка-воронка для прямого попадания отработанных продуктов организма в канализационную трубу, что, видимо, было непосильной задачей для некоторых тужащихся.
И конечно же, какие были туалеты, такое было и общество! - Подобные публичные места, цинично выдавали уровень сознания и поведения людей, самодовольно считающими себя начитанными и образованными.

Упомянутому тутовому дереву всегда было тесно в этом дворе, и оно упрямо росло вверх, а своими большими ветвями возвышалось над вторым этажом, свешивая над крышей свои ветки с самым сочными ягодами, где белые тутовинки, уже порозовевшие от обилия cвета и тепла, искрились на солнце, маня любого снизу глядевшего на них.
Это, уже постаревшее дерево, было маленьким оазисом красоты и гармонии в неухоженном и ржавом дворовом окружении, и рука невольно тянулась погладить ладонью этот ствол, покрытый красивой равномерной корой и вознести благодарность посадившему и выросшему его.
Взобравшись на тутовник в первый раз и глядя вниз сквозь зелёную листву, Гарику не верилось, что он в том же неприглядном дворе, потому что всё виделось в другом - в необычайном виде. Даже вся эта убогость не производила таково гнетущего впечатления каким являлась, а вечно занудная кочегарка не была так назойливо слышна, как внизу. 
Солнце играло сквозь шелестящую листву, и всё вокруг светилось в необыкновенно ярко-салатовом свете. Хотелось жить в этом мире переливающихся цветов и птичьих звуков, и не сходить до дна ползающих карликов: так выглядели сверху все люди.
Там наверху он не думал о времени, а просто карабкался с ветки на ветку, и питаясь сладкими сочными ягодами тута, взирал на играющий в свету мир листьев, на голубое небо, крышу и порой вниз – пусть серый, но родной двор.
Иногда, наблюдая сверху за всеми дворовыми передвижениями, Гарик воображал себя всевидящим оком невидимым среди листвы. Ему приятно щекотало нервы, неведение людей, занимающимися чем-то внизу, что они под его пристальным вниманием.
Периодически взбираться на дерево и питаться тутом, стало его развлечением, а когда он немножко подрос и после нескольких попыток, к счастью, не окончившихся трагически, Гарик смог перешагнуть с большой ветки на крышу.
Оттуда ему открылась ещё более увлекательная картина: внизу разветвлялись прилегающие улицы, мчались машины и торопились куда-то люди.
Этот необычный для него вид расширил восприятие окружающего его мира, так как до этого момента он его видел всего лишь с уровня улиц, - как бы в одной унылой плоскости.
Здесь наверху было не до жизненных мелочей, здесь было просторней и лучше!
Дул какой-то более приятный ветер, светило более ласково солнце, а уж какие сладкие и сочные тутовинки там блестели в ярчайшем свете – нечего и говорить.
Попробовав их, ему хотелось встать на край крыши и полететь, удивляя себя и других - глядящих вверх на него, но забравшись на приподнятый каменный бордюр малыш испугался высоты и понял, что пока к этому не готов.
Крыша его дома была плоской, как и крыши большинства других домов этого города и это позволяло без труда ходить по всей её поверхности, а также по его приподнятому периметру, наблюдая сверху всё и всех. Одна-четверть этой крыши была выше остальной и туда можно было подняться по обветшалой деревянной лестнице.
На крыше возвышенной части здания, расположенной над баней и прачечной, торчали огромные баки, наполненные водой, а также и пустые - изъеденные ржавчиной до дыр.
На нижнем же уровне две вертикальные цистерны были установлены над бассейном сооружённом из камне-блоков и отделанных цементом, чтобы вода не просачивалась.               
Часто переливающаяся с них вода, заполняла этот бассейн, а труба на верхнем уровне его, сливала излишек в канализацию, дабы не заливало крышу. Вот такая надёжная “автоматизация” была в те простецкие времена.
Благодаря этому бассейн был всегда наполнен свежей “Шолларской” (от названия источника) питьевой водой, а в знойные и изнуряюще дни лета, когда даже асфальт плавился под ногами, являлся самым притягательным, хотя официально недоступным местом даже для немногочисленных детей двора.
Конечно же, вход на крышу был категорически запрещён и только обслуживающий персонал имел право доступа, но так как во всех правилах бывают исключения, - то исключением, на какое-то время, стали дети; и в один из испепеляющих дней лета, Гарик с сестрой Джульеттой и соседкой Наташей были туда допущены добросердечным кочегаром.
И вот впервые в своей жизни они, эти маленькие и сладкие представители человечества, испытали необыкновенное физическое удовольствие, а точнее восторг и эйфорию!
Ныряя в лазурно-чистую воду бассейна на крыше и освобождая тело от чудовищной жары традиционно изнуряющего и душного лета, им не верилось в реальность происходящего, ведь во всём этом южном городе не было ни одного публичного бассейна – только несколько спортивных, а внизу была знойная улица и, как бы, с трудом передвигающиеся по ней редкие пешеходы и машины!
Набрав полные лёгкие воздуха, Гарик любил сидеть на дне, и глазеть вверх на дрыгающиеся ноги плавающих девчонок, выглядевших, из-за ракурса и преломления света, как коротышки, - это было, что-то доселе ему невиданно-сказочное: голубая вода с лучами играющего солнца и парящие вверху маленькие пятки.
И если добрый пожилой кочегар (имя забылось), разрешивший пройти на крышу, кричал им вылезти из воды и идти домой, то они не желали этого делать, пока он не начинал угрожать, что в следующий раз он их туда не пустит.
Увы, после очередного акта непослушания, кочегар больше их туда не пускал, что было вполне разумно, но Гарик, несмотря на это, всегда поминал его самыми добрыми словами и чувствами.
Потом – в будущем, для него ни один наипрекраснейший бассейн не мог быть сравним с этим первым - маленьким лазурным водоёмом на крыше его детства!

Поверхность крыши была плоской, но, как было сказано, с широким каменным парапетом по его периметру и была покрыта мягким (в жаркие дни) и местами липким составом называемое киром.
Были и другого типа крышных покрытий, где использовали традиционные материалы, такие как - черепица, жесть или шифер, но кир был самым распространённым из них в этом городе из-за дефицита и дороговизны древесины, необходимой для возведения чердачных строений.
Дело в том, что город окружала безводная солончаковая полупустыня, как и на всём остальном Апшеронском полуострове, на котором он располагался. Такой же была и обширная часть прилегающих территорий.
Дешёвая и доступная нефть, добываемая вокруг этого города, перерабатывалась в нефтепродукты, а оставшийся результат переработки - мазут, смешивали с песком и использовали для покрытия плоских крыш.  Надёжность состава оставляла желать лучшего, и поэтому надо было её часто латать или менять.
Людей, приготавливающих и покрывающих крыши такой смесью называли “кирщики”, и они варили эту “чёрную кашу” прямо на улицах в больших почерневших полу-цилиндровых котлах с открытым верхом и с приваренной на дне топкой.
Старый высохший и потрескавшийся кир или латали, или снимали с крыш и швыряли на улицу, а затем в эти котлы. При этом добавляли мазут для придания большей вязкости, пластичности и определённое количество воды, которая была необходима для варки этой смеси.
Грузовики приволакивали эти котлы на полозьях, а рядом с ним сваливали некондиционную древесину или деревянный строительный мусор для сжигания в топке.
Видя свалку поломанных досок, наивный Гарик всегда расстраивался думая, что для этих чёртовых котлов они разрушают где-то и чьи-то дома. 
К концу своей работы, перемазанные сажей и мазутом, кирщики выглядели как черти. 
Глядя на то, как они варили кир, перемешивая его и подкидывая древесину в огонь, он представлял себе ад в виде такого котла, а большие и лениво лопающиеся пузыри, на его бурлящей густой поверхности, были для его воображения - ртами задыхающихся и страдающих в агонии грешников; где черти с длинными металлическими жердями в лапах, неистово вертя ими в этой густой массе, пытались помешать несчастным вдохнуть воздух и норовили утопить их в пучине чёрного вязкого испепеляющего ада.

В бане, из-за изнурительных ночных дежурств, была большая текучка кадров среди кочегаров. Утомлённые ночным рутинным бдением и занудным гулом газовой горелки, любой дежуривший там человек, периодически подвергался искушению прилечь и, как правило, под утро засыпал; а давление газа в трубах, особенно на рассвете, возрастало и будучи вовремя неотрегулированным, перегревала воду в дежурном котле, выводя его из строя, что в последствии требовало его дорогостоящей замены.
Один из кочегаров, которому удавалось не поддаться искушению заснуть, был Мамочка (кличка), которому было около тридцати пяти лет.
Он периодически привлекал к себе внимание своими галантными выходками, а также напевами эстрадных песен, – иногда полублатных.
Фаланга безымянного пальца Мамочкиной правой руки отсутствовала и это особенно бросалось в глаза, когда он держал ею свой янтарный мундштук и попыхивал вставленной туда сигаретой: обычно дешёвой и без фильтра.
Его особая манера курения и ведения разговора при этом провоцировала, на него глядящих, подражать ему - настолько смачно он это делал.
Видимо в прошлом он имел судимость и в результате ошибок бесшабашного юного прошлого, оказался неудачно устроившимся в этой жизни интеллигентом, но до пьянства и непристойного поведения никогда не опускался – он всегда был обходителен и приятен в общении.
В его фольклор входили редко исполняемые в то время иностранные модные песни и мелодии, - особенно джазовые.
Откуда он брал их и слова к ним, никто не имел понятия, так как по радио и телевидению на русском их не передавали и не печатали, но слушать эти мелодии в его импровизации было истинным наслаждением.
Как-то Мамочка удивил всех дворовых, притащив саксофон и сыграв на нём ко всеобщему изумлению! Такого проявления таланта от него никто не ожидал.
С этого момента он стал иногда приносить этот инструмент и самозабвенно исполнять всякие популярные композиции.
Его арена была не ахти какая – зачуханный двор, но слушатели были самые, что ни на есть благодарные: и соседка Лена с матерью Лидой, и некоторые другие соседи, и Гарик, восторженно взирающий на неожиданный концерт, да и просто случайные зрители.
Да, господа, он был центром внимания и уважения, пусть всего лишь дворового, и он навсегда остался нашим кумиром того непонятного, но неповторимого времени!
Гарику очень нравилась мексиканская песня - “Cielito Lindo” часто передаваемая по радио и часто прослушиваемая на проигрывателе мягких или жёстких виниловых пластинок.
По версии Мамочки, суть распеваемых в ней событий сводилась к трудной борьбе с контрабандистами, коими являлись сами же поющие.
Позднее, когда Гарик вырос, он выяснил, что это была песня о любви и видимо Мамочка, услышав в песне звук “конрабандo” сразу же перевёл весь смысл.
Как правило, находясь на ночной вахте, Мамочка, при занудном гуле горящего пламени в сердцевине котла, неплохо проводил время в чтении книг, старых популярных журналов или игрой в шахматы со всеми, кто бы ни согласился; но только маленький Гарик всегда был готов быть его спарринг-партнёром в ночном турнире за дворовую шахматную корону. 
Порой проигрывая этому сопляку, Мамочка очень расстраивался, а Гарик же чувствовал какую-то неловкость своим выигрышем, но в то же время переполнялся первобытным чувством победителя. Проявления этих эмоций он старался не выказывать, щадя самолюбие намного старше чем он друга, но приобретал уверенность в себе и в своих возможностях.
Необыкновенность же ситуации заключалась в том, что Мамочка, продув очередную партию чувствовал, что играет с достойным соперником и это его раззадоривало, а также провоцировало на новую игру: он как бы жаждал реванша с этим мальчишкой.
И так, они могли играть всю ночь до самого рассвета, а потом Гарик плёлся в свою квартиру, чтобы, вспоминая моменты своего триумфа в их ночной игре, заснуть в блаженстве от своих побед, не думая о поражениях.

Их коммунальная соседка тётя Ася (Акопова) любила петь арии из опер, оперетт или мелодий тех лет. Делала она это самозабвенно и неустанно, чем бы не занималась: ходила ли, стояла, лежала, готовила обед, убирала или чем-либо была занята - она пела и напевала.
Насколько Гарик помнил, песни в её исполнении затихали только тогда, когда их семья дружно ложилась спать.
Он был уверен, что во всех семьях хозяйки поют, а все остальные члены семьи терпеливо или с удовольствием слушают их, а так-как в его семье, никто пение не практиковал, его подсознание решило взять это в свои руки, если так можно выразиться.
В последствии, незаметно для себя, он невольно перенял эту привычку петь вслух или же себе под нос, занимаясь чем-то и это стало его приятным хобби.
Таким образом, благодаря именно тёте Асе, он был одарён привычкой, которая могла бы украсить жизнь любого, кто к ней пристрастился, а в данном случае его!
Что касается, опять, тёти Аси, то она не только хотела постоянно петь, но и командовать.
Её муж, его все звали Арто (Арташац) Акопов, когда-то командовал особым воинским подразделением, а уйдя в отставку, попал в семейную штрафную роту.
Будучи “пониженным”, он не роптал, а выполнял домашние обязанности, которые тётя Ася не могла или же не желала выполнять. Обычно это обязанности были не из лёгких или приятных: тщательная уборка, обеспечение продовольствием с простаиванием в очередях за продуктами и дефицитом, ремонт и т. д. 
К её счастью, Арто был рождён подчиняться, а служба в сталинской армии, эти склонности в нём только усилила и закрепила.
Она же тётя Ася, была выше всякой тяжёлой и изнурительной работы, она была создана для сцены. Да, да, - для сцены!
Конечно же, она никогда не выступала на ней, но, как она поставила себя в семье и вбила в головы мужской половины, - это не произошло только потому, что она принесла свой божий дар в жертву их семейного благополучия и стала, ради них, обычной учительницей литературы в вечерней школе!
Их единственный сын Толик, числился светлым будущим Акоповской семьи и поэтому, все действия командующего и штрафника были направлены на пробивание любого необходимого для оберегания и процветания ненаглядного будущего.
Наслышавшись, из уст своего немногословного мужа, ужасных историй о службе в армии, она решила заслонить своего “единственного” от обязательного призыва, оплаченными медицинскими справками; а чтобы избежать лишних разговоров о его сомнительной непригодности к воинской службе, - она посадила его под “домашний арест”. 
Эта идея, конечно же, пришла в голову мозговому центру семьи – тёте Асе.
В некоторых семьях, на двух родителей, существует лишь одна думающая, а точнее, решающая всё голова, как правило эта часть тела принадлежит женской половине. Женщины, почему-то, считают себя более подходящими для такой особой миссии.
В данном случае, думающая голова просто не могла принадлежать Арто, так-как служба в армии бесповоротно отучила его от дурной привычки - мыслить самостоятельно, или пытаться что-то решать в присутствии начальства: так он, на уровне подсознания, воспринимал свою жену.

В пределах своего двора Гарик был нарасхват и “расписание” каждого его дня было насыщенно соревнованиями и событиями. То с тётей Любой (Лалаева) за звание чемпиона двора по домино, на который никто более не претендовал, то, как было упомянуто, с чемпионом кочегарки “Мамочкой” за звание чемпиона двора по шахматам, в которые никто кроме них не играл.
Ему льстило, что эти взрослые люди уделяют ему - мальчишке, столько время и внимания, играя с ним часами. Тогда он и не понимал, как много он значил для них в их одиноких и серых буднях.
Сидя напротив них и даже выигрывая, он заполнял их жизнь, хоть каким-то смыслом, а заодно скрадывал их одиночество и невыносимую тоску.
Соприкасаясь с этой юной и жизнерадостной непосредственностью, на них как бы навеивало воспоминание их детства, и они чувствовали себя намного моложе, а это было как чудо, свершаемое каждый день в этом маленьком дворе этого огромного города.

Упомянутая тётя Люба, достигнув почтенного возраста, невольно приобрела обширные формы и сопутствующую неповоротливость. В любые двери она входила преимущественно боком независимо от широты проёма и всегда ковыляла, раскачивая свой обширный таз с угрожающей амплитудой боковых движений, который, казалось, мог разнести любой проём.
Живя над входом во двор, тётя Люба часами глядела вниз через открытые окна, когда было тепло и сквозь оконные стёкла, когда наступали холода. Она терпеливо ожидала каких-либо событий, происшествий или просто с кем бы поздороваться, а лучше уж - поговорить.
Зная её привычку, многие соседи, которые всегда куда-то спешили, старались не поднимать глаза, чтобы не быть подцепленными её словоохотливостью и лишь иногда им это удавалось.
Её сын Рубен, после своей службы в армии и несмотря на большую разницу в возрасте, стал лучшим другом Гарика во дворе и покровителем на улице.
Рубен мог бы не пойти в армию в соответствии с законом, так как, на то момент, он был единственным кормильцем своей больной матери.
Тётя Люба была пенсионерка преклонного возраста и страдала многими обычными для полных людей заболеваниями.
Соседи уговаривали её воспользоваться этим правом и не позволить ему уйти в армию, но они оба – мать и сын считали, что долг родине надо отдавать!
Значение этого выражения маленький Гарик не совсем понимал, а точнее – совсем не понимал.
- “Что такое родина? - это наш двор, город или что-то побольше. И что это такое – отдать долг? И что, я тоже должен что-то родине? А что мне отдать?” - мелькало в его голове.
Из разговоров им услышанных, он припоминал, что все вокруг были кому-то и что-то должны: кто должен был деньгами, кто вещями, кто услугой, кто любезностью, а кто и жизнью был обязан. По крайней мере, так он слышал от тех, кому были должны.
Почему-то раздумывая о диаметрально противоположных поступках двух семей – Акоповской и Лалаевской, до него дошло, - что долг отдают не те, кто должен, а те, кто хотят его отдать!
– Это был ещё один, им распознанный, абсурд человеческого общества!

Впервые, осознав значимость прихода нового года, Гарик выскочил во двор, чтобы увидеть что-то необыкновенное. Но всё было как прежде: занудно гудела кочегарка и не было никакой атмосферы празднества во дворе или чего-то необычного, но всё же, всё же, что-то удивительное витало в его, по-прежнему, восторженной душе.
Сквозь стены слышались приглушённые голоса празднующих соседей, а через шум ветра и трущихся веток тутовника, шепчущего что-то, нарастал восторг в теле, и кожа покрылась пупырышками от нечто невидимого, но присутствующего.
Все люди и во все времена очень ждали нового года, и готовились к нему, а когда он приходил, начинали грустить, ощущая неумолимое биение времени, приближающее неприглядную старость, за которой маячило нечто удручающее.
На следующий день вечером, впервые в его ещё недолгой жизни, он вдруг услышал от бабушки, что на улице идёт настоящий снег, а не мокрый, как обычно выпадало в этом городе с его особым климатом.
Это ощущалось и по приглушённым звукам с улицы, обычно характерным во время такой погоды, и по каким-то иным признакам, а утром взору открылась картина доселе им невиданная.
Всё было покрыто толстым слоем пушистого снега и вид был картинно-сказочный, а скорее нереальный для этого южного города. Нетерпение дотронуться до “снежного пуха”, вступить на него и увидеть всё не через окно, а вблизи и осязаемо, было невыносимо.
Наскоро позавтракав и одевшись потеплее, Гарик буквально выскочил из квартиры, не забыв взять портфель и явно рано ринулся в школу хрустя снегом под ногами.
Он шёл по дороге на которой нет следов, - он чувствовал себя первопроходцем в этом мире первозданной чистоты и удивлённо оглядывался на отпечатки своей обуви в снегу!
Идя и в восторге озираясь, он всё ещё не до конца осознавал это, как реальность и старался запомнить в деталях эту сказку наяву, которую ему подарил случай.
Он вглядывался в каждый угол чистых, от натуральной белизны, дворов и улиц с их подъездами, заметёнными белым пухом, как в новогодних открытках и превратившихся в белоснежную реальность.
А особенно его поражало отсутствие чьих-либо следов на снегу перед ним – он был счастливившим первопроходцем на этом нескончаемым пушистым белым уличным ковром его города. Гарик ликовал!

Плотницкая бани, о которой ещё не было упомянуто, была небольшим помещением со своим входом с улицы Видади на самом углу при пересечении с улицей Горького.
Ни с чем несравнимый запах свежеструганного дерева и опилок всегда привлекал любопытного Гарика своей натуральностью и какой-то природной чистотой, но он всё никак не решался туда зайти.
И вот как-то переступив порог он встал возле двери, чтобы не мешать и с этого момента стал наведываться сюда, где молча наблюдал, как плотник по-особому обращался с инструментами, и как он их точил, налаживал и использовал всякие неожиданные трюки при обработке дерева, которыми могли владеть лишь мастера своего дела.
Тот тоже его ни о чём не расспрашивал и увлечённо работал профессионально чиня, шлифуя и вырезая чего-то, - короче сооружал необходимые бане и прачечной деревянные приспособления и восстанавливал поломанную мебель.
Руки у него были грубые, но в то же время нежные, когда он ласково гладил обработанное дерево, что очень завораживало и доставляло какое-то приятное расслабление.
К плотнику периодически заглядывали, как работники бани, так и множество его знакомых. Те, видимо, тоже любили наблюдать за его магическими действиями, а заодно и обмениваться новостями, вдыхая запах дерева. - Всех их объединяла фронтовая судьба и они увлечённо вспоминали времена былые, удалые.
Гарик, уважительно глядевший на каждого из них, всегда увлечённо внимал их рассказам и гордился, что они разрешают ему быть здесь среди них - этих бесстрашных ветеранов.
Хотя его папа тоже был на фронте, но он с ними не жил и далеко служил, а чтобы понять то уходящее время, надо было соприкоснуться с его свидетелями, и плотницкая была одним из таких мест.
Иногда ветераны, собираясь вместе, вспоминали прошлое и рассуждали о боевых и человеческих качествах людей из районов этой республики, где в откровенной беседе неоднократно и в неуважительных тонах приводили примеры их разгильдяйства и трусости.
Наслышавшись таких их высказываний, а потом противоположных комментарий по местному радио и телевидению, Гарик как-то добродушно им выдал: а по приёмнику и телевизору говорили, что все они проявляли чудеса героизма!
Тут вся компания переглянулась, усмехнулась и стала медленно расходиться, а плотник молча взял рубанок и продолжил строгать.

В то старое и доброе время, иногда в воскресные дни во двор заходили продавцы осетровых рыб и чёрной икры, продававшие свой выловленный товар за низкие цены, можно сказать смехотворные в сравнении с государственными, лишь бы, как можно быстрее сбыть его с рук: тогда это рассматривалось как спекуляция!
Вспоминая про это сейчас, не верится, что даже за такую низкую цену не все могли это купить! Благодаря этим ходячим прилавкам многие “городские” могли отведать, хоть немного паюсной икры и приготовить на углях рыбий шашлык из белуги.
Кстати, если кто-то и когда-нибудь слышал жаренный запах этой рыбы, а потом и испробовал её, то становился рабом этого деликатеса - этой пищи богов!
Иногда прогуливаясь до ближайшего парка, бабушка Мария Захаровна и внуки невольно проходили мимо гастронома рыбных продуктов и, как правило, останавливались с торца этого красивого старинного здания, где была большая наглядная витрина.
В центре её красовалась эмалированная ванночка, наполненная чёрной икрой и с эффектно торчащим в центре паломником, а рядом помещены две кадушки, наполненные красной икрой, вокруг которых были выложены, как бы плывущие и изогнувшиеся, популярные виды осетровых пород.
Изобилие морского царства там было представлено очень привлекательно и своим аппетитным видом притормаживало или останавливало многих мимо проходящих, чтобы дать им шанс хотя бы облизнуться и взглядом насытиться этими деликатесами.
Простой народ заходить в магазин не очень-то стремился, так как не мог себе позволить, что-то приобрести там из-за “кусающихся” цен.
Затем, пройдя это торговое царство Нептуна и держа правой рукой Джульетту, а левой Гарика и преисполненная особой миссии вечернего променажа, бабушка вела их дальше!
Потом они следовали через парк, почему-то называемый в народе Парапет, а официально – сад Карла Маркса, хотя первозданный марксист не имел никакого отношения даже к этой части света.
Именно в этом маленьком зелёном оазисе деревьев, кустов, чудного фонтана с каменными лягушками и множеством цветов, немногословная бабушка Мария, всегда говорила с нетерпением и акцентом: “дищиты дэти, дищиты”, что вызывало смех у внуков и их ответную реакцию: а что, бабушка, мы не дышим?!
Потом, кто-то из дворовых таки выяснил происхождение названия – парапет!
Оказывается, это странное прозвище парка пришло с дореволюционных времён, когда там лоточники продавали пончики с джемом и пирожки с картошкой выкрикивая: пара-пятак!
 
Как-то во двор пришли на вид неприятные и, как оказалось, очень скандальные две тётки. Они начали колотить их дверь для того, чтобы во всеуслышание осрамить маму, которая была, по их словам, виновна в совращении их благоверного мужа и брата.
А так-как мама с раннего утра была уже на работе, даже в субботу и воскресенье - она отрабатывала сверхурочные в типографии, то побледневшая бабушка получила порцию отборной брани, как её родственная представительница.
Гарик настолько испугался агрессивности этих мегер, что убежал в комнату, чтобы не слышать, как они орали и ругали его маму и бабушку, а сев на стул между кроватями съёжился и зажал уши руками, поджимая дрожащие ноги. 
Слова, которые они употребляли, он не понимал, так как в его в семье такое не произносили, но он чувствовал, что это были злые и гадкие выражения: это было так явно и потому, как они произносили их, и по тому, как мерзкие лица этих орущих тёток корёжились, когда они извергали ругань со слюной.
На следующее утро Гарик должен был идти в школу, но после такого посрамления на весь двор, ему не хотелось даже выйти из квартиры; и впервые в своей жизни он почувствовал невыносимый стыд, который позже сказался на его здоровье и, к сожалению, на здоровье сестры.
Но несмотря ни на что, нельзя было пропускать уроки и он, опустив голову, пересёк двор почему-то уверенный, что все соседи с осуждающими лицами наблюдают за ним сквозь окна и сгорая от стыда выбежал на улицу.
Джульетта тоже, с опущенной головой, но в сопровождении бабушки, пошла в свою школу: ей, как девочке, было труднее всех.
Это ощущение позора ещё долго мучило его и сестру, но её особенно из-за того, что на Востоке плохое поведение матери, в какой-то степени, в умах простых людей переводилось на дочь и даже сына!
Но слава богу, благодаря авторитету бабушки Марии Захаровны (у неё была особая аура), его сестра была защищена от унизительных последствий!