Глава 18. Лейла

   Они пришли "ако тать в нощи", ровно в четыре часа после полуночи.


   Машина  с выключенной синей "мигалкой" бесшумно скользнула по двору.  Вторая машина заняла позицию снаружи, возле вывески "Посетители, отметиться у охраны", откуда хорошо просматривалась примыкающая к дороге часть забора-сетки. Мягкое урчание мотора стихло, дверки осторожно щелкнули, полицейские вышли из машины.


   Ночной охранник заранее отпер для них тяжелые входные двери "азюля".
   Четверо полицейских направились прямиком на третий этаж, женщина в
гражданском и ещё одна в полицейской форме, неторопливо шли за основной группой.


   Поднявшись по лестнице, они сразу повернули направо, их шаги мерно и тяжело отдавались в пустом коридоре. Они даже не потрудились разбиться на пары, чтобы блокировать лестницу в северном крыле, они и так видели, что всё "тихо". Возле последней двери  слева  четверка остановилась, поджидая женщин.


***


   Ивар проснулся и даже привстал от осторожного урчания мотора  во дворе,
но в тот же миг снова упал на подушку, решив, что это, наверное,  "Амбуланс": одной из беременных албанок чуть ли не каждую ночь вызывали "скорую".
Он заснул, и теперь даже артиллерийская канонада не разбудила бы его.


   Однако не только он услышал машину. На третьем этаже открылись две двери, и в коридор высунулись две непричесанные женщины. Они видели полицейскую машину во дворе и хотели знать, кого взяли на "цап-царапе", то бишь, краже,  чтобы возвестить новость на утренней "ассамблее" в кухне.


   Но полиция пришла не по "криминалу" - в хвосте процессии женщины узнали
фрау Hof из Ауслендербехёрде. Значит это - депортация, наиболее страшное
и захватывающее событие в лагере. Кто-либо из Ауслендербехёрде обязательно
присутствовал при депортации, он как бы передавал "азюлянта" полиции, которая отныне несла за него ответственность: надевала наручники при сопротивлении, запихивала в машину, отвозила в депортационную тюрьму или же прямо к трапу самолета на аэродроме  во Франкфурте-на-Майне.


   Один из полицейских обернулся и угрожающе приподнял длинную черную дубинку - обе головы моментально втянулись в двери, но женщины притаились  и продолжали ловить каждый шорох. В соседних комнатах тоже заворочались и коротко заговорили азюлянты, но никто не отважился высунуться в коридор.


   Долго после этой ночи Ивар удивлялся, как он мог так отрубиться, что не слышал ни криков, ни последнего вопля Лейлы, с которым она вывалилась из окна третьего этажа и обрушилась на бетонные плиты, выстилавшие двор.


Вопль завершился глухим ударом, и затем  девушка лишь еле слышно стонала
в быстро растущей луже крови, пока "скорая" не умыкнула её в больницу города N.


   Ивар знал эту девушку. Она с двумя братьями приехала в лагерь поселка L месяц тому назад, уже с отказом из Бундесамта в приемном лагере M. Отказ предписывал ей покинуть Германию в течение короткого времени, но вмешался адвокат, который подал протест в административный суд в Веймаре.


   Эта белолицая и рыжеволосая девушка приехала из Тбилиси, но только разрез
глаз и форма носа выдавали её южное происхождение. Если бы Ивар не провел годы жизни на Кавказе, он ни за что не догадался бы, что она курдянка.


   У неё были маленькие, тонкие руки и незаконченные, словно подвешенные в воздухе жесты. По-русски она говорила не так свободно, как по-грузински и порой мучительно искала в памяти нужное слово. В такие моменты она производила впечатление недалекой и даже туповатой - вывод, часто делаемый немцами, когда иностранец пытается что-то объяснить неловкими фразами на ломаном немецком.


   Ей было 24 года, но она по-детски верила гаданию на кофе и её большие глаза
часто светились в предвкушении будущих тайн, выдавая чувствительную, легко ранимую натуру.


   Пару дней назад Ивар переводил письмо от её адвоката, написанное в типичной, "юридической" манере. Ивар дважды перечитал обе страницы, порылся в словаре и пересказал сообщение нормальным, человеческим языком.


   Протест, поданный адвокатом  в административный суд, автоматически отклонён, поскольку Бундесамт ранее отверг прошение об азюле за "явной необоснованностью", однако адвокат послал факс в город N, в местное "ауслендербехёрде", ходатайствуя о предоставлении девушке "дульдунга"  - разрешения остаться в Германии на два месяца, исходя из гуманитарных соображений. Адвокат приводил цитаты из официальных сообщений о ситуации в Грузии и всё такое.


   "Значит у неё - "дульдунг"?" - спросил один из братьев.


   "Адвокат просит дать ей "дульдунг", - уточнил Ивар и продолжил перевод.


   В последнем абзаце адвокат просил сотрудников "ауслендербехёрде", уведомить его заранее, если девушку всё-таки решат выслать в Грузию, чтобы он, адвокат, успел подать прошение по статье 83 какого-то закона, аббревиатура  которого ничего не говорила Ивару.


   "Что такое статья 83?" - спрашивали братья.


   "Ни малейшего понятия, - ответил Ивар, - но, мне кажется, ситуация опасная.
Формально, немцы не обязаны повторять распоряжение покинуть страну, так что, если "дульдунг" не дадут, полиция заберет её, когда захочет".


   Ивара мучили сомнения, которые он предпочел не высказывать при посторонних. Почему адвокат сразу не подал прошение по этой статье 83? Вместо этого он как будто предупреждал: "депортируйте её побыстрее, а то я подам на 83 статью".


   Предположим, немцы решат выслать девушку в субботу, но отправят письмо
адвокату с уведомлением в пятницу, то есть заблаговременно, как тот и просил.
Адвокат получит письмо только в понедельник. Взаимный обмен вежливостью состоится, но девушка уже безвозвратно будет в Грузии. И за эту "туфту" она выложила адвокату 270 марок!


    Прошло пять дней после того, как Ивар переводил письмо, и вот в субботу
ровно в четыре утра, полиция и фрау Hof пришли, как вор в ночи, за  ничего не подозревающей Лейлой.


   Ещё более странно выглядело то, что накануне,  в четверг, Лейлу и её братьев вызвали в N, в "ауслендер". Лейла пришла с высоко поднятой головой и письмом от адвоката в руке. Её братья волновались: у них не было адвоката, и они уже получили "белую бумагу" - временное удостоверение личности, как правило, выдаваемое перед депортацией.


   Фрау Hof, рассказывали братья, встретила их с улыбкой. Она призналась, что получила всё-таки факс от адвоката, ранее он упорно не "доходил".


   Белые бумаги братьев проштамповали, продлив их пребывание в Германии ещё на пару недель. Оба парня вздохнули с облегчением.


   "Ну, а тебе, - обратилась фрау Хофман к девушке, - тебе вообще нечего опасаться".


   Лейла победоносно возвратилась в лагерь, а её братья тут же вытащили Ивара из комнаты, чтобы срочно позвонить адвокату Лейлы, они "дозрели" и хотели тоже заручиться адвокатской поддержкой.   


   "По двести марок за каждого, - ответила секретарша, - и деньги вперед".


    Это было в четверг.


   Братья стояли возле телефонной будки и мрачно смотрели друг на друга. Четыреста марок за них и ещё двести за супругу женатого, всего шестьсот.
Для них это были большие деньги.


   "Он обещает выбить нам "дульдунг"?" - спросила невестка Лейлы.

   Ивар перевел вопрос в телефонную трубку.

   "Секретарша отвечает, он сделает всё возможное, но никаких гарантий быть не может", - передал он ответ.


   "Скажи, мы перезвоним попозже и узнай, как там платить, чтобы не ездить в Эрфурт…"


   "Она говорит, номер счета и банк, указаны в письме для Лейлы..."


   Это было в четверг.


   Ночью с пятницы на субботу четверо полицейских тайком вошли в лагерь,
за ними следовала фрау Hof и женщина в полицейской форме.


***


   Они резко затарабанили в дверь  к Лейле и, щурясь на свет, в проеме появился  её неженатый брат. Он отпрянул, увидев кожаные куртки с зелеными фуражками, и хотел было захлопнуть дверь, но полицейский подставил ногу, навалился плечом, и четверка  ворвалась в комнату. Зажгли свет.


   Лейла вскочила, дрожащими руками натягивая одеяло до подбородка.


   "Одевайся", - сказала фрау Hof, глядя на перепуганную девушку.


   "Что? Что такое?" - по-русски шептала Лейла, все немецкие слова, что она выучила за два месяца вылетели у неё из головы.


   Её брат скакал на одной ноге, запутавшись в спортивных брюках. Он побледнел. 


"Дульдунг, дульдунг, - Лейла вспомнила это слово, - у меня дульдунг."


   "Одевайся, я тебе сказала", - повторила фрау Hof.


   "Как она будет одеваться, когда здесь мужчины?" - спросил её брат, надевая рубашку.


   Четверо полицейских переглянулись и вышли в коридор, жестом приказав
молодому человеку следовать за ними. Фрау Hof и женщина-полицейский
остались в комнате.


   Лейла вспомнила ещё одно слово - "Долмейчер" (переводчик).
    "Долмейчер, долмейчер", - закричала она срывающимся голосом. - Приведите переводчика, письмо, у меня письмо ... дульдунг..."


   Лейла кинулась в другой угол, схватила письмо от адвоката и выставила его перед собой, как щит.


   "А ну, одевайся, ты..."


   Её брат завязывал шнурки за дверью и слышал крики. Теперь уже никто из соседей не отваживался высунуться в коридор.


   "Туалет, мне надо, туалет", - едва ли не жестами объяснял он полицейскому.


   Немец ухмыльнулся и что-то сказал, полицай помоложе повел Лейлиного брата в туалет.


   "Нет, нет, - замахал тот руками, когда его подвели к женскому туалету, единственному на третьем этаже, - Man, мужчины вниз, вниз…"


   Полицейский озабоченно оглянулся на своих, но повел парня на второй этаж,
где был мужской умывальник и туалет.


   Лейлин брат торопливо прошел вовнутрь, а полицейский остановился в дверях, критически разглядывая пол и морщась от запаха.


   Он слышал как, закрываясь, бухнула дверь кабинки, а затем, приглушенно,
что-то плюхнулось, будто за окном упал мешок. Полицейский рванул в сортир -
все кабинки пусты, окно распахнуто.


   Крики на третьем этаже разрастались, Лейла совала письмо от адвоката в лицо фрау Hof и нетерпеливой полицейской,  уставшей от одних и тех же сцен.


   Вдруг Лейла подскочила к окну и дернула за ручку, но защелка "от сквозняка"
не позволила ему распахнуться.  Лейла дернув защелку, вскочила на подоконник и ступила за окно, на карниз.


 Две немки стояли посередине комнаты.


   "Переводчик, переводчик,- требовала девушка на ломаном немецком, - я… прыгать вниз..."


   Лейла кричала в надежде, что кто-нибудь услышит и разбудит её женатого брата, чья комната была на втором этаже в другом конце коридора, а тот приведет человека, говорившего по-немецки.


   "Я выброшусь из окна, если не будет переводчика", - кричала Лейла по-русски.


   Две немецкие женщины стояли посередине комнаты и угрюмо смотрели на Лейлу.


   "Долмейчер", -  изо всех сил крикнула Лейла и поскользнулась на каменном,
наклонном карнизе. С криком девушка полетела вниз и ударилась обоими локтями о нижнюю часть рамы.


   "А-а-а-а", - её ногти скребли по каменному карнизу, не доставая до деревянной рамы.


   Обе немецкие женщины по-прежнему стояли в центре маленькой комнаты.


  "А-а-а-а...", - девушка сорвалась с карниза.


   От этого последнего крика всё южное крыло здания повскакивало с постелей,
но в северном, её брат продолжал спокойно спать.


   Из коридора в комнату ворвались полицейские-мужчины.


   Две перепуганные немки стояли посередине комнаты, окно распахнуто, девушка исчезла.


   Фрау Hof рысью выбежала из здания и, закрывая лицо руками, бросилась к своей машине. Один из полицейских по рации вызвал "скорую". Через пару минут подъехал бело-красный "амбуланс" из поселковой службы, полицейские исчезли.


   Светало. Хмурым субботним утром шеф азюлянтского лагеря в поселке L, герр
G, стоял под последним окном третьего этажа в южном конце здания и
смывал кровавую лужу с бетонной плиты. Вода шипела в шланге и упруго била в загустевающее темное пятно, сгоняя кровь в закрытый решеткой водосток.


***