Отшельник с Подкаменной Тунгуски. Книга 4. Гл 11

Глава 11. Первые морозы.


                - Ну что, мои хорошие, добрались домой?! – уже перебравшись через реку, и поднявшись на берег, я приветствовал парочку, неуверенно направляющуюся в мою сторону. Альма подбежала первой, и, встав в стойку, облизывала мне чуть онемевшие от холода пальцы. Ну, прямо как Альфа в молодости! Алтай же, поджав хвост, жался к ногам и поскуливал. Напугались, как я раньше не додумал пострелять вместе с вами, да рассказать о премудростях хождений по тайге. Вы уж простите меня за это упущение, можете погавкать на меня, да руки поцарапать. Как я виноват перед всеми вами…
                Отправив собачат вовнутрь, подпер лопатой на всякий случай дверь, подвязался постромком, и отправился в обратный путь. Где-то обронил по дороге рукавицы, не проглядеть бы. Одни они у меня.  Непривычно лёгкие и пустые сани. В голове боль и ломка по всему телу. Вернуться бы засветло, натаскать от реки воды, да обмыться кипятком. Что-то еще вертелось в голове с утра, но что? Вот возвернусь, так и вспомню.
                Альфа уже окоченела, и, как еловое полено, я взял её под руку и покарабкался наверх. Вот как ты встретила свою смерть, моя любимица. И что ты подумала обо мне в последний момент? И видела ли ты летящую в тебя пулю? Наверное, не видела, иначе бы не повела себя так глупо, и после первого выстрела попыталась спрятаться, а не подставлять свой бок. Да, видно, увлек тебя твой волчара. Всякое я уже передумал, и на все к себе вопросы  ответы буду искать сегодня в бессонной ночи, и завтра, и послезавтра…   

                Уже затемно, на поляне напротив нашего дома, занимались два костра – один поменьше, другой побольше. На первом, в объемной алюминиевой кастрюле, будут вариться куски оленины, что я накромсал от туши при втором своем пришествии за реку. Что добру зря пропадать? А так для щенят будет знатное угощение, да и помянут заодно свою, несостоявшуюся, наставницу. Для второго костра пришлось разобрать и сносить почти треть поленницы, а затем и выложить что – то уж похожее. На вершине образовавшейся пирамиды поместил доску, на которую уложил Альфу мордой в ту сторону, откуда она была родом, а сверху накрыл шкурой, чтобы не наблюдать воочию всё это светопреставление.  И как только огонь набрал силу, повернулся и пошел в дом, поднялся на второй уровень, присел у стены напротив окна, и закрыл глаза. Первым, явившемся мне из памяти, стало её появление на пристани у Палыча, когда отбивал от своры одичавших собак. Вот ведь как вышло: залезла к чужаку в лодку, и трехдневку просидела в ней, пока меня не нашла. А сколько еще вспомнится! Вот бы Владимир Иванович позвонил, да словом своим мудрым меня успокоил, а так вроде и не будет моей душе ни покоя, ни прощения.
                Далеко за полночь небо разъяснилось, и по всем признакам выходило, что грядут сильные морозы. Остатки дров от кострищ стаскал вовнутрь и наладил давно не топленую печь. Пожалуй, что буду разводить огонь, зачем до утра откладывать, да и щенята за вчерашний день намерзлись – буду определять их к теплу поближе. Они и не противились. Наевшись досыта, бродили при свете зарождающегося огня из угла в угол в поисках невесть чего, да и я сам, глядя на них, готов был следовать по пятам. С утра ничего ещё так и не съел, и уж подумалось вчера, что кусок в рот не полезет, однако, вышло совсем иначе.  Хоть нутро сильно и не настаивало, но за упокой души всё-таки оприходовал стаканчик, и сейчас шарился по сусекам - что б наскоро подогреть, да заглотить чего кусок.
                И уж только под утро успокоился, да прилёг в сторонке от двери во двор. Уж с дюжину раз выходил туда за ночь, да слушал звуки, что наполняли собою тишину на зимнем берегу нашего пребывания. И, кажется, что не утерпел, или так приперло, что во всю мощь своего ослабшего голоса звал над тайгою Альфу, и порывался бежать на её поиски. Но вся эта катавасия вдруг пришла мне в голову сразу после пробуждения, и до сих пор не пойму, что это было – то ли перепил с вечера, а может и случилось обострение чувств. Ну, дела. Пора собачат будить, да греть воду для чаепития.

                Мороз действительно выдался на славу, да такой, что уж и вспомнить не мог, когда в былые времена приходилось обживаться при таких минусах. Чуть меньше пятидесяти, а может и врёт вовсе термометр, вывешенный над Альминой конурой, и я нагоняю на наше окружение лютости на старости лет. Вот взять бы Алтая, вроде и шерсть лохмата да длинна, а нос то за дверь не кажет, чует, что отморозит себе любопытное место. Но сходить то за водой  надо бы, или снега  поискать, где почище, да посвежее?  Пожалуй, так и станет! Вот и Альма за мною увязалась, не зря Владимир Иванович подкинул мне её – так походит на Альфу, а той любой холод в наших хождениях был нипочём, только подавай его. От вчерашних кострищ понасыпало пепла по разным сторонам, как будто бы пожар в лесу случился, и теперь рисовал я чистые белые следы на сером снежном покрывале, да укорял себя – вот натворил-то делов.
                Солнце едва-едва поднялось над лесом к середине дня, но весь противоположный берег осветило так, что вышло одно загляденье. Я приложился к биноклю, и о – чудо! По самой кромке реки двигалась вереница оленей, да не десяток, а целый табун. Попытался пересчитать, да куда там – первые уже скрылись за излучиной, а последним и несть числа. Первый раз вижу такое нашествие, уж не кочевники ли? И действительно: чуть правее той горы, куда мы намедни хаживали, спускались одни впряженные оленями сани, за ними ещё и еще. Ну, дела, вот и новые соседи объявились, но эти-то вряд ли задержатся надолго, постоят день-два, да и дальше откочуют. В такой – то холод! Я стоял на краю обрыва и с умилением наблюдал за медленно бредущими оленями, пока от их скончания не отделились сани с парой ездовых, и не направились в мою сторону. Вот и напросился на встречу, - посетила вдруг развеселая мысль, да и как было не радоваться, ведь скоро словом обмолвлюсь с живым человеком.