Веснух, жёлто-зелёный, жёлтый, зелёный, всякий

       Веснух, жёлто-зелёный,
       жёлтый, зелёный,
       всякий



      Жёлтый веснух сидел и был припеваючи. Вообще-то он являлся жёлто-зелёным веснухом, но иногда он бывал жёлтым, как сейчас, иногда зелёным, как иногда или даже часто, а также время от времени он бывал именно тем, кем книжно назывался – жёлто-зелёным веснухом.
       Ведь существует – не знаю, знаете вы или нет – лесная книга, в которой записаны все разные виды веснухов, какие только есть на белом свете, на жёлтом рассеянном свете в глубинах леса, на зелёном таинственном свете самых потаённых глубин, на сумеречном лилово-тёплом и сиренево-холодном свете грани ночи и неночи, на ночном звёздном свете, на предрассветном розовом, а ещё на том, какому и имени нет, но который несомненно есть, потому что он проницает все эти светы, все эти времена, и все эти состояния.
       Итак, жёлтый веснух на пеньке и жил припеваючи. Ведь он именно жил, даже просто сидя на пеньке, и никак иначе, а так, как выше сказано. Потому что он – и мы теперь за ним – всегда смотрел выше. И в этот раз он посмотрел выше и увидел стайку йокс, летящих на восток, к рассвету, и, хотя и был полдень, он понял их: кто же не хочет лететь к рассвету, какое бы время не окружало тебя.
       И тогда он поднялся и пошёл вслед них. Потом побежал, перепрыгивая с кочки на кочку, лавируя между деревьями, ныряя под низким еловым лапником, жёлто-зелёный веснух, любящий высоту. Да, конечно, он любил высоту – ведь что иное теперь заставляло его бежать за стайкой деловитых йокс, толстых и сообразительных, когда надо, худеньких и юрких, когда тоже надо – ведь им всегда надо... Что ж, такова их жажда. На то они и йоксы есть. Вы не читали о них (хотя бы об одной из них) в Истории Бобредонта? Нет? Прочитайте. Я вот прочёл и не пожалел. И до сих пор, как видите, не жалею.
       А он, веснух, бежал и летел, и летел и бежал, пока наконец просто не полетел. Но не кубарем со склона или в яму вниз головой, а через овраг, распростерши мохнатые (но не очень) лапы.
       Да, вот так-то вот с ними, Бобрианами, водиться – нет-нет, да летать начнёшь, да ещё и через овраги.
       И летел он и видел, как в глубинах оврага тихо тенился ручей, сиял небом ручей, ослеплял солнцем ручей, а вокруг росли луговые лилии, колокольчики, клевер и кашка, и всё всякое такое прочее множество разного лугового люда, а в воде его то тут, то там виднелись кубышки (где он был многоводнее), а над ними летали густоголосые шмели Басиношвили, пчелистые Тенорадзе, немного альтшуллерные (но гораздо больше альтруистические) Стрекозиани, и лёгко-сопрановые Мотыльковия. И пели они звучно-беззвучным крылатым хором на все свои существа, всем собой.
       И пели Ему, Чистому Свету, осиявшему их в этот полдень, такой просторный, что в нём хватало места всем им. В Нём-то и летел сейчас зелёный веснух, прекрасно-изумрудный, переливающийся как море, неповторимый полуденный и задумчиво-ясный. И взгляд его был обращён вдаль, к Вечному их Рассвету, к которому вела его теперь стайка йокс. И глаза его были теперь лазурными (ведь веснухи могут менять цвет глаз). А сам он вдруг стал золотистым, как море, когда на нём и в нём отражается свет.
       И было лет жизни его столько, потом ещё полстолько, и ещё немного потом.
       И видел он потомков своих от рода в род до многого колена.
       Многие непросвещённые люди принимали его и его потомков за кого-то другого, но они никем другим не являются, а лишь птицей сирином, живущем в глубоком и тайном лесу, в сердце нашем, где от многого недостатка света слегка покрылись мягкими растениями вроде мха, но от того они всё равно не перестали быть тем, чем были – чистою радостью естества, великою жаждой неба, тайным и сокровенным вниманием, дыханием леса, садовником всех садов, какие только растут к Нему и в Нём, Истинном Свете нашем. Их имя – внимание.
       Птица. Поющая птица медленной тишины.


       Ноябрь 2024.