Идиот и другие люди

Автор: У. К. Морроу, J. B. Lippincott Company.1897 год издания.
***
Воскрешение маленького Ван Тая 9    Герой Чумы 24
Его Непобедимый Враг 48             Вечный Стилет 67
За Бутылкой Абсента 90             Узник Подземелья 109
Игра Чести 134           Вероломный Веласко 147       Необычный Взгляд 168
История, рассказанная Морем 188  Создатель монстров 213 Необычная месть 245
Два необычных человека 256   Верный амулет 275
**********************
Воскрешение маленького Ван Тая


По пыльной дороге в долине Санта-Клара, под палящим июльским солнцем, медленно ползёт вереница цирковых фургонов. Пыль клубами поднимается над яркими фургонами зверинца. Наружные
двери клеток были открыты, чтобы дать задыхающимся животным доступ
воздуха, но вместе с воздухом в помещение попала пыль, и пыль раздражала Ромула
очень сильно. Никогда прежде он так не стремился к свободе.
Сколько он себя помнил, он всегда был в такой клетке; так было всё его детство и юность. В его памяти не осталось и следа от тех дней, когда он был свободен. Не было ни малейшего воспоминания о том времени, когда он мог раскачиваться на ветвях в экваториальных лесах. Для него жизнь была опустошением и отчаянием, и
острота всего этого усиливалась клубами пыли, которые
проникали сквозь решётчатую дверь.

Тогда Ромул стал искать способ сбежать.  Ловкий, проворный,
Проницательный, он нашёл слабое место в своей тюрьме, открыл его и
выпрыгнул на дорогу, став свободной человекообразной обезьяной. Ни один из
сонных, уставших водителей не заметил его побега, и здравая осторожность
заставила его укрыться под кустом у дороги, пока процессия не
проехала мимо. Тогда перед ним открылся весь мир.

  Его свобода была большой и сладкой, но какое-то время он пребывал в замешательстве. Почти инстинктивный прыжок, чтобы ухватиться за перекладину трапеции, висевшей в его клетке, привел к тому, что его руки коснулись лишь воздуха.
смущенный и несколько испуганный его. Казалось, что мир намного шире и
светлое с черной решеткой из тюрьмы уже не полосатый его
видение. И затем, к его изумлению, вместо грязного покрытия
его клетки появилось обширное и ужасное пространство голубого неба,
огромная глубина и даль которого ужаснули его.

Беготня суслика в поисках своей норы вскоре привлекла его внимание.
он с большим любопытством наблюдал за маленьким животным. Затем он
побежал к норе и поранил ноги об острые стебли пшеницы.
Это заставило его быть более осторожным. Не найдя белку, он огляделся и
увидел двух сов, сидящих на небольшом холмике неподалёку. Их
торжественный взгляд, устремлённый на него, внушал ему благоговение, но
любопытство не позволяло ему не подойти поближе. Он осторожно
пополз к ним; затем остановился, сел и стал корчить им рожи. Это не
помогло. Он почесал голову и задумался. Затем он
сделал вид, что собирается наброситься на них, и они улетели.
Ромул смотрел на них с величайшим изумлением, потому что никогда раньше
он видел, как что-то пролетело в воздухе. Но мир был таким огромным, а свобода — такой безграничной, что, конечно же, всё свободное должно было летать. Поэтому Ромул взмыл в воздух и замахал руками, как совы крыльями. И первое горькое разочарование, которое принесла ему свобода, наступило, когда он обнаружил, что лежит на земле.

 Его пытливый ум искал другого занятия. Неподалёку стоял дом,
и у ворот стоял мужчина, и Ромул знал, что человек — самое подлое и жестокое из всех живых существ, бессовестный надсмотрщик
о более слабых существах. Поэтому Ромул обошел дом стороной и направился через
поля. Вскоре он наткнулся на очень большое существо, которое внушило ему благоговейный трепет.
Это был живой дуб, и в листве пели птицы. Но его
настойчивое любопытство пересилило страхи, и он подкрадывался все ближе и
ближе. Добрая улыбка дерева, приятная тень, которую оно отбрасывало, прохладная глубина его листвы, лёгкое покачивание ветвей на мягком северном ветру — всё это манило его подойти. Он так и сделал, пока не добрался до искривлённого старого ствола, а затем запрыгнул на
взобрался на ветви и преисполнился восторга. Маленькие птички взлетели.
Ромул сел на ветку, а затем растянулся на ней во всю длину
наслаждаясь покоем и комфортом момента. Но он был обезьяной,
и его нужно было чем-то занять, и поэтому он выбежал на ветки поменьше и
потряс их так, как до него это делали его родители.

Насладившись всем этим, Ромул опустился на землю и снова начал
исследовать мир; но мир был велик, и его одиночество
угнетало его. Вскоре он увидел собаку и быстро побежал к ней.
Собака, увидев приближающееся странное существо, попыталась напугать его лаем, но Ромул уже видел подобных животных и слышал похожие звуки; они его не напугали. Он смело направился к собаке, перепрыгивая на четвереньках. Собака, напуганная странным существом, убежала, визжа, и Ромул снова оказался на свободе.

Ромул шёл по полям, то и дело пересекая дороги и
держась подальше от всего живого, что попадалось ему на пути. Вскоре он подошёл к
высокому частоколу, окружавшему большое огороженное пространство, в котором
большой дом в роще эвкалиптов. Ромулусу хотелось пить, и журчание фонтана среди деревьев сильно его манило. Он, возможно, набрался бы смелости и вошёл внутрь, если бы в этот момент не заметил человека, стоявшего в десяти футах от него по другую сторону забора. Ромул отпрянул с криком ужаса, а затем остановился и, пригнувшись, готовый бежать, спасая свою жизнь и свободу, уставился на врага всего сущего.

Но взгляд, который он получил в ответ, был таким добрым и в то же время таким необычным и непохожим на всё, что он когда-либо видел, что он
Инстинкт бегства уступил место любопытству. Ромул не
знал, что большой дом в роще был приютом для умалишённых, и что
парень со странным, но добрым выражением лица был одним из его обитателей.
 Он знал только, что там есть доброта. Взгляд, который он увидел, был не суровым и жестоким, как у смотрителя зверинца, и не пустым, праздным, любопытным, как у зрителей, которые своим присутствием и деньгами поддерживали позорную и исключительно человеческую практику отлова диких животных и содержания их в неволе всю их жизнь.
пытки в плену. Ромул был так глубоко заинтересован увиденным,
что забыл о своем страхе, склонил голову набок и скорчил
странную гримасу; и его движения и поза были настолько комичны, что Моисей,
идиот, ухмылявшийся ему сквозь пикеты. Но Грин не был
только проявление радости, что Моисей дал. Странное извивающееся движение,
начинавшееся с ног и заканчивавшееся в голове, было
предвестником медленного, бессмысленного хохота, выражающего
наивысшую степень восторга, на которую он был способен. Моисей никогда прежде не видел ничего подобного.
такое существо, как этот маленький смуглый человечек, весь покрытый волосами; он никогда прежде не видел даже обезьяны, этого обычного развлечения в детстве, и он был ещё меньше похож на человека, чем Ромул. Моисею было девятнадцать, но, хотя его голос уже не был детским, а лицо было покрыто неприглядной короткой щетиной, он был крупным и сильным, в основном за счёт ног и рук, и был простым и невинным. Его
одежда была ему слишком мала, а густая копна непослушных волос венчала его
голову, ничем не прикрытую.

Так смотрели друг на друга эти два странных существа, объединённые сочувствием и
любопытство. Ни один из них не умел говорить, и, следовательно, ни один из них не мог лгать другому. Неужели инстинкт заставил Ромула поверить, что из всех двуногих дьяволов, населявших землю, был один настолько добрый, что мог его полюбить? И неужели инстинкт подсказал Ромулу, который ничего не знал о мире, что его собственный разум был более твёрдым и умным? И, ощутив
доселе невообразимую сладость свободы, он понял, что этот человек был таким же узником, как и он сам.
бывали здесь и жаждали ощутить вкус открытых полей? И если Ромул так рассуждал
, было ли это чувство рыцарства или желание общения, которое
привело его на спасение того, кто был слабее и несчастнее его?

Он осторожно подошел к ограде, просунул руку и дотронулся до
Моисея. Мальчик, очень довольный, взял руку обезьяны в свою, и
между ними сразу установилось хорошее взаимопонимание. Ромул поддразнивал мальчика, чтобы тот последовал за ним, отходя на несколько шагов и оглядываясь, а затем подходя и протягивая руку через ограду.
Он повторял это снова и снова, пока его намерение не проникло в сознание идиота.
 Забор был слишком высоким, чтобы его перелезть, но теперь, когда желание
свободы овладело им, Моисей раздавил колья своими огромными ногами и
выбрался из своей тюрьмы.

 Итак, эти двое оказались на свободе.  Небо поднялось выше, а горизонт
расширился. В удобном ручье они утолили жажду,
а в саду нашли спелые абрикосы; но что может утолить голод
обезьяны или идиота? Мир был огромным, сладким и
прекрасным, и восхитительное чувство безграничной свободы
Крепкое старое вино в непривычных жилах. Всё это доставило бесконечное удовольствие
Ромулу и его подопечным, когда они шли по полям.

 Я не буду подробно рассказывать обо всём, что они делали в тот дикий, безумный, счастливый
день, когда были пьяны и пьянели от свободы. Я могу вскользь заметить, что в одном месте они разорвали клетку с канарейкой, которая висела на вишневом дереве в стороне от дома, а в другом месте они отстегнули ремни, которыми был привязан ребенок в тележке, и могли бы сбежать с ним, если бы не боялись ареста; но эти вещи не имеют отношения к
кульминация их приключений, которая вот-вот должна была завершиться.

 Когда солнце опустилось ниже в жёлтом великолепии заката и
огромный никелевый купол обсерватории на горе Гамильтон из серебристого
превратился в медный, двое гуляк, уставшие и снова проголодавшиеся,
набрели на странное и непонятное место.  Их внимание привлёк огромный дуб с
длинной конусообразной тенью, направленной на восток, и прохлада его
листьев. Вокруг дерева были насыпи с
деревянными изголовьями, значение которых знали бы более мудрые.
Но откуда обезьяне или идиоту знать о такой сладостной, безмолвной, необъятной и безусловной свободе, как смерть? И откуда им знать, что победителей столь богатого приза нужно оплакивать, орошать слезами, хоронить с пышной церемонией скорби? Не зная ничего подобного, как они могли понять,
что это убогое кладбище, на которое они забрели, так сильно
отличается от того, что виднелось вдалеке и было обнесено
изгородями, украшено фонтанами и
Статуи, и редкие растения, и дорогие памятники — ах, друзья мои, как же
без денег мы можем достойно выразить своё горе? И, конечно же,
горе без доказательств его существования — самая бесполезная из индульгенций!

 Но в тени дуба не было пышности, потому что сломанная ограда,
отделявшая это место от влияния христианской цивилизации,
огораживала могилы, в которых покоились лишь те кости, что не могли упокоиться в земле,
на которую падала тень креста. Ромул и Моисей ничего не знали об этом; ничего не знали о законах, запрещающих эксгумацию
в течение двух лет; ничего не знал о странном, далёком народе из Азии,
который, презирая чужую христианскую землю, по которой они ходили,
презирая цивилизацию, из которой они выжимали деньги, хоронил своих
умерших в соответствии с законом, которому у них не было сил противостоять,
а через два года выкапывал кости и отправлял их на родину, чтобы
похоронить на вечные времена в земле, созданной и взращённой их собственным богом.

Должны ли Ромул или Моисей судить эти народы? Они были
заняты более важными делами.

Едва они закончили осмотр странной кирпичной печи, в которой сжигали напечатанные молитвы, и низкого кирпичного алтаря, покрытого жиром от использованных свечей, как приближающееся облако пыли вдоль сломанного забора заставило их насторожиться.
Ромул убежал быстрее, потому что цирковой поезд оставляет за собой
пыльный след на дороге, и он с проворством запрыгнул на ветви дуба, а
тяжелый Моисей с трудом карабкался за ним, издавая
кряканье в знак восхищения ловкостью своего стража.
Моисей снова рассмеялся, увидев, как маленький волосатый человечек растянулся на ветке и вздохнул от удовольствия, и чуть не упал, пытаясь подражать проворному Ромулу. Но они замерли и замолчали, когда облако пыли, рассеявшись у ворот, выпустило в ограду небольшую кавалькаду экипажей и повозок.

Там была только что вырытая могила, и процессия направлялась к ней.
Могила была неглубокой, потому что нельзя было лежать слишком глубоко в христианской земле белого варвара, но она была такой маленькой! Даже Ромул мог бы
заполнил бы его, а что касается Моисея, то он едва ли был слишком велик для его
ног.

Маленькая Ван Тай была мертва, и в этой маленькой могиле её хрупкие
кости должны были покоиться в течение двадцати четырёх месяцев под тремя футами христианского закона.
Интерес смягчил страх, который испытали Ромул и Моисей, когда из передней повозки
донеслись звуки скрежещущих гобоев, скрипок без живота, медных тамтамов и
резких тарелок, исполнявших заупокойную по маленькой Ван Тай.
Тай; она играла не столько ради божественной защиты своей крошечной души, сколько ради
спасения от пыток дьяволов.

Вместе с остальными вышла маленькая женщина, вся скорчившаяся от горя и
плачущая, потому что у маленького Ван Тая была мать, а у каждой матери
материнское сердце. Она была всего лишь маленькой жёлтой женщиной из Азии,
носившей широкие брюки вместо юбок и туфли на плоской подошве, которые
стучали по её пяткам. Её непокрытые чёрные волосы были туго заплетены и надёжно
заколоты, а глаза были чёрными и мягкими на вид, и её лицо,
вероятно, ничего не выражавшее, было мокрым от слёз и искажённым от
страдания. И на ней, словно небесное сияние, восседал
самое милое, самое печальное, самое глубокое, самое нежное из всех человеческих
страданий — единственное, что никогда не излечит время.

 Так они похоронили маленького Ван Тая, и Ромул с Моисеем всё это видели, и
бумажные молитвы сжигались в печи, и свечи зажигались у алтаря, и для
услаждения ангелов, которые должны были унести душу маленького Ван Тая в
дальние глубины голубого неба, на могиле были разложены аппетитные
угощения. Могила была засыпана, могильщики спрятали
свои лопаты за печью, Ромул пристально наблюдал за ними.
Маленькая сгорбленная женщина прижала своё горе к сердцу и унесла его с собой; и
облако пыли, расширяясь вдоль сломанного забора, исчезло вдалеке. Купол горы Гамильтон из медного стал золотым; фиолетовые каньоны гор Санта-Крус казались холодными на фоне пылающего оранжевого неба на западе; сверчки завели свои весёлые трели в огромном старом дубе, и ночь опустилась мягко, как сон.

Четыре голодных глаза увидели угощения в могиле, и четыре жадные ноздри
вдохнули аромат. Ромул упал, и с меньшим мастерством упал
Моисей. Ангелы маленького Ван Тая должны отправиться на небеса без ужина этой ночью — а путь от христианского мира до небес очень долог! Двое разбойников хватали, боролись и дрались, а когда всё это было съедено, они занялись другими делами. Ромул
взял лопаты и усердно принялся копать могилу Ван Тая, а Моисей,
радуясь и смеясь, стал ему помогать, и в результате их
труда земля разлетелась в разные стороны. Лишь три фута
земли, не скреплённой христианским законом, покрывали маленького
Ван Тая!

 * * * * *

Маленькая жёлтая женщина, стеная от горя, всю ночь ворочалась на своей жёсткой циновке и ещё более жёсткой подушке из выдолбленного дерева. Даже знакомые хриплые звуки раннего утра в китайском квартале Сан-
Хосе, напоминавшие о далёкой стране, которая занимала всё её сердце, не лежавшее мёртвым под христианским дерном, не могли облегчить её ношу. Она увидела, как утреннее солнце пробивается сквозь янтарное море, а никелевый купол большой обсерватории на горе Гамильтон
чернеет на фоне сияющего востока. Она услышала восточную скороговорку
Она была одной из первых торговцев, которые выкрикивали свои товары в зловонных переулках, и со слезами на глазах она добавила ещё одну жемчужину к тем, что рассыпала роса на крыльце. Она была всего лишь маленькой смуглой женщиной из Азии,
согнувшейся от горя, и какое счастье могло быть для неё в ярком солнечном свете,
который лился из небесных окон, приглашая живых младенцев всего нынешнего человечества обрести жизнь и здоровье в его роскошных объятиях? Она видела, как солнце поднималось в небо с
величественным великолепием, и слышала шёпот из далёкого Катая
воспоминания о прошлом смягчали сияние этого дня.

Если бы ваши сердца разрывались, а глаза слезились, смогли бы вы отчётливо разглядеть фигуры странной процессии, которая двигалась по аллее под крыльцом? Там были белые люди с тремя заключёнными — тремя, которые совсем недавно вкусили сладость свободы, а теперь их тащили обратно в рабство. Двое из них были схвачены на свободе, а один — после смерти, и все трое крепко спали ранним утром
утром у открытой могилы и пустого гроба маленькой Ван Тай.
Там были мудрецы, и они сказали, что маленькую Ван Тай из-за
несовершенства медицинских навыков похоронили заживо, и что Ромул и
Моисей с помощью своих озорных проделок вернули её к жизни,
подняв из могилы. Но к чему все эти разговоры? Разве недостаточно того, что этих двух разбойников выпороли и отправили обратно в рабство, а когда маленькая жёлтая женщина из Азии прижала своего ребёнка к груди, окна её души открылись, чтобы принять
тепло жёлтого солнечного света, хлынувшего потоком с небес?




Герой Чумы


Я

Душным июльским днем длинная и неуклюжая тень, протянувшаяся на тридцать
футов над землей, бесшумно ползла по аллее, ведущей к
фешенебельному отелю на большом летнем курорте. Солнце садилось, и
его косые лучи вызвали тень предположить появление
анаморфоз нелепые пропорции. Это была робкая тень - возможно, тень
странного и нервирующего опыта.

Оригинал этого был достоин изучения. Он был невысоким, плотным мужчиной,
Сутулый мужчина с растрёпанными и пыльными волосами и редкой бородкой. Его видимая одежда состояла из шляпы с опущенными полями,
разорванной по краю и покрытой пылью; шерстяной рубашки; пары
очень сильно испачканных хлопковых брюк; подтяжек из сыромятной кожи,
прикреплённых к брюкам деревянными булавками, и самых странных старых
ботинок, которые загибались вверх на носках, как каноэ (они были слишком
длинными для его ног) и выглядели щегольски.

Лицо мужчины было протестом против веселья. По-видимому, у него были все
признаки мужественности, но выражение его лица было
Он сразу же вызвал у меня симпатию, потому что в нём была смесь ребячества,
уверенности, робости, смирения и честности. Его взгляд был смущённым и
неуверенным, и казалось, что он безнадёжно ищет друга — более сильную
натуру и более ясный ум. Ему не могло быть больше тридцати пяти лет,
но его волосы и борода были седыми, а лицо изборождено морщинами. Время от времени он
делал движение, словно защищаясь от внезапного и сильного удара.

Он носил с собой узловатую палку, а его просторные карманы были набиты
до такой степени, что из-за них он казался очень широким в бедрах и
очень узким в плечах. Их содержание оставалось загадкой.
Карманы, по крайней мере, произвели хороший эффект, смягчив изумительную
эллиптичность его ног, и при этом они оказали ценную
услугу.

"Привет! — Кто вы? — грубо спросил швейцар, работавший в отеле,
когда мужчина сомнительного вида с большой осторожностью поднимался по широкой внутренней лестнице,
опасаясь, что его пыльные ботинки испачкают полированные латунные перила.

— Бейкер, — быстро ответил мужчина тихим, робким голосом, останавливаясь и почтительно приподнимая шляпу.

 — Бейкер? А как вас зовут по-другому?

 — Меня?

 — Да, вас.

 Незнакомец, очевидно, был озадачен вопросом. Он рассеянно смотрел в потолок, пока его взгляд не остановился на стеклянной люстре над ним; но, не найдя там помощи, он перевел взгляд на эркер, в котором сидела в клетке пересмешница.

"Джесс Бейкер — вот и все," — наконец ответил он своим тонким голосом и в своей медленной, серьезной манере.

"Что! Не знаете своего второго имени?"

"Нет, я думаю, что нет", - сказал Бейкер после задумчивой паузы. "Я думаю, что
это Джесс Бейкер - вот и все".

"Они когда-нибудь называли тебя как-нибудь иначе?"

- Я?

- Да, ты.

Бейкер снова беспомощно огляделся по сторонам, пока не нашел канделябр, а
затем его глаза обратились к эркеру. Затем он вздрогнул, как будто получил удар, и тут же наклонился и ощупал свои лодыжки.

«Да, сэр», — ответил он.

«Что это было?»

«Тысяча», — тихо сказал он, глядя на своего собеседника с тенью страха и подозрения на лице.

Швейцар решил, что перед ним сумасшедший.  Он спросил:

"Откуда вы?"

"Георгий".

"Из какой части Джорджии?"

Бейкер снова был в море, и снова его взгляд искал люстру
и эркер.

"Я?" - спросил он.

"Да, ты. Из какой части Джорджии ты?"

"Джесс Джорджи", - наконец сказал он.

— Что вам здесь нужно?

— Ну, я вам скажу. Я хочу, чтобы вы меня наняли, — ответил он с едва заметной надеждой в глазах.

— Что вы умеете делать?

— Я?

— Да, вы.

— О, я вам скажу. Почти всё.

— Какую зарплату ты хочешь?

 — Я?

 — Конечно, ты.

 — Хочу?

 — Да.

 — Ну, думаю, около пяти долларов в день.

Портье грубо рассмеялся. "Вам не нужно говорить со мной об этом", - сказал он.
"Я не владелец".

"Который?" - спросил Бейкер.

"Босс".

"О, разве нет?" - и тут он действительно выглядел очень озадаченным.

Привратник уже достаточно повеселился и потому грубым и угрожающим тоном потребовал: «А ну-ка, убирайся отсюда! Нам здесь не нужны сумасшедшие бродяги. Понял?»

Бейкер не пошевелился, но стоял, беспомощно глядя на привратника,
удивлённый и огорчённый.

"Убирайся, говорю, или я спущу на тебя собак!"

На лице Бейкера появилось выражение глубокого унижения, но он не
испугался; он не двинулся ни на дюйм, только быстро огляделся в поисках
собак.

 «Ты что, не уходишь, старый сумасшедший бродяга? Если не уйдёшь, я тебя запру
и пошлю за шерифом», — и привратник загремел ключами в кармане.

Мгновенно великий ужас отразился на лице Бейкера .
Грузия. Он дико озирался по сторонам и, казалось, был готов броситься наутек, и трудился
с воображаемым грузом, который цеплялся за его лодыжки. В волнении он сделал всего один
шаг и вдруг понял, что такого препятствия нет
задержал его. Он стряхнул с себя наваждение и прыгнул к подножию
лестницы. Весь его облик изменился. Смирение уступило место
неконтролируемому страху, и он превратился в убегающего дикого зверя, на которого
охотились, спасая его жизнь. Он выскочил через внешнюю дверь и еще одним прыжком достиг земли
и собрался с силами для немедленного бегства
от ужасов без названия.

"Стойте там!" - раздался строгий, полный сил голос.

Бейкер повиновался мгновенно, как человек, давно привыкший к
полнейшему подчинению, как собака, которую били до потери сознания.
Его дух сломлен. Он обнажил голову и стоял в тёплом свете угасающего дня, кроткий и покорный. С его лица исчезли все признаки страха, но он больше не был тем Бейкером из Джорджии, который несколько минут назад тащился по гравийной дорожке за неуклюжей тенью. Он искал что-то и не нашёл, надкусил розовое яблоко и захлебнулся пылью. Даже щегольские сапоги выглядели покорными и
показывали свои медные зубы в торжественном смирении перед
неизбежностью; и почему-то они выглядели уже не такими
щегольскими, как раньше.

Голос, остановивший Бейкера, не был добродушным; это был голос
подозрительного человека, который полагал, что поймал вора на месте преступления
когда тот удирал с нечестным путем добычей, хранившейся в обширных карманах. Но его
лицо было щедрым посмотреть, хотя гнев его глаза суровые. Двое мужчин
оглядели друг друга, гнев исчез с лица одного, уступив место жалости
, другой смотрел на него с мягкой покорностью.

"Пойдем со мной", - сказал джентльмен Бейкеру.

Очевидно, Бейкер уже слышал эти слова раньше, потому что тихо последовал за ним
и смиренно, с пыльной старой шляпой в левой руке и склоненной головой. Он шел так медленно, что джентльмен обернулся, чтобы посмотреть на него, и увидел, что тот движется с трудом, широко расставив ноги и сжимая правой рукой что-то невидимое, оттягивающее ему лодыжки. Они как раз проходили мимо конца отеля по пути на задний двор, когда приблизились к столбу для привязывания лошадей, к которому были прикреплены скобами кольца. Бейкер что-то искал вокруг, и,
когда джентльмен (которым был мистер Клейтон, владелец отеля)
Остановившись у столба, Бейкер подошёл к нему, не глядя ни влево, ни вправо. Дойдя до него, он уронил то, что держал в правой руке, невидимое нечто, положил шляпу на землю, снял с плеч сыромятные подтяжки, расстегнул рубашку, стянул её через голову и положил на траву рядом со шляпой. Затем он смиренно обнял столб и сложил руки на кольце, к которому была прикреплена цепь. Он прижался щекой к своей голой правой руке и терпеливо ждал, не произнося ни слова
Он протестовал или взывал о помощи. Старые сапоги с тоской смотрели на его
скорбное лицо.

 Его обнажённая спина блестела от пота. Это была карта, на которой были
отмечены кровавые жестокости многих лет; это был прекрасный образец
мозаики — человеческая плоть, инкрустированная ядом плети. Там были
шрамы, и швы, и рубцы, и порезы, которые пересекались и накладывались друг на друга во всех возможных направлениях. Так Бейкер простоял некоторое время, пока
мистер Клейтон не окликнул его:

«Наденьте рубашку».

Он молча подчинился, но был смущён и растерян.
неожиданный поворот событий. Однако он колебался сначала, ибо он
видимо, не понимает, как он мог бы надеть рубашку, пока его
руки были освобождены.

"Ваши руки не скованы", - объяснил мистер Клейтон.

Это открытие было настолько неожиданным, что мужчина почти испугался
Грузия. Он вытащил одной рукой медленно, что внезапный рывок не может
разорвите его запястье. Затем он вытащил другую, надел рубашку и шляпу, взял воображаемый груз и медленно побрёл за своим вожаком.

"Как тебя зовут?" спросил джентльмен.

"Тысяча Один."

Вскоре они шли по коридору в служебной части отеля, когда Бейкер остановился и осмелился сказать:

«По-моему, вы не в той части». Он осматривал потолок, пол и номера на дверях.

«Нет, всё верно», — сказал джентльмен.

Бейкер снова заковылял вперёд, не выпуская из рук невидимый груз. Они остановились у дома № 13. Бейкер сказал с ноткой жалости в голосе:
—

"'Неправильно. Не тот карридер. Сотый номер — мой."

"Да, да, но пока мы поселим вас в этот дом," — ответил
джентльмен, открывший дверь и пригласивший Бейкера войти. Комната была
комфортабельно обставлена, и это все больше и больше озадачивало Бейкера.

"Вы ничего не перепутали?" он настаивал. - Пожизненный, ты знаешь. Сотня
Один - пожизненный - изображает сумасшедшего - сорок ударов плетью каждый понедельник. Разве ты
не знаешь?

— Да, да, я знаю, но сейчас мы не будем об этом говорить.

Ему принесли хороший ужин в комнату, и он жадно ел. Его
уговорили умыться в тазу в комнате, хотя он очень просил, чтобы ему
разрешили сходить к колодцу. Позже той же ночью джентльмен зашёл к
нему в комнату и спросил, не нужно ли ему чего-нибудь.

"Хорошо, я скажу тебе. Ты забыл снять это", - ответил Бейкер,
указывая на свои лодыжки.

Джентльмен на мгновение растерялся, а затем наклонился и
отпер и достал воображаемый шар с цепочкой. Бейкер, казалось, испытал
облегчение. Сказал джентльмен, когда Бейкер готовился ко сну.:

"Это не тюрьма. Это мой дом, и я никого не бью кнутом.
Я дам тебе столько еды, сколько ты захочешь, и хорошую одежду, и ты сможешь идти,
куда пожелаешь. Ты понимаешь?

Бейкер посмотрел на него отсутствующим взглядом и ничего не ответил. Он разделся,
лег, устало вздохнул и заснул.


II.

Душное южное сентябрьское солнце палило на горы и
долины. Дрозды и пересмешники улетели в прохладные
места, и их песен не было слышно на деревьях. Отель был
переполнен беженцами из Мемфиса. Ужасная эпидемия
прокатилась по Теннесси, и её чёрная тень спускалась к Мексиканскому
заливу, уничтожая на своём пути и молодых, и старых.

"Ну, Бейкер, как у тебя дела?" Это был округлый, жизнерадостный голос
Мистера Клейтона.

Мужчина из Джорджии склонился над ведром, счищая с него песок.
и тряпка. Услышав приветствие, он повесил тряпку на ведро
и медленно выпрямился, положив руки на поясницу, как будто
шарниры в этой области были старыми, ржавыми и нуждались в смазке.

 "Ну что ж, я вам скажу. Не на что жаловаться,
кроме..."

— Я не думаю, что это совсем правильно.

 — Расскажи мне об этом.

 — Ну, видишь ли, никто не слушает, да?

 — Нет.

 — Я думаю, они должны дать мне ещё один кусочек.

 — Кусочек чего?

— Может, ещё пару кусочков.

 — Чего?

— Пирог. Я всё время говорил о пироге.

— Разве они не дают тебе достаточно?

— Пирога?

— Да.

— Нет, сэр, недостаточно. И... и... иди сюда, болван. Я достану
— Я слаб, я умираю с голоду! — прошептал он.

"Ты не умрёшь с голоду. Чего ты хочешь?"

"Ну, я просто подумал, что ещё один-два кусочка на ужин каждый день — каждый день..."

"Пирог?"

"Да, сэр, пирог. Я говорил о пироге.

«Вы, конечно, его получите, но разве вам его не дают?»

«Что? Пирог?»

«Да».

«О, ну, мне его дают».

«Каждый день?»

«Да, сэр, каждый день».

"Сколько они тебе дают?"

— Пирог?

— Да.

— Ну, я тебе скажу. Думаю, около двух кусков.

— А ты не боишься, что от большего тебя стошнит?

— О, ну, теперь я тебе и об этом расскажу, потому что ты этого не знаешь. Видишь ли, я в основном привык к тому, что меня тошнит, и я
в основном не привык есть пироги ". Затем он заговорил, как говорил всегда,
с самой впечатляющей серьезностью.

Бейкер сильно изменился за те два месяца, которые
прошли с ним в отеле. Доброта прогнала рассеянный взгляд
в его глазах и его разум окреп. Он нашел то, ради чего его
Его скудная душа тосковала по сочувствующему сердцу и другу. Он был толстым,
лощёным и сильным. Его старые сапоги — такие же, как и прежде, потому что он не хотел их менять, — выглядели не так глупо и казались почти весёлыми. Разве они не всегда находились в атмосфере мягкости и утончённости и не ступали ли они ежедневно по той же земле, по которой ходили самые храбрые и богатые люди страны? Это правда, что они часто были покрыты грязью
и куриными перьями, но это лишь подчёркивало благотворное влияние здоровой морали и щедрости.
Их окружал достаток. Многие сапоги были бы испорчены таким внезапным возвышением в более высокую сферу жизни;
но хорошие качества сапог Бейкера укрепились не только благодаря искоренению некоторых недостатков, но и благодаря приобретению многих полезных качеств; и в полной мере своих ограниченных возможностей они ценили преимущества, которые предоставляло им окружение, и со смиренной благодарностью поднимали глаза всякий раз, когда встречали друга.

В отеле было шестьсот постояльцев, и все они знали Бейкера и
у него было доброе слово, которое он мог ему сказать. Но они так и не смогли узнать о нём ничего, кроме того, что его звали Бейкер — «Джесс Бейкер, вот и всё» — и что он был родом из Джорджии — «Джесс Джорджи». Иногда какой-нибудь незнакомец с настойчивой подробностью расспрашивал его о прошлом, но он лишь беспомощно и озадаченно смотрел на него и ничего не отвечал. Что
касается его имени, то оно было «Джесс Бейкер», но в редких случаях, когда его
принуждали к этому с особой жестокостью, можно было заметить, как его губы
произносили слова «Тысяча и один», словно он размышлял, как они будут звучать, если он
произноси их, и тогда на его лице появлялось прежнее пустое, страдальческое выражение. Он стал очень редко уклоняться от воображаемых ударов, и воспоминание о мяче и цепи было погребено под другими горькими воспоминаниями о прошлом. Он имел свободный доступ во все части дома и был сдержанным, усердным, преданным и честным. Иногда носильщики злоупотребляли его неизменной готовностью и огромной силой, заставляя его поднимать самые тяжёлые чемоданы на три-четыре лестничных пролёта.

Однажды тень смерти , крадущаяся на юг, прошла над
дом, в котором было столько жизни, счастья, богатства и красоты.
 Поезд, как обычно, прибыл на станцию, и среди вышедших пассажиров был мужчина, который устало и неуверенно подошёл к кассе.  Один или два человека, знавшие его, пожали ему руку и почувствовали, что она холодна.  Это было странно, потому что день был очень жарким. В его глазах читалось беспокойство, но он сказал, что у него только болит лоб и что после необходимого отдыха боль пройдёт. Его отвели в комнату, и там он упал на кровать.
Он сказал, что лёг в постель совершенно измотанный. Он пожаловался на небольшие судороги в
ногах и подумал, что они возникли из-за подъёма по лестнице.
 Через полчаса он резко позвонил в колокольчик и послал за
ординатором. Этот джентльмен пришёл к нему и, пробыв
несколько минут, ушёл в кабинет, выглядя встревоженным и бледным.
 Это был высокий, спокойный мужчина с седыми волосами. Он спросил мистера Клейтона,
но когда ему сообщили, что этот джентльмен временно отсутствует, он
спросил Бейкера.

 «Ваш пациент очень болен, доктор?» — спросил кассир,
негромко и с некоторым страхом.

"Мне нужен Бейкер", - несколько отрывисто сказал доктор.

"Надеюсь, ничего серьезного".

"Немедленно пришлите мне Бейкера".

Врач владел тайной жизни и смерти. Чтобы обращаться с этим мудро, ему
требовались доверенные лица, обладающие смелостью, проницательностью, терпением, тактом и оперативностью
действия. Было только двое, кому он должен был передать это, - один был владелец магазина
, а другой мужчина из Джорджии.

Когда Бейкер пришёл, врач провёл его наверх, на этаж, где находилась
комната пациента, подвёл его к окну в конце коридора и повернул так, чтобы свет падал прямо на его лицо.

— Бейкер, ты умеешь хранить секреты?

 — Я?

 — Да, ты умеешь хранить секреты?

 — Ну, позволь мне рассказать тебе об этом; я не знаю; может, и умею.

 — Ты когда-нибудь видел, как умирают люди?

 — О да, сэр!

 — Много людей в одном доме?

— Да, сэр, да, сэр, — сказал Бейкер.

— Бейкер, — сказал врач, мягко положив руку на широкое плечо перед собой,
заглянув мужчине в глаза и очень убедительно произнеся: — Бейкер, вы боитесь умереть?

— Я?

— Да.

— Умереть?

— Да.

На его спокойном, мягком лице не было никакого выражения. Он
смотрел мимо врача в окно и ничего не отвечал.

"Ты боишься смерти, Бейкер?"

"Кто? Меня?"

"Да".

Не было никаких признаков, что он хотел бы ответить на вопрос или, даже, что он
понято это. Он перевел взгляд на задранные носки своих ботинок и
пообщался с ними, но по-прежнему хранил молчание.

"Здесь есть человек, Бейкер, который очень болен, и я думаю, что он будет
умереть. Я хочу, чтобы кто-нибудь помог мне позаботиться о нем. Если ты войдешь в его комнату
возможно, ты тоже умрешь. Ты боишься идти?"

"Ты говорил о том, что хотел, чтобы я прислуживал ему?"

"Да".

На лице Бейкера появилось более радостное выражение, и он сказал:

— О, сейчас я тебе скажу, я уйду.

Они вошли в комнату незнакомца и увидели, что он ужасно страдает.
Врач уже назначил ему интенсивное лечение, но ему быстро становилось хуже. Бейкер внимательно посмотрел на него, затем пощупал пульс и положил руку на лоб больного. На его печальном, серьёзном лице появилось осмысленное выражение, но не было ни следа бледности или страха. Он жестом пригласил врача выйти с ним в коридор, и они отошли в сторону, закрыв за собой дверь.

"Он умирает," — просто и тихо сказал Бейкер.

"Да, но откуда вы знаете?"

— Что ж, я расскажу тебе об этом, я знаю.

 — Ты уже видел это раньше?

 — Сотни раз.

 — Ты этого боишься?

 — Я?

 — Да.

 — О, ну, они все должны это знать, — сказал он, махнув рукой в сторону коридоров.

— «Поторопитесь и найдите сначала мистера Клейтона и приведите его ко мне».

Бейкер встретил мистера Клейтона у главного входа внизу и поманил его за собой. Он провёл его в тёмную комнату, заставленную ящиками, а затем в дальний её угол. Там он поставил мистера Клейтона спиной к стене и посмотрел ему прямо в лицо. Его поведение было таким
таинственный, и было такое странное выражение на его лице, - казалось, что-то вроде
пустой экзальтации, - и его фамильярность в обращении с мистером
Личность Клейтона была настолько необычной, что этот джентльмен встревожился
за рассудок Бейкера. Затем Бейкер наклонился вперед и прошептал одно
ужасное слово,--

"Холера!_"

Холера! Великий Боже! Неудивительно, что мистер Клейтон смертельно побледнел и
тяжело прислонился к стене.

 В полночь незнакомец умер, и никто в доме не знал о
страшной опасности, которая им угрожала. Врач и Бейкер
они были с ним постоянно, но их усилия ни к чему не привели;
и, подготовив его к погребению, они вышли и заперли
дверь. Мистер Клейтон ждал их. Озабоченное выражение лиц
двух джентльменов усилилось; Бейкер не проявлял ничего, кроме спокойствия
сознание ответственности. Гости дремали.

- Мы должны поднять тревогу в доме, - прошептал мистер Клейтон.

Доктор печально покачал головой. «Если мы это сделаем, — сказал он, — начнётся паника.
Кроме того, ночной воздух в этих горах очень холодный, и
если они встанут с тёплых постелей и пойдут туда, скорее всего, не успев одеться, опасность будет велика.

Они оба казались беспомощными и нерешительными, нуждаясь в ком-то, кто бы
выбрал за них между двумя зол. Они молча обратились к Бейкеру, ожидая его решения. Он, казалось, ожидал этого, потому что, не сказав ни слова,
не спрашивая их согласия, он прошёл в конец коридора и постучал в дверь. Ответ был получен, Бейкер назвал своё имя, дверь открылась, и ему тихо сообщили ужасную новость. Гость был в ужасе, но одно слово Бейкера придало ему сил.
сердце, и он поспешно, но тихо начал готовиться к отъезду из
дома. Так Бейкер переходил от одной двери к другой, призывая к тишине,
осторожности и тщательному сбору вещей и советуя людям взять с собой
столько постельных принадлежностей, сколько они смогут. Мистер Клейтон и
врач, заметив, что метод Бейкера оказался весьма успешным, переняли
его, и вскоре в большом доме не осталось ни души. Всё было сделано быстро,
тихо и без паники, и дом опустел.

Но эгоизм проявился без стыда и прикрытия. Каждый в
доме хочетЭд Бейкер пришёл на помощь, потому что все носильщики разбежались, и
работать было некому, кроме него. Так что он, пошатываясь, тащил на себе
огромные сундуки, выслушивал сотни распоряжений одновременно,
нёс на своих сильных, надёжных руках испуганных детей и падающих в обморок женщин,
трудился до тех пор, пока его лицо не осунулось, а колени не задрожали от
усталости. Он делал работу пятидесяти — ста человек.

Семена чумы были посеяны. К утру врач
вернулся в свою комнату, сраженный недугом. Бейкер ухаживал за ним
и обнаружил, что удивительно хорошо разбирается в этой болезни и ее лечении.
Несколько человек, которые разбрелись по окрестным холмам, были пойманы и доставлены в дом, стоная от страха и боли. Бейкер лечил их всех. Мистер Клейтон и несколько других отважных людей снабжали его всем необходимым и помогали следить за больными и давать им простые лекарства под его руководством. Это были такие средства, какие позволяли
ресурсы гостиницы: тёплые одеяла, горячее бренди с водой и сахаром или
перец и соль в горячей воде, нагретые кирпичи у ног и растирание
тела камфорным спиртом. Многие выздоровели, другим стало хуже;
врач был спасён.

На рассвете, когда Бейкер энергично работал над пациентом, он
внезапно выпрямился, с тревогой огляделся и пошатнулся, отступая к стене. Сильный мужчина наконец-то потерял сознание.
 Опираясь на перегородку и раскинув руки, чтобы не упасть, он
прошёл несколько шагов до двери, а когда повернулся, чтобы выйти, его рука поскользнулась на двери, и он тяжело упал лицом вниз в коридоре. Он полежал немного, а
затем медленно пополз в конец коридора и лёг. Он не
Он не сказал ни слова и не издал ни единого стона. Именно там, в тишине, в одиночестве и без жалоб, мистер Клейтон нашёл эту последнюю жертву чумы, терпеливо ожидающую смерти. Наспех позвали других. Они положили его на кровать и собирались раздеть и осмотреть, но он твёрдо остановил их поднятой рукой, и его запавшие глаза и встревоженное лицо молили о чём-то более красноречиво, чем его слова, когда он сказал:

"Нет, нет! А теперь позвольте мне сказать вам: идите и позаботьтесь о них.

Мистер Клейтон отослал их, оставшись один.

"Вот, Бейкер, возьми это," — мягко попросил он.

Но мужчина из Джорджии знал лучше. «Нет, нет, — сказал он, — это не поможет.» Его речь была слабой и прерывистой. «Я скажу вам: я слишком сильно ударился. Это не поможет. Я так устал... Я быстро уйду...
 потому что я... «Он так устал».

Крайнее истощение сделало его лёгкой добычей. Смерть лежала на его лице,
отражаясь в его впалых, страдающих, печальных глазах. Через час они потускнели,
затем он похолодел и посинел. Ещё через час его пульс перестал прощупываться.
Ещё через два часа его агония закончилась.



«Бейкер, ты чего-нибудь хочешь?» — спросил мистер Клейтон, пытаясь разбудить его.

"Я?" - донесся очень слабый ответ.

"Да. Тебе что-нибудь нужно?"

"О, ... Я скажу тебе: Губернатор ... он узнал о моем брате...
сделал это... и... и он собирается... прошу прощения.... Пятнадцать лет,
и все кончено... вел себя как сумасшедший.... Сорок ударов плетью каждый понедельник...
утро.... Сотня камер у меня.... Что ж, я скажу тебе.:
Губернатор собирается... прошу прощения.

Он перестал пытаться заговорить. Полчаса прошло в молчании, и
затем он слабо встрепенулся и прошептал:

— «Он... простите... меня».

Старые ботинки безучастно и холодно смотрели в потолок; их пациент
На их лицах больше не было ни следа жизни или страданий, и их спокойное
безмятежное состояние не нарушала песня пересмешника в беседке.




Его непобедимый враг


Меня вызвали из Калькутты в самое сердце Индии, чтобы провести
сложную хирургическую операцию одной из женщин в доме великого раджи. Я нашёл раджу человеком благородного нрава, но, как я впоследствии обнаружил, обладающим чисто восточной жестокостью, которая контрастировала с его праздностью. Он был так благодарен за успех моей миссии, что убеждал меня остаться у него в гостях
во дворце столько, сколько мне будет угодно, и я с благодарностью принял приглашение.

 Один из слуг-мужчин сразу привлёк моё внимание своей удивительной
злобой.  Его звали Неранья, и я уверен, что в его жилах, должно быть, текла большая доля малайской крови, потому что, в отличие от индийцев (от которых он отличался и цветом кожи), он был чрезвычайно бдительным, активным, нервным и чувствительным. Единственным смягчающим обстоятельством была его любовь к хозяину. Однажды его вспыльчивый нрав привел его к совершению ужасного преступления — смертельному удару ножом.
карлик. В наказание за это раджа приказал отрубить Неранье правую руку (ту, что нанесла удар). Приговор был
приведён в исполнение неумело глупцом, вооружённым топором, и я, будучи хирургом, был вынужден, чтобы спасти Неранье жизнь,
произвести ампутацию, не оставив и следа от конечности.

После этого он стал ещё более жестоким. Его любовь к
радже превратилась в ненависть, и в своём безумном гневе он отбросил всякую сдержанность. Однажды, доведённый до исступления пренебрежительным отношением раджи, он
набросился на раджу с ножом, но, к счастью, был схвачен и
обезоружен. К его невыразимому ужасу, раджа приговорил его за это
преступление к ампутации оставшейся руки. Это было сделано так же, как и в
предыдущем случае. Это временно обуздало дух Нераньи или, скорее, изменило внешние проявления его дьявольщины. Будучи безруким, он поначалу во многом зависел от тех, кто заботился о его нуждах. Я взял на себя эту обязанность, чтобы следить за тем, чтобы она выполнялась должным образом, поскольку я чувствовал интерес к этому странно искалеченному человеку.
Природа. Чувство беспомощности в сочетании с монотонным схема
месть, которую он тайно создана, причиненный Neranya, чтобы изменить его
лютый, импульсивным и недисциплинированным поведением на ровных, тихих, вкрадчивых
подшипник, которую он нес так искусно, чтобы обмануть тех, с кем он
привезли в контакты, включая самого Раджа.

Неранья, будучи чрезвычайно быстрым, умным и ловким, а также обладая непоколебимой волей, обратил своё внимание на то, чтобы расширить возможности своих ног, ступней и пальцев.
Это произвело такой эффект, что со временем он смог совершать удивительные
подвиги с помощью этих членов. Таким образом, его способности, особенно к разрушительным
проделкам, были значительно восстановлены.

 Однажды утром единственный сын раджи, молодой человек необычайно
доброго и благородного нрава, был найден мёртвым в постели. Его убийство было самым жестоким, его тело было изуродовано самым ужасным образом, но, на мой взгляд, самым значительным из всех увечий было полное удаление и исчезновение рук молодого принца.

 Смерть юноши едва не свела раджу в могилу.
Поэтому я начал систематическое расследование убийства только после того, как вылечил его. Я ничего не говорил о своих открытиях и выводах до тех пор, пока раджа и его офицеры не потерпели неудачу и моя работа не была завершена. Затем я представил ему письменный отчёт, в котором подробно проанализировал все обстоятельства и в заключение обвинил в преступлении Неранью. Раджа, убеждённый моими доводами и
аргументами, немедленно приказал казнить Неранью, причём казнить
медленно и с ужасными мучениями. Приговор был таков
Это было так жестоко и отвратительно, что я пришла в ужас и стала умолять, чтобы
этого негодяя застрелили. Наконец, из чувства благодарности ко мне
раджа успокоился. Когда Неранье предъявили обвинение в преступлении, он, конечно,
отрицал его, но, видя, что раджа убеждён, отбросил все
условности и, танцуя, смеясь и вопя самым ужасным образом,
признался в своей вине, злорадствовал по этому поводу и
оскорблял раджу, зная, что его ждёт страшная смерть.

 В ту ночь раджа решил, как поступить, и на
Утром он сообщил мне о своём решении. Оно заключалось в том, что жизнь Нерании
должна быть сохранена, но обе его ноги должны быть сломаны
молотками, а затем я должен был отрубить ему конечности по
грудь!
 К этому ужасному приговору прилагалось условие, что искалеченного
негодяя следует содержать и регулярно пытать такими способами,
которые впоследствии могут быть придуманы.

С болью в сердце я приступил к выполнению ужасной обязанности, возложенной на меня, но, тем не менее,
с успехом справился с ней и больше ничего не хочу говорить об этой
части трагедии. Нераня едва избежала смерти и долго
время на восстановление его утраченной жизненной силы. В течение всех этих недель
раджа не видел его и не наводил о нем справок, но когда, как
при исполнении служебных обязанностей, я сделал официальный доклад, что этот человек выздоровел, его
набравшись сил, глаза раджи заблестели, и он вышел из оцепенения, в которое так долго был погружен, со смертоносной энергией
.

Дворец раджи был благородным сооружением, но здесь необходимо
описать только большой зал. Это был огромный зал с полом
из полированного инкрустированного камня и высоким сводчатым потолком. Мягкий свет
Свет проникал в него через витражи, вставленные в крышу и высокие окна
с одной стороны. В центре комнаты находился роскошный фонтан,
который выбрасывал вверх высокий тонкий столб воды, а вокруг него
располагались струи поменьше и покороче. В дальнем конце зала, на полпути к потолку,
находился балкон, который соединялся с верхним этажом крыла и
с которого на пол зала спускалась каменная лестница.
Жарким летом в этой комнате было восхитительно прохладно.
Это было любимое место отдыха раджи, и когда ночи были жаркими, он
его раскладушку отнесли туда, и там он и спал.

Этот зал был выбран для постоянной тюрьмы Нераньи; здесь ему предстояло
оставаться так долго, как он мог прожить, никогда не видя ни проблеска сияющего
мира или великолепных небес. Один из его нервных, недовольных
природа такого заключения было хуже смерти. По приказу раджи
для него была построена небольшая клетка из открытого железа, круглая,
диаметром около четырёх футов, приподнятая на четырёх тонких железных столбах
на десять футов над полом и расположенная между балконом и
фонтаном. Такова была тюрьма Нерании. Клетка была около четырёх футов в
Глубина была достаточной, а крышка клетки оставалась открытой для удобства слуг, в обязанности которых входило присматривать за ним. Эти меры предосторожности для его безопасного содержания были приняты по моему предложению, поскольку, хотя человек теперь был лишён всех четырёх конечностей, я всё же опасался, что он может развить в себе какие-нибудь необычные, неслыханные способности к вредительству. Было предусмотрено, что слуги смогут добраться до его клетки по передвижной лестнице.

Когда все приготовления были закончены и Неранию посадили в клетку,
раджа вышел на балкон, чтобы впервые увидеть его
после последней ампутации. Неранья лежал, тяжело дыша, беспомощный, на полу своей клетки, но когда его чуткое ухо уловило звук шагов раджи, он заёрзал, пока не прижался затылком к решётке, подняв глаза над грудью и выглянув сквозь прутья клетки. Так два смертельных врага оказались лицом к лицу. Суровое лицо раджи побледнело при виде
отвратительной бесформенной твари, которая предстала перед его взором, но вскоре
он взял себя в руки, и к нему вернулся прежний суровый, жестокий, зловещий взгляд. Неранья
черные волосы и борода отросли, и они подчеркивали естественную
свирепость его облика. Глаза его, устремленные на раджу, горели ужасным
огнем, губы приоткрылись, он задыхался; лицо его было пепельно-серым
от ярости и отчаяния его тонкие, раздутые ноздри затрепетали.

Раджа скрестил руки на груди и посмотрел с балкона вниз на
ужасные разрушения, которые он устроил. О, какой ужасный пафос в этой картине, какая бесчеловечность, какая глубокая и мрачная трагедия! Кто мог бы заглянуть в дикое, отчаявшееся сердце узника и увидеть и
понять, что там, внутри, творится ужас; бушующая, удушающая страсть;
 необузданная, но бессильная ярость; неистовая жажда мести, которая
должна быть глубже, чем ад! Неранья смотрел, его бесформенное тело вздымалось,
глаза горели; а затем сильным, ясным голосом, который разнёсся по всему
большому залу, он быстро произнёс самые оскорбительные, самые ужасные
проклятия в адрес раджи. Он проклял чрево, которое
вынесло его на свет, пищу, которая должна была его кормить, богатство,
которое дало ему власть; проклял его во имя Будды и всех
мудрые люди; проклятые солнцем, луной и звёздами; проклятые
континентами, горами, океанами и реками; проклятые всем живым;
проклятые его головой, сердцем, внутренностями; проклятые вихрем
невыразимых слов; осыпавшие его невообразимыми оскорблениями и
унижениями; называвшие его лжецом, зверем, глупцом, лжецом,
позорным и невыразимым трусом.

Раджа выслушал всё это спокойно, не дрогнув ни единым мускулом,
без малейшего изменения в лице, и когда несчастный
бедняга, выбившись из сил, упал на пол, беспомощный и безмолвный,
Раджа с мрачной, холодной улыбкой повернулся и зашагал прочь.

Дни шли. Раджа, которого не пугали проклятия Нерании, часто сыпавшиеся на него, проводил в большом зале ещё больше времени, чем раньше, и всё чаще ночевал там; и в конце концов Нерании надоело проклинать и оскорблять его, и она погрузилась в угрюмое молчание. Этот человек был для меня загадкой, и я наблюдал за каждой сменой его мимолетных настроений.
В целом он пребывал в ужасном отчаянии, которое
пытался мужественно скрывать. Даже в самоубийстве ему было отказано
когда он пытался выпрямиться, перекладина его кровати находилась в футе над его головой, так что он не мог перелезть через неё и разбить себе голову о каменный пол внизу; а когда он пытался морить себя голодом, слуги силой запихивали еду ему в глотку, так что он отказался от таких попыток. Иногда его глаза вспыхивали, а дыхание становилось прерывистым, потому что в нём бушевала воображаемая жажда мести;
но постепенно он стал спокойнее и покладистее, и когда я с ним разговаривал, он был приветлив и
отзывчив. Что бы это ни было,
пытки, на которые решился раджа, ещё не были приведены в исполнение;
и хотя Неранья знал, что они планируются, он никогда не упоминал о них и не жаловался на свою судьбу.

Ужасная кульминация этой ситуации наступила однажды ночью, и даже по прошествии стольких лет я не могу без содрогания вспоминать об этом.

Была жаркая ночь, и раджа лёг спать в большом зале,
на высокой кровати, стоявшей на первом этаже прямо под балконом. Я не мог уснуть в своей комнате и поэтому
Я прокрался в большой зал через вход, занавешенный тяжёлыми шторами,
в дальнем от балкона конце. Войдя, я услышал странный тихий звук,
доносившийся из-под журчания фонтана. Клетка Нерании была частично
скрыта от меня брызгами воды, но я подозревал, что необычный звук
исходил от него. Слегка отойдя в сторону и пригнувшись к тёмной обивке стены, я увидел его в тусклом свете, едва освещавшем зал, и понял, что моя догадка была верна: Неранья спокойно работал. Мне стало любопытно.
чтобы узнать больше, и зная, что только озорство могло его вдохновлять, я опустился на толстый халат, лежавший на полу, и стал наблюдать за ним.

К моему великому изумлению, Неранья зубами разрывал мешок, служивший ему верхней одеждой.  Он делал это осторожно, часто бросая острые взгляды на раджу, который крепко спал на своей койке внизу и тяжело дышал. Начав с того, что он откусывал полоску зубами,
Нераня тем же способом прикреплял её к решётке своей клетки,
а затем отползал прочь, как гусеница.
Ползая, он разрывал полоску на всю длину своей одежды. Он повторял эту операцию с невероятным терпением и мастерством, пока вся его одежда не была разорвана на полоски. Две или три из них он связывал зубами, губами и языком, затягивая узлы, просунув один конец полоски под тело, а другой натянув зубами. Таким образом он сделал верёвку длиной в несколько футов, один конец которой он закрепил ртом на поручне. Затем до меня начало доходить, что он собирается совершить
безумная попытка — невозможная без рук, ног,
плеч или ступней — выбраться из клетки! С какой целью? Раджа спал
в зале — ах! У меня перехватило дыхание. О, отчаянная, безумная жажда
мести, которая могла помутить столь ясный и твёрдый разум! Даже если бы ему удалось совершить невозможное и перелезть через
перила своей клетки, он мог бы упасть на пол (как бы он спустился по
верёвке?) и, скорее всего, был бы убит или оглушён; и даже если бы он избежал этих опасностей,
Он не мог взобраться на койку, не разбудив раджу, и это было невозможно, даже если бы раджа был мёртв! Поражённый смелостью этого человека и убеждённый, что страдания и размышления лишили его рассудка, я тем не менее наблюдал за ним с затаённым интересом.

 С помощью других связанных верёвок он сделал несколько коротких прыжков по одной стороне клетки. Он ухватился зубами за длинную леску в том месте, где она
отходила от борта, затем с большим трудом выпрямился, прислонившись
спиной к борту, и перекинул подбородок через
Он раскачался и двинулся к одному из концов. Он крепче ухватился подбородком за перекладину и с огромным усилием, упираясь нижней частью спины в перила, начал постепенно подниматься. Труд был настолько тяжёлым, что он был вынужден делать перерывы,
и его дыхание было тяжёлым и болезненным; и даже во время таких
перерывов он испытывал ужасную нагрузку, а когда он отталкивался от
качелей, они сильно давили на его трахею и чуть не душили его.


После невероятных усилий он приподнял нижнюю часть своего тела, пока
выступал над перилами, верхушка которых теперь была на нижней части
его живота. Постепенно он переворачивал свое тело, отклоняясь назад,
пока не почувствовал достаточный избыток веса на внешней стороне
поручня; и тогда, быстро накренившись, он поднял голову и плечи
и перекинулся в горизонтальное положение на верхней перекладине. Конечно, он
упал бы этажом ниже, если бы не веревка, которую
он держал в зубах. С такой точностью он рассчитал расстояние между своим ртом и местом, где веревка была привязана к
канат натянулся и остановил его как раз в тот момент, когда он достиг горизонтального положения на канате. Если бы кто-нибудь сказал мне заранее, что такое возможно, я бы счёл его глупцом.

 Теперь Неранья лежал на животе поперёк каната и облегчал своё положение, сгибая спину и повиснув по обеим сторонам как можно ниже. Полежав так несколько минут, он начал осторожно сползать назад, медленно выпуская леску изо рта, испытывая почти непреодолимые трудности с развязыванием узлов. Теперь,
Вполне возможно, что леска полностью выскользнула бы из его зубов, когда он слегка ослабил бы хватку, чтобы дать ей соскользнуть, если бы не очень хитрый план, к которому он прибегнул. Он сделал петлю из лески вокруг шеи, прежде чем броситься в бой, таким образом обеспечив тройной контроль над леской: один раз — зубами, второй — трением о шею, а третий — способностью сжимать леску между щекой и плечом. Теперь было совершенно очевидно, что мельчайшие детали самого
Тщательно продуманный план был тщательно разработан им перед тем, как приступить к выполнению задачи, и, возможно, на мысленную подготовку ушли недели напряжённых теоретических исследований. Наблюдая за ним, я вспомнил о некоторых доселе необъяснимых вещах, которые он делал в течение нескольких недель, — совершал некоторые доселе необъяснимые движения, несомненно, с целью подготовить мышцы к невероятно тяжёлой работе, которую он сейчас выполнял.

Колоссальной и , казалось бы , невыполнимой частью его задачи было
Он справился. Сможет ли он безопасно добраться до пола? Постепенно он
перевалился через перила, рискуя упасть, но его нервы не дрогнули, и я увидел в его глазах удивительный свет.
  Слегка покачнувшись, он упал на внешнюю сторону перил,
к которым был привязан подбородком, крепко держа верёвку в зубах. Он медленно оторвал подбородок от поручня и повис, держа верёвку в зубах. Почти незаметно, с бесконечной осторожностью он спускался по верёвке и, наконец,
его неповоротливое тело покатилось по полу, целое и невредимое!

Какое чудо этот сверхчеловеческий монстр сотворит в следующий раз? Я был быстр и силён, я был готов и мог предотвратить любое опасное действие, но я не вмешивался в эту необычную сцену, пока не возникла опасность.

Должен признаться, я был удивлён, когда заметил, что Нерания вместо того, чтобы направиться прямо к спящему радже, пошёл совсем в другую сторону. В конце концов, несчастный помышлял лишь о бегстве, а не об убийстве раджи. Но как он мог сбежать?
Единственный возможный способ выбраться на улицу без большого риска состоял в том, чтобы
подняться по лестнице на балкон и выйти через коридор, который
выходил на него, и таким образом попасть в руки британских солдат,
 расквартированных поблизости, которым могла прийти в голову мысль спрятать его; но
конечно, Нерания не могла подняться по этой длинной лестнице! Тем не менее он направился прямо к ним, используя следующий метод: он лёг на спину, направив нижнюю часть тела к лестнице; затем выгнул спину вверх, подтянув голову
Он немного наклонил голову и плечи вперёд, выпрямился, а затем продвинул нижнюю часть тела вперёд на расстояние, равное тому, на которое он вытянул голову, и повторял это снова и снова, каждый раз прогибая спину и не давая голове соскользнуть, прижимая её к полу. Его продвижение было трудным и медленным, но осмысленным, и, наконец, он добрался до подножия лестницы.

 Было очевидно, что его безумная цель — подняться по ней. Должно быть, в нём сильно желание
свободы! Он выпрямился во весь рост
Прислонившись к столбу, он посмотрел на огромную высоту, на которую ему предстояло взобраться, и вздохнул, но в его глазах не померк свет. Как он мог выполнить эту невыполнимую задачу?

 Его решение проблемы было очень простым, хотя и смелым и опасным, как и все остальные. Прислонившись к столбу, он позволил себе упасть по диагонали на нижнюю ступеньку, где он лежал, частично свисая, но в безопасности, на боку. Перевернувшись на спину, он пополз вперёд по ступеньке к перилам и выпрямился, опираясь на них
Он прислонился к столбу, как и в прошлый раз, упал и приземлился на
вторую ступеньку. Таким образом, с невероятным трудом он преодолел весь лестничный пролёт.

 Теперь, когда мне стало ясно, что Нерания не собирался нападать на раджу, тревога, которую я испытывал по этому поводу,
полностью рассеялась. То, что он уже совершил, было за пределами моего воображения. Сочувствие, которое я всегда испытывал к этому несчастному человеку, теперь сильно обострилось, и, хотя я понимал, что его шансы на спасение ничтожно малы, я
тем не менее, надеяться, что он добьется успеха. Любая помощь от меня,
однако, было невозможно; и это никогда не должно быть известно, что я
был свидетелем этого побега.

Неранья был теперь на балконе, и я смутно видел, как он, извиваясь, пробирается
к двери, которая вела на балкон. Наконец он
остановился и, извиваясь, принял вертикальное положение, опираясь на перила, в которых были
широкие отверстия между балясинами. Он стоял ко мне спиной, но медленно повернулся и посмотрел на меня и на коридор. На таком расстоянии я не могла разглядеть его черты, но он двигался так медленно, что
то, что он сделал, ещё до того, как полностью поднялся по лестнице,
красноречиво свидетельствовало о его крайнем изнеможении. Только отчаянная решимость могла
помочь ему дойти до конца, но он собрал последние силы. Он окинул взглядом
зал, а затем посмотрел вниз на раджу, который спал прямо под ним, на высоте
более двадцати футов. Он долго и пристально смотрел, опускаясь всё ниже и
ниже на перила. Внезапно,
к моему невероятному удивлению и ужасу, он провалился сквозь землю и
сбитый вниз со своего огромного роста! Я затаил дыхание, ожидая увидеть
его раздавленным на каменном полу внизу; но вместо этого он упал
прямо на грудь раджи, повалив его через койку на пол.
Я бросился вперед с громким криком о помощи, и тотчас же на
места катастрофы. С неописуемым ужасом я увидел, что
Neranya зубы были похоронены в Раджи горло! Я оторвал мерзавца
от себя, но кровь хлестала из артерий раджи, его грудь была раздавлена, и он задыхался в предсмертной агонии. Люди подбежали
Я вбежал в ужасе. Я повернулся к Неранье. Он лежал на спине, его лицо было ужасно измазано кровью. С самого начала он намеревался убить, а не сбежать, и он использовал единственный способ, которым можно было этого добиться. Я опустился на колени рядом с ним и увидел, что он тоже умирает; при падении у него была сломана спина. Он мило улыбнулся мне, и даже после смерти на его лице читалось торжество от
свершившейся мести.




«Вечный стилет»


Я поспешно послал за доктором Роуэллом, но он ещё не приехал,
и напряжение было ужасным. Мой юный друг лежал на своей кровати в
отеле, и я думал, что он умирает. Только украшенная драгоценными камнями рукоятка
ножа была видна у него на груди; лезвие было полностью вложено в ножны
в его теле.

"Вытащи это, старина", - взмолился страдалец побелевшими, вытянутыми
губами, его задыхающийся голос был едва ли менее удручающим, чем
неземной взгляд его глаз.

«Нет, Арнольд», — сказала я, взяв его за руку и нежно погладив по лбу. Возможно, это был инстинкт, возможно, я просто
знала анатомию, но я отказалась.

- Почему нет? Мне больно, - выдохнул он. Было жалко видеть, как он страдает, этот
сильный, здоровый, смелый, безрассудный молодой человек.

Вошел доктор Роуэлл - высокий, серьезный мужчина с седыми волосами. Он подошел к кровати
, и я указал на рукоятку ножа с большим ярким рубином на
конце и бриллиантами и изумрудами, причудливо чередующимися по бокам
. Врач вздрогнул. Он пощупал пульс Арнольда и посмотрел на него
озадаченно.

"Когда это было сделано?" спросил он.

"Около двадцати минут назад", - ответил я.

Врач направился к выходу, сделав мне знак следовать за ним.

— Остановитесь! — сказал Арнольд. Мы повиновались. — Вы хотите поговорить со мной? — спросил он.

"Да, — нерешительно ответил врач.

"Тогда говорите в моём присутствии, — сказал мой друг, — я ничего не боюсь." Это было сказано в его прежней властной манере, хотя он, должно быть, сильно страдал.

"Если вы настаиваете…"

"Я верю".

"Тогда, - сказал врач, - если у вас есть какие-то проблемы, которые нужно уладить, ими
следует заняться немедленно. Я ничего не могу для вас сделать".

"Как долго я смогу прожить?" - спросил Арнольд.

Врач задумчиво погладил свою седую бороду. "Это зависит от обстоятельств", - наконец сказал он.
"Если вынуть нож, вы можете прожить три минуты; если
Если вы позволите ему остаться, то, возможно, проживёте ещё час или два — не больше.

Арнольд даже не дрогнул.

"Спасибо, — сказал он, слабо улыбаясь, несмотря на боль, — мой друг заплатит вам. Мне нужно кое-что сделать. Пусть нож останется. — Он
посмотрел мне в глаза и, пожав мне руку, с нежностью сказал:
— И я тоже благодарю тебя, старина, за то, что ты его не вытащил.

Врач, движимый чувством такта, вышел из комнаты, сказав:
— Позвоните, если что-то изменится. Я буду в отеле. — Он
не успел далеко уйти, как развернулся и вернулся. — Простите, — сказал он, — но там
в отеле работает молодой хирург, который, как говорят, очень опытный человек.
Моя специальность - не хирургия, а медицина. Могу я позвонить ему?"

"Да", - с готовностью ответил я, но Арнольд улыбнулся и покачал головой. "Боюсь,
у нас не будет времени", - сказал он. Но я отказался прислушаться к нему и
распорядился, чтобы немедленно вызвали хирурга. Я писал по адресу
Диктовка Арнольда, когда двое мужчин вошли в комнату.

 В молодом хирурге было что-то нервное и уверенное, что
привлекло моё внимание. Его манеры, хоть и спокойные, были смелыми и
прямолинейными, а движения — уверенными и быстрыми. Этот молодой человек
он уже отличился при выполнении некоторых сложных операций
больничные лапаротомии, и он был в том жизнерадостном возрасте, когда амбиции
смотрят сквозь очки эксперимента. Доктор Рауль Энтрефорт был
Новичка звали. Он был креолом, маленьким и смуглым, и он путешествовал
и учился в Европе.

"Свободно говорить", - ахнул Арнольд, после того, как Доктор Entrefort сделал
экспертиза.

— Что вы думаете, доктор? — спросил Энтрефор у пожилого мужчины.

 — Я думаю, — ответил тот, — что лезвие ножа вошло в восходящую аорту примерно на два дюйма выше сердца. . Пока лезвие
если нож остаётся в ране, то кровопотеря сравнительно невелика, хотя, конечно, если бы нож был извлечён, сердце почти мгновенно остановилось бы через аортальную рану.

Тем временем Энтрефор ловко разрезал белую рубашку и майку и вскоре обнажил грудь. Он с большим интересом рассматривал украшенную драгоценными камнями рукоять.

— Вы исходите из предположения, доктор, — сказал он, — что это
оружие — нож.

— Конечно, — ответил доктор Роуэлл, улыбаясь, — а что ещё это может быть?

— Это и есть нож, — тихо вмешался Арнольд.

— Вы видели лезвие? — быстро спросил его Энтрефор.

"Видел — на мгновение."

Энтрефор бросил быстрый взгляд на доктора Роуэлла и прошептал: "Тогда это
_не_ самоубийство." Доктор Роуэлл выглядел озадаченным и ничего не сказал.

"Я должен с вами не согласиться, джентльмены," тихо заметил Энтрефор.
«Это не нож». Он очень внимательно осмотрел рукоятку. Лезвие не только было полностью скрыто внутри тела Арнольда, но и удар был нанесён с такой силой, что кожа вдавилась от гарды. «Тот факт, что это не нож, представляет собой очень любопытную
ряд фактов и непредвиденных обстоятельств, - продолжал Энтрефорт с поразительным
хладнокровием, - некоторые из которых, насколько мне известно, совершенно новы
в истории хирургии.

Насмешливое выражение, слегка удивленное и явно заинтересованное, появилось
на лице доктора Роуэлл. "Что это за оружие, доктор?" он спросил.

"Стилет".

Арнольд вздрогнул. Доктор Роуэлл, казалось, был сбит с толку. «Должен признаться, — сказал он, — что не знаю, чем отличаются эти колющие
орудия, будь то кинжалы, стилеты, палаши или охотничьи ножи».

 «За исключением стилета, — объяснил Энтрефор, — все они
оружие вы упоминаете иметь одно или два ребра, так что, вникнув в них
сократить свой путь. Стилет круглый, обычно около половины дюйма или
меньше в диаметре у гарды и сужается к острому концу. Он
проникает исключительно за счет раздвигания тканей во всех направлениях. Вы
поймете важность этого момента.

Доктор Роуэлл кивнул, заинтересованный больше, чем когда-либо.

— Откуда вы знаете, что это стилет, доктор Энтрефор? — спросил я.

 — Эти камни были обработаны итальянскими мастерами, — сказал он.
— и вставлены в Генуе.  Обратите внимание на оправу.  Она намного
шире и короче, чем гарда холодного оружия; на самом деле, она почти круглая. Этому оружию около четырёхсот лет, и оно стоило бы недорого — двадцать тысяч флоринов. Обратите также внимание на потемнение груди вашего друга в непосредственной близости от гарды; это указывает на то, что ткани были повреждены из-за давления «лезвия», если можно так выразиться.

«Какое отношение всё это имеет ко мне?» — спросил умирающий.

 «Возможно, самое прямое, а возможно, никакого. Это даёт вам единственный лучик надежды
в вашем отчаянном положении».

Глаза Арнольда заблестели, и он затаил дыхание. По его телу прошла дрожь, и я почувствовал её в руке, которую держал. Значит, жизнь была сладка для него, в конце концов, сладка для этого дикого сорвиголовы, который только что с таким спокойствием встретил смерть! Доктор Роуэлл, хотя и не выказывал признаков ревности, не мог скрыть недоверия.

— С вашего позволения, — сказал Энтрефор, обращаясь к Арнольду, — я сделаю всё, что в моих силах, чтобы спасти вашу жизнь.

— Можете, — сказал бедный мальчик.

— Но мне придётся причинить вам боль.

— Что ж.

— Возможно, очень сильную.

— Что ж.

«И даже если я добьюсь успеха (шанс один к тысяче), вы никогда не будете здоровы, и вам всегда будет грозить постоянная и ужасная опасность».

«Что ж».

Энтрефор написал записку и поспешно отправил её посыльным.

«А пока, — продолжил он, — ваша жизнь находится в непосредственной опасности из-за шока, и смерть может наступить через несколько минут или часов по этой причине». Займитесь без промедления всеми делами, которые требуют решения, и доктор
Роуэлл, — взглянув на этого джентльмена, — даст вам что-нибудь, чтобы взбодриться. Я говорю откровенно, потому что вижу, что вы необычайно стойкий человек. Я прав?

"Будьте предельно откровенны", - сказал Арнольд.

Доктор Роуэлл, очевидно, сбитый с толку своим циклоническим молодым коллегой, выписал
рецепт, который я отправил мальчику для заполнения. С неразумным рвением я
спросил Энтрефорта,--

"Нет ли опасности, что у меня отвалится челюсть?"

"Нет," ответил он, "есть это не достаточно обширной травмы
периферические нервы, чтобы вызвать травматический столбняк".

Я успокоился. Принесли лекарство доктора Роуэлла, и я принял дозу.
Затем врач и хирург удалились. Бедняга привёл себя в порядок. Когда всё было сделано, он спросил меня:

 «Что этот сумасшедший француз собирается со мной сделать?»

— Понятия не имею, потерпите.

Менее чем через час они вернулись, приведя с собой остроглазого высокого молодого человека, у которого в фартуке было несколько инструментов.
Очевидно, он не привык к подобным сценам, потому что смертельно побледнел, увидев жуткое зрелище на моей кровати.  С выпученными глазами и открытым ртом он начал пятиться к двери, заикаясь:

— Я… я не могу этого сделать.

— Чепуха, Ипполит! Не будь ребёнком. Да ладно тебе, это вопрос жизни и смерти!

— Но… посмотри на его глаза! Он умирает!

Арнольд улыбнулся. — Я ещё не умер, — выдохнул он.

— Я… прошу прощения, — сказал Ипполит.

Доктор Энтрефор дал взволнованному мужчине выпить бренди, а затем сказал:

«Хватит глупостей, мой мальчик; это нужно сделать. Джентльмены, позвольте мне представить вам мистера Ипполита, одного из самых оригинальных, изобретательных и умелых механиков в стране».

Ипполит, будучи скромным, покраснел и поклонился. Чтобы скрыть своё замешательство, он развернул свой фартук на столе, громко позвякивая инструментами.

"Мне нужно кое-что подготовить, прежде чем ты начнёшь, Ипполит, и
я хочу, чтобы ты наблюдал за мной, чтобы привыкнуть не только к виду
свежей крови, но и, что ещё хуже, её запах.

Ипполит вздрогнул. Энтрефор открыл ящик с хирургическими инструментами.

"А теперь, доктор, хлороформ, — сказал он доктору Роуэлу.

"Я не буду его принимать, — быстро вмешался больной. — Я хочу знать,
когда я умру.

— Очень хорошо, — сказал Энтрефор, — но у вас сейчас мало сил, чтобы сопротивляться.
 Однако мы можем попробовать обойтись без хлороформа.  Будет лучше, если вы сможете обойтись без него.  Постарайтесь лежать неподвижно, пока я буду резать.

 — Что вы собираетесь делать? — спросил Арнольд.

 — Спасать вашу жизнь, если получится.

 — Как?  Расскажите мне об этом.

"Тебе обязательно это знать?"

— Да.

 — Тогда хорошо. Острие стилета полностью прошло через аорту, которая представляет собой крупный сосуд, выходящий из сердца и несущий насыщенную кислородом кровь к артериям. Если я уберу оружие, кровь хлынет из двух отверстий в аорте, и вы скоро умрёте. Если бы это был нож, то разорванная ткань
растянулась бы, и кровь вытекла бы по обеим сторонам лезвия, что привело бы к смерти. Но ни капли крови не вытекло из аорты в грудную полость. Вот и всё
Итак, всё, что нам остаётся, — это позволить стилету навсегда остаться в аорте. Сразу возникает множество трудностей, и я не удивляюсь, что доктор Роуэлл смотрит на меня с удивлением и недоверием.

Этот джентльмен улыбнулся и покачал головой.

«Это отчаянный шаг, — продолжил Энтрефор, — и новый случай в хирургии, но это единственный шанс». Тот факт, что оружие это
туфли-это важный момент, - глупое оружие, но для нас благословением
сейчас. Если убийца был известен еще бы ей воспользовались----"

После употребления им существительного "убийца" и местоимения женского рода
«Она», — мы с Арнольдом резко вздрогнули, и я крикнула мужчине, чтобы он остановился.

"Пусть продолжает, — сказал Арнольд, который невероятным усилием воли взял себя в руки.

"Только не если тема болезненная, — сказал Энтрефор.

"Это не так, — возразил Арнольд. — Почему вы думаете, что удар нанесла женщина?

«Потому что, во-первых, ни один человек, способный на убийство, не стал бы использовать такое безвкусное и ценное оружие; во-вторых, ни один человек не был бы настолько глуп, чтобы носить с собой такую устаревшую и бесполезную вещь, как стилет, когда есть самое смертоносное и эффективное из всех колющих и режущих орудий —
«Боуи-нож» в наличии. Она тоже была сильной женщиной, потому что нужно хорошо владеть ножом, чтобы воткнуть его в грудную клетку, даже если он не попадёт в грудину и проскользнёт между рёбрами, потому что мышцы здесь твёрдые, а межрёберные промежутки узкие. Она была не только сильной, но и отчаянной женщиной».

 «Сойдёт», — сказал Арнольд. Он жестом попросил меня наклониться ближе. «Вы должны
присматривать за этим человеком, он слишком проницателен, он опасен».

«Тогда, — продолжил Энтрефор, — я расскажу вам, что я намерен сделать. Несомненно, возникнет воспаление аорты, которое, если оно продолжится,
это приведёт к смертельной аневризме из-за разрыва стенок аорты; но
мы надеемся, что с помощью вашей молодости и здоровья мы сможем это предотвратить.

"Ещё одна серьёзная трудность заключается в следующем: при каждом вдохе вся
грудная клетка (или костная структура грудной клетки) значительно расширяется. Аорта
остаётся неподвижной. Таким образом, вы увидите, что, поскольку ваша аорта и грудная клетка теперь жёстко закреплены друг относительно друга с помощью
штифта, при каждом вдохе грудная клетка вытягивает аорту вперёд примерно на полдюйма. Я уверен, что она делает это,
потому что нет никаких признаков того, что артериальная кровь попала в грудную полость; другими словами, отверстия двух аортальных ран крепко удерживают лезвие и не дают ему выскользнуть. Это очень удачное стечение обстоятельств, но какое-то время будет больно. Аорта, как вы, возможно, понимаете, будучи
приспособленной к движению при дыхании, тянет сердце
вперед и назад при каждом вашем вдохе; но этот орган, хотя
сейчас он, несомненно, сильно удивлен, привыкнет к своему новому
состоянию.

«Однако больше всего я боюсь образования тромба вокруг лезвия. Видите ли, наличие лезвия в аорте уже снизило пропускную способность этого сосуда. Поэтому тромб не обязательно должен быть очень большим, чтобы закупорить аорту, и, конечно, если это произойдёт, наступит смерть». Но тромб, если он образуется, может
отслоиться и продвинуться вперёд, в результате чего он может застрять в любой из многочисленных ветвей аорты и привести к более или менее серьёзным последствиям, возможно, к летальному исходу. Если, например, он закупорит
При повреждении правой или левой сонной артерии наступает атрофия одной из сторон
мозга и, как следствие, паралич половины тела; но со временем
возможно вторичное кровообращение с другой стороны мозга, что
восстанавливает здоровье.
Или тромб (который, перемещаясь из крупных артерий в более мелкие, неизбежно должен найти артерию, недостаточно крупную, чтобы нести его, и где-то застрять) может привести либо к ампутации одной из четырёх конечностей, либо застрять так глубоко в теле, что до него невозможно добраться
с ножом. Вы начинаете осознавать некоторые опасности, которые
вас поджидают.

Арнольд слегка улыбнулся.

"Но мы сделаем всё возможное, чтобы предотвратить образование тромба, —
продолжил Энтрефор. — Есть препараты, которые можно эффективно использовать.

"Есть ли ещё опасности?"

"Их много; некоторые из наиболее серьёзных не были упомянуты. Одна из них — вероятность того, что ткани аорты, давящие на оружие, ослабят хватку и позволят лезвию выскользнуть. Это приведёт к потере крови и смерти. Я не уверен, что хватка ослабла.
удерживается давлением тканей или адгезивными свойствами сыворотки, которая высвобождается при проколе. Однако я убеждён, что в любом случае эта связь легко нарушается и может разорваться в любой момент, поскольку она подвергается нескольким видам нагрузок. Каждый раз, когда сердце сокращается и нагнетает кровь в аорту, последняя немного расширяется, а затем сжимается, когда давление снижается. Любое необычное
физическое упражнение или волнение усиливает и учащает сердцебиение, а также
увеличивает нагрузку на соединение аорты с оружием. A
испуг, падение, прыжок, удар в грудь — любое из этих действий может настолько сильно потрясти сердце и аорту, что они разорвутся.

Энтрефор остановился.

"Это всё?" — спросил Арнольд.

"Нет, но разве этого недостаточно?"

"Более чем достаточно," — сказал Арнольд, и в его глазах внезапно появился опасный блеск. Прежде чем кто-либо из нас успел сообразить, отчаявшийся парень схватил
рукоятку стилета обеими руками, решительно намереваясь вытащить его и
умереть. Я не успел привести в движение ни одной мышцы, как Энтрефор,
с невероятной быстротой и
Энтрефорт быстро схватил Арнольда за запястья. Арнольд медленно ослабил хватку.

"Ну вот!" — успокаивающе сказал Энтрефорт. — "Это было неосторожно и
могло нарушить сцепление! Тебе нужно быть осторожнее."

Арнольд посмотрел на него с любопытством.

— Доктор Энтрефор, — тихо заметил он, — вы дьявол.

Глубоко поклонившись, Энтрефор ответил: «Вы оказываете мне слишком большую честь». Затем он прошептал своему пациенту: «Если вы сделаете _это_ — он указал на рукоять — я повешу _её_ за убийство».

Арнольд вздрогнул и поперхнулся, а на его лице отразился ужас.
Он убрал руки, взял одну из моих в свои, закинул руки на подушку над головой и, держа меня за руку, твёрдо сказал Энтрефору:

«Продолжайте свою работу».

«Подойдите ближе, Ипполит, — сказал Энтрефор, — и внимательно наблюдайте. Не будете ли вы так любезны помочь мне, доктор Роуэлл?» Этот джентльмен сидел в изумлённом молчании.

Рука Энтрефора была быстрой и уверенной, и он управлялся с ножом с
поразительной ловкостью. Сначала он сделал четыре равноотстоящих надреза
от гарды, прямо через кожу. Арнольд задержал дыхание и стиснул зубы
при первом надрезе, но вскоре взял себя в руки.
сам. Каждый разрез был около пяти сантиметров в длину. Ипполит содрогнулся и отвернул голову. Энтрефор, от которого ничего не ускользало, воскликнул:

 «Спокойно, Ипполит! Смотри!»

 Кожу быстро отогнули назад до границ разрезов. Должно быть, это было мучительно больно. Арнольд застонал, его руки были влажными и холодными. Нож погрузился в плоть, с которой была снята кожа, и кровь хлынула
обильно; доктор Роуэлл держал губку. Острый нож быстро работал. Удивительное самообладание Арнольда
давало трещину. Он крепко сжимал мою руку; его глаза блестели; разум
его помутился.
слабел. Почти в одно мгновение плоть была срезана до самых
костей, которые теперь были обнажены, - двух ребер и грудины. Несколько быстрых
ассорти выбил оружие между охранником и ребер.

"На работу, Ипполит--быстро!"

Машинист, видимо, тренировал до того как он пришел. Тонкими,
длинными пальцами, которые поначалу дрожали, он с предельной точностью
выбрал нужные инструменты, быстро измерил оружие и расчищенное вокруг него
пространство и начал подгонять детали странной маленькой машины. Арнольд
с любопытством наблюдал за ним.

- Что... - начал было он, но замолчал; его лицо покрылось еще большей бледностью.
руки расслабились, веки опустились.

- Слава богу! - воскликнул Энтрефор. - Он потерял сознание... Теперь он не сможет нас остановить
. Быстрее, Ипполит!

Машинист прикрепил странный маленький механизм к рукоятке
оружия, взял стилет в левую руку, а правой начал
совершать резкие, быстрые движения вперёд и назад.

"Поторопись, Ипполит!" — поторопил его Энтрефор.

"Металл очень твёрдый."

"Режет?"

"Я ничего не вижу из-за крови."

В следующий момент что-то щелкнуло. Ипполит вздрогнул; он был очень
Он занервничал. Он убрал маленький станок.

"Металл очень твёрдый, — сказал он, — пилы ломаются."

Он настроил другую маленькую пилу и продолжил работу. Через некоторое время он
взял рукоятку стилета и положил её на стол. Он отрезал её, оставив лезвие внутри тела Арнольда.

"Отлично, Ипполит!" - воскликнул Энтрефор. Через минуту он закрыл от посторонних глаз
блестящий конец лезвия, стянув лоскуты кожи
и прочно пришив их.

Арнольд пришел в сознание и взглянул на свою грудь. Он
казался озадаченным. "Где оружие?" он спросил.

— Вот его часть, — ответил Энтрефор, поднимая рукоятку.

 — А лезвие… —

 — Это неотъемлемая часть вашего внутреннего механизма. Арнольд
молчал.  — Его пришлось отрезать, — продолжил Энтрефор, — не только
потому, что оно доставляло бы неудобства и было нежелательным
украшением, но и потому, что было желательно исключить всякую
возможность его извлечения. Арнольд ничего не сказал. — Вот рецепт, — сказал Энтрефор, — принимайте лекарство
согласно инструкции в течение следующих пяти лет без перерыва.

 — Зачем? Я вижу, что оно содержит соляную кислоту.

 — Если понадобится, я объясню вам через пять лет.

«Если я буду жив».

«Если ты будешь жив».

Арнольд притянул меня к себе и прошептал: «Скажи ей, чтобы она немедленно улетала;
этот человек может причинить ей неприятности».

Был ли когда-нибудь более великодушный человек?

 * * * * *

Мне показалось, что я узнал худое, бледное, оживлённое лицо среди
пассажиров, покидавших австралийский пароход, который только что прибыл в Сан-Франциско.

«Доктор Энтрефор!» — воскликнула я.

«Ах!» — сказал он, вглядываясь в моё лицо и хватая меня за руку. — «Теперь я тебя знаю, но ты изменилась. Ты помнишь, что меня позвали?»
сразу после того, как я провёл ту безумную операцию на вашем друге.
Следующие четыре года я провёл в Индии, Китае, Тибете,
Сибири, Южных морях и бог знает где ещё. Но разве это не был
самый абсурдный, безрассудный эксперимент, который я провёл на вашем друге!
И всё же это было лучшее, что я мог сделать. Я давно отказался от всей этой
чуши. Это лучше, причин больше, чем одна, пусть
умереть сразу. Бедняга! он переносил так мужественно! Он страдал
потом? Как долго он живет? Неделю... может быть, месяц?

- Он все еще жив.

- Что? - изумленно воскликнул Энтрефор.

— Он действительно здесь, в этом городе.

 — Невероятно!

 — Это правда; вы его увидите.

 — Но расскажите мне о нём сейчас! — воскликнул хирург, и его
любопытные глаза заблестели тем особым светом, который я видел в них
в ночь операции. — Он регулярно принимал лекарство, которое я
прописал?

 — Да. Что ж, перемена в нём по сравнению с тем, каким он был до
операции, шокирует. Представьте себе молодого сорвиголову двадцати двух лет,
который не боялся ни опасностей, ни смерти, ни даже простуды, а теперь
это жалкий, трусливый человек, по-видимому, старик, который с жалким
нежность, страх, что в любой момент что-то может случиться и порвать
стенки его аорты, как лезвие стилета; убеждённый
ипохондрик, раздражительный, меланхоличный, крайне несчастный. Он
держится в четырёх стенах, насколько это возможно, избегая любых
волнений и физических нагрузок, и даже не читает ничего захватывающего.
Постоянная опасность лишила его последних остатков мужественности и
превратила в жалкое подобие человека. Неужели с ним ничего нельзя
сделать?

— Возможно. Но он не обращался к врачу?

 — Ни разу; он боялся, что ему сообщат худшее.

"Давайте немедленно найдем его. А, вот и моя жена идет мне навстречу! Она
Прибыла другим пароходом".

Я сразу узнал ее и был вне себя от изумления.

- Очаровательная женщина, - сказал Энтрефор. - Она вам понравится. Мы поженились
три года назад в Бомбее. Она принадлежит к знатной итальянской семье и
много путешествовала.

Он познакомил нас. К моему невыразимому облегчению, она не помнила ни моего имени, ни моего лица. Должно быть, я показался ей странным, но я не мог оставаться совершенно равнодушным. Мы пошли в комнаты Арнольда, и я очень боялся. Я оставил её в приёмной и
Энтрефорт внутри. Арнольд был слишком поглощен собственными проблемами
чтобы испытывать опасное возбуждение от встречи с Энтрефортом, которого он приветствовал с
равнодушным гостеприимством.

"Но я слышал женский голос", - сказал он. — Это звучит... — Он осекся и, прежде чем я успел его остановить, вышел в приёмную. Там он столкнулся лицом к лицу с прекрасной авантюристкой — не кем иной, как женой Энтрефорта, — которая четыре года назад в отчаянии вонзила стилет в Арнольда в отеле, потому что он отказался жениться на ней. Они узнали друг друга.
Они мгновенно переглянулись и побледнели, но она, будучи сообразительнее, сразу же взяла себя в руки и подошла к нему с улыбкой и протянутой рукой. Он отступил назад, его лицо исказилось от страха.

"О!" — выдохнул он, — "волнение, потрясение — из-за них лезвие выскользнуло! Кровь хлещет из раны открываю, - жжет,-я умираю!
и он упал в мои объятия и мгновенно испустил дух.

Вскрытие выявило удивительный факт, что в его грудной клетке вообще не было лезвия
оно было постепенно уничтожено соляной кислотой
, которую Entrefort прописал именно для этой цели, и
перфорации в аорте постепенно закрылись по мере истощения
лезвия и долгое время были полностью заживлены. Все его жизненные
органы звук. Мой бедный друг, когда-то такой безрассудный и храбрый, умер
просто из-за детского и необоснованного страха, а женщина невольно
осуществила свою месть.




Из-за бутылки абсента


Артур Кимберлин, молодой человек с очень сильным характером, однажды дождливым вечером оказался в Сан-Франциско в полном одиночестве. Его сердце разрывалось от горя, потому что он испытывал мучительный голод, который доводит физические страдания до высшей точки, не нарушая при этом умственные функции. У него не осталось ничего, что он мог бы заложить, чтобы купить хоть что-нибудь съестное; и даже в этом случае он снял с себя всю одежду, кроме той, которую вынудило его оставить чувство приличия. Поэтому
Холод охватил его и в сочетании с голодом усугубил его страдания. Он был рождён и воспитан как джентльмен, и ему не хватало смелости просить милостыню и умения воровать. Если бы с ним не случилось нечто экстраординарное, он либо утонул бы в заливе в течение суток, либо умер бы от пневмонии на улице. Он провёл семьдесят часов без еды, и его душевное
отчаяние довело его до предела в борьбе с физическими потребностями,
которые отнимали у него силы, так что теперь он был бледен, слаб и
пошатываясь, он искал утешения в ароматах, которые поднимались из подвальных кухонь ресторанов на
Маркет-стрит, больше заботясь о том, чтобы уловить их, чем о том, чтобы укрыться от дождя. У него стучали зубы; он ковылял, согнувшись, и тяжело дышал. Он был слишком отчаявшимся, чтобы проклинать свою судьбу, — он мог только мечтать о еде. Он не мог рассуждать; он не мог понять, что десять тысяч рук с радостью накормили бы его;
он мог думать только о снедавшем его голоде и о еде, которая
могла бы подарить ему тепло и счастье.

Добравшись до Мейсон-стрит, он увидел ресторан чуть дальше по этой улице и направился туда, перейдя улицу наискосок. Он остановился у витрины и уставился на толстые стейки, покрытые жиром; на большие устрицы, лежащие на льду; на ломти ветчины размером с его шляпу; на целых жареных цыплят, коричневых и сочных. Он стиснул зубы, застонал и побрёл дальше.

В нескольких шагах от него находился питейный зал, с одной стороны которого была
дверь с надписью «Вход для членов семьи». В проёме двери (которая была закрыта) стоял мужчина. Несмотря на
охваченный агонией, Кимберлин увидел в лице этого человека нечто такое, что ужаснуло и
очаровало его. Была ночь, и свет поблизости был тусклым;
но было очевидно, что незнакомец имел облик которого
персонаж сам он, должно быть, невежественный. Возможно, это был
невыразимой тоской, что обрушилась на основе симпатий Kimberlin это.
Молодой человек неуверенно остановился и уставился на незнакомца. Сначала его не было видно, потому что незнакомец смотрел прямо на улицу с
необычайной сосредоточенностью, и его лицо было смертельно бледным
Это придало странности неподвижности его взгляда. Затем он обратил внимание на
молодого человека.

"А," — сказал он медленно и с особой отчётливостью, — "дождь застал и вас без плаща и зонта! Встаньте в этот дверной проём — здесь хватит места для двоих."

Голос был незлым, но в нём чувствовалась пугающая твёрдость. Это было
первое слово, обращённое к страдальцу с тех пор, как его одолел голод, и то, что с ним заговорили и хоть как-то позаботились о нём, приободрило его. Он вошёл в амбразуру и встал рядом с незнакомцем, который тут же снова уставился в одну точку.
ничего, через дорогу. Но в настоящее время незнакомец зашевелился сам
снова.

"Возможно, дождь надолго, - сказал он, - мне холодно, и я замечаю, что вы
дрожат. Давайте зайдем внутрь и возьмем что-нибудь выпить.

Он открыл дверь, и Кимберлин последовала за ним, надежда начала согревать его.
рука на его сердце. Бледный незнакомец провел меня в одну из
маленьких частных кабинок, которыми было обставлено это место. Прежде чем
сесть, он сунул руку в карман и достал пачку банкнот.

 «Ты моложе меня, — сказал он, — не хочешь сходить в бар и купить
Бутылку абсента и принесите графин с водой и несколько стаканов. Я не хочу, чтобы ко мне подходили официанты. Вот двадцатидолларовая купюра.

Кимберлин взял купюру и направился по коридору к бару. Он крепко сжал деньги в ладони; они были тёплыми и
удобными, и от них по руке побежали приятные мурашки. Сколько
прекрасных горячих блюд можно было купить на эти деньги? Он крепче сжал его и
заколебался. Ему показалось, что он почувствовал запах жареного стейка с маленькими
грибочками и растопленным маслом в дымящейся тарелке. Он остановился и посмотрел
Он повернулся к двери кабинки. Он увидел, что незнакомец закрыл её. Он мог пройти мимо, выскользнуть за дверь и купить что-нибудь поесть. Он повернулся и пошёл, но трусость (у этого есть и другие названия) взяла верх над его решимостью, и он направился прямо к бару и сделал заказ. Это было так необычно, что человек, который его обслуживал, пристально посмотрел на него.

— Вы же не собираетесь выпить всё это, не так ли? — спросил он.

 — У меня друзья в ложе, — ответил Кимберлин, — и мы хотим выпить
спокойно и без помех. Мы в седьмом ряду.

 — О, прошу прощения. Всё в порядке, — сказал мужчина.

Когда Кимберлин вернулся с выпивкой, его шаг стал намного увереннее и твёрже. Он открыл дверь кабинки. Незнакомец сидел у маленького столика, уставившись в противоположную стену, как и на другой стороне улицы. На нём была широкополая шляпа с опущенными полями. Только после того, как Кимберлин поставил бутылку, графин и
стаканы на стол и сел напротив незнакомца, в поле его зрения,
бледный мужчина заметил его.

"О! Вы принесли это? Как любезно с вашей стороны! А теперь, пожалуйста, заприте дверь.

Кимберлин сунул сдачу в карман и уже собирался достать её, когда незнакомец сказал:

"Оставь сдачу себе. Она тебе понадобится, потому что я собираюсь вернуть её таким образом, который может тебя заинтересовать. Давай сначала выпьем, а потом я всё объясню."

Бледный мужчина смешал два бокала абсента с водой, и они выпили.
Кимберлин, человек неопытный, никогда раньше не пробовал этот напиток и счел его резким и неприятным, но, едва он попал ему в желудок, как начал согревать его и вызвал восхитительное ощущение.

— Это пойдёт нам на пользу, — сказал незнакомец, — сейчас мы выпьем ещё.
 А пока, ты знаешь, как бросать кости?

 Кимберлин робко признался, что не знает.

"Я так и думал. Что ж, пожалуйста, сходи в бар и принеси коробку для костей. Я бы позвонил, но не хочу, чтобы приходили официанты.

Кимберлин принёс коробку, снова запер дверь, и игра началась.
 Это была не одна из простых старых игр, а сложная, в которой
судейство, как и случайность, играли свою роль.  После одной-двух игр без
ставок незнакомец сказал:

«Теперь вы, кажется, понимаете. Очень хорошо, я покажу вам, что вы не понимаете. Сейчас мы сыграем в покер на доллар, и таким образом я выиграю деньги, которые вы получили в качестве сдачи. В противном случае я бы вас ограбил, а я полагаю, что вы не можете позволить себе проиграть. Я не хотел вас обидеть. Я прямолинейный человек, но я предпочитаю честность вежливости. Я просто хочу немного развлечься, а вы так добры, что я уверен, вы не будете возражать.

 — Напротив, — ответил Кимберлин, — мне это понравится.

 — Очень хорошо, но давайте выпьем ещё по бокалу, прежде чем начнём. Кажется, я замёрз.

Они снова выпили, и на этот раз голодающий принял свой напиток с
удовольствием — по крайней мере, что-то попало ему в желудок, согрело и
привело его в восторг.

Ставка была по доллару с каждого. Кимберлин выиграл. Бледный незнакомец мрачно улыбнулся
и начал новую игру. И снова Кимберлин выиграл. Тогда незнакомец
сдвинул шляпу на затылок и устремил неподвижный взгляд на своего
противника, продолжая улыбаться. Увидев бледное лицо незнакомца, Кимберлин
был потрясён больше, чем когда-либо. Он начал обретать
определённое самообладание и непринуждённость, и его изумление перед этим необычным человеком
Интерес к приключению начал ослабевать, когда этот новый случай снова привёл его в замешательство. Его встревожило необычное выражение лица незнакомца. Никогда ещё он не видел на лице живого существа такой смертельной бледности. Лицо было не просто бледным, оно было белым. Абсент обострил наблюдательность Кимберлина, и, заметив, что незнакомец рассеянно пытается погладить несуществующую бороду, он подумал, что бледность лица может быть вызвана
из-за того, что недавно он сбрил бороду. Помимо бледности, на лице были глубокие и резкие морщины, которые при электрическом свете были очень заметны. За исключением пристального взгляда и редкой жёсткой улыбки, которая казалась неуместной на таком лице, выражение было как у камня, вырезанного неискусной рукой. Глаза были чёрными, но тяжёлыми, нижняя губа была фиолетовой, руки были тонкими, белыми и изящными, на них выступали тёмные вены.
Незнакомец сдвинул шляпу на затылок.

"Вам повезло," — сказал он. —"Давайте выпьем ещё по одной. Здесь есть
Ничто так не обостряет ум, как абсент, и я вижу, что мы с вами
сыграем в восхитительную игру.

После выпивки игра продолжилась. Кимберлин выигрывал с самого начала,
редко проигрывая. Он был очень взволнован. Его глаза блестели,
щёки раскраснелись. Незнакомец, исчерпав пачку банкнот, которую
он достал первым, достал другую, гораздо большую и более крупного
размера. В колоде было несколько тысяч долларов.
В правой руке у Кимберлина был выигрыш — что-то около двухсот
долларов. Ставки были повышены, и игра быстро пошла своим чередом. Еще
Выпили. Затем удача повернулась лицом к незнакомцу, и он легко выиграл. Деньги вернулись к Кимберлину, потому что теперь он играл со всей
возможной осмотрительностью и мастерством. Лишь однажды ему пришло в голову
подумать, что он будет делать с деньгами, если выиграет, но чувство
чести подсказало ему, что они должны достаться незнакомцу.

К этому времени абсент настолько обострил чувства Кимберлина, что
временное удовлетворение, которое он принёс его голоду,
прошло, и физические страдания вернулись с удвоенной силой.
Разве он не мог заказать ужин на свои деньги? Нет, об этом не могло быть и речи, и незнакомец ничего не сказал о еде. Кимберлин
продолжал играть, а голод проявлялся в виде острых болей, которые пронзали его, заставляя корчиться и скрежетать зубами. Незнакомец не обращал на это внимания, потому что был полностью поглощён игрой. Он казался озадаченным и растерянным. Он играл очень осторожно, тщательно обдумывая каждый бросок. Теперь они не разговаривали. Время от времени они пили, а кости продолжали
Деньги продолжали накапливаться в руке Кимберлина.

Бледный мужчина начал вести себя странно.  Иногда он вздрагивал и
запрокидывал голову, словно прислушиваясь.  На мгновение его взгляд
становился острым и вспыхивал, а затем снова тяжелел. Не раз
Кимберлин, который теперь начал подозревать, что его противник был каким-то монстром, видел, как по его лицу пробегала жуткая гримаса, и черты его на короткое время застывали в странной гримасе. Однако было заметно, что он постепенно
погружаясь все глубже и глубже в состояние апатии. Время от времени он
поднимал глаза на лицо Кимберлина после того, как молодой человек делал
удивительно удачный бросок, и не сводил с него взгляда с такой
твердостью, что молодой человек трепетал.

Незнакомец достал еще одну пачку банкнот, когда закончилась вторая,
и эта имела ценность во много раз большую, чем все остальные вместе взятые.
Ставки были подняты до тысячи долларов за игру, и все равно Кимберлин
выиграла. Наконец пришло время, когда незнакомец собрался с силами для последнего
усилия. Немного запинаясь, но очень внятно и тихо, он заговорил:
—

"Вы выиграли семьдесят четыре тысячи долларов, и это ровно та сумма, которая у меня осталась. Мы играли несколько часов. Я устал, и, полагаю, вы тоже. Давайте закончим игру. Теперь каждый поставит на кон всё, что у него есть, и проведёт финальную игру."

Кимберлин без колебаний согласился. На столе выросла внушительная стопка банкнот. Кимберлин бросил, и в коробке осталась только одна комбинация, которая могла бы его обыграть; такая комбинация выпадает раз в десять тысяч раз. Сердце голодающего бешено заколотилось, когда незнакомец раздражённо поднял коробку.
обдумывание. Прошло много времени, прежде чем он бросил. Он провел свои
комбинации и закончил победой над своим противником. Он долго сидел, глядя на
кости, а затем медленно откинулся на спинку стула, устроился
поудобнее, поднял глаза на Кимберлина и устремил на него этот
неземной взгляд. Он не сказал ни слова; его лице, содержащиеся не
след эмоций или интеллекта. Он просто смотрел. Невозможно долго держать глаза открытыми, не моргая, но незнакомец смог. Он сидел
так неподвижно, что Кимберлин начала мучиться.

"Я сейчас уйду", - сказал он незнакомцу, сказал, что когда он не
Cent и был очень голоден.

Незнакомец ничего не ответил, но не отвел взгляда; и под этим
пристальным взглядом молодой человек в ужасе откинулся на спинку стула. Он стал
известно, что двое мужчин осторожно говорят в соседней кабинке. Как
теперь там стояла гробовая в своем молчании, он слушал, и это
то, что он услышал:

— Да, его видели, когда он сворачивал на эту улицу около трёх часов назад.

 — И он побрился?

 — Должно быть, да, а если мужчина сбривает бороду, это сильно меняет его.

— Но, возможно, это был не он.

 — Верно, но его крайняя бледность привлекла внимание. Вы знаете, что в последнее время у него были проблемы с сердцем, и это серьёзно повлияло на него.

 — Да, но его прежние навыки никуда не делись. Это самое дерзкое ограбление банка, которое мы когда-либо здесь совершали. Сто сорок восемь тысяч долларов — только подумайте! Сколько времени прошло с тех пор, как его выпустили из
«Джолиета»?

«Восемь лет. За это время он отрастил бороду и жил, играя в кости с
людьми, которые думали, что смогут его разоблачить, если он их обманет; но это невозможно. Ни один человек не может выиграть.
из игры с ним. Его, очевидно, здесь нет; давайте поищем дальше.

Затем двое мужчин чокнулись бокалами и вышли.

 Игроки в кости — бледный и измождённый — сидели, глядя друг на друга, а между ними лежала стопка из ста сорока восьми тысяч долларов. Победитель не сделал ни единого движения, чтобы взять деньги; он просто сидел и смотрел на Кимберлина, совершенно не обращая внимания на разговор в соседней комнате. Его невозмутимость поражала, его абсолютное
спокойствие ужасало.

 Кимберлин начал дрожать от лихорадки.  Холодный, пристальный взгляд
Незнакомец пробрал его до костей. Не в силах больше выносить этот
неподвижный взгляд, Кимберлин отошёл в сторону и с удивлением обнаружил, что
глаза бледного мужчины не последовали за ним, а остались прикованными к тому
месту, где он сидел, или, скорее, к стене позади него. Молодого человека охватил
ужас. Он боялся издать хоть звук. В баре были слышны мужские голоса, и
страдальцу казалось, что он слышит, как кто-то шепчется и крадётся по коридору за его кабинкой. Он налил себе немного абсента, наблюдая
Его странный собеседник всё это время пил в одиночестве и незаметно. Он сделал большой глоток, и это произвело на него странное впечатление: он почувствовал, как его сердце забилось с пугающей силой и быстротой, а дыхание стало затруднённым. Но голод никуда не делся, и из-за этого, а также из-за абсента ему показалось, что желудочные кислоты разрушают его, переваривая его желудок. Он наклонился вперёд и прошептал что-то незнакомцу, но тот не обратил на него внимания. Одна из рук мужчины лежала на столе; Кимберлин
положил свою руку на неё, а затем в ужасе отдёрнул её — рука была холодной, как камень.

Деньги не должны были лежать там, на виду. Кимберлин сложил их в аккуратные пачки,
то и дело украдкой поглядывая на своего неподвижного спутника и
_смертельно боясь, что тот пошевелится_! Затем он откинулся назад и стал ждать.
Смертельное очарование побудило его вернуться на прежнее место,
чтобы оказаться лицом к лицу с незнакомцем. И
они сидели и смотрели друг на друга.

Кимберлин почувствовал, что его дыхание стало тяжелее, а сердцебиение —
слабее, но эти ощущения успокаивали его, уменьшая тревогу
и смягчая муки голода. Он становился всё больше и больше
Он устроился поудобнее и зевнул. Если бы он осмелился, то, возможно, уснул бы.

 Внезапно яркий свет ослепил его и заставил вскочить на ноги. Его ударили по голове или пронзили сердце? Нет, он был цел и невредим. Бледный незнакомец по-прежнему сидел неподвижно, уставившись в пустоту, но Кимберлин больше его не боялся. Напротив, необычайная бодрость духа и эластичность тела
позволяли ему чувствовать себя безрассудным и смелым. Его прежняя робость и
сомнения исчезли, и он чувствовал себя готовым к любому приключению. Без
Поколебавшись, он собрал деньги и рассовал их по карманам.

 «Я буду дураком, если стану голодать, — сказал он себе, — когда у меня в руках столько денег».

 Осторожно, как вор, он отпер дверь, вышел, запер её и смело, с высоко поднятой головой, вышел на улицу. К своему удивлению, он обнаружил, что в городе царит суматоха раннего вечера,
но небо было ясным. Ему стало ясно, что он пробыл в салуне не так долго, как предполагал. Он шёл по улице, совершенно не беспокоясь о подстерегавших его опасностях, и тихо смеялся
но с радостью. Разве он не поел бы сейчас — а, разве нет? Да он мог бы
купить дюжину ресторанов! И не только это, он бы прочёсывал город в поисках голодных людей и кормил их самыми жирными стейками, самыми сочными жаркими и самыми большими устрицами, которые только мог бы достать в городе. Что касается его самого, то сначала он должен был поесть; после этого он бы открыл большой ресторан, где бесплатно кормил бы других голодных смертных. Да, он
сначала поел бы; если бы захотел, он бы ел, пока не лопнул. В каком
месте он мог бы найти достаточно, чтобы утолить свой голод? Мог бы
проживет ли он достаточно долго, чтобы на ужин ему зарезали и целиком зажарили быка? Помимо быка, он заказал бы две дюжины жареных цыплят, пятьдесят дюжин устриц, дюжину крабов, десять дюжин яиц, десять ветчин, восемь поросят, двадцать диких уток, пятнадцать видов рыбы, восемь салатов, по четыре дюжины бутылок кларета, бургундского и шампанского; на десерт — восемь сливовых пудингов, а также бушелей орехов, мороженого и сладостей. Чтобы приготовить такое блюдо, потребуется время, и если бы он мог дожить до того момента, когда оно будет готово,
Это было бы гораздо лучше, чем портить себе аппетит дюжиной или двумя обычными порциями. Он думал, что сможет прожить так долго, потому что чувствовал себя удивительно сильным и бодрым. Никогда в жизни он не ходил с такой лёгкостью и грацией; его ноги едва касались земли — он бежал и прыгал. Ему было приятно дразнить свой голод, потому что так он ещё сильнее насладится пиром. О, как бы они удивились, когда он отдаст приказ, как бы комично они отпрянули назад, как бы они удивились, когда он бросит несколько
тысячи долларов на прилавке и скажите им, чтобы они забрали свои деньги, а сдачу оставили себе! На самом деле, стоило быть таким голодным, потому что тогда еда становилась невообразимой роскошью. И не стоит слишком торопиться есть, когда ты так голоден, — это отвратительно. Как много радости в жизни теряют богатые люди, отказываясь от еды до того, как проголодаются, — до того, как проживут три дня и три ночи без еды! И как это мужественно, и какой самоконтроль это демонстрирует,
когда можно пренебречь голодом, если в руках у тебя ослепительное богатство.
В кармане пусто, а в каждом ресторане открыта дверь! Быть голодным без денег — это отчаяние; быть голодным с набитым до отказа карманом — это возвышенно! Несомненно, единственное истинное блаженство — это когда ты умираешь от голода в присутствии изобилия еды, которую ты мог бы взять, а потом набить живот и долго спать.

 Голодающий бедняк, размышляющий таким образом, всё ещё не прикасается к еде. Он чувствовал,
что растёт, а люди, которых он встречал, становились карликами.
 Улицы расширялись, звёзды становились солнцами и гасили электрические
огни, а самые пьянящие ароматы и самая нежная музыка наполняли
в воздух. Крича, смеясь и напевая, Кимберлин присоединился к общему хору,
пронёсшемуся над городом, а затем...

 * * * * *

 Два детектива, которые выследили знаменитого грабителя банков в салуне
на Мейсон-стрит, где Кимберлин встретил незнакомца с бледным лицом,
покинули салун, но, не сумев продолжить расследование,
в конце концов вернулись. Они обнаружили, что дверь кабинки № 7 заперта. Постучав и позвав и не получив ответа, они распахнули дверь и увидели двух мужчин — одного средних лет, а другого очень
Молодые люди сидели совершенно неподвижно и самым странным образом смотрели друг на друга через стол. Между ними лежала большая стопка денег, аккуратно сложенная в пачки. Рядом стояли пустая бутылка из-под абсента, кувшин с водой, стаканы и коробка для игральных костей, в которой лежали кости, брошенные старшим мужчиной. Один из детективов направил на старшего мужчину револьвер и скомандовал:

— Поднимите руки!

Но бросавший кости не обратил на них внимания. Детективы переглянулись. Они вгляделись в лица двух мужчин и
затем они обнаружили, что оба были мертвы.




Узник подземелья


После того, как Совет директоров государственных тюрем, заседавший в
тюрьме, выслушал и рассмотрел жалобы и прошения нескольких
заключённых, начальник тюрьмы объявил, что все, кто хотел
выступить, были выслушаны. После этого на лицах директоров
появилось тревожное и обеспокоенное выражение, которое с каждой
минутой становилось всё более заметным. Председатель — нервный, энергичный, резкий, проницательный
человек — взглянул на клочок бумаги, который держал в руке, и сказал начальнику тюрьмы:

"Пошлите охранника за заключённым № 14 208."

Начальник тюрьмы вздрогнул и слегка побледнел. Несколько сбитый с толку, он
запинаясь ответил: "Ну, он не выразил желания предстать перед
вами".

"Тем не менее, вы немедленно пошлете за ним", - ответил председатель.

Начальник тюрьмы сдержанно поклонился и приказал охраннику привести осужденного.
Затем, повернувшись к председателю, он сказал,--

«Я не знаю, с какой целью вы вызвали этого человека, но, конечно, я не возражаю. Однако я хочу сделать заявление относительно него до того, как он появится».

 «Когда мы потребуем от вас заявление, — холодно ответил председатель, — вы сможете его сделать».

Начальник тюрьмы откинулся на спинку стула. Он был высоким, красивым мужчиной,
благородным и умным, с добрым лицом. Обычно он был хладнокровным, смелым и сдержанным, но сейчас не мог скрыть сильного
чувства, похожего на страх. В комнате воцарилась тяжёлая тишина, которую нарушал только официальный стенографист, затачивавший карандаши. Случайный луч заходящего солнца проник в комнату между краем занавески и створкой окна и упал на стул, предназначенный для заключённого. Встревоженные глаза
Взгляд надзирателя наконец остановился на этой балке. Председатель, не обращаясь ни к кому конкретно, заметил:

 «Есть способы узнать, что происходит в тюрьме, без помощи надзирателя или заключённых».

 В этот момент появился надзиратель с заключённым, который с трудом и
мучительно тащился, волоча по полу тяжёлый железный шар, прикованный к его лодыжкам. Ему было около
сорока пяти лет. Несомненно, когда-то он был человеком необычайной
физической силы, потому что под желтоватой кожей виднелся мощный скелет
кожа, покрывавшая его исхудавшее тело. Его бледность была необычной и
ужасающей. Отчасти она была вызвана болезнью, а отчасти чем-то похуже;
и именно этим чем-то объяснялись его дряблые мышцы
и явная слабость.

 Не было времени подготовить его к представлению совету. Как
следствие, его босые ноги торчали из-под разлезшихся ботинок;
Грязный тюремный костюм, в который было облачено его исхудавшее тело, был
потрёпанным и рваным; его волосы, недавно подстриженные по тюремной моде,
были непокорно торчащими, как щетина.
а его борода, которая, как и волосы, была сильно посеребрена сединой, не брилась уже несколько недель. Эти особенности его внешности в сочетании с очень своеобразным выражением лица создавали необычную картину. Трудно описать это почти неземное выражение.
 В нём сочеталась некая сдерживаемая свирепость и несгибаемая целеустремлённость, которая лежала на нём, как железная маска. Его глаза были голодными и
жадными; они были его живой частью и сияли из-под косматых бровей. У него был массивный лоб и красивая голова
Его пропорции, квадратная и сильная челюсть, а также тонкий высокий нос выдавали
в нём потомка, который, должно быть, оставил свой след в каком-то уголке
мира в какой-то исторический период. Он преждевременно состарился; это было заметно по его седым волосам и необычайно глубоким морщинам на лбу, в уголках глаз и рта.

Ввалившись, шатаясь, в комнату, изнемогая от усталости после ходьбы
и переноски железного шара, он жадно огляделся, как медведь,
которого загнали на задние лапы гончие. Его взгляд скользил так быстро и
Он бессмысленно переводил взгляд с одного лица на другое, и у него не было времени составить представление о присутствующих, пока его быстрые глаза не остановились на лице надзирателя. Мгновение спустя он вытянул шею, его губы приоткрылись и посинели, морщины вокруг рта и глаз углубились, тело напряглось, а дыхание остановилось. Это зловещее и ужасное выражение лица — тем более ужасное, что он сам его не осознавал, — исчезло только тогда, когда председатель резко скомандовал: «Сядь на место».

Заключённый вздрогнул, как от удара, и отвел взгляд
на председателя. Он сделал глубокий вдох, который сопровождался хрипом и
скрежетом, когда воздух проходил через его грудь. На его лице отразилась мучительная боль. Он уронил мяч, который с громким звуком ударился об пол, и его длинные костлявые пальцы вцепились в полосатую рубашку на груди. Он застонал и упал бы на пол, если бы охранник не подхватил его и не удержал в вертикальном положении. Через мгновение всё было
кончено, и он, обессилев от усталости, рухнул в кресло.
Он сидел, сознавая происходящее и сохраняя рассудок, но ссутулившись, растерявшись
и безразлично глядя перед собой.

Председатель резко повернулся к охраннику. «Почему вы заковали этого человека в кандалы, —
потребовал он, — когда он явно так слаб, и когда ни на ком из остальных не было кандалов?»

 «Но, сэр, — запнулся охранник, — вы же знаете, кто этот человек: он самый опасный и отчаянный…»

 «Мы всё знаем. Снимите с него кандалы».

Охранник повиновался. Председатель повернулся к заключённому и добродушно
спросил: «Ты знаешь, кто мы такие?»

Заключённый немного собрался с духом и пристально посмотрел на
председателя. «Нет», — ответил он после паузы. Его тон был прямым и
его голос был низким, хотя и хриплым.

"Мы — директора государственной тюрьмы. Мы слышали о вашем деле и хотим, чтобы вы рассказали нам всю правду о нём."

Мысли заключённого работали медленно, и прошло некоторое время, прежде чем он смог понять объяснение и просьбу. Когда он справился с этой задачей, то очень медленно сказал: "Полагаю, вы хотите, чтобы я подал жалобу, сэр."

— Да, если у вас есть что сказать.

Заключённый взял себя в руки. Он выпрямился и пристально посмотрел на председателя. Затем твёрдо и чётко ответил: «Мне нечего сказать».

Двое мужчин сидели, молча глядя друг на друга, и по мере того, как они смотрели, между ними медленно возводился мост человеческого сочувствия. Председатель
встал, обошёл стол, подошёл к заключённому и положил руку на его исхудавшее плечо. В его голосе звучала нежность, которую редко можно было там услышать.

«Я знаю, — сказал он, — что вы терпеливый и не жалующийся человек, иначе мы бы уже давно услышали от вас. Прося вас сделать заявление, я лишь прошу вашей помощи, чтобы исправить ошибку, если она была допущена. Не принимайте во внимание ваши собственные желания, если вы
Предпочитаю. Предположим, если хотите, что мы не намерены и не хотим ни облегчить, ни усложнить ваше положение. В этой тюрьме 1500 человек, и они находятся под абсолютным контролем одного человека. Если с одним из них обойдутся несправедливо, то и с другими тоже. Я прошу вас во имя всеобщей человечности и как один человек другого, помочь нам восстановить справедливость в этой тюрьме. Если в тебе есть мужские инстинкты, ты выполнишь мою просьбу. Поэтому говори как мужчина и ничего не бойся.

Заключённый был тронут и уязвлён. Он пристально посмотрел в лицо
председателю и твёрдо сказал: «В этом мире нет ничего, чего бы я боялся». Затем он опустил голову, а через мгновение поднял её и добавил: «Я расскажу вам всё».

В этот момент он повернулся так, чтобы луч света упал на его лицо и грудь, и, казалось, разделил его надвое. Он увидел его и впился в него взглядом, когда тот лежал у него на
груди. Через некоторое время он продолжил, говоря очень медленно и
странно монотонным голосом:

«Меня посадили на двадцать лет за убийство человека. Я не был преступником: я убил его, не задумываясь, потому что он ограбил меня и обидел. Я приехал сюда тринадцать лет назад. Поначалу у меня были проблемы — мне было тяжело быть заключённым, но я справился с этим, потому что начальник тюрьмы, который был здесь тогда, понимал меня и был добр ко мне, и он сделал меня одним из лучших заключённых. Я говорю это не для того, чтобы вы подумали, что я
жалуюсь на нынешнего надзирателя или что он плохо со мной
обращался: я могу сама о себе позаботиться. Я не жалуюсь.
жалоба. Я не прошу ничьей милости и не боюсь ничьей власти.

"Всё в порядке. Продолжайте."

"После того, как надзиратель сделал из меня хорошего человека, я добросовестно работал, сэр; я делал всё, что мне говорили; я работал охотно и как раб. Работа шла мне на пользу, и я усердно трудился. Я никогда не нарушал никаких правил после того, как меня сломали. А потом был принят закон, по которому мужчинам засчитывали
срок за хорошее поведение. Мой срок составлял двадцать лет, но я
так хорошо себя вёл, что у меня накопилось много зачётов, и после
десяти лет, проведённых здесь, я начал видеть выход. Их было всего около трёх
остались годы. И, сэр, я добросовестно работал, чтобы эти годы прошли хорошо. Я
знал, что если я сделаю что-нибудь против правил, то потеряю свои баллы
и мне придется остаться еще почти на десять лет. Я все знал об этом, сэр: я
никогда этого не забывал. Я хотел снова быть свободным человеком, и я планировал уехать
куда-нибудь подальше и продолжать борьбу повсюду, - чтобы снова стать человеком в этом мире
".

"Мы знаем все о вашем послужном списке в тюрьме. Продолжайте.

 «Ну, дело было так. Вы знаете, что они выполняли тяжёлую работу в
карьерах и на сортировках, и им нужны были самые сильные мужчины в
тюрьма. Их было не так много: в тюрьме никогда не бывает много сильных мужчин. И я был одним из тех, кого заставляли выполнять тяжёлую работу, и
я добросовестно её выполнял. За дополнительную работу мужчинам платили — не деньгами, а свечами, табаком, дополнительной одеждой и тому подобным. Я любил работать и любил работать дополнительно, как и некоторые другие мужчины. По субботам те, кто
выполнял дополнительную работу, подходили к капитану стражи,
и он выдавал каждому то, что ему причиталось. У него было всё
записывал в книгу, и когда человек подходил и просил то, что ему причиталось, капитан давал ему то, что позволяли правила.

"Однажды в субботу я встал в очередь вместе с другими. Многие стояли передо мной, и когда они получали то, что хотели, то вставали в новую очередь, ожидая, когда их поведут в камеры. Когда подошла моя очередь, я подошёл к капитану и сказал, что возьму своё табаком. Он
посмотрел на меня довольно пристально и спросил: «Как ты вернулся в эту
очередь?» Я сказал ему, что я там свой, что я пришёл за своей добавкой.
Он заглянул в свою книгу и сказал: "Ты выпил лишнего: у тебя есть
табак". И он сказал мне придерживаться новой линии. Я сказал ему, что не получал табака.
Я сказал, что не получал лишнего и не вставал раньше
. Он сказал: "Не порть свой послужной список, пытаясь украсть немного табака.
табак. Падай в воду. " ... Это причинило мне боль, сэр. Я не был на ногах; я не получил свою надбавку; и я не был вором, и никогда не был вором, и ни один живой человек не имел права называть меня вором. Я сказал ему прямо: «Я не упаду, пока не получу свою надбавку, и я не вор, и ни один человек не может
назови меня так, и ни один человек не сможет лишить меня заслуженного вознаграждения». Он побледнел и сказал: «Спускайся сюда». Я ответил: «Я не спущусь, пока не получу своё».

«С этими словами он поднял руку в знак того, что я должен остановиться, и двое охранников позади него прикрыли меня своими винтовками, а охранник на западной стене, ещё один на северной стене и ещё один на портике перед арсеналом — все они прикрыли меня своими винтовками. Капитан повернулся к доверенному лицу и велел ему позвать начальника тюрьмы. Начальник тюрьмы вышел, и капитан сказал ему, что я пытаюсь сбежать, и добавил, что я наглец и
я не подчинился и отказался лезть в воду. Надзиратель сказал: «Брось это и
лезь в воду». Я ответил, что не буду лезть. Я сказал, что не пробежал двойную дистанцию,
что я не получил добавку и что я останусь там до самой смерти,
прежде чем меня лишат этого. Он спросил капитана, не ошибся ли тот, и капитан, заглянув в свою книгу, сказал, что ошибки нет. Он сказал, что помнит меня, когда я подошёл и взял табак, и видел, как я упал в новую канаву, но не видел, как я вернулся в старую. Надзиратель не спросил других, видели ли они, как я вернулся.
табак и вернуться в прежнюю очередь. Он просто приказал мне встать в очередь.
 Я сказал ему, что скорее умру, чем сделаю это. Я сказал, что хочу получить свои законные права и ничего больше, и попросил его позвать других мужчин в очереди, чтобы
доказать, что я не был первым.

"Он сказал: «Хватит об этом». Он отправил всех остальных мужчин в
камеры, а меня оставил стоять там. Затем он приказал двум охранникам отвести меня
в камеру. Они подошли и схватили меня, но я сбросил их, как
будто они были детьми. Затем подошли другие охранники, и один из них ударил меня дубинкой по голове, и я упал. А потом, сэр, — здесь заключённый
— Голос его упал до шёпота, — а потом он велел отвести меня в
темницу.

Резкий, уверенный блеск в глазах заключённого угас, он повесил голову и
в отчаянии уставился в пол.

"Продолжайте, — сказал председатель.

"Меня отвели в темницу, сэр. Вы когда-нибудь видели темницу?

— Возможно, но вы можете рассказать нам об этом.

Холодный, пристальный взгляд вернулся в глаза заключённого, когда он снова посмотрел на председателя.

"В подземелье есть несколько маленьких комнат. Та, в которую меня поместили, была примерно пять на восемь метров. У неё стальные стены и потолок, а пол — гранитный.
пол. Единственный свет, который проникает внутрь, проходит через щель в двери.
 Щель шириной в дюйм и длиной в пять дюймов. Она не даёт много света, потому что дверь толстая. Она толщиной около четырёх дюймов и сделана из дуба и листовой стали, скреплённых болтами. Щель проходит вот так, — он делает горизонтальное движение в воздухе, — и находится в четырёх дюймах над моими глазами, когда я стою на цыпочках. И я не могу смотреть на фабричную стену, которая находится в сорока футах от меня, если не просуну пальцы в щель и не подтянусь.

Он остановился и посмотрел на свои руки, которые выглядели довольно странно.
все заметили. Кончики пальцев были необычайно толстыми; они
покраснели и распухли, а костяшки были странно отмечены глубокими
белыми шрамами.

"Ну, сэр, там не было ничего вообще в подземелье, но они дали
меня одеяло, и меня посадили на хлеб и воду. Это все, что они когда-либо
даю тебе в подземелье. Они приносят хлеб и воду раз в день, и
это происходит ночью, потому что если они приходят днём, то пропускают
свет.

"На следующую ночь после того, как меня посадили, — это была ночь воскресенья, —
надзиратель пришёл с охранником и спросил, всё ли со мной в порядке. Я сказал, что всё. Он
сказал: "Ты будешь хорошо себя вести и пойдешь завтра на работу?" Я сказал: "Нет,
сэр, я не пойду на работу, пока не получу то, что мне причитается". Он пожал своими
плечами и сказал: "Очень хорошо: может быть, вы передумаете после
ты здесь уже неделю.'

"Они продержали меня там неделю. В следующее воскресенье вечером пришел начальник тюрьмы и
спросил: "Вы готовы завтра выйти на работу?" и я ответил: "Нет, я пойду
не пойду на работу, пока не получу то, что мне причитается". Он обозвал меня грубыми словами. Я
сказал, что долг мужчины - отстаивать свои права, и что мужчина, который бы
терпел, чтобы с ним обращались как с собакой, вообще не мужчина ".

Председатель прервал его. «Разве вы не подумали, — спросил он, — что эти офицеры не стали бы вас грабить? Что они по какой-то ошибке не отдали вам табак и что в любом случае вы могли потерять либо табак, либо семь лет свободы?»

«Но они разозлили меня и причинили мне боль, сэр, назвав меня вором, и бросили меня в темницу, как зверя... Я отстаивал свои права, а мои права — это моя мужественность, и это то, что мужчина может унести с собой в могилу, будь он рабом или свободным, слабым или могущественным, богатым или бедным».

— Ну, а что сделал начальник тюрьмы после того, как ты отказался идти на работу?

Заключённый, хотя внутри него, должно быть, бушевало и кипело огромное
волнение, медленно, осторожно и неуверенно поднялся на ноги. Он
поставил правую ногу на стул и положил правый локоть на поднятое
колено. Указательный палец его правой руки, указывающий на
председателя и слегка двигающийся, чтобы подчеркнуть его рассказ, был
единственным, что нарушало неподвижность его фигуры. Без единого изменения интонации или модуляции голоса, никогда не торопясь,
но, продолжая говорить тем же медленным и унылым монотонным голосом, с которого он начал,
он, тем не менее, отчасти благодаря этим свидетельствам его невероятного самообладания,
представлял собой внушительную фигуру, когда продолжил:

 «Когда я сказал ему об этом, сэр, он ответил, что отведет меня к лестнице и посмотрит, сможет ли заставить меня передумать... — Да, сэр, он сказал, что отведет меня к лестнице. (Здесь последовала долгая пауза.) И я, человек,
с плотью на костях и человеческим сердцем в теле. Другой надзиратель не пытался сломить мой дух на лестнице. Он сломил его,
Однако он доконал меня до глубины души, но сделал это человеческим словом, а не темницей и лестницей. Я не поверил надзирателю, когда он сказал, что отведет меня к лестнице.
 Я не мог представить себя живым и проходящим по лестнице, и я не мог представить себе человека, у которого хватило бы духу подвергнуть меня такому испытанию. Если бы я ему поверил, то задушил бы его прямо там,
и при этом получил бы в тело заряд свинца. Нет, сэр, я не мог
ему поверить.

"А потом он велел мне идти с ним. Я пошёл с ним и с охраной. Он
подвел меня к лестнице. Я никогда раньше ее не видел. Она была тяжелой.
деревянная лестница, прислоненная к стене, нижняя часть которой была прикреплена болтами к
полу, а верхняя - к стене. На полу валялся кнут". (Снова
последовала пауза.) "Начальник тюрьмы велел мне раздеться, сэр, и я
разделся.... И все же я не верил, что он выпорет меня. Я думал, он
просто хотел напугать меня.

«Затем он велел мне повернуться лицом к лестнице. Я так и сделал и протянул руки к ремням. Они привязали мои руки к лестнице и
натянули так сильно, что оторвали меня от пола. Затем они
привязал мои ноги к лестнице. Затем надзиратель взял кнут. Он
сказал мне: "Я даю тебе еще один шанс: ты пойдешь на работу
завтра?" Я сказал: "Нет, я не пойду на работу, пока не получу свои взносы". "Очень хорошо".
- Хорошо, - сказал он, - "Вы получите свои взносы сейчас". И затем он отступил назад
и поднял хлыст. Я повернул голову и посмотрел на него, и по его глазам я понял, что он собирается ударить... И когда я увидел это, сэр, я почувствовал, что внутри у меня что-то вот-вот разорвётся.

 Заключённый сделал паузу, чтобы собраться с силами перед решающим моментом.
история, но он ни в малейшей степени не изменил своего положения,
лёгкого движения его указательного пальца, пристального взгляда или
медленной монотонности его речи. Я никогда не видел ничего более
драматичного, чем эта сцена, и всё же всё было абсолютно просто и непреднамеренно.
 Я был потрясён величайшими актёрами, которые с несравненным мастерством
давали волю своему таланту в трагических ситуациях, но какими
невероятно безвкусными и дешёвыми казались такие картины по сравнению с
этой! Музыкальная чепуха, свет, позы, кривые ухмылки,
вздохи, рывки, шатания, закатывающиеся глаза — какими жалкими и
бесцветными, какими насмешливыми и гротескными они казались по сравнению с этим
простым, грубым, но искренним выражением неизмеримой агонии!

Стенографистка держала карандаш над бумагой и больше ничего не писала.

"А потом хлыст опустился на мою спину. Что-то внутри меня
сильно скрутило, а затем разорвалось на части и хлынуло сквозь меня,
как расплавленное железо. Мне было трудно сохранять ясность ума, но я
справился. А потом я сказал надзирателю: «Ты ударил меня кнутом,
хладнокровно. Ты связал меня по рукам и ногам, чтобы выпороть, как собаку.
Что ж, тогда выпорми меня, пока не набьешь этим свое брюхо. Ты
трус. Вы-ниже, и злее, и cowardlier, чем самой низкой и
злой собакой, которая когда-либо заскулила, когда его хозяин пнул его ногой. Вы родились
трус. Трусы будут лгать и воровать, а ты такой же, как вор
и лжец. Ни одна собака не стала бы считать тебя своим другом. Бей меня сильно и долго,
трус. Бей меня, говорю тебе. Почувствуй, как хорошо себя чувствует трус, когда он связывает
человека и бьёт его, как собаку. Бей меня, пока я не испускаю последний вздох.
— Если ты оставишь меня в живых, я убью тебя за это.

— Его лицо побелело. Он спросил меня, серьёзно ли я говорю, и я ответил: «Да,
клянусь Богом». Тогда он взял кнут обеими руками и ударил изо всех сил.

— Это было почти два года назад, — сказал председатель. — Ты бы не стал убивать
его сейчас, правда?

— Да. Я убью его, если у меня будет такая возможность, и я чувствую, что такая возможность
у меня будет.

«Что ж, продолжайте».

«Он продолжал хлестать меня. Он хлестал меня изо всех сил обеими
руками. Я чувствовал, как на спине лопается кожа, и когда моя
Голова стала слишком тяжёлой, чтобы держать её прямо, она повисла, и я увидел кровь на своих ногах, стекающую с пальцев в лужу на полу. Что-то снова напряглось и скрутилось внутри меня. Спина почти не болела; болела та штука, которая скрутилась внутри меня. Я
сосчитал удары, и когда досчитал до двадцати восьми, скрученность стала такой сильной, что я задохнулся и ослеп; ... а когда я очнулся, то снова оказался в темнице, и врач залепил мне спину пластырем, и
стоял на коленях рядом со мной, щупая мой пульс.

Заключённый закончил. Он рассеянно огляделся, словно хотел уйти.


"И с тех пор вы сидите в темнице?"

"Да, сэр, но я не против."

"Как долго?"

"Двадцать три месяца."

"На хлебе и воде?"

"Да, но это всё, чего я хотел."

«Задумывались ли вы о том, что пока вы полны решимости убить надзирателя, вас могут держать в темнице? Вы не сможете долго там жить, а если умрёте, то никогда не получите желаемого шанса. Если вы скажете, что не будете убивать надзирателя, он может вернуть вас в камеру».

«Но это было бы ложью, сэр; у меня будет шанс убить его, если я отправлюсь в темницу. Я лучше умру в темнице, чем буду лгать и красться. Если вы отправите меня в темницу, я убью его. Но я убью его и без этого. Я убью его, сэр... И он это знает».

Без притворства, но открыто, намеренно и неумолимо, таким образом, в
разрушенном теле человека, так близко, что мы могли бы дотронуться до него,
стояло Убийство — не хвастливое, но безжалостное, как смерть.

"Помимо слабости, как ваше здоровье?" — спросил председатель.

"О, оно достаточно хорошее," — устало ответил заключённый.  «Иногда
Начинается головокружение, но когда я просыпаюсь после него, со мной всё в порядке».

Тюремный врач по указанию председателя приложил ухо к груди заключённого, а затем подошёл и прошептал что-то председателю.

"Я так и думал, — сказал этот джентльмен. — А теперь отвезите этого человека в больницу. Уложите его в постель так, чтобы на него попадало солнце, и дайте ему самую питательную пищу.Заключённый, не обращая на это внимания, побрёл прочь в сопровождении охранника и
хирурга.

 * * * * *

Начальник тюрьмы сидел один в кабинете с заключённым № 14 208.
последнего следовало привести лицом к лицу и наедине с человеком
которого он намеревался убить, что приводило осужденного в замешательство. На нем не было
наручников; дверь была заперта, а ключ лежал на столе между
двумя мужчинами. Три недели в больнице пошли на пользу, но а
смертельная бледность все еще была на его лице.

"Решение директоров, принятое три недели назад, - сказал начальник тюрьмы, - сделало
мою отставку необходимой. Я ждал назначения своего преемника, который сейчас руководит. Сегодня я покидаю тюрьму. А пока
я хочу рассказать вам кое-что, что вас заинтересует. Несколько дней назад
Недавно человек, которого в прошлом году выпустили из тюрьмы, прочитал в газетах о вашем деле и написал мне, признавшись, что это он взял ваш табак у начальника охраны. Его зовут Солтер, и он очень похож на вас. У него был свой запас, и когда он снова пришёл и попросил ваш табак, начальник, думая, что это вы, отдал его ему. У капитана не было намерения вас ограбить.

Заключённый ахнул и нетерпеливо подался вперёд.

"До получения этого письма, — продолжил начальник тюрьмы, — я был против.
движение, которое было начато для вашего помилования; но когда пришло это
письмо, я рекомендовал помиловать вас, и это было сделано.
Кроме того, у вас серьёзное заболевание сердца. Так что теперь вы выписаны из тюрьмы.

Заключённый уставился на него и откинулся назад, не в силах вымолвить ни слова. Его глаза блестели странным, стеклянным блеском, а белые зубы зловеще сверкали между приоткрытыми губами. И всё же в его лице была какая-то болезненная мягкость.

«Повозка отправится на станцию через четыре часа», — продолжил надзиратель.
«Вы угрожали мне расправой». Надзиратель
помолчал; затем голосом, слегка дрогнувшим от волнения, он
продолжил: "Я не допущу, чтобы ваши намерения в этом отношении - ибо они меня
не волнуют - помешали мне выполнить долг, который,
как от одного мужчины к другому, я твой должник. Я обошелся с тобой с
жестокостью, чудовищность которой я теперь понимаю. Я думал, что был прав.
Моя роковая ошибка заключалась в непонимании твоей природы. Я неверно истолковал
ваше поведение с самого начала и тем самым взвалил на свою
совесть бремя, которое омрачит оставшиеся годы моей жизни.
Я бы сделал всё, что в моих силах, если бы не было слишком поздно, чтобы искупить свою вину перед тобой. Если бы до того, как я отправил тебя в темницу, я мог понять, что совершил ошибку, и предвидеть её последствия, я бы с радостью покончил с собой, лишь бы не поднимать на тебя руку. Наши жизни разрушены, но твои страдания остались в прошлом, а мои продолжаются и прекратятся только с моей смертью. Ибо моя
жизнь — это проклятие, и я предпочитаю не хранить её.

С этими словами смотритель, очень бледный, но с решительным выражением лица,
достал из ящика стола заряженный револьвер и положил его перед осужденным.

- Теперь у тебя есть шанс, - спокойно сказал он. - Никто не сможет тебе помешать.

Заключенный ахнул и отпрянул от оружия, как от гадюки.

- Не сейчас, не сейчас, - прошептал он в агонии.

Двое мужчин сидели и смотрели друг на друга, не дрогнув ни единым мускулом
.

«Ты боишься это сделать?» — спросил надзиратель.

В глазах заключённого на мгновение вспыхнул огонёк.

«Нет! — выдохнул он. — Вы же знаете, что нет. Но я не могу — пока нет, — пока нет».

Заключённый, чья бледность, остекленевшие глаза и сверкающие зубы были ужасны, сидел
словно маска смерти на его лице, он, шатаясь, поднялся на ноги.

"Наконец-то ты сделал это! ты сломил мой дух. Человеческое слово
сделал то, что подземелье, и кнут не мог сделать.... Он закручивается внутрь
теперь мне.... Я мог бы быть твоим рабом, что человеческое слово". Слезы лились
из его глаз. "Я не могу удержаться от слез. В конце концов, я всего лишь ребёнок, а
думал, что я мужчина.

Он пошатнулся, и надзиратель подхватил его и усадил в кресло. Он
взял заключённого за руку и почувствовал крепкое, уверенное пожатие.
 Глаза заключённого бессмысленно закатились. Спазм боли заставил его поднять руку.
он прижал свободную руку к груди; его тонкие, скрюченные пальцы, ставшие бесформенными
от долгого пребывания в щели двери темницы, автоматически схватились за
рубашку. Слабая, жесткая улыбка исказила его бледное лицо, более свободно обнажив
блестящие зубы.

- Это человеческое слово, - прошептал он, - если бы ты произнесла его давным-давно
, если бы... Но все... все в порядке ... сейчас. Я пойду... я пойду на
работу... завтра.

 Рука, державшая руку надзирателя, слегка сжалась, а затем расслабилась. Пальцы, сжимавшие рубашку, разжались, и рука упала. Уставшая голова откинулась назад, и
он лежал на стуле; странная, жёсткая улыбка всё ещё застыла на мраморном лице, а остекленевшие глаза и сверкающие зубы мертвеца были устремлены в потолок.




Игра чести


Четверо из пяти мужчин, сидевших за карточным столом в каюте «Весёлой ведьмы», смотрели на пятого с непреклонным, неумолимым презрением. Одинокий человек не мог выдержать этого ужасного взгляда. Его голова
опустилась, и взгляд остановился на каких-то картах, которые он лениво перебирал, ожидая, оцепеневший и вялый, приговора.

Самый властный из четверых пренебрежительно махнул рукой в его сторону
трусливый, и обратился к остальным:

"Джентльмены, никто из нас не мог забыть условия нашего соглашения. В начале этой экспедиции было решено, что только людям с непоколебимой честностью будет позволено участвовать в ней, несмотря на известные опасности и возможные награды. Чтобы найти и сохранить великолепное сокровище, которое мы ищем,
мы должны рискнуть и столкнуться с жестокими мексиканскими солдатами и
морскими пехотинцами, а также пойти на все остальные опасные
риски, о которых вам известно. Как владелец этого судна и руководитель экспедиции
Я проявил необычайную осмотрительность при выборе своих товарищей. Мы были и остаёмся равными, и то, что я возглавляю экспедицию, не даёт мне никаких преимуществ при разделе сокровищ. Однако как лидер я обладаю властью и использовал, как вы и не подозревали, множество способов проверить каждого из вас. Если бы не тот факт, что я исчерпал все разумные средства для достижения этой цели и нашёл всех вас заслуживающими доверия, кроме одного, я бы не стал раскрывать план, которого придерживался.

Трое других, которые смотрели на приунывшего, теперь с удивлением и интересом уставились на своего предводителя.

"Последнее испытание для человека, — спокойно продолжил предводитель, — это карточный стол. Все его слабости, будь то подлая жадность, трусость или лживый характер, неизбежно проявятся. Если бы я был президентом банка, генералом армии или руководителем любого другого крупного предприятия, я бы взял за правило проверять характер своих подчинённых в серии карточных игр, желательно на деньги. Это единственный верный способ проверки
характер, который смогла придумать мудрость веков.

Он сделал паузу, а затем бросил презрительный взгляд на съежившегося человека,
который тем временем набрался смелости и поднял голову, чтобы
увидеть и услышать странную философию своего судьи. Ужас и смятение
проявились на его бледном лице, словно он предстал перед судом
непостижимой мудрости и безжалостной справедливости. Но его взгляд тут же потух, когда он встретился взглядом с судьёй, и его
слабая нижняя губа задрожала.

«Мы все согласились, — внушительно продолжил лидер, — что тот, кто будет признан виновным в обмане или предательстве хотя бы в малейшей степени, должен будет понести наказание, которое мы все поклялись наложить. Часть этого соглашения, как мы все помним, заключается в том, что тот, кто будет признан виновным, должен будет первым настаивать на применении наказания, и если он этого не сделает — но я полагаю, что нет необходимости упоминать альтернативу».

Последовала ещё одна пауза, и преступник сидел неподвижно, едва дыша,
позволяя картам соскальзывать с его пальцев на пол.

— Мистер Росситер, — сказал предводитель, обращаясь к несчастному мужчине таким жёстким и холодным тоном, что от него стыла кровь, — у вас есть какие-нибудь предложения?

Обречённый мужчина предпринял жалкую попытку взять себя в руки, как это часто бывает на виселице. Если и была на мгновение вспыхнувшая надежда, основанная на
преходящем желании умолять, то она мгновенно угасла под суровыми
и неумолимыми взглядами, которыми его встретили со всех сторон стола.

Несомненно, в его душе происходила ожесточённая борьба, которая
выразилась в мимолетном румянце, окрасившем его лицо.
и осознание неизбежного охватило его. Он поднял голову и твёрдо посмотрел на предводителя, и при этом его грудь расправилась, а плечи
мужественно расправились.

"Капитан," сказал он очень хорошо поставленным голосом, "кем бы я ни был, я не трус. Я обманул. Тем самым я предал доверие всех. Я помню условия соглашения. Не будете ли вы так любезны
позвать шкипера?

Не меняя выражения лица, командир подчинился.

"Мистер Росситер, — обратился он к шкиперу, — у меня есть к вам просьба,
и я уполномочиваю вас выполнить её, какой бы она ни была.

— Я хочу, — обратился мистер Росситер к шкиперу, — чтобы вы спустили шлюпку и посадили меня в неё, а также снабдили её одним веслом и больше ничем.

 — Что вы, — в ужасе воскликнул шкипер, переводя взгляд с одного матроса на другого, — этот человек безумен! В радиусе пятисот миль нет ни одной земли. Мы в тропиках, и человек не сможет прожить четыре дня
без еды и воды, а в море полно акул. Да это же самоубийство!

Лицо предводителя помрачнело, но прежде чем он успел заговорить, мистер Росситер
спокойно заметил:

«Это моё личное дело, сэр», — и в его голосе прозвучала сталь.

 * * * * *

 Мужчина в лодке, с непокрытой головой и почти обнажённый под палящим солнцем, обращался к чему-то, что он видел неподалёку в воде:

"Дайте-ка подумать. Да, я думаю, что мы путешествуем вместе уже около четырёх дней, но я не уверен. Понимаете, если бы не вы, я бы умер от одиночества... Послушайте! Вы тоже не голодны? Я был голоден несколько дней назад, но сейчас я только хочу пить. Вы
ты взял надо мной верх, потому что тебе не хочется пить. А что касается твоего голода — ха-ха-ха! Кто-нибудь слышал об акуле, которая не была бы всегда голодна? О, я прекрасно знаю, что у тебя на уме, мой друг, но для этого ещё будет время. Мне не хочется портить наши приятные отношения. То есть, вот вам острота: я предпочитаю внешнее отношение к внутреннему. Ха-ха-ха! Я знал, что вы над этим посмеётесь, хитрый старый плут! Какая же вы хитрая и терпеливая старая акула! Разве вы не знаете, что если бы у вас не было этих
неуклюжие плавники и этот ужасно уродливый рот где-то внизу, на
нижней стороне твоего тела, и глаза, так нелепо широко расставленные, и
если бы ты вышел на сушу и сравнил своё остроумие с различными
забавными видами акул, которых там предостаточно, то твоё терпение в
стремлении к очевидному преимуществу сделало бы тебя миллионером за
год? Можешь ли ты вбить эту философию в свою тупую башку, друг мой?

"Ну-ну-ну! Не переворачивайся так и не выставляй себя на посмешище, открывая свой красивый рот и ослепляя полуденное солнце
блеск твоего белого живота. Я ещё не готов. Боже! как же я хочу пить! Скажи, ты когда-нибудь чувствовал подобное? Ты когда-нибудь видел ослепительные вспышки,
которые пронзают твой мозг и делают солнце чёрным?

"Ты ещё не ответил на мой вопрос. Это гипотетический
вопрос — да, гипотетический. Я уверен, что именно это я и хочу сказать.
Гипо-гипотетический вопрос. Вопрос; да, верно. Теперь предположим, что
вы были довольно дикой молодой акулой, заставляли свою мать беспокоиться
и страдать, пристрастились к азартным играм и пошли по наклонной. А акулы когда-нибудь идут по наклонной? Вот это вопрос.
Акулы; собаки. О, какая же ты смешная, возвышенно-забавная старая
акула! Ты ужасно скрытная. Никогда не раскрываешь своих карт, кроме как в
последней схватке. Какой же ты угрюмый старый негодяй!

"Довольно хорошо для собак, а потом собрался с духом и ушёл из дома, чтобы
стать мужчиной. Подумать только, акула становится мужчиной! А потом — спокойнее! Не волнуйся. В тот раз я лишь пошатнулся и
не перегнул палку. И пусть мои жесты тебя не волнуют.
Держи рот на замке, друг мой; ты нехорош, когда так улыбаешься. Как я уже говорил... о!..

«Как долго я был в таком состоянии, старина? Хорошо, что ты не знаешь, как забраться в лодку, когда человек в таком состоянии. Ты когда-нибудь был в таком состоянии, приятель? Давай так: Бифф! В твоей голове бушует красный огонь. Потом — потом — ну, через какое-то время ты выходишь из этого состояния, и в твоей голове сверлят дыру самые странные и кривые буры, а в воздухе порхают миллионы белых огоньков. Никогда не впадай в такое состояние, друг мой, если можешь этого избежать. Но тогда тебе никогда не будет хотеться пить. Дай-ка посмотреть. Солнце уже село.
Там, где ударила красная молния, сейчас всё в порядке. Сместилось примерно на
тридцать градусов. Потом я был там около двух часов.

"Где эти собаки? Они приходят к тебе или ты идёшь к ним? Это
зависит от обстоятельств. Допустим, у тебя есть друзья, которые хотят тебе помочь; хотят привести тебя в порядок и сделать из тебя человека. Они выяснили точное местонахождение чудесного сокровища, спрятанного на
острове в Тихом океане. Хорошо. Они знали, что у вас есть некоторые
качества, полезные для такой экспедиции, — безрассудная смелость,
боязнь
ничего такого — просто так. Понимаешь, друг мой? Ну, все клялись, что
будут верны, как твоя нога — как твоя… о боже! Подумать только, что у акулы есть
нога! Ха-ха-ха! Как твоя нога! О боже! Прости меня за легкомыслие, старина,
но я должен посмеяться. Ха-ха-ха! О боже!

«Вы все поклялись — вы и другие акулы. Не лгать, не обманывать, не
обманывать. Первая акула, которая оступится, должна будет позвать шкипера и
отправиться в плавание с одним веслом и больше ни с чем. И всё это, друг мой, после того, как ты поклялся своей матери, своему Богу, самому себе и своим
друзьям быть настоящей и благородной акулой. Дело не в жарком солнце
поджаривание вы и окутывающий вас разрывая волдыри и изменение
мозга костей, чтобы расплавленное железо и кровь шипела лава-это
нет солнца, которое болит, и голод, который грызет твои внутренности, чтобы
лохмотья, и жажда, которая меняет ваше горло в воронку горячего
латунь, и слепящие всплески красного огня в твоей голове, и лежал мертвый в
шкафут лодки, пока солнце крадет тридцати градусов тайм-аут
неба, и миллионы огненных головастиков, снующих по воздуху-нет
их ранит так сильно, как нечто бесконечно более глубокое и более жесток, - ваша
Нарушенное обещание чести твоей матери, твоему Богу, тебе самому и твоим
друзьям. Вот что причиняет боль, друг мой.

"Поздно, старина, начинать жизнь заново, когда ты на пороге смерти, и решать быть хорошим, когда уже невозможно быть плохим. Но это наше дело, твоё и моё; и сейчас мы не собираемся обсуждать пользу добра. Но мне не нравится эта усмешка в твоём взгляде. У меня только одно весло, и я с радостью разобью его о твою жалкую голову, если ты подойдёшь ещё на ярд ближе...

— Ага! Думал, я упаду, да? Видишь, я могу стоять, когда пытаюсь.
 Но мне не нравится эта усмешка в твоих глазах. Ты не веришь в
исправление умирающих, да? Ты презренный пёс, низкий, подлый,
отверженный пёс. Ты насмехаешься над заявлением мужчины о том, что он может и будет наконец-то честен и смиренно предстанет перед своим Создателем, но всё же как мужчина. Ну что ж, друг мой, давай посмотрим, кто из нас двоих более достойный и благородный. Поставь свою мужественность против моей и свою жизнь против своей мужественности. Посмотрим, кто из нас двоих благороднее.
потому что я говорю вам, мистер Акула, что мы собираемся рискнуть нашими
жизнями и нашей честью.

"Подойдите ближе и посмотрите на бросок. Нет? Боитесь весла? Вы
трусливый подлец! Вы были бы порядочной акулой, если бы весло
раскололо вам череп. Видите эту визитную карточку, негодяй? Посмотрите на неё, пока я
её держу. Вот так. напечатано на одной стороне; это мое имя; это я.
Другая сторона пустая; это вы. Теперь я собираюсь бросить это
в воду. Если он выпадет именем вверх, я выигрываю; если пустой стороной вверх, ты выигрываешь.
Если я выиграю, я съем тебя; если ты выиграешь, ты съешь меня. Это по ходу?

"Подожди. Понимаете, я могу бросить карту так, чтобы она легла рубашкой вверх, как мне
захочется. Это было бы нечестно. В этой, последней игре моей жизни, я должен быть честен. Поэтому я складываю один конец вниз с этой стороны, а другой — с той. Когда вы бросаете карту, сложенную таким образом, ни одна живая акула, будь у неё ноги или только хвост, не сможет понять, какая сторона
верх возьмёт тот, кто упадёт первым. Это честная игра, старик, и она решит
маленькую разницу, которая существовала между нами в течение четырёх дней, — разницу в десять или пятнадцать футов.

"Имейте в виду, если я выиграю, вы подойдёте к лодке, и я убью вас и съем. Это может продлить мою жизнь до тех пор, пока меня не подберут. Если
вы выиграете, я уйду, и вы съедите меня. Вы участвуете в игре? Что ж, тогда вот оно, на жизнь или на смерть... Ах, вы победили! И это игра чести!

 * * * * *

Дымящийся пароход неуклонно приближался к дрейфующей лодке, так как
дозорный сообщил о находке, и пароход спешил на помощь. Капитан, стоя на мостике, увидел в подзорную трубу
дикого, почти обнажённого человека, который подавал самые невероятные
знаки и жесты, шатаясь и покачиваясь, рискуя вот-вот упасть за борт. Когда корабль приблизился совсем близко, капитан
увидел, как мужчина бросил в воду карту, а затем застыл в зловещей
позе, значение которой было очевидно. Он дал сигнал
Раздался свисток, и дрейфующий человек резко вздрогнул и обернулся. Он увидел приближающийся пароход и заметил, что на нём спешно спускают шлюпку. Изгой стоял неподвижно, наблюдая за странным видением, которое, казалось, выпрыгнуло из океана.

 Шлюпка коснулась воды и стремительно понеслась вперёд.

"Тяните изо всех сил, ребята, потому что этот человек безумен и собирается прыгнуть за борт. Большая акула поджидает его, и
как только он коснётся воды, он исчезнет.

Мужчины изо всех сил тянули канат и кричали дрейфующему.
и предупредили его об акуле.

"Подожди минутку," — закричали они, — "и мы возьмём тебя на корабль!"

Казалось, что цель этих людей наконец-то дошла до понимания
изгоя. Он выпрямился, насколько мог, чтобы придать себе жалкое подобие достоинства, и хрипло ответил:

«Нет, я сыграл в игру и проиграл; честный человек заплатит долг чести».

И с таким светом в глазах, какой бывает только у тех, чьё зрение проникло в самую удивительную из всех тайн, он прыгнул в море.




Вероломный Веласко


Сидя у открытого окна своей комнаты на верхнем этаже фермерского дома на ранчо Сан-Грегорио, сеньора Виоланте Овандо де
Макферсон с величайшим интересом наблюдала за облаком пыли, которое поднималось в неподвижном майском воздухе далеко внизу долины. Было очевидно, что румянец на её щеках и блеск в её фиолетово-чёрных глазах говорили о преданности и счастье. Её муж возвращался домой, а вместе с ним и его вакеро, после утомительного перегона скота в Сан-
Франциско. Его не было всего месяц, но каким же бесконечным
отсутствие, которое длится для жены целый год! Она наблюдала, как увядают
дикие золотые маки; она видела, как трудолюбивые пчёлы
 запасаются мёдом, собранным с мириад цветов,
устилавших долину; она проезжала по холмам Габилан,
чтобы увидеть тысячи голов скота своего мужа, пасшихся там. Она добросовестно выполняла свои обязанности по дому и руководила Элис, швеёй, в изготовлении одежды для приближающегося жаркого сезона.
 И всё же, какой бы занятой и важной она себя ни считала,
пока она управляла большим ранчо, время тянулось как в оковах. Но теперь надвигалась туча пыли, чтобы рассеять тучу одиночества; и если когда-нибудь сердце молодой жены и билось от радости, то это было её сердце.

Вскоре прекрасный молодой шотландец соскочил с лошади, обнял жену, задал несколько торопливых вопросов о том, как она себя чувствовала во время его отсутствия, отвязал небольшую кожаную сумку, висевшую на луке его седла, и, сказав: «Я подумал, что тебе могут понадобиться деньги на расходы, Виоланта», — поднял сумку с золотом.
в сто раз больше золота, чем позволяли её скромные вкусы и ограниченные
возможности. Но разве её Роберт не был самым щедрым из мужчин? Это видели не только её глаза, но и глаза Базилио
Веласко, одного из вакеро, невысокого смуглого мужчины с самыми чёрными и проницательными глазами, в которых в тот момент появился странный блеск.

Какая красивая пара — молодые муж и жена, когда они рука об руку вошли в дом: он такой крупный, румяный и мужественный, она такая смуглая, уверенная и женственная! Прекрасных испанок было много
в те юные калифорнийские дни Виоланта была известна как
самая красивая из всех девушек между проливом Санта-Барбара
и заливом Монтерей. Упрямый и вспыльчивый шотландец
пресвитерианского вероисповедания; нежная, терпеливая и верная католичка; они были
самой счастливой и преданной парой.

«Что ж, малышка Виоланта, — сказал он, — отнеси сумку в свою комнату и приготовь нам ужин. Прежде чем мы отдохнём, нам нужно съездить на пастбище и присмотреть за скотом, а потом мы с тобой хорошенько погуляем».

Эти приятные обязанности были быстро выполнены, и запылённые мужчины во главе с её мужем ускакали прочь. Из открытого окна своей комнаты она видела удаляющееся облако пыли, удивляясь тому сильному чувству долга, которое заставило её любимого мужа покинуть её, пусть и ненадолго, после столь долгой разлуки. Так она сидела, мечтательно думая о том, как
она счастлива, что он снова дома, и наслаждаясь
богатым ароматом соцветий глицинии, которые покрывали
массивную виноградную лозу, обвивавшую дом. Эта старая виноградная лоза,
Земля под окном, у которого она сидела, почти полностью покрывала ту часть стены, где было окно, и изящно свисала из-под карниза, окутывая свою прекрасную хозяйку спутанной массой пурпурных цветов. Это была восхитительная картина: хорошенькая жена, сидящая на белоснежной лужайке и смотрящая на холмы из этой рамы из великолепных цветов, — тем более очаровательная, что она не осознавала всей этой красоты. Позади неё, в
противоположной стороне комнаты, сидела её служанка Алиса и молча шила.

Когда сеньора мечтательно смотрела на холмы, она обратила внимание на
странное поведение мужчины верхом на лошади, который приближался к дому
с той стороны, куда исчезли её муж и вакеро. Её внимание привлёк тот факт, что мужчина приближался по неровной дороге, чего не было бы при обычных обстоятельствах. Он так ловко держался за деревьями, что она не могла определить, кто он такой. Это выглядело странно
и загадочно, и что-то побудило её опустить кружевную занавеску
поверх окна, потому что за ним она могла наблюдать без опасности быть замеченной.


Всадник исчез, и это сделало ее беспокойство еще большим,
но она ничего не сказала Алисе. Вскоре она заметила мужчину пешком.
он приближался к дому осторожно, крадучись, перескальзывая с
одного дерева или куста на другой. Затем он быстро подбежал к ней и, бесшумно и осторожно, как кошка, начал взбираться к её окну по плющу. Она вздрогнула, и её щёки побледнели, когда она увидела обнажённый кинжал в его руке.
между его зубами. Она поняла его миссию - это была ее жизнь и
золото; и в сверкающих глазах грабителя она узнала глаза
Базилио Веласко. После мгновения безудержного ужаса древняя
сопротивляющаяся кровь Овандос активизировалась, и эта
нежнейшая из молодых женщин вооружила свою душу, чтобы встретить Смерть на
на его собственной почве и на его собственных условиях, и попробуйте обсудить этот вопрос с ним.

Она не подняла тревогу, потому что в доме никого не было, кроме неё и
Алисы. Если бы она поддалась страху, это разрушило бы её единственную надежду на
жизнь. Тихо, приглушённым голосом она сказала:

«Элис, послушай, но не говори ни слова». В её манере была какая-то властность, которая пугала нервную, робкую девушку, но в то же время в ней чувствовались сила и уверенность в себе, которые успокаивали её. Она отложила работу и с удивлением посмотрела на хозяйку. «Посмотри во второй ящик комода. Там ты найдёшь пистолет». Принеси его мне
быстро, не говоря ни слова, потому что человек карабкается по виноградной лозе под моим окном, чтобы ограбить меня, и если мы закричим или потеряем голову, мы погибнем. Положись на меня, и всё будет хорошо.

Алиса, оцепеневшая и нервничающая от страха, нашла пистолет и принесла его
своей хозяйке.

"Иди, сядь и молчи", - сказали ей; что она и сделала.

Виоланте, видя, что оружие было заряжено, взвел курок и посмотрел
окна. Базилио взбирался очень медленно и осторожно, опасаясь
что малейшее шевеление лианы встревожит сеньору. Когда он
подошёл достаточно близко, чтобы она могла прицелиться, Виоланта внезапно
отдернула занавеску, высунулась из окна и направила дуло пистолета на голову Веласко.

 «Чего ты хочешь, Базилио?» — спросила она.

Услышав мелодичный голос, испанец быстро поднял голову. Если бы пуля, находившаяся в пистолете, пронзила его, он вряд ли испытал бы больший шок, чем тот, что пронзил его нервы, когда он увидел чёрный ствол пистолета, маленькую, но твёрдую руку, державшую его и направленную ему в голову, и бледное прекрасное лицо над ним. Держа разбойника на мушке, она твёрдо сказала девушке:

«Элис, теперь тебе нечего бояться. Беги как можно быстрее к западному крылу дома, оно примерно в ста метрах отсюда, и ты найдёшь
Лошадь этого человека привязана где-то там, в кустах. Садись на неё и скачи так быстро, как только Бог позволит. Найди моего мужа и скажи ему, что я взяла разбойника в плен.

 Девушка, едва не падая в обморок, вышла из комнаты, нашла лошадь и ускакала прочь, оставив этих двух смертельных врагов лицом к лицу.

Веласко всё это слышал и видел, как лошадь скачет по дороге к пастбищу за холмами Габилана. Картина, как свирепый и разъярённый молодой шотландец врывается в дом и убивает его без предупреждения, не нуждалась в доработке в его потрясённом воображении. Он
Он пристально смотрел на сеньору, а она — на него, и, хотя в её взгляде он видел странную жалость и печаль, он видел и непреклонную решимость. Он не мог говорить, потому что нож, зажатый у него в зубах, не давал ему вымолвить ни слова. Если бы только он мог умолять её и просить сохранить ему жизнь!

— Базилио, — тихо сказала она, видя, что он собирается отпустить одну руку, чтобы крепче ухватиться за другую, — если ты оторвёшь хоть одну руку от лозы, я тебя пристрелю. Не двигайся.
 Если ты сделаешь хоть малейшее движение, я выстрелю. Ты видел, как я бросаю
«Яблоки в воздухе, и я прострелю каждое из этого
пистолета».

В этом не было хвастовства, и Веласко знал, что это правда.

"Я бы дал тебе денег, Базилио, если бы ты попросил, но
приходить с ножом! Ты бы убил меня, Базилио, а я никогда не был
несправедлив к тебе."

Если бы он только мог вытащить кинжал изо рта! Конечно, такая добрая и нежная, как она, отпустила бы его с миром, если бы он только смог уговорить её! Но выпустить кинжал из зубов означало бы обезоружить себя, а он едва ли был к этому готов; и ему нужно было о многом подумать
и планировал покончить с этим в течение нескольких минут.

 Веласко, не сводящий глаз с чёрной дыры в стволе пистолета,
вскоре сделал обескураживающее открытие: поза, в которой он был
арестован, была ненадёжной и неудобной, а непривычное напряжение,
которое она вызывала в его мышцах, стало болезненным и изнурительным.
Сдвинуться хоть на миллиметр означало бы навлечь на себя пулю. По мере того, как шли минуты, напряжение в определённых группах мышц усиливало его боль с пугающей скоростью, и он невольно начал размышлять
о том, сколько времени оставалось до того, как его страдания приведут
его к безрассудству и смерти. В то время как он приближался к
невыносимой агонии, когда конец всех человеческих страданий был уже близок,
другой страдал по-другому, но не менее сильно.

Прекрасная сеньора держала в руках две жизни, которые зависели от неё.
Но то, что она вообще могла распоряжаться чьей-то жизнью, поражало,
смущало и мучило её. То, что у неё хватило смелости оказаться в таком
необычном положении, поражало её сверх всякой меры. Теперь, когда
если человек считает себя храбрым, его храбрость сомнительна. А
потом, она была такой добросердечной, что задавалась вопросом, сможет ли она
выполнить свою угрозу выстрелить, если убийца двинется с места. То, что он
верил, что она выстрелит, было достаточным.

Но что будет после того, как приедет её муж? Сможет ли он, с его страстной натурой,
устоять перед искушением перерезать горло этому парню у неё на глазах? Это было слишком ужасно, чтобы думать об этом. Но, Боже мой, у самого разбойника был нож! Вызвав таким образом своего мужа, разве она не пригласила
бросить его в смертельную схватку с отчаявшимся человеком, который был лучше вооружён, чем он? Было бы легко освободить Базилио и отпустить его, но она знала, что её муж последует за ним и найдёт его. Теперь, когда она совершила ошибку, предупредив его, лучше было оставить пленника у себя, чтобы она могла просить за его жизнь. В этом заключалась её надежда на то, что она сможет предотвратить кровопролитие с обеих сторон.
Её напряжение, её сомнения, её страх перед ужасным
завершением инцидента, который уже приобрёл форму
Трагедия; её пугающая ответственность; угрожающая возможность того, что ей самой, защищая свою жизнь, придётся убить Базилио; её опасения по поводу меткости и надёжности пистолета — всё это и многое другое изматывало её; и в конце концов она тоже начала задаваться вопросом, как долго она сможет выдерживать напряжение и успеет ли её муж вовремя, чтобы спасти её.

Тем временем Веласко, измученный болью, терзавшей его,
и движимый желанием бросить кинжал и молить о пощаде,
и страх расстаться со своим оружием привёл его в отчаяние и, в конце концов, в безвыходное положение. Всё, что он мог выразить своим лицом и глазами, красноречиво умоляло его, и вместе с этой безмолвной мольбой он испытывал физическую боль. Мышцы его рук и ног дёргались и дрожали, а его затруднённое дыхание с шипением вырывалось из-под лезвия ножа. Он больше не мог контролировать мышцы
своих губ; острый край его оружия вонзился в плоть по обеим сторонам
рта, и две маленькие струйки крови потекли вниз
Он опустил подбородок и уткнулся в грудь. Ни на мгновение он не отрывал взгляда от её глаз, и так они смотрели друг на друга в ужасной тишине и неподвижности. Кризис был неизбежен. Это было испытание нервов, которое неизбежно привело бы к гибели одного из них.
 . Зрелище мучений мужчины, жалкий вид его умоляющего взгляда были невыносимы для женской плоти, из которой состояла Виоланта.

Раздался грохот — Базилио первым не выдержал.
Вольно или невольно, он выпустил нож, и тот упал
с грохотом падая на землю сквозь виноградные ветви. В следующее мгновение
его язык, теперь уже свободный, начал изливать мольбу по-испански
с красноречием, равного которому Виоланта никогда не слышала.

"О, сеньора! - сказал он, - кто, кроме ангела, может показать наличие милосердия
чем человека? И всё же, когда я надеюсь на милость Пресвятой Девы, в твоём лице я вижу
нежность и доброту, присущие ангелу милосердия. О, Матерь Божья! Несомненно, твой недостойный сын был приведён в это затруднительное положение, чтобы испытать свою душу, наказать её и
очищение от рук твоей самой милой и нежной дочери;
 ибо ты вложила в её сердце, столь же чистое, сколь прекрасно её лицо,
мысль о том, чтобы избавить меня от ужасной смерти. Ты нашептала её материнской душе, что один из твоих сыновей, каким бы низким и недостойным он ни был, не должен предстать перед судом Святейшего Христа, твоего сына, нераскаявшимся. Через святую церковь ты просветил её душу, научив христианским
обязанностям, ибо на её прекрасном лице сияет небесный свет. Ах, сеньора! Позвольте мне заступиться за неё.
Пощадите! Взгляните на муки, которые терзают меня, и пусть мои страдания откроют
вам дверь вашего сердца. Позвольте мне уйти с миром, сеньора, и вы найдёте во мне раба на все дни моей жизни — самого смиренного и преданного из рабов,
счастливого, если вы бьёте меня, гордящегося своим рабством, если вы морите меня голодом,
и восхваляющего Всемогущего Бога, если вы топчете меня ногами.
Сеньора, сеньора, отпустите меня, время не ждёт — я едва могу сбежать,
если вы отпустите меня сию же минуту. Хотите, чтобы на ваших руках была моя кровь?
 Сможете ли вы после этого предстать перед Девой? О, сеньора, сеньора...

У неё кружилась голова, и все её чувства плыли в море агонии.
Она по-прежнему смотрела ему в глаза, пока он продолжал умолять её, но
очертания его тела были размытыми и неясными, а невыразимое
страдание лишало её сил. Она всё ещё рассеянно слушала его
излияния, и только когда её муж с двумя своими
вакеро подскакал верхом, эти двое несчастных осознали, что он
приближается. Увидев его, Виоланта всплеснула руками, и
пистолет упал на землю.
затем она опустилась на пол, и яркий солнечный свет сменился
ночью, а сияющая красота дня превратилась в ничто.

 * * * * *

 Она проснулась и обнаружила, что лежит на кровати, а муж сидит рядом,
гладит её руки и тревожно смотрит на неё. Прошло
немного времени, прежде чем она смогла собрать все свои силы для тренировки и понять
ласковые слова своего мужа; но, увидев его в безопасности
рядом с собой, ее следующая мысль была о Веласко.

- Где Базилио? - спросила она, вскакивая и испуганно озираясь по сторонам.

«Он в безопасности, моя дорогая. Не думай больше о Базилио, который причинил бы вред моей Виоланте. Будь спокойна ради меня, милая жена».

 «О, я не могу, не могу! Ты должен рассказать мне о Базилио». И испуганным шёпотом она спросила: «Ты убил его?»

 «Нет, любимая, Базилио жив».

Она откинулась на подушки. - Хвала Господу! - прошептала она.

Внезапно она снова вздрогнула и пристально посмотрела в глаза своему мужу.
- Ты никогда не обманывал меня, - поспешно сказала она, - но, Роберт, я должна
знать правду. Не бойся - я смогу это вынести. Ради Бога, мой
муж, скажи мне правду!"

Встревоженный, он обнял её и сказал: «Успокойся, моя Виоланта, ибо, клянусь Всемогущим, Базилио жив».

 «Жив! Жив!" — воскликнула она. —"Что это значит? Ты что-то скрываешь, муж мой. Я слишком хорошо знаю твою страстную натуру — ты не мог так легко его отпустить. Скажи мне всю правду, Роберт, или я сойду с ума!»

В его голосе была такая отчаянная искренность, что уклоняться от ответа было бы неразумно.


"Я сделаю это, Виоланта, сделаю. Послушай, клянусь своей душой, это чистая правда: когда я увидел, как ты уронила пистолет и опустилась на пол, я
знал, что ты потерял сознание. Я приказал вакерос закрепить оружие.
и заставить Базилио спуститься на землю. Затем я побежал наверх, положил тебя
на кровать, расстегнул твою одежду и сделал все, что мог, чтобы привести тебя в чувство
. Но ты оставался без сознания ...

"Базилио! Базилио! расскажи мне о нем.

«Я подошёл к окну и послал одного из мужчин на гасиенду за врачом для вас, а другому велел привести Базилио в эту комнату. Он вошёл очень слабый и дрожащий, потому что упал с виноградной лозы и был слегка оглушён, но не сильно пострадал. Он ожидал, что я убью его
здесь, в этой комнате, но я не мог этого сделать - я боялся за тебя
Виоланта. Он был очень тихим и больным...

"Скорее, Роберт, скорее!"

"Он ничего не сказал. Я заговорил с ним. Он опустил голову и спросил меня, позволю ли я ему
помолиться. Я сказал ему, что не убью его. Яркий свет
осветил его лицо. Он упал к моим ногам, обхватил мои колени, целовал мои сапоги и плакал, как ребёнок. Это было ужасно, Виоланта.

«Бедный Базилио!»

«Он умолял меня наказать его. Он снял рубашку и умолял меня побить его. Я сказала ему, что не трону его. Он сказал, что будет твоим».
раб и мой слуга на всю жизнь; но он настаивал на том, что должен искупить свою вину — его нужно наказать. «Хорошо», — сказал я. Затем я повернулся к Николасу и велел ему слегка наказать Базилио, чтобы он успокоился. Николас связал его, привязал к спине лошади и отвёл животное в загон. Затем
Николас вернулся и рассказал мне, что сделал. Я ответил, что всё в порядке и что, как только я смогу уйти от тебя, я пойду и выпущу
Базилио. А потом я велел Николасу пойти на стрельбище и найти Алису
и привёз её домой, потому что она была слишком слаба, чтобы вернуться со мной.

 — А Базилио сейчас в загоне?

 — Да.

 — Как его привязали к лошади?

 — Я не знаю — Николас не сказал мне; но вы можете быть уверены, что с ним всё в порядке.

Она обвила руками шею мужа и целовала его снова и снова,
говоря: «Мой благородный, великодушный муж! Я люблю тебя в тысячу раз
больше, чем когда-либо. А теперь иди, Роберт, немедленно и освободи Базилио».

 «Я не могу оставить тебя, дорогая».

 «Ты должен — ты обязан! Я полностью поправилась. Если ты не пойдёшь, пойду я».

"Очень хорошо".

Едва он вышел из комнаты, как она вскочила с кровати, схватила перочинный нож и бесшумно последовала за ним. Он не подозревал, что она идёт за ним по пятам, пока он направлялся к загону. Когда они отошли от дома на небольшое расстояние, её чуткое ухо уловило странный звук, от которого по её телу побежали мурашки. Это были слабые крики, полные человеческой боли, и они доносились не из загона. Безрассудно и потому неразумно она побежала к их источнику, не позвав мужа, и вскоре стала свидетельницей
ужасающего зрелища.

Макферсон направился к загону, но, добравшись туда, с удивлением обнаружил, что Базилио там нет. Ворота были закрыты, и лошадь, к которой он был привязан, не могла через них выбраться. Оглядевшись, он заметил признаки волнения, которое, несомненно, вызвало у лошадей странное зрелище — человек, каким-то образом привязанный к спине одной из них.
Земля была изрыта копытами, разбросанными во всех направлениях; среди животных
произошла дикая паника. Даже когда он вошёл, возможно, ещё
Не прошло и получаса после того, как Базилио был представлен им, как они сбились в кучу в углу и встревоженно фыркнули, когда он приблизился к ним. Лошади, к которой Николас привязал Базилио, нигде не было видно. Раздражённый глупостью Николаса, Макферсон огляделся и нашёл место в заборе, через которое проскочила лошадь Базилио; были повалены только две жерди. Встревоженный и расстроенный, Макферсон
перепрыгнул через забор, взял след лошади и побежал за ней. Вскоре он обнаружил, что лошадь в своём безумном бегстве
Он прорвался через ограду, окружавшую пасеку, и устроил беспорядок среди двадцати или более ульев. Затем Макферсон увидел зрелище, которое на какое-то время лишило его сил.

 Сеньора, руководствуясь более острым чутьём, чем её муж, направилась прямиком к пасеке. Там она увидела лошадь с Базилио,
обнажённым по пояс, привязанным к её спине. Животное бешено носилось
среди ульев, разбрасывая их вдребезги, пока злобные насекомые жалили его. Базилио был привязан лицом к солнцу,
которое бросало свои яростные лучи ему в глаза; ибо Николас был предан сеньоре и решил сделать так, чтобы неблагодарному было как можно хуже. На незащищённое тело Базилио налетели сотни пчёл, и он получил в два раза больше укусов, чем лошадь, и был совершенно беспомощен, чтобы защититься. Яд от тысячи укусов уже разъел его лицо и тело; черты его
лица были ужасно распухшими и искажёнными, а грудь раздулась,
потеряв сходство с человеческой, и стала синюшной и отвратительной.

Не медля ни секунды, сеньора вылетела за ворота и
отправилась на помощь Базилио, молясь Богу при каждом вздохе.
Его крики были слабыми, потому что он почти лишился сил, а
невыносимая боль, усиленная пчелиным ядом, лишила его рассудка. Для Виоланты приблизиться к обезумевшей лошади и рою пчёл означало
пойти на смерть, но что ей было до этого, когда на кону стояла чужая жизнь? Она бросилась в эту отчаянную ситуацию. С хладнокровием опытной наездницы она наконец развернула
Она просунула пальцы одной руки в ноздри обезумевшей лошади и мгновенно взяла её под контроль. В следующее мгновение, не обращая внимания на укусы пчёл, которые жалили её в лицо и руки, она перерезала верёвки, которыми был привязан Базилио, и подхватила его бесформенное тело, когда оно упало на землю. Затем, взяв его под руки, она с необычайной силой вытащила его из загона и подальше от смертоносных атак пчёл.

Он застонал, его голова моталась из стороны в сторону. Его глаза были
закрыты из-за опухших век, и он не видел её, но даже
если бы это было не так, он бы уже не узнал её. Она уложила его в тени большого дуба и по его прерывистому дыханию поняла, что через мгновение с ним всё будет кончено. Не замечая присутствия своего мужа, который теперь благоговейно стоял позади неё с непокрытой головой, она подняла к небу своё бледное лицо и прекрасные глаза и тихо помолилась: «Святая Матерь Иисуса, услышь молитву своей несчастной дочери и заступись за этот непокаявшийся дух». Она взглянула на Базилио и увидела, что он мёртв. Она пошатнулась и едва не упала.
Она вскочила на ноги и, увидев мужа, выкрикнула его имя, протянула к нему руки и без сознания упала в его сильные объятия. Так он и нёс её в дом, целуя в лицо, а по его щекам текли слёзы.




Необычный взгляд на это


Мистер Кларк Рэндольф был потрясён только что сделанным открытием: его жена оказалась неверной, а предателем был его ближайший друг Генри Стоктон. Если бы была хоть малейшая возможность усомниться,
несчастный муж ухватился бы за неё, но такой возможности не было.

Давайте попытаемся понять, что это значило для такого человека, как Рэндольф. Он
был высокородным, энергичным мужчиной тридцати лет, происходившим из
длинного рода гордых и благородных людей; образованным, утончённым,
чувствительным, великодушным и храбрым. Его прекрасные таланты, его энергичность, его утончённость,
его трудолюбие, его честность, его благородство возвысили его
до уровня популярности и процветания, так что в городе, где он жил,
не было другого человека его возраста, представителя его профессии,
юриста, который был бы так хорошо известен, так любим и обладал
такой властью.

Он был женат четыре года. Его жена была красивой, обаятельной и
умной, и он всегда относился к ней с той преданностью, которую только
муж может испытывать к своей жене. Они со Стоктоном дружили много лет. После жены Рэндольф любил и доверял ему больше всех
остальных.

 Такова была ситуация. В один миг он потерял жену, дом, лучшего друга,
уверенность в человеческой природе, свой дух, свои амбиции. Всё это — и, по сути, всё, что составляло его жизнь,
кроме чисто животных функций, — исчезло в одно мгновение,
без предупреждения.

Что ж, нужно было что-то делать. Острое чувство предательства,
боль от жестокого унижения побудили его к естественному желанию
отомстить. Сидя на корточках в кресле в своём запертом кабинете, он
начал систематически готовиться. Первой мыслью — всегда первой в таких
случаях — было убийство. Для человека с его характером и
темпераментом это было само собой разумеющимся. Страх перед
юридическими последствиями не находил в нём отклика. Кроме того, самоубийство после
убийства решило бы эту чрезвычайно незначительную проблему.

Итак, сначала было решено, что в результате этого открытия должны были
умереть три человека: его жена, его друг и он сам. Очень хорошо; это
сняло груз с его души. Теперь нужно было продумать порядок и
рациональную последовательность действий. Нужно было выбрать план,
который привёл бы к наибольшим результатам в удовлетворении жажды мести.
Простая смерть этих двоих, просто остановка дыхания, была бы совершенно
недостаточной. Во-первых, способ лишения их жизни должен быть
продуманным и сильным, что само по себе имеет большое значение
элемент удовлетворения; следовательно, это должно быть поразительно, преднамеренно, жестоко, если хотите, отвратительно, если вы разборчивы. Во-вторых, этому должно предшествовать разоблачение, осуждение, публикация, презрение, неуважение и
ужас.

 Это было хорошо, но что дальше? Для лишения жизни существовали различные доступные средства. Напрашивался револьвер. Он оставляет тёмное красное пятно;
сам вид оружия, которое держат устойчиво и дольше, чем нужно,
нацелив его туда, где должно появиться пятно, ужасает;
на лице появляется испуг; затем поднятые руки, мольба о пощаде, протест
о невиновности, о мольбе к Богу; после этого — грохот, бледное лицо,
падение на пол, закатившиеся глаза, посиневшие губы,
темная лужа на ковре — все это было очень хорошо. Несчастный
человек почувствовал себя лучше, когда начал ясно мыслить.

Но был и яд — яд в разных видах: мышьяк, который жжёт и разъедает, причиняя сильную боль, часто на протяжении нескольких часов; стрихнин, который действует на нервы, вызывая судороги, а иногда и необратимое искажение черт лица, которое не может устранить даже смерть; едкий сублимат, синильная кислота, цианид калия — тоже
Быстро и смертельно. Это должен быть яд, если это вообще яд, который
вызовет постепенное развитие ощутимых стадий страдания, так что в течение этого времени эффективность физической боли может быть повышена за счет добавления душевных страданий.

Были ли это все методы? Да, этого достаточно для этой цели. Тогда что же
это должно быть — револьвер или яд? Это была сложная задача. Давайте сначала решим, что эти трое должны быть вместе, заперты в комнате,
и что двое виновных должны пострадать первыми, по одному за раз.

Револьвер победил.

Рэндольф уже собирался выйти из кабинета, чтобы купить оружие,
когда его поразило то, что он увидел в зеркале своего кабинета. Ему потребовалось
некоторое время, чтобы узнать собственное отражение. Его лицо было неестественно
белым, под глазами виднелись синяки, глаза были стеклянными, губы плотно сжаты,
уголки рта опущены, на висках выступили крупные тёмные вены.
Опасаясь, что, если в таком состоянии он обратится к оружейнику
за револьвером, ему откажут, он некоторое время стоял перед
зеркало пытается восстановить естественное выражение его лица. Он помассировал
губы, чтобы убрать их жесткость, ущипнул себя за щеки, чтобы вернуть
их цвет, потер выступившие вены и немного соскреб с
белая штукатурка со стены, а вместе с ней и темные круги под глазами.
его глаза. Затем он твердым шагом вышел вперед, купил револьвер
без труда, попробовал его, убедился, что он надежен,
зарядил его, положил в карман и вернулся в свою контору.

Нужно было уладить некоторые имущественные вопросы. У него были
значительное состояние, всё его личное имущество; жена ничего ему не принесла. Теперь он чувствовал себя достаточно ясномыслящим, чтобы разумно распорядиться своим имуществом. Он составил завещание — голографический документ — и завещал своё состояние различным лицам и благотворительным организациям.

  Он взглянул на часы в своём кабинете. До ужина дома оставалось ещё четыре долгих часа. К счастью для его планов,
Стоктон должен был обедать с ними в тот вечер, и ни один из виновных
не знал, что их разоблачили. Как Рэндольф должен был поступить
эти утомительные часы? Нечем было заняться, не о чем было даже думать.
Он попытался почитать газету, потом книгу, но не смог; посмотрел в окно на
толпы людей, заполнявших улицу; какое-то время считал проезжающие машины;
пробовал другие занятия, но ничего не получалось, и тогда он сел.

Что-то начало происходить с этим несчастным человеком. Давайте посмотрим: его
жена, притворяясь, что испытывает к нему самую горячую привязанность, принимала в доме
виновные ухаживания предателя; она предала своего
мужа, разрушила его жизнь, довела его до смерти. В самом деле,
таким образом, она отметается все обязательства, которые в браке
связи наложены. В сущности, она была больше не его жена, но уголовное
враг, который, с сознательным и полон злобы, погубившего его. Он
мог сойти в могилу с готовностью сердца, но не мог позволить ей
жить и наслаждаться его падением и злорадствовать по поводу его гибели.

Но неужели она действительно сделает это? И потом, - Боже! - она была женщиной! Несмотря на всё, что она сделала, она была женщиной! Сильный мужчина, чья сила подкреплена револьвером, обманом заманивает женщину
заводит её в комнату, запирает дверь, оскорбляет, унижает и пугает её,
машет револьвером, а затем убивает, как крысу в норе. Может ли
храбрый мужчина, обладающий здравым смыслом и рассудительностью,
поступить так? Ведь это было бы не только убийством, но и трусостью!
 Нет, это было бы невозможно. Она всё ещё была женщиной, со всеми слабостями,
со всей хрупкостью, присущими её полу. Это было невозможно.

В конце концов, было бы гораздо слаще отомстить, позволив ей жить,
неся на себе клеймо позора. Так было бы гораздо лучше. Она бы
она потеряет своё высокое положение и уважение друзей; газеты
опубликуют её позор на весь мир, называя по имени как
развратную женщину, которая предала своего мужа и довела его до убийства
и самоубийства; они поместят её портрет в своих колонках; её имя
и преступление будут выкрикивать на улицах мальчишки-газетчики;
во всех церквях будут читать проповеди, осуждающие её; её позор
будут обсуждать повсюду — в домах, магазинах, отелях и барах
во многих городах.

И не только это: она лишится всего своего имущества
которой она так наслаждалась. Она оказалась бы на улице, потому что
никто бы ей не помог, никто бы не сказал ей доброго слова, никто бы не
отнёсся к ней с уважением, которого можно добиться деньгами. Оказавшись
таким образом в мире без друзей и в одиночестве, будучи от природы порочной,
она стала бы искать защиты у быстрых и сомнительных мужчин. Так всё и началось, и вскоре,
начав пить, как всегда поступают такие женщины, она погрузилась в
безрассудную и бесстыдную жизнь, опускаясь всё ниже и ниже, теряя
свою красоту, становясь грубой, шумной и вульгарной, а затем достигнув
когда ее красота больше не может быть источником дохода, дрейфующие в
мерзкие притоны, общаясь с самыми низкими и самыми жестокими мерзавцами
оказавшись часто затягиваются до полицейских-судей, впервые
пьянство и тогда за кражу, отбывающих короткие сроки в тюрьме с
другие, как низко; и, наконец, однажды ночью принес с визгом бред
горячка в полицейский участок, в комплекте в больницу, привязали
твердо на железную кровать, а затем умирает с нецензурной бранью на ее губы-такие
жизнь была бы бесконечно хуже, чем смерть; такая месть неизмеримо
больше, чем у пистолета. Тогда было окончательно решено, что она должна жить и страдать.

 Что касается друга — Стоктона, предателя, подхалима, труса, — _он_ должен умереть как собака. _Это_ решение нельзя было пересмотреть. Ему не следовало предоставлять право на дуэль, потому что он не только не заслуживал такого внимания, но и таким образом можно было сохранить ему жизнь. Несомненно, она любила его; возможно, он любил
её. Если бы он остался в живых, а муж был убит на дуэли, их
удовлетворение было бы двойным: они разрушили бы и унизили его и довели бы до
В отчаянии они убили его. После этого они могли открыто наслаждаться обществом друг друга, не опасаясь разоблачения или наказания. Кроме того, они могли пожениться и быть счастливы. Это было немыслимо. Он должен был умереть как собака, и его имя должно было остаться запятнанным.

 Уладив все дела, несчастный перечитал завещание. Поскольку женщина должна была жить, она должна была быть упомянута в документе. Он разорвал завещание и написал другое, в котором завещал ей один доллар, объяснив столь незначительную сумму её позором. Затем он
он написал отдельное заявление обо всём случившемся, запечатал его,
направил коронеру и положил в карман. Через некоторое время его
найдут там.

 Ну и почему же эта дрожь во всём теле, эта необъяснимая тошнота,
это непреодолимое чувство ужаса и отвращения при взгляде на набросок
картины? Неужели инстинкт пробудился и безмолвно молил о
пощаде? Какая пощада была проявлена, чтобы можно было ожидать
пощады? Никакой. Нужно было не только отомстить, но и восстановить справедливость.
И всё же это было ужасно! Признай, что она заслужила всё это, заслужила даже
Более того, она была женщиной! Ни один её поступок не мог лишить её естественных прав на более сильный пол. Как женщина, она обладала неотъемлемыми правами,
которые даже она сама не могла отнять у себя, которые мужчины не могли у неё отнять. И потом, какая польза в том, чтобы добавлять физические страдания к душевным? Одно наверняка ослабило бы силу другого. Чем ниже она падёт и чем глубже будет её падение, тем меньше будет эффективность её душевных мук, и всё же именно душевные страдания были желательны для неё.

Поэтому было бы хорошо оставить ей немного денег — значительную сумму
сумма денег — для того, чтобы, возвышаясь над нуждой, которая в её случае привела бы к деградации и притуплению чувств, она могла бы страдать ещё сильнее; для того, чтобы память о её позоре навсегда оставалась мучительной, навсегда была причиной самых горьких сожалений. Это было бы лучше во многих отношениях: её позор был бы
опубликован, она никогда не смогла бы общаться с теми благородными людьми, которые были её друзьями; её возлюбленный умер, и память о нём опозорена, он не мог бы утешить её; в обществе у неё остались бы только те, кого
Её состояние привлекло бы внимание, но оно было не таким, чтобы удовлетворить такую женщину, как она; она всегда была бы на виду у старой жизни и её удовольствий, но чуть в стороне — достаточно близко, чтобы видеть и тосковать, но слишком далеко, чтобы дотянуться, и вечно сдерживаемая холодным взглядом презрения и высокомерия высшего общества, в котором она выросла.

Поэтому было бы лучше оставить ей большую часть его состояния. Поэтому он
разорвал второе завещание и написал третье, в котором, назвав её своей главной наследницей, рассказал о её позоре.
Сейчас он чувствовал себя лучше, чем когда-либо с момента своего открытия. Он прошёлся по комнате, выглянул в окно, затем снова упал в кресло.

 Как странно похожи во многих отношениях все животные, включая человека! — подумал он. У них у всех есть общие качества и страсти: ненависть,
страх, гнев, месть, любовь, привязанность к потомству. В чём человек превосходит остальных? Очевидно, что самообладание, чувство справедливости,
милосердие, качество благотворительности, способность прощать,
сила доброжелательности, действие благодарности; признательность
способность к абстрагированию; умение сравнивать, противопоставлять и приспосабливаться;
осознание присущей ему склонности к более высоким и лучшим достижениям. В той мере, в какой ему этого не хватает, он приближается к низшим слоям общества. В той мере, в какой над ним господствуют общие для всех страсти, ему не хватает более высоких качеств, присущих его виду. Желание убивать, когда нам больно, мы злимся или
нам угрожают, тем сильнее, чем ниже мы спускаемся по шкале
порядков — даже среди представителей одного и того же порядка.
Наименее развитые люди — самые жестокие. Месть — это злоба, порождённая гневом.

Странно, что его мысли приняли такой оборот!

И всё же фундаментальный инстинкт, охраняющий продолжение рода,
общен для всех, и его проявления контролируются универсальным законом,
простые вариации которого не нарушают его целостности.
Любовь и спаривание — вот основные направления, с которых начинается
продолжение рода. Какие в них могут быть абстракции? Разве
их характер не конкретен и не очевиден? Какие бы прекрасные чувства ни
развившись, мы знаем их источник и понимаем их функцию. Здесь нет
никакой тайны.

Что это за ревность, которая может быть у всех животных? Это инстинктивно
негодование одного из членов супружеской пары по поводу чего-либо, что мешает
приятной устоявшейся системе, основой которой является сохранение
вида. Высшее человечество обладает способностью препарировать его, анализировать,
понимать его и предохранять от его вредного действия; в этом и заключается
отличительные качества превосходства. Если, когда его ревность
разгорается, он не может вести себя иначе, чем лев, лошадь,
или собака, то в этом отношении он не превосходит их. Человек,
питающийся мясом, — дикое животное, как собака, тигр, пантера, лев. Его страсти сильны, как и у них, но у него есть качества, которые позволяют ему сдерживать их. Если животное сильно привязано к своей паре, оно будет драться, если её у него отберут; это проявление ревности. Если он дикое животное, то
убьёт, если сможет или осмелится. Немногие самцы среди животных
убивают своих покинувших их самок; это прерогатива человека, самого благородного из
животные. Остальные довольствуются тем, что убивают соблазнителя. Как же мы благодарны за то, что избежали поступка, который ещё недавно казался нам возможным и который низвёл бы нас до уровня самых жестоких из зверей! Что из всего того, что предлагалось сделать, отличало бы наши действия от действий самых жестоких зверей, кроме более тщательной проработки деталей, более изощрённой злобы и свирепости? Стоит ли удивляться, что Рэндольф содрогнулся при мысли об этом?

 Самая общая черта всех животных, включая человека, — это
эгоизм. В человеке он достигает высшей формы и превращается в тщеславие,
гордость и нелепое чувство собственной важности. Но только человек
осознает его существование, характер и цель; он один поощряет
его рациональное развитие и пресекает самые злостные из его злоупотреблений.
Животного, которое будет сражаться или убивать из ревности перемещается
только корыстным мотивом. Он продолжает удовлетворять свой гнев или жажду мести, не заботясь об этике, не думая о своих
обязательствах перед природой, не испытывая ни малейшего желания
поинтересоваться,
в причине его ревности может не быть естественной цели, которая
следует тем же путем, который привел к его спариванию. Мужчина,
однако, может подумать об этих вещах, тщательно взвесить их, понять
их приблизительно, а затем продвигаться в свете мудрости. Если нет, то он
в этом отношении ничем не лучше животного, которое не может так рассуждать
и понимать.

Такой образ мышления приближал несчастного человека к самому себе.

Затем, столкнувшись с предположением, что он всё это время рассматривал
собственное дело, он обнаружил, что ситуация была примерно такой: он
некое понимание, которое должно было избавить его от
влияния, более сильного у людей с низменными помыслами; не будучи
скотом, он должен был возвыситься над побуждениями, которым
скот вынужден подчиняться по своей природе. Это было ясно. Но
что же ему делать? Он долго и серьёзно размышлял об этом.

 Можно ли было стереть прошлое разоблачением, унижением, позором и кровью? Он гордился ею, он любил её, он был
очень, очень счастлив с ней. Она была его вдохновением, частью его самого
надежды, амбиции, жизнь. Да, она всё это разрушила, но память об этом осталась. До этого недавнего постыдного поступка она была доброй, бескорыстной, нежной и верной. Кто знает, почему она пала? Кто мог бы проникнуть в глубины этой странной тайны; кто мог бы измерить её стойкость; кто мог бы судить о её слабости с праведным сердцем; кто мог бы сказать, что в тот самый момент она не испытывала невыразимых страданий? И
потом, был ли кто-нибудь настолько благородным, настолько непоколебимым в своих принципах и настолько далёким от искушений, что мог бы сказать, что он лучше
чем она? Ее слабость - должны ли мы осмеливаться называть это порочностью, когда мы
не можем знать, и можем ли мы, обладая разумным пониманием нашего собственного поведения
возложить всю ответственность на нее, а не на то, что создало
ее? Если мы люди, давайте искать, где мы можем убедить себя
что мы не скоты. Сострадание является атрибутом знатного
характер. Испытание мужественности-значит проявлять мужские качества.

Какая польза была бы от этой мести за унижение и разоблачение? Это
не исправит ошибку, не спасёт жизнь, это будет лишь
доказательство тщеславия, чувства собственной значимости пострадавшей.
Можно ли было её пощадить? Да. В конце концов, это было решено. Она
должна была жить; она должна была владеть имуществом; она должна была наслаждаться
жизнью, насколько это было возможно, без тени позора на своём имени.
Это было благороднее, это было испытанием для мужчины. И потом, прошлое
нельзя было забыть!

Рэндольф почувствовал себя намного лучше после того, как принял это решение, и
сам себе удивился. Он ходил по комнате, чувствуя себя сильным и
энергичным. Он разорвал завещание, потому что оно возлагало вину за преступление на неё;
Он разорвал письмо коронеру, собрал все клочки бумаги и тщательно их сжег. Затем он написал новое завещание, без пятен, оставив все свое имущество жене. Он не только это сделал, но и написал ей письмо — официальное, конечно, — в котором просто сказал, что считает свою жизнь ошибкой; он запечатал его, надписал адрес и положил в карман.

Стоктон — лживый друг, предатель и разрушитель — он должен умереть,
он должен умереть как собака. Но не с пятном на своём имени — это невозможно,
потому что это отразится на _ней_.

Это была новая ситуация. Двоих мужчин найдут мёртвыми, скорее всего, в одной комнате — друга и мужа. Что подумают люди? Дуэль? По какой причине? Убийство и самоубийство? Кто держал в руках оружие и по какой причине? Дорога, по которой поползут подозрения, была слишком короткой и широкой. Честное имя жены нужно было защитить — это было решено, и теперь это было главным.

Нужно было подумать и о других вещах. Предположим, что Стоктон был мужем, а Рэндольф — другом. Боже! Давайте подумаем.
звери, обезумевшие от ярости и зависти, способны ли они
удержать зеркало природы перед своим сердцем, испытывать сострадание, проявлять милосердие,
взвешивать на весах справедливости слабости и пороки своего рода,
испытывать смирение, склонять голову перед непостижимыми путями природы?
Разве нет? Нет? Ну, а люди? Если нет, то они ничем не лучше зверей. Кроме того, разве это было бы наказанием для Стоктона —
убить его? В смерти не может быть наказания, оно может быть только в умирании;
 но даже умирание не неприятно, а смерть — это отсутствие
страдания. Нет под небесами, чтобы дать ему надлежащую
наказания.

И это было далеко не все. _She_ любила его ... это, должно быть, так. Что будет
благо извлекая его из своей жизни? Это была бы просто месть - месть
им обоим; и в чем благородство такой мести? Если бы они
оба остались живы, оба остались бы незамеченными, они могли бы быть счастливы вместе.

В конце концов, кого это будет беспокоить, чьё удовольствие это нарушит?
 Конечно, ни один звук их счастья не проникнет в могилу;
это не нарушит ни один из законов природы. Почему они не должны быть счастливы?
Если бы они могли, то почему бы и нет? Есть ли на свете какая-то причина,
по которой мудрость, милосердие, сострадание и благородство не позволили бы
им быть счастливыми?

Но предположим, что она заподозрила бы причину самоубийства своего мужа;
это, скорее всего, отравило бы ей жизнь, потому что чувство вины
подтвердило бы подозрения. Результатом стало бы отвращение к самой себе,
ненависть к соучастнику её греха, убеждённость в том, что кровь
её мужа на её совести, и длинный список бедствий, которые
серьёзно подорвали бы, если не уничтожили, желанное спокойствие.
жизнь. Был ли какой-то способ предотвратить появление такого подозрения?

 Да, был. Как только Рэндольф понял это, он почувствовал, что с его плеч свалилась огромная тяжесть. Его глаза ярко сияли, щёки раскраснелись, а лицо озарилось гордостью и торжеством.

Он вернулся в кресло, достал из кармана револьвер и положил его на стол.
Он написал жене ласковое письмо, в котором сообщил, что только что узнал о неизлечимой болезни, с которой
у него не хватит мужества бороться в течение месяцев или лет страданий.
и попросил её обратиться к Стоктону за дружбой и советом; написал
Стоктону, поручив ему защищать её; сжёг последнее завещание, которое
он составил, и написал новое, в котором оставил им имущество
совместно, при условии, что они поженятся в течение двух лет. Затем, с совершенно ясной головой, он отложил перо и вздохнул, но его лицо было ясным и спокойным. Он взял револьвер, взвёл курок, приставил дуло к виску и без колебаний нажал на спусковой крючок.




История, рассказанная морем


Однажды ночью, когда шторм надвинулся с юга, по-видимому, с единственной целью — возобновить войну со своим давним врагом, полуостровом Монтерей, я покинул древний город, пересёк перешеек полуострова и спустился по склону Санта-Люсии, чтобы увидеть грандиозное сражение в заливе Кармел. Резкий ветер, несущий с собой
иголки дождя, обрушился на меня, но с океаном и кипарисами
он обошёлся благороднее, пустив один из них в буйное плавание, а
другой заставив стонать. Я добрался до утёса, расположенного сразу за галечным пляжем.
Я стоял на берегу с непокрытой головой и расстегнутым жилетом, лицом к океану и шторму. Это была не холодная ночь, хотя зимняя буря бушевала вовсю; но это была ночь слепых мук и борьбы, когда безумный ветер хлестал по морю, а взбесившееся море бросалось на берег, в то время как ливень и брызги размывали мрачные краски пейзажа. Это была ночь, когда море говорило в своей муке и раскрывало некоторые из своих тайн.

Я спустился со скалы и прошёл немного в сторону китайской рыбацкой деревушки, где был песчаный пляж.
И здесь, после
Сбросив пальто и жилет, я спустился вниз, чтобы поближе познакомиться
со своим коварным другом. Прибой набросился на меня, и волны,
медленно отступая, манили меня к дальнейшим приключениям, на которые я
решался, зная местность, но также и любя эту сладостную опасность. Сильный вал сбил меня с ног, но я перехитрил его и погнался за ним, когда он отступал. Потом пришёл другой вал, и он был вооружён, потому что, возвышаясь надо мной, он обрушился на меня с дубинкой, которая тяжело упала на меня. Я схватил её, но тут мои силы иссякли.
прекратилось; и волна, вернувшись, вынесла меня наружу. Слепота, смутное
чувство удушья, неопределенное усилий инстинкта, чтобы вернуть свою хватку
на землю, полет по воздуху, мягко ложатся на
песок-это было так, что я был спасен; и я до сих пор держал в руке
оружие, с которым мой старый друг нанес мне удар.

Это была бутылка. Позже, у себя в комнате в Монтерее, я разбил ее и
обнаружил внутри необычно интересную надпись. После нескольких недель изучения
и расшифровки (из-за возраста и несовершенства исполнения задача была серьёзной
и результат был неопределённым), я собрал воедино те фрагменты, которые
имели хоть какое-то подобие связности, и обнаружил, что море в своём
страдании раскрыло одну из своих самых странных тайн. Публикация
этого искреннего призыва о помощи не даёт надежды на полезный
ответ; она скорее призвана показать новую и пугающую форму
человеческих страданий, а также, возможно, дать знания тем, кто, если они
ещё живы, предпочли бы знать худшее, чем ничего. Вот чего я добился своим трудом:

Я — Амаса Д. Китинг, несчастный человек, который, как и многие другие,
Я испытываю необычайную пытку, и умственное расстройство, которое я испытываю, настолько велико, что я боюсь, что не смогу составить разумный отчёт. Я только что пережил сцену невообразимого ужаса, и, хотя я человек образованный и обычно способен составить разумное сообщение, сейчас я нахожусь в состоянии сильного умственного расстройства и сильных физических страданий, которые, я боюсь, помешают понять меня тому, кто прочтёт этот отчёт. Прежде всего, я самым искренним образом прошу такого человека использовать
самый быстрый усердие в издательском деле написания этой статьи, в
конец дабы экспедицию для нашей помощи может быть модернизирован без
задержек; ибо, если нынешнее положение дел продолжаться намного дольше с
те, кого я оставил позади, любые меры, принимаемые для их облегчения
бесполезно. Что касается меня и моего спутника, мы не ожидаем ничего, кроме
смерти.

Я поспешу перейти к материальной части моего повествования, сообщив
лишь ту часть начала, которая может послужить для нашего отождествления.

14 октября 1852 года мы отплыли из Бостона на бриге
«Хоупвелл», капитан Кэмпбелл, направлялся к островам в южной части
Тихого океана. Мы везли груз товаров широкого потребления, чтобы
торговать с местными жителями, но мы также хотели найти подходящий
остров, который мы могли бы занять от имени Соединённых Штатов и
сделать своим постоянным домом. С этой целью мы создали компанию и купили бриг, чтобы он оставался нашей собственностью и использовался как средство связи между нами и цивилизованным миром. Эти и многие другие факты хорошо известны
нашим друзьям в Бостоне, что я считаю совершенно излишним приводить их в более подробном изложении. Имена всех наших пассажиров и членов экипажа записаны в Бостоне, и нет необходимости приводить их здесь для более точного опознания.

 До тех пор, пока мы не прибыли в окрестности Фолклендских островов, с нами не происходило ничего плохого. Мыс Горн предстал перед нами в самом неприглядном виде (поскольку бриг был
медленным судном, а антарктическое лето уже закончилось, прежде чем мы
столкнулись с плохой погодой), — необычное явление, как заверил нас
капитан Кэмпбелл. С этого момента нас преследовали неудачи, которые
наконец, через два или три месяца, во время ужасного шторма, который не только стоил жизни некоторым членам экипажа, но и лишил наше судно мачт. Шторм продолжался, и, поскольку бриг полностью зависел от ветра и моря, мы поняли, что он пойдёт ко дну. Поэтому мы сели в шлюпки с провизией и другими необходимыми вещами, которые смогли взять с собой. Не видя земли и находясь посреди кипящего моря, которое, казалось, вот-вот поглотит нас, мы взялись за вёсла и направились на северо-запад. Едва ли нужно говорить, что мы заблудились.
но, в конце концов, мы выяснили, что находимся почти на 136,30° западной долготы, почти на тропике Козерога. Это означало, что мы находились примерно в 170 милях от нескольких небольших островов, лежащих к востоку от 140-го меридиана. Перспектива была удручающей, так как вряд ли в
здорового человека в лодки, чтобы вытащить весло, так сильно была погода
нас; и, кроме того, приборы на корабле были утеряны и наш
положения были сильно повреждены.

Тем не менее, мы добились некоторого прогресса. Бедный брошенный бриг, по-видимому
Понимая, что мы бросили её, она вела себя очень странно: подгоняемая,
несомненно, ветром, она преследовала нас с жалкими попытками
догнать — то носом вперёд, то кормой, то снова носом вперёд,
уходя под воду. Качка и крен сильно утомляли её, и,
набравшись воды, она, очевидно, могла прожить ещё несколько
минут. Тем временем нам было непросто держаться от неё подальше, потому что мы то отплывали в сторону, то она плыла за нами, и иногда мы подвергались опасности. Этому пришёл конец,
Однако бриг, сильно накренившийся, величественно поднялся на
высокую волну и упал на бок в ложбину; он храбро боролся за
выравнивание, но в следующий миг перевернулся на бок, выровнялся,
успокоился на мгновение, а затем погрузился в воду, как свинцовая
масса. Это вызвало у нас особое чувство опустошения, потому что,
насколько мы знали (а капитан Кэмпбелл уже плавал по этим морям),
у нас почти не было шансов добраться до берега живыми.

К нашему большому удивлению, мы не проплыли и двадцати километров, когда (это
Около полуночи) с нашей левой стороны, то есть на западе, мы заметили огонь. Это придало нам столько храбрости, что мы энергично погребли к нему, и в три часа утра, к нашему невыразимому счастью, вытащили наши лодки на прекрасный песчаный берег. Мы были так измотаны, что, не теряя времени, устроились поудобнее и вскоре крепко заснули на твёрдой земле.

 Следующее солнце сделало больше половины своего дела, прежде чем кто-либо из нас проснулся. Если не считать нескольких птиц с ярким оперением, вокруг не было ни души, но стоило нам начать двигаться, как появилось несколько
Несколько высоких темнокожих мужчин подошли к нам одновременно с разных сторон. На поясе у них висел короткий предмет одежды, сделанный из коры, сплетённой в грубую ткань, а также тяжёлый металлический меч. Несомненно, это были дикари, но в их поведении было достоинство, которое отличало их от известных нам жителей этих островов в Южном море. Наш капитан, который
понимал многие языки и диалекты жителей субтропических
островов, обнаружил, что не может общаться с ними на
эти посетители, но это было не долго, прежде чем мы нашли их зело
apt в понимании знаки. Они проявили сочувствие для нас, и
с проявлениями дружбы пригласила нас следовать за ними и тест
их гостеприимство. Мы не замедлили это сделать.

Остров, с которым мы познакомились по пути, был десятичасовым путешествием
в длину и семь в ширину, и наши глаза убедились в его чудесности
плодородная почва, поскольку там были большие банановые плантации и другие
из любопытных сортов зерна. Узость дорог убедила нас в этом
там не было ни повозок, ни вьючных животных, но было много свидетельств цивилизации, которая для этих мест была необычайно развитой; например, хорошо возделанные поля и добротные каменные дома, а также свидетельства эстетического вкуса, выраженные в выращивании многих прекрасных цветов, которые росли на острове. Я упоминаю об этом с особой тщательностью, чтобы остров могли узнать спасатели, о которых мы горячо молимся.

Город, в который нас привели, необычайно красив. Пока
здесь нет упорядоченного расположения улиц (дома беспорядочно разбросаны), но есть ощущение комфорта и простора, а также чистота и порядок. Все здания построены из грубого камня и не разделены на комнаты; окна и двери завешаны циновками, что свидетельствует об отсутствии воров. Чуть в стороне, на холме, находится дом короля, или вождя. Он очень похож на другие, за исключением того, что он больше, а передняя комната служит кабинетом, где король занимается государственными делами.

Нас провели в эту приёмную, и вскоре появился сам король. Он был одет с большим варварским размахом, чем его подданные; на его шее и в ушах было много прекрасных золотых и серебряных украшений, явно работы европейских мастеров, но носимых с полным пренебрежением к их первоначальному предназначению. Король, крупный, сильный и красивый мужчина, принял нас с доброй улыбкой; если когда-либо человеческое лицо и выражало доброту, то это было его лицо. Он сразу дал нам понять, что мы желанны, что он нам сочувствует
Мы в беде, и все наши нужды должны быть удовлетворены до тех пор, пока не будут найдены средства, чтобы вернуть нас на родину или отправить туда, куда мы пожелаем.

 Он сказал, что маловероятно (поскольку он немного говорил по-немецки), что какое-либо судно из внешнего мира когда-либо посетит остров, поскольку он, по-видимому, неизвестен мореплавателям, и на острове действует закон, запрещающий приближаться к нему жителям других островов. Однако в определённые фазы Луны он отправлял лодку на остров, расположенный за много миль от него
Он предложил нам в обмен на другие товары некоторые редкие изделия своего народа, и, если мы захотим, нас могли бы по одному перевозить в лодке и таким образом в конце концов доставить к проходящим мимо судам. С видом смущённого нерешительного человека он сообщил нам, что вынужден наложить на нас некоторые ограничения, которые, поспешил он добавить, никоим образом не помешают нашему комфорту или удовольствиям. Это было сделано для того, чтобы мы держались подальше от его
людей, поскольку они были простыми и счастливыми, и он опасался, что общение с ними
с нами вызовет у них недовольство. Их нынешнее положение
сложилось исключительно из-за политики полной изоляции, которой они
придерживались в прошлом.

 Мы получили это сообщение с радостью, которую не стали
скрывать, и король, казалось, был тронут нашими благодарностями.
Так что вскоре мы обосновались в качестве колонии примерно в трёх милях от города.
Ловкие руки туземцев построили для нас из жердей, циновок и соломы достаточное количество домов для нашего
удовольствия, а король предоставил в наше распоряжение большой участок земли для
Если бы мы захотели заняться сельским хозяйством, то для этого нам
понадобился бы умный туземец, который научил бы нас. 10 мая 1853 года мы
прибыли на остров, а 14-го отправились в колонию.

 Я не могу останавливаться на описании этого прекрасного острова
и наших восхитительных окрестностей, но должен поспешить и рассказать о
страшных событиях, которые вскоре с нами произошли. Мы пробыли на острове около месяца, когда король (который дважды навещал нас)
 прислал гонца с сообщением, что завтра отплывает корабль и что
если кто-то из нас захочет уйти, его можно будет забрать. Посланник сказал, что, по мнению короля, в первую очередь должны уйти больные.В случае серьёзной болезни было бы лучше, если бы они умерли дома. Мы не обратили внимания на этот странный и жестокий способ решения проблемы, потому что наше чувство благодарности к королю было настолько велико, что его лёгкое желание было для нас законом. Поэтому из нашего числа мы выбрали Джона Фоули, плотника из Бостона, так как из-за тягот путешествия у него развилась чахотка, и у него не было ни семьи, ни родственников в колонии, как у многих из нас. Бедняга был переполнен благодарностью и покинул нас самым счастливым человеком, которого я когда-либо видел.

Теперь я должен упомянуть об одной очень странной вещи, которая привлекла наше внимание после отъезда
Фоули. Мы находились в просторной долине, почти со всех сторон окружённой отвесными скалами большой высоты, и ни с одной доступной точки не было видно моря. Несколько раз некоторые из молодых людей пытались покинуть долину и добраться до берега, но при каждой попытке внезапно появлялись местные стражники, которых нам приставили, и вежливо, но твёрдо возвращали наших молодых людей, говоря, что
Король пожелал, чтобы мы не покидали долину. Старшие из нас отговаривали от этих попыток побега, считая их нарушением клятвы и гостеприимства, но осознание того, что мы были абсолютными пленниками, тем не менее тяготило нас и становилось всё более и более невыносимым. Поэтому, когда нашего товарища увели, молодые люди организованно двинулись вперёд, чтобы занять возвышенность, с которой открывался вид на море, и наблюдать за тем, в каком направлении плывёт лодка Фоули. План состоял в том, чтобы разделиться на тела и двигаться дальше
одновременно во всех точках выхода и без применения опасного насилия одолели двух или трёх охранников, которых видели в этих местах. Когда наши люди прибыли в эти места, они встретили небольшое количество охранников, которых обычно там видели, и проталкивались вперёд, когда внезапно появился большой отряд туземцев, которые обнажили свои тяжёлые мечи и приняли такую угрожающую позу, что наши люди, не теряя времени, отступили. В колонию был отправлен отчёт об этом происшествии, в котором говорилось о каждой из групп молодых людей
у меня был точно такой же опыт. Хотя, казалось, не было никаких оснований для беспокойства, охватившего всю колонию, более сильные почувствовали угнетение, а более слабые — страх, и после совета было решено потребовать объяснений у короля.

 . Произошли и другие интересные события, в том числе то, что я тайно выучил островной язык. По этой причине меня выбрали послом к королю. Моя миссия провалилась, так как король, хоть и был любезен, сообщил мне, что этот план был
необходимо обеспечить полную изоляцию от его народа; и он
поручил мне передать моим людям, что любой член нашей колонии,
обнаруженный за пределами лагеря, будет наказан смертью. Вдобавок к этому
король, по-видимому, обидевшись на нас за то, что мы усомнились в
правильности его действий, сказал, что отныне он сам будет отбирать
наших людей для депортации. Очевидное превосходство этого человека
в характере произвело на меня немалое впечатление, как и искренность, с
которой он относился к нам как к представителям расы, уступающей ему в умственных способностях
и моральных сил, ставило меня в тупик и поставили меня в невыгодное положение.

Когда я взял новость в колонию, настроение, граничившая с безнадега
пришли на наш народ. Более вспыльчивые предлагали восстание и
захват острова; но это была настолько безумная идея, что от нее сразу отказались
.

Вскоре после этого король послал за Авессаломом Мэйвудом, одним из наших молодых людей
, неженатым, но с матерью среди нас. Мэйвуд, поначалу сильно страдавший от цинги на бриге,
подвергся другим заболеваниям и теперь был инвалидом и сильно исхудал. Я не буду останавливаться на печальном расставании
между ним и его престарелой матерью, ни на усиливающуюся мрачность, охватившую колонию. Что стало с этими людьми? Никто не знал, куда их увезли, и никто не мог предположить, что с ними стало потом. За нашими попытками быть весёлыми и трудолюбивыми скрывались тяжёлые сердца и, возможно, мысли и страхи, которым мы не осмеливались дать волю.

Третьего мужчину забрали — снова больного, на этот раз чахоточного фермера по имени Джексон; а через некоторое время — четвёртого, пожилую женщину с раком; это была миссис Лайонс, бывшая модистка из Южной
Бостон. Затем терпение и надежда, которые поддерживали нас, иссякли, и
мы были близки к отчаянию. Самые хладнокровные из нас тихо собрались
и обсуждали, что делать. Наш капитан, спокойный и храбрый человек,
по-прежнему возглавлявший наши советы и всегда призывавший к терпению
и послушанию, председательствовал на этом собрании. В головах у всех была одна и та же ужасная мысль, но ни у кого не хватало смелости высказать её.
Но после того, как они безрезультатно поспорили, капитан Кэмпбелл произнёс такую речь:

"Друзья мои, нам больше не пристало скрывать
мысль, которая есть у каждого из нас и которая рано или поздно должна быть высказана
. Общеизвестно, что на многих из
островов этих морей существует ужасная практика
каннибализма".

Никто не проронил ни слова в течение долгого времени, и все были рады, что она
вышли наконец. Ни один человек не взглянул на своего соседа и не осмелился поднять свой взгляд
взгляд от земли, и на сердцах всех была тяжесть.

«Тем не менее, — продолжил капитан, — чрезвычайно трудно поверить, что это зло обрушилось на нас, ведь вы, должно быть, заметили, что только
Худых и больных забрали, и, конечно, это не может означать
каннибализм.

Некоторые не подумали об этом и быстро подняли головы с просветлевшими лицами.
Тогда капитан Кэмпбелл продолжил:

"Однако вы, должно быть, заметили, что все больные и слабые ушли, и это ставит нас в новое положение. У меня есть идея, которую я не буду сейчас озвучивать, и я созвал вас, чтобы определить, верна она или нет. Для этого какой-нибудь смелый и ловкий человек должен рискнуть своей жизнью.

Почти каждый из присутствующих предложил свои услуги, но капитан
покачал головой и попросил их всех замолчать.

"Необходимо, — добавил он, — чтобы этот человек понимал язык,
и я боюсь, что среди вас нет такого."

Каждый из них, озадаченный, посмотрел на своего соседа, а затем на меня, когда я
вышел вперёд.  Капитан с благодарностью посмотрел на меня и сказал:

«Пусть между нами будет строжайшая тайна, ибо остальные жители
колонии не должны знать об этом ни сейчас, ни, возможно, никогда. Если наши опасения
основаны на правде, тем больше причин хранить эти сведения в тайне
сохраним в тайне между собой. Это понятно? Тогда, мистер Китинг, план таков: когда заберут следующего из нас, вы должны будете с помощью хитрости, но ни в коем случае не прибегая к насилию, сбежать из этого заточения, узнать, что случилось с тем, кто был до вас, и сообщить нам.

Через неделю (теперь такое случалось всё чаще)
 Лемюэля Артура, молодого человека двадцати двух лет, забрали около часа дня. Тщательно продумав свой план, я
нарядился в стиле туземцев, раскрасил кожу охрой,
Я вымазал брови и волосы смесью сажи и жира, без труда проскользнул мимо стражников и оказался на свободе на острове. Я забрался на возвышенность и не увидел никаких признаков того, что лодка Артура готова к отплытию. Когда стемнело, я спустился в деревню. Я держался на окраине и старался оставаться в тени. Я не осмеливался ни с кем разговаривать, но мог слушать.
и вскоре я узнал то, от чего у меня замерло сердце.

 «Как давно у нас не было такого», — сказал один туземец другому.

«Да, и этот будет вкусным. Говорят, он молодой и толстый.
 Мы не прикасались ни к кому с тех пор, как четверо мужчин и их женщина с драгоценностями
прибыли на остров после кораблекрушения».

«Верно, но этот не достанется всем нам — многим придётся
обойтись без него».

«Ну и что с того? Те, кто не получит его сейчас, будут
считать его ещё вкуснее, когда придёт их очередь». Все, что осталось, — хорошее и жирное, так как король забрал всех тощих и больных. Он не позволил людям прикоснуться к ним, хотя некоторые из них очень просили. Поэтому, чтобы убедиться, их поместили в печь.

Когда я услышал это, меня охватила такая сильная тревога, что я чуть не выдал себя; и, конечно, я упустил часть разговора, который вели эти люди. Вскоре я понял, что ничего не было сказано о страшной участи моих друзей; моих собственных страхов было достаточно, чтобы придать их словам пугающий оттенок. Когда я снова огляделся, их уже не было, и я с большой осторожностью двинулся в другую часть города, держась в тени. В одном месте
Я услышал ещё один разговор, который звучал так:

 «Он знает, что с ним сделают?»

- Нет, но он чего-то боится. Он не понимает языка. Он
пытался сбежать сегодня днем, чтобы отправиться на берег моря, где, как он
думал, его ждала лодка, и когда они попытались заставить его замолчать
, он очень разозлился ".

"Что они сделали потом?"

"Они отвели его к королю, который был так добр, что молодой человек стал
тихим. Наш король такой добрый, и они всегда верят тому, что он им говорит, —
после чего парень от души рассмеялся.

"А остальные ничего не подозревают?"

"В этом есть сомнения. Кололу, фермер, сообщил, что они
Они выглядят встревоженными и обеспокоенными и проводят тайные собрания.

 «Как вы думаете, что они сделают, если всё узнают?»

 «Поднимут восстание, я думаю, потому что они выглядят как бойцы».

 «Но у них нет оружия, а нас больше сотни на одного».

 «Это правда, и поэтому ни одна из сторон не потеряет ни одной жизни». После
восстания их просто держали бы в более тесном заключении, и в конце концов
это не причинило бы никакого вреда. Их можно было бы брать по одному, как и
планируется сейчас."

"Они могли бы отказываться от достаточного количества еды и, следовательно, худеть."

«Это, конечно, произойдёт, но ненадолго, потому что вы заметили, что даже наши люди, когда их осуждают, сначала худеют, но потом неизменно смиряются со своей участью и в конце концов толстеют ещё больше».

Слова этого человека, который, очевидно, был королевским чиновником, внушили мне такой ужас, что я больше не мог их слушать.
поэтому я отошёл в сторону, размышляя, стоит ли мне вернуться в колонию и
доложить о том, что я уже услышал, или остаться и досмотреть эту ужасную трагедию
до конца. Поскольку немедленным возвращением ничего не добьёшься, я
решили остановиться на пережитый ужас все это может случиться
предложения средством избавления.

Собрав всех людей в определенном
квартале, я вскоре осознал, что происходит нечто необычайно важное; поэтому, насколько я
мог, я пробрался к точке сближения, которая находилась в
по соседству с королевским домом, и там я увидел необычайную подготовку.
подготовка шла полным ходом. На открытом месте горел большой костер;
Вокруг него, образуя широкий круг, стояли сотни
странных полудиких островитян, которых держали на привязи.
На некотором расстоянии от них стоял вооружённый патруль; на свободном пространстве с одной стороны, на возвышенности, находилось возвышение, которое, как я предположил, предназначалось для короля. Очевидно, предстояло какое-то важное событие, вероятно, церемониального характера. Самым любопытным во всём этом было то, что несколько рабочих вытаскивали из огня большие горячие камни и складывали их в форме продолговатого холма. У этого кургана была одна особенность: внутри него оставалось пустое пространство
около двух метров в длину и метр в ширину, и люди,
Под руководством предводителя они углубляли его почти на полметра,
причём все камни были очень горячими, и с ними было трудно
работать даже с помощью тачек.

Пока они продолжали работать, сдерживаемое волнение,
которое испытывали люди, нашло выход в прибытии короля, который,
одетый в необычную одежду, торжественно прошёл впереди своих
приближённых к возвышению, на котором он восседал. Затем он отдал приказ, который
с моего расстояния я не мог расслышать. Я подошёл чуть ближе, пользуясь
безопасностью, которую обеспечивала ситуация, и услышал этот разговор:

— Сколько человек получат по одной порции?

— Я слышал, только сорок. Ты же знаешь, женщинам это не положено.

— Да.

— Ведущим мужчинам выдадут по порции. Это делает их сильными и мудрыми.
Следующую порцию получат шестьдесят мужчин, которые носят мечи.

— А следующую после этого?

«Ещё больше мечников; и так далее, пока все не получат по одному, а
потом в такую же очередь будут приняты простые люди, но с меньшим
пособием».

В этот момент из королевского дворца вышла странная процессия.
Её возглавляли два жреца, уныло распевавших песнопения; за ними шли
четверо мужчин,
вооружённые странными орудиями — без сомнения, цепами. Затем появились четверо
воинов, а за ними, крепко связанный и совершенно голый, шёл мой юный друг
Артур; за ним следовали шестеро воинов. Белая кожа Артура резко
контрастировала с кожей смуглых мужчин вокруг него. Его лицо было очень
бледным, а широко раскрытые глаза быстро оглядывались в поисках
надежды.

Группа остановилась перед королём; туземцы повернулись лицом к нему,
сделали поклон и стали ждать дальнейших распоряжений. Пока всё это происходило,
мужчина, стоявший передо мной, сказал другому:

 «Боюсь, эти горячие камни остынут».

«Опасности нет, они долго будут сохранять тепло. Если бы они были слишком горячими, то сожгли бы его».

«Верно».

«Сейчас они слишком горячие, но пройдёт какое-то время, прежде чем они понадобятся».

«Сначала они воспользуются мечом, как с теми, у кого были драгоценности?»

«Нет, тогда была пролита лучшая часть». Это новая идея короля.
Плетки подойдут так же хорошо и, кроме того, сделают его очень нежным.
Наш король — мудрый человек.

К этому времени юный Артур (король отдал приказ) был
окружён вооружёнными людьми, а между ним и ими стояли те четверо, кто
в руках у них были кистени. Его руки были привязаны к крепкому столбу, вкопанному в землю. Король поднял руку в знак того, что можно начинать, и четверо мужчин с умеренной силой опустили свои кистени на обнажённое тело Артура. Эти орудия были тяжёлыми, и, очевидно, старались не повредить кожу. Когда бедняга почувствовал удары, он сжался и задрожал, но не издал ни звука. Они ударили снова.

Что я делал всё это время? О чём я думал? Я не знаю, но
когда были нанесены вторые удары и Артур закричал от боли, я прорвался сквозь кольцо дикарей и бросился к
В центре группы, окружившей пленника, он выхватил меч у воина, прыгнул на короля и разрубил ему голову пополам, повернулся, разрезал путы Артура, схватил его за руку и со всех ног бросился прочь в темноту. Никогда ещё не было такого полного удивления — люди видели, как один из них, как они предполагали, освободил пленника и убил их короля. Вскоре раздался вой, и кто-то
бросился в погоню; но там лежало тело короля, а камни
были горячими и ждали! Власти больше не было! Наши преследователи пали
Мы отплыли, один за другим, и остальные, отчаявшись, прекратили погоню.
Мы добежали до берега, нашли лодку и вышли в море.

Мы свободны — мы вдвоём, но зачем? Мы не знаем, в какой стороне земля; у нас нет еды; мы не смеем вернуться к нашим
друзьям, потому что только отчаянная надежда на то, что мы найдём землю, может хоть как-то помочь их спасению. Мы гребли всю ночь;
Сейчас уже далеко за полдень; мы ничего не ели
и не пили и начинаем страдать; мы оба голые, и солнце
По-видимому, это сожжёт нас. Поэтому я делаю эту запись из материала,
который предусмотрительно приготовил на такой случай, и теперь я
отдам его морю с такими искренними молитвами о его обнаружении,
какие могут исходить только от самого несчастного человека в отчаянном положении.




 Создатель Чудовищ


Молодой человек утончённой внешности, но явно страдающий от сильных душевных терзаний, однажды утром явился в дом странного старика, известного как выдающийся хирург. Дом был странным и примитивным, построенным из кирпича, совершенно несовременным и вполне сносным
только в той обветшалой части города, в которой он стоял. Он был большим,
мрачным и темноватым, с длинными коридорами и унылыми комнатами; и он был
абсурдно большим для маленькой семьи - мужа и жены, - которая его занимала.
Описан дом, изображен мужчина - но не женщина. Он мог
быть приятным при случае, но, несмотря на все это, он был всего лишь оживленным.
загадка. Его жена была слабой, бледной, молчаливой, очевидно, несчастной и, возможно, жила в страхе или ужасе — возможно, была свидетельницей отвратительных вещей, предметом тревог и жертвой страха и тирании; но там
В этих предположениях много догадок. Ему было около
шестидесяти пяти лет, а ей около сорока. Он был худощавым, высоким,
лысым, с тонким, гладко выбритым лицом и очень проницательными глазами;
он всегда сидел дома и был неряшлив. Мужчина был сильным, женщина —
слабой; он доминировал, она страдала.

Хотя он был хирургом редкого мастерства, его практика почти не приносила дохода, потому что те немногие, кто знал о его выдающихся способностях, редко осмеливались проникнуть в мрачный дом, а когда это случалось, то они не обращали внимания на его отвратительные
истории, которые шептались о нем. Это были, по большей части,
но преувеличений своих опытов по вивисекции, он был посвящен
наука операции.

Молодой человек, который явился в упомянутое утро, был
красивым парнем, но явно слабохарактерным и нездоровым.
темперамент - чувствительный, легко возбуждающийся или впадающий в депрессию. Один
взгляд убедил хирург, что его посетитель был серьезно пострадавших в
ум, ибо там никогда не был смелее череп-Грин меланхолии, фиксированные и
непоправимых.

Незнакомец не подозревала, что любое размещение дома. В
Уличная дверь — старая, покоробленная и покрытая волдырями от солнца — была заперта, а маленькие выцветшие зелёные ставни на окнах были закрыты. Молодой человек постучал в дверь. Никто не ответил. Он постучал ещё раз. По-прежнему никого. Он посмотрел на клочок бумаги, взглянул на номер дома, а затем с нетерпеливостью ребёнка яростно пнул дверь. На ней были следы от множества других ударов. В ответ послышались шаркающие шаги в коридоре, поворот ржавого ключа и острое
лицо, выглянувшее из осторожного отверстия в двери.

 «Вы доктор?» — спросил молодой человек.

"Да, да! Заходите", - бодро ответил хозяин дома.

Молодой человек вошел. Старый хирург закрыл дверь и внимательно
запер ее. "Сюда", - сказал он, направляясь к шаткому пролету
лестницы. Молодой человек последовал за ним. Хирург поднялся по лестнице,
свернул налево в узкий, пахнущий плесенью коридор, прошёл
по нему, гремя рассохшимися половицами, в дальнем конце
открыл дверь справа и жестом пригласил гостя войти. Молодой
человек оказался в приятной комнате, обставленной в старинном стиле
с суровой простотой.

«Садитесь», — сказал старик, пододвигая стул так, чтобы его
хозяин оказался лицом к окну, выходившему на глухую стену примерно в
шести футах от дома. Он откинул штору, и в комнату проник бледный свет.
Затем он сел рядом со своим гостем, прямо напротив него, и,
устремив на него испытующий взгляд, подобный взгляду микроскопа,
начал ставить диагноз.

"Ну что?" — спросил он через некоторое время.

Молодой человек неловко заёрзал на стуле.

"Я... я пришёл к вам, — наконец, запинаясь, произнёс он, — потому что у меня
проблемы."

"А!"

"Да, видите ли, я... то есть... я отказался."

— Ах! — В этом восклицании к сочувствию примешивалась жалость.

 — Вот и всё. Сдался, — добавил посетитель. Он достал из кармана пачку банкнот и с величайшей тщательностью пересчитал их на колене. — Пять тысяч долларов, — спокойно заметил он. — Это вам. Это все, что у меня; но я полагаю,--представляю,--нет, это не
слово-_assume_ ... да; вот слова, предположим, что пять тысяч-это
действительно так много? Дай мне сосчитать. Он пересчитал еще раз. - Эти пять тысяч
долларов - достаточная плата за то, что я хочу, чтобы ты сделал.

Губы хирурга сочувственно скривились - возможно, и презрительно. - Что
вы хотите, чтобы я сделал? - небрежно поинтересовался он.

Молодой человек встал, с таинственным видом огляделся, подошел к
хирургу и положил деньги ему на колено. Затем он наклонился и
прошептал хирургу на ухо два слова.

Эти слова произвели электрический эффект. Старик резко вскочил;
затем, вскочив на ноги, он сердито схватил своего гостя и
пронзил его взглядом, острым, как нож. Его глаза
сверкнули, и он открыл рот, чтобы произнести что-то резкое.
проклятия, когда он вдруг спохватился. Гнев сошел с его лица,
и осталась только жалость. Он отказался от его хватки, поднял
разрозненные заметки, и, предлагая им для посетителя, медленно сказал:

"Мне не нужны твои деньги. Ты просто глуп. Ты думаешь, что попал в беду.
Ну, ты не знаешь, что такое беда. " - сказал он. - "Мне не нужны твои деньги. Ты просто не знаешь, что такое беда. Твоя единственная проблема в том,
что в твоей натуре нет и следа мужественности. Вы просто
безумны — я бы не сказал, что вы трусливы. Вам следует сдаться властям и
быть отправленным в психиатрическую лечебницу для надлежащего лечения.

Молодой человек остро почувствовал намеренное оскорбление, и его глаза опасно сверкнули
.

"Ах ты, старый пес, ты так оскорбляешь меня!" - закричал он. "Напускаешь на себя важный вид, вот ты кто!
дай себя в руки! Виртуозно возмущаться, старый убийца, ты! Не хочу, чтобы моя
денег, что ль? Когда человек сам приходит к тебе и хочет, чтобы ты что-то сделал, ты приходишь в ярость и отказываешься брать деньги, но если его враг приходит и платит тебе, ты с радостью берешь. Сколько таких заказов ты выполнил в этой жалкой старой дыре? Тебе повезло, что полиция не поймала тебя и не принесла с собой лопату. Ты
«Вы знаете, что о вас говорят? Думаете ли вы, что ваши окна так плотно закрыты, что ни один звук не проникает за них? Где вы храните свои адские орудия?»

Он разгорячился не на шутку. Его голос был хриплым, громким и скрипучим. Его налитые кровью глаза вылезли из орбит. Всё его тело дрожало, а пальцы скрючились. Но он находился в присутствии человека, бесконечно превосходившего его. Два глаза, как у змеи, прожигали его насквозь. Властное, непреклонное присутствие противостояло
слабому и страстному. Результат не заставил себя ждать.

«Сядь», — скомандовал суровый голос хирурга.

 Это был голос отца, обращённый к ребёнку, хозяина к рабу. Ярость оставила посетителя, который, ослабев и обессилев, упал на стул.

Тем временем на лице старого хирурга появился странный огонёк —
зарождение необычной мысли; мрачный луч, отразившийся от огней
бездонной пропасти; зловещий свет, озаряющий путь энтузиаста.
Старик на мгновение погрузился в глубокую задумчивость, и
блески пытливого ума на мгновение прорезали облако мрачных
размышлений, окутавшее его лицо. Затем вспыхнул яркий свет
глубокая, непроницаемая решимость. В этом было что-то зловещее,
предполагающее принесение в жертву чего-то священного. После борьбы
разум победил совесть.

Взяв лист бумаги и карандаш, хирург аккуратно записал
ответы на вопросы, которые он безапелляционно адресовал своему посетителю,
такие как его имя, возраст, место жительства, род занятий и тому подобное,
и те же расспросы о его родителях, вместе с другими
особыми вопросами.

— Кто-нибудь знает, что вы приходили в этот дом? — спросил он.

 — Нет.

 — Вы клянетесь?

 — Да.

«Но ваше долгое отсутствие вызовет тревогу и приведёт к поискам».

«Я предусмотрел это».

«Как?»

«Оставив на почте записку, в которой я объявлю о своём намерении утопиться».

«Реку будут прочёсывать».

«И что тогда?» — спросил молодой человек, небрежно пожимая плечами. «Быстрое подводное течение, знаете ли. Многих так и не находят».

Последовала пауза.

"Вы готовы?" наконец спросил хирург.

"Вполне." Ответ был холодным и решительным.

Однако в поведении хирурга чувствовалось сильное волнение.
Бледность, появившаяся на его лице в тот момент, когда он принял решение,
усилилась. Его тело задрожало от нервного возбуждения.
Но над всем этим сиял огонёк энтузиазма.

"У вас есть выбор в отношении метода?" — спросил он.

"Да, полная анестезия."

"Каким средством?"

"Самым надёжным и быстрым."

— Вы хотите, чтобы я что-то предпринял?

— Нет, просто погасил, как свечу на ветру; дунул — и всё, никаких следов. Чувство собственной безопасности подскажет вам способ. Я оставляю это на ваше усмотрение.

— Никаких подарков вашим друзьям?

— Никаких.

Еще одна пауза.

"Вы сказали, что вполне готовы?" - спросил хирург.

"Вполне готовы".

"И совершенно готовы?"

"Озабочен".

"Тогда подождите минутку".

С этой просьбой старый хирург поднялся на ноги и потянулся
сам. Затем он бесшумно, как кошка, открыл дверь и
выглянул в коридор, внимательно прислушиваясь. Не было слышно ни звука. Он тихо
закрыл дверь и запер её. Затем он закрыл жалюзи и
запер их. Сделав это, он открыл дверь, ведущую в соседнюю
комнату, в которой, хотя и не было окна, было светло благодаря
Окно в крыше. Молодой человек внимательно наблюдал. С ним произошла странная перемена. Хотя его решимость ни на йоту не ослабла, на его лице появилось выражение огромного облегчения, сменившее измождённый, отчаянный взгляд, который был у него полчаса назад. Если раньше он был меланхоличным, то теперь пребывал в экстазе.

 Когда открылась вторая дверь, он увидел любопытное зрелище. В центре
комнаты, прямо под потолочным окном, стоял операционный стол,
такой, какие используют преподаватели анатомии. В стеклянном шкафу у стены
хранились всевозможные хирургические инструменты. В другом шкафу висели
человеческие скелеты разных размеров. В герметичных банках, расставленных на полках,
хранились в спирте всевозможные уродства. Среди бесчисленного множества других предметов, разбросанных по комнате,
были манекен, чучело кошки, высушенное человеческое сердце, гипсовые слепки
различных частей тела, многочисленные диаграммы и большой ассортимент
лекарств и химикатов. Там же была гостиная, которую можно было разложить,
чтобы получилась кушетка. Хирург открыл её и отодвинул операционный стол в сторону, освободив место для гостиной.

 «Заходи», — позвал он своего посетителя.

Молодой человек повиновался без малейших колебаний.

"Сними пальто."

Он подчинился.

"Ложись на кушетку."

Через мгновение молодой человек вытянулся во весь рост, глядя на
хирурга.  Последний, несомненно, сильно волновался, но не дрогнул; его движения были уверенными и быстрыми.  Взяв бутылку с жидкостью, он тщательно отмерил нужное количество. Сделав это, он спросил:

 «Бывали ли у вас когда-нибудь перебои в работе сердца?»

 «Нет».

 Ответ был незамедлительным, но за ним сразу же последовал вопросительный
 взгляд на лице говорящего.

"Я полагаю, - добавил он, - своим вопросом вы имеете в виду, что давать мне определенный препарат может быть
опасно. Однако при данных обстоятельствах,
Я не вижу никакого отношения к вашему вопросу".

Это заняло хирурга врасплох, но он поспешил объяснить, что он не
желаю причинять ненужную боль, и отсюда его вопрос.

Он поставил стакан на подставку, подошел к посетителю и осторожно
проверил его пульс.

«Замечательно!» — воскликнул он.

"Почему?"

«Это совершенно нормально».

«Потому что я полностью смирился. Действительно, я уже давно не испытывал
такого счастья. Оно не активное, но бесконечно приятное».

«У вас нет желания отказаться от операции?»

«Никакого».

Хирург подошёл к столу и вернулся со стаканом.

«Выпейте это», — сказал он мягко.

Молодой человек приподнялся и взял стакан в руку.
Ни один мускул не дрогнул на его лице.  Он выпил жидкость до последней капли.  Затем с улыбкой вернул стакан.

«Спасибо вам, — сказал он, — вы самый благородный из живущих. Да
преуспеете вы и будете счастливы! Вы мой благодетель, мой освободитель. Благослови
вас Господь, благослови! Вы спустились со своего места среди богов и подняли меня
наверх, в восхитительный мир и покой. Я люблю тебя - я люблю тебя всем своим сердцем!
"

Эти слова, произнесенные искренне, мелодичным низким голосом и сопровождаемые
улыбкой невыразимой нежности, пронзили сердце старика. А
Его охватила едва сдерживаемая судорога; невыносимая боль скрутила все его внутренности.;
пот струился по его лицу. Молодой человек продолжал улыбаться.

"Ах, это мне хорошо!", сказал он.

Хирург, с сильным трудом сдерживал себя, сел на
края гостиная и взял запястье его посетителей, подсчет пульса.

"Сколько времени это займет?" - спросил молодой человек.

"Десять минут. Прошло две". Голос был хриплым.

"Ах, осталось всего восемь минут!... Восхитительно, восхитительно! Я чувствую, что это
приближается.... Что это было?... А, я понимаю. Музыка.... Прекрасно!...
Приближаюсь, приближаюсь.... Это... это... вода?... Сочится? Капает?
Доктор!

- Ну?

«Спасибо вам... спасибо вам... Благородный человек... мой спаситель... мой благодетель...
благодетель... фактор... Струйка... струйка... Капает, капает...
Доктор!»

«Ну что?»

«Доктор!»

«Не слышит», — пробормотал хирург.

"Доктор!"

— И слепой.

В ответ он крепко сжал мою руку.

"Доктор!"

"И онемевший."

"Доктор!"

Старик наблюдал и ждал.

"Капает, ... капает."

Последняя капля упала. Раздался вздох, и больше ничего.

Хирург опустил руку.

"Первый шаг," — простонал он, поднимаясь на ноги; затем его тело
расслабилось. "Первый шаг — самый трудный, но и самый простой. Провидение вложило в мои руки то, чего я жаждал сорок лет. Теперь отступать нельзя! Это возможно, потому что научно обосновано;
рационально, но опасно. Если я добьюсь успеха — _если?_ Я _добьюсь_ успеха. Я _добьюсь_ успеха... А после успеха — что?... Да, что? Опубликовать план и
результат? Виселица... Пока _это_ существует, ... и _я_
существую, виселица. Вот так... Но как объяснить его присутствие? Ах,
как больно! Я должен довериться будущему.

Он очнулся от своих мыслей и вздрогнул.

"Интересно, слышала ли _она_ что-нибудь или видела"

С этими мыслями он бросил взгляд на фигуру на диване, а затем вышел из комнаты, запер дверь, запер также дверь в соседнюю комнату, прошёл по двум или трём коридорам, добрался до отдалённой части дома и постучал в дверь. Ему открыла жена. Он,
на этот раз он полностью овладел собой.

"Мне показалось, что я только что слышал кого-то в доме, — сказал он, — но я никого не могу найти.

"Я ничего не слышала.

Он почувствовал огромное облегчение.

"Я слышала, как кто-то стучал в дверь меньше часа назад, — продолжила она, — и, кажется, слышала твой голос. — Он вошёл? — спросила она.

— Нет.

Женщина взглянула на его ноги и, казалось, была озадачена.

— Я почти уверена, — сказала она, — что слышала шаги в доме,
но вижу, что на вас тапочки.

— О, тогда на мне были ботинки!

— «Это всё объясняет», — удовлетворённо сказала женщина. — «Думаю, звук, который вы
— Должно быть, это крысы, — сказал он.

 — Ах, вот оно что! — воскликнул хирург. Уходя, он закрыл дверь,
снова открыл её и сказал: «Сегодня я не хочу, чтобы меня беспокоили».
Спускаясь по лестнице, он сказал себе: «Там всё ясно».

 Он вернулся в комнату, где лежал его посетитель, и внимательно
осмотрел его.

— Великолепный экземпляр! — тихо воскликнул он. — Каждый орган на своём месте, каждая функция в порядке; прекрасное, крупное тело; хорошо развитые мышцы, сильные и жилистые; способен к прекрасному развитию — если дать ему возможность...
Я не сомневаюсь, что это можно сделать. Мне уже удалось это сделать с собакой, а это задача менее сложная, чем эта, потому что у человека кора головного мозга перекрывает мозжечок, чего нет у собаки. Это даёт широкий простор для случайностей, но только один шанс за всю жизнь! В коре головного мозга — интеллект и чувства; в мозжечке — органы чувств и двигательные функции; в продолговатом мозге — контроль над диафрагмой. В этих двух последних заключены все основы простого существования.
Головной мозг — это всего лишь украшение, то есть разум и
привязанности носят почти исключительно декоративный характер. Я уже доказал это. Моя собака, у которой удалили головной мозг, была идиотом, но в определённой степени сохранила физические чувства.

Размышляя таким образом, он тщательно готовился. Он передвинул кушетку,
поставил операционный стол под потолочным окном, выбрал несколько
хирургических инструментов, приготовил определённые лекарственные
смеси и разложил воду, полотенца и все принадлежности для утомительной хирургической операции.
Внезапно он расхохотался.

 «Бедняга!» — воскликнул он. «Заплатил мне пять тысяч долларов, чтобы я его убил!»
Не хватило смелости задуть свою свечу! Странно, странно, какие причуды у этих безумцев! Ты думал, что умираешь, бедный идиот! Позвольте мне сообщить вам, сэр, что в этот момент вы живы, как никогда в жизни. Но вам уже всё равно. Вы никогда не будете более сознательны, чем сейчас; и для всех практических целей, насколько они вас касаются, вы отныне мертвы, хотя и будете жить. Кстати, каково это — чувствовать себя
_без головы_? Ха-ха-ха!.. Но это неудачная шутка.

Он поднял бесчувственное тело с дивана и положил его на
операционный стол.

 * * * * *

Примерно через три года между капитаном полиции и детективом состоялся
следующий разговор:

"Она, может быть, сумасшедшая," — предположил капитан.

"Я думаю, что да."

"И всё же вы верите её рассказу!"

"Да, верю."

— «В единственном числе!»

«Вовсе нет. Я сам кое-чему научился».

«Что!»

«Многое в одном смысле, мало — в другом. Вы слышали эти странные истории о её муже. Что ж, все они бессмысленны — вероятно, с
одно исключение. В целом он безобидный старик, но своеобразный. Он
провел несколько замечательных хирургических операций. Люди в его
округе невежественны, они боятся его и хотят от него избавиться; поэтому они рассказывают о нем много лжи и сами начинают верить своим рассказам. Единственное важное, что я узнал, — это то, что он почти безумно увлечен хирургией, особенно экспериментальной, а у энтузиастов почти не бывает угрызений совести. Именно это придаёт мне уверенности в истории этой женщины.

— Вы говорите, она казалась напуганной?

— Вдвойне — во-первых, она боялась, что муж узнает о её измене; во-вторых, само открытие напугало её.

— Но её рассказ об этом открытии очень расплывчатый, — возразил капитан.
— Он всё от неё скрывает. Она просто догадывается.

— Отчасти — да; отчасти — нет. Она отчётливо слышала звуки,
хотя и не видела ничего ясно. Ужас заставил её закрыть глаза. То, что, по её мнению, она видела, я признаю, нелепо, но она, несомненно, видела нечто чрезвычайно страшное. Есть много странных мелочей. Он
За последние три года он ел с ней всего несколько раз и почти всегда уносит еду в свои личные покои. Она говорит, что он либо съедает огромное количество еды, либо выбрасывает её, либо кормит кого-то, кто много ест. Он объясняет ей это тем, что у него есть животные, с которыми он экспериментирует. Это неправда. Опять же, он всегда тщательно запирает дверь в эти комнаты, и не только это: он сделал двери двойными и укрепил их другими способами, а также закрыл наглухо окно, выходящее из одной из комнат на глухую стену в нескольких футах от неё.

— Что это значит? — спросил капитан.

 — Тюрьма.

 — Для животных, наверное.

 — Конечно, нет.

 — Почему?

 — Потому что, во-первых, лучше было бы поставить клетки, а во-вторых, меры безопасности, которые он обеспечил, намного надёжнее, чем те, что требуются для содержания обычных животных.

«Всё это легко объяснить: он лечит буйного сумасшедшего».

«Я думал об этом, но это не так».

«Откуда вы знаете?»

«Вот почему: он всегда отказывался лечить душевнобольных; он
ограничивается хирургией; стены не обиты, потому что женщина
он слышал, как они наносили друг другу удары; никакая человеческая сила, даже самая нездоровая,
не могла бы обеспечить такое сопротивление, какое было оказано; он вряд ли стал бы скрывать от женщины, что держит у себя сумасшедшего;
ни один сумасшедший не смог бы съесть столько еды, сколько он даёт; столь
сильное помешательство, на которое указывают эти меры предосторожности, не могло продолжаться три года; если в этом деле замешан сумасшедший, то, весьма вероятно, что кто-то из посторонних должен был общаться с пациентом, но этого не было; женщина подслушивала в замочную скважину
и не слышал внутри человеческого голоса; и, наконец, мы слышали
нечёткое описание того, что видела женщина».

«Вы опровергли все возможные теории, — сказал капитан, глубоко
заинтересовавшись, — и не предложили ничего нового».

«К сожалению, я не могу; но, в конце концов, истина может быть очень простой.
 Старый хирург настолько необычен, что я готов обнаружить нечто
примечательное».

— У вас есть подозрения?

 — Есть.

 — В чём?

 — В преступлении. Женщина подозревает его.

 — И выдаёт его?

 — Конечно, потому что это настолько ужасно, что её человечность восстаёт против этого.
Ужасно, что вся её натура требует, чтобы она выдала преступника
закону; так страшно, что она в смертельном ужасе; так ужасно, что это потрясло её разум.

«Что вы предлагаете делать?» — спросил капитан.

«Собрать улики. Мне может понадобиться помощь».

«У вас будут все необходимые люди. Действуйте, но будьте осторожны. Вы на опасной территории». Ты будешь просто игрушкой в его руках.

Через два дня детектив снова разыскал капитана.

"У меня есть странный документ," — сказал он, показывая разорванные клочья бумаги,
на котором что-то было написано. «Женщина украла его и принесла мне.
 Она вырвала несколько страниц из книги, оставив только часть каждого из них».

 Эти фрагменты, которые мужчины сложили как можно лучше, были (как объяснил детектив) вырваны женой хирурга из первого тома нескольких рукописных книг, которые её муж написал на одну тему — ту самую, которая вызвала её волнение. «Примерно в то время, когда он начал некий эксперимент три года назад, — продолжил детектив, — он убрал всё из двух смежных комнат.
в которой находились его кабинет и операционная. В одном из книжных шкафов,
который он переставил в комнату напротив, был ящик, который он держал
запертым, но время от времени открывал. Как это часто бывает с такой мебелью,
замок на ящике был очень ненадёжным, и поэтому женщина, когда вчера
производила тщательный обыск, нашла в своей связке ключ, который подходил
к этому замку. Она открыла ящик, вытащила нижнюю книгу из стопки (чтобы её порча с меньшей вероятностью была обнаружена), увидела, что в ней может быть подсказка, и вырвала
Она едва успела положить книгу на место, запереть ящик и сбежать, как появился её муж. Он почти никогда не выпускает её из виду, когда она находится в той части дома.

Фрагменты гласили следующее: «... двигательные нервы. Я едва осмеливался надеяться на такой результат, хотя индуктивные рассуждения убедили меня в его возможности, и я сомневался только из-за недостатка опыта. Их работа была лишь слегка нарушена,
и даже этого бы не произошло, если бы операция была проведена
выполнялось в младенчестве, до того, как интеллект начал искать и находить признание в качестве неотъемлемой части целого. Поэтому я утверждаю как доказанный факт, что клетки двигательных нервов обладают внутренней силой, достаточной для выполнения функций этих нервов. Но это вряд ли относится к чувствительным нервам. Последние, по сути, являются ответвлениями первых,
развившимися из них в результате естественной (хотя и не существенной) неоднородности, и
в определённой степени зависят от эволюции и расширения
современной тенденции, которая развилась в менталитет, или ментальность
функция. Обе эти последние тенденции, эти эволюционные изменения, являются
всего лишь усовершенствованиями двигательной системы, а не независимыми сущностями;
 иными словами, они являются цветами растения, которое размножается
из своих корней. Двигательная система является первой... и я не удивлён, что
развивается такая невероятная мышечная энергия. Она обещает превзойти
самые смелые мечты о человеческой силе. Я объясняю это следующим образом:
способности к усвоению достигли своего полного развития. У них
выработалась привычка выполнять определённую работу. Они отправляли
продукты во все части системы. В результате моей работы потребление этих продуктов сократилось ровно наполовину, то есть примерно на половину был удовлетворён спрос на них. Но сила привычки требовала, чтобы производство продолжалось. Это производство давало силу, жизнеспособность, энергию. Таким образом, в оставшейся ... развилась тенденция, которая меня удивила. Природа, больше не отвлекаемая посторонними
помехами и в то же время разделённая (как бы) надвое, с
В связи с этим случаем она не смогла полностью приспособиться к новой
ситуации, как это делает магнит, который, будучи разделённым в точке
равновесия, восстанавливается в двух своих фрагментах, наделяя каждый из них
противоположными полюсами. Но, напротив, будучи оторванной от законов,
которые прежде управляли ею, и всё ещё обладая той таинственной
склонностью к развитию в нечто более потенциальное и сложное, она
слепо (потеряв свой фонарь) требовала материал, который обеспечил бы
это развитие, и так же слепо использовала его, когда он был ей дан
она. Отсюда эта удивительная прожорливость, этот ненасытный голод, эта
замечательная ненасытность; и отсюда также (поскольку нет ничего, кроме
физической части для получения этого огромного запаса энергии) эта сила
это становится почти ежечасным испытанием, почти ежедневным ужасом. Это
становится серьезным ... узкая улочка в день. Каким-то образом, пока меня не было, он открутил пробку на серебряной трубке для кормления (которую я уже назвал «искусственным ртом») и в одном из своих любопытных трюков выпустил всю хилу из желудка
через трубку. Затем его голод усилился — я бы даже сказал, он обезумел. Я
положил на него руки, чтобы усадить в кресло, но, почувствовав моё прикосновение, он схватил меня, обхватил за шею и мгновенно раздавил бы меня, если бы я не выскользнул из его мощных лап. Поэтому я всегда был начеку. Я снабдил завинчивающуюся крышку пружинным фиксатором и... Обычно он послушен, когда не голоден; его движения медленные и тяжёлые,
и они, конечно, полностью бессознательны; любое видимое
возбуждение в движениях вызвано локальными нарушениями в
— Кровоснабжение мозжечка, который, если бы я не поместил его в неподвижный серебряный футляр, я бы обнажил и...

Капитан озадаченно посмотрел на детектива.

"Я совсем ничего не понимаю," — сказал он.

"Я тоже," — согласился детектив.

"Что вы предлагаете делать?"

— Совершите набег.

 — Вам нужен человек?

 — Трое. Самые сильные мужчины в вашем округе.

 — Но хирург стар и слаб!

 — Тем не менее мне нужны трое сильных мужчин, и, если уж на то пошло, благоразумие
настоятельно советует мне взять двадцать.

 * * * * *

В час ночи следующего дня в операционной хирурга послышался осторожный скребущий звук. Вскоре после этого створку люка осторожно подняли и отложили в сторону. Мужчина заглянул в отверстие. Ничего не было слышно.

"Странно," — подумал детектив.

 Он осторожно спустился на пол по верёвке и несколько мгновений стоял, напряжённо прислушиваясь. Воцарилась гробовая тишина. Он взвёл затвор
темного фонаря и быстро осветил комнату.
 Она была пуста, за исключением крепкого железного скобы и кольца,
Привинченный к полу в центре комнаты, с прикреплённой к нему тяжёлой цепью. Затем детектив обратил внимание на соседнюю комнату; она была совершенно пуста. Он был глубоко озадачен. Вернувшись во внутреннюю комнату, он тихо позвал мужчин спуститься. Пока они спускались, он снова вошёл во внешнюю комнату и осмотрел дверь. Одного взгляда было достаточно. Она удерживалась закрытой с помощью пружинного крепления и была заперта
на прочный пружинный замок, который открывался изнутри.

"Птичка только что улетела", - задумчиво произнес детектив. "Странный несчастный случай!
Если моя теория верна, то открытие и правильное использование этого засова с поворотным механизмом могло произойти лишь раз за пятьдесят лет.

К этому времени мужчины уже были позади него. Он бесшумно отодвинул засов, открыл дверь и выглянул в коридор. Он услышал странный звук. Как будто гигантский лобстер барахтался и скребся в какой-то отдалённой части старого дома. Этому звуку сопутствовало громкое свистящее дыхание и частые хриплые вздохи.

Эти звуки слышал ещё один человек — жена хирурга,
потому что они доносились из её комнат, которые находились довольно близко.
расстояние от дома ее мужа. Она спала чутко, измученная
страхом и преследуемая ужасными снами. Заговор, в который она
недавно вступила с целью уничтожения своего мужа, был источником
большой тревоги. Она постоянно страдала от самых мрачных
предчувствий и жила в атмосфере ужаса. К естественному
ужасу ее положения добавились те бесчисленные источники страха, которые
потрясенный страхом разум создает, а затем преувеличивает. Она действительно была в жалком состоянии, доведённая сначала ужасом до отчаяния, а затем до безумия.

Вырванная из беспокойного сна шумом за дверью, она вскочила с кровати на пол, и все страхи, таившиеся в её напряжённом сознании и больном воображении, нахлынули на неё. Мысль о бегстве — один из самых сильных инстинктов — овладела ею, и она бросилась к двери, не в силах себя контролировать. Она задвинула засов и широко распахнула дверь, а затем
дико бросилась бежать по коридору, и в ушах у неё
стоял жуткий свист и хриплое бульканье, многократно усиленные. Но
В коридоре царила абсолютная темнота, и она не успела сделать и полдюжины шагов, как споткнулась о какой-то невидимый предмет на полу. Она упала прямо на него, почувствовав под собой что-то большое, мягкое, тёплое, что извивалось и корчилось и издавало звуки, разбудившие её. Мгновенно осознав своё положение, она издала крик, какой может вызвать только невыразимый ужас. Но едва её крик разнёсся эхом по пустому коридору, как его внезапно заглушили. Две огромные руки сомкнулись вокруг неё и задушили.

Крик руководил детективом и его
помощниками, а также разбудил старого хирурга, который занимал комнаты
между офицерами и объектом их поисков. Крик агонии
пронзил его до мозга костей, и осознание причины этого обрушилось
на него со страшной силой.

- Наконец-то это пришло! - выдохнул он, вскакивая с кровати.

Схватив со стола тускло горевшую лампу и длинный нож, который он
держал под рукой три года, он выбежал в коридор. Четверо
офицеров уже двинулись вперёд, но, увидев его, остановились.
остановились в тишине. В этот момент тишины хирург остановился, чтобы
прислушаться. Он услышал шипящий звук и неуклюжее барахтанье
громоздкого живого объекта в направлении апартаментов его жены. Оно
очевидно, приближалось к нему. В свою очередь в коридоре закрыть
мнение. Он включил свет, который выявил ужасную бледность в
его лицо.

"Жена!" - крикнул он.

Ответа не последовало. Он поспешно двинулся вперёд, а четверо мужчин
спокойно следовали за ним. Он свернул за угол коридора и побежал так быстро, что
к тому времени, как офицеры снова увидели его, он был уже в двадцати
в нескольких шагах от него. Он пробежал мимо огромного бесформенного предмета, растянувшегося, ползущего,
и, спотыкаясь, добрался до тела своей жены.

Он дал один ошалелый взгляд на ее лицо, и, пошатываясь, прочь. Затем
ярость захватила его. Крепко сжимая нож, и, держа светильник
в воздухе, он вскочил на объект неуклюжий в коридоре. Именно тогда офицеры, всё ещё осторожно продвигаясь вперёд, увидели чуть более отчётливо, хотя и неясно, предмет ярости хирурга и причину невыразимой муки на его лице.
отвратительное зрелище заставило их остановиться. Они увидели то, что казалось человеком,
но, очевидно, это был не человек; огромный, неуклюжий, бесформенный; извивающаяся,
шатающаяся, спотыкающаяся масса, совершенно голая. Оно подняло свои широкие
плечи. У него не было головы, а вместо нее был маленький металлический шарик
на массивной шее.

"Дьявол!" - воскликнул хирург, поднимая нож.

— Стоять! — скомандовал суровый голос.

Хирург быстро поднял глаза и увидел четверых полицейских, и на мгновение страх парализовал его руку.


— Полиция! — выдохнул он.

Затем, с удвоенной яростью, он вонзил нож по самую рукоятку в
извивающееся существо перед ним. Раненое чудовище вскочило на ноги
и дико размахивало руками, издавая при этом ужасные звуки из
серебряной трубки, через которую оно дышало. Хирург замахнулся для
очередного удара, но так и не нанёс его. В слепой ярости он потерял осторожность
и был схвачен железной хваткой. В борьбе он отбросил лампу на несколько
футов в сторону офицеров, и она упала на пол, разбившись вдребезги.
Одновременно с аварией вспыхнуло масло, и коридор
был охвачен пламенем. Офицеры не могли приблизиться. Перед ними был
распространения пламени, и закрепите за ним две формы борется в
страшные объятия. Они услышали крики и вздохи, и увидел блестящие в
нож.

Дерево в доме был старый и сухой. Он сразу же загорелся, и
пламя распространилось с большой скоростью. Четверо офицеров развернулись и убежали,
едва спасшись своими жизнями. Через час ничего не осталось от
таинственный старый дом и его обитателей, но почерневшие руины.




Оригинальная месть


В один прекрасный день я получил письмо от рядового по имени
Гратмар, служившего в гарнизоне Сан-Франциско. Я знал его, но
Знакомство состоялось благодаря его интересу к некоторым рассказам, которые я опубликовал и которые он называл «психологическими исследованиями». Он был мечтательным, романтичным, утончённым юношей, гордым, как тигровая лилия, и чувствительным, как колокольчик. Что за безумный каприз
Я так и не узнал, что заставило его пойти в армию, но я знал, что там он чувствовал себя ужасно неуютно, и предвидел, что грубое и отталкивающее окружение со временем сделает из него дезертира, самоубийцу или убийцу. Поначалу письмо казалось диким излиянием отчаяния, потому что
в нём сообщалось, что прежде, чем оно дойдёт до меня, его автор умрёт от собственной руки. Но когда я дочитал до конца, я понял его замысел и осознал, насколько хладнокровно он всё спланировал и насколько ужасным был его план. Самым ужасным в содержании было известие о том, что некий офицер (которого он назвал) довёл его до этого поступка и что _он совершал самоубийство с единственной целью — отомстить своему врагу_! Я
позже узнал, что офицер получил аналогичное письмо.

Это было так странно, что я сел и задумался о странностях этого молодого человека. Он всегда казался мне немного не от мира сего, и если бы я проявил больше сочувствия, он, несомненно, зашёл бы дальше и рассказал мне о некоторых проблемах, которые, по его словам, он решил, касающихся загробной жизни. Одна его фраза запомнилась мне особенно хорошо: «Если бы я только мог
преодолеть эту грубую и животную любовь к жизни, которая заставляет
всех нас избегать смерти, я бы покончил с собой, потому что знаю, насколько сильнее я мог бы быть духом, чем телом».

Способ самоубийства был поразительным, и именно это могло
чего и следовало ожидать от этого странного персонажа. Очевидно, презирая все эти
похороны, он отправился в небольшой каньон возле военной
заставы и взорвал себя на миллион кусочков с помощью динамита,
так что всё, что от него осталось, — это мельчайшие частицы
плоти и костей.

Я держал письмо в секрете, потому что хотел понаблюдать за офицером,
не вызывая у него подозрений в моих намерениях. Это было бы
прекрасным испытанием силы мёртвого человека и его намерений
преследовать живых, так я истолковал письмо. Таким образом, офицер
Наказанным был пожилой мужчина, невысокого роста, вспыльчивый, властный и раздражительный. В целом он был добр к большинству солдат, но был грубым и подлым, и это в достаточной мере объясняло его жестокое обращение с молодым Гратмаром, которого он не понимал, и его попытки сломить этого непоседливого юношу.

 Вскоре после самоубийства моему внимательному взгляду стали заметны некоторые изменения в поведении офицера. Его вспыльчивость, хотя и не такая уж частая, приобрела некоторые черты старческого слабоумия, а ведь он был ещё в расцвете сил.
Он слыл здравомыслящим человеком. Он был холостяком и всегда жил один;
но вскоре он начал избегать одиночества по ночам и стремиться к нему днём. Его сослуживцы подшучивали над ним, и тогда он
смеялся довольно неестественно и глупо, совсем не так, как обычно, и иногда в таких случаях краснел так сильно, что его лицо становилось почти багровым. Его солдатская
бдительность и суровость в некоторых случаях удивительным образом ослабевали, а в
других — переходили в излишнюю резкость, его поведение в этой
взгляд, напоминающий взгляд пьяного человека, который знает, что он пьян, и время от времени делает героические попытки казаться трезвым. Все это и многое другое, указывающее на какое-то умственное напряжение, или какое-то ужасное предчувствие, или, возможно, что-то похуже, было замечено отчасти мной, а отчасти умным офицером, которого я поставил присматривать за этим человеком.

Если быть более точным, то за больным человеком часто замечали, что он внезапно и встревоженно
вздрагивал, быстро оглядывался и давал какой-нибудь бессмысленный
односложный ответ, как будто на неслышный вопрос, на который не было видимой
человек, о котором шла речь, спросил. У него также появилась репутация человека, которому
в последнее время снятся кошмары, потому что посреди ночи он издавал
ужасные крики, сильно пугая своих соседей по комнате. После этих приступов
он садился в постели, его румяное лицо бледнело, глаза стекленели и
блестели, дыхание прерывалось, а тело покрывалось холодным потом.

Слухи об этих событиях и переменах распространились по всему гарнизону, но те немногие (в основном женщины), кто осмелился выразить сочувствие или предложить успокоительное, получили такой резкий отпор, что поспешили откланяться.
Слава богу, что я остался в живых после его словесных выпадов. Даже гарнизонный хирург, у которого были добрые манеры, и командующий генерал, который держался с достоинством и внушительно, не получили особой благодарности за свою заботу. Очевидно, что доблестный старый офицер, который сражался как бульдог в двух войнах и сотне сражений, сильно страдал от какой-то неизлечимой болезни.

Следующим необычным поступком, который он совершил, было посещение однажды вечером (не
настолько тайное, чтобы я не заметил) спиритического медиума — необычное,
потому что он всегда высмеивал идею общения с духами. Я
Я увидел его, когда он выходил из комнаты медиума. Его лицо было багровым, глаза выпучились от ужаса, и он шатался при ходьбе. Полицейский, увидев, что он в беде, подошёл, чтобы помочь ему, и тогда солдат хрипло попросил:

 «Вызовите кэб».

 Он упал в него и попросил отвезти его домой. Я поспешно
поднялся в комнаты медиума и обнаружил, что она лежит без сознания на
полу. Вскоре, с моей помощью, она пришла в себя, но её состояние
было ещё более тревожным, чем раньше. Сначала она посмотрела на меня
с ужасом и закричала:

 «Как ужасно, что ты так преследуешь его!»

Я заверил её, что никого не преследую.

"О, я думала, что вы — дух... я имею в виду... я... о, но он стоял
точно там, где вы сейчас!" — воскликнула она.

"Полагаю, что так, — согласился я, — но вы же видите, что я не дух молодого человека. Однако я знаком со всем этим делом, мадам, и
если я могу быть чем-то полезен в этом вопросе, я буду рад, если вы
мне сообщите. Я знаю, что нашего друга преследует дух, который
часто его навещает, и я уверен, что через вас он сообщил ему, что
конец близок и что наш пожилой
смерть друга примет какую-нибудь ужасную форму. Есть ли что-нибудь, что я
могу сделать, чтобы предотвратить трагедию?

Женщина уставилась на меня в испуганном молчании. "Как ты узнал об этих
вещах?" она ахнула.

"Это несущественно. Когда произойдет трагедия? Могу ли я предотвратить это?"

"Да, да!" - воскликнула она. «Это случится сегодня ночью! Но никакая земная сила не сможет этому помешать!»

Она подошла ко мне и посмотрела на меня с выражением крайнего ужаса на лице.

"Боже милостивый! Что со мной будет? Он будет убит, понимаете, — хладнокровно убит духом, — и он знает об этом и
_Я знаю это_! Если он проживёт достаточно долго, то расскажет им в
гарнизоне, и они все подумают, что я имею к этому какое-то отношение!
О, это ужасно, ужасно, и всё же я не смею сказать ни слова заранее —
никто там не поверит в то, что говорят духи, и они подумают, что я
причастна к убийству! — Агония женщины была жалкой.

«Будь уверена, он ничего не скажет об этом, — сказал я, — и если ты
не будешь болтать языком, тебе нечего бояться».

Сказав это и ещё несколько слов утешения, я успокоил её и поспешил прочь.

Для меня было интересно работать на руку: не так часто, что один может находиться в
на такое убийство, как это! Я побежал в платную конюшню, нашел быстрого коня
, вскочил на него и, яростно пришпорив, помчался в резервацию. Экипаж
, несмотря на щедрый старт, продвинулся далеко вперед, но мой конь
был проворен, и его ноги чувствовали покалывание от моего нетерпения. Через несколько миль
этого яростного преследования я увидел повозку, когда она
пересекала тёмный овраг неподалёку от резервации. По мере того, как я
приближался, мне казалось, что повозка слегка покачивается, а убегающая тень
Я выбрался из него и спрятался за дальней стеной оврага, поросшей деревьями. Я
определённо не ошибся насчёт раскачивания, потому что оно
привлекло внимание кучера. Я увидел, как он с тревогой обернулся, а затем натянул поводья. В этот момент я подбежал и остановился.

"Что-то случилось?" — спросил я.

"Я не знаю", - ответил он, слезая. "Я почувствовал, как карета покачнулась,
и я вижу, что дверь широко открыта. Думаю, что моя нагрузка думал, что он протрезвел
достаточно, чтобы выйти и погулять, не утруждая меня или его
справочник".

Тем временем я тоже сошёл с лошади, затем чиркнул спичкой, и при её свете мы увидели, как «груз» в беспорядке лежит на полу повозки, уткнувшись лицом в пол, прислонившись подбородком к груди и прислонившись к дальней двери, и выглядит совершенно вульгарно, уродливо и совсем не похоже на солдата. Он не пошевелился и не ответил, когда мы позвали его. Мы поспешно забрались внутрь и подняли его на сиденье, но его голова болталась с ужасной лёгкостью и свободой, и при свете ещё одной спички мы увидели жуткое мёртвое лицо и широко раскрытые глаза, которые с ужасом смотрели в пустоту.

«Вам лучше отвезти тело в штаб-квартиру», — сказал я.

 Вместо того чтобы последовать за ним, я поскакал обратно в город, поставил лошадь в конюшню и
сразу же лёг спать. Это стало первым свидетельством того, что я был «таинственным всадником», которого коронер так и не смог найти.

 Примерно через год я получил следующее письмо (написанное на хорошем английском) из Стокгольма, Швеция:

 «Уважаемый сэр, в течение нескольких лет я с большим интересом читал ваши замечательные психологические исследования и беру на себя смелость
 чтобы предложить тему для вашего талантливого пера. Я только что нашёл в здешней библиотеке газету, вышедшую около года назад, в которой рассказывается о загадочной смерти военного офицера в результате взлома.

 Далее следуют подробности, которые я уже описал, и сама тема посмертной мести, которую я взял за основу. Некоторые люди могут счесть совпадение между предположением моего корреспондента и моими личными и эксклюзивными знаниями очень примечательным, но, вероятно, есть и более удивительные совпадения
В мире есть много удивительного, и ничему из этого я больше не удивляюсь. Ещё более
необычным является его предположение, что при взрыве динамита в качестве человека,
собиравшегося покончить с собой, могла быть использована собака или кусок говядины;
что, короче говоря, этот человек, возможно, вовсе не покончил с собой, а
использовал предположение о таком исходе, чтобы сделать более эффективным
физическое преследование, закончившееся убийством живым человеком,
притворившимся духом. В письме даже предлагалось связаться с медиумом, и я считаю это тоже странным.

Заявленная цель этого письма состояла в том, чтобы предложить материал для другого
из моих «психологических исследований», но я утверждаю, что всё это дело
слишком серьёзно, чтобы рассматривать его в легкомысленном ключе художественной литературы. И если
факты и совпадения покажутся менее загадочными другим, чем мне, то человечеству
будет оказана похвальная услуга, если будет представлено любое решение,
которое лучше моего.

Единственное, что я готов раскрыть, — это то, что
мой корреспондент подписался «Рамтарг» — странное на слух имя, но
насколько я знаю, в Швеции это может быть респектабельно. И всё же в этом имени есть что-то, что не даёт мне покоя, как какой-то странный сон, который, как мы знаем, нам снился, но который невозможно вспомнить.




Два необычных человека


Первым из них был могучий итальянец с густой копной непокорных чёрных волос. Обстоятельства, приведшие к его трудоустройству
в Музее Великих восточных монет в качестве "Изумительного дикаря с хохлатым носом
Мужчина по имени Хулагалу, захваченный на острове Мило в Эгейском море,
после отчаянной борьбы: " были ли эти:

Он был дровосеком, обладал огромной силой и
вспыльчивым нравом. Однажды он и его товарищ в горах поссорились
и подрались. Затем итальянцу пришлось пройти двадцать миль, чтобы найти хирурга
поскольку он очень нуждался в его услугах. Когда он представился
хирургу, его лицо было туго перевязано пропитанными кровью тряпками.
Он начал шарить по карманам, и на его лице отразилась глубокая тревога
когда он не смог найти то, что искал.

"Что такое ма— спросил хирург, — и что же вы ищете?

Мужчина открыл рот и голосом, похожим на звук флейты, ответил:

«Mina nosa».

«Ваш нос!»

«Ага. Я думал, что принёс его, но не нашёл».

«Принёс свой нос в кармане!»"

"Не знаю ... может, потерялся. Парень, сразись со мной; отрежь нос".

Хирург заверил его, что отрезанный нос был бы бесполезен.

"Но я хочу да нос!" - воскликнул мужчина, в отчаянии.

Хирург сказал, что он может сделать новый, а человек появился
огромное облегчение в голове. Снятие бинтов выявило тот факт , что
что значительная часть носа была удалена. Затем хирург приступил к знакомой нам операции по ринопластике, которая заключается в том, что мы делаем V-образный разрез на коже лба непосредственно над носом, отслаиваем её и опускаем на пол-оборота, чтобы сохранить кутикулу снаружи, и закрываем ею обрубок носа. Готовясь к этому, он сделал интересное открытие. У
этого человека был длинный нос и низкий лоб, так что, чтобы обеспечить достаточную длину лоскута, ему пришлось
зайти на
кожа головы, покрытая волосами. С этим ничего нельзя было поделать. С некоторыми опасениями
хирург сбрил волосы, а затем провел операцию с
поразительным успехом.

Его опасения, однако, со временем оправдались. Вокруг кончика
носа появилась широкая полоса черных волос. Когда кожа находилась в своём нормальном положении над лбом, волосы на её верхнем крае росли вниз, но когда кожа перевернулась в новое положение, волосы, конечно, стали расти вверх, изгибаясь к глазам. Это придало мужчине гротескный и отвратительный вид, и это привело его в ярость.
хирург, обладающий быстрым умом и уважение к целостности его
кости, познакомил его с синьором Кастеллани, хозяин Великой
Музей Восточная копейки, и тут же предприимчивые достоин заниматься
его. И так случилось, что этот человек стал величайшей диковинкой в мире
.

Среди его спутников по музею была Отрезанная Леди, у которой
очевидно, не было тела ниже пояса; замечательная татуировка
Леди, которую спасли от китайских пиратов в Коралловом море, и
некоторые другие. Для них человек с хохолком на голове был известен как Бэт —
предположительно, сокращение от Бартоломмео.

Другим необычным человеком, о котором идёт речь в этом повествовании, был невысокий, хрупкий, мягкий в общении, небогатый парень, который зарабатывал на жизнь тем, что писал для прессы. Он и Кастеллани были друзьями, и он был в прекрасных отношениях с «чудаками». Но поскольку в этом повествовании рассказывается о маленьких секретах музея, следует пояснить, что настоящим объектом глубочайшего восхищения молодого человека была мадемуазель Зоэ, Леди-без-головы, которую также называли Чудесным французским феноменом. В личной жизни она была известна как Магги (ранее Магги-и-вероятно
изначально Маргарет), и она была единственной дочерью и особой гордостью Кастеллани. Зои была румяной, хорошенькой, с веснушчатым носом.
 Писателя-неудачника звали Сэмпи. Сэмпи втайне любил Зои.

 Профессиональные обязанности мадемуазель Зои в качестве Серой Леди были
однообразными. Они давали ей множество возможностей для наблюдений и
размышлений, и, будучи молодой и принадлежащей к женскому полу, она мечтала.

Больше всего она замечала глаза. Это были глаза, которые смотрели на неё,
когда она отдыхала в своих маленьких качелях на выставке. Её позолоченная будка
Она была очень популярна, потому что была красивой, и некоторые добросердечные посетители выставки жалели бедняжку, потому что она заканчивалась на талии! Но она не унывала из-за очевидного отсутствия всего, что находилось ниже её золотого пояса с блестящей бриллиантовой пряжкой, она была жизнерадостной и время от времени напевала песенку. Её мягкость в
поведении и голосе, а также округлость рук и плеч покорили сердце Сэмпи и
сделали его ещё более усердным в его полезном занятии — придумывании
имен для уродцев Кастеллани.

Удача повернула голову Хулагалу. Он
воображал, что раз он чудовищен, то и велик. Это делало его
высокомерным и самонадеянным. Он тоже любил Зои. Так получилось, что
между Сампи и Милосским Дикарем установилось соперничество. Как
обстояло дело с Зои? Которого любила она? - или любила ли она кого-то из них? Наблюдая и
размышляя, она мечтала. Поскольку она видела только глаза, ей снились только глаза.

 «Ах, — вздохнула эта невинная девушка, — если бы я могла наяву увидеть глаза из своих снов! Так много, так много глаз смотрят на меня в моей кабинке, и всё же
Глаза из моих снов не приходят! Голубые глаза, карие глаза, чёрные глаза, ореховые глаза, серые глаза, все оттенки, но до сих пор не пришли глаза, которые я так хочу увидеть! Те, что приходят, — обычные; их владельцы — обычные люди, просто смертные. Я уверена, что у принцев, рыцарей и героев должны быть глаза, которые сияют, когда я сплю. Я уверена, что со временем у меня будут такие глаза, и по этому знаку я узнаю своего героя, своего господина, свою любовь!

Однажды она осторожно спросила об этом Дикого Человека из Мило, но в ответ услышала грубый хохот. Затем, поняв, что ошибся, он
Он поцеловал её. Волоски на его курносом носу попали ей в красивые голубые
глаза, и она вздрогнула.

  Затем она подошла к Сэмпи, который был мудр, спокоен и тактичен. Он слушал,
удивлённый, но внимательный. Ему представилась возможность, о которой он
мечтал всю жизнь. Собравшись с мыслями, он серьёзно ответил:

— Магги, эти глаза, которые ты видишь во сне, — у них особый цвет или выражение?

— Цвет, — ответила она.

 — Какой цвет?

— Мягкий, бледный, прозрачный янтарный.

Она сказала это так невинно, так искренне, так нежно, что он не мог
не сомневайтесь ни в ее искренности, ни в ее здравомыслии. Таким образом, кризис обрушился на него
и почти раздавил его.

Тем не менее, он пустил в ход свой ум. Размышляя, анализируя, перебирая
каждый уголок на складе своих умственных ресурсов, он храбро сражался
с отчаянием. В настоящее время ярким лучом ума, сошел с небес
знает откуда, пронесся по его мысли,-сморщенное лицо. Этот яркий луч,
становившийся всё более и более сияющим, поднимавшийся всё выше и выше,
освещал все его способности и, наконец, осветил его путь к тому, чтобы стать одним из двух исключительных людей в этом повествовании.

— Я вижу, — сказал он, пытаясь скрыть торжествующую улыбку, — что вы не до конца разобрались с проблемой глаз. Верно, только у героев бывают янтарные глаза. Но такие глаза — знак героизма, посланный небесами; и хотя человек может не быть героем в каком-то внешнем смысле, когда в него вдохнут сущность истинного героизма, его глаза, сам того не осознавая, могут приобрести янтарный оттенок ваших мечтаний. Иногда в развитии духа героизма этот
цвет является лишь временным; со временем он может стать постоянным. Магги, это
сны указывают на твою судьбу. Ты должна выйти замуж не за кого иного, как за героя, и
когда он придет, ты узнаешь его по янтарным глазам ". При этих словах Сэмпи
вздохнул, потому что Магги серьезно смотрела в его серые глаза.

Неужели он таким образом, в слепом самопожертвовании по прихоти глупой девчонки,
бросил себя в яму? Если да, то, что имел в виду его легкую походку и веселый
улыбка, как только она скроется из виду?

Мадемуазель Зоэ, Отрезанная Леди, раскачивалась в полуобморочном состоянии и пела свою
маленькую песенку через неделю или две после этого, как она пела и раскачивалась много ночей
до этого. На неё были устремлены любопытные взгляды.
Он пристально смотрел на неё, и вскоре её глупое сердечко подпрыгнуло. Перед ней, глядя на неё с бесконечной нежностью, была божественная пара мягких, бледных, прозрачных янтарных глаз! (Женщина из публики тоже увидела это необыкновенное зрелище, и оно так сильно её напугало, что она упала в обморок, решив, что увидела труп.)

 Янтарные глаза мгновенно исчезли вместе со своим обладателем, одним из
Сампи. Маленькое сердечко, бившееся в круглом, пухлом тельце, знало, что это был
он; следовательно, оно знало, что её судьба свершилась, и, что самое невероятное,
И всё это в форме литературного бюро её доброго отца! Но какой же
шок она испытала на следующий день, когда герой её грёз предстал перед ней с
обычными бледно-серыми глазами, слегка затуманенными и влажными!

"Сэмпи!" — воскликнула она в смятении, так грубо сброшенная с небес на землю.

"Магги!"

«Твои глаза прошлой ночью — тогда ты был героем, но сегодня…»

«Герой!» — невинно переспросил Сэмпи.

"Ну да! Прошлой ночью у тебя были янтарные глаза — такие красивые глаза —
героические глаза из моих снов!"

«Дорогая моя, ты определённо спала и видела сны».

«О, нет! Я их видела! У меня сердце так и подпрыгнуло! Я знала тебя, я знала тебя, и у тебя были янтарные глаза!»

 Сэмпи грустно и немного самодовольно улыбнулся и с большой скромностью
сказал:

 «Я не могу сомневаться в тебе, моя дорогая девочка, но уверяю тебя, я не замечал своих янтарных глаз». Я хотел бы признаться вам, что в последнее время в моей душе
звучали странные отголоски героизма, но это было бы хвастовством, а истинный героизм всегда скромен.
Тем не менее я не должен удивляться тому, что вы обнаружили его присутствие до того, как я осознал его существование, но такова моя
уважаемый, это особенность истинного героя-он никогда ничего не знал о его
собственного героизма". Он взял ее за руку languishingly и сжал ее. Она
покраснел и убежал.

Синьор Кастеллани, помимо того, что был богат, был деловым человеком. Его
дочь должна выйти замуж за человека, у которого было достаточно денег, чтобы обеспечить его
ценность. С редкой для мужчины проницательностью он заметил, что двое
странных людей, о которых идет речь в этом повествовании, восхищались его дочерью. Теперь Бэт, будучи
фриком, быстро зарабатывал деньги, в то время как Сэмпи был всего лишь
бедным литературным агентом! Кастеллани чувствовал, что ему нужен партнёр. Почему бы и нет?
быть зятем? Конечно, Бэт был гораздо более желанным женихом, чем Сэмпи!

 Сэмпи был мудрым, а Бэт — глупым. С другой стороны, Бэт был
храбрым, а Сэмпи — робким. Бэт был храбр, как зверь. Сэмпи
знал, что есть способы напугать храбрых зверей — он даже видел, как
боксёр-профессионал вступил в церковь. Он готовился к встрече с Бэтом.

Однажды он вошёл в музей между выставками и стал искать «Дикого
человека из Мило». Этот достойный человек неторопливо курил сигарету в тихом уголке и изящно выпускал дым из волосатого пучка
на носу. Сэмпи был бледнее обычного и немного нервничал, потому что
цель его визита была сопряжена с риском. Бэт, который был в
хорошем расположении духа, поздоровался первым.

"Эй!" — крикнул он.

Сэмпи направился прямо к нему.

"Тебе нравится шоу, Сэм? Ты приходишь каждый день. «Хорошее место, да, Сэмп?»

«Очень хорошее место, Бэт», — тихо ответил Сэмпи, который изо всех сил старался казаться безразличным, нервно роясь в кармане.

«Синьор Кастеллани, он большой человек, уважаемый человек, хороший человек. Вам нравится?»

«Очень». Сэмпи вёл себя странно.

Глаза Бэта немного опасно блеснули.

— Тебе тоже нравится эта девчонка, Сэмп?

 — Та… э-э… татуированная женщина? Да, очень даже.

 — Ха, хитрый Сэмп! Я говорю о маленькой пухленькой девчонке — Магги.

 — О! Магги? Дочь Кастеллани?

 — Ха.

"Ну, я не так уж хорошо ее знаю".

"Ты не знаешь да Муггу?" Взгляд Бэта стал опасно свирепым.
Он выпрямился из своей расслабленной позы, и его большие
мускулы вздулись. "Ты не знаешь да Муггу! Ты думаешь, я не вижу. Ты бездельник
да Мугга! Ты хочешь жениться на ней! Ты, жалкий трус! Ты, подлый трус!
Здесь Бэт, впав в ярость, выругался
красноречивая итальянская клятва.

Настало время Сэмпи. Они были вдвоём: Бэт, разъярённый и
обезумевший от ревности, Сэмпи, напуганный, но решительный; жестокость
против ума, сила против хитрости, ярость против терпения, бульдог
против норки, охотничий петух против совы.

Сэмпи сделал вид, что случайно что-то уронил. Он наклонился, чтобы
поднять его, и прошло несколько секунд, прежде чем он сделал вид, что
нашёл его. Пока он искал его, он подошёл ближе к Бету, а когда выпрямился,
то оказался очень близко к Бету, и
внезапно поднял глаза и пристально посмотрел в глаза Дикарю из Мило.

Тем временем Бэт продолжал свою оскорбительную тираду, явно намереваясь втянуть добродушного писателя в драку. Но когда Сэмпи поднял глаза и пристально посмотрел на него, Бэт мгновение смотрел на него в безмолвном изумлении, а затем отскочил назад с побагровевшим лицом и в ужасе закричал:

"Санта-Мария!"

С полминуты он в ужасе смотрел на открывшееся ему зрелище,
разинув рот и вытаращив глаза — зачарованный, охваченный ужасом и
в ужасе. Сэмпи, обычно кроткий, с глазами, как у голубя, теперь преобразился.
 Это были не привычные серые глаза, которые были знакомы Бэт,
и не ясные янтарные глаза, от которых у бедной Зои замирало сердце;
 Сэмпи смотрел на свою жертву яростными и мятежными алыми глазами!

 Бэт, больше не испытывая унижения, в ужасе бросился прочь. Он рассказал свою удивительную историю. Кастеллани, до которого это наконец дошло, нахмурился, подумав,
что Бэт пьян. Татуированная Леди расхохоталась. Зои удивилась
и встревожилась, но в ту ночь, прямо перед тем, как опустилась портьера
Когда в конце выставки занавеска была опущена, там стоял её герой
Сэмпи, нежно глядя на неё мягкими, бледными, прозрачными янтарными глазами.
И после этого она крепко спала.

Когда Сэмпи на следующий день пришёл в музей, на него с любопытством
смотрели уроды.  Кастеллани прямо спросил его, что Бэт имел в виду под своими рассказами.  Сэмпи ожидал этого вопроса и был к нему готов. Привязав фокусника к вечному секрету, он сказал:

"Я сделал великое открытие, но я не могу вдаваться во все его подробности. На данный момент мне достаточно сказать, что
«После многих лет научных экспериментов я открыл секрет, как
по желанию менять цвет своих глаз».

Он сказал это очень просто, как будто не осознавая, что сообщает об одной из
самых невероятных вещей, которые породили века.

Но Кастеллани был учёным. Какое-то сильное потрясение, похожее на апоплексический удар,
похоже, охватило его. Будучи проницательным бизнесменом, он
вскоре взял себя в руки и самым безразличным тоном заметил, что человек, который может по желанию менять цвет своих глаз,
возможно, сможет, если правильно начать, и
немного денег, возможно, за это достижение; а затем он
предложил Сэмпи сорок долларов в неделю за то, что тот будет изображать урода в Большом
Восточном музее за десять центов. Сэмпи, который знал, что зарплата Дикого человека из Мило составляла двести долларов в неделю (что, хотя и было много, но хорошо зарабатывалось, учитывая, что всем приходилось дёргать его за пучок волос на носу, чтобы убедиться, что он там есть), попросил время, чтобы обдумать это великолепное предложение, которое казалось ему целым состоянием.

Он был уверен, что потеряет Зои, когда она узнает, что его
янтарные глаза на самом деле не были героическими. Он отправился к шоумену на пенсии и
спросил его, какую зарплату мог бы получать человек с хохолком на носу и человек, который мог бы по желанию менять цвет своих глаз на любой другой. Этот шоумен ответил:

«Я видел человека Кастеллани с хохолком. Он получает двести долларов в неделю. Это довольно много. Если вы приведёте мне человека, который может по желанию менять цвет своих глаз на любой другой, я буду платить ему тысячу долларов в неделю и снова займусь этим бизнесом.

В ту ночь Сэмпи не сомкнул глаз.

Тем временем в Зои произошли перемены: она внезапно стала более
Она была очаровательна, как никогда. Её мягкость и нежность заметно возросли, и она была так добра и мила со всеми, включая
Дикого Человека из Мило (которого она раньше избегала из инстинктивного
страха), что Бэт воспрянул духом и поклялся завоевать её, даже если ему
придётся пройти по океану крови сампи. Запомните: не стоит слишком полагаться на снисходительное отношение женщины к вам; оно может быть вызвано любовью к другому.

Зои была невинной, честной и доверчивой. Невинность — мерило силы веры. Очарование веры — в её абсурдности. Зои верила в Сэмпи.

Сэмпи, ставший на удивление смелым и уверенным в себе, выдвинул свои условия
Кастеллани - половина доли в бизнесе - и Кастеллани, как бы он ни ругался,
хулиганил и бахвалился, должен согласиться. Это сразу сделало Сампея богатым человеком
. Кастеллани, чрезвычайно любезный и дружелюбный после подписания контракта, предложил тихий ужин в своих личных покоях в честь нового соглашения, и вскоре он, Зои и Сэмпи наслаждались изысканным ужином. Зои была ослепительно красивой и сияющей, но между ней и
и Сэмпи. Однажды, когда она уронила салфетку, а Сэмпи поднял её,
его рука случайно коснулась одной из её изящных ножек в туфлях, и
было больно видеть, как он покраснел.

 Пока они были заняты этим, к ним без церемоний ворвался Бэт,
его лицо сияло, а глаза торжествующе сверкали. В руке он держал
маленькую коробочку, которую грубо сунул им под нос. Когда Сэмпи
увидел это, он смертельно побледнел и отпрянул, не в силах ни пошевелиться, ни
вымолвить ни слова.

«Я поймаю этого негодяя!» — воскликнул Бэт, потрясая пальцем перед сжавшимся в комок
Лицо Сэмпи. «Я слежу за ним, я поймаю этого негодяя! Он играет с тобой в грязные
игры!»

Дикарь из Мило поставил коробку на стол и поднял крышку.
Внутри оказалось несколько любопытных маленьких безделушек в форме чаши из
непрозрачного белого стекла, каждая отмечена в центре кольцевой полосой цвета
, окружающей центр из прозрачного стекла, цветовая гамма которого составляет
отлично, и безделушки расставлены парами в соответствии с цветом. Там же были
пузырек с надписью "кокаин" и маленькая щетка из верблюжьей шерсти.

- Ты на меня похож, - продолжал Хулагалу, сильно взволнованный. "Я делаю свой глаз
«Чанга кола, как эта скотина Сэмп».

С этими словами он окунул кисточку в пузырёк и нанес краску на глаза.
Затем он взял две маленькие стеклянные чашечки и по очереди надел их на свои глазные яблоки и под веки, где они плотно прилегали. Это были искусственные глаза, которые Сэмп заказал, чтобы при случае закрывать свои настоящие. Бэт принял нарочито трагическую позу и прошипел:

«Дьяволо!»

По странному стечению обстоятельств он выбрал двух, которые не были парой. Один
из его глаз был мягким, бледным, прозрачным янтарным, а другой — свирепым и
мятежно-красный. В сочетании с его вздёрнутым носом и трагической
позой он выглядел настолько гротескно и отвратительно, что Зои, вскочив на ноги и дико размахивая руками, упала в обморок прямо в объятия Сэмпи.

Бэт злорадствовал над своим соперником; Кастеллани был ошеломлён. Вскоре
к Сэмпи вернулись самообладание и здравый смысл.

— Ну что ж, — презрительно заметил он, притягивая Зои к себе и нежно обнимая, — ну что ж, и что с того?

Его наглость привела Хулагулу в ярость. — Ч-что это значит! Санта-Мария! Негодяй! Ха-ха! Теперь эта девка не выйдет за тебя замуж!

Сэмпи намеренно подвинул Зои, чтобы дотянуться до своих часов, и, спокойно взглянув на них, сказал:

 «Мы с Магги женаты всего тридцать часов».

Это заявление ошеломило Дикаря. Кастеллани с трудом
понял, что происходит, а затем, с присущим ему хладнокровием и
старомодной властностью, сказал:

— Ну, и в чём же дело, в конце-то концов? Вы хотите, чтобы я прикончил этого
чувака, мистер Бэт? И, чёрт возьми, мистер Бэт, это чертовски хорошая
идея, и, более того, мой благородный зять — мой партнёр,
И ещё, мистер Бэт, я хочу, чтобы вы знали: у него есть власть в этом
шоу.

Это положило конец Дикому Человеку из Майло. Он вышел, шатаясь,
побрил себе нос, купил топор и снова убежал в горы рубить дрова,
оставив Таинственного Человека с Глазами Призрака, который стал самым счастливым мужем
и самым преуспевающим чудаком и шоуменом в мире.




Верный амулет


Странный старый плут, называвший себя Рабайей, Мистиком, был одним из
множества необычных персонажей того странного уголка Сан-Франциско,
известного как Латинский квартал. Он торговал амулетами и
Амулеты и его в целом безобидные практики производили впечатление
из-за его индуистского происхождения, преклонного возраста, маленького, сморщенного
тела, глубоко морщинистого лица, странной одежды и варварской обстановки
его логова.

Одним из его самых постоянных клиентов был Джеймс Фримен, полупиратский владелец и шкипер «Голубого журавля». Эту странную маленькую баркентину с небольшим тоннажем, но замечательными ходовыми качествами помнят в каждом порту между Ситкой и Кальяо. О её подвигах рассказывают всякие странные истории, но в основном они были выдуманы
суеверные и очень изобретательные моряки, которые обычно демонстрируют
естественную связь между праздностью и ложью. Говорили, что она не только занималась контрабандой, пиратством и «поимкой чёрных дроздов»
 (то есть похищала жителей острова Гилберта и продавала их кофейным плантаторам в Центральной Америке), но и поддерживала особые отношения с Сатаной, основанные на силе таинственных чар, которые, как предполагалось, её капитан добыл из какого-то таинственного источника и иногда использовал. Помимо информации, которую его
Судя по опубликованным спискам и разрешительным документам, ничего из его предполагаемых сомнительных операций нельзя было узнать ни от него самого, ни от его команды, потому что его матросы, как и он сам, были на удивление молчаливыми — все они были проницательными, остроглазыми молодыми парнями, которые никогда не пили и держались особняком, когда были в порту.
 Необычным обстоятельством было то, что в команде никогда не было вакансий, кроме одной, которая образовалась в результате последнего визита Фримена в Рабайю, и это произошло следующим примечательным образом:

Фримен, как и большинство моряков, был суеверен, и
он приписывал свою удачу амулетам, которые тайно добыл у
Рабайи. Теперь известно, что он навещал мистика всякий раз, когда приходил в
порт Сан-Франциско, и сегодня есть те, кто считает, что
Рабайя был заинтересован в предполагаемых пиратских предприятиях
«Синего журавля».

Одним из самых умных и активных членов экипажа «Синего журавля» был
малайец, которого товарищи называли Летающим дьяволом. Это случилось с ним из-за его необычайной ловкости. Ни одна обезьяна не могла бы быть более активной на снастях, чем он; он мог совершать прыжки в воздухе.
с поразительной лёгкостью. Ему не могло быть больше двадцати пяти лет,
но он выглядел сморщенным, как старик, был маленьким и худым. Его лицо было гладко выбрито и покрыто морщинами, глубоко посаженные
глаза были очень чёрными и блестящими. Самым неприветливым в его внешности был рот. Он был большим, тонкие губы плотно сжаты над крупными
и выступающими зубами, а выражение лица было прогнатическим и угрожающим.
Хотя он был тихим и не смеялся, иногда он улыбался, и
тогда выражение его лица внушало даже Фримену ощущение надвигающейся опасности.

Так и не стало ясно, какова была настоящая миссия «Синего
Журавля», когда он в последний раз отплыл из Сан-Франциско. Некоторые предполагали, что она намеревалась разграбить затонувший корабль с сокровищами; другие — что это было обычное пиратство, включавшее в себя убийство команды и затопление корабля посреди океана; третьи — что некая крупная партия опиума, за которой охотились таможенные органы, вероятно, должна была быть тайно доставлена в какой-нибудь порт Пьюджет-Саунда . В любом случае, предстоящее дело, должно быть, было важным,
теперь известно, что для того, чтобы обеспечить себе успех, Фримен купил у Рабайи необычайно дорогой и могущественный амулет.

 Когда Фримен отправился покупать этот амулет, он не заметил, что Летающий Дьявол незаметно следовал за ним; ни он, ни полуслепой продавец амулетов не видели, как малайец проскользнул в логово Рабайи и стал свидетелем того, что там произошло.  Должно быть, незваный гость услышал что-то, что пробудило в нём все злые инстинкты. Рабая (которую я с трудом убедил
поклясться, что она говорит правду) спустя годы рассказала мне, что
Амулет, который он продал Фримену, обладал необычайной силой. На протяжении многих поколений он хранился в семье одного из самых гордых раджей Индии, и пока его не украли, Англия не могла одержать верх в той части Дальнего Востока. Если бы его носил человек с благородной душой
(каким, по его словам, он считал Фримена), то амулет никогда
не подвёл бы его и принёс бы ему величайшее счастье, потому что,
хотя амулет был наделён как злыми, так и добрыми силами, достойный
человек мог противостоять злу и использовать только добро. Напротив, амулет в
В руках злого человека это было бы самым мощным и опасным орудием
зла.

Это была маленькая и очень старая безделушка, сделанная из меди и изображавшая
змею, гротескно обвившуюся вокруг человеческого сердца; в сердце был
вонзён кинжал, а петля для подвешивания была сделана из одного из
витков змеи. У амулета была удивительная история, которую я расскажу в другой раз. Если вкратце, то он часто попадал в руки как плохих, так и хороших людей, и приносил столько же бед, сколько и благ. Он был совершенно безопасен и
полезно — так Рабая хладнокровно сказала мне — в руках такого человека, как
Фримен.

 Теперь, поскольку никто не знает, насколько глубока и широка его собственная порочность,
Летучий Дьявол (который, как объяснила Рабая, должно быть, подслушал
разговор, сопровождавший передачу амулета Фримену) подумал лишь о том, что
если бы он мог завладеть амулетом, то разбогател бы;
а поскольку он не мог получить его другим способом, то должен был украсть его. Более того,
он, должно быть, видел цену — пять тысяч долларов золотом, — которую
Фримен заплатил за безделушку, и этого было достаточно, чтобы сдвинуть его с места
Жадность Малая. Во всяком случае, известно, что он решил украсть талисман и сбежать с баркентины.

С этого момента и до катастрофы мои сведения несколько туманны.
Я не могу сказать, например, как именно была совершена кража, но совершенно точно, что Фримен не знал об этом ещё долгое время. Что действительно беспокоило его, так это отсутствие малайца,
когда баркентина снималась с якоря и отдавала швартовы, чтобы выйти в море. Малайец был ценным матросом, и заменить его было непросто.
Очевидно, это была настолько невыполнимая задача, что Фримен решил после нескольких часов бесполезных и затягивающих поиски покинуть порт без него или кого-то другого на его месте. С тяжёлым сердцем, несколько успокоенный уверенностью в том, что амулет в безопасности у него, Фримен направился по каналу к Золотым Воротам.

 Тем временем с Летучим Дьяволом происходили странные вещи. В наспех
сооружённой маскировке, главной особенностью которой была
уличная одежда джентльмена, в которой он мог бы сойти за бережливого
японца, неуклюже пытающегося приспособиться к обычаям своей страны.
Он вышел из прибрежного постоялого двора для бедняков и неторопливо поднялся на вершину Телеграфного холма, чтобы внимательно осмотреть город с этой возвышенности, так как ему нужно было знать, как лучше всего сбежать. С этого манящего возвышения он видел не только большую часть города, но и почти весь залив Сан-Франциско, а также берега, города и горы, лежащие за ним. Его внимание в первую очередь привлекла «Голубой
Журавль», на которую он смотрел почти прямо, пока она плавно катилась
у причала у подножия Ломбард-стрит. В двух милях к западу он увидел деревья, за которыми прятались солдатские казармы и резиденция командующего генерала на высоком мысе, известном как Блэк-Пойнт, и это побудило его укрыться в их тени до наступления ночи, чтобы пробраться по полуострову Сан-Франциско к далёким голубым горам Сан-Матео. Предположив, что
Фримен будет искать его, и поиски ограничатся доками и их окрестностями. Он
предполагал, что сбежать будет несложно.

Осмотревшись, малайец начал спускаться с холма по его северному склону, когда заметил незнакомца, прислонившегося к парапету, венчавшему холм. Незнакомец, казалось, наблюдал за ним. Не подумав о том, что его несколько необычная внешность могла быть причиной такого внимания, он заподозрил неладное; он опасался, хотя и напрасно, что за ним следят, ведь незнакомец появился вскоре после него. Притворившись равнодушным, он прогуливался, пока не оказался совсем рядом с незнакомцем, а затем со скоростью и яростью
Тигр прыгнул и вонзил нож между рёбер мужчины. Незнакомец со стоном повалился на землю, а малайец убежал вниз по склону.

 Любопытно, что мужчина упал перед одним из проёмов, через которые из-за небрежности дожди попадали под парапет. Он барахтался, как это делают умирающие, и эти движения заставили его протиснуться в проём. Сделав это, он начал
спускаться по крутому восточному склону, и с каждым прыжком
скорость его полёта увеличивалась. Многие коттеджи опасно
примостились на
этот крутой склон. Миссис Доспехи, житель одного из них, был
сидя в задней комнате возле окна, швейный, когда она была поражена
видеть человека, летящего створки рядом с ней. Он кончил с такой
силой, что проломил тонкую перегородку в соседнюю
комнату и бесформенной кучей приземлился у противоположной стены. Миссис
Армор звала на помощь. Поднялась большая суматоха, но прошло некоторое время, прежде чем исчезновение тела связали с убийством на парапете. Тем не менее полиция действовала, и вскоре дюжина
они шли по широкому следу, который убийца оставил во время своего
бегства с холма.

Через короткое время малаец очутился среди бревен на
северном берегу реки. Оттуда, собрав себя в руки, он
шел не спеша на запад, в тыл провода-работает, и пройденный
маленький песчаный пляж, где мамы и няни с детьми из-за
проветривание. Отчаявшийся дух порока, овладевший этим человеком (и
который Рабая впоследствии объяснила наличием амулета),
был безрассуден из-за веры в то, что амулет, который он носил,
чтобы уберечь его от всех опасностей, он украл маленькую сумочку,
лежавшую на берегу рядом с хорошо одетой женщиной. Он ушёл с ней,
а затем открыл её и с радостью обнаружил, что в ней были деньги и
драгоценности. В этот момент один из детей, заметивших кражу малайца,
привлек внимание женщины к нему. Она
бросилась в погоню, подняв громкий крик, который заставил преследовавшую его толпу
покинуть соседние питейные заведения.

Малайец прыгнул вперёд, легко опережая всех своих
преследователей, но как только он оказался перед большим бассейном,
Пуля, выпущенная из полицейского пистолета, заставила его
упасть на колени. Толпа быстро сомкнулась вокруг него. Преступник,
пошатнувшись, поднялся на ноги, яростно набросился на человека,
стоявшего у него на пути, и вонзил нож ему в грудь. Затем он убежал, быстро проскочил мимо узкого пляжа, где расположены дома
плавательных клубов, и скрылся в руинах большого старого здания,
лежавшего у подножия песчаного утёса на берегу. По руинам за ним тянулась тонкая струйка крови,
которую он оставил, и там он исчез. Это было
Предполагалось, что он сбежал на старую шерстяную фабрику в Блэк-Пойнт.

 Как и во всех других случаях, когда толпа преследует убегающего преступника, поиски были дикими и беспорядочными, так что, если бы малайец оставил какой-нибудь след за пределами руин, он был бы стёрт ногами толпы. В толпе был только один полицейский, но другие, вызванные по телефону, быстро приближались со всех сторон. Неразумные и
противоречивые слухи на какое-то время ввели полицию в заблуждение, но они выстроились в длинную шеренгу, растянувшуюся от Норт-Бич до нового газового завода далеко за Блэк-Пойнт.

Примерно в это время капитан Фримен отчалил и вышел в море.

 Вершина Блэк-Пойнт увенчана высокими эвкалиптовыми деревьями,
которые «Летающий дьявол» видел с Телеграф-Хилл. Высокий забор,
огораживающий дом генерала, тянется вдоль утёса Блэк-
Пойнт, почти до самого края. Часовой расхаживал перед воротами,
не пропуская никого, у кого не было пропуска.
Часовой увидел, что толпа собирается на востоке, и вдалеке заметил блестящие на солнце медные пуговицы полицейских.
западный солнечный свет. Он задумался, что бы это могло быть.

Пока он размышлял, он заметил невысокого смуглого жилистого мужчину, который поднимался на холм со стороны шерстяной фабрики у его восточного подножия. Незнакомец направился прямо к воротам.

"Вы не можете войти туда, — сказал солдат, — если у вас нет пропуска."

"Что это?" — спросил незнакомец.

«Пропуск», — повторил часовой, а затем, увидев, что мужчина был иностранцем и плохо говорил по-английски, жестами объяснил своё замечание, по-прежнему держа винтовку со штыком наготове.
Плечи. Незнакомец, чей острый взгляд вызвал у солдата странное ощущение,
кивнул и улыбнулся.

"О!" — сказал он. "У меня есть."

Он сунул руку в боковой карман, тем временем приближаясь и
быстро оглядываясь по сторонам. В следующий миг солдат почувствовал,
как падает на землю с перерезанным горлом.

Малайец проскользнул на территорию и исчез в кустах.
Прошло почти час после того, как было обнаружено тело солдата, и
прибывшей толпе полицейских и горожан стало известно, что отчаявшийся преступник был немедленно
рука. Прозвучал сигнал горна, и солдаты высыпали из казарм.
Затем начался обыск каждого уголка поста.

Вероятно, многие испытали облегчение, когда
было объявлено, что человек сбежал по воде и теперь его быстро уносит отливом в сторону Золотых Ворот. Его отчётливо было видно в маленькой лодке, которая
двигалась с помощью грубой доски вместо вёсел. Его побег
произошёл следующим образом: войдя на территорию, он побежал вдоль восточной
Он перелез через забор, за которым рос кустарник, к поперечному забору, отделявшему сад от задней части дома. Он перепрыгнул через забор и оказался лицом к лицу с большим и грозным мастифом. Он убил зверя странным и смелым способом — задушил. Это была долгая и страшная схватка между человеком и зверем. По-видимому, причиной, по которой мужчина не воспользовался ножом, была необходимость сначала заставить собаку замолчать, а затем использовать обе руки, чтобы сохранить преимущество.

 После того как Летучий Дьявол расправился с собакой, хотя и был ранен,
Он совершил подвиг, достойный его прозвища: перепрыгнул через задний забор.
 У подножия утёса он нашёл лодку, прикованную к столбу, вкопанному в песок.  Отцепить лодку можно было, только выкопав столб.  Малайец сделал это голыми руками, а затем бросил столб в лодку и оттолкнулся доской, которую нашёл на берегу. Затем он развернулся по течению, и через несколько минут его заметили из форта. Но он был так далеко, и его личность вызывала столько сомнений, что артиллеристы
какое-то время колебался, прежде чем выстрелить в него. Затем произошло две драматические
вещи.

 Навстречу дрейфующей лодке двигалась плотная стена тумана,
которая накатывала через Золотые Ворота. Убийца направлялся прямо к ней, энергично работая вёслами по течению. Если бы туман окутал его, он
потерялся бы в Тихом океане или разбился бы о скалы, и всё же он
со всей доступной ему силой стремился к такой судьбе. Именно это в первую очередь убедило его преследователей в том,
что он был тем человеком, которого они искали, — никто другой не стал бы так упорно преследовать его
Отчаянный шаг. В то же время морской бинокль подтвердил подозрения,
и был отдан приказ открыть огонь.

 С грохотом выстрелила шестифунтовая медная пушка, и от лодки полетели щепки, но
её обитатель с дразнящей бравадой поднялся и вызывающе помахал рукой. Затем шестифунтовая пушка выстрелила разрывным снарядом, и как раз в тот момент, когда хрупкая лодка вошла в туман, её разорвало на тысячу осколков. Некоторые из наблюдателей утверждали, что видели, как малайский
воин барахтался в воде через мгновение после того, как лодка была
уничтожена, и до того, как его поглотил туман, но это сочли невероятным.
В скором времени порядок на посту был восстановлен, и полиция
удалилась.

Другое драматическое событие, по-видимому, так и останется загадкой,
но только потому, что доказательства настолько странны.

Большая стальная пушка, из которой в форте объявляли о заходе солнца,
выстрелила чёрным дулом в туман. Если бы она стреляла ядрами или
снарядами, то попала бы в холмы на противоположной стороне пролива. Но ружье никогда не было заряжено; холостых патронов было
достаточно для его функций. Калибр ружья был таким большим, что
диаметр, в который мог бы пролезть ребёнок или невысокий мужчина, если бы кто-то когда-либо задумал или осмелился на такое.

 Есть три обстоятельства, указывающие на то, что бежавший человек спасся
живым после крушения своей лодки и благополучно высадился в тумане на
опасные скалы у подножия утёса, увенчанного пушками. Первое из них было предложено артиллеристом, который стрелял из орудия в тот день, через два или три часа после того, как была уничтожена лодка убегавшего человека. И даже это не привлекло бы внимания при обычных обстоятельствах, да и на самом деле не привлекло до тех пор, пока
Спустя долгое время Рабая сообщил, что его посетил
Фримен, который рассказал ему о двух других странных обстоятельствах.
Артиллерист рассказал, что, когда он выстрелил из пушки в тот день, она
неожиданно дала отдачу, как будто в неё вложили что-то помимо холостой
патроны. Но он сам зарядил пушку и был уверен, что не клал в ствол
снаряд. В тот момент он совершенно не мог объяснить эту отдачу.

О втором странном происшествии я узнал через Рабайю.
Фримен рассказал ему, что в тот день, когда он буксировал баркентину в море, сразу после того, как он повернул из залива в пролив, он
попал в густой туман. Буксирщику пришлось двигаться очень медленно. Когда его судно
прибыло в точку напротив Блэк-Пойнт, он услышал пушечный выстрел, и
сразу после этого на баркентину, которая находилась точно в вертикальной плоскости выстрела, начали падать странные частицы.
Он плавал по многим морям и видел много разных ливней, но этот
отличался от всех остальных. Фрагменты липкого вещества падали повсюду
Они покрывали палубу и цеплялись за паруса и реи там, где касались их. Казалось, что это мелко нарезанная плоть, смешанная с частицами раздробленной кости, с клочками ткани тут и там; и частицы, похожие на плоть, были черновато-красного цвета и пахли порохом.
Это посещение вызвало у шкипера и его команды «жуткое» ощущение и
несколько напугало их — короче говоря, они были подавлены этим странным
обстоятельством до такой степени, что капитану Фримену пришлось принять суровые
меры, чтобы подавить мятеж, — настолько люди боялись выходить в море под
этим ужасным предзнаменованием.

Третье обстоятельство не менее странно. Когда Фримен расхаживал по палубе и ободряюще разговаривал со своей командой, его нога наткнулась на маленький грязный металлический предмет, лежавший на палубе. Он поднял его и обнаружил, что от него тоже пахнет сгоревшим порохом. Очистив его, он с удивлением обнаружил, что это амулет, который он купил в тот же день у Рабайи. Он не мог поверить, что это то же самое, пока не поискал и не обнаружил, что его украли из кармана. Остаётся только добавить, что Летучего Дьявола больше никто не видел.
 * * * * *
Конец книги «Обезьяна, идиот и другие люди» У. К. Морроу.