Офицер запаса

Перечитывая в очередной раз опусы Саши Смирнова, того самого корреспондента, которого накрыло снарядом в Сирии – он еще успел брошюрку своих неопубликованных материалов издать малюсеньким тиражом в пятьдесят экземпляров – помните? Про нашего погибшего однокашника Вовку Валегарда писал? Так вот, снова перечитывая его статьи, я все больше убеждался, что корреспондент он не бог весть какой – форма изложения материала не газетная. Как прозаик – тут непонятно, во всяком случае, читается гладко. И что-то же заставляет меня снова и снова брать в руки эту уже успевшую затрепаться книжонку. Было в этих публикациях, что-то, цепляющее за душу, заставляющее задумываться, пересматривать взгляды на простые и сложные вещи, сопереживать героям нехитрых коротеньких произведений, даже слезу иногда вышибало.
Во! Я употребил слово «произведения», значит, все-таки первоначальная моя оценка ошибочна? Или нет? Не зная точно прав я или не прав в своих суждениях, решил на свой страх и риск включить в этот сборник еще одну его ура-патриотическую статью (откуда он только выкапывал такие сюжеты?), написанную в форме рассказа. Как и в предыдущей, про боестолкновение на линии отвода украинских и малороссийских войск, авторский текст сохранен полностью, только кое-где даны пояснения в сносках. В общем-то, я всего лишь выполняю его посмертную просьбу. А вот судить, насколько хорош слог бывшего корреспондента, опять придется Вам, дорогой читатель.

Рассказ Александра Смирнова

Как-то незаметно промелькнуло время: Нахимовское училище, пять лет «вышки», Северный флот, где дослужился от лейтенанта до «каплея», перевод в родной Санкт-Петербург, тут в разных должностях еще двадцать один год армейских будней, и выход в сорок пять на пенсию по достижению предельного срока воинской службы. Казалось, только вчера стоял в первой своей офицерской форме на выпускном, и вдруг – ветеран военной службы, пенсионер, «однушка» на краю города, грамота от Главкома: «За безупречную службу… та-та-та… объявить благодарность»… Капитан 2 ранга запаса, до первого не дотянул – полковничьи должности там, где заканчивал службу, были в дефиците, а «волосатой лапой» не обзавелся, двинуть вперед было некому. Впрочем, какая разница – ну, пенсия чуть меньше, так на одного и ее с лихвой хватало, а второго или первого ранга – все едино: старший офицер. По правде сказать, имел он шанс получить звание, но тогда не смог перешагнуть через свою гордость. Может, и дурак – как бы то ни было, не любил он вспоминать эту историю и ни за что себя не корил – как вышло, так и вышло.
За плечами двадцать лет семейной жизни и два развода. Опыт, школа выживания, научившая Владимира Николаевича Перегудова никому не доверять и рассчитывать только на собственные силы. Хочешь что-то сделать хорошо, сделай это сам – стало девизом последних семи лет его жизни. В бизнесе это называлось «неумение делегировать полномочия». Но Владимир и не стремился во всем «монтироваться» с нынешними реалиями жизни, а система часто подтверждала его правоту. Он и прежде-то не ждал подарков судьбы, но когда и вторая жена променяла его на более молодого и успешного мужчину, махнул на все рукой, плюнул – натурально, слюной в бесстыжие глаза еще так недавно любимой им женщины, смотревшие на него с портрета на стене, и решил доживать свой век больше не пытаясь наладить семейного счастья.
Выйдя на пенсию и будучи по природе человеком неглупым, быстро разобрался, что к чему и, имея кое-какие накопления, быстро наладил систему собственного финансирования таким образом, что к военной пенсии ежемесячно добавлял сумму в два раза большую, чем получаемую от государства. Через несколько месяцев устроился на работу, пусть невысоко оплачиваемую, но тихую, спокойную, а главное – знакомую, где дополнительно ко всему получал удовлетворение от общения с умными, интеллигентными людьми – а это было куда главнее, чем любые деньги, две трети которых и так никуда не тратились. В общем, Перегудов не бедствовал. Напротив, теперь моложавый отставник превратился в весьма выгодную партию для любой невесты своего круга общения, а может, вполне мог рассчитывать и на социальный мезальянс рангом повыше. Но, оставаясь верным данному себе слову, на женщин внимание обращал не более чем надо было для того, чтобы не прослыть невежей и импотентом. Так и жил, в целом – очень даже неплохо. Скажите, скучно? Временами да, зато стабильно и спокойно – то, о чем многие мечтают всю свою жизнь, но так и заканчивают ее, не найдя ни того, ни  другого, не говоря уж о том, чтобы все сразу.
Прошло полтора года после увольнения в запас; жизнь текла своим чередом. Единственный сын Владимира Николаевича от первого брака к тому времени уже получил офицерские погоны и укатил служить куда-то на Камчатку. И в Питере-то учась, он не баловал отца своим вниманием, а тут общение свелось на нет совсем – так, звонили друг другу раз в три-четыре месяца. Одиночество полюбить нельзя, а вот уединение можно. Отставник воспринимал свою жизнь, не как одинокое прозябание, а именно, как тихое наслаждение уединением, а потому ни от чего не страдал, а, наоборот, радовался тому, что никто не мешает заниматься его увлечениями – коллекционированию холодного оружия, рыбалке и игре на шестиструнной гитаре. Знакомых у него, несмотря на некоторую нелюдимость, было много – обаятельный, коммуникабельный, начитанный, обязательный до немецкой педантичности и, в то же время, жесткий в принятии решений и скорый на их реализацию, он привлекал к себе людей, а умение четко, грамотно и ясно излагать мысли, делало его интересным собеседником.
Как-то весной ему позвонил друг по Питонии .
– Вовчик, привет, – голос Леши Полякова всегда звучал так, будто он недавно стал Президентом РФ, и это уже успело ему слегка надоесть, – тут такое дело: наши собираются широко отпраздновать годовщину 30-летия выпуска. Ты как? Участвуешь?
– Здравствуй, дорогой, – Володя прикидывал, когда это может случиться, – конечно, участвую, вот только 11 июля не могу – на могилу матери еду, пятая годовщина, уже договорено со всеми.
– Тогда все нормально – мы в конце июня собираемся. Скидываемся по пять штук с носа.
– Что-то круто, ресторан можно и за половину этой суммы снять.
В принципе Перегудову было все равно – что тысяча, что пять, что десять, сработал скорее приобретенный за годы службы рефлекс, не транжирить деньги там, где в этом не было необходимости.
– Там не только ресторан, – объяснил Алексей, – фуршет перед училищем, значки, медали, может, еще что придумают.
– Хорошо, хорошо, все понял, – Вове стало неловко, – кому слать деньги?
– Шли Коле Свириденко, он у нас глава оргкомитета. Там ему еще ребята помогают, но главный казначей он. – Поляков продиктовал номер пластиковой карточки для пересылки.
– Ладно, сейчас пришлю.
– Ну, давай; я тебе за пару дней звякну – встречу подтвердить. Буду рад увидеться.
– Звони. Я тоже буду рад.
Вот так и получилось, что Владимир 24 июня стоял у фонтана перед главным входом в Нахимовское училище и ждал слегка запаздывающих однокашников. Впрочем, надо признать, что это он сам пришел несколько раньше – свободного времени много, а опаздывать Володя не любил.
Ребята потихоньку прибывали: располневшие, утратившие волосы или, наоборот, отпустившие бороды, у многих на лбу залегли глубокие морщины, у некоторых было заметно отсутствие одного-двух передних зубов, короче – изменившиеся, но вполне узнаваемые. С некоторыми Владимир не виделся все тридцать промелькнувших лет, с другими поменьше – пересекались по-жизни, но основная масса присутствовала на четверть вековом юбилее пять лет назад. Боже! Прошло пять лет! А казалось, не больше года. Наверное потому, что с возрастом время начинает лететь быстрее, и люди перестают мерить его привычными интервалами, а начинают отсчитывать пятилетками, а то и десятилетиями. Так сосчитал до двух-трех – и переехал на кладбище. Временной парадокс.
– Ну, ты как? Ты где?
Бывшие пятнадцатилетние мальчишки хлопали друг друга по крутым плечам, обнимались, сталкиваясь теперь уже не грудью, а животами, целовались, коля друг друга седой щетиной.
– Да, ты что! Не может быть!
Тем для разговора было море.
– Сколько, сколько? Пятый раз женат?! Ну, ты даешь!
Эмоции зашкаливали.
– Четверо детей? Да, ты отец-герой!
Без малого пятидесятилетние дядьки опять превращались в безусых юнцов, гибких, легких на подъем, дышащих оптимизмом и верой в светлое будущее. Социалистическое, кстати, будущее.
– Бентли? Где ж ты так бабла накосил?
Снимались на айфоны – фото, видео; реже тихо щелкали цифровыми фотоаппаратами – эти уже отошли в прошлое. А тридцать лет назад обычная «мыльница» считалась чуть ли не чудом техники.
– На Арбате? Это в центре Москвы? С ума сойти – так жить можно!
Потихоньку возвращались к современным реалиям.
Бывший командир отделения, а ныне бизнесмен из Кронштадта Леня Суриков, организовал небольшой фуршет: откинул заднюю дверь огромного джипа, выставил несколько бутылок коньяка, водки, сок и лимонад, легкие закуски; кто не за рулем выпили по сто пятьдесят. Вспоминали былое, рассказывали про настоящее, делились планами на будущее. Всем раздали бескозырки с ленточками Нахимовского училища – оргкомитет позаботился, все тот же Леонид проспонсировал.
Прошли в спальный корпус, заглянули в спортзал, бассейн, поднялись на третий этаж, там, в далеких восьмидесятых годах прошлого века, располагалась их ротное помещение – классы для самоподготовки и кубрики, где разрешалось находиться только после вечерней поверки и уже во время отбоя. Потом Дима Сабельников – один из организаторов, пригласил всех в главное здание НУ. Здесь все было отработано заранее: фотография у бюста Нахимову, обязательный поиск своих фамилий на латунных перилах лестничных пролетов , просмотр документального фильма про Нахимовское училище (Коля Свириденко лично договаривался с начальником), чаепитие в столовой (кто-то пронес несколько бутылок белой, распили втихую – командование закрыло глаза). Потом специально выделенный начальником офицер проводил несколько растянувшийся, жутко галдящий строй Питонов до КПП , где бывшие курсанты его сердечно поблагодарили, а Леха Поляков вручил ему бутылку «Русского стандарта» и книжку про их класс, авторства одного из выпускников набора.
На улице долго собирались, оргкомитет пытался организовать взбудораженных воспоминаниями мужчин, хотели даже построиться. Наконец, скучковались достаточно для того, чтобы объявить самый важный номер сегодняшней программы с уверенность, что он точно будет услышан всеми.
– Мужики, – Коле Свириденко удалось завладеть вниманием толпы, – в 14.00 у нас заказан ресторан недалеко от метро Горьковская. Точное его место нахождения знают Леша Поляков, я, Байдаков Паша и Костя Рыбалко. Те, кто заплатил деньги, следуйте за нами, кто хочет присоединиться – Лехе отдайте по пять штук – он договориться с администратором о дополнительных местах за столом, с остальными мы прощаемся до следующего раза.
– А бески  куда девать? – Спросил кто-то из тех, кто не мог сегодня присутствовать на товарищеском ужине.
– Никуда, оставьте себе на память – это подарок.
Долго прощались, обнимались и целовались. Откуда-то опять появилось несколько бутылок со спиртным. Но рано или поздно всему приходит конец, людская толпа дрогнула, единение распалось, и каждый двинулся своим путем: кто-то домой, кто-то на работу, но основная масса – по направлению к ресторану.
Тянулись долго: пока дошли, собрались, перекурили, потом еще; Поляков договорился, и к накрытому столу добавили несколько посадочных мест – но спешить было некуда, все наслаждались радостью общения с давними, давно не виденными друзьями и товарищами и предвкушением хорошего застолья. Наконец, расселись. Коля Свириденко задвинул вступительную речь – слушали внимательно, пока не настало время перебивать и комментировать оратора:  не тот градус. Выпили по-первой – за встречу. Между первой и второй, перерывчик небольшой. Вторая была за Питонию. Третья традиционная – за тех, кто в море. Тут возникли некоторые разногласия: чокаясь или нет? Мнения разделились, но кто-то внес конструктивное предложение выпить за это дважды – первый раз чокаясь, второй – нет. Так и поступили. И закрутилось!
Каждый хоть раз в жизни бывал на таких мероприятиях, и нет нужды описывать происходящее в подробностях – везде примерно одно и то же. Но в этот раз привычное течение застолья бывших выпускников, где-то в середине его наезженного сценария отклонилось несколько в сторону. Дело в том, что на эстраде играл живой оркестр, и один из нахимовцев предложил коллективу музыкантов на время одолжить гитару, а по возможности и подыграть, тому из Питонов, кто захочет что-нибудь спеть. Предложение показалось интересным, гитарист прислонил гитару к стойке усилителя, а сам прошел в подсобное помещение.
Мужчины долго решали, кто же должен поддержать честь выпускников Нахимовского училища – все стеснялись. Наконец, вышел один из параллельного с Володиным взвода, взял несколько аккордов и запел «Питонский гимн».

Настанет час, когда июньским светлым днем,
Последний раз по плацу строем мы пройдем;
Последний раз увидим блеск печальных глаз,
Последний раз, последний раз…

Пел он высоким хорошо поставленным голосом. Но, видимо, к моменту выступления выпил уже более чем достаточно, и самое простое музыкальное сопровождение получалось с трудом – путал аккорды, пальцы не достаточно сильно прижимали струны к колкам, отчего перебор получался наполовину глухим, один раз запутался в словах. Дослушали из вежливости. Исполнитель под жиденькие аплодисменты сошел со сцены.
Прекрасное предложение грозило обернуться провалом и позором – из тридцати собравшихся моряков, никто не мог прилично сыграть на гитаре и спеть что-нибудь, соответствующее случаю.
– Давайте я попробую, – Перегудов поднялся из-за стола.
Вообще-то, он никогда бы не решился на это, но принятые двести пятьдесят белой, очень укрепили его уверенность в себе.
– Во, правильно, пусть Вовчик споет, – поддержал друга Леша Поляков, – он и сам песни пишет!
Все одобрительно зашумели.
Выйдя на сцену, Владимир взял гитару, проверил настройку на ля-миноре, зажатом на пятом ладу, удовлетворенно кивнул.
– Только я про флот ничего не знаю, – немного смущаясь, проговорил он в микрофон.
– Валяй, что знаешь, – раздалось из зала, – хуже уже не будет.
– И голоса у меня нет.
– Не тяни кота за яйца… Давай уже, начинай!
– Хорошо, – просто сказал Володя и, отступив на полшага назад, повесил гитару на плечо и запел низко с хрипотцой:

Обучаю играть на гитаре
Ледокольщика Сашу Седых.
Ледокол по торосу ударит,
Саша крепче прихватит лады.
Ученик мне достался упрямый,
Он струну теребит от души,
У него на столе телеграмма:
«Разлюбила, прощай, не пиши».

У Юрия Иосифовича Визбора мелодии песен удивительно простые, наверное, поэтому они такие милые. Рифмы стихов не глагольные, где-то весьма сложные, но в песнях они воспринимаются удивительно гладко. Петь такие тексты под гитару одно удовольствие, если, конечно, умеешь на ней играть. Причем, играть достаточно чуть лучше дворового уровня. Начав довольно неуверенно, Вова к середине распелся, а закончил, уже совершенно освоившись и адаптировавшись к своей роли солиста.
На этот раз аплодисменты были бурными.
– Еще давай! – Послышалось из банкетного зала.
– Лабай, Вовка!
– Покажи им!
Ничего показывать «им» он не стал, тем более что, кому именно, было совершенно непонятно, но спел еще «Перекаты» Визбора и пару песен Розенбаума. Штатные музыканты профессионально поддержали, получилось здорово.
– Свои давай! – Леша Поляков был хорошо знаком с юношеским творчеством Перегудова; более поздних песен он не слышал, хоть и читал их в печатном виде, как стихи.
Владимир пожал плечами.
– Мужики, – он опустил инструмент на пол, – я сюда отдыхать пришел, как и вы. А для музицирования здесь вон, – мотнул головой в сторону басиста и ударника, – целый коллектив собран.
– Еще чуть-чуть, – за всех попросил Слава Бородачев, чудом сумевший вырваться на встречу из Москвы, – только свои.
Володя вздохнул, опять перекинул ленту перевязи через плечо, чуть тронул струны.
– Эту песню я написал, после развода с первой женой, – прокомментировал он заранее, – кстати, там и про нас пара строк есть.
И запел, тихо так, все тем же шершавым голосом:

Утекает сила из рук,
Чуть белее стали усы,
Постарел единственный друг,
Повзрослел единственный сын.

Корабли на Неве стоят,
Зеленеет трава в садах,
И в июне встречаюсь я,
С однокашниками иногда.

Вспоминаю юность свою:
Вся вселенная на двоих!
И уснуть порой не дают
Грустно-странные  мысли мои.

Все прошло, но мне не понять,
От чего ты решила вдруг,
Что пора уйти от меня,
По совету глупых подруг.

Сигарета в руках дрожит,
Я в растерянности стою:
На какую надеялась жизнь,
Что легко погубила мою?

И мне кажется иногда,
Когда путаюсь в мыслях злых,
Что оставшиеся года,
Ты потратишь на поиск былых .

– Отлично, Вовка! Молоток! – Раздались одобрительные возгласы.
– Ты ж, вроде, дважды разводился, – нетактично напомнил кто-то, – а после второго раза что-нибудь написал?
Володя вздохнул.
– Я много чего сочинял, – уклончиво ответил он.
– Так спой!
– Хорошо, – неожиданно сам для себя согласился солист, – ребята, но эта будет точно последняя на сегодня, в моем, разумеется, исполнении.
Несколько подзабытые слова вспомнил легко – песня ему действительно нравилась, и не важно, что нет голоса, он пел ее душой.

Не тревожьте меня, не надо,
Я побуду с самим собою.
Все равно у нас разные взгляды,
На хорошее и плохое.
Не тревожьте меня немного:
Жизнь одну, разве это долго?
Побреду я своею дорогой,
По тропе заболевшего волка.

Заплутаю в лесу дремучем,
Где устану – шалаш построю.
Я стихами себя замучу,
Я гитару свою настрою.
Буду петь, пока не устану,
Разгоняя зверей в округе,
Вечерами читать Ростана,
Вспоминать о погибшем друге.

Пусть зимою не сладко будет,
Отогреюсь на солнце летом.
Зато здесь никто не осудит,
И не даст мне дурных советов.
Понемногу меня забудут:
И прекрасно, я принял меры.
Мое имя склонять не будут,
Приводя в дурные примеры.

И однажды, в лихую замять,
Отпою я свои куплеты,
Только этим оставив память,
Неудачника и поэта.
И угаснут все краски жизни,
И умолкнут мотивы эти.
В поминальной участвовать тризне,
Будут лишь соловьи на рассвете .

Повторил первый куплет и умолк.
Снял гитару с плеча, поставил на пол, прислонив к стулу, и в полной тишине занял свое место за праздничным столом.
– Молодец, Вовчик, – хлопнул его по плечу сидевший рядом Костя Рыбалко, – реально твоя песня?
– Моя, – Володя сконфузился – у Кости был отличный голос, на гитаре он играл лучше, и на сцене выступать ему приходилось; было неясно, почему сейчас не вышел на подмостки, – только давай не будем об этом.
Застолье покатилось своим чередом. Голоса стали громче, перекуры чаще и продолжительней. Присутствующие разбились на группы по интересам…
Ближе к девяти вечера, когда Владимир Николаевич понял, что больше не в состоянии продолжать веселья не рискуя, в конце концов, оказаться под столом, он встал, деликатно попрощался с Лехой, с теми, кто сидел рядом и прошел к выходу. Это называлось «уйти по-английски». Но на выходе его перехватил высокий молодой человек.
– Меня зовут Сергей, я администратор этого заведения. – Заступил он дорогу Перегудову. – Простите мне мою назойливость, но не уделите ли Вы мне несколько минут Вашего времени.
Владимир с удивлением воззрился на него.
– Это и в Ваших же интересах, – Сергей был настойчив.
Володя кивнул.
– Пройдемте в мой кабинет.
– Владимир Николаевич, – начал администратор, когда они удобно расположились в кожаных креслах небольшого, но уютного, со вкусом и дорого обставленного помещения, – Начальству, коллективу работников ресторана и мне лично очень понравилось Ваше небольшое выступление в песенном жанре. Я посоветовался с директором, и мы решили предложить Вам работу.
– Спасибо, – Володя собрался подняться, – у меня уже есть работа, и вообще – я человек не бедный.
Сергей положил ладонь на предплечье собеседника, погасив его порыв закончить разговор немедленно.
– Ну, дорогой маэстро, денег ведь много не бывает, – улыбнулся он, – к тому же, это только так называется – работа, а на самом деле четыре-пять выступлений в месяц. За каждое мы будем платить Вам 25 тысяч, а его продолжительность не будет превышать четырех часов.
Он развел руки ладонями вверх, как бы говоря: видите, как просто.
– И делать Вам придется то, – продолжил, – что, я уверен, самому доставляет удовольствие – петь свои собственные и любимые песни других авторов.
– Двадцать пять тысяч чего, – Перегудов сглотнул, – рублей?
– Мало? – Сергей, казалось, смутился, – это можно обсудить, но…
– Нет, нет, – Владимиру стало стыдно – на работе он получал меньше за месяц, – достаточно, только я не уверен, смогу ли я.
– Не надо…
– Минуточку, – перебил отставник, – видите ли, я не ищу дел, но если за что-то берусь, то должен быть уверен, что смогу сделать это качественно, и никого не подвести. А тут у меня такой уверенности нет.
– Не волнуйтесь, – опять улыбнулся Сергей и откинулся на спинку кресла – похоже, он понял, что «дело в шляпе», – наши музыканты Вам помогут, несколько раз прогоните репертуар, а там пойдет, как по маслу. Согласны?
– Согласен, – кивнул Володя, он умел принимать решения быстро, – только есть еще одно, о чем я считаю своим долгом предупредить вас.
Администратор изобразил полнейшее внимание.
– Я человек старой закалки, офицер запаса, – в свою очередь развел руки Перегудов, – воспитывался в Советском Союзе, ему же присягал на верность.
Он замялся, подыскивая нужные слова.
– И? – Подбодрил Сергей.
– Короче, – продолжил выпускник Нахимовского училища, – я не стану терпеть всяких там: «Эй, ты, а ну-ка сделай нам…» Ну, вы понимаете… Хамства, другими словами. В лучшем случае уйду, но могу и в жбан закатать.
– Вы абсолютно правы – хамство не допустимо, – согласился молодой человек, – не беспокойтесь, Владимир Николаевич, у нас прекрасная служба охраны, они все уладят. Так, порукам?
– Порукам!
Администратор проводил гостя до выхода, где того ждал не новый, но вполне ничего себе «Мерседес».
– Будем считать, – объяснил Сергей, видя недоуменный взгляд только что нанятого работника, – что с этой минуты Вы в штате нашего заведения, Вас отвезут домой.
– Да, я и сам спокойно доберусь… – Начал было Перегудов.
– Ничего, так будет лучше; но, кстати, в дальнейшее этот вопрос будете регулировать сами – хотите, с нашими водителями, хотите – такси вызывайте.
Они пожали друг другу руки.
– А последняя песня была действительно Ваша? – Поинтересовался администратор напоследок.
– Да, – ответил Володя.
– И много у Вас таких?
– Да пара сотен будет, но пригодных к исполнению – штук двадцать-двадцать пять.
– Годиться, – Сергей удовлетворенно потер руки, – большинство исполнителей становятся знаменитыми с двумя-тремя.
Договорились о времени следующей встрече, на этом до поры и расстались.
______________________________________________________   

Следующие одиннадцать месяцев пролетели незаметно, что, впрочем, и не удивительно – чем старше ты становишься, тем стремительнее нарастает ход времени. Жизнь Владимира не претерпела каких-либо серьезных изменений – обычный распорядок: дом – работа – дом – выходные. Нечастые встречи с друзьями, мимолетные редкие романы, и опять: дом – работа – дом – выходные. Только теперь каждую пятницу он доезжал до Горьковской и ровно в 19.45 появлялся в комнате отдыха музыкального коллектива ресторана. Пятнадцати минут вполне хватало, чтобы пожать руки коллегам и настроиться на несколько часов работы – по контракту он пел до двенадцати ночи, но по факту частенько задерживался и до часу, и до двух, а то и ночевать оставался. Иногда ему за это доплачивали, иногда нет – Володю не слишком волновал вопрос заработка, он работал, что называется, из любви к искусству. От денег не отказывался, но и не настаивал на них. Впрочем, обозначенные в контракте суммы, выплачивались сразу после выступления, и даже намека на вопрос об их задержке никогда не возникало.
Завсегдатаи заведения как-то сразу полюбили песни в исполнении Перегудова, а его хрипловатый глухой голос воспринимался, как некий шансонно-кабацкий бренд, а потому каждую пятницу в ресторане обычно бывал аншлаг, даже в летние месяцы, когда абсолютное большинство горожан покидали каменные оковы города на Неве и разъезжались по коттеджам, дачам или приусадебным участкам. К тому же, Владимир охотно выполнял заказы посетителей на исполнение той или иной песни, при условии, конечно, что знал слова, и денег за это никогда не брал.
Поначалу, Володя нервничал, стеснялся хриплого не поставленного голоса, своего слишком простецкого аккомпанемента на гитаре, но местные музыканты и доброжелательные клиенты, поддерживали его одни – умелыми подыгрышами походу выступления, когда он сбивался, другие – одобрительными кивками головы, аплодисментами, а то и криками:
– Вова, нормаль! Не дрефь, все ништяк!
Благодаря этому к концу первого месяца Владимир Николаевич освоился на эстраде окончательно и больше не конфузился, да и поводов для этого становилось все меньше и меньше. Работа стала приносить удовольствие и он – о чудо! – давно забросивший поэзию, он опять начал писать стихи. Теперь раз – другой в месяц баловал посетителей новыми текстами и мелодиями, не забывая и тех, что сделали его любимцем здешней публики.
В один из теплых весенних вечеров середины мая Перегудов, как обычно, явился на работу без пятнадцати восемь, переоделся – недавно прошел праздник Победы и его попросили надеть свою офицерскую форму, взял инструмент и вышел на подмостки. Не слишком ему нравилась идея на счет тужурки с медалями, но просьбу начальства решил уважить – хорошие люди, да и попросили впервые, чего лезть в бутылку.
Сегодня народу было немного – то ли не отошли после праздников, то ли все-таки разъехались по загородным «фазендам», но факт оставался фактом: занято всего четыре столика и ближе к выходу еще три сдвинуты вместе, там сидело человек семь-восемь мужчин лет около тридцати или чуть меньше. Никто из работников ресторана их раньше здесь не видел. Походили они на каких-то мажоров, хотя указанные границы возрастного диапазона вряд ли могли это подтвердить. Дорогие костюмы и сорочки с расстегнутыми воротниками, приспущенные узлы галстуков, трехдневная небритость, громкая речь и развязные манеры – все это указывало на то, что это, скорее, чиновники средней руки, обмывающие очередной полученный «откат», или представители частных охранных структур, или, наконец, залетные бизнесмены с периферии, слегка перебравшие горячительных напитков, и теперь кажущиеся себе хозяевами жизни. Несмотря на сравнительную их малочисленность, шума они производили не меньше, чем битком набитый зал.
Владимир повесил гитару на плечо, придвинул микрофон и привычно начал:
– Здравствуйте, дорогие друзья.
– Привет, привет – вежливый какой! – Донеслось со стороны сдвинутых столов. – Ты давай пой лучше!
Пропустив эту ремарку мимо ушей, Володя продолжил:
– Мы рады приветствовать вас в этот весенний вечер в нашем заведении. Надеюсь, наша кухня не разочарует вас, как и наша музыка. Весь вечер с вами на сцене Владимир Перегудов!
Он представил и музыкальный коллектив. Послышались жиденькие аплодисменты – народу было действительно мало. Володя обернулся к ударнику.
– Для разогрева давай «Аты-баты» и «Атлантов» Городницкого, парочку стандартных песен Розика и Тимура Шаова, мою про волков, а перед перерывом – «Враги сожгли родную хату».
Музыкант кивнул.
– Надо еще что-то военного накидать, – сказал он.
– Второй час начнем с «Дня Победы» и «Горит и кружится планета». Потом Окуджаву и Визбора добавим. Ну, а там, как пойдет – у меня еще есть пара собственных заготовок, должно понравиться.
Первое отделение отпели неплохо. Пришедшим скоротать вечер, как и ожидалось, понравилось. Даже залетные бизнесмены несколько убавили мощь своих голосовых связок, а «Первый-второй» Розенбаума слушали так вообще в полной тишине.
В комнате отдыха персонала Владимир подошел к администратору.
– Сережа, – сказал он, – что-то меня столики с молодыми людьми беспокоят.
– А в чем проблема? – Сергей, казалось, удивился.
– Да, в том, что если они еще грамм по двести врежут, вполне могут начать вести себя и вовсе непотребно.
– Владимир Николаевич, – начальник доверительно похлопал певца по плечу, – Вы-то чего волнуетесь? Для этих целей у нас есть штат квалифицированных охранников, да и с местным отделением милиции связь налажена. Работайте спокойно.
Владимир пожал плечами – и впрямь, чего разволновался?
Перерыв между тем закончился, вышли на сцену. Народу слегка прибавилось, но не это было главным. Обстановка в зале неуловима изменилась. Впрочем, почему неуловимо? Вполне конкретно! Непонятная компания чиновников-охранников-бизнесменов притащила (именно так) к себе за столики двух девчонок, случайно забредших на живую музыку и приятный голос исполнителя. Теперь их буквально пустили по рукам: пересаживали с коленей на колени, тискали, мяли, щипали за разные места, и все это под громкий хохот и нецензурную брань. Девушки повизгивали, просили отпустить, пытались как-то сопротивляться, но уж очень робко они это делали, а, как известно, кто робко просит – сам учит отказу. Никто из находившихся в банкетном зале посетителей не решался сделать замечание перешедшим грань приличия гулякам, не говоря уж о том, чтобы реально призвать к порядку. Володя посмотрел на басиста – тот пожал плечами, мол «не наш шпангоут». Мужчина тяжело вздохнул и кивнул головой.
– Начинаем, – сказал, – поехали на счет три.
Через несколько секунд в зале загремел «День Победы». На этот раз пел не Владимир, а штатный солист группы. У Вовы так бы не получилось – голос не тот, он скромно стоял у стены и грыз заусенец.

День Победы, как он был от нас далек,
Как во тьме потухший таял уголек…
Дни и ночи, обгорелые, в пыли
Этот день мы приближали, как могли!

Этот День Побе-еды, порохом пропах!..

На сцену рядом с исполнителем шлепнулась жаренная куриная ножка.
– Э-эй! Ал-ле! Пасть заткни! – Один из «гостей города», скинул с колен девчонку, поднялся, и теперь, покачиваясь, орал во все горло. – Я не понял: ты чего вылез со своей победой? Засунь ее себе в жопу! Пусть тот поет.
Он наугад пошарил рукой по столу, подхватил подвернувшуюся помидорину и запустил теперь в сторону Владимира. Тот отшатнулся, но красные брызги томата, расплющенного о стену в метре от мужчины, заляпали мелким крапом белый воротник сорочки и парадную тужурку.
– Чего пальцы сосешь? – Молодчик водил ладонью по столу, но больше под руку ничего не попадалось, – иди пой, халдей! Тебе деньги за это платят!
Музыка, естественно, «смялась». Все, кто присутствовал при этом, переводили взгляд с хулигана на Володю. В зале стало как-то непривычно тихо, и в этой гробовой тишине особенно четко прозвучало «цок, цок, цок…» – звук каблуков офицерских полуботинок впечатываемых сильными ногами в дубовый паркет.
Перегудов подошел вплотную к наглецу и уперся тяжелым взглядом в переносицу хама – всегда избегал смотреть в глаза, отвлекает – можно пропустить случайный удар.
Он вдруг вспомнил, как уже будучи капитаном второго ранга, слышал подобные слова от полного адмирала , непосредственного начальника, когда тот поручал ему организовать досуг своего сына, зеленого старлея , после свадьбы укатившего с молодой женой и друзьями на папкином катере куда-то на острова.
– Ты там пригляди на ними, – через губу наставлял адмирал, – людей возьми, сколько надо, баньку им там истопи, костерок, ушицу, шашлычки сваргань… Я слышал, ты поешь неплохо?
Грузный мужчина в военно-морской форме с тремя большими звездами на погонах разглядывал старшего офицера в упор, но ответа на вопрос не последовало.
– Так, ты гитарку-то прихвати, – продолжил начальник, – попой им там. Служба у тебя такая, тебе и за это деньги платят.
Он перевел дух – одышка.
– Сделаешь все, как надо – зачтется, ну, а не справишься – так и будешь всю жизнь в капдва хер сосать.
Кровь ударила в голову старшего офицера, в мозгу как будто граната разорвалась, взор заволокло красным туманом. Открытым текстом он, конечно, начальника не послал, но высказался таким образом, чтобы не дать тому возможность понять себя двояко. Крякнул адмирал, выругался площадно.
– Пошел вон, мудак! – Приказал.
С тех пор по служебной лестнице молодой перспективный офицер Перегудов выше не поднялся. И на том судьбу благодарил, что хоть ниже не упал. Многозвездного адмирала тогда не побоялся! Может, конечно, и зря, но suum cuique . А здесь какой-то петух разряженный – тьфу!
– Не ты же. – Сказал он, не отрывая взгляда от переносицы перепившего быдла.
– Что, не я же? – Парень был на полголовы выше отставника.
– Не ты деньги платишь.
– Так, тебе денег надо? – Не так понял слова Владимира «бизнесмен», – так я добавлю! Полезай на сцену, чучело, там греми своими медальками, а я тебе сотку баксов задатка счас на лоб приклею…
Он полез куда-то во внутренний карман.
– В жопу, говоришь, Победу засунуть? – Володя качнулся на носках, чуть отклонил корпус назад и резко «выстрелил» лбом в ту самую точку на переносице визави, в которую смотрел весь их короткий диалог.
Этому удару он научился еще в курсантские годы, занимаясь рукопашным боем в училищной секции. Тогда у него не очень получалось – может веса не хватало, может техники, но сейчас эффект превзошел все ожидания. Вот уж воистину: чтобы один раз правильно воспользоваться пистолетом, надо всю жизнь носить его с собой. Наглец, взмахнув руками и не успев сделать шаг назад для опоры, спиной упал на ближайший столик, ножки которого не выдержали тяжести тела и подломились, так что он вместе с ним очутился на полу. Брызнувшая из сломанного носа кровь, залила белую рубашку. Парень не потерял сознание, но ориентироваться перестал напрочь. Девчонки завизжали, их уже никто не держал, и они благоразумно поспешили скрыться. Из-за сдвинутых столиков синхронно поднялись семь человек.
– Ах ты, сука!
– Халдей в погонах!
Это, пожалуй, самые литературные обращения, которые Владимир услышал в свой адрес.
«Ну, вот, – подумал мужчина, делая шаг назад, – прав я оказался – не надо было форму одевать».
Офицерская форма очень ко многому обязывает, если, конечно, человек, надевший ее настоящий офицер. Нет смысла перечислять, к чему конкретно – это и так ясно, в данной ситуации она не давала Перегудову отступить. Будь на нем как обычно джинсы и рубашка-апаш, он бы мог спокойно рвануть в сторону и спрятаться за спинами охранников. Не убежать – упаси Боже, а просто восстановить равновесие сил за счет тех, для кого это было служебной обязанностью. Но только не сейчас, а секьюрити явно запаздывали. Он увернулся от прямого удара в лицо, выставив ногу с развернутой ребром ступней вперед, сблокировав чей-то удар ногой в пах, даже сумел толкнуть одного из нападавших так, что тот споткнулся о пытавшегося подняться с пола товарища и растянулся рядом с ним. На этом боевые подвиги Владимира кончились. Брызнуло мелким бисером стекло разбитой об его голову бутылки, видимая обстановка вокруг утратила резкость; перед тем, как потерять сознание, он еще успел почувствовать как взорвался сноп искр в правом глазу и как резко перехватило дыхание от удара в солнечное сплетение.
Очнулся в холле, лежа на кожаном диване. Сквозь стеклянный потолок на бледном небе были, как ни странно, видны звезды. «Откуда они, – пришла дурацкая мысль, – ночи-то уже почти белые». Над ним, присев на корточки, колдовала женщина в медицинском халате. Рядом стоял Сергей, трое музыкантов и несколько человек из посетителей.
– Ну, вот, – сказала барышня и поднялась, – я же говорила, что скоро очнется. Ничего страшного – небольшое сотрясение мозга и несколько синяков. Вообще, крепкий мужчина. Как вы себя чувствуете?
– Ночью, где упал, там и планетарий, – пошутил Володя и сел; все рассмеялись.
Голова слегка побаливала и немного кружилась, но не тошнило – и то хорошо.
– Я могу доставить вас в больницу, – любезно предложила миловидная женщина в белом, – но мне почему-то кажется, что вы предпочтете отправиться домой.
– Правильно кажется, – кивнул мужчина.
– Только на такси! – Строго предупредила медсестра.
– Мы разберемся, – заверил администратор, – а вам огромное спасибо, и вот...
Он сунул в карман ее халата сложенную пополам купюру. Женщина возражать не стала. Едва доктор удалилась, как Володю стали хлопать, впрочем, весьма осторожно, по плечам, спине, жать руки – молодец, мол, как ты им! Не только честь формы отстоял, но и честь заведения. Володя не очень понял проведенной параллели.
– А где эти… – он замялся, подыскивая нужное определение; не нашел, – ну, вы поняли…
– Думаю, – Сергей вздернул брови, – где-нибудь в КПЗ отдыхают. Я же говорил – с местными ментами у нас контакт налажен.
– А я сколько «отдыхал»?
– Да минут тридцать, может чуть больше.
Такси вызывать не пришлось, штатный водитель – благо клиентов сегодня было немного – сам предложил довезти Перегудова до дома. О продолжении песенного отделения с его участием и речи быть не могло – один фингал под глазом чего стоил!
Сел на переднее сиденье новенькой «Skoda Octavia A7», шофер медленно выбрал свободный ход педали. Тронулись. Но уже метров через триста пятьдесят – четыреста дорогу им неожиданно перегородил черный «Nissan», вылетевший наперерез из подворотни – водитель легковушки чуть не протаранил его в левое переднее крыло. Двери джипа распахнулись, и из него выскочили пятеро из тех восьми, которые, по словам администратора должны были сейчас сидеть в камере. Вот уж воистину: кому суждено быть в один день дважды битому, тот своей участи не избежит. Правда Владимир толком не успел ничего почувствовать, даже испугаться не успел – его выволокли из машины и сразу вырубили, ударив чем-то тяжелым по голове. Что происходило дальше он, естественно, не помнил.
Пришел в себя только на третий день в ВМедА , к которой был приписан на медицинское обслуживание после увольнения в запас. Голова туго забинтована – пробили, нога в гипсе на растяжке, с руками тоже все не в порядке, бинты, повязки, пластырь… Какие-то уколы, таблетки, капельницы, сон, еще сон… и по новой: капельницы, таблетки, уколы. Приходил сын – приехал в отпуск; отец с братом, коллеги по работе. Приносили гостинцы, книги, газеты с кроссвордами – все, как в тумане – слушал, кивал; говорить было тяжело – язык едва ворочался во рту, речь тихая, слова с трудом складывались в предложения. Нанес визит и полицейский: снимал показания, что-то записывал, потом дал подписать Владимиру и сказал, что теперь суд над нападавшими может пройти без его участия.
Дней через десять здоровье пошло на поправку – как ни клянут нашу медицину, но она по-прежнему одна из лучших в мире, особенно если учесть, что платить за нее не надо. Впрочем, Володя и сам отличался отменным здоровьем – сказывались годы занятий спортом, служба, привычка к аскетизму.
– Здоровый мужик, – обменивались мнением доктора, – другой бы на его месте, и загнуться мог.
В конце мая появился Сергей – администратор ресторана.
– Как Вы, Владимир Николаевич? – Улыбнулся молодой человек.
– Подвел я вас, Сережа, – вместо ответа покаялся доморощенный бард, – небось, после этой истории, к вам никто и носа не кажет?
– Да, что Вы, – замахал руками парень, – наоборот, наплыв посетителей колоссальный! Все интересуются, как Вы тут. Мы каждый вечер делаем объявление о состоянии Вашего здоровья.
Володя часто заморгал, отвернулся.
– Вот даже как, – удивился он, равнодушностью тона маскируя истинные чувства, – тем лучше – извиняться не придется.
Сергей достал конверт и положил на тумбочку.
– Тут вот Ваш больничный и небольшая премия – руководство распорядилось.
– Спасибо, конечно, – Владимир мельком взглянул на передачу, – не стоило, право, я ведь не заработал.
– Это не мое и не Ваше дело – дают бери, бью…
Сергей осекся, закашлялся.
– Ничего, ничего, – улыбнулся офицер, – все правильно.
Немного помолчали.
– Там все спрашивают, – нарушил тишину администратор, – когда сможете приступить к работе? Заждались Ваши поклонники.
Перегудов с грустью посмотрел на молодого начальника.
– А вот это вряд ли, – сказал он и, достав из-под одеяла руки, положил их на колени – пальцы до сих пор были цвета грозовой тучи, а суставы просто чудовищно распухшие, – каблуками спецом поломали, сволочи. Врачи говорят, что подвижность со временем восстановится, но на рояле я играть уже не смогу.
– А причем тут рояль?.. – Сергей сообразил, что это метафора и замолчал.
Володя убрал изуродованные конечности под одеяло.
– С водителем что? – Спросил.
– Все нормально, он давно приступил к свои обязанностям. А этих гадов уже поймали, – Сергею хотелось сказать больному что-то ободряющее, – тогда решили, что их не за что задерживать, защищались, мол – вот и выпустили, но теперь надолго законопатят! К Вам следователь приходил уже?
– Да, приходил, – Перегудову не хотел продолжать разговор, он прикрыл глаза, имитируя усталость.
– Когда поправитесь, заходите к нам, – администратор встал, – все, что пожелаете, для Вас и Ваших друзей – бесплатно.
В дверях он обернулся.
– Можно сегодня мы объявим, что Вы пошли на поправку?
Мужчина кивнул.
Через две недели Владимира Николаевича выписали, хотя больничный лист не закрыли, сказали, что еще столько же надо посидеть дома. Что ж, посидит – солдат спит, служба идет. Прошло еще две недели – вышел на работу, потом еще два месяца… два года… еще один. Замаячил полувековой юбилей. Давно зажили все переломы, зарубцевались и стали неприметными шрамы, пальцы рук слушались вполне нормально. Но, как и говорили врачи, для музицирования они уже не годились. Иногда вечерами Володя брал гитару, перебирал струны, тихо напевал себе под нос хрипатым голосом любимые песни – кое-что получалось, но даже обычное баре на третьем ладу бралось с большим трудом – одна-две струны либо дребезжали, либо не звучали совсем. Впрочем, это было уже не важно, на ресторанные подмостки он возвращаться не собирался. Заходил туда несколько раз, пил дармовой кофе с тирамису, слушал песни, которые раньше исполнял сам, и которые теперь взяли на вооружение штатные музыканты. Один раз даже бесплатно пообедал, но почувствовал себя при этом как бездомный в социальном приюте и больше так не делал. Потом и вовсе перестал наведываться в заведение, тем более что администратор сменился. Владимир Николаевич был офицером запаса, ветераном вооруженных сил, военным пенсионером в обычной своей жизни, теперь вот вышел в тираж даже в деле Бубы Касторского . Это было не самое приятное ощущение, как нельзя более лучше подчеркивающее сформулированное им однажды утверждение, что в молодости время подстегивает, а в старости настигает.
В остальном же все было хорошо: денег хватало с избытком, женщин Владимир по-прежнему не подпускал к себе на пушечный выстрел, кредитов не брал, сам в долг не давал. И все же, он очень скучал по тем пятницам, когда без пятнадцати восемь вечера приходил в ресторан, брал гитару и выходил на сцену. Не надо было, ох не надо, надевать ему тогда форму! Может, и не влез бы он в ту драку, плюнул бы на обиду, стерпел хамство. Хотя… если подумать… Его натуру определяла вовсе не военная форма, а воспитание, заложенное в семье родителями, советская школа и три десятилетия службы на благо Родины – сначала социалистической, потом непонятной. Нет, не стерпел бы! А значит – все правильно, и не за что себя корить – как вышло, так и вышло.

На этом публикация Саши Смирнова обрывалась. Именно так, потому что законченной она не выглядела. И ведь это, заметьте, не рассказ в прямом смысле, это он в редакцию в качестве газетной статьи подавал. Может быть, в нем и умер великий писатель, но остаюсь при своем мнении, что корреспондент он был весьма средненький, ничего удивительного, что его мало печатали. Пойду, пролистаю брошюру еще разок – я должен, в конце концов, разобраться, что меня в ней так притягивает.