Rodendron Rassolnikoff ч2 гл3

  Проснулся Рассольников от звука домофонного рингтона. В дверной глазок улыбался сияющий фейс Володьки Вразумихина. Родик отворил дверь товарищу, с которым крайний раз поссорился из-за пустяка.
- Я в твою хату по-трезвому еле нашёл, пропыхтел Вовка прямо с порога. Кстати, по своим делишкам тоже отлучался. Я ведь сегодня переехал на новую хату, совсем переехал, с дядей. У меня ведь теперь дядя… Ну да, к черту, за дело!.. Это, брат, веришь ли, у меня особенно на сердце в осадочке лежала последняя непоняточка. Потому решил, что надо же из тебя человека сделать, а то скоро идентифицируешься с бомжом. Приступим: сверху начнем. Видишь ли ты этот понтовый чепчик? – начал он, вынимая из узла довольно хорошенькую, но в то же время очень обыкновенную и дешевую бейсболку. – Позволь-ка примерить?
– Потом, после, – проговорил Рассольников, отмахиваясь брюзгливо.
– Нет уж, братишка, не противься, потом поздно будет; да и я с расстройства всю ночь не засну, потому что, от души покупал. Как раз! – воскликнул он торжественно, примерив, – как раз по мерке! Ништяковая фирма на голове, это, брат, самая первейшая вещь в модерновом луке - своего рода портфолио на кастинг в газнефтебанк. Приступим теперь к Соединенным Американским Штатам, как это в гимназии у нас называли. Предупреждаю – штанами горжусь! – и он расправил перед Раскольниковым новые джинсы. Я это всё в супермаркете покупал условием: эти износишь, на будущий год другие даром берёшь! В бутике иначе не торгуют: раз заплатил, и на всю жизнь довольно, потому другой раз и сам не пойдешь. А теперь, папарам, суперские кроссоверы – не немецкое фуфло, а настоящие адидасы китайские тебе как?
– Оставь! Я ничего у тебя не просил! Вечно меня в долги вгоняешь! – отмахивался Рассольников, с отвращением слушавший напряженно-игривую реляцию Разумихина о покупке шмотья…

   Раздался неожиданный звонок в дверь и Вразумихин отворил её настежь. Высокий и плотный человек, как будто тоже уже когда-то  знакомый.
– Зося! Май диар, бро! Каким хреном тебя занесло сюда! – крикнул , обрадовавшись Родик.
Зося был здоровенный пухляш с обвисшими бурундучьими щеками и грязными кудрями и являлся третьим мушкетёром в этой непутёвой компании. Одет был понтово с замашками шика и выпендрёжно. Было ему лет двадцать семь. Он был самый респектабельный из их троицы, так как работал гинекологом в платной клинике. Лазил по женским таинственным пещеркам, как спелеолог и при необходимости доставал из них орущих человеческих детёнышей. В своей клинике он ценился, как неплохой специалист, подающий надежды и безграничный обжора и выпивоха. Любую красавицу мира готов был поменять на порцию ароматного и сочного шашлыка.
– Я, братан, тебе два раза звонил, алё не алё. Ты когда зависаешь на работе в женских пещерках, что ли отключаешь телефон или там большие помехи для сигнала сотовой связи… – крикнул Вразумихин.
– Вижу, вижу пропущенные, – обратился Зося к Рассольникову, пристально в него вглядываясь и усаживаясь к нему на диван, в ногах, где тотчас же и развалился по возможности, как огромный помоечный кот.
– Да, всё выёживается, брезгует с нами в ночной клуб зашвартоваться – продолжал Вразумихин.
– Родик, крайний раз к тебе обращаюсь, Зося банкует за поляну.
– Всё в норме, я совершенно здоров! – настойчиво и раздражительно проговорил Рассольников, приподнявшись вдруг на диване и сверкнув глазами.
Зося вдруг решил разбавить минуту молчания.
– Парни, а вы читали, как кто-то на районе ловко бомбанул неподалёку двух богатющих баб. Так вот менты по горячим следам повязали уже одного придурка!
– Да, ладно, там же уже кого-то арестовывали, - откликнулся Вразумихин.
– Ну, там на третий день после кражи, поутру, они повязали двух барыг, – хотя те с железным алиби! – объявляется вдруг какой-то хрен, который принёс в полицейский участок, ювелирский футляр с золотыми серьгами с камушками. Оказался мужик с ломбарда, который рассказывает в участке целую басню: «Ко мне повечеру кто-то принёс коробку с золотыми сережками с камушками, и просил за них, как в ломбарде пару тысяч рублисов на бухло, а на вопрос барыги: где взял? – объявил, что на панели поднял. Больше тот не расспрашивал, – дал ему пару штукарей, – две тыщи денег, то есть, потому-де думал, что не мне, так другому заложит, всё одно – пропьет, а пусть лучше у меня вещь лежит: дальше положишь, ближе возьмешь, а объявится хозян, аль слухи пойдут, тут я и почём взял, за то и отдал. Хотя с ментами это не катит». Ну, конечно, бабушкин сон рассказывает, врёт как шлюха подзабрная, потому я этого хмыря знаю, сам он барыжит и краденое прячет, и побрякушка не дешёвая не для того, чтоб не платить и кинуть на бабки. А хмыря того давно знаю. Он пошёл накидался дешёвого вискаря и пошёл отсыпаться. А на другой день прослышали мы, что Алэну Делоновну и сестрицу их Лизавету Делоновну обчистили, а мы их знали, и взяло меня сомнение насчет серёг, – потому известно нам было, что жадюга тоже не брезговала бырыжничать и деньги под залог ценных вещей давала. Короче, тот барыга, когда услышал про кражу в полицию цацки отнёс и настучал на того, кто серёжки принёс. Короче, полиция бедолагу повязала. Начали его пристрастием допрашивать, а он упёрся, что в конце концов после оплеух ментовских, сознался, что на хате, где они с другом ремонт делали за дверьми нашёл.

  У Рассольникова от такого развития событий на попе волосы дыбом встали
– Не знаете, как правильно пишется «за дверЬми или дверЯми лежала? За двЕрями? – вскричал вдруг Рассольников, удивлённым взглядом смотря на Вразумихина, и медленно приподнялся, опираясь рукой, на диване.
– Да… а что? Что с тобой? Чего ты так психа из себя давишь? – Вразумихин тоже приподнялся с места.
– Ничего!.. – едва слышно отвечал Рассольников, опускаясь опять на подушку и опять отворачиваясь к стене. Все помолчали немного.
– Задремал, должно быть, спросонья, – проговорил наконец Вразумихин, вопросительно смотря на Зосю; тот сделал легкий отрицательный знак головой и покрутил указательным пальцем возле своего виска.
– Ну, продолжай же, – сказал Зося, – что дальше?
– Да что дольше? Только что он увидал серьги, как тотчас же, забыв ремонт и квартиру, побежал пропивать божий дар. А про обворованную хату подтверждает этот горе-маляр талдычит следующее: «Про то, что хату обчистили не ведаю, только на третий день услыхал».
– «А зачем же ты до сих пор не являлся?» - спрашивают его в полиции.
 – «Со страху - очканул», - отвечает он.
 – «Ты ж пропить хотел серьги?» – спрашивают сыскари.
– «А что, пить и пропивать опять уже запретили? Так нет такого закона нигде, чтобы повешенного ещё и после в тюрьму сажали. Разве, что в психушку на принудиловку положат и будут из тебя безвольного овоща делать. У человека-то и так никто не спрашивает хочет ли он на свет появляться в результате какого-нибудь тупого соития двух нищебродов. Так имеет ли человек, будучи живым существом, право решать самостоятельно жить тварью дрожащую или тварью преступную, вот в чём вопрос?! В природевсё по гармонии: не срослась жизнь у птички, подошла к коту, тот её и съел не больно!» От какой думы?» – «А што засудят». Ну, вот и вся история. Теперь, как думаешь, что они отсюда извлекли?
– Да чего думать-то, след есть, хоть какой да есть. Факт. Не на волю ж выпустить тупого терпилу? – откликнулся Вразумихин.
– Да ведь они ж его прямо в ворюги теперь записали! У них уж и сомнений нет никаких…- горячо продолжал Рассольников.
– Да, гонишь; горячишься. Ну, а серьги? Согласись сам, что коли в тот самый день и час к этому хрену из сейфа барыжницы попадают серьги в руки, – согласись сам, что они как-нибудь да должны же были попасть? Это немало при таком следствии.
– Слушай меня, слушай внимательно, когда типо грабанули этих тёток, всего каких-нибудь пять или десять минут назад и вдруг, бросив квартиру отпёртую, и зная, что сейчас туда люди прошли, и добычу скинув, торопятся пропить серёжки!
– Конечно, странно! Разумеется, невозможно, но… - хотел было встрять Рассольников.
– Нет, брат, не но, а если серьги, в тот же день и час очутившиеся у хмыря в руках, действительно составляют важную фактическую против него контру – однако ж прямо объясняемую его показаниями, следственно еще спорную контру, – то надо же взять в соображение факты и оправдательные, и тем паче, что они факты неотразимые. А как ты думаешь, по характеру нашей юриспруденции, примут или способны ль они принять такой факт, – основанный единственно только на одной психологической невозможности, на одном только душевном настроении, – за факт неотразимый и все обвинительные и вещественные факты, каковы бы они ни были, разрушающий? Нет, не примут, не примут ни за что, потому-де коробку нашли и человек удавиться хотел, «чего не могло быть, если б не чувствовал себя виноватым!» Вот капитальный вопрос, вот из чего горячусь я! Пойми!
– Да я и вижу, что ты гонишь. Постой, забыл спросить: чем доказано, что коробка с серьгами действительно из ограбленного сейфа?
– Это доказано, – отвечал Вразумихин, нахмурясь и как бы нехотя, – кто-то узнал вещь и закладчика указал, а тот положительно доказал, что вещь точно его.
– Плохо. Теперь ещё: не видал ли кто-нибудь того бедолаги, когда какие проходимцы наверх прошли, и нельзя ли это чем-нибудь доказать?
– То-то и есть, что никто не видал, – отвечал Вразумихин с досадой, – то-то и скверно; свидетели не видели ничего, а соседи не видели никого, кто и когда когда наверх в хату проходил, хотя их показания и не очень много бы теперь значили.
«Видели, говорят, что квартира отпёртая, что в ней, должно быть, работали, но, проходя, внимания не обратили и не помним точно, были ли там в ту минуту люди или нет».
– Ахахах. Стало быть, всего только и есть оправдания, что валтузили друг друга и хохотали. Положим, это сильное доказательство, но… Позволь теперь: как же ты сам-то весь факт объясняешь? Находку серёг чем объясняешь, коли действительно он их так нашел, как показывает?
– Чем объясняю? Да чего тут объяснять: дело ясное! По крайней мере дорога, по которой надо дело вести, ясна и доказана, и именно коробка доказала её. Настоящий ворюга обронил эти серьги. Жулик был наверху, когда сосед стучался, и сидел внутри, как мышь. Один сдурил, когда испугался и вниз пошел вниз; тут вор выскочил и побежал тоже вниз, потому никакого другого у него не было выхода. На лестнице спрятался он в пустую квартиру, именно в ту минуту, когда хмыри строители из нее выбежали, простоял за дверью,  переждал, пока затихли шаги, и сошёл себе вниз преспокойно, ровно в ту самую минуту, когда свидетели на улицу выбежали, и все разошлись, и никого под воротами не осталось. Может, и видели его, да не заметили; мало ли народу проходит? А коробку грабитель впопыхах выронил из кармана, когда за дверью стоял, и не заметил, что выронил, потому не до того ему было. Коробка же ясно доказывает, что он именно там стоял. Вот и вся штука!
– Хитро! Нет, брат, это хитро. Это хитрее всего!
– Да почему же, почему же, если чуть не зашкварился?
– Да потому что слишком уж всё удачно сошлось для жулика… и сплелось… точно, как в криминальном сериале.
– Э-эх, пошли бухать, там в кабаке языками и почешем! – вскочил Вразумихин, но в эту минуту в дверь кто-то позвонил. Рассольников нехотя отпёр замок. В отворившуюся дверь, и вошло одно новое, не знакомое ни одному из присутствующих, лицо.