Голос

          (рождественский рассказ)
В половине первого ночи в мраморном особняке-музее у Петровского спуска на Неве вспыхнули и засветились окна. Это значит, в обход своих владений пошла Ирина Петровна Таранова, прозванная в артистической среде Дамой Икс (Х).
Она медленно шагала (плыла) по залу, набитому антиквариатом. В музейной тишине шелестели меховые тапки. Слышалось ёмкое, певческое дыхание оперной примадонны.
Десятки лет она гастролировала по всему миру и монетизировала свою славу. Запросто входила в кабинеты банкиров и президентов, и уходила с миллионами в Фонд своего имени. Провела реставрацию этого особняка. Со страстью приобретала для залов диковинки как единственно стоящий  эквивалент своего бесподобного голоса. Её природные четыре октавы меццо-сопрано способны были и по-матерински обласкать слушателя, и по-девически обольстить. Излиться звуками небесного бессмертия и довести до экстаза своей могучей женственностью…
Пальцы в перстнях скользнули по секретеру с тайником, - её любимой игрушкой. Только она тронула серебряную кнопку, как распахнулись створки одного из ящичков и оттуда выскочила морда волчицы-охранительницы с оскаленной пастью.
Тень от волчьей головы вспрыгнула на гобелен со сценой королевской охоты. Казалось картина на стене ожила. Где-то вдали затрубили в рог.
Обходчица владений прислушалась, огляделась, озорно щёлкнула волчицу по носу и пошла дальше.
Ноги привели её к портрету под названием «Безнадёжный пациент», неизвестного художника. Картина была вовсе даже не достойна висеть среди шедевров. На аукционе Ирина Петровна купила её за бесценок. Изображён был на картине испитой человек в кепке и фуфайке.
Портрет напоминал Ирине Петровне отца, от которого не осталось никаких фотографий. И теперь она, каждый раз подходя к этому портрету, с разными интонациями произносила: «Отец». С ухмылкой. С вызовом. С сожалением. Сегодня у неё вырвалось навзрыд.
И тотчас зазвонил телефон – ария Графини из «Пиковой дамы».
-Алло, алло!
Никто не отвечал.
Она ждала, прислушиваясь к шумам  в телефоне как будто к дыханию и покашливанию отца…
Она возненавидела его с  детства – за пьянки с друзьями-коммунистами. Их лозунги, приправленные водкой, казались ей вдвойне фальшивыми. Обладая природным острым умом она во всей неприглядности видела нищенскую жизнь рабочей окраины Питера. Кричала об этом отцу на глазах у партийных бражников. Позорила его. Он посчитал её недостойной своих светлых идеалов и изгнал на житьё к бабке. Мать к тому времени уже сменила третьего мужа и вовсе пропала из виду. А вскоре и отца, как излишне пылкого революционера, посадили на десять лет.
Выжила она, девчонка, благодаря голосу, пению в госпиталях, где её подкармливали в блокаду. Арии учила на слух – по радио или с патефона. Раз прослушает, и готова выйти на сцену.
Взяли в Большой, и она за один сезон подавила там своим голосом всех конкуренток. Будущее засияло в лучах славы. Но вдруг пришёл донос от отца, прощёного после смерти Сталина, но оставшегося всё таким же несгибаемым большевиком. Моя дочка - антисоветчица! Она позорит Большой театр и всё наше передовое искусство.
Доносу вняли. Отправили её петь в провинцию, в сельские клубы.
Она пела и отплясывала на щелястых сценах как вдруг до её Тмутаракани долетело ещё и решение суда с требованием отца о выплате ему алиментов на содержание.
Как она орала тогда на какой-то лесной дороге, выплёскивая многолетнее негодование! Волком выла, ревела бизоном.  Освобождала себя взрывом ярости. На километры в округе умолкли все птицы, и звери попрятались в норы, - вот как свирепо она тогда ненавидела отца.
Вернулась в постоялую избу умиротворённая, но - полностью потерявшая голос.
Её Иерихонская труба не выдержала. И фониатор оказался бессилен.
В скромненьком белом платочке она стала тогда безмолвной прихожанкой в питерском храме Спаса на крови. Взывала к Богу молча, но так же страстно, как со сцены. И однажды в исступлении молитвы ей привиделась икона плавания по морю Апостола Павла. Жёлтый парус на чернильно-чёрных водах.
Батюшка - исповедник указал ей по этому знамению путь на Валаам. И там она нашла отца в интернате для безногих. Перевезла его к себе в квартиру и, о чудо, на следующий день голос к ней вернулся. И она оплачивала сиделку до самой смерти отца. И горько плакала над его могилой…
Обход дворцового  великолепия Ирина Петровна закончила как обычно в «кресле с василисками», - петухами с перепончатыми крыльями на подлокотниках. Это было самое подходящее седалище для неё, железной леди мирового вокала.
Глаза смежались. Седая голова склонялась в дрёме.
В ушах начал звучать хор девушек из Пиковой дамы.
«Благодетельница,
Свет наш барыня,
Утомилась, чай,
Хочет, верно, почивать!
Благодетельница,
Раскрасавица!
Ляг в постельку,
Отдохни…»
На этих словах она вскочила с кресла властная, строгая смотрительница музея своего  имени. И ответно пропела в полный голос словами оперы, как бывало хотя бы и в Карнеги холле:
-Полно врать вам! Надоели!..
Подобрала подол ночной рубахи и, встряхивая гривой сивых волос, торопливо пошла к выходу.
Напоследок перед сном надо было ещё дать взбучку охраннику, чтобы до утра помнил о повелительнице.