Города

Я нашёл его на электронных картах в сети интернет.
Это были не первые мои попытки найти город, в котором мне довелось родиться и прожить первый десяток детских лет.
Точнее сказать, я находил его на схематических изображениях, в рекламных фотографиях и даже в роликах. Но таким, каким он мне попался в этот раз, ранее не приходилось видеть.
Панорамное путешествие по улочкам — это и было то, чего я больше всего хотел.
При нынешних технических возможностях это стало возможным. 
Ранее, рассматривая сетку улиц с их мудрёными названиями, я бродил по ним, включая обрывочные воспоминания из детства и представлял всё таким, каким запомнил это полвека назад, изредка, когда разговор заходил о тех, теперь недосягаемых для нас местах, я представлял их по памяти. Картинки из детства в большинстве своём были светлыми, солнечными. Изредка с долей грусти или сожаления. 
Названия улиц я давно позабыл, хотя точно помню, что мне не раз приходилось их называть взрослым: защитившей меня женщине от обозлённой другой женщины, замахивающейся на меня палкой, или видевшему моё замешательство мужчине, вопрошавшему: «Где ты живёшь, мальчик?»
В основном это были русскоязычные граждане. Тогда так называемых русских в городе было много. 
Мать хорошо помнила и улицы, и людей, и события. Этот город пригласил её к себе ещё юной девчонкой, и уехали мы из него, когда она стала дамой в самом расцвете сил.
Я находил нашу улицу, дом по близлежащим ориентирам, запомнившимся мне: пятиэтажке, где жили наши знакомые, недалеко стоящей церкви, зданию дома офицеров. 
Немногим ранее, когда интернет уже вошёл в свою силу, а наши миры хоть и поссорившиеся, но не были так ненавистны друг другу, мы устраивали видео трансляции с той оставшейся одной из подруг матери, которая была не порочь, изредка переброситься парой фраз. Качества изображения не было вовсе, но по основным чертам и по голосу было понятно, что это тот человек из нашего с матерью прошлого.
Мать после таких сеансов зачастую сетовала, что у них там всё лучше, чем у нас.
С чем я соглашался ввиду того, что собрать какую-либо правдоподобную информацию было попросту не у кого. 
Те редкие знакомства с людьми оттуда, имеющими возможность перебираться через кордон, были утеряны. Оставались лишь старые письма от ещё одной её подруги, да и те оказались только лишь историей в связи с её кончиной.
Поэтому мостик между ними давал им возможность поплавать в прошлом,
посетовать на уход знакомых и друзей, поскорбеть о них, узнавать все новости оттуда, делится своими. Обе женщины были рады тому, что живы, что могут общаться. Эту функцию перечеркнуло время. Пока такая возможность пропала. А успеют ли они ещё раз увидеть друг друга, известно только лишь господу Богу.
По одной довольно надёжной информации, дом наш был снесён. Что оказалось неправдой. Зачем это было до нас доводить, пускай останется для нас секретом.
А вот наличие его конфигурации на карте, номер соответствовали тому, что осталось в памяти. С высоты птичьего полёта, немного увеличив масштаб, я узнавал все закоулки двора. Хотя, конечно, это мог быть и другой дом.
Но оказалось, что он, тот самый, наш с матерью дом, в котором родился я и который мы покинули более пятидесяти лет тому назад.
Вот и шёл я по панорамам городских улиц уже не сверху, а в положении прохожего и мало что напоминало мне о том, что я совсем скоро подойду к своему родовому гнезду.
А вот и он: – проговорил я про себя. – Конечно, он изменился, стал ниже, не казался таким высоким. Но это был он.
Я не испытал никаких  феерических положительных чувств, ничего того, что должно было бы произойти. Наоборот, меня накрыла какая-то грусть. Не было того глянца выкрашенных досок. Он казался пустым, спящим.
Возможно, это чувство произошло от того, что нас ввели в заблуждение. И увидев на этом месте что-то другое, можно было бы посетовать на старость строения и его необходимость сноса. Но он был. Я узнавал двор, соседние дома. Двор, где ранее были устроены две детские песочницы для двух рядом стоящих домов. В том, что сейчас поблескивал пластиком, жили только местные, по национальности жители, тогда ещё общей республики. В нашем проживали и те, и другие. Сарай, где хранились старые вещи, игрушки, дрова, стоял на своём месте, с покатом во внутрь двора. Забор, конечно, уже и не наш, местами разрушен. Шифер что на крыше дома, что на сарае покрыт толстым слоем зеленоватого мха.
Перемещаюсь и смотрю на наши окна. Сколько долгих вечеров я провёл, уткнувшись в них носом.
В связи со слабым здоровьем меня, уже не младенца, частенько оставляли дома одного, и окна были моим миром развлечения.
Я любил стоять на коленях на большом тогда стуле и, подстелив мягкое, подолгу смотреть на улицу, на соседний дом, всегда выглядевший наряднее нашего, на игру света отбрасываемого уличным  фонарём. Тогда он, правда, стоял на нашей стороне улицы, представлявший из себя деревянного исполина с раскачивающейся железной миской наверху и для прочности имевшего ещё одну приставную ногу.
Мне сейчас кажется, что он скрипел на всю нашу округу, отбрасывая свои блики то в одну, то в другую сторону.
Лучшее время созерцания, конечно, была зима. Замороженные окна переливались несчётным количеством разноцветных всполохов, что навевало мысли о новом годе, о подарках.
Теперь он стоял какой-то немой и не откликался на мой зов. Развернувшись назад, узнал соседний дом, мы часто там бывали у материной знакомой. 
Вообще нам приходилось то ночевать у знакомых, а больше просто приходить за полночь, когда отец приходил, пусть и нечасто, со службы, и если был не трезв, то до момента его засыпания. Жизнь с ним не сложилась.
Матери, как передовику производства, выделили новое жильё в строящемся неподалёку микрорайоне. Мы вместе с ней по вечерам и выходным ходили туда, помогали строить наш с ней дом. 
Я не нашёл его. Да и прожили мы там не более полутора лет. По настоянию родственников, переместившихся вглубь страны, и мы, с обменом жилья, тогда такая функция была возможна, переехали за ними.
Панорамные прогулки продолжились. Я нашёл дом её старой, ушедшей на небеса подруги. Нашёл место её работы. Побывал на пустующем теперь, заброшенном аэродроме, где служил отец и сосед по этажу. 
Меня ничего не обрадовало. Только, может, двери той маленькой кафешки на ратушной площади, где мы любили с ней полакомиться свежими, ещё горячими пончиками. Ей с кофе, мне с чем-либо другим, лишь бы не горячим.
До сих пор не переношу ничего горячего.
Я прервал своё путешествие, побродив ещё какое-то время. Всё остальное было мною мало узнаваемо, хотя именно застройка, типичная этому району теперь уже Европы, осталась неизменной. В той части где и был собственно, старый город, более ухоженный. В той, в которой жили мы, сквозило некое неуловимое запустение. В общем, они отличались друг от друга, половинки моей родины, разделённые рекой.
Я с радостью пришёл к мысли, что судьба, видимо, правильно сделала, что в далёком прошлом перенесла нас сюда, теперь уже ставшую родной новую землю.
Это место дало мне путёвку в жизнь. Этот город вечно во мне. Он отпустил меня на вольные хлеба и принял обратно, когда я решил вернуться.
Он стал моим талисманом, моим удостоверением, моим свидетелем той большей части жизни, которая уже пройдена, всех моих радостей, невзгод, побед и поражений.
Он молчалив, но я его слышу.
Он моё убежище и, дай бог, последующее пристанище. 
Город, который разрешил мне в нём жить.