Женитьба

С будущей женой познакомился на студенческой дискотеке. Вообще, я не хожу по дискотекам, но тогда что-то подтолкнуло пойти. На вечере было много народу, в том числе молодых симпатичных девчонок. Среди них выделялась особой статностью фигуры и гордостью походки моя будущая жена. Во время танцев я буквально преследовал ее по пятам, а когда вечер закончился, сел рядом с ней в автобусе. Она казалась смешливой и легкомысленной. Я проводил ее до дома, а в лифте крепко обнял и поцеловал. В дневнике  записал:
«Похоже, что я влюбился. Окончательно и бесповоротно. Ни разу еще не испытывал такого сильного чувства к девушке. Так и хочется воскликнуть: «Вот он, тот идеал, который я ищу уже многие годы!» После нашей первой встречи не проходит и дня, чтобы я не думал о ней, не ожидал с нетерпением нового свидания. Душа моя и сердце пылают нежной страстью и любовью к этому милому очаровательному созданию. Событие, которое, возможно, изменит всю мою жизнь, произошло пятого октября 1991 года».
Мы продолжали встречаться, я грезил мыслями о семейной жизни, но через полгода после знакомства, стал ловить себя на том, что мне не хочется жениться. Я избегал разговоров о будущем, Наташка это чувствовала и однажды за летним столиком ресторана Макдональдс на Тверской расплакавшись, произнесла:
- Ты меня не любишь. Мы с тобой так долго встречаемся, а я до сих пор не уверена: бросишь ты меня или нет.
- Да нет Наташка, как ты могла такое подумать? Я тебя люблю, как и прежде.
Я старался ее успокоить, но в словах девушки была правда. Мне все меньше и меньше хотелось связывать себя брачными узами. И причина (мне так казалось) была в характере Наташки, который постепенно раскрывался передо мной все более темной, непривлекательной стороной. Она часто раздражалась по пустякам, которым я не придавал никакого значения, выдвигала ультиматумы, требуя, чтобы я выполнял ее прихоти незамедлительно. Если я сопротивлялся, Наташка начинала угрожать разрывом, плакала, говорила, что я ее разлюбил, что у меня появился кто-то еще. Истерики со слезами были ее обычным состоянием, но я почему-то не обращал на них внимания, и объяснял это тем, что Наташка поскорее хочет выйти замуж. Мне казалось, что как только это произойдет, нервозность, истеричность сменятся успокоением семейной жизни, смягчатся теплом и уютом домашнего очага.
Моя нерешительность провоцировала истерики. Когда Наташка напоминала о ЗАГСе, я старался уходить от прямых ответов и обещаний.  Помню, как однажды на выходе из метро, возбужденная, она потребовала:
- Сейчас же ответь, женишься ты на мне или нет?
Я чувствовал себя затравленным зверем, загнанным в угол. Мне оставалось либо сдаться, либо броситься наутёк.
- С каждым днем мне хочется жениться на тебе все меньше и меньше, – грубо ответил я.
- Сволочь! – Наташка побагровела. Лицо исказилось гримасой ненависти. – Лгун! А я-то - дура, ждала, надеялась, верила, что ты любишь, а ты все время обманывал, пользовался мной. Никогда себе этого не прощу! - Она демонстративно развернулась и пошла прочь, одновременно надеясь и рассчитывая на то, что я остановлю ее, побегу за ней, начну умолять простить, как это бывало уже не раз. Но ничего не произошло. Я спокойно повернулся и пошел на выход, смирившись с мыслью, что между нами все кончено. Но не тут-то было. Пройдя десять шагов, я почувствовал сильный толчок  в спину. Я развернулся, приготовившись отразить удар обидчика, и, увидел перед собой заплаканное лицо Наташки… Мне вдруг стало ее жалко, я сдался, подавил сомнения и пообещал жениться. Вскоре мы подали заявление. И, даже после этого, я каждый день жил в полной неуверенности за правильность поступка. Три месяца ждал чуда: вдруг что-нибудь случится, что окончательно разрушит наши планы. Но чуда не произошло.
Когда мы сообщили радостную новость моим родителям, мама от неожиданности даже присела на край стула.
 - Боже ты мой! Что же вы так торопитесь? Сначала ведь надо было со взрослыми посоветоваться! Да и денег у нас с отцом на свадьбу нет.
- Мам, насчет денег не беспокойтесь, я все устрою.
- Ну, а жить где будете?
- Есть несколько вариантов… Можно пожить у нас, можно у Наташки… - неопределенно ответил я. Вопрос о жилье как-то не возникал, да и вообще о быте мы не думали.
 - О-хо-хо, – вздохнула мать. - Что же, посмотрим.
 
Сыграли свадьбу. На собранные с гостей деньги купили диван и холодильник и договорились, что будем жить у моих родителей. Но спокойная жизнь продолжалась очень недолго.
После свадьбы мы уехали в Крым в свадебное путешествие. Сняли комнату у хозяйки вблизи моря. Я наслаждался ласковым южным солнцем, теплой морской водой, горячим песком на пляже, гроздьями винограда, наливающего соки на веранде хозяйского дома, обилием южных фруктов. Хозяйская собака встречала меня каждое утро радостным повизгиванием. Добродушный пес облизывал руки, терся о ноги, преданно заглядывал в глаза и вилял хвостом. Хозяйка встречала улыбкой и говорила «Доброе утро!». Я, в свою очередь, обменявшись с ней приветствиями, шел купаться, пока пляж пуст, вода прозрачна и чиста, а солнце не такое жаркое. Жена любила понежиться и просыпалась часам к девяти, когда я уже возвращался с купания. Первые дни мы жили размеренной и спокойной жизнью. Но на третий день поссорились. Вернувшись с моря, я заметил, что жена чем-то расстроена.
 - Что-нибудь случилось? – спросил я.
 - Я не хочу, чтобы ты ходил купаться один!
 - Что же делать? Мне нравится купаться рано утром, но в это время ты еще спишь.
 - Не ходи. Будем ходить позже вместе.
 - Я не против ходить вместе, но почему я не могу ходить один? – недоумевал я.
 -  Потому, что я так хочу! – не выдержала она. – Почему тебе все надо объяснять?
 - А я так не хочу! И что же делать?
 - Ну, пойми, когда ты оставляешь меня одну, я начинаю скучать. И волноваться.
 - Но я не привык долго спать, я просыпаюсь рано. И вообще какой-то бессмысленный разговор, тебе не кажется?
- Нет, не кажется! – вспылила Наташка. – А если ты будешь оставлять меня одну, я соберусь и уеду!
 - Ну и уезжай!
 - Ну и уеду!
 - Уезжай!
 - Уеду! – на ее глазах появились слезы.
Мне стало ее жаль.
 - Ладно, успокойся!  - я присел рядом с ней на кровать, обнял за плечи. – Все будет хорошо. Давай после завтрака сходим на рынок за фруктами?
Наташка кивнула. Мы помирились.
Накануне самого отъезда Наташка приревновала меня к соседкам по дому – двум молоденьким девушкам, снимавшим жилье у хозяйки:
 - Ты все время пялишь на них глаза, нашел, на что смотреть – уродины, корчат из себя принцесс, ни красоты, ни фигуры.  – Ее лицо исказилось презрительной усмешкой.
 - Откуда в тебе столько высокомерия? Обычные девчонки. Ничего особенного. И вовсе я на них не пялюсь.
 - А чего ты их защищаешь? Нравятся, да? Ну, тогда иди к ним, иди, кобель проклятый. – Она с силой толкнула меня в плечо!
 - Дура! Успокойся!  - разозлился я.
 - Что? Я - дура? Получай! – Она залепила мне крепкую пощечину.
 - Руки не распускай! – заорал я, и наотмашь врезал ей ответную.
Лицо Наташки побагровело, она затряслась, сжала кулаки и кинулась на меня. В этот момент она напоминала кикбоксёра, вступившего в схватку с грозным противником. Но тогда было не до смеха. Я встал в глухую оборону и пытался отражать удары. Она как кошка набрасывалась, пытаясь ударить, оцарапать, укусить. Когда устала, заявила:
- Я с тобой никуда не поеду!
- Оставайся здесь, к чертовой матери! Я уеду без тебя! Как мне все надоело!
Пока я складывал вещи, Наташка приходила в себя. Потихонечку и она начала собираться. В автобус мы заходили вместе. К тому времени, как мы сели, и поехали, Наташка окончательно успокоилась. Неожиданно, положив голову на мое плечо, она тихо всхлипнула. По ее щекам текли слезы.   
 
После возвращения из Крыма, начались конфликты между женой и свекровью. Свекровь с детства была приучена к чистоте и порядку. И чистота эта, порой, принимала стерильный оттенок в доме. Она не успокоится, пока не вытрет последнюю пылиночку,  лишний раз не подметёт пол, не вымоет раковину или унитаз. Каждая вещь имела свое место и должна была лежать именно там, а не разбросана, где попало. Поел - за собой убери, помой посуду, смахни влажной тряпочкой крошки со стола. Жена была не такая. Могла и не убрать, могла оставить после себя грязную посуду, могла забыть убрать в холодильник, заправить после ночи пастель (список можно продолжать). Я старался не обращать на это внимания, а свекровь делала замечания, воспитывала, жена злилась, и злость накапливалась, пока однажды не вылилась в бурную истерику. После очередного замечания жена вдруг неожиданно вспылила:
- Не могу так больше! Не жизнь, а каторга! Я вам в домработницы не нанималась. Терпите, какая есть, не нравится, извините!
Свекровь что-то пыталась возразить:
- Послушай, Наташ. Ты же взрослая девушка, должна уметь за собой порядок поддерживать.
 - Вы специально придираетесь. Я знаю, я вам не нравлюсь. Вы меня к сыну ревнуете!
- Какую глупость говоришь! Причем тут сын. Я только хочу, чтобы порядок в доме был.
- Мне ваш порядок уже поперек горла! – закричала она
На лице свекрови застыло недоумение и испуг.
- Не хочу здесь жить больше. - Наталья повалилась на пол и начала лбом и ногами биться о ковер. Я растерялся. Я впервые видел жену в таком возбужденном виде и не знал, как вести себя. Слезы лились у нее из глаз, по всему телу пробегала судорога, волосы были растрепаны, лицо со следами растекающейся черной туши опухло и сделалось красным.
- Наташка, успокойся, все будет хорошо. Ну не хочешь жить здесь, давай поживем у твоих родителей.
Свекровь тем временем с любопытством разглядывала сноху.
- Если здесь не нравится, живи у себя, может там лучше будет.
- Тогда мы и холодильник с собой заберем! Он на свадебные деньги куплен! – сквозь слезы прорычала Наташка.
- Нет уж. Холодильник я тебе не отдам. – Забирай вещи и уходи, а холодильник останется! – твердо возразила свекровь.
Наташка метнула злобный взгляд в сторону матери.
- Все! Собираемся! Сегодня же меня здесь не будет! - Истерика постепенно сменялась решительностью действий. – Я надеюсь, ты со мной? – с усмешкой в голосе обратилась она ко мне.
- Да, конечно, – обреченно ответил я, хотя уезжать из родительского дома мне совсем не хотелось.
Мы переехали к ее родителям. Общий язык с тестем нашли быстро. Оба были одного интеллигентского сословия, оба оказалась по жизни подкаблучниками. Только он смирился с этой ролью окончательно,  а я еще пытался сопротивляться норовистому характеру жены. Тесть был невысокого роста, худощавый, с залысиной на голове, служил клерком в Минздраве, получал по тем временам неплохую зарплату, в Химкинском лесопарке в получасе ходьбы от дома обрабатывал незаконно освоенный клочок земли. Друг друга мы понимали хорошо.
А вот с тещей сразу же появились сложности. Мне казалось, что она тихо ненавидит меня за дочь. Правда, я не понимал, почему, ведь ничего плохого ни ей, ни дочери я не сделал. Мы редко разговаривали. Когда оказывались дома вместе, быстро расходились по разным комнатам. Насколько опрятной и хозяйственной была моя мать, настолько неряшливой и ленивой оказалась теща. Мне запомнились ее жиденькие постные супчики, от которых в быстро опустевшем животе начинало урчать уже через час. В эти минуты я вспоминал наваристые сытные борщи и бульоны матери, не говоря уже о других кулинарных блюдах. Да и внешне они сильно отличались.
Теща была стройной, подтянутой, берегла фигуру, старалась не переедать лишнего. Выражение лица всегда было каким-то напряженным, настороженным и чем-то недовольным. Я редко видел, чтобы она улыбалась или искренне радовалась чему-то. Жили тесть с тещей замкнуто, незаметно для окружающих.  Никогда не приглашали гостей. Если и отмечали праздники, то как-то тихо, без праздничной суеты  и шума. Я ни разу не слышал и не видел, чтобы они ругались по-настоящему. Их ссоры чаще всего сводились к тому, что теща ворчала, проявляя недовольство к чему-либо, а тесть отмалчивался, предпочитая не ввязываться в перепалку с супругой. Я никогда не видел тестя пьяным, шумным, никогда между супругами не происходило борьбы за власть.
Мама же, напротив, была полной, простодушной женщиной, наивной и доверчивой, воспитывалась в большой деревенской семье, где была старшей среди братьев и сестер и несла на своих детских плечах весь груз ответственности за их воспитание. Она любила застолья. Не чуралась по праздникам и особым случаям в кругу близких родственников пропустить стопочку-другую, а потом грустно затянуть за столом:
- Ой, цветёт калина в поле у-у ручья. Парня молодого полюби-ила я…. – или – Ой, кто-то с го-орочкиии спустился. Наверно ми-илый мой идёт. На нём защи-итна ги-имнастёрка. Она с ума-а меня сведет.
Мама начинала, а сидящие рядом и напротив, подхватывали и неровным хором подпевали. Кто-то громко, кто-то совсем тихо, но всегда нараспев, стараясь поддерживать ритм и мелодию выбранной песни. 
Отношения между родителями в моей семье были другими. Одно из ранних воспоминаний связано со следующим эпизодом. Мне было около трех - четырех лет. Жили мы тогда в коммунальной квартире. Отец работал на стройке. Часто возвращался домой поздней ночью. В одну из таких ночей, когда я спал, а мать в тревожном ожидании дремала на соседней кровати, он пришел сильно пьяным. С порога, бросив взгляд на ненакрытый стол, прорычал:
 - Жена, почему есть не приготовила?
Мама испуганно вскочила с кровати и в ответ произнесла:
 - Надо вовремя приходить домой! Не кричи, ребенок спит!
 - Я работал, ты же знаешь!
 - Нормальные люди в такое время с работы не приходят. А ты опять нализался с кем-то, еле на ногах стоишь!
  - Не твое дело! Жрать давай! – угрожающе произнес отец.
 - Бери сам и готовь, я ничего тебе делать не буду! – огрызнулась мать.
 - Ладно! – Отец решительно начал вынимать из штанов ремень, - Я научу тебя, как с мужем разговаривать!
 - Ой! – Мать взвизгнула, напряглась, слегка подалась спиной назад, заслонив правой рукой лицо.
Отец взмахнул ремнем и с силой опустил его на спину матери. Она закричала от боли:
 - Ой! Помогите! Убивают! – Отца не остановил крик, он изготовился к новому удару и в этот самый момент я скатился с кровати, подбежал к маме, залез на колени, прижался к ее груди и волчонком посмотрел на отца.
 - Не тронь маму! - закричал я и заплакал, еще сильнее прижавшись к ней.
Мать крепко обняла меня и решительно взглянула на мужа. Похоже, отец не ожидал такого поворота событий. Он растерялся, опустил ремень, и больше к матери в этот вечер не притронулся.
Отец утверждал свою власть в семье только тогда, когда был пьян. Трезвый же он был добродушен, мягок и покладист, охотно занимался моим физическим и нравственным воспитанием.
Чем старше отец  становился, тем все чаще пил. С годами жизнь в родительском доме превратилась в кошмар. Отцовские пьянки сопровождались скандалами и руганью, часто переходившими в драки. Не всегда удавалось сохранять нейтралитет во время выяснения отношений между родителями. Вольно или невольно они втягивали меня в конфликты, и я участвовал в них, обычно на стороне матери, утихомиривая отца. Иногда приходилось применять против него силу, и испытывать после вину и угрызения совести. Анализируя ссору, я часто приходил к мысли, что не нужно мне было вмешиваться. Не всегда отец оказывался виноват в том, что приходилось его усмирять.
С годами отец утратил весь свой агрессивный запал. Теперь, он был больше похож на тихого, уставшего от жизни пьяницу, потерявшего смысл и интерес к происходящему. В минуты трезвости он был замкнут и молчалив, но, несмотря на внешнюю замкнутость внутри у него, безусловно, всегда существовала потребность живого человеческого общения с близким ему человеком. Алкоголь позволял преодолевать замкнутость - его тянуло поговорить, поспорить о чем-нибудь, поучить собеседника тому, как надо жить. И, конечно же, чаще всего таким собеседником он выбирал свою жену - мою мать.
У матери один только пьяный вид отца вызывал резкую неприязнь. Она начинала злиться, ругаться, пряталась от назойливых нравоучительных бесед в комнату, подпирая дверь креслом или палкой. Иногда, в порыве злости она готова была его убить, хотя он был совершенно беспомощен в такие минуты и едва стоял на ногах. Мама этим пользовалась, показывая свое физическое превосходство.  Он же не понимал, почему против него применяют силу, ведь он ничего плохого не сделал и хотел просто поговорить.
Открытая агрессия мамы задевала мужское самолюбие отца. Как же, разве не он в доме хозяин? И если еще несколько минут назад он был вполне дружелюбен, то потом его глаза вдруг наливались кровью, и он готов  был хорошенько поколотить мать. Она пугалась. Пряталась в комнате. Иногда это удавалось, иногда нет. Когда в момент ссоры я оказывался дома, мама бросалась ко мне с криками о помощи. И я шел у нее на поводу, пытаясь насильно успокоить папу, пользуясь тем, что он не владеет собой. Я оправдывал свой поступок стремлением защитить мать от посягательств пьяного отца. Потом, после, когда конфликт затихал, я испытывал к отцу жалость и чувство вины за то, что втянулся в ссору родителей и позволил себе ударить или толкнуть его. Но при этом у меня никогда не хватало смелости подойти и извиниться.
Я никогда не пробовал понять, почему отец пьет, зачем. В общении с ним я держал какую-то психологическую дистанцию. Когда он был трезв, мы очень редко разговаривали и делились мыслями, а когда он был пьян, я принципиально отказывался говорить, хотя, именно в эти минуты он раскрывался и пытался выяснить, чем я живу. Когда он заговаривал со мной, я категорически отвечал, что буду общаться только когда он будет трезв. Моя отчужденность задевала, оскорбляла отцовское чувство, потому, что, по-своему, он ведь любил меня и, может быть, ничуть не меньше, чем я сейчас люблю свою дочь. Но справиться с собой я не мог. Так и жил, терзаемый с одной стороны – жалостью, состраданием и любовью, а с другой - презрением, раздраженностью и злостью.

 Иногда, по нескольку раз в неделю я ездил к матери отъедаться и возвращался домой уже поздно вечером. Жена об этом знала, злилась, но поделать ничего не могла. Я упрямо не хотел разрывать пуповину родительского гнезда.    
Переезд к родителям жены не улучшил наших отношений. Конфликты продолжались. Мы пробовали жить совсем отдельно - бабушка Наташки предоставила нам свою квартиру, а сама переехала жить к сыну – но и из этой затеи, как потом окажется, ничего не выйдет.
Чем дольше мы жили, тем больше открывалось для меня новых черт ее характера. Наташка, например, была очень ревнивой.
Она ревновала меня к моей двоюродной сестре Людмиле. Она думала, что Люда сглазила ее и именно поэтому Наташка сейчас стала такой неуравновешенной, злой, агрессивной. Для снятия «сглаза» она всерьез ходила к какой-то старухе, в церковь, посещала сеансы колдуна, носит на шее какой-то амулетик. Кроме этого, она запрещает мне видеться с сестрой, потребовала забрать у той все свои фотографии.
Она ревновала меня к матери. Ей, например, казалось, что я слишком часто езжу домой, что я отдаю маме часть зарплаты, что жалуюсь на Наташку, а мать, якобы, настраивать меня против. Наташке всегда казалось, что после поездок я начинал относиться к ней хуже.
Она ревновала меня к сотрудникам на работе. Она была на сто процентов уверена, что я изменяю ей. Свои подозрения часто подкрепляла «поступками»: приезжала с «проверками» на работу, обнюхивала меня на пороге дома, пытаясь уловить запах женских духов, подслушивала телефонные разговоры, «сопровождала» на встречах с клиентами.
Однажды я задержался на работе. Она приехала в офис, ворвалась в кабинет и на глазах у подчиненных устроила скандал.
- Сволочь, ты, наверное, после работы с секретаршей развлекаешься! – набросилась она.
- Глупости! О чем ты говоришь, Наташка! У меня много дел. Я не могу раньше уйти.
- Можешь! Собирайся. Поедем домой вместе.
- Нет, я никуда не поеду. Мне необходимо закончить работу.
- Нет, поедешь! – настаивала она.
- Нет, не поеду! – упрямился я. Мне не хотелось уступать, и я твердо стоял на своем.  - Я должен пойти в головной офис и отчитаться по накладным за сегодняшний день.
- Хорошо, тогда я пойду с тобой! – она вышла за мной следом на улицу. В ее взгляде, голосе, порывистых движениях я чувствовал нависшую над собой угрозу. Ощущение тревоги и беспокойства преследовало меня постоянно.
Когда мы вернулись, сотрудники уже все ушли.
И тут с Наташкой что-то произошло. Лицо исказилось гримасой злобы. Она медленно надвигалась на меня, перемежая движения отборной бранью:
- Тварь ты эдакая, я тебе покажу, как на работе задерживаться, ты у меня надолго запомнишь!
- Что ты, Наташка, успокойся! – не успел произнести я, как получил первый шлепок по лицу. За ним последовал второй. Потом шлепки превратились в болезненные  кулачные удары по разным частям тела, потом в ход пошли коленки и сапоги. Она хватала попадавшиеся под руку предметы и кидала в меня. Я старался сдерживать натиск изо всех сил. Сначала я просто уклонялся от ее размашистых ударов, потом попытался сковать ее движения, перехватывая и удерживая руки и ноги. Но и это не помогло. Она только еще больше обозлилась, ощетинилась, пустив в ход острые когти и зубы и до крови расцарапав мое лицо. Я вытащил из брюк ремень и попытался образумить ее несколькими ударами по ягодицам. Она завопила от боли, и я тут же опустил ремень. Но ее и это не остановило. Она набросилась на меня с еще большей злобой. В одну из таких атак она сильно ударила меня ногой по задней части правого уха. После ТАКОГО удара терпение мое иссякло окончательно:
- Что же ты делаешь, сука? Бьёшь прямо по голове! – С диким воплем, держась за ухо, я налетел на нее и нанес несколько ударов. Один из них пришелся по затылку.
И тут ее прорвало. Наташка обхватила затылок и завыла то ли от боли, то ли от приступа истерики, а скорее, от того и другого. Она села на край стула и начала реветь. Мне стало не по себе. Я стоял на некотором расстоянии, и в тяжелых раздумьях ждал, когда она успокоится. Ждать пришлось недолго. Жена перестала плакать, достала из дамской сумочки зеркальце, деловито поправила прическу, подкрасила ярко-красной помадой губы, черной тушью ресницы, припудрила лицо.
- Я тебе этого никогда не прощу! – зловеще прошипела она напоследок и ушла.
А я все стоял и думал, как жить дальше. Потом собрался и поехал ночевать к родителям.
Проходили дни. Я мучился угрызениями совести, винил себя, тяготился одиночеством, но мне не хватало смелости позвонить самому и попробовать «разрулить» конфликт. Первой, как всегда, позвонила Наташка. К тому времени чувство обиды притупилось, и мы помирились. 
Минул год семейной жизни, ссор не стало меньше, Наташка не успокоилась, продолжала ревновать, контролировала каждый мой поступок, истерично плакала, если я делал что-то не так, ругалась.
Однажды произошел такой случай. Мы ехали в метро, и я заметил, что Наташка без обручального кольца. Я знал, как ревностно она относилась к тому, чтобы я носил кольцо постоянно, так как была уверена, что без кольца муж легче изменит жене.
 - Наташа, а где твое кольцо?
Вопрос ее смутил. Кончики ушей покраснели, она опустила глаза и молчала.
 - Наташа, почему у тебя нет кольца? – снова спросил я, но уже более настойчиво.
 - Оно мне стало мало и не налезает на палец! – ответила она с вызовом.
И вдруг мне стало ясно, что она врёт, что кольцо не носит оттого, что про себя решила расстаться. Наташка будто прочитала мои мысли. Всю дорогу мы ехали молча. На следующее утро я встал пораньше, чтобы погулять с собакой. Когда вернулся, спать уже не хотелось. Я пошел на кухню поговорить с мамой. Потом через спальню прошел на балкон что-то принести. Жена, как мне тогда показалось, еще спала. Вдруг неожиданно она вышла в коридор уже собранная и, не сказав ни слова, хлопнув дверью, ушла.
Я остался. И с тех пор жил в родительском доме. Наташка не перезвонила. Через две недели я поехал к ней, чтобы забрать свои вещи. Хотелось приехать незаметно, чтобы никого не встретить: было как-то неловко перед ее родителями за неудавшийся брак. В прихожей неожиданно столкнулся с тёщей.
 - Отдай ключи! Не дай бог, что произойдет, придется менять замок. – Она произнесла это холодно, надменно, с каким-то тихим презрением. Во взгляде промелькнула легкая тень брезгливости и высокомерия. Я почувствовал себя мелким воришкой, забравшимся в чужую квартиру. Меня поразила мысль о том, что тёща даже не спросила, что произошло. Похоже, она настолько привыкла к нашим размолвкам, что давно ожидала похожего финала.